Джозеф Конрад. Дуэль

выходящего в сад, высунулась по пояс фигура престарелой девы.
Она всплескивала руками, хваталась за свой белый чепец и причитала
надтреснутым голосом. Садовник так и стоял, прилипнув к дереву, разинув
беззубый рот в бессмысленном изумлении. А чуть-чуть подальше, на траве у
дорожки, ломая руки и что-то бессвязно бормоча, металась хорошенькая
девушка, топчась на одном месте, как если бы она попала в заколдованный
круг. Она не бросилась между дерущимися -- сабля лейтенанта Феро взлетела с
такой свирепостью, что у нее не хватило духу. Лейтенанту д'Юберу, который
все свои усилия сосредоточил на защите, требовались вся его ловкость, все
его искусство фехтовальщика, чтобы отражать выпады противника. Он уже два
раза вынужден был отступить. Он с раздражением чувствовал, что ему не
удается занять твердую позицию, так как подошвы его сапог скользили по
круглому крупному гравию, которым была усыпана дорожка.
"Самая что ни на есть неподходящая почва для поединка", -- думал он, не
спуская внимательных, пристальных глаз, полуприкрытых длинными ресницами, со
своего остервенелого противника. Эта нелепая история погубит его репутацию
благоразумного, воспитанного, подающего надежды офицера. Во всяком случае,
со всеми надеждами на ближайшее повышение надо проститься, так же как и с
благорасположением генерала. Эти суетные заботы о мирском были, конечно,
неуместны в столь высокоторжественный момент. Дуэль, рассматривать ли ее как
обряд некоего культа чести, или отнести ее, исходя из ее моральной сущности,
к одному из видов спорта, требует неослабной напряженности мысли, суровой
стойкости духа. Однако беспокойство о своем будущем оказало в данном случае
неплохое действие на лейтенанта д'Юбера -- он начал злиться. Прошло примерно
около минуты, с тех пор как они скрестили сабли, и лейтенанту д'Юберу снова
пришлось отступить, чтобы не проткнуть своего исступленного противника, как
жука для коллекции. Но лейтенант Феро истолковал это, разумеется, по-своему
и с торжествующим ревом усилил атаку.
"Это взбесившееся животное вот-вот припрет меня к стене!" -- подумал
лейтенант д'Юбер. Он полагал, что он гораздо ближе к дому, чем это было на
самом деле, а оглянуться он не решался. Ему казалось, что он удерживает
своего противника на расстоянии не столько острием сабли, сколько своим
пристальным взглядом. Лейтенант Феро приседал и подпрыгивал со свирепым
проворством тигра. Глядя на это, оробел бы и самый храбрый человек. Но
страшней этой ярости дикого зверя, подчиняющегося в своем безгрешном
неведении естественному инстинкту, была та настойчивость в осуществлении
зверского намерения, на которую способен только человек. Лейтенант д'Юбер,
озабоченный своими мирскими делами, наконец уяснил это. Он с самого начала
считал, что эта история -- бессмыслица, что она может привести к дурным
последствиям, но из каких бы дурацких побуждений ни затеял ее этот субъект,
сейчас было совершенно ясно: он поставил себе целью убить своего противника,
убить во что бы то ни стало. И он добивался этого с упорной настойчивостью,
оставляющей далеко позади скромные возможности тигра.
Как это обычно бывает с истинно храбрыми людьми, сознание опасности,
которая только теперь предстала перед ним во всей своей полноте, пробудило у
лейтенанта д'Юбера интерес к этому делу. И стоило ему только по-настоящему
заинтересоваться, как длина его руки и ясность рассудка заговорили в его
пользу. Теперь отступать пришлось лейтенанту Феро, и он попятился, рыча, как
бешеный зверь. Внезапно он сделал финту и вдруг стремительно бросился
вперед.
"Ах, вот ты как! Вот как!" -- мысленно воскликнул лейтенант д'Юбер.
Поединок длился уже около двух минут -- срок, вполне достаточный для
любого человека, чтобы войти в азарт независимо от характера ссоры. И вдруг
все сразу кончилось. Лейтенант Феро, невзирая на позицию защиты противника,
попытался сойтись с ним грудь с грудью и получил удар по согнутой руке. Он
даже не почувствовал его, но это остановило его стремительный натиск, и,
поскользнувшись на гравии, он тяжело грохнулся на спину во весь рост. От
сотрясения его клокочущий мозг погрузился в состояние, полной неподвижности.
Как только он упал, хорошенькая девушка вскрикнула, но старая дева в окошке
перестала причитать, а начала истово креститься.
Видя своего противника неподвижно лежащим на земле, с лицом,
запрокинутым к небу, лейтенант д'Юбер решил, что он заколол его насмерть. У
него сохранилось ощущение удара, которым, как ему казалось, он мог разрубить
его пополам, и оно еще усиливалось воспоминанием о том ожесточении, с
которым он нанес ему этот удар. Когда он убедился, что даже не перерубил
противнику руку, чувство некоторого облегчения смешалось с легким
разочарованием: "Дешево еще отделался, следовало бы проучить его покрепче!"
По правде сказать, д'Юбер вовсе не желал смерти этому греховоднику. Однако
уже и сейчас эта отвратительная история приняла довольно-таки скверный
оборот.
Не теряя времени, лейтенант д'Юбер попытался, как мог, унять
кровотечение. Но тут явилась неожиданной помехой хорошенькая девушка. С
неистовыми воплями она набросилась на него сзади, и, вцепившись в волосы,
оттаскивала его назад. Почему ей понадобилось мешать ему именно в этот
момент, этого он не мог понять и не пытался. Все это было похоже на какой-то
нелепый, мучительный кошмар. Дважды ему пришлось вставать и отталкивать ее,
чтобы она его не опрокинула. Он делал это терпеливо, не произнося ни слова,
и сейчас же снова опускался на колени и продолжал делать свое дело. Но на
третий раз, когда ему наконец удалось наложить перевязку, он встал, крепко
схватил девушку за руки, и прижал их к ее же груди. Чепчик ее сполз набок,
лицо пылало, глаза исступленно горели. Он кротко смотрел на нее, в то время
как она, захлебываясь, кричала, что он негодяй, предатель, убийца. Все это
огорчало его значительно меньше, чем несомненная уверенность в том, что она
ухитрилась здорово оцарапать ему лицо. Эта скандальная история сделает его
еще и посмешищем. Он представил себе, как эта разукрашенная сплетня пойдет
ходить по всему гарнизону, распространится в армии, по всему фронту, как
чудовищно будут извращены все обстоятельства, побуждения, чувства, а его
репутация человека с хорошим вкусом, способного взвешивать свои поступки,
подвергнется сомнению, и все это наконец дойдет до ушей его почтенных
родственников. Хорошо, конечно, этому молодчику Феро, не имеющему ни связей,
ни родни, с которой приходится считаться, никаких достоинств, кроме
храбрости. Ну, а это уж нечто само собой разумеющееся, это есть у каждого
солдата французской кавалерии. Все еще продолжая крепко держать девушку за
руки, лейтенант д'Юбер оглянулся через плечо. Лейтенант Феро открыл глаза.
Он не шевелился. Словно еще не совсем проснувшись от глубокого сна, он без
всякого выражения глядел в вечернее небо.
Лейтенант д'Юбер несколько раз громко окликнул старого садовника, но
без всякого результата: тот так и продолжал стоять, разинув свой беззубый
рот. Тут он вспомнил, что человек этот глух, как пень. Все это время девушка
не переставала вырываться, при этом она не проявляла никакой девической
застенчивости, а скорее напоминала хорошенькую немую фурию, которая
старалась лягнуть его куда ни попадя.
Он продолжал держать ее, как в тисках, чувствуя, что если только он
отпустит ее, она сейчас же вцепится ему в лицо. Все это было в высшей
степени унизительно. Наконец она утихла, но не потому, что успокоилась, а,
по-видимому, просто от изнеможения. Тогда он все-таки решил сделать попытку
покончить с этим кошмаром и начал увещевать ее.
-- Послушайте меня, -- сказал он как только мог спокойнее, -- если я
вас отпущу, вы обещаете мне сбегать за доктором?
И с истинным огорчением он услышал ее вопль, что она ничего подобного
не станет делать. Наоборот, всхлипывала она, она останется здесь, в саду, и
будет зубами и когтями защищать несчастного поверженного. Это было что-то
возмутительное.
-- Милочка моя, -- воскликнул д'Юбер в отчаянии, -- неужели вы думаете,
что я способен убить раненого противника? Ведь это... Да успокойтесь же! Вот
бешеный, дикий котенок!
Они опять начали бороться. Хриплый, сонный голос позади него спросил:
-- Чего вы пристаете к девчонке?
Лейтенант Феро чуть-чуть приподнялся на своей здоровой руке. Он смотрел
осоловелым взором на другую свою руку, на пятна крови на мундире, на
маленькую красную лужицу на земле, на саблю, валяющуюся на дорожке в
нескольких шагах от него, затем опять тихонько улегся, чтобы поразмыслить
над всем этим, если только мучительная головная боль не заставит его
отказаться от этой непосильной задачи.
Лейтенант д'Юбер выпустил девушку, которая тотчас же бросилась к
другому лейтенанту.
Вечерние сумерки спускались над мирным садиком, окутывая эту
трогательную пару; тихий шепот соболезнования и участия раздавался в тишине
вперемешку с другими неясными звуками, напоминавшими бессвязную брань.
Лейтенант д'Юбер удалился.
Он вышел из затихшего дома, радуясь тому, что темнота скрывает его
окровавленные руки и расцарапанное лицо. Однако эту историю не скроешь.
Лейтенант д'Юбер больше всего на свете боялся запятнать свою репутацию и
поставить себя в смешное положение, поэтому он испытывал сейчас чувство
омерзения от того, что ему приходится прятаться от людей, как убийце, и
сворачивать в темные переулки. Звуки флейты, долетавшие из открытого окошка
освещенного мезонина, прервали его мрачные размышления. Музыкант старался
достичь виртуозности, и иногда из-за его фиоритур слышно было мерное
отбиванье такта ногой.
Лейтенант д'Юбер окликнул по имени полкового хирурга, с которым был
хорошо знаком. Звуки флейты прекратились, музыкант появился у окна с
инструментом в руке и выглянул на улицу.
-- Кто это? Это вы, д'Юбер? Что это вас сюда занесло?
Он не любил, чтобы ему мешали в те часы, когда он играл на флейте. Это
был человек, поседевший на неблагодарной службе, которая заключалась в том,
что он перевязывал раненых на полях сражений, тогда как другие пожинали чины
и славу.
-- Мне надо, чтоб вы сейчас же пошли к Феро. Вы знаете лейтенанта Феро?
Он живет тут, через два квартала. Это в двух шагах от вас.
-- А что с ним такое?
-- Ранен.
-- Вы в этом уверены?
-- Уверен! -- воскликнул д'Юбер. -- Я только что оттуда.
-- Вот как? Забавно! -- сказал пожилой хирург. "Забавно" было его
излюбленное слово; но выражение его лица, когда он произносил его, нимало не
соответствовало сказанному. Это был равнодушный человек. -- Войдите, --
сказал он, -- я сейчас соберусь.
-- Благодарю вас, я войду. Я хочу вымыть руки. Когда лейтенант д'Юбер
вошел в комнату, хирург разбирал свою флейту и методично укладывал ее по
частям в футляр. Он повернул к нему голову:
-- Вода там, в углу. Да, руки ваши нуждаются в мытье.
-- Я кое-как унял кровь, -- сказал лейтенант д'Юбер, -- но вы все-таки
поторопитесь. Прошло уже, знаете, минут десять.
Хирург продолжал собираться все так же не спеша. -- А что там такое
случилось? Повязка, что ли, соскочила? Вот забавно! Я целый день работал в
госпитале. А кто же это говорил нынче утром, что он отделался без единой
царапины?
-- Не от той дуэли, наверно, -- мрачно пробормотал лейтенант д'Юбер,
вытирая руки грубым полотенцем.
-- Не от той... Как! Еще дуэль? Да меня бы сам черт не заставил лезть в
драку второй раз в один и тот же день! -- Хирург пристально посмотрел на
лейтенанта д'Юбера. -- Где это вы так лицо исцарапали? Да как симметрично --
с обеих сторон! Вот забавно!
-- Чрезвычайно! -- рявкнул лейтенант д'Юбер. -- И его разрубленная рука
тоже покажется вам очень забавной. Надеюсь, вас обоих это позабавит на
некоторое время.
Доктор был несколько заинтригован и даже чуточку потрясен этой грубой
язвительностью лейтенанта д'Юбера. Они вместе вышли на улицу, и тут
поведение лейтенанта еще больше заинтриговало его.
-- Разве вы не идете со мной? -- спросил он.
-- Нет, -- сказал лейтенант д'Юбер. -- Вы отлично и сами найдете этот
дом. Входная дверь, наверно, и сейчас открыта.
-- Ну хорошо. А где там его комната?
-- В первом этаже. Но я вам советую пройти сначала прямо в сад.
Этот весьма удивительный совет заставил доктора без долгих разговоров
двинуться в путь.
Лейтенант д'Юбер вернулся к себе на квартиру в страшном негодовании и
смятении. Зубоскальство товарищей страшило его не меньше, чем гнев
начальства. Поистине в этом происшествии было что-то безобразно нелепое,
недопустимое, не говоря уже о том, что были нарушены все правила дуэли, что
само по себе давало повод рассматривать это как преступление. Как человек,
не отличающийся богатым воображением, что помогало ему разумно рассуждать,
лейтенант д'Юбер был сильно озабочен тем затруднительным положением, в какое
поставила его эта история. Он, разумеется, был очень рад, что не убил
лейтенанта Феро в этом поединке, где не был соблюден регламент, где не было
даже настоящих свидетелей, достаточно правомочных для подобного рода дел.
Чрезвычайно рад. И в то же самое время он чувствовал, что с величайшим
удовольствием свернул бы голову этому Феро безо всяких церемоний.
Д'Юбер все еще находился во власти этих противоречивых переживаний,
когда любитель флейты, хирург, пришел навестить его. Прошло уже дня три со
дня дуэли. Лейтенант д'Юбер уже больше не состоял офицером для поручений при
дивизионном генерале. Его отослали обратно в полк. И его возвращение в
солдатскую семью ознаменовалось тем, что его подвергли строжайшему
заключению, и не в его собственной квартире в городе, а в казармах. В связи
с серьезностью правонарушения ему было запрещено видеться с кем бы то ни
было. Он не знал ни того, что после этого произошло, ни того, что об этом
говорили и думали. Появление хирурга было в высшей степени неожиданным для
бедного пленника. Любитель флейты прежде всего сообщил, что он допущен сюда
по особому соизволению полковника.
-- Я его убедил, что надо же быть справедливым и дать вам возможность
узнать, что сталось с вашим противником, -- заявил он. -- Вы, конечно,
порадуетесь, узнав, что он поправляется.
На лице лейтенанта д'Юбера не выразилось никаких признаков радости. Он
продолжал шагать взад и вперед по пыльному, пустому бараку.
-- Вон там стул, садитесь, доктор, -- пробормотал он. Доктор сел.
-- Об этой истории ходят разные слухи и в городе и у нас в армии. И
мнения на этот счет сильно расходятся. Просто-таки забавно!
-- Еще бы! -- пробормотал лейтенант д'Юбер, упорно шагая от стены к
стене. А про себя подумал: "Как это может быть, чтобы тут существовало два
мнения?"
Доктор продолжал:
-- Конечно, поскольку истинные обстоятельства дела неизвестны...
-- Я думал, -- перебил его д'Юбер, -- что этот молодчик посвятил вас в
истинные обстоятельства этого дела.
-- Он что-то говорил, -- сказал доктор, -- в тот раз, когда я только
что его увидел. Да, кстати, я действительно нашел его в саду. Он здорово
стукнулся затылком и был до некоторой степени в беспамятстве, ну попросту
сказать, заговаривался. А потом, когда он пришел в себя, из него уже трудно
было что-нибудь вытянуть.

-- Вот уж никак не ожидал, что он способен устыдиться! -- пробормотал
д'Юбер и опять заходил взад и вперед.
-- Устыдиться? -- подхватил доктор. -- Вот забавно! Нет, я бы этого не
сказал. Он вовсе и не думает стыдиться. Конечно, вы можете смотреть на это
дело иначе...
-- Что вы такое плетете? На какое дело? -- воскликнул д'Юбер, искоса
поглядывая на грузную седовласую фигуру, восседавшую на табурете.
-- Что бы это ни было, -- сказал доктор несколько раздраженно, -- я
вовсе не собираюсь высказывать вам всего, что я думаю по поводу вашего
поведения.
-- Да, уж лучше остерегитесь, черт возьми! -- вырвалось у д'Юбера.
-- Потише! Потише! Ну что за манера -- чуть что, сейчас же хвататься за
саблю! Ведь это, знаете, добром не кончится. И запомните вы раз навсегда,
что если мне когда-нибудь придется крошить кого-нибудь из вас, сорванцов, то
только при помощи моих инструментов, а не чего-либо иного. Но я вам советую
по-хорошему: если вы будете так продолжать, то вконец испортите себе
репутацию.
-- Как "продолжать"? -- воскликнул лейтенант д'Юбер и остановился как
вкопанный. -- Я... я испорчу себе репутацию? Да что вы такое выдумываете?

-- Я уж вам сказал, что я вовсе не собираюсь судить, кто здесь прав,
кто виноват. Это не мое дело. Тем не менее..
-- Да что же такое, черт возьми, он рассказал вам? -- перебил лейтенант
д'Юбер, холодея от ужаса.
-- Я уже вам говорил, что сначала, когда я подобрал его в саду, он
немножко заговаривался. Потом он больше отмалчивался. Но, насколько я понял,
он не мог поступить иначе.
-- Он не мог? -- вскричал лейтенант д'Юбер неистовым голосом и тут же,
угрожающе понизив тон, произнес: -- А я как же? Я мог?
Доктор поднялся с табурета. Мысли его уже устремились к флейте, к его
неизменной спутнице с нежным, утешительным голосом. Рассказывали, что даже в
дни сражений, где-нибудь на санитарном пункте, после двадцатичетырехчасовой
напряженной работы, он будил ее сладостными звуками зловещую тишину поля
битвы, где павшие в бою обрели вечный покой. И вот этот утешительный час его
повседневной жизни приближался. А в мирное время он так дорожил этим часом,
что цеплялся за каждую минуту, как скряга за свое добро.
-- Ну да, разумеется, -- сказал он рассеянно. -- Вы, конечно, думаете
так. Забавно! Однако я, будучи совершенно не заинтересован и расположен к
вам обоим, выужден был обещать исполнить его поручение. Ну просто, я вам
скажу, я не мог отказать больному. Он поручил передать вам, что ни в коем
случае не считает это дело оконченным. Как только ему разрешат встать с
постели, он немедленно пошлет к вам секундантов -- разумеется, если мы до
тех пор не выступим в поход.
-- Ах, вот что! Значит, он намерен... Ну да, разумеется... --
захлебываясь от негодования, проговорил лейтенант д'Юбер.
Причина этого негодования была скрыта от посетителя, но бурное его
проявление окончательно подтвердило уверенность доктора в том, что между
этими двумя молодыми людьми произошло нечто чрезвычайно серьезное, настолько
серьезное, что они не решаются никого посвятить в это дело. По-видимому, это
посеяло между ними такую непримиримую вражду, что их ничто не может
остановить: они готовы запятнать себя, испортить себе будущее, погубить свою
карьеру чуть ли не в самом начале. Доктор опасался, что предстоящее
расследование не приведет ни к каким результатам и не удовлетворит всеобщего
любопытства. Они никому не откроют этой тайны, ибо то, что произошло между
ними, носит, по-видимому, настолько оскорбительный характер, что они готовы
подвергнуться обвинению в убийстве, лишь бы не предавать этого огласке. Но
что же это такое может быть?
Доктор не отличался большим любопытством, но эта загадка не давала ему
покоя. Дважды в течение этого вечера он отнимал флейту от губ и задумывался
на целую минуту прямо посреди мелодии, стараясь найти какой-нибудь
правдоподобный ответ.


Глава II


Он преуспел в этом не больше, чем все остальные в гарнизоне и даже во
всем городе. Два молодых офицера, до сих пор не выделявшиеся ничем
особенным, стали объектом всеобщего любопытства в связи со своей загадочной
ссорой.
Салон мадам де Льонн превратился в центр всевозможных догадок. Хозяйку
без конца осаждали расспросами, ибо всем было известно, что она последняя
разговаривала с этими несчастными, безрассудными молодыми людьми, перед тем
как они вместе вышли из ее гостиной, чтобы сойтись на этом варварском
поединке в сумерках в саду частного дома. Она отнекивалась. Она уверяла, что
не заметила ничего особенного в их поведении. Лейтенант Феро был явно
недоволен, что его увели. Но это было вполне естественно: всякому мужчине
неприятно, когда его отрывают от беседы с дамой, славящейся своей
изысканностью и чуткостью.
Но, сказать правду, эти расспросы раздражали мадам де Льонн, потому
что, несмотря на чудовищные размеры, которые приняла эта сплетня, никто не
связывал с этим происшествием ее особы. Ее возмущало, когда она слышала, что
здесь, по всей вероятности, замешана женщина, и это возмущение проистекало
не из ее изысканности или чуткости, а из более непосредственной стороны ее
натуры. Наконец оно выросло до такой степени, что она строго-настрого
запретила говорить об этой. истории под ее кровом. Около ее кушетки
запрещение действовало, но в дальних уголках салона это вынужденное молчание
в большей или меньшей мере нарушалось.
Некий субъект с длинным бледным лицом, сильно напоминавший барана,
изрекал, покачивая головой, что, по всей вероятности, эта ссора давнишнего
происхождения и что она просто обострилась со временем. Ему возражали, что
оба эти офицера слишком молоды, чтобы можно было допустить такое
предположение. Кроме того, они родом из различных краев Франции. Находились
еще и другие, весьма веские возражения.
Младший интендантский чиновник, образованный, приятный холостяк в
казимировых рейтузах, высоких сапогах и в голубом мундире, расшитом
серебряным шнуром, притворяясь, будто он верит в переселение душ, высказывал
предположение, что эти двое, должно быть, знали друг друга в каком-то из
своих прежних существований. Вражда между ними возникла в каком-то далеком,
забытом прошлом. Возможно, это было даже что-то непостижимое для них в их
настоящем бытии, но души их помнят об этой вражде, и они испытывают друг к
другу инстинктивную ненависть. Он шутя развивал эту мысль, а так как эта
загадочная ссора казалась всем до такой степени нелепой и со светской, и с
военной, и с почтенной, и с благоразумной, и с любых точек зрения, то это
туманное объяснение в данном случае казалось более разумным, чем
какое-нибудь другое.
Ни один из обоих офицеров не счел нужным давать какие бы то ни было
объяснения по этому поводу. Унизительное сознание того, что он оказался
побежденным, и горькая уверенность в том, что он пострадал из-за
несправедливости судьбы, вынуждали лейтенанта Феро мрачно молчать. Он не
доверял людскому сочувствию. Конечно, оно окажется на стороне этого
щеголеватого штабного офицерика. Лежа в постели, он бурно изливал свое
негодование хорошенькой девушке, которая ухаживала за ним с истинным
обожанием и выслушивала его страшные проклятия с ужасом. Что лейтенант
д'Юбер должен "поплатиться за это", казалось ей вполне естественным и
справедливым. Главной ее заботой было, чтобы Феро не волновался. Ее
смиренному, сердцу он казался столь обольстительным и неотразимым, что ей
хотелось только одного -- видеть его поскорей здоровым даже если он опять
возобновит свои визиты в салон мадам де Льонн.
Лейтенант д'Юбер хранил молчанье прежде всего потому, что ему не с кем
было разговаривать, за исключением туповатого молодого денщика. Кроме того,
он чувствовал, что это происшествие, как бы серьезно оно ни оценивалось с
профессиональной точки зрения, имело свою комическую сторону. И когда он
думал об этом, у него опять поднималось желание свернуть шею лейтенанту
Феро. Конечно, это выражение скорее фигурально, нежели точно; оно больше
выражало его настроение, чем непосредственное желание. Лейтенант д'Юбер от
природы был добрый человек, и ничто не могло бы заставить его изменить
чувству товарищеского долга и ухудшить и без того скверное положение
лейтенанта Феро. Он не желал вести никаких разговоров об этой дурацкой
истории. На расследовании ему, разумеется, придется говорить правду в целях
самозащиты. И эта перспектива раздражала его.
Но никакого расследования не состоялось. Армия выступила в поход.
Лейтенанта д'Юбера освободили без всякого замечания, и он вернулся к своей
строевой службе, а лейтенант Феро, едва сняв повязку с руки, отправился,
недопрошенный, со своим эскадроном завершать свое лечение в дыму битв, на
свежем воздухе ночных бивуаков. Этот суровый режим оказал на него столь
благотворное действие, что едва только пронесся слух о перемирии, как он без
малейшего угрызения совести вернулся к мысли о своей собственной войне.
На этот раз война была объявлена по всем правилам. Феро послал двух
приятелей к лейтенанту д'Юберу, полк которого стоял всего в нескольких милях
от его полка. Эти приятели не задавали Феро никаких вопросов. "Я должен
свести счеты с этим смазливым штабным офицериком", -- мрачно сказал он, и
они отправились, очень довольные возложенным на них поручением.
Лейтенант д'Юбер также без труда нашел двух преданных приятелей,
которые не сочли нужным проявлять излишнее любопытство. "Есть тут один
полоумный субъект, которого я должен проучить", -- коротко, заявил он, и
больше они ни о чем не спрашивали.
Итак, был найден подходящий участок, и однажды рано утром они сошлись и
скрестили сабли. После третьей схватки лейтенант д'Юбер упал с пронзенным
боком навзничь на росистую траву. Ясное солнце поднималось налево от него
над лугами и лесами. Доктор -- не флейтист, а другой -- склонился над ним,
чтобы осмотреть рану.
-- На волосок проскочила! Ну, ничего, все будет хорошо.
Лейтенант д'Юбер выслушал эти слова с удовольствием. Один из его
секундантов, который сидел на мокрой траве и поддерживал его голову у себя