Джозеф Конрад. Дуэль

бросится ломать мебель, колотить фарфор и стекло.
Отворяя маленькую дверцу и поднимаясь по двадцати восьми ступенькам
винтовой лестницы, которая вела в коридор, где помещалась его комната, он
ясно представил себе это страшное, унизительное зрелище: разъяренный
сумасшедший с налитыми кровью глазами и пеной у рта неистовствует в роскошно
обставленной столовой и бьет и расшвыривает все, что ни попадается под руку.
Когда он открыл дверь в свою комнату, припадок этот прошел, но он чувствовал
такое физическое изнеможение, что ему пришлось хвататься за спинки стульев,
чтобы добраться до широкого низкого дивана, куда он повалился без сил. Но
его душевное изнеможение было еще сильнее. Пережитый им приступ неукротимого
бешенства, которое прежде охватывало его только в бою, когда он с саблей
наголо бросался на врага, вызывал теперь содрогание у этого сорокалетнего
человека. Он не понимал, что это -- слепое бешенство неутоленного чувства,
оказавшегося под угрозой. Но в этом душевном и физическом изнеможении
чувство это очистилось, смягчилось и вылилось в глубокое отчаяние, в
безграничную жалость к себе, оттого что ему, может быть, предстоит умереть
прежде, чем он сумеет завоевать сердце этой прелестной девушки.
В эту ночь генерал д'Юбер, лежа растянувшись на спине и закрыв лицо
руками или повернувшись ничком и зарыв лицо в подушки, изведал всю бездну
человеческих чувств. Чудовищное омерзение к этой бессмысленной истории,
сомнение в собственной своей пригодности к жизни, разочарование в лучших
своих чувствах (потому что на кой черт понадобилось ему идти к этому Фуше!)
-- все это он пережил. "Я сущий идиот, -- думал он. -- Сентиментальный
идиот! Только потому, что я услышал этот разговор в кафе... Идиот!
Испугаться такой лжи! Ах, в жизни надо считаться только с правдой!"
Он несколько раз вставал и тихонько, в одних носках, чтобы не услышал
кто-нибудь внизу, подходил к буфету и выпил всю воду, которую ему удалось
найти в темноте. И муки ревности он пережил тоже. Она выйдет замуж за
кого-нибудь другого! Вся душа его переворачивалась. Упорство этого Феро,
чудовищная настойчивость этого бессмысленного животного настигали его с
сокрушительной силой беспощадного рока. Генерал д'Юбер дрожал с головы до
ног, опуская пустой графин. "Он убьет меня", -- думал он. Генералу д'Юберу
суждено было в эту ночь испытать все, что может испытать человек. Он ощутил
в своем пересохшем рту тошнотворный, липкий привкус страха -- не того
простительного страха перед ясным, удивленным взглядом молоденькой девушки,
но страха смерти и страха, который благородный человек испытывает перед
трусостью.
Но если истинная храбрость заключается в том, чтобы пойти навстречу
опасности, от которой воротит душу, тело и сердце, генерал д'Юбер имел
случай испытать и это впервые за всю свою жизнь. Когда-то он в восторге
самозабвения обрушивался на батарею, скакал сломя голову под градом пуль с
каким-нибудь поручением и не думал об этом. Теперь же ему предстояло выйти
тайком на рассвете и отправиться навстречу неведомой, отвратительной смерти.
Генерал д'Юбер не проявил ни малейшего колебания. Он положил два пистолета в
кожаную сумку и перекинул ее через плечо. Проходя садом, он почувствовал,
что у него опять пересохло во рту. Он сорвал два апельсина. Когда он
закрывал за собой калитку, его охватила легкая слабость.
Он зашатался, но, не обратив на это внимания, пошел вперед и через
несколько шагов уже крепко держался на ногах.
В бледном, тусклом рассвете сосновый лес отчетливо вырисовывался
колоннами своих стволов и темно-зеленым куполом на сером каменистом склоне
холма. Д'Юбер смотрел на него, не отрываясь, и шел, посасывая апельсин.
Постепенно присущее ему бодрое хладнокровие перед лицом опасности, то, за
что его любили солдаты и ценило начальство, снова вернулось к нему. Это было
все равно, что идти в бой. Подойдя к опушке леса, он сел на камень и, держа
второй апельсин в руке, стал ругать себя за то, что он притащился в такую
рань. Вскоре, однако, он услышал шуршанье кустов, шаги по каменистой земле и
обрывки громкого разговора. Какой-то голос позади него сказал хвастливо:
-- Эта дичь от меня не уйдет.
"Вот они, -- подумал д'Юбер. -- Что это, какая дичь? Ах, это они обо
мне говорят! -- И, спохватившись, что у него апельсин в руке, он подумал: --
Хорошие апельсины. Леони сама выращивала. Съем-ка я, пожалуй, этот апельсин,
вместе того чтобы бросать его".
Когда генерал Феро и его секунданты вышли из-за кустарников и скал, они
увидели генерала д'Юбера, который сидел и чистил апельсин. Они остановились,
дожидаясь, когда он заметит их. Затем секунданты приподняли шляпы, а генерал
Феро, заложив руки за спину, отошел в сторонку.
-- Я вынужден просить кого-нибудь из вас, господа, быть моим
секундантом -- я не привел с собой друзей.
-- Отказываться не приходится, -- сказал рассудительно одноглазый
кирасир.
-- Все-таки это как-то неудобно, -- заметил другой ветеран.
-- Принимая во внимание настроение в здешних краях, я не решился никого
посвятить в причины вашего пребывания здесь, -- учтиво пояснил генерал
д'Юбер.
Они поклонились и, оглядевшись по сторонам, сказали сразу в один голос:
-- Неподходящая почва.
-- Здесь не годится.
-- Что нам беспокоиться о почве, отмерять расстояние и прочее? Давайте
упростим дело. Зарядите обе пары пистолетов. Я возьму пистолеты генерала
Феро, а он пусть возьмет мои. Или, еще лучше, пусть каждый возьмет смешанную
пару. Затем мы углубляемся в лес и стреляем друг в друга. А вы останетесь на
опушке. Мы сюда не церемониться пришли, а воевать -- воевать насмерть. Для
этого годится всякая почва. Если меня прихлопнет пуля, вы оставите меня там,
где я упаду, и уберетесь отсюда. Не годится, если вас после этого кто-нибудь
увидит здесь.
После недолгих переговоров генерал Феро, по-видимому, согласился
принять эти условия. В то время, как секунданты заряжали пистолеты, он
стоял, посвистывая, и, чрезвычайно довольный, потирал руки. Затем он стащил
с себя сюртук и швырнул его наземь. Генерал д'Юбер тоже снял свой и
аккуратно положил его на камень.
-- Так, может быть, вы отведете вашего принципала на опушку по ту
сторону леса, и пусть он войдет в лее ровно через десять минут, -- спокойно
предложил генерал д'Юбер, но с таким чувством, как если бы он отдавал
распоряжение о собственной казни. Но это было последнее проявление слабости.
-- Постойте. Давайте сначала проверим часы.
Он вытащил часы из кармана. Офицер с отмороженным носом пошел за часами
к генералу Феро и тут же вернулся. Некоторое время они стояли, сблизив
головы, и смотрели на циферблат.
-- Так. Значит, четыре минуты шестого по вашим, семь минут -- по моим.
Кирасир, оставшийся с генералом д'Юбером, стоял, держа часы на ладони,
и не отрываясь смотрел своим единственным глазом на белый кружок циферблата.
Задолго до того, как истекла последняя секунда, он раскрыл рот и наконец
выкрикнул:
-- Шагом марш!
Генерал д'Юбер прошел с опушки, залитой ярким утренним солнцем
Прованса, и вступил в прохладную душистую тень сосен. Земля мелькала
светлыми пятнами между красноватыми стволами, которые, склоняясь друг к
другу, сходились так тесно, что у него сразу зарябило в глазах. Он
чувствовал себя, точно перед боем. Властное чувство уверенности в себе уже
пробудилось в нем. Он был весь поглощен этой предстоящей битвой. Он должен
убить противника, непременно убить. Никак иначе не освободиться от этого
идиотского кошмара. "Ранить это животное -- никакого проку", -- думал
генерал д'Юбер. Когда-то д'Юбер считался предприимчивым офицером. Много лет
тому назад товарищи прозвали его стратегом. И действительно, он умел
спокойно соображать в присутствии врага, тогда как Феро был просто стрелок,
но стрелял, к сожалению, без промаха.
"Я должен заставить его сделать выстрел как можно более издалека", --
подумал генерал д'Юбер.
И в ту же минуту он увидел что-то белое -- рубашку противника. Он
мгновенно выступил из-за ствола и стал на виду. И тотчас же с быстротой
молнии отскочил за дерево. Это был рискованный маневр, но он удался. В ту же
секунду грянул выстрел и кусочек коры, отбитый пулей, больно задел его по
уху.
Генерал Феро, выпустив один заряд, сделался осмотрительнее. Генерал
д'Юбер, осторожно выглядывая из-за своего дерева, нигде не обнаруживал его.
Невозможность определить местонахождение врага вызывала ощущение опасности.
Генерал д'Юбер чувствовал себя незащищенным с фланга и с тыла. Но вот опять
что-то белое мелькнуло впереди. Ага! Так, знатат, неприятель все еще
угрожает с фронта. Он опасался обходного движения. Но, по-видимому, генерал
Феро и не думал об этом. Генерал д'Юбер видел, как он не спеша, прячась то
за одним, то за другим деревом, приближался к нему по прямой линии. Генерал
д'Юбер с большим самообладанием удержал готовую было подняться руку. Нет,
неприятель еще слишком далеко, а он сам не такой уж первоклассный стрелок.
Он должен подождать свою дичь, чтобы стрелять наверняка.
Желая обеспечить себе достаточное прикрытие за толстым стволом дерева,
он опустился на землю. Вытянувшись во весь рост головой к неприятелю, он
теперь был совершенно защищен. Подставлять себя сейчас уже не годилось,
потому что неприятель был слишком близко. Тайная уверенность, что Феро
наверняка сделает сейчас что-то необдуманное, радостным предчувствием
охватила генерала д'Юбера. Однако держать подбородок на весу, приподняв
голову над землей, было неудобно, да и бесполезно. Он высунулся с величайшим
страхом, но, по правде сказать, без всякого риска, ибо противнику его не
могло прийти в голову искать его на таком близком расстоянии от земли. На
секунду генерал Феро снова мелькнул перед ним; он все еще двигался вперед,
осторожно прячась за деревьями. "Он не боится моего выстрела", -- подумал он
с той проницательностью, которая позволяет угадывать мысли неприятеля и тем
самым обеспечивает победу. Его тактика оказалась правильной. "Если б я
только мог охранять себя с тыла так же, как с фронта!" -- подумал он, мечтая
о невозможном.
Опустить пистолеты на землю -- на это требовалось немалое присутствие
духа, но генерал д'Юбер, повинуясь какому-то внутреннему побуждению,
тихонько положил их по обе стороны от себя. В армии его считали франтом,
потому что у него была привычка бриться и надевать чистое белье в дни
сражений. Он всегда очень следил за своей внешностью, а у сорокалетнего
человека, влюбленного в прелестную молоденькую девушку, это похвальное
самоуважение доходит даже до такой маленькой слабости, как привычка носить
при себе изящный маленький кожаный несессер с гребенкой из слоновой кости и
с маленьким зеркальцем на откидной крышке. Генерал д'Юбер, у которого теперь
обе руки были свободны, нащупал у себя в карманах это невинное
доказательство своего тщеславия, простительное обладателю длинных
шелковистых усов. Вынув зеркальце, он с необычайным хладнокровием быстро
перевернулся на спину. В этой новой позиции, слегка приподняв голову и
выставив чуть-чуть маленькое зеркальце из-за прикрытия дерева, он глядел в
него, прищурившись, левым глазом, а правым между тем спокойно обозревал тыл.
Таким образом оправдывал он слова Наполеона о том, что для французского
солдата слово "невозможно" не существует. Дерево, за которым скрывался
генерал Феро, заполняло собой почти все поле зрения в маленьком зеркальце.
"Если он только выйдет из-за дерева, -- с удовлетворением думал генерал
д'Юбер, -- я увижу его ноги. Во всяком случае, он не может застигнуть меня
врасплох".
И действительно, он увидел сапоги генерала Феро: мелькнув на мгновение,
они заполнили собой все зеркальце. Сообразно с этим он чуть-чуть изменил
свою позицию, но так как ему приходилось судить о движении протиника только
по отражению в зеркале, он не сообразил, что теперь ступни его и часть ног
оказались на виду у генерала Феро.
Генерал Феро давно уже пребывал в недоумении по поводу той удивительной
ловкости, с какой прятался от него его противник. Он с кровожадной
уверенностью безошибочно определил дерево, за которым скрывался генерал
д'Юбер. Он был совершенно уверен, что он и сейчас там. Но хотя он не спускал
глаз с этого места, ему ровно ничего не удавалось обнаружить, из-за ствола
ни разу не мелькнул даже кончик уха. В этом не было ничего удивительного,
так как он искал его на высоте, по меньшей мере, полутора-двух метров от
земли, но генералу Феро это казалось чрезвычайно удивительным.
Когда он вдруг неожиданно для себя увидел эти вытянутые носками вверх
ноги, вся кровь бросилась ему в голову. Он буквально зашатался на месте, так
что ему пришлось ухватиться за дерево. Так он лежит на земле и не двигается!
Прямо на виду! Что же это значит? И тут у генерала Феро мелькнула мысль, а
не уложил ли он своего противника первым выстрелом? И чем больше он смотрел
на эти ноги, тем сильнее эта мысль, вытесняя все другие догадки и
предположения, укреплялась в его сознании и переходила в уверенность --
непоколебимую, торжествующую, свирепую.
-- Какой же я был осел! Как это я мог думать, что я промахнулся! --
бормотал он. -- Ведь он же стоял на виду, болван, по крайней мере, секунды
две.
Генерал Феро смотрел на эти вытянутые ноги, и последняя тень недоумения
растаяла без следа в безграничном восторге перед собственным несравненным
мастерством.
"Вывернул носки! Боже мой, что за выстрел! -- восхищался он. -- Прямо в
лоб угодил, как и метил. А он, значит, зашатался, рухнул на спину -- и
готов".
И он смотрел, смотрел, не двигаясь, с благоговением, чуть ли не с
жалостью. Но нет, ни за что в мире не отказался бы он от этого выстрела!
"Какой выстрел! Боже мой, какой выстрел! Рухнул на спину -- и готов!"
Несомненно, беспомощная поза лежавшего на спине человека казалась
генералу Феро неопровержимым доказательством. Ему, конечно, никогда не могло
прийти в голову, чтобы живой человек мог умышленно принять такую позу. Это
было совершенно невероятно, противно всякому здравому смыслу. Зачем, для
чего? Догадаться об этом не было никакой возможности. И правда, надо
сказать, что торчащие носками вверх ноги генерала д'Юбера выглядели
точь-в-точь как у мертвеца. Генерал Феро уже набрал воздуху в легкие, чтобы
изо всех сил крикнуть своим секундантам, но какая-то, как ему самому
казалось, излишняя щепетильность удержала его.
"Пойду-ка я посмотрю, может быть, он еще дышит", -- подумал он и вышел
из-за своего прикрытия.
Это движение было немедленно обнаружено изобретательным генералом
д'Юбером. Он решил, что это еще шаг по прямой к другому дереву, но когда
оказалось, что сапоги изчезли из поля зрения в зеркале, он почувствовал
некоторое беспокойство. Генерал Феро просто отошел от дерева, но противник
его никак не мог предположить, что он двигается теперь совершенно открыто. И
тут-то генерал д'Юбер, уже несколько обеспокоенный исчезновением своего
противника, был пойман врасплох. Он обнаружил опасность только тогда, когда
длинная утренняя тень неприятеля легла на его вытянутые ноги. Он даже не
слышал шагов, когда Феро вышел из-за деревьев.
Это было слишком даже для его хладнокровия. Он сразу вскочил, а
пистолеты остались на земле. Непреодолимый инстинкт любого обыкновенного
человека (если он только не совсем растерялся от страха) заставил бы его
нагнуться за своим оружием и тем самым подставить себя под выстрел.
Инстинкт, конечно, не рассуждает. Это, так сказать, входит в его
определение. Однако стоило бы заняться вопросом, не влияет ли у мыслящего
человека привычка думать на механические движения инстинкта. В дни своей
юности Арман д'Юбер, рассудительный, подающий надежды офицер, высказал
однажды мнение, что во время боя никогда не следует исправлять свою ошибку.
Эта мысль, которую он неоднократно высказывал и защищал, так глубоко засела
у него в мозгу, что стало как бы частью его сознания. Проникла ли она так
глубоко, что обрела власть управлять его инстинктом, или просто, как он
потом сам говорил, он слишком испугался и забыл об этих проклятых
пистолетах, но генерал д'Юбер не сделал попытки нагнуться за ними. Вместо
того чтобы исправить свою ошибку, он обхватил широкий ствол обеими руками и
юркнул за него с такой быстротой, что, вынырнув по другую его сторону в тот
самый момент, когда раздался выстрел, очутился лицом к лицу с генералом
Феро. Генерал Феро, совершенно обомлев от такого необыкновенного проворства
мертвого противника, задрожал с головы до ног. В легком облачке дыма,
повисшем в воздухе, его физиономия, у которой как будто отпала нижняя
челюсть, представляла собой поразительное зрелище.
-- Мимо! -- хрипло вырвалось у него из пересохшего горла.
Этот зловещий голос вывел генерала д'Юбера из остолбенения.
-- Да, мимо, а стреляли в упор, -- услышал он свой собственный голос,
прежде чем успел окончательно прийти в себя.
Внезапный переворот, совершившийся в самоощущении генерала д'Юбера,
вызвал в нем бешеную ярость. Столько лет его мучила, унижала, преследовала
эта чудовищная нелепость, дикое самодурство этого человека! И то, что ему на
этот раз так трудно было решиться пойти навстречу смерти, сейчас тоже
разжигало в нем одно непреодолимое желание -- убить.
-- А за мной еще два выстрела, -- безжалостно сказал он. Генерал Феро
стиснул зубы, и на лице его появилось отчаянное, бесшабашное выражение.
-- Стреляйте! -- мрачно сказал он.
И это были бы его последние слова, если бы генерал д'Юбер держал
пистолеты в руках. Но пистолеты лежали на земле, под сосной, -- и вот тут-то
оказалось, что достаточно было одной секунды, чтобы генерал д'Юбер понял,
что он боялся смерти не так, как может просто бояться человек, а как
влюбленный, и что смерть стояла перед ним не как угроза, а как соперник, не
как непримиримый враг, а как помеха к браку. И вот теперь этот соперник
сокрушен, разбит, уничтожен!
Он машинально поднял пистолеты и, вместо того чтобы выпустить заряд в
грудь генерала Феро, сказал первое, что пришло ему в голову:
-- Больше вам не придется драться на дуэли. Эта фраза, произнесенная
невозмутимым, уверенно-довольным тоном, оказалась не по силам генералу Феро,
стоически глядевшему в глаза смерти.
-- Да не тяните вы, черт вас возьми, хлыщ проклятый, штабной шаркун! --
рявкнул он, не изменяя выражения лица и продолжая стоять неподвижно,
вытянувшись.
Генерал д'Юбер не спеша разрядил пистолеты. Генерал Феро смотрел на эту
операцию со смешанным чувством.
-- Вы промахнулись дважды, -- спокойно сказал победитель, держа
пистолеты в одной руке, -- и последний раз -- стреляя в упор. По всем
правилам поединка, ваша жизнь принадлежит мне. Но это не значит, что я
воспользуясь своим правом сейчас.
-- Не нуждаюсь я в вашем прощении! -- мрачно сказал генерал Феро.
-- Разрешите мне довести до вашего сведения, что меня это нимало не
интересует, -- сказал генерал д'Юбер, осторожно взвешивая слова, которые
диктовала ему его исключительная деликатность.
В ярости он мог бы убить этого человека, но сейчас, когда он был
спокоен, он ни за что не позволил бы себе задеть своим великодушием это
неразумное существо -- товарища, солдата великой армии, спутника его в этой
чудесной, страшной, великолепной военной эпопее.
-- Надеюсь, вы не претендуете на то, чтоб диктовать мне, как
распорядиться моей собственностью?
Генерал Феро смотрел на него, ничего не понимая.
-- Вы в течение пятнадцати лет вынуждали меня предоставлять вам по
долгу чести распоряжаться моей жизнью. Отлично. Теперь, когда это право
осталось за мной, я намерен поступить с вами, следуя тому же принципу. Вы
будете находиться в моем распоряжении столько, сколько мне вздумается. Не
больше, не меньше. Вы обязуетесь ждать до тех пор, пока я не найду нужным
воспользоваться своим правом.
-- Да. Но ведь это же черт знает что такое! Бессмысленное положение для
генерала империи! -- воскликнул генерал Феро с чувством глубокого
возмущения. -- Ведь это же значит сидеть всю жизнь с заряженным пистолетом в
столе и ждать вашего распоряжения! Это же бессмысленно! Вы делаете меня
просто посмешищем!
-- Бессмысленно? Вы так думаете? -- ответил генерал д'Юбер с ехидной
серьезностью. -- Возможно. Однако я не знаю, как этому помочь. Во всяком
случае, я не собираюсь болтать об этой истории. Никто не будет и знать о
ней, так же как и по сей день, я полагаю, никто не знает причины нашей
ссоры. Но довольно разговаривать, -- поспешно прибавил он. -- Я, собственно
говоря, не могу входить в обсуждение этого вопроса с человеком, который для
меня теперь больше не существует.
Когда дуэлянты вышли на открытое место, генерал Феро несколько позади и
с каким-то остолбеневшим видом, оба секунданта бросились к ним со своих
позиций на опушке. Генерал д'Юбер, обратившись к ним, сказал громко и
отчетливо:
-- Господа, я считаю своим долгом торжественно заявить вам в
присутствии генерала Феро, что наше недоразумение наконец улажено. Вы можете
сообщить об этом всем.
-- Вы примирились наконец! -- воскликнули они в один голос.
-- Примирились? Нет, это не совсем так. Нечто гораздо более
связывающее. Не правда ли, генерал?
Генерал Феро только опустил голову в знак согласия. Оба ветерана
переглянулись. Позднее днем, когда они на минуту очутились одни, в
отсутствие их мрачно помалкивающего приятеля, кирасир сказал:
-- По правде говоря, я очень неплохо разбираю своим единственным
глазом, но тут я ничего не могу разобрать. А он говорить не собирается.
-- Насколько я понимаю, в этой дуэли с самого начала было что-то такое,
чего никто во всей армии не мог понять, -- сказал кавалерист с отмороженным
носом. -- В тайне она началась, в тайне продолжалась, в тайне, похоже, и
окончится.
Генерал'д'Юбер возвращался домой широкими, поспешными шагами; однако он
отнюдь не испытывал торжества победителя. Он победил, но у него не было
чувства, что он что-то выиграл этой победой.
Накануне ночью он содрогался перед этой опасностью, угрожавшей его
жизни. Жизнь казалась ему такой прекрасной, он так дорожил ею! Она давала
ему возможность надеяться завоевать любовь этой девушки. Были минуты, когда
в каком-то чудесном самообольщении ему казалось, что он уже завоевал эту
любовь, и тогда жизнь его -- перед этой угрозой смерти -- казалась еще
желанней, ибо он мог посвятить ее любимой.
Теперь, когда ему ничто не угрожало, жизнь сразу вдруг потеряла все
свое очарование. Наоборот, она представлялась ему какой-то страшной
западней, подстерегавшей его затем, чтобы показать ему все его ничтожество.
А чудесное самообольщение -- "завоеванная любовь", то, что на несколько
мгновений утешило его среди кошмаров этой бессонной и, может быть, последней
ночи, -- он теперь понимал, что это такое. Это было просто безумие,
тщеславный бред. Так этому человеку, отрезвленному благополучным исходом
дуэли, жизнь предстала вдруг лишенной всякой привлекательности только
потому, что ей больше ничто не угрожало.
Он подошел к дому сзади через огород и поэтому не заметил царившего в
нем смятения. Он не встретил ни души. Только когда он уже тихонько шел по
коридору, он обнаружил, что в доме не спят и что в нем царит необычная
суета. Внизу среди беспорядочной беготни раздавались возгласы, окликали
кого-то из слуг. Он с беспокойством увидел, что дверь в его комнату
распахнута настежь, хотя ставни окон были закрыты. Он надеялся, что никто не
заметил его утренней экскурсии, и подумал, что это, может быть, кто-нибудь
из слуг вошел в его комнату. Но в солнечном свете сквозь щели ставен он
увидел на своем низком диване какой-то ком, который потом принял очертания
двух женщин в объятиях друг у дружки. Шепот, загадочно прерываемый
стенаниями и слезами, доносился от этой необыкновенной групы. Генерал д'Юбер
дернул и распахнул настежь ставни ближайшего окна. Одна из женщин вскочила.
Это была его сестра. С распущенными волосами, закинув руки над головой, она
минуту стояла неподвижно и затем с криком бросилась ему в объятия. Он обнял
ее, но тут же сделал попытку высвободиться. Другая женщина не двигалась.
Наоборот, она, казалось, старалась совсем прильнуть к дивану и зарывалась
лицом в подушки. У нее тоже были распущенные волосы, восхитительно
белокурые! Генерал д'Юбер узнал их, замирая от волнения. Мадемуазель де
Вальмассиг! Адель! В слезах! Он страшно испугался и наконец решительно
вырвался из объятий сестры. Тогда мадам Леони, взмахнув рукавом пеньюара,
протянула свою красивую обнаженную руку и трагическим жестом показала на
диван:
-- Эта бедная девочка с перепугу бросилась из дому бегом! Бежала две
мили, не останавливаясь!
-- Что же такое случилось? -- спросил генерал д'Юбер тихим,
взволнованным голосом. Но мадам Леони продолжала громко:
-- Она подняла трезвон, ударила в большой колокол у ворот! Весь дом
подняла на ноги! Мы все еще спали. Ты представляешь себе, какой ужас? Адель,
моя дорогая, сядьте!
Лицо генерала д'Юбера отнюдь не свидетельствовало о том, что он себе
что-то "представляет". Однако из всех этих бессвязных восклицаний ему
почему-то вдруг вообразилось, что его будущая теща внезапно скончалась. Но
он сейчас же отогнал от себя эту мысль, Нет, он не мог представить себе