Но "человек предполагает, а бог располагает". Вы читали "Книгу для начинающих"
из Новой Англии?
- Да, она была у нас в школьной библиотеке.
- В агентстве?
- Нет, в моей школе.
Я с облегчением подумал, что можно перевести разговор на школу. Но не успел. Её мысли были так же переполнены ребёнком, как и тело.
- Я уже проголодалась, и у меня в чемодане есть бутерброды. Но мне нельзя есть.
Я подумал было, что существует какое-то правило о воздержании в еде у беременных в последний срок.
- Подумать только, мне придётся голодать до тех пор, пока не отниму ребёнка от груди. Хлеб без масла, кофе без сливок, мясо без жира. Один хлеб да овощи.
- А у вас что, какие-нибудь серьёзные осложнения?
- Да нет, но говорят, что если есть жирное, то ребёнок будет слишком толстым.
- Так вам сказал ваш доктор?
- Нет, я читала в одной статье, а доктор говорит, что в этом что-то есть.
Одно из моих слабых мест - это внезапный гнев по поводу скороспелых суждений о диете.
- Знаете ли миссис...
- Джулия. Джулия Ла-Флеш.
- Да, Джулия - вы позволите называть вас по имени? - у каждого десятого доктора возникает какая-нибудь идея. Девять из них - чепуха, а в десятой может быть какое-то зерно. Мысль о том, что содержание жиров в молоке матери может влиять на ожирение ребёнка - это одна из таких никчемных идей. Мать-природа экспериментировала с высшими животными и человеком миллион лет. Нет сомнения в том, что она испробовала много формул материнского молока, и остановилась на примерно четырёх частях протеина на пять частей жиров. Если мать голодает, то количество молока у не, может уменьшиться, но в том молоке, что остаётся, соотношение протеина и жира сохраняется.
- А как может ребёнок усвоить столько жира?
- Чтобы расти. Клетки размножаются по всем телу. Чтобы молекулы двигались и формировали клетки, нужна энергия, а единственным источником такой энергии являются жиры. Вот почему в любой живой клетке есть столько-то жира, чтобы обеспечить производство новой клетки. Если полностью урезать жиры, то не будет совсем никакого роста. И не тревожьтесь, если у вас самой появится немного жирку, пока вы кормите его грудью. Мать-природа выяснила, что матери иногда недоедают. По побережьям, где люди в основном обитали первые сто тысяч лет, можно было легко добывать рыбу и богатых протеином моллюсков. Жиры также есть в корнях, орехах и семенах. Но если этих продуктов почему-то не хватало, мать могла воспользоваться жиром, имеющимся в своём теле, чтобы удовлетворительно кормить ребёнка. Поэтому все высшие млекопитающие немного толстеют, когда появляется потомство. Надо только опасаться излишков. Джулия достала записную книжку и писала страницу за страницей. Я чувствовал себя очень неловко, излагая свои любительские познания с таким апломбом, что она принимала меня за авторитет.
- Я вас совсем заговорил, Джулия. Поговорите вы. Мне хочется знать, почему индейские школы при агентстве так неважно выглядят. Ведь не потому, что индейцы неспособны к учёбе. Вы и ваш муж - хорошо образованные люди. Может быть, вы просто исключение, но я этому не верю.
- Я тоже. Но ведь мы оба рано начали учиться в белой школе. Когда меня отдали в школу, я не знала ни слова по-английски. Дети говорили мне злые слова, такие как "вы из племени скальпов" или "вы собак едите". Я не понимала, что это значит, но мне очень хотелось выяснить. Так я начала учиться английскому, у детей. То же самое было и с остальным. Если дети учили арифметику, то и я заставляла себя учить её, коль они занимались орфографией, то и мне этого хотелось. Я училась сначала у детей, а потом только у учителей. В среде только индейских детей они подхватывают друг у друга желание познавать только то, что имеется в жизни индейцев. Учитель пытается научить их, сколько родов в миле, сколько унций в фунте, сколько пинт в галлоне. Но в жизни индейцев нет таких понятий как мили, фунты или галлоны.
Индейцы ничего не измеряют, они действуют наощупь. Например, индеец покупает фунт сахару. Лавочник накладывает в мешок четырнадцать унций. Индеец пробует вес рукой и чувствует, что там меньше по сравнению с теми фунтами, с которыми ему приходилось иметь дело раньше. Лавочник может уверять его, что весы показывают фунт, но весы-то у него расстроены. Таким образом он может надуть белого человека, но не индейца.
Учитель рисования очень недоволен работой индейских детей. Ему кажется, что те не в состоянии нарисовать дерево, лошадь, человека. Искусство индейцев служит им так, как письменный язык служит белым людям. Индейское искусство рассказывает историю, а картинка с деревом, лошадью или человеком не делает этого. Это как будто бы вы расположили слова на бумаге так, чтобы они смотрелись красиво. Я только было собрался спросить, что же можно с этим поделать, как поезд вдруг резко остановился, и Джулия снова ухватилась мне за пальцы. Выражение "вот теперь" задержалось у не, на лице, и так же задержалось её рукопожатие. В вагон ворвалась целая платформа молодых людей, возвращавшихся с модного курорта на озере Верхнем. Женщины были расфуфыренны почти до предела, мужчины - чуточку сверх допустимого. Когда женщины проходили мимо нас с Джулией, я услышал, как одна из них сказала: "А ведь он белый". А когда проходили мужчины, я слышал, как один из них презрительно бросил: "Сквомэн".
Когда новые пассажиры расселись, я сталвнимательно всматриваться в лица восемнадцати-двадцати женщин передо мной. Взгляд сочувствия к тому, что они посчитали межрасовым браком, пробегал по их матовым лицам. У меня же сжалось сердце. Среди них не было ни одной, которая могла бы лучше меня оказать первую помощь. Я убрал свою руку из рук Джулии и пошёл в конец вагона поискать, нет ли опытной женщины среди тех, кто сидел ко мне спиной. Не оказалось на одной. Я вернулся на место.
Паровоз опять резко дёрнул, и поезд начал набирать ход. Джулия снова сжала мне руку, и снова на лице у не, заметалось выражение "ну вот". Вскоре оно прошло, и она улыбнулась.
- Прошло, - сказала она. - А теперь расскажите мне о детских болезнях. Правда ли, что они протекают гораздо труднее у индейских детей, чем у белых? Верно ли, что белые, имея богатый опыт борьбы с этими болезнями, приобрели иммунитет, которого индейцы не имеют, так как эти болезни у них новые?
- Большинство так и считает, - ответил я. - Корь, от которой у белых детей редко бывают летальный исход, говорят, иногда уничтожает всё детское население индейских племён и значительную долю взрослого. Когда я в молодости был фермером, то разрабатывал участок прерии под кукурузное поле. На участке был холм, и при пахоте я обнаружил множество маленьких костей, о которых говорили, что это были дети, погибшие от кори, завезённой в этот регион экспедицией Льюиса и Кларка на Миссури.
А позднее я узнал о многих эпидемиях кори среди индейских детей, когда жертв было не больше, чем у белых. Я считаю, что уход за детьми или его отсутствие имеют гораздо большее значение, чем наследственный иммунитет, явление, по поводу которого у учёных имеются серьёзные сомнения. Иммунитет, который люди получают при приступе болезни, является приобретенным свойством, а учёные считают, что приобретённые свойства не передаются.
- Если у вас ребёнок заболеет корью, то ухаживайте за ним так, как скажет врач.
И он скоро поправится. Она достала записную книжку и исписала несколько страниц моими любительскими рассуждениями, которые считала очень авторитетными. Я снова решил держаться подальше от медицинской темы. Но, закончив записывать, она попросила: "Расскажите о дифтерии и скарлатине".
- Что касается дифтерии, то доктор Шик научил весь мир, как бороться с ней.
Любой хороший врач знает, что надо делать. Если ребёнок оказался в дифтерийной среде и его хоть немного лихорадит, то позовите к нему как можно скорее врача, а ещё лучше поместите его в больницу. Через несколько дней он поправится.
Скарлатина тоже почти искоренена. Если у вас ребёнок заразится скарлатиной, отправьте его в больницу и сделайте прививку.
- Вы имеете в виду прививку Дика?
- Да.
- Наш врач говорит, что она всё ещё в экспериментальной стадии. И что от прививки ребёнок может так же заболеть, как и от самой болезни.
- Он консерватор, а докторам полезно быть консерваторами до тех пор, пока не появится полной уверенности. А что касается прививки, то здесь можете быть совершенно уверены. Снова записная книжка. Я уж больше не возражал. Если она считает мои суждения авторитетными, то никакой настоящий авторитет не будет критиковать их слишком сурово. У не, был такой чёткий почерк, что, несмотря на качку и тряску вагона, я мог читать её записи даже вверх ногами.
- А теперь расскажите, что вы думаете о воспитании индейцев, - попросил я, когда она закрыла записную книжку. Вы очень хорошо образованы. А начинали в белой школе. То же самое ваш муж и другие образованные индейцы, с которыми я был знаком. А не лучше было бы, если бы индейцы вместо кучного проживания в резервациях расселялись среди белых, так чтобы все индейские дети могли бы ходить в школу вместе с белыми детьми.
- Нет. Образование - важное дело, а жизнь важнее.
Индейцы в резервациях бедны, но они не чувствуют себя таковыми. Им, конечно, хотелось бы иметь больше мяса и лучшего качества. Им хотелось бы иметь больше одеял. Нередко они уходят на заработки к белым, чтобы заработать денег на то, что им хочется. Но индеец не стремится к богатству. Никого из индейцев не презирают за то, что он беднее соседа. У себя в лагере или селении они чувствуют себя вполне счастливыми. Муж с женой почти не ссорятся, отец с сыном - хорошие друзья. Стариков слушаются, но они не подавляют молодых. Индейцы любят собираться вместе на вечеринки, особенно на танцы. Они часто ходят в гости и рады друг другу. Если же их рассеять среди белых людей, они окажутся там низшим сословием и будут страдать от этого. Они по-прежнему останутся бедными и будут чувствовать себя униженными. Они будут ссориться с белыми, а общество всегда будет считать их виноватыми.
Короче говоря, у них при этом не будет никакой жизни. Я надеюсь, что мне удастся дать образование сыну, но я хочу, чтобы он жил индейцем, а не изгоем среди белых. Для вас, белых, жизнь - это деньги. Я хочу, чтобы мой сын знал, что жизнь есть жизнь, а деньги - хорошая штука, если не приходится платить за не, слишком дорого. А что касается образования, то может наступить время, когда мы начнём изучать наш индейский язык, добавляя затем и другие индейские языки. Индейские дети начнут интересоваться английским языком. Сначала мы будем учить их индейским обычаям, индейскому искусству, а затем, возможно, перейдём к искусству и обычаям белых.
И снова напугавший меня взгляд мелькнул у не, на лице. Она схватила меня за пальцы и крепко сжала их. Но затем лицо у не, прояснилось, и она снова улыбнулась. Я посмотрел расписание. - Через два часа прибываем на вашу станцию.
Кто вас встретит?
- Родители. Они будут ждать меня с повозкой и отвезут домой. Около трёх миль.
- Вы устали, Джулия. Откиньтесь назад и вздремните.
- Вы позволите мне держать вас за руку?
- Хорошо. А почему бы мне не держать вашу?
- Вы отпустите.
Через несколько мгновений она уснула, решительно держась за мои пальцы. Вдоль прохода холёные головы представляли собой симфонию сентиментального одобрения такого очевидного проявления межрасового хозяйства.
Лицо Джулии утратило живость, а темная прелесть её глаз была прикрыта веками, которые казались очень тонкими. Кожа щёк от длинных черных ресниц казалась светлой. В отличие от большинства индейских женщин она не выщипывала бровей в тоненькую полоску, они были достаточно густые и прямые, над ними возвышался невысокий, но широкий лоб. Скулы у не, были высокие и казались очень широко поставленными. Щеки были круглые, челюсти сильные и решительные, так же как и подбородок. Нос был недостаточно велик для такого лица, но четко очерчен и несколько похож на орлиный. Губы были полные и хорошо скроены для улыбки.
Обычное лицо - а может быть и нет? Если читать его в плане индейского искусства, то оно рассказывало историю ... решительной женщины, готовой идти в огонь и воду, противостоять землетрясениям и напастям в течение веков, рожающей детей в муках в этот тревожный мир, нередко с болью теряя их, но продолжая нести вперёд свою расу, несмотря ни на что.
Холодные лица женщин вдоль прохода тоже являли собой историю. Это была история успеха и стандартов тех дней. В ней было нечто прекрасное, но оно было мимолётным. У другого поколения будут свои стандарты. А в той индейской женщине не было ничего такого, что можно было бы назвать стандартным. Она выражала собой жизнь человека, выдерживающего всё. В лицах белых женщин была красота, но не лёгкая пелена вечной красоты, покоящейся на тёмном лице этой индианки. Если бы Эпштейн взял отдельно её лицо - и её вздутую фигуру - то Ева была бы не только великолепна, но и удивительно трогательна.
Поезд сбавлял ход. Я разбудил Джулию и снял её чемодан с багажной полки.
Подергивания тормозящего поезда снова заставили её сжать мне пальцы, а не лице у не, появилась пелена боли, но вскоре отлегло. Я взял её за руку и провёл к двери вагона, затем по ступенькам на платформу. Пожилая индейская пара ожидала её и встретила вопросом: "Ну как?" У края платформы стояла лёгкая повозка с захудалой парой лошадей. Со ступенек вагона я видел, как родители помогли Джулии усесться на пол короба повозки.
- По вагонам! - Я направился на своё место и услышал, как какая-то женщина произнесла: "Он бросил её на семью". Дружественные взгляды женщин сменились таким грязным выражением, какое только можно представить себе на таких холёных лицах. Я снял свой чемодан с полки и направился в отделение для курящих.
Там было около дюжины франтов, но на длинном мягком диване было достаточно места и для меня. При моём появлении оживлённый разговор, который я слышал у двери, несколько поутих.
- Так она оставила вас, - заметил один из них. - Она, должно быть, была очень миленькая.
- Она замечательная женщина, - ответил я. - У нас в стране немного женщин, которые могли бы сравниться с ней по образованию и уму.
Мужчины насмешливо заулыбались. Один из них рассказал историю о Дон Жуане из индейской жизни. Другой пытался перещеголять его историей о французе-полукровке и школе для индейских девочек.
- Господа, - сказал я. - Я вижу, вы ученики лорда Честерфилда, великого английского поборника элегантности. - Я всегда говорю непристойности в разношёрстном мужском обществе, - говаривал он. - Так как это тема, которую может обсуждать каждый.
Они замолчали, почувствовав, что я оскорбляю их, но не так-то просто было ухватить суть моего замечания.
- Уверен, что среди вас найдутся выпускники корнельского университета, - сказал я. - Я профессор этого университета и был бы рад встретить коллегу здесь, в такой глуши. На глазах у них появились скептические улыбки. Я вынул из кармана несколько писем, адресованных мне в университет и переадресованных в Лак-дю-Фламбо. Двое из них посмотрели письма, затем на меня, и вернули их назад.
Один из них встал. - Пойду посмотрю, что там поделывает моя девочка. За ним второй, третий. Вскоре они все ушли, и я остался в курилке один.
Я знал, что сумею разогнать их таким образом. Нет ничего более несуразного для компании в курилке, чем профессор. Его присутствие портит стиль даже самого искусного рассказчика. Поезд подошёл к Чикаго. Я вышел первым и тут же смешался с вокзальной толпой.
Пять дней спустя я уже был дома и получил два письма от сестры Джейн. В первом из них говорилось, что три часа спустя после того, как Джулия сошла с поезда, она родила и была очень признательна мне за то, как я о ней заботился, и за мои исключительные советы. Во втором письме были жалкие извинения мужа Джулии.
У него ведь сложилось впечатление, что я доктор медицины. А теперь он уже знал, что это не так, что я доктор философии. С его стороны было так нехорошо, что он навязал мне свою жену на попечение. Он выражал надежду, что я его прощу. Сквомэн и доктор, всё, в один день.
* Мир праху её. (лат.)
из Новой Англии?
- Да, она была у нас в школьной библиотеке.
- В агентстве?
- Нет, в моей школе.
Я с облегчением подумал, что можно перевести разговор на школу. Но не успел. Её мысли были так же переполнены ребёнком, как и тело.
- Я уже проголодалась, и у меня в чемодане есть бутерброды. Но мне нельзя есть.
Я подумал было, что существует какое-то правило о воздержании в еде у беременных в последний срок.
- Подумать только, мне придётся голодать до тех пор, пока не отниму ребёнка от груди. Хлеб без масла, кофе без сливок, мясо без жира. Один хлеб да овощи.
- А у вас что, какие-нибудь серьёзные осложнения?
- Да нет, но говорят, что если есть жирное, то ребёнок будет слишком толстым.
- Так вам сказал ваш доктор?
- Нет, я читала в одной статье, а доктор говорит, что в этом что-то есть.
Одно из моих слабых мест - это внезапный гнев по поводу скороспелых суждений о диете.
- Знаете ли миссис...
- Джулия. Джулия Ла-Флеш.
- Да, Джулия - вы позволите называть вас по имени? - у каждого десятого доктора возникает какая-нибудь идея. Девять из них - чепуха, а в десятой может быть какое-то зерно. Мысль о том, что содержание жиров в молоке матери может влиять на ожирение ребёнка - это одна из таких никчемных идей. Мать-природа экспериментировала с высшими животными и человеком миллион лет. Нет сомнения в том, что она испробовала много формул материнского молока, и остановилась на примерно четырёх частях протеина на пять частей жиров. Если мать голодает, то количество молока у не, может уменьшиться, но в том молоке, что остаётся, соотношение протеина и жира сохраняется.
- А как может ребёнок усвоить столько жира?
- Чтобы расти. Клетки размножаются по всем телу. Чтобы молекулы двигались и формировали клетки, нужна энергия, а единственным источником такой энергии являются жиры. Вот почему в любой живой клетке есть столько-то жира, чтобы обеспечить производство новой клетки. Если полностью урезать жиры, то не будет совсем никакого роста. И не тревожьтесь, если у вас самой появится немного жирку, пока вы кормите его грудью. Мать-природа выяснила, что матери иногда недоедают. По побережьям, где люди в основном обитали первые сто тысяч лет, можно было легко добывать рыбу и богатых протеином моллюсков. Жиры также есть в корнях, орехах и семенах. Но если этих продуктов почему-то не хватало, мать могла воспользоваться жиром, имеющимся в своём теле, чтобы удовлетворительно кормить ребёнка. Поэтому все высшие млекопитающие немного толстеют, когда появляется потомство. Надо только опасаться излишков. Джулия достала записную книжку и писала страницу за страницей. Я чувствовал себя очень неловко, излагая свои любительские познания с таким апломбом, что она принимала меня за авторитет.
- Я вас совсем заговорил, Джулия. Поговорите вы. Мне хочется знать, почему индейские школы при агентстве так неважно выглядят. Ведь не потому, что индейцы неспособны к учёбе. Вы и ваш муж - хорошо образованные люди. Может быть, вы просто исключение, но я этому не верю.
- Я тоже. Но ведь мы оба рано начали учиться в белой школе. Когда меня отдали в школу, я не знала ни слова по-английски. Дети говорили мне злые слова, такие как "вы из племени скальпов" или "вы собак едите". Я не понимала, что это значит, но мне очень хотелось выяснить. Так я начала учиться английскому, у детей. То же самое было и с остальным. Если дети учили арифметику, то и я заставляла себя учить её, коль они занимались орфографией, то и мне этого хотелось. Я училась сначала у детей, а потом только у учителей. В среде только индейских детей они подхватывают друг у друга желание познавать только то, что имеется в жизни индейцев. Учитель пытается научить их, сколько родов в миле, сколько унций в фунте, сколько пинт в галлоне. Но в жизни индейцев нет таких понятий как мили, фунты или галлоны.
Индейцы ничего не измеряют, они действуют наощупь. Например, индеец покупает фунт сахару. Лавочник накладывает в мешок четырнадцать унций. Индеец пробует вес рукой и чувствует, что там меньше по сравнению с теми фунтами, с которыми ему приходилось иметь дело раньше. Лавочник может уверять его, что весы показывают фунт, но весы-то у него расстроены. Таким образом он может надуть белого человека, но не индейца.
Учитель рисования очень недоволен работой индейских детей. Ему кажется, что те не в состоянии нарисовать дерево, лошадь, человека. Искусство индейцев служит им так, как письменный язык служит белым людям. Индейское искусство рассказывает историю, а картинка с деревом, лошадью или человеком не делает этого. Это как будто бы вы расположили слова на бумаге так, чтобы они смотрелись красиво. Я только было собрался спросить, что же можно с этим поделать, как поезд вдруг резко остановился, и Джулия снова ухватилась мне за пальцы. Выражение "вот теперь" задержалось у не, на лице, и так же задержалось её рукопожатие. В вагон ворвалась целая платформа молодых людей, возвращавшихся с модного курорта на озере Верхнем. Женщины были расфуфыренны почти до предела, мужчины - чуточку сверх допустимого. Когда женщины проходили мимо нас с Джулией, я услышал, как одна из них сказала: "А ведь он белый". А когда проходили мужчины, я слышал, как один из них презрительно бросил: "Сквомэн".
Когда новые пассажиры расселись, я сталвнимательно всматриваться в лица восемнадцати-двадцати женщин передо мной. Взгляд сочувствия к тому, что они посчитали межрасовым браком, пробегал по их матовым лицам. У меня же сжалось сердце. Среди них не было ни одной, которая могла бы лучше меня оказать первую помощь. Я убрал свою руку из рук Джулии и пошёл в конец вагона поискать, нет ли опытной женщины среди тех, кто сидел ко мне спиной. Не оказалось на одной. Я вернулся на место.
Паровоз опять резко дёрнул, и поезд начал набирать ход. Джулия снова сжала мне руку, и снова на лице у не, заметалось выражение "ну вот". Вскоре оно прошло, и она улыбнулась.
- Прошло, - сказала она. - А теперь расскажите мне о детских болезнях. Правда ли, что они протекают гораздо труднее у индейских детей, чем у белых? Верно ли, что белые, имея богатый опыт борьбы с этими болезнями, приобрели иммунитет, которого индейцы не имеют, так как эти болезни у них новые?
- Большинство так и считает, - ответил я. - Корь, от которой у белых детей редко бывают летальный исход, говорят, иногда уничтожает всё детское население индейских племён и значительную долю взрослого. Когда я в молодости был фермером, то разрабатывал участок прерии под кукурузное поле. На участке был холм, и при пахоте я обнаружил множество маленьких костей, о которых говорили, что это были дети, погибшие от кори, завезённой в этот регион экспедицией Льюиса и Кларка на Миссури.
А позднее я узнал о многих эпидемиях кори среди индейских детей, когда жертв было не больше, чем у белых. Я считаю, что уход за детьми или его отсутствие имеют гораздо большее значение, чем наследственный иммунитет, явление, по поводу которого у учёных имеются серьёзные сомнения. Иммунитет, который люди получают при приступе болезни, является приобретенным свойством, а учёные считают, что приобретённые свойства не передаются.
- Если у вас ребёнок заболеет корью, то ухаживайте за ним так, как скажет врач.
И он скоро поправится. Она достала записную книжку и исписала несколько страниц моими любительскими рассуждениями, которые считала очень авторитетными. Я снова решил держаться подальше от медицинской темы. Но, закончив записывать, она попросила: "Расскажите о дифтерии и скарлатине".
- Что касается дифтерии, то доктор Шик научил весь мир, как бороться с ней.
Любой хороший врач знает, что надо делать. Если ребёнок оказался в дифтерийной среде и его хоть немного лихорадит, то позовите к нему как можно скорее врача, а ещё лучше поместите его в больницу. Через несколько дней он поправится.
Скарлатина тоже почти искоренена. Если у вас ребёнок заразится скарлатиной, отправьте его в больницу и сделайте прививку.
- Вы имеете в виду прививку Дика?
- Да.
- Наш врач говорит, что она всё ещё в экспериментальной стадии. И что от прививки ребёнок может так же заболеть, как и от самой болезни.
- Он консерватор, а докторам полезно быть консерваторами до тех пор, пока не появится полной уверенности. А что касается прививки, то здесь можете быть совершенно уверены. Снова записная книжка. Я уж больше не возражал. Если она считает мои суждения авторитетными, то никакой настоящий авторитет не будет критиковать их слишком сурово. У не, был такой чёткий почерк, что, несмотря на качку и тряску вагона, я мог читать её записи даже вверх ногами.
- А теперь расскажите, что вы думаете о воспитании индейцев, - попросил я, когда она закрыла записную книжку. Вы очень хорошо образованы. А начинали в белой школе. То же самое ваш муж и другие образованные индейцы, с которыми я был знаком. А не лучше было бы, если бы индейцы вместо кучного проживания в резервациях расселялись среди белых, так чтобы все индейские дети могли бы ходить в школу вместе с белыми детьми.
- Нет. Образование - важное дело, а жизнь важнее.
Индейцы в резервациях бедны, но они не чувствуют себя таковыми. Им, конечно, хотелось бы иметь больше мяса и лучшего качества. Им хотелось бы иметь больше одеял. Нередко они уходят на заработки к белым, чтобы заработать денег на то, что им хочется. Но индеец не стремится к богатству. Никого из индейцев не презирают за то, что он беднее соседа. У себя в лагере или селении они чувствуют себя вполне счастливыми. Муж с женой почти не ссорятся, отец с сыном - хорошие друзья. Стариков слушаются, но они не подавляют молодых. Индейцы любят собираться вместе на вечеринки, особенно на танцы. Они часто ходят в гости и рады друг другу. Если же их рассеять среди белых людей, они окажутся там низшим сословием и будут страдать от этого. Они по-прежнему останутся бедными и будут чувствовать себя униженными. Они будут ссориться с белыми, а общество всегда будет считать их виноватыми.
Короче говоря, у них при этом не будет никакой жизни. Я надеюсь, что мне удастся дать образование сыну, но я хочу, чтобы он жил индейцем, а не изгоем среди белых. Для вас, белых, жизнь - это деньги. Я хочу, чтобы мой сын знал, что жизнь есть жизнь, а деньги - хорошая штука, если не приходится платить за не, слишком дорого. А что касается образования, то может наступить время, когда мы начнём изучать наш индейский язык, добавляя затем и другие индейские языки. Индейские дети начнут интересоваться английским языком. Сначала мы будем учить их индейским обычаям, индейскому искусству, а затем, возможно, перейдём к искусству и обычаям белых.
И снова напугавший меня взгляд мелькнул у не, на лице. Она схватила меня за пальцы и крепко сжала их. Но затем лицо у не, прояснилось, и она снова улыбнулась. Я посмотрел расписание. - Через два часа прибываем на вашу станцию.
Кто вас встретит?
- Родители. Они будут ждать меня с повозкой и отвезут домой. Около трёх миль.
- Вы устали, Джулия. Откиньтесь назад и вздремните.
- Вы позволите мне держать вас за руку?
- Хорошо. А почему бы мне не держать вашу?
- Вы отпустите.
Через несколько мгновений она уснула, решительно держась за мои пальцы. Вдоль прохода холёные головы представляли собой симфонию сентиментального одобрения такого очевидного проявления межрасового хозяйства.
Лицо Джулии утратило живость, а темная прелесть её глаз была прикрыта веками, которые казались очень тонкими. Кожа щёк от длинных черных ресниц казалась светлой. В отличие от большинства индейских женщин она не выщипывала бровей в тоненькую полоску, они были достаточно густые и прямые, над ними возвышался невысокий, но широкий лоб. Скулы у не, были высокие и казались очень широко поставленными. Щеки были круглые, челюсти сильные и решительные, так же как и подбородок. Нос был недостаточно велик для такого лица, но четко очерчен и несколько похож на орлиный. Губы были полные и хорошо скроены для улыбки.
Обычное лицо - а может быть и нет? Если читать его в плане индейского искусства, то оно рассказывало историю ... решительной женщины, готовой идти в огонь и воду, противостоять землетрясениям и напастям в течение веков, рожающей детей в муках в этот тревожный мир, нередко с болью теряя их, но продолжая нести вперёд свою расу, несмотря ни на что.
Холодные лица женщин вдоль прохода тоже являли собой историю. Это была история успеха и стандартов тех дней. В ней было нечто прекрасное, но оно было мимолётным. У другого поколения будут свои стандарты. А в той индейской женщине не было ничего такого, что можно было бы назвать стандартным. Она выражала собой жизнь человека, выдерживающего всё. В лицах белых женщин была красота, но не лёгкая пелена вечной красоты, покоящейся на тёмном лице этой индианки. Если бы Эпштейн взял отдельно её лицо - и её вздутую фигуру - то Ева была бы не только великолепна, но и удивительно трогательна.
Поезд сбавлял ход. Я разбудил Джулию и снял её чемодан с багажной полки.
Подергивания тормозящего поезда снова заставили её сжать мне пальцы, а не лице у не, появилась пелена боли, но вскоре отлегло. Я взял её за руку и провёл к двери вагона, затем по ступенькам на платформу. Пожилая индейская пара ожидала её и встретила вопросом: "Ну как?" У края платформы стояла лёгкая повозка с захудалой парой лошадей. Со ступенек вагона я видел, как родители помогли Джулии усесться на пол короба повозки.
- По вагонам! - Я направился на своё место и услышал, как какая-то женщина произнесла: "Он бросил её на семью". Дружественные взгляды женщин сменились таким грязным выражением, какое только можно представить себе на таких холёных лицах. Я снял свой чемодан с полки и направился в отделение для курящих.
Там было около дюжины франтов, но на длинном мягком диване было достаточно места и для меня. При моём появлении оживлённый разговор, который я слышал у двери, несколько поутих.
- Так она оставила вас, - заметил один из них. - Она, должно быть, была очень миленькая.
- Она замечательная женщина, - ответил я. - У нас в стране немного женщин, которые могли бы сравниться с ней по образованию и уму.
Мужчины насмешливо заулыбались. Один из них рассказал историю о Дон Жуане из индейской жизни. Другой пытался перещеголять его историей о французе-полукровке и школе для индейских девочек.
- Господа, - сказал я. - Я вижу, вы ученики лорда Честерфилда, великого английского поборника элегантности. - Я всегда говорю непристойности в разношёрстном мужском обществе, - говаривал он. - Так как это тема, которую может обсуждать каждый.
Они замолчали, почувствовав, что я оскорбляю их, но не так-то просто было ухватить суть моего замечания.
- Уверен, что среди вас найдутся выпускники корнельского университета, - сказал я. - Я профессор этого университета и был бы рад встретить коллегу здесь, в такой глуши. На глазах у них появились скептические улыбки. Я вынул из кармана несколько писем, адресованных мне в университет и переадресованных в Лак-дю-Фламбо. Двое из них посмотрели письма, затем на меня, и вернули их назад.
Один из них встал. - Пойду посмотрю, что там поделывает моя девочка. За ним второй, третий. Вскоре они все ушли, и я остался в курилке один.
Я знал, что сумею разогнать их таким образом. Нет ничего более несуразного для компании в курилке, чем профессор. Его присутствие портит стиль даже самого искусного рассказчика. Поезд подошёл к Чикаго. Я вышел первым и тут же смешался с вокзальной толпой.
Пять дней спустя я уже был дома и получил два письма от сестры Джейн. В первом из них говорилось, что три часа спустя после того, как Джулия сошла с поезда, она родила и была очень признательна мне за то, как я о ней заботился, и за мои исключительные советы. Во втором письме были жалкие извинения мужа Джулии.
У него ведь сложилось впечатление, что я доктор медицины. А теперь он уже знал, что это не так, что я доктор философии. С его стороны было так нехорошо, что он навязал мне свою жену на попечение. Он выражал надежду, что я его прощу. Сквомэн и доктор, всё, в один день.
* Мир праху её. (лат.)