Джойс Лидия. Голоса ночи

   А он собирается взять девушку из самой грязной части мрачного города и привезти ее… сюда? Перед мысленным взором Чарлза возникло довольно привлекательное, настороженное лицо Мэгги, в котором отражались смышленость и раннее познание зла, царящего в мире. Он попытался представить девушку с таким лицом в данной обстановке.
   «Не такая уж она подходящая, как ты думал», – пронеслось в глубине сознания, где таились все его сомнения. Чарлз нахмурился, глядя на особняк с бойницами, претендующий на старинный вид, хотя известковый раствор в его стенах едва только высох. Мэгги была невинной, по крайней мере в физическом смысле, однако вела себя так, как не должна себя вести невинная девушка.
   Впрочем, и он обошелся с ней неподобающим для джентльмена образом…
   Чарлз оставил эти размышления, и их сменили воспоминания о Мэгги, о ее объятиях, о ее маленьком хрупком теле, которое прижималось к нему с такой силой, что он боялся, не сломается ли она. Ее кожа пахла щелочным мылом, и от нее исходил также пьянящий аромат женщины… аромат Мэгги.
   Проклятие! Чарлз заерзал на сиденье, стараясь подавить возбуждение. Он разберется с этим позже, в спокойной обстановке. Он не желает никаких сложностей и намеревается лишь выиграть пари.
   Чарлз снова нахмурился, глядя на дворец, построенный в индийском стиле, который неожиданно возник из тумана, блестя в рассеянном лунном свете своими луковичнообразными куполами. Этот особняк обозначал границу земли Эджингтонов – его земли. Полтора века назад члены его семьи, обладая имуществом в виде рогатого скота, сумели приобрести дворянские титулы и стали сельскими аристократами. Теперь все здесь принадлежало ему. На территории поместья еще в давние времена были построены в кредит дома, которые сдавались в аренду на пять, десять или девяносто девять лет, но поскольку доход от них быстро растрачивался, общий долг Эджингтонов со временем достиг ошеломляющей суммы. Чарлз предпринял отчаянный шаг, пытаясь найти выход из создавшегося положения. Он вложил деньги в рискованный проект, связанный со строительством нового здания, чтобы, пользуясь доходом от его эксплуатации, расплатиться по старым долгам. В то же время необходимо было уменьшить расходы семьи до умеренного уровня, скрывая при этом от общества свое тяжелое положение. И вот впервые за семь поколений рода Эджингтонов баснословный доход от его поместья превысил баснословные расходы.
   Чарлз постепенно восполнил утраченное состояние семьи, и теперь ему не нужны были никакие осложнения, способные истощить его денежные средства и энергию. Ему необходимо продемонстрировать обществу благополучие семьи Эджингтонов. Кроме того, он надеялся вновь обрести уверенность в себе, поскольку со страхом ощущал, что потерял свою индивидуальность в период взросления.
   Чарлз оставил эти мысли в тот момент, когда перед ним возникли ворота Эджингтон-Хауса. Основной дом стоял особняком, выделяясь среди старинного парка, а остальные дома и прочие постройки богатого поместья разместились вокруг, подобно витиеватому орнаменту. На самом деле этот стиль, распространенный в графстве Ланкашир, не соответствовал вкусу Эджингтона. А члены его семьи в большей степени предпочитали блеск разлагающей среды Лондона, чем здоровую загородную обстановку, и потому этот особняк подолгу пустовал.
   С появлением привратника ворота со скрипом открылись, и карета загрохотала по мосту через небольшую речку в конце подъездной дороги, после чего двинулась по тисовой аллее, хрустя колесами по песку. Особняк располагался на вершине холма, окружая своими крыльями мощеный двор в центре. Его фасад, оформленный в стиле барокко, казалось, величественно плыл в клубах тумана. Испещренный каплями, стекающими с медной крыши мансарды, дом выглядел воздушным со своей переливчатой мраморной отделкой и в то же время суровым благодаря холодным строгим очертаниям.
   Мать Чарлза считала этот особняк слишком старомодным и фыркала, глядя на старинные портреты и гобелены, украшавшие стены. К тому же он был весьма холодным; даже в разгар лета, когда весь Лондон изнемогал от зноя и Темза мелела, оголяя берега с вонючей грязью, в Эджингтон-Хаусе топили все камины, так как от каменных стен веяло вековым холодом.
   Копыта лошадей зацокали по булыжному покрытию двора, и карета остановилась перед домом. Чарлз открыл дверцу кареты и легко спрыгнул на землю.
   «Слишком поспешно, – прозвучало недовольное замечание матери в его мозгу. – И весьма недостойно».
   Вероятно, его мать не волновали бы любые грехи ее отпрыска, если бы они совершались с определенным достоинством.
   Чарлз начал подниматься по ступенькам крыльца ко входу в дом, когда на полпути двери распахнулись и на пороге появилась мать в сопровождении хлопочущих служанок и двух компаньонок в своих вечно черных бомбазиновых одеяниях. При этом пара лакеев попыталась без особого успеха изобразить, что именно они успели предупредительно открыть дверь.
   – Чарлз! – воскликнула леди Эджингтон, плавно спускаясь по ступенькам навстречу ему.
   – Да, мама, – холодно произнес он в ответ. Когда-то она была для него «дорогой мамочкой», всегда готовой заключить своего ребенка в надушенные объятия. Потом Чарлза отправили в школу Рагби, и каждый год, когда он приезжал домой на каникулы, казалось, она немного менялась: постепенно вместо смеха стали звучать жалобы, объятия все чаще и чаще сопровождались замечаниями или советами, а небольшие подарки – выражением надежды, что «он должен всегда помнить свою дорогую мамочку, которая очень его любит». И сейчас, когда Чарлз взглянул на эту по-птичьи чирикающую женщину с гремящими на тонкой шее бусами, он понял, что, несмотря на любовь, которую он все еще испытывал к ней, она давно перестала нравиться ему.
   – Чарлз, где ты пропадал? Я ждала тебя к чаю, а сейчас уже почти время ужина! – сказала леди Эджингтон. Она не проявляла раздражения, хотя суетилась и явно волновалась.
   Чарлз проигнорировал искушение просто пройти мимо нее и вместо этого подал матери руку. Она пристально посмотрела на него, потом приняла руку и успокоилась.
   Чарлз начал подниматься по ступенькам крыльца с холодным достоинством, и мать покорно ступала рядом.
   – Я не обедаю и не пью чай с вами ежедневно, мадам, – сказал он рассудительно, когда они миновали входную дверь. – У вас нет основания ждать меня к столу. Даже когда я дома, – добавил он, подчеркнув слово «когда». – Я привык есть один.
   – Но я хочу всегда знать, где ты находишься, – возразила мать. – Ты ничего не сказал ни Роббинсам, ни Кендаллу. Ты же знаешь, что я беспокоюсь. Я боюсь, что может случиться что-то ужасное. Если бы ты сообщал мне о своих планах, приготовленная для тебя еда никогда не была бы холодной. И я бы так не волновалась. Думаю, было бы лучше, если бы ты всегда питался здесь. Это полезней для пищеварения. Случайный прием пищи тут и там – это неправильно.
   Чарлз остановился, почти не воспринимая продолжающиеся нравоучения матери. Сейчас они находились в центре холодного великолепия парадного холла. Их окружали белые с позолотой стены, а с потолка смотрела, самодовольно улыбаясь, пышнотелая Европа. Ее роскошные ноги обхватывали быка, погруженного в морские волны.
   Чарлз отпустил руку матери, снял верхнюю одежду и протянул ее ближайшему лакею, едва слушая нескончаемые сетования, которые окончательно истощили его терпение. Он шагнул к матери и, прервав на полуслове, наклонился к ее уху, прежде чем она успела отступить.
   – Я не ваш муж, – прошептал Чарлз так тихо, чтобы никто другой не мог услышать. – У вас нет основания беспокоиться, так как мое отсутствие не означает измену вам.
   Леди Эджингтон отшатнулась, слегка вскрикнув, и лицо ее побелело, как мрамор, а на щеках вспыхнули красные пятна. Чарлз почти пожалел, что сказал ей это, – но только почти. Он вспомнил, как, будучи мальчиком, страдал, сидя по вечерам за столом и чувствуя спазмы в животе от голода, тогда как суп давно остыл и жаркое пересохло, а его мать беспокойно металась в столовой, дожидаясь мужа, который сильно опаздывал, если вообще собирался приехать.
   – Как ты смеешь говорить мне такое?! – задыхаясь, сказала она, хотя нисколько не оскорбилась и не ужаснулась. Ее слова звучали скорее жалостным призывом соблюдать приличия, только приличия, поскольку формальности имели для нее первостепенное значение. – Как ты смеешь так разговаривать с матерью?!
   Чарлз вздохнул, внезапно почувствовав усталость. Его слова ничего не могли изменить.
   – Я поем в своем кабинете. Пейте чай, мадам, или ужинайте, так как уже довольно поздно. И не ждите меня. – Он сардонически приподнял бровь. – Я уверен, что Милли еще не ела.
   Леди Эджингтон ничего не сказала, и Чарлз, повернувшись, начал подниматься по лестнице; его шаги эхом отражались в холле, в то время как мать наблюдала за ним снизу бесстрастным взглядом.
   Чарлз прошел по восточной галерее, минуя дверь в комнату сестры, и в самом конце достиг крыла, которое занимал после смерти отца. Чарлз не стал выселять мать из ее апартаментов, где она располагалась вместе с мужем, и не особенно хотел класть голову на подушку отца, поэтому переместился из своей спальни в апартаменты из четырех комнат, которые когда-то предназначались лорду одного из прежних поколений Эджинггонов и где была предусмотрена отдельная лестница, ведущая вниз, в библиотеку, и вверх, на второй этаж.
   Он открыл дверь кабинета. В камине пылали раскаленные угли, и газовые светильники ярко освещали пастельные тона холодных стен. В этой комнате странным образом сочетался стиль эпохи Тюдоров со стилем барокко. Высокий, обшитый панелями, белый потолок украшала позолота, что было типично для начала семнадцатого века, а тяжелая мебель из белого клена с полосками, характерными для ценного сорта кленовой древесины, придавала комнате необычный иид в век красного дерева.
   – Наконец-то ты здесь! – раздался внезапно голос. Чарлз остановился, потом с щелчком решительно накрыл за собой дверь.
   – Здесь всегда было мое место, – заметил он. – Так что ничего удивительного в этом нет.
   Милли поднялась навстречу ему, покинув объятия кресла с гнутой спинкой и обивкой цвета морской волны.
   – Ты отсутствовал целый день. Должно быть, начал реализовывать свой план, чтобы выиграть пари, – сказала она, прищурившись. – Я уверена.
   – Ты позволяешь себе делать смелые предположения, – резко сказал Чарлз.
   Он не хотел в данный момент иметь дело с сестрой: перебрасываться с ней репликами, видеть ее недовольную гримасу или слушать льстивые речи. Он предпочел бы сейчас стаканчик бренди или даже три и поразмыслить в уединении о другой женщине.
   Чарлз подошел к камину и резко дернул шнур звонка. Его слуга Кендалл должен знать, что вызов в такой час означает его желание пообедать.
   – О, я же не идиотка, – сказала Милли. – Два дня назад ты втянул меня в этот дурацкий спор, а сегодня надолго задержался. Я обращалась письменно к сестре сэра Натаниела, к леди Виктории и к Летисии Мортимер – никто из них не знал, где ты находишься.
   – Тебе следовало бы поступить на службу в Скотленд-Ярд, – сказал Чарлз, подходя к шкафчику со спиртными напитками и развязывая галстук. – Уверен, они наняли бы тебя в качестве сыщика.
   – Кто она? – резко спросила Милли, игнорируя его насмешку. – Я должна знать!
   – Если даже предположить, что я действовал в интересах пари, ты слишком льстишь себе, если считаешь, что я трачу столько времени ради выигрыша. И почему, черт возьми, я должен что-то рассказывать тебе? – возмутился Чарлз.
   – Я не из тех, кого ты можешь обмануть, – сердито заявила Милли. – Можешь дурачить кого угодно, только не меня.
   Чарлз налил себе приличную порцию спиртного и поднял бокал, вопросительно взглянув на сестру. Та сморщила нос, понимая, что он дразнит ее.
   – Однако ты, дорогая моя сестра, напрасно распространяешь информацию о нашем споре.
   Милли нахмурилась:
   – Просто я хотела узнать, кто она. Я обращалась к лорду Гиффорду… то есть к его сестре. Лорд очень любезен со мной. Более любезен, чем ты.
   Чарлз вздохнул и плюхнулся в кресло, которое она освободила.
   – Ради Бога, Милли, ты уже не ребенок. Тебе не следует писать письма каждому мужчине, который любезен с тобой. Достаточно того, что ты нравишься Кристоферу Рэдклиффу, но если он узнает о твоей несдержанности, сомневаюсь, что у вас что-нибудь получится. Если ты не хочешь умереть незамужней старой девой, постарайся немного повзрослеть и не совершать глупых поступков.
   Милли оцепенела, и Чарлзу показалось, что она вот-вот заплачет. Если это произойдет, он выставит ее комнаты – насильно, если потребуется. Но сестра лишь печально вздохнула и села на оттоманку у его ног.
   – Я всегда считала тебя лучшим братом в мире, – грустно сказала она. – Ты разрешал мне кататься на твоем пони и потихоньку таскал для меня сладости. Но ты вернулся из Рагби таким мрачным, что немного стал пугать меня. И сейчас… я даже не могу купить себе новое платье!
   – Ты приобрела в этом году пять новых платьев, Милли, – устало заметил Чарлз.
   – Но папа никогда не ограничивал меня так жестко, а ты, насколько я поняла, решил окончательно лишить меня дополнительных средств, когда сказал, что я должна жить на наследство бабушки. Значит, теперь я вынуждена буду носить прошлогодние тряпки все лето и осень! – Милли сделала паузу, пытаясь оценить произведенный эффект, но Чарлз лишь медленно потягивал бренди, наслаждаясь жжением в горле. – Что случилось, Чаз? – тихо спросила она, используя прозвище, которое он не слышал от нее более десяти лет. – Почему мы не можем позволить себе развлекаться, как раньше?
   – Потому что я повзрослел, – резко ответил Чарлз. – Чего и тебе желаю. Никто больше не дарит мне ни пони, ни сладости.
   Милли смотрела на него непонимающим взглядом. Чарлз сделал еще глоток, когда раздался стук в дверь.
   – Войдите, Кендалл, – отозвался он. Дверь открылась, и появился камердинер. – Спокойной ночи, Милли, – решительно сказал Чарлз сестре, когда слуга вошел.
   Сестра неохотно встала с холодным выражением лица и вышла из комнаты.
   «Вот так тиран ожесточает членов своей семьи», – мрачно подумал Чарлз.
   Он посмотрел на поднос, который Кендалл поставил на столик рядом с креслом.
   – Жареная утка под абрикосовым соусом, – отметил Чарлз. – Повар явно превзошел себя в последние дни, – добавил он и с аппетитом стал есть. Но даже во время еды перед его мысленным взором маячил образ маленькой женщины на сцене, которая пела, осуждая царящий в мире деспотизм.
 
   Мэгги проснулась утром, когда миссис Першинг раздвинула шторы и в комнату устремился не по сезону яркий поток света. Она попыталась сесть в постели среди многочисленных покрывал, но ее ягодицы погрузились еще глубже в толстый пуховый матрас. Мэгги потерла глаза. Она плохо спала этой ночью. Матрас был слишком мягким, простыни – слишком гладкими, и вся постель – слишком большой и пустой для одного человека, в отличие от железной кровати, которую она делила с Салли и Нэн. Для нее также казалась странной и гнетущей окружающая тишина. Когда вечером церковные колокола пробили десять, улица опустела и все вокруг замерло. Слышен был лишь скрип телеги ночного сборщика мусора да звук неторопливой, преисполненной важности походки полицейского во время обхода.
   В полночь Мэгги встала и раздвинула шторы так, чтобы видеть угол улицы, где все еще маячил юный подметальщик, хотя в это время никто не нуждался в его услугах. Полицейский остановился около него, и они о чем-то поговорили. После этого мальчишка исчез на минуту, прежде чем полицейский, совершая обход, появился из-за угла, и вновь оказался на прежнем месте. Ловкий парень, решила Мэгги, наблюдая за повторением этого цикла в течение часа. Потом напряженность минувшего дня дала о себе знать, и Мэгги в изнеможении снова легла на слишком большую, слишком мягкую кровать и еще долго смотрела на розовые шелковые занавески балдахина, прежде чем ей удалось уснуть.
   – Доброе утро, мисс Кинг, – сказала миссис Першинг, проворно подвязывая шторы.
   – Доброе утро, – пробормотала в ответ Мэгги. Она посмотрела на голубое небо, еще бледное с утра.
   В прежние дни, обычно до десяти часов утра, нечего было ждать, что кто-нибудь будет покупать ее гороховый суп. Так как представление Маленькой Пег обычно длилось до поздней ночи, Мэгги редко видела раннее утро, а когда просыпалась в полдень, то брала тачку и отправлялась торговать до вечера.
   – Который час? – спросила она.
   – Скоро девять, – любезно ответила экономка. – Я не будила вас, пока не прибыла девушка от мадам Рошель. Я принесла завтрак, и сейчас вам надо поскорее поесть. – Она кивнула на поднос на маленьком столике. – Насчет одевания не беспокойтесь, я пришлю сюда девушку через несколько минут.
   Так начался самый головокружительный день в жизни Мэгги.
   Ее обмеряли и осматривали со всех сторон; сначала это делала высокая бледная девица из ателье, потом сама мадам Рошель, которая, закончив свое дело, уверила Мэгги, что лично позаботится о каждой детали ее гардероба, начиная от дамской шляпки до обуви. От Мэгги до сих пор исходил запах барона, и она боялась, что молодая помощница мадам тоже почувствует его, но даже если это и произошло, та не подала виду.
   Когда они ушли, Мэгги решила насладиться неизведанной роскошью и, наполнив ванну горячей, почти обжигающей водой, погрузилась в нее по грудь. Непривычно было ощущать себя наполовину плавающей в горячей воде, которая, как ни странно, подействовала на нее успокаивающе, несмотря на неестественность ситуации. Здесь был целый набор нежного ароматного французского мыла, и Мэгги попробовала каждый кусок, пока не остановилась на сочетании двух видов, которые понравились ей больше всего. Мыло скользило по коже, словно лаская ее, и не было необходимости скоблить кусок, чтобы образовались хлопья, которые следовало предварительно растворить в кастрюле с кипящей водой. Мыльная пена не щипала кожу и не вызывала боли, попадая на царапину на тыльной стороне ладони.
   Вскоре в дверь постучалась миссис Першинг и сообщила, что прибыла компаньонка Мэгги. Компаньонка? Испытывая любопытство, Мэгги поспешно надела сорочку, корсет и нижние юбки. Потом натянула готовое платье, которое мадам Рошель оставила в качестве замены прежнего платья Мэгги на более респектабельное, и спустилась в гостиную, чтобы встретиться с вновь прибывшей женщиной.
   Мэгги с радостью отметила, что все чехлы сняли с мебели, отчего комната совершенно преобразилась по сравнению с прошлым вечером.
   Ожидавшая ее молодая женщина встала со стула с жесткой спинкой и представилась. Компаньонкой, как выяснилось, являлась приставленная к ней гувернантка, которая должна была обучать ее этикету.
   – Я знаю, что вы должны быть представлены высшему обществу, несмотря на не совсем блестящее происхождение, – откровенно заявила мисс Уэст и осторожно протянула руку. Она была элегантной молодой женщиной, и опытный глаз Мэгги отметил ее весьма респектабельную, но не чрезмерно дорогую одежду.
   Мэгги пожала руку.
   – Это верно, – робко сказала она.
   – Вам нечего бояться, мисс Кинг, поскольку мое агентство имеет огромный опыт в обучении дочерей и жен тех, кто неожиданно оказался среди аристократов.
   Мисс Уэст без лишней суеты начала распаковывать свой саквояж, излагая в общих чертах курс обучения. Мэгги должна научиться правильно вести себя в обществе и танцевать, иметь представление о литературе и немного говорить по-французски, знать кое-что из географии, истории и политики, а также овладеть арифметикой, помимо основных вычислений, которые Мэгги уже знала. Они начнут заниматься в строго конфиденциальной обстановке, но когда ее способности возрастут, мисс Уэст выведет ее на публику под бдительным наблюдением.
   – А когда я начну петь? – спросила Мэгги. – Я должна получать также уроки вокального искусства.
   – О да, – сказала мисс Уэст и заглянула в расписание, которое лежало у нее на коленях. – Я буду приходить сюда ровно в девять. С одиннадцати до часу у меня ленч, а вы в это время будете заниматься пением. – Она улыбнулась. – Затем состоится ваш ленч и начнутся уроки географии и математики. Я уйду в семь часов вечера, после ужина, так что у вас будет время выполнить задания и подготовиться к следующему дню.
   – Понятно, – сказала Мэгги, испытывая некоторое замешательство.
   В гостиную снова вошла миссис Першинг.
   – Прибыла миссис Арабелла Лэдд, – доложила экономка. – Она будет давать вам уроки пения.
   – А я понаблюдаю, – сказала мисс Уэст. – Мне надо ознакомиться с вашими манерами поведения.
   Мэгги кое-что слышала о миссис Лэдд. Каждый, кто был связан с миром лондонской оперы, знал о ее таланте. Арабелла Ньюкомб блистала на оперной сцене вслед за Дженни Линд в течение пяти лет, пока у нее не пропал голос. Тогда она вышла замуж и, имея большой опыт, основала вокальную школу – одну из наиболее популярных в Англии. Мэгги испытала благоговейный страх, когда внушающая уважение женщина плавной походкой вошла в гостиную, удивляясь, что лорд Эджингтон заключил с ней договор, и еще более удивляясь тому, что он ухитрился сделать это буквально накануне вечером.
   Миссис Лэдд не стала зря тратить время и немедленно приступила к занятиям, предложив Мэгги ряд упражнений для голоса и аккомпанируя ей на фортепиано, которое стояло у окна в конце гостиной. Миссис Лэдд быстро выявила ряд недостатков в голосе Мэгги и заявила, что им придется начать с основ вокального искусства. В течение двух часов Мэгги осваивала правильное дыхание во время пения, и к концу занятия мышцы ее живота болели от напряжения, спица ныла, а ноги онемели.
   Затем пришло время ленча, и мисс Уэст заняла Мэгги беседой, поправляя ее ошибки и указывая на бестактности, а также посвящая ее в различные аспекты этикета. Все эти правила смешались в голове Мэгги, но Она старалась по возможности запомнить их. К вечеру все ее тело ныло. Мэгги не могла оторвать глаз от часов и с нетерпением ждала, когда стрелки покажут семь.
   До ужина оставалось десять минут. Мэгги обернулась на звук у двери, ожидая, что сейчас войдет миссис Першинг, и у нее перехватило дыхание при виде лорда Эджингтона. По спине ее пробежала дрожь, и она слегка зашаталась. Мгновенно ожили воспоминания о прошлом вечере, и она почти явственно ощутила его губы на своих губах, его горячие руки на своей груди, его тело…
   Мэгги быстро поднялась с места.
   – Лорд Эджингтон, – произнесла она слегка охрипшим голосом, – как хорошо, что вы пришли.
   Он поднял бровь, глядя на мисс Уэст.
   – В вашем агентстве мне сказали, что вы хороший специалист.
   – Ваша милость, я лучшая, – самодовольно ответила мисс Уэст. – Однако мисс Кинг забыла, что дамы не должны вставать при появлении джентльменов.
   Покраснев от раздражения и замешательства, Мэгги села.
   – Держитесь как леди, – добавила мисс Уэст, и Мэгги выпрямила спину и расправила плечи. При этом се щеки покраснели еще больше.
   – Пожалуйста, садитесь, – предложила Мэгги барону самым аристократическим тоном, на который была способна, хотя внутри у нее все кипело. Сколько вздорной чепухи во всех этих светских правилах, соблюдение которых заставляет взрослую женщину выглядеть глупо. Однако она понимала, как важно, даже необходимо, знать их, и потому, подавив внутренний протест, широко улыбнулась.
   Барон тоже улыбнулся в ответ и сел на стул напротив женщин, однако глаза его не выражали приятной учтивости и время от времени сверлили Мэгги напряженным взглядом.
   «Значит, он ничего не забыл, – подумала Мэгги. – Он чувствует то же, что и я». Ее охватило волнение в сочетании с нерешительностью.
   – Мадам Рошель приходила сегодня? – спросил барон, как всегда, равнодушным тоном.
   – Да, сэр, – ответила Мэгги, стараясь преодолеть неуверенность в себе. – Говорит, первая партия моей одежды поступит завтра.
   – Она говорит, – спокойно поправила Мэгги мисс Уэст.
   – Она говорит, – повторила Мэгги, с трудом удержавшись от того, чтобы не заерзать на стуле. – Она готовит более дюжины платьев.
   Барон слегка кивнул.
   – Я знаю. Для вашей роли потребуется обширный гардероб, который, боюсь, будет немало стоить. – Он нахмурился, глядя на ее платье. – Это от мадам Рошель?
   – Да, – ответила Мэгги.
   Он еще больше помрачнел.
   – Встаньте, чтобы я мог получше разглядеть его.
   Мэгги послушно встала и медленно повернулась, подчиняясь нетерпеливому движению его руки.
   – Совершенно неприемлемо, – сказал барон, оценивая серый полушерстяной материал с таким видом, словно в нем было нечто оскорбительное.
   – Думаю, она дала мне это платье, чтобы я могла надеть его взамен моей прежней одежды, – рискнула пояснить Мэгги.
   – Как только новые платья прибудут, никогда больше не надевайте это, – приказал барон. – Вы поняли? Отправьте его назад. Я не намерен платить за него.