Страница:
Они бодрствовали почти всю ночь. Эмит наскоро проходил с ней основные правила и приемы рисования узоров. Странно, оказалось, что все сводится к нескольким простым постулатам. Нельзя соединять в одном орнаменте растительные и животные образы. Если узор состоит из фигурок зверей, каждая, даже самая замысловатая линия, в конечном счете должна превращаться в какую-либо часть животного. Какое бы чудище ни породила фантазия художника, он не имеет права отклоняться от законов природы: у его творения должно быть два глаза, четыре ноги, один хвост. Растения не могут появляться в любом месте страницы, по произволу художника — как и в действительности, они должны где-то пустить корни, расти из земли или цветочного горшка. Цвета берутся только естественные, имеющие аналоги в природе; некоторые фигуры требуют симметричного отражения на другой стороне страницы, другие должны повторяться определенное число раз.
Тесса молча слушала Эмита, иногда кивала, повторяя про себя каждое его слово, чтобы ничего не упустить.
Жировка вскоре догорела, но ни ей, ни Эмиту не пришло в голову прерваться, чтобы зажечь новую. Поэтому несколько часов они просидели в полной темноте. Тесса слушала Эмита, а перед глазами вставали магические фигуры с рисунков Дэверика. На черном фоне она видела зеленые спирали, желтые ленты, золотых змей, серебристую штриховку. Ее жизнь была заключена в эту геометрически выверенную клетку. И с каждой минутой, пока узоры старого писца проходили перед ней в погруженной во мрак комнате, Тесса укреплялась в решимости узнать правду — вытащить ее на свет с помощью пера и чернил.
Она должна узнать, зачем ее перенесли сюда, в этот чужой мир.
— Вы хотите сначала закрасить пергамент или будете рисовать прямо так? — извиняющимся тоном — он точно почувствовал, что мысли ее витают где-то далеко, — спросил Эмит.
Тесса взглянула на ровную, теперь почти белую поверхность пергамента. Мел и хлебные крошки приподняли ворсинки, и теперь кожа будет хорошо впитывать чернила. Но порошок для грунтовки Эмит приготовил на скорую руку, в нем попадались слишком крупные зернышки, раздражавшие кожу. Кончики пальцев у Тессы покраснели, один кровоточил.
Девственно-белая поверхность вдруг показалась ей чересчур чистенькой и новенькой, как детская раскраска. Тессе захотелось чего-то более необычного. Захотелось, чтобы каждый элемент этого узора был целиком и полностью ее созданием.
Она взглянула в окно, на серенький рассвет, на скучное небо. Кровь пульсировала в висках, кожа на голове словно натянулась. Она чувствовала какое-то странное покалывание в затылке, почти боль.
— Серый... — прошептала Тесса. — Фон будет пепельно-серым.
Кэмрон знал здесь каждую скалу, хребет, кустик, козью тропинку. Он знал, как выглядит земля, как солнце освещает деревья, мог по вкусу отличить вино из разных виноградников. Это была его родина и, проезжая мимо разрушенных молочных ферм и виноделен, вытоптанных полей и разлагающихся трупов коров, Кэмрон чувствовал, как ярость точно раскаленный свинец жжет его внутренности. Изгард Гэризонский разрушил его дом, убил друзей и родных. Ему незачем больше жить, не за кого сражаться — только за их память и за себя самого.
Дальний его конец был завален огромными валунами. Оттуда-то и поднималась тонкая струйка дыма. Тут было по-прежнему темно. Поросшие сосновым лесом скалистые стены ущелья, казалось, вот-вот сомкнутся над головой. Ветви деревьев почти не пропускали солнечного света. Земля под ногами была сухой и твердой.
Странно, теперь, когда они были совсем рядом с кострищем, запах дыма и готовящейся еды почти не чувствовался. Может, ветер изменил направление? Но нет, струйка дыма поднималась прямо вверх, как в безветренную погоду.
В мозгу Кэмрона всплыли слова Райвиса, сказанные четверть часа назад: «Раскрой глаза наконец. Мы спускаемся с возвышенности в низину, сворачиваем с открытой дороги и углубляемся в горы. Это ловушка. Мы поступаем как последние идиоты».
И сейчас, вглядываясь в нагромождение скал и в заслоняющие небо деревья, Кэмрон готов был согласиться с Райвисом. Ему даже хотелось, чтобы тот оказался прав. Честно говоря, он решился ехать на дым именно потому, что знал — там их подстерегает засада. Он на земле Торнов. Он пришел сюда, чтобы сражаться. И все советы, планы и стратегические расчеты Райвиса могут лишь оттянуть неизбежное.
Здесь погибли люди, хорошие, честные люди, мужчины и женщины, которые любили эту страну, обрабатывали ее землю, растили детей в страхе Божьем и могли гордиться своей жизнью. И Кэмрону вдруг показалось святотатством красться на место их гибели в полумраке, прячась в тени скал, да еще в сопровождении стражников и наемников. Люди Торна заслужили большее. Истинные рыцари, храбрые воины должны пролить за них свою кровь.
— Сюда! — Предрассветную тишину разорвал чей-то крик. — Сюда! Я нашел огонь!
Кэмрон, прищурившись, посмотрел на видневшиеся впереди скалы и редкий кустарник. Он не знал, что кто-то из рыцарей опередил его, и теперь испытывал мрачное удовлетворение. Значит, не он один рвется в бой.
Чей-то не то всхлип, не то стон эхом пронесся по ущелью. А через несколько секунд они услышали приглушенный звук падающего тела. Кэмрон пустил лошадь в галоп. Рыцари не отставали от него. Никто больше не старался соблюдать тишину. Позвякивали доспехи и сбруя, ржали лошади, выхваченные из ножен мечи со свистом рассекали воздух, на головы врагов сыпались проклятия и брань. Кэмрон почувствовал, как напряглись его мускулы. Во рту пересохло. Слова Райвиса как жужжание докучливых насекомых звучали в ушах: Это ловушка. Мы ведем себя как последние идиоты. Почти не сознавая, что делает, Кэмрон покачал головой. Не идиоты, нет. Истинные рыцари, храбрые воины.
От этой мысли Кэмрон немного приободрился, но глаза его тревожно шарили по горным склонам, высматривая противника.
Непривязанный конь опередившего их рыцаря бродил у подножия высокого известнякового утеса. Хозяина его видно не было. Дым — теперь струйка стала тонкой, как проволока, — поднимался из центра стоявших полукругом скал. Верхом до этого места не добраться. Коснувшись ногами земли, Кэмрон огляделся, высматривая в толпе воинов лицо Райвиса. Он почти надеялся, что тот подаст голос, скажет, что это чистой воды безумие — спешиваться сейчас, когда они даже не знают, с чем имеют дело. Но никто не остановил его. Кэмрон напрасно искал глазами Райвиса.
Двенадцать человек спешились вслед за Кэмроном, отстегнули щиты от кожаных седельных сумок, вытащили из ножен кинжалы, проверили, легко ли вынимается меч. Один из рыцарей шептал про себя молитву. Другой тронул Кэмрона за руку, спросил, нельзя ли ему пойти вперед отряда, навстречу опасности.
— Нет, — Кэмрон не сразу нашел слова, точно выражающие его чувства, — нет, сейчас мы должны быть вместе — все как один.
Рыцарь кивнул и стал рядом с ним. Кэмрон повернулся к конной части отряда.
— Рассыпьтесь по ущелью, спрячьтесь за валунами и до нашего возвращения просто наблюдайте за окрестностями. Никто не должен слишком отрываться от остальных. Нужно, чтобы каждый видел своего товарища спереди и сзади.
Кэмрон подождал, пока рыцари кивками выразят свое согласие с приказом. Вглядевшись в лица воинов, он понял, что за последние несколько минут их настроение изменилось. Напряженное ожидание сменилось готовностью — готовностью ринуться в бой. Без лишних слов и обсуждений все они поняли, что час сражения приближается.
— Да поможет нам Бог, — провозгласил Кэмрон. Слова застревали в горле. — Пусть Он придаст нам силы и озарит Своим светом.
Обычная молитва, которую каждое утро произносили торнские крестьяне, отправляясь в поле, которую каждую ночь шептали своим детям торнские женщины. Но Кэмрону показалось, что он слышит голос отца. Это он благословлял их из могилы.
Он отвернулся. Он не мог больше говорить. Словно почувствовав состояние командира, молоденький рыцарь, что вызывался один идти в горы, подал сигнал к выступлению.
Солнце уже почти встало. Освещение менялось каждую минуту. Кто-то окликнул рыцаря, который нашел костер. Ответа не последовало.
Вблизи скалы оказались выше, чем предполагал Кэмрон. Они точно башни высились кругом. Густые тени падали и на без того темную землю. Воины брели, как в дремучем лесу, не видя, что впереди. Острые каменные осколки торчали из земли. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не задеть их и не сорвать подметки. Где-то вдалеке на камень мерно капала вода. Этот звук пробудил воспоминания. Кэмрон понял, что бывал здесь раньше. Двадцать лет назад, еще совсем юным. Долина Разбитых Камней.
Это случилось посреди зимы, и снега навалило чуть ли не по пояс. Буран начался неожиданно, и в горах осталось целое стадо овец Длинного Энгрима. Все жители Торна — от Кэмрона и его отца до часовщика Стерри и деревенского пьяницы по прозвищу Кривоножка — отправились на поиски. И это вовсе не значило, что к Энгриму как-то особенно хорошо относились. В горах люди не могут не помогать друг другу. Из трех дюжин пропавших овец тридцать вскоре нашлись. Они сбились в кучу на высокогорном пастбище. Не прошло и часа, как люди услышали их испуганное блеянье. Утро тянулось бесконечно. Поиски переместились к западу, в дикую скалистую местность. Четырех овец заметили на высоченном, покрытом снегом утесе. Еще одна, совершенно одуревшая от страха, брела по берегу замерзшего горного озера.
К сумеркам в стаде Энгрима не хватало всего одной овцы. Любой другой на его месте счел бы, что ему повезло, вознес бы благодарственную молитву мученику Асситусу — легендарному покровителю пастухов, который погиб, защищая свое стадо, — и повернул бы к дому. Но Длинный Энгрим заявил, что не вернется, пока не отыщет последнюю овечку.
Темнело. Солнце постепенно скрывалось за известковыми утесами. Поисковый отряд начал спускаться в долину. Они с трудом пробирались через сугробы шага в три глубиной — и тут Длинный Энгрим услышал блеянье. Он относился к своим овцам как к любимым детям и не мог спокойно слушать этот жалобный плач.
— Сейчас, сейчас папочка придет за тобой, — закричал он и побежал к скалам.
Потом говорили, что Энгрима погубил снег. Намело такие сугробы, что взрослый мужчина мог по плечи провалиться в них. Они закрывали даже самые огромные валуны. Острые выступы были незаметны под мягким белым одеялом. В ушах Длинного Энгрима неотступно звучал плач его потерянной овечки. Он шел не думая, надеясь, что наст выдержит его. И ошибся. Снег оказался рыхлым, ноздреватым. Сугроб осел под тяжестью Энгрима, и тело его обрушилось вниз, на острую, как копье, скалу. Он разбил голову и сломал позвоночник. Когда они добрались до того места, Энгрим уже умер. Потерянная овца стояла рядом с трупом и нежно обнюхивала волосы хозяина.
Отец не подпустил Кэмрона к телу. Но мальчик был достаточно близко и слышал, как кровь Длинного Энгрима, капля за каплей, падает на камень.
Даже тогда Кэмрон понимал, что крестьяне утаивают истинную причину смерти Энгрима. Не снег погубил его, а камни.
Кэмрон передернул плечами и вскарабкался на большой, скользкий камень.
— Риф! — позвал он пропавшего рыцаря. — Риф!
Впрочем, он не сомневался, что ответа не будет.
Кэмрон и его двенадцать спутников углублялись все дальше в скалы. Он в очередной раз перебрался с одного валуна на другой — и вдруг запах горящего дерева защекотал ноздри. Присмотревшись, Кэмрон заметил дым, поднимавшийся из-за груды покрытых лишайником камней. И никаких следов Рифа. Кэмрон озадаченно почесал лоб рукояткой меча, глубоко вздохнул и — почти что против воли — снова оглянулся в надежде увидеть Райвиса Буранского. Этот человек был глубоко несимпатичен Кэмрону. Но юноша ценил его и знал, что к мнению Райвиса стоит прислушаться. Именно сейчас, в этой безобидной на первый взгляд, но, как подсказывал инстинкт, чрезвычайно опасной ситуации, Кэмрон как никогда нуждался в совете наемника-дрошанина.
Но Райвиса не было видно. Кэмрон снова передернул плечами, перепрыгнул через булыжник и пошел дальше — к камням в зеленых пятнах лишайника.
Он точно в темный склеп попал. Температура сразу понизилась. Под ногами теперь была не земля, а голые камни. В кольце из валунов, в центре его, тлел небольшой костерок. Струйки дыма выбивались из щелей между горящими поленьями. Кэмрон подошел ближе. За спиной у него сгрудились остальные.
Посреди обуглившихся поленьев Кэмрон заметил какой-то смутно знакомый предмет. У него екнуло сердце. Нагибаясь, Кэмрон уже не сомневался, что находка не обрадует его.
Он увидел человеческую руку, обгоревшую дочерна у локтевого сустава, которым ее ткнули в огонь. Кэмрон вообще не догадался бы, что это такое, если бы не кисть — пламя почти не коснулось ее. Раскрытая ладонь высовывалась из-за обуглившихся бревен — точно посылая им привет из преисподней. Все ногти слезли, а согнутый крючком указательный палец как будто лукаво подманивал их.
Кэмрон судорожно сглотнул и попытался отвести глаза от страшного зрелища. Но что-то, какая-то крошечная деталь зацепила его внимание. Да, на безымянном пальце золотой перстень, украшенный аметистом! Камушек сверкал на почерневшей руке, как глазок ящерицы. Владелец этого кольца был первым, кто научил Кэмрона держать меч. Первый помощник его отца в битве при горе Крид. Моллас Лысый.
У Кэмрона все перевернулось внутри. Он до крови закусил губы. Что гонцы сделали с Молласом? Зачем они расчленили и бросили на сожженье его тело? Кэмрон упал на колени и выхватил из огня руку Молласа. Это было выше его сил — смотреть, как она дотлевает там, среди головешек и пепла.
И в этот момент он почувствовал отвратительный запах возбужденного зверя. Кэмрону он был знаком — так пахло в замке в ночь смерти отца. Тошнотворная вонь крови, пота, мочи и сырой шерсти.
Кэмрону показалось, что он проваливается в черную бездонную яму. Он снова был в кабинете Берика Торнского. Люди, непохожие на людей, кружились по комнате, словно собравшиеся на шабаш ведьмы. И как бы он ни спешил, как бы быстро ни бежал, как бы ни кричал, стальной клинок все равно вонзался в грудь отца.
— Да поможет нам всем Господь! — донесся до Кэмрона чей-то вопль.
Он помотал головой, заставляя себя вернуться к действительности. Дыхание спирало, руки тряслись, и что-то ныло в груди, как старая рана.
— Мы нашли Рифа! — крикнул другой голос.
По тону этого второго рыцаря Кэмрон догадался, что нашли они не совсем Рифа. Скорее его труп. Кэмрон поднялся, опираясь на меч. Теперь он чувствовал только запах горящего дерева и дыма. Воображение, видно, сыграло с ним злую шутку.
Он пошел на крики, стараясь успокоиться и унять сердцебиение. Он должен появиться перед своими людьми совершенно спокойным.
Воинов Кэмрон увидел сразу за камнями. Они собрались вокруг тела Рифа. Лица рыцарей были мрачны. Руки сжаты в кулаки. Губы шептали молитвы — или проклятия. Завидев командира, они расступились — и Кэмрон увидел Рифа Хэнистера.
Он думал, что приготовился к худшему, что после виденного в кабинете отца и страшной находки в костре утратил способность удивляться и ужасаться.
Но он ошибался.
Риф был жив. Во всяком случае, не совсем мертв. С его груди содрали кожу, обнажив внутренности. Потом их раздвинули — так, чтобы сердце оказалось на виду. И это сердце еще билось. Глаза Рифа были широко открыты, дыхание со свистом вырывалось из искромсанной груди. Мускулы на правой руке конвульсивно сжимались; из ранки на ноги текла кровь, а брюки пропитались мочой.
Кэмрон закрыл глаза. В горле у него саднило. Воздух в легких стал тяжел, как вода. Он пытался отогнать от себя видение — племянник Хьюрина лежит на нижней ступеньке лестницы в замке Бэсс...
Сейчас он должен забыть о себе, забыть о собственных переживаниях и подумать об этом юноше, который так рвался в бой, что опередил своих товарищей.
Кэмрон опустился на колени около Рифа. Ему послышалось, что рядом кто-то читает Молитву Единому Истинному Богу. Глаза Рифа потемнели от боли. Он изо всех сил старался не выказать страха. Кэмрон взял его правую руку и крепко сжал, чтобы остановить спазмы. Ему было о чем расспросить юношу — откуда появились враги, как они были вооружены, сколько их... Но Кэмрон не стал задавать вопросы. Вместо этого он обнял Рифа, прижал к себе и прошептал:
— Пусть Господь пребудет с тобой, пусть покажет тебе дорогу домой. Ступай с миром и знай, что мы никогда не забудем тебя, что те, кого ты любил, любили тебя еще больше.
Кэмрон вынул из ножен кинжал и перерезал артерию, ведущую к сердцу юноши. А потом он лег рядом с Рифом, прижал его к себе и держал так, пока последний вздох не сорвался с губ страдальца.
Воины молча окружили их, мечи были опущены остриями в землю, глаза закрыты.
Кэмрон опустил тело Рифа на землю, нагнулся и запечатлел поцелуй на его щеке. Удивительно, но теперь он был совершенно спокоен. Эти слова, что он сказал Рифу, камнем лежали на сердце с той ночи, когда умер отец. И вот они наконец сказаны. И то, что услышал их не отец, а другой человек, почему-то не имело значения. Слова сказаны, храбрый юноша услышал их, и, как ни странно, этого достаточно.
Кэмрон поднялся.
Порыв восточного ветра снова принес тот запах. Вонь звериных испражнений ударила Кэмрону в нос. Он подумал, что чувства опять обманывают его, и оглянулся на стоявших рядом воинов.
— Чем-то воняет, — сказал один из рыцарей.
Не успел он договорить, как все вокруг переменилось.
Воздух наполнился пронзительными животными криками. Сотни факелов огненным кольцом окружили ущелье. Забряцали мечи. Заржали лошади. Зацокали по камням копыта.
Тени от камней вдруг ожили, темные фигуры выскользнули из еще более темных убежищ; лезвия их ножей засверкали в лучах утреннего солнца. Они вылезали отовсюду — из-за скал, которые только что преодолел отряд Кэмрона, из-за кустов, мимо которых проходили его воины, из-за деревьев, к которым они прислонялись, чтобы передохнуть или зашнуровать обувь.
Новые и новые зловещие фигуры спускались со склонов, выбирались из каждой ямы, из-за каждого валуна в Долине Разбитых Камней. Прошло всего несколько секунд, а они уже были везде, словно брызги черной масляной краски. На них была темно-серая одежда — такого же цвета, как почва, поэтому казалось, что они вылезают прямо из земли. Мечи они держали высоко поднятыми, на уровне плеч, и не шли, а скорее подползали, крались. Очертания тел были какими-то расплывчатыми, текучими. Плащи развевались за их спинами, глаза горели, из разинутых ртов стекала белая пена. Между оскаленными зубами пузырилась густая, как слизь, слюна.
Зловоние гниющего в логове мяса было невыносимо. Кэмрона затошнило.
Гонцы принесли с собой собственный свет и тени. Рассвета с его нежными красками не было больше. Было только сверкание факелов и черные тени, падавшие от каждой фигуры и каждого камня.
Запах. Тени. Свет. Узкие клинки, оскаленные зубы, розовые десна. Желчь подкатывала к горлу. Кэмрон судорожно сжимал рукоятку меча.
Однажды он уже пережил этот кошмар — в ночь смерти отца.
В ту проклятую ночь.
Кэмрон взглянул на своих людей и увидел, что они готовы к бою. Взглянул на Рифа Хэнистера и увидел, что юноша почил в мире. Тело его было истерзано, но лицо — спокойное и ясное. Оно выражало веру, безусловную, искреннюю, не задающую вопросов.
Кэмрону казалось, что сердце его не выдержит и разорвется на части. Каждый из этих людей его отец, брат, сын. Спасти этих солдат не в его силах. Что ж, он разделит их участь, и тогда ужасная ошибка, которую он совершил в ночь смерти отца, будет исправлена и бремя вины спадет с его плеч.
Он должен был умереть, защищая отца.
Гонцы перекликались гортанными получеловеческими-полузвериными голосами. Голова кружилась от удушающей вони и пропитанных керосином факелов. Кэмрон приказал своим людям занять позиции.
Полчища врагов неумолимо приближались. Без слов понимая друг друга, двенадцать рыцарей окружили тело Рифа Хэнистера.
— Вот это вам для начала, мисс, — сказал Эмит, протягивая ей соболиную кисть. — На всякий случай я сейчас промаслю еще одну, потоньше.
Тесса кивнула. Говорить она не могла. Всего несколько секунд назад она кончила разграфлять лист. Но за эти секунды вокруг словно вырос высокий неприступный забор. Тессе казалось, что у нее за спиной и по бокам стоят какие-то тени — как безмолвные стражи. Она погрузила кисть в блестящую густую черную краску, приготовленную из смолы и ламповой сажи. Мир сжался до одного-единственного квадратика света. И в нем Тесса видела пергамент, свои руки, держащие кисть и горшочки с краской. Больше ничего не имело значения. Даже воздух под ее пальцами стал тяжелым и плотным.
Эмит продолжал говорить. Наверное, хотел приободрить ее и дать последние советы. Но Тесса больше не понимала его. Все слова стали просто попавшими в чернила пылинками.
Тесса сжала кисть так, что побелели суставы пальцев на правой руке, и с силой опустила ее на лист пергамента и провела жирную, абсолютно черную линию по серому фону. Тессе даже почудилось, что она слышит, как краска с шипением впитывается в покрытую мелом поверхность.
Еще один, на этот раз легкий и быстрый, удар кистью — и от первой линии, к отметке в верхнем левом углу страницы отошла еще одна. Тесса ощущала, как кисть набирает скорость, видела, как вьется вслед за ней длинный черный шлейф. Она заставила себя остановить стремительное движение и воспользовалась передышкой, чтобы покрыть начатый узор блестками серебристых чернил. Потом снова окунула кисть в краску, и черная спираль снова устремилась вниз, к линии-основе.
Послушная ее воле кисть нарисовала серию одинаковых петель, но с каждым новым завитком краска ложилась все гуще, линии становились все толще... У Тессы голова пошла кругом. В животе снова начались спазмы. Кожу на голове покалывало, словно тысячи крошечных насекомых ползали в волосах и кусали ее. Кисть выскользнула из вспотевшей руки.
Тессе показалось, что пахнет горящим деревом — и чем-то еще. Она не успела понять, чем именно: запах почти сразу же пропал.
Черные нити словно манили и опутывали ее. Жирные и блестящие, они обещали разгадку всех тайн. Тесса чувствовала, что исчезает, перестает существовать, растворяется в них. Паника охватила девушку, но желание продолжать было слишком велико, и Тесса сделала вид, что все в порядке, а может, просто заставила себя прогнать страх. Проворные пальцы снова обхватили кисть, краска капля за каплей падала на пергамент, спирали неумолимо раскручивались, как вытянутая из мотка шелковая нитка. Пунктирные служебные линии на листе были уже не просто разметкой для рисования узора, а дорогой, ведущей в иной мир. Картой, которая помогала ориентироваться в нем.
Тессе послышалось негромкое жужжанье, но она не обратила внимания. Это всего лишь тень ее застарелого недуга — звона в ушах. Дэверик с его тонкой кисточкой и острым пером больше не властен над ней. Он ее не остановит. Ни в этот раз, ни в какой другой. Больше никогда.
Отныне она будет делать что захочет.
Возбуждение ее достигло предела. Тесса азартно водила кистью по странице. И тут ушей ее коснулся новый звук: точно лязганье металла по камню. Она постаралась сосредоточиться, понять, что это такое, но звук растаял, как дым.
Она двигалась дальше, все глубже, почти ощущая, как смола и сажа проникают в кожу, как на чистой странице рождается новый узор. Мысли Тессы кружились и извивались по листу пергамента вместе с линиями и спиралями рисунка. Бросив оценивающий взгляд на свое создание, она начала копировать узор на правой стороне страницы. Теперь пути назад нет.
Кисть ее выводила все новые фигуры. И погруженное во тьму пространство там, за узором, постепенно прояснялось. В центре поблескивал глубокий омут, пропасть, а может быть, озеро. Почти не сознавая, что делает, Тесса взяла из рук Эмита вторую кисть, окунула ее в чернильницу и принялась за рисование тонких перекрещивающихся линий. Цепочка крестов, как дорожка, протянулась к таинственному озеру. Тесса подбиралась к нему ближе и ближе, сквозь сочетания густых и светлых теней. Она уже не рисовала, а словно снимала — один за другим — тончайшие покровы, прозрачной дымкой окутывающие узор.
Внезапно Тесса почувствовала себя нехорошо и прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Совсем как Райвис, подумала она, почувствовав во рту вкус крови. Или это были чернила? У тех и у других привкус меди и соли.
Граница между ней самой и ее рисунком постепенно исчезала. Ее колотил озноб. Порыв холодного ветра налетел на нее. И снова появился тот запах. На сей раз Тесса сразу же узнала его: так воняло в страшную ночь на мосту.
Запах тухлого мяса. Запах гонцов Изгарда.
У Тессы пересохло во рту. Она почувствовала странную пустоту в животе, а ноги стали точно ватные. В памяти возникли темные фигуры гонцов, их занесенные ножи, ощерившиеся рты, влажные десны, с которых стекала слюна. Тесса мгновенно спроецировала эти образы на лежавший перед ней узор. Вот они — эти темные тени...
Тесса молча слушала Эмита, иногда кивала, повторяя про себя каждое его слово, чтобы ничего не упустить.
Жировка вскоре догорела, но ни ей, ни Эмиту не пришло в голову прерваться, чтобы зажечь новую. Поэтому несколько часов они просидели в полной темноте. Тесса слушала Эмита, а перед глазами вставали магические фигуры с рисунков Дэверика. На черном фоне она видела зеленые спирали, желтые ленты, золотых змей, серебристую штриховку. Ее жизнь была заключена в эту геометрически выверенную клетку. И с каждой минутой, пока узоры старого писца проходили перед ней в погруженной во мрак комнате, Тесса укреплялась в решимости узнать правду — вытащить ее на свет с помощью пера и чернил.
Она должна узнать, зачем ее перенесли сюда, в этот чужой мир.
— Вы хотите сначала закрасить пергамент или будете рисовать прямо так? — извиняющимся тоном — он точно почувствовал, что мысли ее витают где-то далеко, — спросил Эмит.
Тесса взглянула на ровную, теперь почти белую поверхность пергамента. Мел и хлебные крошки приподняли ворсинки, и теперь кожа будет хорошо впитывать чернила. Но порошок для грунтовки Эмит приготовил на скорую руку, в нем попадались слишком крупные зернышки, раздражавшие кожу. Кончики пальцев у Тессы покраснели, один кровоточил.
Девственно-белая поверхность вдруг показалась ей чересчур чистенькой и новенькой, как детская раскраска. Тессе захотелось чего-то более необычного. Захотелось, чтобы каждый элемент этого узора был целиком и полностью ее созданием.
Она взглянула в окно, на серенький рассвет, на скучное небо. Кровь пульсировала в висках, кожа на голове словно натянулась. Она чувствовала какое-то странное покалывание в затылке, почти боль.
— Серый... — прошептала Тесса. — Фон будет пепельно-серым.
* * *
Только через сорок минут они добрались до места, откуда поднимался замеченный ими дым. Сначала пришлось проехать через выжженные виноградники. Обуглившиеся лозы торчали из земли, как чудовищные насекомые-многоножки. Затем спустились вниз по пересохшему и заросшему тростником руслу ручья.Кэмрон знал здесь каждую скалу, хребет, кустик, козью тропинку. Он знал, как выглядит земля, как солнце освещает деревья, мог по вкусу отличить вино из разных виноградников. Это была его родина и, проезжая мимо разрушенных молочных ферм и виноделен, вытоптанных полей и разлагающихся трупов коров, Кэмрон чувствовал, как ярость точно раскаленный свинец жжет его внутренности. Изгард Гэризонский разрушил его дом, убил друзей и родных. Ему незачем больше жить, не за кого сражаться — только за их память и за себя самого.
Дальний его конец был завален огромными валунами. Оттуда-то и поднималась тонкая струйка дыма. Тут было по-прежнему темно. Поросшие сосновым лесом скалистые стены ущелья, казалось, вот-вот сомкнутся над головой. Ветви деревьев почти не пропускали солнечного света. Земля под ногами была сухой и твердой.
Странно, теперь, когда они были совсем рядом с кострищем, запах дыма и готовящейся еды почти не чувствовался. Может, ветер изменил направление? Но нет, струйка дыма поднималась прямо вверх, как в безветренную погоду.
В мозгу Кэмрона всплыли слова Райвиса, сказанные четверть часа назад: «Раскрой глаза наконец. Мы спускаемся с возвышенности в низину, сворачиваем с открытой дороги и углубляемся в горы. Это ловушка. Мы поступаем как последние идиоты».
И сейчас, вглядываясь в нагромождение скал и в заслоняющие небо деревья, Кэмрон готов был согласиться с Райвисом. Ему даже хотелось, чтобы тот оказался прав. Честно говоря, он решился ехать на дым именно потому, что знал — там их подстерегает засада. Он на земле Торнов. Он пришел сюда, чтобы сражаться. И все советы, планы и стратегические расчеты Райвиса могут лишь оттянуть неизбежное.
Здесь погибли люди, хорошие, честные люди, мужчины и женщины, которые любили эту страну, обрабатывали ее землю, растили детей в страхе Божьем и могли гордиться своей жизнью. И Кэмрону вдруг показалось святотатством красться на место их гибели в полумраке, прячась в тени скал, да еще в сопровождении стражников и наемников. Люди Торна заслужили большее. Истинные рыцари, храбрые воины должны пролить за них свою кровь.
— Сюда! — Предрассветную тишину разорвал чей-то крик. — Сюда! Я нашел огонь!
Кэмрон, прищурившись, посмотрел на видневшиеся впереди скалы и редкий кустарник. Он не знал, что кто-то из рыцарей опередил его, и теперь испытывал мрачное удовлетворение. Значит, не он один рвется в бой.
Чей-то не то всхлип, не то стон эхом пронесся по ущелью. А через несколько секунд они услышали приглушенный звук падающего тела. Кэмрон пустил лошадь в галоп. Рыцари не отставали от него. Никто больше не старался соблюдать тишину. Позвякивали доспехи и сбруя, ржали лошади, выхваченные из ножен мечи со свистом рассекали воздух, на головы врагов сыпались проклятия и брань. Кэмрон почувствовал, как напряглись его мускулы. Во рту пересохло. Слова Райвиса как жужжание докучливых насекомых звучали в ушах: Это ловушка. Мы ведем себя как последние идиоты. Почти не сознавая, что делает, Кэмрон покачал головой. Не идиоты, нет. Истинные рыцари, храбрые воины.
От этой мысли Кэмрон немного приободрился, но глаза его тревожно шарили по горным склонам, высматривая противника.
Непривязанный конь опередившего их рыцаря бродил у подножия высокого известнякового утеса. Хозяина его видно не было. Дым — теперь струйка стала тонкой, как проволока, — поднимался из центра стоявших полукругом скал. Верхом до этого места не добраться. Коснувшись ногами земли, Кэмрон огляделся, высматривая в толпе воинов лицо Райвиса. Он почти надеялся, что тот подаст голос, скажет, что это чистой воды безумие — спешиваться сейчас, когда они даже не знают, с чем имеют дело. Но никто не остановил его. Кэмрон напрасно искал глазами Райвиса.
Двенадцать человек спешились вслед за Кэмроном, отстегнули щиты от кожаных седельных сумок, вытащили из ножен кинжалы, проверили, легко ли вынимается меч. Один из рыцарей шептал про себя молитву. Другой тронул Кэмрона за руку, спросил, нельзя ли ему пойти вперед отряда, навстречу опасности.
— Нет, — Кэмрон не сразу нашел слова, точно выражающие его чувства, — нет, сейчас мы должны быть вместе — все как один.
Рыцарь кивнул и стал рядом с ним. Кэмрон повернулся к конной части отряда.
— Рассыпьтесь по ущелью, спрячьтесь за валунами и до нашего возвращения просто наблюдайте за окрестностями. Никто не должен слишком отрываться от остальных. Нужно, чтобы каждый видел своего товарища спереди и сзади.
Кэмрон подождал, пока рыцари кивками выразят свое согласие с приказом. Вглядевшись в лица воинов, он понял, что за последние несколько минут их настроение изменилось. Напряженное ожидание сменилось готовностью — готовностью ринуться в бой. Без лишних слов и обсуждений все они поняли, что час сражения приближается.
— Да поможет нам Бог, — провозгласил Кэмрон. Слова застревали в горле. — Пусть Он придаст нам силы и озарит Своим светом.
Обычная молитва, которую каждое утро произносили торнские крестьяне, отправляясь в поле, которую каждую ночь шептали своим детям торнские женщины. Но Кэмрону показалось, что он слышит голос отца. Это он благословлял их из могилы.
Он отвернулся. Он не мог больше говорить. Словно почувствовав состояние командира, молоденький рыцарь, что вызывался один идти в горы, подал сигнал к выступлению.
Солнце уже почти встало. Освещение менялось каждую минуту. Кто-то окликнул рыцаря, который нашел костер. Ответа не последовало.
Вблизи скалы оказались выше, чем предполагал Кэмрон. Они точно башни высились кругом. Густые тени падали и на без того темную землю. Воины брели, как в дремучем лесу, не видя, что впереди. Острые каменные осколки торчали из земли. Приходилось смотреть под ноги, чтобы не задеть их и не сорвать подметки. Где-то вдалеке на камень мерно капала вода. Этот звук пробудил воспоминания. Кэмрон понял, что бывал здесь раньше. Двадцать лет назад, еще совсем юным. Долина Разбитых Камней.
Это случилось посреди зимы, и снега навалило чуть ли не по пояс. Буран начался неожиданно, и в горах осталось целое стадо овец Длинного Энгрима. Все жители Торна — от Кэмрона и его отца до часовщика Стерри и деревенского пьяницы по прозвищу Кривоножка — отправились на поиски. И это вовсе не значило, что к Энгриму как-то особенно хорошо относились. В горах люди не могут не помогать друг другу. Из трех дюжин пропавших овец тридцать вскоре нашлись. Они сбились в кучу на высокогорном пастбище. Не прошло и часа, как люди услышали их испуганное блеянье. Утро тянулось бесконечно. Поиски переместились к западу, в дикую скалистую местность. Четырех овец заметили на высоченном, покрытом снегом утесе. Еще одна, совершенно одуревшая от страха, брела по берегу замерзшего горного озера.
К сумеркам в стаде Энгрима не хватало всего одной овцы. Любой другой на его месте счел бы, что ему повезло, вознес бы благодарственную молитву мученику Асситусу — легендарному покровителю пастухов, который погиб, защищая свое стадо, — и повернул бы к дому. Но Длинный Энгрим заявил, что не вернется, пока не отыщет последнюю овечку.
Темнело. Солнце постепенно скрывалось за известковыми утесами. Поисковый отряд начал спускаться в долину. Они с трудом пробирались через сугробы шага в три глубиной — и тут Длинный Энгрим услышал блеянье. Он относился к своим овцам как к любимым детям и не мог спокойно слушать этот жалобный плач.
— Сейчас, сейчас папочка придет за тобой, — закричал он и побежал к скалам.
Потом говорили, что Энгрима погубил снег. Намело такие сугробы, что взрослый мужчина мог по плечи провалиться в них. Они закрывали даже самые огромные валуны. Острые выступы были незаметны под мягким белым одеялом. В ушах Длинного Энгрима неотступно звучал плач его потерянной овечки. Он шел не думая, надеясь, что наст выдержит его. И ошибся. Снег оказался рыхлым, ноздреватым. Сугроб осел под тяжестью Энгрима, и тело его обрушилось вниз, на острую, как копье, скалу. Он разбил голову и сломал позвоночник. Когда они добрались до того места, Энгрим уже умер. Потерянная овца стояла рядом с трупом и нежно обнюхивала волосы хозяина.
Отец не подпустил Кэмрона к телу. Но мальчик был достаточно близко и слышал, как кровь Длинного Энгрима, капля за каплей, падает на камень.
Даже тогда Кэмрон понимал, что крестьяне утаивают истинную причину смерти Энгрима. Не снег погубил его, а камни.
Кэмрон передернул плечами и вскарабкался на большой, скользкий камень.
— Риф! — позвал он пропавшего рыцаря. — Риф!
Впрочем, он не сомневался, что ответа не будет.
Кэмрон и его двенадцать спутников углублялись все дальше в скалы. Он в очередной раз перебрался с одного валуна на другой — и вдруг запах горящего дерева защекотал ноздри. Присмотревшись, Кэмрон заметил дым, поднимавшийся из-за груды покрытых лишайником камней. И никаких следов Рифа. Кэмрон озадаченно почесал лоб рукояткой меча, глубоко вздохнул и — почти что против воли — снова оглянулся в надежде увидеть Райвиса Буранского. Этот человек был глубоко несимпатичен Кэмрону. Но юноша ценил его и знал, что к мнению Райвиса стоит прислушаться. Именно сейчас, в этой безобидной на первый взгляд, но, как подсказывал инстинкт, чрезвычайно опасной ситуации, Кэмрон как никогда нуждался в совете наемника-дрошанина.
Но Райвиса не было видно. Кэмрон снова передернул плечами, перепрыгнул через булыжник и пошел дальше — к камням в зеленых пятнах лишайника.
Он точно в темный склеп попал. Температура сразу понизилась. Под ногами теперь была не земля, а голые камни. В кольце из валунов, в центре его, тлел небольшой костерок. Струйки дыма выбивались из щелей между горящими поленьями. Кэмрон подошел ближе. За спиной у него сгрудились остальные.
Посреди обуглившихся поленьев Кэмрон заметил какой-то смутно знакомый предмет. У него екнуло сердце. Нагибаясь, Кэмрон уже не сомневался, что находка не обрадует его.
Он увидел человеческую руку, обгоревшую дочерна у локтевого сустава, которым ее ткнули в огонь. Кэмрон вообще не догадался бы, что это такое, если бы не кисть — пламя почти не коснулось ее. Раскрытая ладонь высовывалась из-за обуглившихся бревен — точно посылая им привет из преисподней. Все ногти слезли, а согнутый крючком указательный палец как будто лукаво подманивал их.
Кэмрон судорожно сглотнул и попытался отвести глаза от страшного зрелища. Но что-то, какая-то крошечная деталь зацепила его внимание. Да, на безымянном пальце золотой перстень, украшенный аметистом! Камушек сверкал на почерневшей руке, как глазок ящерицы. Владелец этого кольца был первым, кто научил Кэмрона держать меч. Первый помощник его отца в битве при горе Крид. Моллас Лысый.
У Кэмрона все перевернулось внутри. Он до крови закусил губы. Что гонцы сделали с Молласом? Зачем они расчленили и бросили на сожженье его тело? Кэмрон упал на колени и выхватил из огня руку Молласа. Это было выше его сил — смотреть, как она дотлевает там, среди головешек и пепла.
И в этот момент он почувствовал отвратительный запах возбужденного зверя. Кэмрону он был знаком — так пахло в замке в ночь смерти отца. Тошнотворная вонь крови, пота, мочи и сырой шерсти.
Кэмрону показалось, что он проваливается в черную бездонную яму. Он снова был в кабинете Берика Торнского. Люди, непохожие на людей, кружились по комнате, словно собравшиеся на шабаш ведьмы. И как бы он ни спешил, как бы быстро ни бежал, как бы ни кричал, стальной клинок все равно вонзался в грудь отца.
— Да поможет нам всем Господь! — донесся до Кэмрона чей-то вопль.
Он помотал головой, заставляя себя вернуться к действительности. Дыхание спирало, руки тряслись, и что-то ныло в груди, как старая рана.
— Мы нашли Рифа! — крикнул другой голос.
По тону этого второго рыцаря Кэмрон догадался, что нашли они не совсем Рифа. Скорее его труп. Кэмрон поднялся, опираясь на меч. Теперь он чувствовал только запах горящего дерева и дыма. Воображение, видно, сыграло с ним злую шутку.
Он пошел на крики, стараясь успокоиться и унять сердцебиение. Он должен появиться перед своими людьми совершенно спокойным.
Воинов Кэмрон увидел сразу за камнями. Они собрались вокруг тела Рифа. Лица рыцарей были мрачны. Руки сжаты в кулаки. Губы шептали молитвы — или проклятия. Завидев командира, они расступились — и Кэмрон увидел Рифа Хэнистера.
Он думал, что приготовился к худшему, что после виденного в кабинете отца и страшной находки в костре утратил способность удивляться и ужасаться.
Но он ошибался.
Риф был жив. Во всяком случае, не совсем мертв. С его груди содрали кожу, обнажив внутренности. Потом их раздвинули — так, чтобы сердце оказалось на виду. И это сердце еще билось. Глаза Рифа были широко открыты, дыхание со свистом вырывалось из искромсанной груди. Мускулы на правой руке конвульсивно сжимались; из ранки на ноги текла кровь, а брюки пропитались мочой.
Кэмрон закрыл глаза. В горле у него саднило. Воздух в легких стал тяжел, как вода. Он пытался отогнать от себя видение — племянник Хьюрина лежит на нижней ступеньке лестницы в замке Бэсс...
Сейчас он должен забыть о себе, забыть о собственных переживаниях и подумать об этом юноше, который так рвался в бой, что опередил своих товарищей.
Кэмрон опустился на колени около Рифа. Ему послышалось, что рядом кто-то читает Молитву Единому Истинному Богу. Глаза Рифа потемнели от боли. Он изо всех сил старался не выказать страха. Кэмрон взял его правую руку и крепко сжал, чтобы остановить спазмы. Ему было о чем расспросить юношу — откуда появились враги, как они были вооружены, сколько их... Но Кэмрон не стал задавать вопросы. Вместо этого он обнял Рифа, прижал к себе и прошептал:
— Пусть Господь пребудет с тобой, пусть покажет тебе дорогу домой. Ступай с миром и знай, что мы никогда не забудем тебя, что те, кого ты любил, любили тебя еще больше.
Кэмрон вынул из ножен кинжал и перерезал артерию, ведущую к сердцу юноши. А потом он лег рядом с Рифом, прижал его к себе и держал так, пока последний вздох не сорвался с губ страдальца.
Воины молча окружили их, мечи были опущены остриями в землю, глаза закрыты.
Кэмрон опустил тело Рифа на землю, нагнулся и запечатлел поцелуй на его щеке. Удивительно, но теперь он был совершенно спокоен. Эти слова, что он сказал Рифу, камнем лежали на сердце с той ночи, когда умер отец. И вот они наконец сказаны. И то, что услышал их не отец, а другой человек, почему-то не имело значения. Слова сказаны, храбрый юноша услышал их, и, как ни странно, этого достаточно.
Кэмрон поднялся.
Порыв восточного ветра снова принес тот запах. Вонь звериных испражнений ударила Кэмрону в нос. Он подумал, что чувства опять обманывают его, и оглянулся на стоявших рядом воинов.
— Чем-то воняет, — сказал один из рыцарей.
Не успел он договорить, как все вокруг переменилось.
Воздух наполнился пронзительными животными криками. Сотни факелов огненным кольцом окружили ущелье. Забряцали мечи. Заржали лошади. Зацокали по камням копыта.
Тени от камней вдруг ожили, темные фигуры выскользнули из еще более темных убежищ; лезвия их ножей засверкали в лучах утреннего солнца. Они вылезали отовсюду — из-за скал, которые только что преодолел отряд Кэмрона, из-за кустов, мимо которых проходили его воины, из-за деревьев, к которым они прислонялись, чтобы передохнуть или зашнуровать обувь.
Новые и новые зловещие фигуры спускались со склонов, выбирались из каждой ямы, из-за каждого валуна в Долине Разбитых Камней. Прошло всего несколько секунд, а они уже были везде, словно брызги черной масляной краски. На них была темно-серая одежда — такого же цвета, как почва, поэтому казалось, что они вылезают прямо из земли. Мечи они держали высоко поднятыми, на уровне плеч, и не шли, а скорее подползали, крались. Очертания тел были какими-то расплывчатыми, текучими. Плащи развевались за их спинами, глаза горели, из разинутых ртов стекала белая пена. Между оскаленными зубами пузырилась густая, как слизь, слюна.
Зловоние гниющего в логове мяса было невыносимо. Кэмрона затошнило.
Гонцы принесли с собой собственный свет и тени. Рассвета с его нежными красками не было больше. Было только сверкание факелов и черные тени, падавшие от каждой фигуры и каждого камня.
Запах. Тени. Свет. Узкие клинки, оскаленные зубы, розовые десна. Желчь подкатывала к горлу. Кэмрон судорожно сжимал рукоятку меча.
Однажды он уже пережил этот кошмар — в ночь смерти отца.
В ту проклятую ночь.
Кэмрон взглянул на своих людей и увидел, что они готовы к бою. Взглянул на Рифа Хэнистера и увидел, что юноша почил в мире. Тело его было истерзано, но лицо — спокойное и ясное. Оно выражало веру, безусловную, искреннюю, не задающую вопросов.
Кэмрону казалось, что сердце его не выдержит и разорвется на части. Каждый из этих людей его отец, брат, сын. Спасти этих солдат не в его силах. Что ж, он разделит их участь, и тогда ужасная ошибка, которую он совершил в ночь смерти отца, будет исправлена и бремя вины спадет с его плеч.
Он должен был умереть, защищая отца.
Гонцы перекликались гортанными получеловеческими-полузвериными голосами. Голова кружилась от удушающей вони и пропитанных керосином факелов. Кэмрон приказал своим людям занять позиции.
Полчища врагов неумолимо приближались. Без слов понимая друг друга, двенадцать рыцарей окружили тело Рифа Хэнистера.
* * *
Приготовления были закончены. Покрытый серой краской лист пергамента, жесткий от просушивания над огнем, лежал перед ней. От одного взгляда на него у Тессы начались спазмы в животе. Ее разбирало нетерпение.— Вот это вам для начала, мисс, — сказал Эмит, протягивая ей соболиную кисть. — На всякий случай я сейчас промаслю еще одну, потоньше.
Тесса кивнула. Говорить она не могла. Всего несколько секунд назад она кончила разграфлять лист. Но за эти секунды вокруг словно вырос высокий неприступный забор. Тессе казалось, что у нее за спиной и по бокам стоят какие-то тени — как безмолвные стражи. Она погрузила кисть в блестящую густую черную краску, приготовленную из смолы и ламповой сажи. Мир сжался до одного-единственного квадратика света. И в нем Тесса видела пергамент, свои руки, держащие кисть и горшочки с краской. Больше ничего не имело значения. Даже воздух под ее пальцами стал тяжелым и плотным.
Эмит продолжал говорить. Наверное, хотел приободрить ее и дать последние советы. Но Тесса больше не понимала его. Все слова стали просто попавшими в чернила пылинками.
Тесса сжала кисть так, что побелели суставы пальцев на правой руке, и с силой опустила ее на лист пергамента и провела жирную, абсолютно черную линию по серому фону. Тессе даже почудилось, что она слышит, как краска с шипением впитывается в покрытую мелом поверхность.
Еще один, на этот раз легкий и быстрый, удар кистью — и от первой линии, к отметке в верхнем левом углу страницы отошла еще одна. Тесса ощущала, как кисть набирает скорость, видела, как вьется вслед за ней длинный черный шлейф. Она заставила себя остановить стремительное движение и воспользовалась передышкой, чтобы покрыть начатый узор блестками серебристых чернил. Потом снова окунула кисть в краску, и черная спираль снова устремилась вниз, к линии-основе.
Послушная ее воле кисть нарисовала серию одинаковых петель, но с каждым новым завитком краска ложилась все гуще, линии становились все толще... У Тессы голова пошла кругом. В животе снова начались спазмы. Кожу на голове покалывало, словно тысячи крошечных насекомых ползали в волосах и кусали ее. Кисть выскользнула из вспотевшей руки.
Тессе показалось, что пахнет горящим деревом — и чем-то еще. Она не успела понять, чем именно: запах почти сразу же пропал.
Черные нити словно манили и опутывали ее. Жирные и блестящие, они обещали разгадку всех тайн. Тесса чувствовала, что исчезает, перестает существовать, растворяется в них. Паника охватила девушку, но желание продолжать было слишком велико, и Тесса сделала вид, что все в порядке, а может, просто заставила себя прогнать страх. Проворные пальцы снова обхватили кисть, краска капля за каплей падала на пергамент, спирали неумолимо раскручивались, как вытянутая из мотка шелковая нитка. Пунктирные служебные линии на листе были уже не просто разметкой для рисования узора, а дорогой, ведущей в иной мир. Картой, которая помогала ориентироваться в нем.
Тессе послышалось негромкое жужжанье, но она не обратила внимания. Это всего лишь тень ее застарелого недуга — звона в ушах. Дэверик с его тонкой кисточкой и острым пером больше не властен над ней. Он ее не остановит. Ни в этот раз, ни в какой другой. Больше никогда.
Отныне она будет делать что захочет.
Возбуждение ее достигло предела. Тесса азартно водила кистью по странице. И тут ушей ее коснулся новый звук: точно лязганье металла по камню. Она постаралась сосредоточиться, понять, что это такое, но звук растаял, как дым.
Она двигалась дальше, все глубже, почти ощущая, как смола и сажа проникают в кожу, как на чистой странице рождается новый узор. Мысли Тессы кружились и извивались по листу пергамента вместе с линиями и спиралями рисунка. Бросив оценивающий взгляд на свое создание, она начала копировать узор на правой стороне страницы. Теперь пути назад нет.
Кисть ее выводила все новые фигуры. И погруженное во тьму пространство там, за узором, постепенно прояснялось. В центре поблескивал глубокий омут, пропасть, а может быть, озеро. Почти не сознавая, что делает, Тесса взяла из рук Эмита вторую кисть, окунула ее в чернильницу и принялась за рисование тонких перекрещивающихся линий. Цепочка крестов, как дорожка, протянулась к таинственному озеру. Тесса подбиралась к нему ближе и ближе, сквозь сочетания густых и светлых теней. Она уже не рисовала, а словно снимала — один за другим — тончайшие покровы, прозрачной дымкой окутывающие узор.
Внезапно Тесса почувствовала себя нехорошо и прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Совсем как Райвис, подумала она, почувствовав во рту вкус крови. Или это были чернила? У тех и у других привкус меди и соли.
Граница между ней самой и ее рисунком постепенно исчезала. Ее колотил озноб. Порыв холодного ветра налетел на нее. И снова появился тот запах. На сей раз Тесса сразу же узнала его: так воняло в страшную ночь на мосту.
Запах тухлого мяса. Запах гонцов Изгарда.
У Тессы пересохло во рту. Она почувствовала странную пустоту в животе, а ноги стали точно ватные. В памяти возникли темные фигуры гонцов, их занесенные ножи, ощерившиеся рты, влажные десны, с которых стекала слюна. Тесса мгновенно спроецировала эти образы на лежавший перед ней узор. Вот они — эти темные тени...