Страница:
— Наброски тоже не сохранились?
— Все наброски Илфейлен делал на вощеных дощечках. Хирэк настаивал на том, чтобы пергамент для этих целей не использовался. После окончания работы король лично, стоя у писца за спиной, проследил, чтобы Илфейлен растопил воск на всех дощечках. Их было больше двух дюжин.
Тесса с минуту подумала, а потом спросила:
— Две дюжины дощечек — немалая обуза, когда предстоит дальняя дорога. У Илфейлена был помощник?
— Да. Иначе мы бы не узнали подробностей этой истории. Помощник вел дневник. Он описал путь своего мастера от Гэризона и обратно. Он записывал, где они останавливались по дороге, что ели и все такое прочее.
— А было там что-нибудь про сам узор, про изображение Короны с шипами?
— Немного. Я тебе почти все рассказал. За помощником Илфейлена тоже присматривали. Он не смел упоминать в своем дневнике никаких деталей узора.
У Тессы подгибались ноги. Она уже не помнила, зачем ей понадобилось встать, и сейчас с облегчением опустилась на пол. Причем опустилась так неудачно, что подвернула лодыжку. Вдобавок ее мучила жажда, но просить Аввакуса дать ей что-нибудь попить не хотелось: старик опять стал бы пичкать ее своим лечебным зельем.
— Но описание поездки Илфейлена все же сохранилось?
Пока Тесса стояла, прислонившись к стене, а потом вновь устраивалась на полу, Аввакус сидел неподвижно, скрестив ноги. Тесса подумала, что старик, наверное, привык подолгу оставаться в одном положении.
— К сожалению, записи не сохранились. В прошлом году в западной башне монастыря случился пожар, и многие книги и свитки погибли в огне.
Дальнейшие расспросы ни к чему не приведут. Копий узора нет. Описаний, даже самых приблизительных, тоже нет. Тесса глубоко вздохнула. Если узор привязал Корону к земле, значит, нужен другой узор, чтобы освободить ее. Узор, точно повторяющий все детали и особенности первого, но при этом — с каким-то неожиданным поворотом, вывертом.
— Как сложилась жизнь Илфейлена после возвращения на Остров?
Аввакус по цокал языком.
— Тоже хороший вопрос. Брат Илфейлен никогда уже не стал прежним. Он заболел на обратном пути из Вейзаха. Ему пришлось несколько дней провести в Бей'Зелле прежде, чем он смог набраться сил на морское путешествие до Килгрима. До Острова Посвященных он добрался совершенно другим человеком. Тот узор дорого обошелся ему. И дело не только в здоровье. Что-то внутри него надломилось. Он перестал рисовать и вел тихую жизнь ученого. Одиннадцать лет понадобилось Илфейлену, чтобы восстановить силы. Потом умер старый настоятель, и на его место выдвинули Илфейлена. Святые отцы считали его человеком тихим, покладистым и приверженным традициям. Но за одиннадцать лет молчания Илфейлен успел многое передумать и пересмотреть. Он согласился на пост настоятеля и в корне изменил всю жизнь обители. Он распустил Совет двенадцати, запретил писцам копировать старинные образцы и велел выбросить в море все рукописи, повествующие об искусстве узороплетения.
— Но он никогда не пытался развязать завязанный им узел?
— Нет. Что сделано, то сделано. Илфейлен поклялся самыми ужасными клятвами, что никогда не попытается исправить что-либо в своем последнем узоре. И остался верен этим клятвам.
— А Корона с шипами? — Тессу начинало клонить ко сну. Ей казалось, что холод моря вновь леденит ее израненное тело. — С тех пор она не покидала Гэризон?
— Верно. — Аввакус поднялся. По узкой дорожке между сырными головами он подошел к свече и опустился на колени рядом с ней. — Пять столетий Колючая корона грозным стражем стояла за Гэризонским троном. Пять столетий гэризонские короли короновались ею и становились завоевателями и разрушителями. Они захватывали земли, одерживали победы, отнимали жизни. Но дело не в правителях Гэризона, не в их непомерном честолюбии и жажде власти. Люди ошибочно приписывают эту непреодолимую тягу все к новым и новым военным подвигам народу Гэризона и его королям. Корона была тому причиной. Даже заколдованная, привязанная к одному месту, она оставалась верна себе. Война — ее единственная цель. Она создана, чтобы сражаться и побеждать.
Тессе одного хотелось — свернуться калачиком среди холодных камней и заснуть крепким сном. Быть может, она проснется и поймет, что все случившиеся с ней за последнее время — просто ночной кошмар.
— А что будет, если Корона останется в этом мире? — выговорила она, стуча зубами от холода.
Теперь Аввакус загораживал Тессе свет, и она почти ничего не могла разглядеть.
— Ну, полагаю, что материк будет уничтожен. Венец с шипами подобен взбесившемуся псу, который грызет свою цепь. Пятьдесят лет он бездействовал, силы его оставались втуне. Но Изгард, впервые за последние полстолетия, вновь возложил на себя Корону с шипами. Ему — и его Короне — не терпится вознаградить себя за потерянное время и проигранные битвы. Мощь Короны с каждым днем возрастает. — Аввакус наклонился и задул свечу. — Через десять дней исполнится пятьсот лет пребыванию на земле Короны с шипами.
Они замолчали снова. Тишину нарушил далекий колокольный звон. Он проник в пещеру и эхом прокатился по ней. В полной темноте Тесса не видела Аввакуса, но слышала, как старик пробирается на свое место. Звон все не умолкал. После пятого удара колокола Аввакус остановился.
— В числе пять заключена особая сила, — сказал он. — Древняя сила, древние вещи вбирают и используют ее.
Еще три удара ознаменовали начало Восьмого колокола. Тесса и старый монах больше не разговаривали.
С покрытыми засохшей кровью пальцами, трясущимися руками и воспаленными глазами, Кэмрон лежал на животе и ждал. Порезы и синяки покрывали его тело. Он был измотан до предела.
Он остался один. Рейжане потерпели поражение.
От животной вони гонцов, запаха гниющего мяса и свежей крови путались мысли, мутилось в голове. Тяжелая дымовая завеса повисла над полем боем. Пепла уже не было в воздухе. С наступлением темноты он постепенно осел на землю. Полная луна осветила холм. Но вскоре она скрылась за тучами, и опять стало темно. Удивительное дело, было тепло, как днем.
Очень кстати, рассеянно подумал Кэмрон — мысли его перескакивали с предмета на предмет, — ведь плащ прожжен в нескольких местах и уже не защищает от холода. Впрочем, может, он не прожжен, а искромсан ножами гонцов? Кэмрон не мог вспомнить.
Он нахмурился и провел ладонью по волосам. Целая прядь осталась в руке. Он бросил черные обуглившиеся волоски на землю. В следующую секунду пальцы Кэмрона снова лежали на спусковом крючке. Кто-то подкрадывался к нему.
Осторожные шаги раздавались сзади, с тыла, поэтому Кэмрону пришлось повернуться в грязи. При этом он случайно задел самострелом о камень, и стрела сорвалась с тетивы. Кэмрон выругался себе под нос. Он терпеть не мог арбалеты и понятия не имел, как один из них оказался у него в руках. Он точно помнил, что в начале сражения был вооружен луком. Он покачал головой и водворил стрелу на место.
Темный силуэт приближался. Кэмрон прицелился, постарался сосредоточиться. Но руки все равно дрожали.
— Кто здесь? — вызывающе спросил незнакомец. Но, несмотря на тон, Кэмрон узнал рейзский акцент. — Назови себя или будешь пронзен копьем.
Кэмрон не двигался. Он знал, что следовало бы снять палец со спускового крючка, но почему-то не сделал этого. Из глубокой раны на десне текла кровь. Он с трудом мог говорить:
— Кэмрон Торнский.
Незнакомец испуганно охнул:
— Если вы ранены, сир, я вынесу вас отсюда. — Он шагнул к Кэмрону.
Темноволосый юноша. Большие глаза, лицо черное от сажи и запекшейся крови. Он нагнулся к Кэмрону.
— Позвольте я помогу вам встать. С вами никого нет?
Кэмрон покачал головой. В чем, в чем, а в этом он не сомневался.
— Почти все погибли. Остальные разбежались.
Юноша кивнул:
— Думаю, лучше вам отложить арбалет и спуститься со мной к реке.
К реке? Кэмрон не понимал, о чем толкует этот молодой человек. Рот наполнился кровью.
— Выпейте, — юноша протянул ему свою фляжку, — вам сразу станет лучше.
Кэмрон послушался. Жидкость была горячей и холодной одновременно. Он прополоскал ею рот, пытаясь отделаться от вкуса крови.
Только теперь, приподнявшись, Кэмрон ощутил какое-то неудобство: он больше не чувствовал ставшей привычной тяжести арбалета в руке. Кэмрон огляделся и увидел, что самострел его отброшен в сторону, валяется в обгоревшей траве.
Юноша проследил за его взглядом, устало улыбнулся и пояснил:
— Я испугался, что вы пальнете в меня.
Кэмрон не стал возражать. Вино помогло ему собраться с мыслями, но с новой силой дали о себе знать старые и новые раны. Лицо Кэмрона исказилось от боли, он поспешно сделал еще глоток, вытер губы и спросил:
— Сколько осталось в живых?
Юноша хотел ответить, но не мог выговорить ни слова, словно захлебнулся от горя. Кэмрон протянул ему фляжку, но молодой человек отрицательно покачал головой.
— Пятьсот человек, — выдавил он, — а может, и того меньше.
Кэмрон закрыл глаза. Он так устал, что почти ничего не почувствовал.
— Как это случилось?
— И вы еще спрашиваете? — Глаза молодого человека сердито сверкнули. — Если бы не вы и ваши лучники, погибли бы все до одного, даже сам Повелитель. Вы перестреляли их, перестреляли всех гонцов. К концу сражения ваш отряд насчитывал не больше двенадцати человек — я все видел со своего поста. Гонцы шли и шли. Они теснили нас, отрезали все пути к отступлению. И дым — везде был дым. Пламя. Бэланон сгорел заживо.
Рассказ юноши по-прежнему не производил на Кэмрона почти никакого впечатления. Ему было все равно, погиб Сандор или остался жив. Потеря арбалета волновала его куда больше.
— Вы открыли нам путь к отступлению, — продолжал молодой человек. В голосе его Кэмрон с удивлением услышал что-то вроде благоговения. — Никто больше не в состояние был сражаться с гонцами. Повелитель велел спускаться в долину. Это был несвоевременный приказ. Гонцы наступали нам на пятки. — Юноша сорвался на крик. — Это был ад! Настоящий ад. Морды гонцов, дым, вонь, крики.
Кэмрон хотел как-то успокоить юного незнакомца, но слова не шли с языка. Калейдоскопом закрутились перед ним картины прошедшего боя. Запах керосина, горячий воздух, опаливший шею. Чей-то голос, выкрикивающий команды, — неужели его собственный? Вопли. Шлёпанье шагов по грязи. Град стрел. Когтистая лапа гонца на щеке.
Кэмрон закрыл лицо руками.
У них кончались стрелы. Укрытые за дымовой завесой гонцы были плохими мишенями. Из дюжины выстрелов хорошо если шесть попадали в цель. Только вооруженные большими луками люди Сегуина Нэя были искусными стрелками.
Но хуже всего был рукопашный бой. Люди Бэланона обратились в бегство. И Кэмрон не винил их. Может, если бы у него было время остановиться и подумать, он и сам поступил бы так же. Впрочем, гонцы дрались не с такой яростью, как в Долине Разбитых Камней. У Кэмрона возникло ощущение, что его отряд — не столько цель, сколько досадная помеха на их пути. Перед гонцами стояла другая задача: им было приказано вселить ужас в души рейзских солдат и заставить их спуститься в долину, где уже поджидали хладнокровные, собранные и беспощадные лучники.
Кэмрон протянул юноше руку:
— Как тебя зовут?
Пальцы их переплелись.
— Пэкс.
— Помоги мне встать, Пэкс. Помоги мне спуститься в долину.
— В долину? Но Повелитель у реки, он ждет вестей от оставшихся в живых. В долине никого... — Пэкс запнулся, но тут же заставил себя продолжать: — Никого не осталось, все погибли. Там полно мародеров из войска Изгарда. Там небезопасно.
Кэмрон хотел было возразить, но передумал: что-то в лице юноши остановило его. В конце концов, не только он сражался сегодня.
— Мы не будем подходить слишком близко.
Пэкс колебался с минуту, но потом решился и помог Кэмрону подняться на ноги. Он не задавал вопросов, и Кэмрон был благодарен ему за это.
Вдвоем они потихоньку спустились с холма. Трупы погибших валялись в черной обугленной траве. Кэмрон обратил внимание, что раны на многих телах совсем легкие. Хватало и ничтожной царапины: стоило чуть замедлить шаг, и дым проникал в легкие. Рейжане падали на землю, задыхались, обгорали до смерти, некоторые истекали кровью. У многих на шее были отметины клыков или когтей гонцов.
В темноте погибших трудно было опознать. Но Кэмрон не мог заставить себя просто пройти мимо. Он каждому должен был посмотреть в лицо. Пэкс помогал ему переворачивать мертвецов. Некоторые еще не успели остыть. Иногда куски кожи свободно отделялись от тела и прилипали к рукам Кэмрона или Пэкса. Юноша старался не дышать, не производить лишнего шума, точно стыдился того, что остался жив. Кэмрон понимал его, но понимал и то, что дыхание живых не может потревожить покой мертвецов.
Многих Кэмрон называл по имени. Его тревожило, что некоторых он не узнает. Он подолгу возился с ними, вглядывался в искаженные черты, старался представить, каким был этот человек при жизни, и вспомнить его.
И каждый раз, когда они с Пэксом переходили к следующему телу, у Кэмрона замирало сердце. Он боялся увидеть Брока Ломиса. Брок меньше чем кто-либо другой был способен пробиться через завесу дыма и пламени: его старые раны заживали крайне медленно. Кэмрон пытался вспомнить, когда видел Брока в последний раз, вспомнить, какими словами или взглядами они обменялись. Но он не помнил ничего.
И тогда душа Камрона преисполнилась гневом. Гонцы снова обокрали его. Сначала они убили отца, потом разрушили родовое гнездо Торнов. Теперь они лишили его воспоминаний. Он не помнил, когда последний раз видел Брока, не помнил, что говорил своим рыцарям во время боя. Неужели он только выкрикивал приказы? Неужели не пытался ободрить их? И предупредил он их, что надо быть очень осторожными с дымом, не лезть в самое пекло? Останавливался ли он, чтобы принять последний стон умирающих, в последний раз пожать им руки? Помогал ли выносить раненых?
Кэмрон заскрипел зубами от отчаяния и бессилия. Он помнил только битву и свои приказы — ничего больше.
— Сир, дальше идти нельзя.
Кэмрон обернулся к Пэксу. В глазах юноши не было страха, только забота о своем командире. За последние полчаса он точно постарел на несколько лет.
— Я должен спуститься в долину, — стоял на своем Кэмрон. — Я хочу видеть тела.
Пэкс колебался. Наконец он неуверенно махнул рукой в сторону видневшихся вдалеке деревьев:
— Если мы используем рощу как прикрытие, то сможем подобраться поближе, не рискуя, что нас заметят.
У Кэмрона потеплело на сердце. Лишь сейчас он понял, как тяжело ему было бы одному, без Пэкса.
— Так идем же.
Они крались между деревьями. Ночь приняла их в себя, скрыла их лица и испачканную кровью одежду. Не ухали совы, лисицы и мыши не сновали в сухой траве. Пепел, как черный снег, покрывал ветви деревьев и кустарников. У Кэмрона ныла каждая косточка, каждая жилка. Он снова выплюнул сгусток крови вместе с выпавшим зубом. Он был уже по ту сторону усталости. С него точно содрали кожу, разрезали на части, а потом собрали заново.
Роща кончилась. Кэмрон и Пэкс замедлили шаги. Прямо перед ними лежало поле боя. Сначала Кэмрон ничего не мог разобрать: луна ушла за тучи, и долина казалась просто черной ямой. Постепенно глаза его начинали привыкать к темноте. Кэмрон увидел землю, изломанную линию ручья, обгоревшие скелеты кустов, темные фигуры. Мародеры из гэризонского войска грабили трупы.
А потом порыв ветра разогнал облака, и серебристый свет залил долину. Кэмрон услышал, как охнул Пэкс. Они чуть было не наступили на тело молодого воина. Его раздробленная рука до сих пор сжимала древко копья.
Долина была буквально завалена растерзанными телами убитых. Головы, руки, ноги, шеи, плечи... Они лежали так близко друг к другу, что уже не походили на останки отдельных людей. Они были частью целого, единой массы. Словно ураган пронесся по полю и сбил всех в одну кучу. Один человек. Один труп. Одна смерть на всех.
Кэмрону не приходилось видеть ничего подобного. Это невозможно было описать, невозможно ни с чем сравнить. Это была смерть.
Пэкс упал на колени. Кэмрон застыл на месте. Он чувствовал себя совершенно потерянным. Со дня смерти отца он пытался найти свой путь, пытался понять, что должен делать.
Но эти тела... Они могли принадлежать кому угодно — рейжанам, гэризонцам. Кому угодно.
— Десять тысяч... — Шепот Пэкса нарушил молчание, столь полное, абсолютное, что казалось почти кощунством прервать его. — Десять тысяч человек полегли здесь сегодня.
И Кэмрон понял, зачем пришел сюда. Он пришел, чтобы видеть все своими глазами. Берик Торнский видел сорок тысяч трупов на поле боя у горы Крид. Его сын видел десять тысяч погибших на северном берегу речки Кривуши.
Смотреть ему было тяжело. Воспаленные, разъеденные дымом глаза до сих пор слезились. Но он смотрел, смотрел не моргая, не отрываясь — и видел то же, что его отец пятьдесят лет назад. Тела покрывал пепел, а не снег, да и ветер в горах наверняка был похолоднее. Но это ничего не меняло.
Нет. Кэмрон не знал, подумал он это или произнес вслух. Не знал, было ли это отрицание или обещание. Он знал только, что ошибался. Не важно, кто сегодня одержал победу. Кэмрон Торнский проиграл бы в любом случае. Как Берик Торнский на горе Крид. Кто бы ни победил, все равно погибли бы соотечественники Торнов. Он понял, почему отец накричал на него в тот последний день. Он не хотел, чтобы сын повторил его ошибки.
Кэмрон шагнул вперед, положил руку на плечо Пэксу. Он хотел успокоить юношу и, лишь прикоснувшись к нему, осознал, что сам нуждается в поддержке. Он с трудом держался на ногах. Силы оставляли его, уходили с каждым выдохом. Все это время он готовился к сражению и сражался. И ни разу остановился, чтобы подумать о будущем или оглянуться на прошлое.
Графиня Лианна уверяла, что Берик Торнский мечтал, чтобы его сын завоевал корону Гэризона. Но она ошибалась. Берик не хотел войны. Что толку в победе, если ради нее должны сложить головы лучшие сыны отечества?! Эти слова были его завещанием, его предсмертной волей.
Кэмрон мрачно улыбнулся. Господи, каким же идиотом он был!
— Пошли, Пэкс, — он даже не ожидал, что голос его прозвучит так твердо, — пошли отсюда. Мы видели достаточно.
Пэкс поднялся. Он тоже не сводил глаз с усеянного мертвыми телами поля.
— Но ведь это только начало? Мы ведь это так не оставим? — выговорил юноша, и голос его был голосом перепуганного ребенка.
— Нет. — Кэмрон пытался отвести глаза, но все смотрел и смотрел. — Это конец.
28
— Все наброски Илфейлен делал на вощеных дощечках. Хирэк настаивал на том, чтобы пергамент для этих целей не использовался. После окончания работы король лично, стоя у писца за спиной, проследил, чтобы Илфейлен растопил воск на всех дощечках. Их было больше двух дюжин.
Тесса с минуту подумала, а потом спросила:
— Две дюжины дощечек — немалая обуза, когда предстоит дальняя дорога. У Илфейлена был помощник?
— Да. Иначе мы бы не узнали подробностей этой истории. Помощник вел дневник. Он описал путь своего мастера от Гэризона и обратно. Он записывал, где они останавливались по дороге, что ели и все такое прочее.
— А было там что-нибудь про сам узор, про изображение Короны с шипами?
— Немного. Я тебе почти все рассказал. За помощником Илфейлена тоже присматривали. Он не смел упоминать в своем дневнике никаких деталей узора.
У Тессы подгибались ноги. Она уже не помнила, зачем ей понадобилось встать, и сейчас с облегчением опустилась на пол. Причем опустилась так неудачно, что подвернула лодыжку. Вдобавок ее мучила жажда, но просить Аввакуса дать ей что-нибудь попить не хотелось: старик опять стал бы пичкать ее своим лечебным зельем.
— Но описание поездки Илфейлена все же сохранилось?
Пока Тесса стояла, прислонившись к стене, а потом вновь устраивалась на полу, Аввакус сидел неподвижно, скрестив ноги. Тесса подумала, что старик, наверное, привык подолгу оставаться в одном положении.
— К сожалению, записи не сохранились. В прошлом году в западной башне монастыря случился пожар, и многие книги и свитки погибли в огне.
Дальнейшие расспросы ни к чему не приведут. Копий узора нет. Описаний, даже самых приблизительных, тоже нет. Тесса глубоко вздохнула. Если узор привязал Корону к земле, значит, нужен другой узор, чтобы освободить ее. Узор, точно повторяющий все детали и особенности первого, но при этом — с каким-то неожиданным поворотом, вывертом.
— Как сложилась жизнь Илфейлена после возвращения на Остров?
Аввакус по цокал языком.
— Тоже хороший вопрос. Брат Илфейлен никогда уже не стал прежним. Он заболел на обратном пути из Вейзаха. Ему пришлось несколько дней провести в Бей'Зелле прежде, чем он смог набраться сил на морское путешествие до Килгрима. До Острова Посвященных он добрался совершенно другим человеком. Тот узор дорого обошелся ему. И дело не только в здоровье. Что-то внутри него надломилось. Он перестал рисовать и вел тихую жизнь ученого. Одиннадцать лет понадобилось Илфейлену, чтобы восстановить силы. Потом умер старый настоятель, и на его место выдвинули Илфейлена. Святые отцы считали его человеком тихим, покладистым и приверженным традициям. Но за одиннадцать лет молчания Илфейлен успел многое передумать и пересмотреть. Он согласился на пост настоятеля и в корне изменил всю жизнь обители. Он распустил Совет двенадцати, запретил писцам копировать старинные образцы и велел выбросить в море все рукописи, повествующие об искусстве узороплетения.
— Но он никогда не пытался развязать завязанный им узел?
— Нет. Что сделано, то сделано. Илфейлен поклялся самыми ужасными клятвами, что никогда не попытается исправить что-либо в своем последнем узоре. И остался верен этим клятвам.
— А Корона с шипами? — Тессу начинало клонить ко сну. Ей казалось, что холод моря вновь леденит ее израненное тело. — С тех пор она не покидала Гэризон?
— Верно. — Аввакус поднялся. По узкой дорожке между сырными головами он подошел к свече и опустился на колени рядом с ней. — Пять столетий Колючая корона грозным стражем стояла за Гэризонским троном. Пять столетий гэризонские короли короновались ею и становились завоевателями и разрушителями. Они захватывали земли, одерживали победы, отнимали жизни. Но дело не в правителях Гэризона, не в их непомерном честолюбии и жажде власти. Люди ошибочно приписывают эту непреодолимую тягу все к новым и новым военным подвигам народу Гэризона и его королям. Корона была тому причиной. Даже заколдованная, привязанная к одному месту, она оставалась верна себе. Война — ее единственная цель. Она создана, чтобы сражаться и побеждать.
Тессе одного хотелось — свернуться калачиком среди холодных камней и заснуть крепким сном. Быть может, она проснется и поймет, что все случившиеся с ней за последнее время — просто ночной кошмар.
— А что будет, если Корона останется в этом мире? — выговорила она, стуча зубами от холода.
Теперь Аввакус загораживал Тессе свет, и она почти ничего не могла разглядеть.
— Ну, полагаю, что материк будет уничтожен. Венец с шипами подобен взбесившемуся псу, который грызет свою цепь. Пятьдесят лет он бездействовал, силы его оставались втуне. Но Изгард, впервые за последние полстолетия, вновь возложил на себя Корону с шипами. Ему — и его Короне — не терпится вознаградить себя за потерянное время и проигранные битвы. Мощь Короны с каждым днем возрастает. — Аввакус наклонился и задул свечу. — Через десять дней исполнится пятьсот лет пребыванию на земле Короны с шипами.
Они замолчали снова. Тишину нарушил далекий колокольный звон. Он проник в пещеру и эхом прокатился по ней. В полной темноте Тесса не видела Аввакуса, но слышала, как старик пробирается на свое место. Звон все не умолкал. После пятого удара колокола Аввакус остановился.
— В числе пять заключена особая сила, — сказал он. — Древняя сила, древние вещи вбирают и используют ее.
Еще три удара ознаменовали начало Восьмого колокола. Тесса и старый монах больше не разговаривали.
* * *
Кэмрон выплюнул сгусток крови и сощурил глаза, вглядываясь в темноту. Ему показалось, что там что-то шевелится. Он нажал спусковой крючок арбалета. Но стрела никого не поразила. Она попала в струйку дыма, или в столб лунного света, или в кучку пепла. Врагов больше не осталось. Все гонцы были мертвы. Тринадцать часов понадобилось, чтобы уничтожить их. Но Кэмрон не мог поверить, что сражение окончено. Он снова зарядил арбалет.С покрытыми засохшей кровью пальцами, трясущимися руками и воспаленными глазами, Кэмрон лежал на животе и ждал. Порезы и синяки покрывали его тело. Он был измотан до предела.
Он остался один. Рейжане потерпели поражение.
От животной вони гонцов, запаха гниющего мяса и свежей крови путались мысли, мутилось в голове. Тяжелая дымовая завеса повисла над полем боем. Пепла уже не было в воздухе. С наступлением темноты он постепенно осел на землю. Полная луна осветила холм. Но вскоре она скрылась за тучами, и опять стало темно. Удивительное дело, было тепло, как днем.
Очень кстати, рассеянно подумал Кэмрон — мысли его перескакивали с предмета на предмет, — ведь плащ прожжен в нескольких местах и уже не защищает от холода. Впрочем, может, он не прожжен, а искромсан ножами гонцов? Кэмрон не мог вспомнить.
Он нахмурился и провел ладонью по волосам. Целая прядь осталась в руке. Он бросил черные обуглившиеся волоски на землю. В следующую секунду пальцы Кэмрона снова лежали на спусковом крючке. Кто-то подкрадывался к нему.
Осторожные шаги раздавались сзади, с тыла, поэтому Кэмрону пришлось повернуться в грязи. При этом он случайно задел самострелом о камень, и стрела сорвалась с тетивы. Кэмрон выругался себе под нос. Он терпеть не мог арбалеты и понятия не имел, как один из них оказался у него в руках. Он точно помнил, что в начале сражения был вооружен луком. Он покачал головой и водворил стрелу на место.
Темный силуэт приближался. Кэмрон прицелился, постарался сосредоточиться. Но руки все равно дрожали.
— Кто здесь? — вызывающе спросил незнакомец. Но, несмотря на тон, Кэмрон узнал рейзский акцент. — Назови себя или будешь пронзен копьем.
Кэмрон не двигался. Он знал, что следовало бы снять палец со спускового крючка, но почему-то не сделал этого. Из глубокой раны на десне текла кровь. Он с трудом мог говорить:
— Кэмрон Торнский.
Незнакомец испуганно охнул:
— Если вы ранены, сир, я вынесу вас отсюда. — Он шагнул к Кэмрону.
Темноволосый юноша. Большие глаза, лицо черное от сажи и запекшейся крови. Он нагнулся к Кэмрону.
— Позвольте я помогу вам встать. С вами никого нет?
Кэмрон покачал головой. В чем, в чем, а в этом он не сомневался.
— Почти все погибли. Остальные разбежались.
Юноша кивнул:
— Думаю, лучше вам отложить арбалет и спуститься со мной к реке.
К реке? Кэмрон не понимал, о чем толкует этот молодой человек. Рот наполнился кровью.
— Выпейте, — юноша протянул ему свою фляжку, — вам сразу станет лучше.
Кэмрон послушался. Жидкость была горячей и холодной одновременно. Он прополоскал ею рот, пытаясь отделаться от вкуса крови.
Только теперь, приподнявшись, Кэмрон ощутил какое-то неудобство: он больше не чувствовал ставшей привычной тяжести арбалета в руке. Кэмрон огляделся и увидел, что самострел его отброшен в сторону, валяется в обгоревшей траве.
Юноша проследил за его взглядом, устало улыбнулся и пояснил:
— Я испугался, что вы пальнете в меня.
Кэмрон не стал возражать. Вино помогло ему собраться с мыслями, но с новой силой дали о себе знать старые и новые раны. Лицо Кэмрона исказилось от боли, он поспешно сделал еще глоток, вытер губы и спросил:
— Сколько осталось в живых?
Юноша хотел ответить, но не мог выговорить ни слова, словно захлебнулся от горя. Кэмрон протянул ему фляжку, но молодой человек отрицательно покачал головой.
— Пятьсот человек, — выдавил он, — а может, и того меньше.
Кэмрон закрыл глаза. Он так устал, что почти ничего не почувствовал.
— Как это случилось?
— И вы еще спрашиваете? — Глаза молодого человека сердито сверкнули. — Если бы не вы и ваши лучники, погибли бы все до одного, даже сам Повелитель. Вы перестреляли их, перестреляли всех гонцов. К концу сражения ваш отряд насчитывал не больше двенадцати человек — я все видел со своего поста. Гонцы шли и шли. Они теснили нас, отрезали все пути к отступлению. И дым — везде был дым. Пламя. Бэланон сгорел заживо.
Рассказ юноши по-прежнему не производил на Кэмрона почти никакого впечатления. Ему было все равно, погиб Сандор или остался жив. Потеря арбалета волновала его куда больше.
— Вы открыли нам путь к отступлению, — продолжал молодой человек. В голосе его Кэмрон с удивлением услышал что-то вроде благоговения. — Никто больше не в состояние был сражаться с гонцами. Повелитель велел спускаться в долину. Это был несвоевременный приказ. Гонцы наступали нам на пятки. — Юноша сорвался на крик. — Это был ад! Настоящий ад. Морды гонцов, дым, вонь, крики.
Кэмрон хотел как-то успокоить юного незнакомца, но слова не шли с языка. Калейдоскопом закрутились перед ним картины прошедшего боя. Запах керосина, горячий воздух, опаливший шею. Чей-то голос, выкрикивающий команды, — неужели его собственный? Вопли. Шлёпанье шагов по грязи. Град стрел. Когтистая лапа гонца на щеке.
Кэмрон закрыл лицо руками.
У них кончались стрелы. Укрытые за дымовой завесой гонцы были плохими мишенями. Из дюжины выстрелов хорошо если шесть попадали в цель. Только вооруженные большими луками люди Сегуина Нэя были искусными стрелками.
Но хуже всего был рукопашный бой. Люди Бэланона обратились в бегство. И Кэмрон не винил их. Может, если бы у него было время остановиться и подумать, он и сам поступил бы так же. Впрочем, гонцы дрались не с такой яростью, как в Долине Разбитых Камней. У Кэмрона возникло ощущение, что его отряд — не столько цель, сколько досадная помеха на их пути. Перед гонцами стояла другая задача: им было приказано вселить ужас в души рейзских солдат и заставить их спуститься в долину, где уже поджидали хладнокровные, собранные и беспощадные лучники.
Кэмрон протянул юноше руку:
— Как тебя зовут?
Пальцы их переплелись.
— Пэкс.
— Помоги мне встать, Пэкс. Помоги мне спуститься в долину.
— В долину? Но Повелитель у реки, он ждет вестей от оставшихся в живых. В долине никого... — Пэкс запнулся, но тут же заставил себя продолжать: — Никого не осталось, все погибли. Там полно мародеров из войска Изгарда. Там небезопасно.
Кэмрон хотел было возразить, но передумал: что-то в лице юноши остановило его. В конце концов, не только он сражался сегодня.
— Мы не будем подходить слишком близко.
Пэкс колебался с минуту, но потом решился и помог Кэмрону подняться на ноги. Он не задавал вопросов, и Кэмрон был благодарен ему за это.
Вдвоем они потихоньку спустились с холма. Трупы погибших валялись в черной обугленной траве. Кэмрон обратил внимание, что раны на многих телах совсем легкие. Хватало и ничтожной царапины: стоило чуть замедлить шаг, и дым проникал в легкие. Рейжане падали на землю, задыхались, обгорали до смерти, некоторые истекали кровью. У многих на шее были отметины клыков или когтей гонцов.
В темноте погибших трудно было опознать. Но Кэмрон не мог заставить себя просто пройти мимо. Он каждому должен был посмотреть в лицо. Пэкс помогал ему переворачивать мертвецов. Некоторые еще не успели остыть. Иногда куски кожи свободно отделялись от тела и прилипали к рукам Кэмрона или Пэкса. Юноша старался не дышать, не производить лишнего шума, точно стыдился того, что остался жив. Кэмрон понимал его, но понимал и то, что дыхание живых не может потревожить покой мертвецов.
Многих Кэмрон называл по имени. Его тревожило, что некоторых он не узнает. Он подолгу возился с ними, вглядывался в искаженные черты, старался представить, каким был этот человек при жизни, и вспомнить его.
И каждый раз, когда они с Пэксом переходили к следующему телу, у Кэмрона замирало сердце. Он боялся увидеть Брока Ломиса. Брок меньше чем кто-либо другой был способен пробиться через завесу дыма и пламени: его старые раны заживали крайне медленно. Кэмрон пытался вспомнить, когда видел Брока в последний раз, вспомнить, какими словами или взглядами они обменялись. Но он не помнил ничего.
И тогда душа Камрона преисполнилась гневом. Гонцы снова обокрали его. Сначала они убили отца, потом разрушили родовое гнездо Торнов. Теперь они лишили его воспоминаний. Он не помнил, когда последний раз видел Брока, не помнил, что говорил своим рыцарям во время боя. Неужели он только выкрикивал приказы? Неужели не пытался ободрить их? И предупредил он их, что надо быть очень осторожными с дымом, не лезть в самое пекло? Останавливался ли он, чтобы принять последний стон умирающих, в последний раз пожать им руки? Помогал ли выносить раненых?
Кэмрон заскрипел зубами от отчаяния и бессилия. Он помнил только битву и свои приказы — ничего больше.
— Сир, дальше идти нельзя.
Кэмрон обернулся к Пэксу. В глазах юноши не было страха, только забота о своем командире. За последние полчаса он точно постарел на несколько лет.
— Я должен спуститься в долину, — стоял на своем Кэмрон. — Я хочу видеть тела.
Пэкс колебался. Наконец он неуверенно махнул рукой в сторону видневшихся вдалеке деревьев:
— Если мы используем рощу как прикрытие, то сможем подобраться поближе, не рискуя, что нас заметят.
У Кэмрона потеплело на сердце. Лишь сейчас он понял, как тяжело ему было бы одному, без Пэкса.
— Так идем же.
Они крались между деревьями. Ночь приняла их в себя, скрыла их лица и испачканную кровью одежду. Не ухали совы, лисицы и мыши не сновали в сухой траве. Пепел, как черный снег, покрывал ветви деревьев и кустарников. У Кэмрона ныла каждая косточка, каждая жилка. Он снова выплюнул сгусток крови вместе с выпавшим зубом. Он был уже по ту сторону усталости. С него точно содрали кожу, разрезали на части, а потом собрали заново.
Роща кончилась. Кэмрон и Пэкс замедлили шаги. Прямо перед ними лежало поле боя. Сначала Кэмрон ничего не мог разобрать: луна ушла за тучи, и долина казалась просто черной ямой. Постепенно глаза его начинали привыкать к темноте. Кэмрон увидел землю, изломанную линию ручья, обгоревшие скелеты кустов, темные фигуры. Мародеры из гэризонского войска грабили трупы.
А потом порыв ветра разогнал облака, и серебристый свет залил долину. Кэмрон услышал, как охнул Пэкс. Они чуть было не наступили на тело молодого воина. Его раздробленная рука до сих пор сжимала древко копья.
Долина была буквально завалена растерзанными телами убитых. Головы, руки, ноги, шеи, плечи... Они лежали так близко друг к другу, что уже не походили на останки отдельных людей. Они были частью целого, единой массы. Словно ураган пронесся по полю и сбил всех в одну кучу. Один человек. Один труп. Одна смерть на всех.
Кэмрону не приходилось видеть ничего подобного. Это невозможно было описать, невозможно ни с чем сравнить. Это была смерть.
Пэкс упал на колени. Кэмрон застыл на месте. Он чувствовал себя совершенно потерянным. Со дня смерти отца он пытался найти свой путь, пытался понять, что должен делать.
Но эти тела... Они могли принадлежать кому угодно — рейжанам, гэризонцам. Кому угодно.
— Десять тысяч... — Шепот Пэкса нарушил молчание, столь полное, абсолютное, что казалось почти кощунством прервать его. — Десять тысяч человек полегли здесь сегодня.
И Кэмрон понял, зачем пришел сюда. Он пришел, чтобы видеть все своими глазами. Берик Торнский видел сорок тысяч трупов на поле боя у горы Крид. Его сын видел десять тысяч погибших на северном берегу речки Кривуши.
Смотреть ему было тяжело. Воспаленные, разъеденные дымом глаза до сих пор слезились. Но он смотрел, смотрел не моргая, не отрываясь — и видел то же, что его отец пятьдесят лет назад. Тела покрывал пепел, а не снег, да и ветер в горах наверняка был похолоднее. Но это ничего не меняло.
Нет. Кэмрон не знал, подумал он это или произнес вслух. Не знал, было ли это отрицание или обещание. Он знал только, что ошибался. Не важно, кто сегодня одержал победу. Кэмрон Торнский проиграл бы в любом случае. Как Берик Торнский на горе Крид. Кто бы ни победил, все равно погибли бы соотечественники Торнов. Он понял, почему отец накричал на него в тот последний день. Он не хотел, чтобы сын повторил его ошибки.
Кэмрон шагнул вперед, положил руку на плечо Пэксу. Он хотел успокоить юношу и, лишь прикоснувшись к нему, осознал, что сам нуждается в поддержке. Он с трудом держался на ногах. Силы оставляли его, уходили с каждым выдохом. Все это время он готовился к сражению и сражался. И ни разу остановился, чтобы подумать о будущем или оглянуться на прошлое.
Графиня Лианна уверяла, что Берик Торнский мечтал, чтобы его сын завоевал корону Гэризона. Но она ошибалась. Берик не хотел войны. Что толку в победе, если ради нее должны сложить головы лучшие сыны отечества?! Эти слова были его завещанием, его предсмертной волей.
Кэмрон мрачно улыбнулся. Господи, каким же идиотом он был!
— Пошли, Пэкс, — он даже не ожидал, что голос его прозвучит так твердо, — пошли отсюда. Мы видели достаточно.
Пэкс поднялся. Он тоже не сводил глаз с усеянного мертвыми телами поля.
— Но ведь это только начало? Мы ведь это так не оставим? — выговорил юноша, и голос его был голосом перепуганного ребенка.
— Нет. — Кэмрон пытался отвести глаза, но все смотрел и смотрел. — Это конец.
28
Тесса спала. Дышать становилось все труднее и труднее. Нос заложило, и она хватала воздух ртом. Только что-то было не так с этим воздухом. Он был слишком густым, с горьковатым привкусом и застревал в горле. Легкие рефлекторно сокращались, отказываясь принимать этот неправильный воздух, выталкивая его.
Судорога прошла по ее телу. Тесса широко открыла глаза. Сокрушительная, как удар кулаком в челюсть, волна ужаса обрушилась на нее. Она закричала, позвала Аввакуса. С каждым криком изо рта вырывалось темное облачко. Пещера была полна дыма. С каждым вздохом он все сильнее пропитывал легкие. Что случилось, что, черт возьми, случилось?
— Аввакус! — Тесса поползла туда, где в последний раз видела старого монаха. Легкие ее были обожжены. Сердце беспомощно трепыхалось в груди. — Аввакус!
Ответа не последовало. Тессу охватила паника. В пещере больше не было воздуха. Она больно ударилась ногой о камень; из глаз брызнули слезы. Она понимала, что этого делать не нужно, но все-таки попыталась вздохнуть полной грудью. Ядовитый дымный воздух хлынул в легкие. Сгибаясь от кашля и рвотных позывов, Тесса зажала рот руками. Темная пещера была как разинутая хищная пасть, а каждый камень — как клык злобного зверя.
— Помогите!!! Помогите!!! — Еще одна глупость: ни в коем случае нельзя было кричать. Но она уже не владела собой, у нее началась истерика. Кто-то нарочно развел огонь у входа в пещеру, чтобы погубить ее, Тессу.
В голове промелькнула мысль, что в легкие вместе с дымом, наверное, попало и немного нормального воздуха. Иначе она бы уже умерла. Приступы кашля сотрясали тело. Она сплюнула на пол; целый сгусток густой горькой слюны вылетел изо рта. И в ту же секунду она услышала справа от себя какой-то шум.
— Аввакус... — Тесса не стала ждать ответа и повернула в сторону, откуда раздавался шум. Темнота окутывала ее, как черный пар. Тесса двигалась на ощупь, стараясь делать быстрые короткие вдохи носом, чтобы по возможности очисть попадавший в легкие воздух от дыма.
Звук повторился. Он был такой тихий, слабый — как чей-то последний вздох.
Тесса наступила на сырную голову. Корка лопнула, и из-под нее, как цветочная пыльца из венчика, вырвалась на свободу струя кисломолочного аромата. Тесса чихнула. Легкие на секунду прочистились, она поспешила глотнуть новую порцию воздуха и тут же снова споткнулась о круг сыра. Все было завалено сыром. Тесса в бешенстве кинулась вперед, давя его на каждом шагу и отчаянно чихая. Это оказалось настоящим спасеньем: с каждым чихом легкие и горло освобождались от дыма.
Потом ей попался круг еще не затвердевшего сыра. Нога погрузилась в него, как в суфле. Теплая жидкость брызнула на стену пещеры. Тесса поскользнулась, потеряла равновесие и шлепнулась на пол, лицом вперед. Приземлилась она удачно — на мягкие сырные горы. Тесса перевела дух и с радостью обнаружила, что воздух внизу гораздо чище. Легким больше не приходилось бороться, выцарапывая себе пригодную к употреблению порцию.
Ну конечно, подумала Тесса. Ведь дым всегда поднимается кверху. Как это ей раньше не пришло в голову лечь на пол?
Тесса на животе преодолела оставшиеся сыры. Горло по-прежнему саднило, но мускулы груди немного расслабились, открывая воздуху доступ к легким.
— Аввакус, — позвала Тесса, — подайте голос, чтобы я могла вас найти.
Монах не отзывался. Из-за тишины темнота казалась еще гуще, еще черней. Тесса проверила, на месте ли кольцо. На месте. Прежде чем уснуть, она снова повесила его на шею. Тесса вспомнила рассказ Аввакуса об эфемерах. Все-таки трудно поверить, что она носит с собой одну из этих штук.
До нее донеслось еле слышное поскрипыванье. Тесса отпустила кольцо и поползла вперед. Дымовая завеса постепенно опускалась. Воздух становился все горячее.
Тесса вытянула руку и коснулась чего-то гладкого и тяжелого. Если бы предмет не был таким теплым, она решила бы, что перед ней кусок дерева или металла. Но это была нога Аввакуса.
— Аввакус! Очнитесь! Очнитесь! — Тесса трясла его изо всех сил. — Пожалуйста. Очнитесь же!
Старик не отвечал. Тесса уткнулась носом в пол пещеры, чтобы восстановить запас свежего воздуха. Скорее всего Аввакус все время лежал в центре пещеры, а значит, мог дышать. Тогда почему же он не отзывается?
Проклиная все на свете — темноту, дым и в первую очередь этот отвратительный Остров, встретивший ее столь негостеприимно, Тесса подползла ближе и схватила Аввакуса за плечи. Захлебываясь от ярости и возмущения, она трясла и трясла его. Он не смеет умереть! Она никогда не простит себе смерть старика. Это ее, а не его хотели убить.
— Очнись! — визжала она. — Очнись немедленно!
Глухой кашель вырвался из горла Аввакуса. Тесса опустилась на пол, глотнула воздуха, а потом надавила кулаком на грудь монаха. Тело его было твердым и неподатливым, как свинец. Кто знает, какое влияние на здоровье старика оказало двадцатилетнее пребывание в этой пещере?
— Давайте же, Аввакус, давайте, — заклинала она, — дышите!
Грудь Аввакуса поднялась под ее рукой. Тело старика затрепетало, мускулы на груди начали ритмично сокращаться. Он немедленно захлебнулся кашлем и попытался оторвать голову от пола. Но Тесса заставила его лечь обратно. Она не хотела, чтобы Аввакус повторил ее ошибки. Сесть, тем более встать, значило умереть.
Облако раскаленного дыма обожгло Тессе спину. Если раньше дым заполнял пещеру медленно, постепенно, то теперь он налетел вихрем. Вдалеке она расслышала потрескиванье. Огонь.
— Аввакус, — Тесса не была уверенна, что монах в состоянии понимать ее, — мы не можем здесь оставаться. Где выход?
Из груди старика снова вырвался кашель, потом какое-то шипенье.
— Впереди, через сырные головы, — прошептал Аввакус. Голос его был так слаб, что Тесса не сразу разобрала слова.
— Перевернитесь на живот, — сказала она. — Лицом прижимайтесь к полу: иначе дышать невозможно. — Тесса чувствовала, как с каждым словом дым заползает ей в горло. Даже в самом низу, на полу, свежего воздуха уже не осталось.
Судорога прошла по ее телу. Тесса широко открыла глаза. Сокрушительная, как удар кулаком в челюсть, волна ужаса обрушилась на нее. Она закричала, позвала Аввакуса. С каждым криком изо рта вырывалось темное облачко. Пещера была полна дыма. С каждым вздохом он все сильнее пропитывал легкие. Что случилось, что, черт возьми, случилось?
— Аввакус! — Тесса поползла туда, где в последний раз видела старого монаха. Легкие ее были обожжены. Сердце беспомощно трепыхалось в груди. — Аввакус!
Ответа не последовало. Тессу охватила паника. В пещере больше не было воздуха. Она больно ударилась ногой о камень; из глаз брызнули слезы. Она понимала, что этого делать не нужно, но все-таки попыталась вздохнуть полной грудью. Ядовитый дымный воздух хлынул в легкие. Сгибаясь от кашля и рвотных позывов, Тесса зажала рот руками. Темная пещера была как разинутая хищная пасть, а каждый камень — как клык злобного зверя.
— Помогите!!! Помогите!!! — Еще одна глупость: ни в коем случае нельзя было кричать. Но она уже не владела собой, у нее началась истерика. Кто-то нарочно развел огонь у входа в пещеру, чтобы погубить ее, Тессу.
В голове промелькнула мысль, что в легкие вместе с дымом, наверное, попало и немного нормального воздуха. Иначе она бы уже умерла. Приступы кашля сотрясали тело. Она сплюнула на пол; целый сгусток густой горькой слюны вылетел изо рта. И в ту же секунду она услышала справа от себя какой-то шум.
— Аввакус... — Тесса не стала ждать ответа и повернула в сторону, откуда раздавался шум. Темнота окутывала ее, как черный пар. Тесса двигалась на ощупь, стараясь делать быстрые короткие вдохи носом, чтобы по возможности очисть попадавший в легкие воздух от дыма.
Звук повторился. Он был такой тихий, слабый — как чей-то последний вздох.
Тесса наступила на сырную голову. Корка лопнула, и из-под нее, как цветочная пыльца из венчика, вырвалась на свободу струя кисломолочного аромата. Тесса чихнула. Легкие на секунду прочистились, она поспешила глотнуть новую порцию воздуха и тут же снова споткнулась о круг сыра. Все было завалено сыром. Тесса в бешенстве кинулась вперед, давя его на каждом шагу и отчаянно чихая. Это оказалось настоящим спасеньем: с каждым чихом легкие и горло освобождались от дыма.
Потом ей попался круг еще не затвердевшего сыра. Нога погрузилась в него, как в суфле. Теплая жидкость брызнула на стену пещеры. Тесса поскользнулась, потеряла равновесие и шлепнулась на пол, лицом вперед. Приземлилась она удачно — на мягкие сырные горы. Тесса перевела дух и с радостью обнаружила, что воздух внизу гораздо чище. Легким больше не приходилось бороться, выцарапывая себе пригодную к употреблению порцию.
Ну конечно, подумала Тесса. Ведь дым всегда поднимается кверху. Как это ей раньше не пришло в голову лечь на пол?
Тесса на животе преодолела оставшиеся сыры. Горло по-прежнему саднило, но мускулы груди немного расслабились, открывая воздуху доступ к легким.
— Аввакус, — позвала Тесса, — подайте голос, чтобы я могла вас найти.
Монах не отзывался. Из-за тишины темнота казалась еще гуще, еще черней. Тесса проверила, на месте ли кольцо. На месте. Прежде чем уснуть, она снова повесила его на шею. Тесса вспомнила рассказ Аввакуса об эфемерах. Все-таки трудно поверить, что она носит с собой одну из этих штук.
До нее донеслось еле слышное поскрипыванье. Тесса отпустила кольцо и поползла вперед. Дымовая завеса постепенно опускалась. Воздух становился все горячее.
Тесса вытянула руку и коснулась чего-то гладкого и тяжелого. Если бы предмет не был таким теплым, она решила бы, что перед ней кусок дерева или металла. Но это была нога Аввакуса.
— Аввакус! Очнитесь! Очнитесь! — Тесса трясла его изо всех сил. — Пожалуйста. Очнитесь же!
Старик не отвечал. Тесса уткнулась носом в пол пещеры, чтобы восстановить запас свежего воздуха. Скорее всего Аввакус все время лежал в центре пещеры, а значит, мог дышать. Тогда почему же он не отзывается?
Проклиная все на свете — темноту, дым и в первую очередь этот отвратительный Остров, встретивший ее столь негостеприимно, Тесса подползла ближе и схватила Аввакуса за плечи. Захлебываясь от ярости и возмущения, она трясла и трясла его. Он не смеет умереть! Она никогда не простит себе смерть старика. Это ее, а не его хотели убить.
— Очнись! — визжала она. — Очнись немедленно!
Глухой кашель вырвался из горла Аввакуса. Тесса опустилась на пол, глотнула воздуха, а потом надавила кулаком на грудь монаха. Тело его было твердым и неподатливым, как свинец. Кто знает, какое влияние на здоровье старика оказало двадцатилетнее пребывание в этой пещере?
— Давайте же, Аввакус, давайте, — заклинала она, — дышите!
Грудь Аввакуса поднялась под ее рукой. Тело старика затрепетало, мускулы на груди начали ритмично сокращаться. Он немедленно захлебнулся кашлем и попытался оторвать голову от пола. Но Тесса заставила его лечь обратно. Она не хотела, чтобы Аввакус повторил ее ошибки. Сесть, тем более встать, значило умереть.
Облако раскаленного дыма обожгло Тессе спину. Если раньше дым заполнял пещеру медленно, постепенно, то теперь он налетел вихрем. Вдалеке она расслышала потрескиванье. Огонь.
— Аввакус, — Тесса не была уверенна, что монах в состоянии понимать ее, — мы не можем здесь оставаться. Где выход?
Из груди старика снова вырвался кашель, потом какое-то шипенье.
— Впереди, через сырные головы, — прошептал Аввакус. Голос его был так слаб, что Тесса не сразу разобрала слова.
— Перевернитесь на живот, — сказала она. — Лицом прижимайтесь к полу: иначе дышать невозможно. — Тесса чувствовала, как с каждым словом дым заползает ей в горло. Даже в самом низу, на полу, свежего воздуха уже не осталось.