Джозеф Конрад. Тайфун

-----------------------------------------------------------------------
М., "Правда", 1989. Пер. - А.Кривцова.
OCR & spellcheck by HarryFan, 17 October 2000
-----------------------------------------------------------------------

1

Лицо Мак-Вира, капитана парохода "Нянь-Шань", по закону материального
отражения, точно воплощало его духовный облик; его нельзя было назвать ни
энергичным, ни глупым; ярких характерных черт в нем не было, - самое
обыкновенное невыразительное и спокойное лицо.
Пожалуй, иногда в нем можно было подметить какую-то застенчивость: в
деловых конторах на берегу он обычно сидел с опущенными глазами, загорелый
и улыбающийся. Когда же он поднимал глаза, видно было, что они у него
голубые, а взгляд прямой. Волосы, белокурые и очень тонкие, словно каемкой
пушистого шелка охватывали лысый купол его черепа от виска до виска. Усы,
огненно-рыжие, походили на медную проволоку, коротко подстриженную над
верхней губой; как бы тщательно он ни брился, огненно-металлические
отблески пробегали по его щекам всякий раз, как он поворачивал голову.
Роста он был, пожалуй, ниже среднего, слегка сутуловатый, и такой
коренастый, что, казалось, костюм всегда чуточку его стеснял. Похоже было
на то, что он не мог постигнуть требования различных широт, а потому и
носил всегда коричневый котелок, коричневый костюм и неуклюжие черные
башмаки. Такое одеяние, предназначавшееся для гавани, придавало этому
плотному человеку вид натянутый и нелепо франтоватый. На жилете его
красовалась тоненькая серебряная цепочка, а сходя на берег, он всегда
сжимал своим сильным волосатым кулаком ручку элегантного зонтика; этот
зонтик был самого высшего качества, но обычно не бывал свернут. Молодой
Джакс, старший помощник, провожая своего капитана до сходней, часто с
величайшей любезностью говорил: "Разрешите мне, сэр" - и, почтительно
завладев зонтом, поднимал его, встряхивая складки, в одну секунду
аккуратно свертывал и возвращал капитану; все это он проделывал с такой
торжественно-серьезной физиономией, что мистер Соломон Раут, старший
механик, куривший у люка свою утреннюю сигару, отворачивался, чтобы скрыть
улыбку. "О! Да! Зонт... Спасибо, Джакс, спасибо", - благодарно бормотал
капитан Мак-Вир, не поднимая глаз.
Воображения у него было ровно столько, сколько требовалось на каждый
текущий день, и потому он был спокойно уверен в себе. По этой же причине в
нем не было ни капли тщеславия. Только наделенное воображением начальство
бывает обидчиво, высокомерно, и ему трудно угодить, но каждое судно, каким
командовал капитан Мак-Вир, было плавучей обителью мира и гармонии. По
правде сказать, он так же неспособен был отдаться полету фантазии, как не
может часовщик собрать хронометр, пользуясь вместо необходимых
инструментов двухфунтовым молотком и пилой. Однако даже пресная жизнь
людей, всецело преданных голым фактам - и только фактам, - имеет свою
таинственную сторону. Так, например, нельзя понять, что побудило капитана
Мак-Вира, примерного сына мелкого торговца колониальными товарами в
Белфасте, уйти в море. А ведь именно это он и сделал, когда ему
исполнилось пятнадцать лет. Размышляя о подобном факте, вы невольно
представляете себе гигантскую властную и невидимую руку, просунувшуюся в
земной муравейник, хватающую людей за плечи, сталкивающую их головами,
влекущую бессознательные толпы на неведомые пути, к непостижимым целям.
Отец, в сущности, так и не простил ему такого непослушания и глупости.
"Мы обошлись бы и без него, - говаривал он впоследствии, - но у нас
торговое дело. А ведь он - единственный сын!" Мать долго плакала после его
исчезновения. Так как ему не пришло в голову, уходя, оставить записку, его
считали умершим в течение восьми месяцев, пока не пришло его первое письмо
из Талькагуано. Письмо было короткое и заключало, между прочим, следующее
сообщение: "Во время плавания погода стояла очень хорошая". Но, очевидно,
автор письма придавал значение лишь одному факту: в самый день написания
письма капитан принял его в судовую команду простым матросом. "Потому что
я умею работать", - объяснил он. Мать снова горько заплакала, а отец
выразил свои чувства замечанием: "Том - осел". Отец был человек тучный и
обладал даром посмеиваться исподтишка; этим он до конца своей жизни и
донимал сына, к которому относился с жалостью, словно считал его дурачком.
Своих домашних Мак-Вир, в силу необходимости, навещал редко; в течение
многих лет он посылал родителям письма, в которых уведомлял их о своих
успехах и странствиях по лицу земли. В этих посланиях встречались такие
фразы: "Здесь стоит сильная жара". Или: "В первый день рождества в четыре
часа пополудни мы повстречались с айсбергами". И старики познакомились с
названиями многих кораблей; с именами шкиперов, командовавших ими; с
именами шотландских и английских судовладельцев; с названиями морей,
океанов, проливов и мысов; с чужеземными названиями портов, откуда вывозят
лес, хлопок или рис; с названиями островов, с именем молодой жены их сына.
Ее звали Люси. Ему и в голову не пришло упомянуть, считает ли он это имя
красивым. А потом старики умерли.
Великий день свадьбы Мак-Вира наступил сейчас же вслед за великим днем,
когда он получил первое свое командование.
Все эти события произошли за много лет до того утра, когда, стоя в
штурманской рубке парохода "Нянь-Шань", он созерцал падение барометра,
которому не имел причины не доверять. Падение - принимая во внимание
совершенство инструмента, время года и положение судна на земном шаре -
носило характер зловеще-пророческий; но красная физиономия капитана не
выражала ни малейшего волнения. Зловещие предсказания не имели для него
значения, и он неспособен был понять смысл пророчества, пока последнее не
исполнилось под самым его носом. "Барометр упал, что и говорить... -
подумал он. - Должно быть, поблизости разыгралась на редкость скверная
буря".
"Нянь-Шань" шел с юга в порт Фучжоу с кое-каким грузом в нижнем трюме и
двумястами китайских кули, возвращавшихся в свои родные деревни в
провинции Фуцзянь после нескольких лет работы в различных тропических
колониях. Утро было ясное; маслянистое, тусклое море волновалось; а на
небе виднелось странное белое туманное пятно, похожее на нимб вокруг
солнца. Весь бак был усеян китайцами; мелькали темные одежды, желтые лица,
косы; блестели обнаженные плечи, потому что ветра не было и стояла
томительная жара. Кули валялись на палубе, болтали, курили или
перевешивались за борт; иные, втаскивая на палубу воду, обливали друг
друга; кое-кто спал на люках; небольшие группы из пяти-шести человек
сидели на корточках вокруг железных подносов с тарелками риса и крохотными
чашечками. Каждый кули вез с собой все свое имущество - деревянный сундук
с висячим замком и с медной обшивкой на углах; здесь были сложены плоды
его трудов: кое-какая праздничная одежда; палочки ароматического вещества;
быть может, немного опиума; какой-нибудь хлам, почти ничего не стоящий;
маленькая кучка серебряных долларов, заработанная на угольных шаландах,
выигранная в игорных домах или нажитая мелкой торговлей, вырытая из земли,
в поте лица добытая на рудниках, на железных дорогах, в смертоносных
джунглях, под тяжестью непосильной ноши, собранная терпеливо, заботливо
охраняемая, любимая неистово.
Часов в десять от Формозского пролива пошли поперечные волны, не очень
тревожа пассажиров-китайцев, так как "Нянь-Шань", со своим плоским дном и
широким бимсом, пользовался репутацией парохода исключительно устойчивого.
Мистер Джакс, расчувствовавшись на суше, громогласно заявлял, что
"старушка - красавица и умница". Капитану Мак-Виру никогда бы и в голову
не пришло выражать свое благосклонное мнение о корабле так громко и так
оригинально.
Судно, несомненно, было хорошее и отнюдь не старое. Его построили в
Думбартоне меньше трех лет назад, по заказу торговой фирмы в Сиаме - "Сигг
и Сын". Когда судно было спущено на воду, совершенно законченное и готовое
приступить к работе, строители созерцали его с гордостью.
- Сигг просил нас раздобыть надежного шкипера, - заметил один из
компаньонов.
А другой, подумав секунду, сказал:
- Кажется, Мак-Вир сейчас на суше.
- В самом деле? В таком случае, телеграфируйте ему немедленно. Это
самый подходящий человек, - заявил, ни на минуту не задумываясь, старший
компаньон.
На следующее утро перед ними предстал невозмутимый Мак-Вир, прибывший
из Лондона с ночным экспрессом, после прощания с женой, весьма
сдержанного, несмотря на неожиданный отъезд. Ее родители некогда знавали
лучшие дни.
- Осмотрим вместе судно, капитан, - сказал старший компаньон.
И трое мужчин отправились обследовать "Нянь-Шань" с носа до кормы и с
кильсона до клотов двух его приземистых мачт.
Капитан Мак-Вир начал с того, что повесил свой пиджак на ручку парового
брашпиля, являвшегося последним словом техники.
- Дядя дал о вас самый благоприятный отзыв: со вчерашней почтой он
отправил письмо нашим добрым друзьям, мистерам Сигг, и, несомненно, они и
в дальнейшем оставят за вами командование, - заметил младший компаньон. -
Когда вы будете плавать у берегов Китая, капитан, вы сможете гордиться
тем, что командуете самым послушным судном, - прибавил он.
- Да? Благодарю вас, - промямлил Мак-Вир.
На него такая перспектива производила не большее впечатление, чем
красота широкого ландшафта на подслеповатого туриста. Затем глаза его
остановились на секунду на замке двери, ведущей в каюту; сразу
заинтересовавшись, он приблизился к двери и энергично задергал ручку, тихо
и очень серьезно приговаривая:
- Никому не следует теперь доверять. Замок новехонький, а никуда не
годится. Заедает. Видите? Видите?
Как только компаньоны вернулись к себе в контору, племянник с легким
презрением заметил:
- Вы расхваливали этого парня мистерам Сигг. Что вы в нем нашли?
- Согласен, что он нимало не похож на твоего воображаемого шкипера.
Должно быть, ты это хотел сказать? - коротко отрезал старший компаньон. -
Где десятник тех столяров, которые работали на "Нянь-Шане"?.. Входите,
Бейтс. Как это вы не досмотрели? В двери каюты неисправный замок. Капитан
заметил, как только взглянул на него. Распорядитесь, чтобы немедленно
заменили другим. Знаете, в мелочах, Бейтс... в мелочах...
Замок заменили, и через несколько дней "Нянь-Шань" отошел на Восток.
Мак-Вир не сделал больше ни одного замечания о судне, и никто не слыхал от
него ни единого слова, указывающего на то, что он гордится своим судном,
благодарен за назначение или радуется видам на будущее.
Мак-Вира нельзя было назвать ни словоохотливым, ни молчаливым, но для
разговоров он находил очень мало поводов. Эти поводы, конечно, доставляло
исполнение служебных обязанностей: приказы, распоряжения и так далее; но к
прошлому, раз покончив с ним, он уже не возвращался; будущее для него еще
не существовало; а повседневные события комментариев не требовали, ибо
факты могли говорить сами за себя с ошеломляющей точностью.
Старый мастер Сигг любил людей немногословных, таких, с которыми "вы
можете быть спокойны: им не придет в голову нарушать полученные
инструкции". Мак-Вир этому требованию удовлетворял, а потому и остался
капитаном "Нянь-Шаня" и занялся навигацией в китайских морях. Судно вышло
под английским флагом, но спустя некоторое время представители фирмы Сигг
сочли более целесообразным переменить этот флаг на сиамский.
Узнав о предполагавшемся поднятии сиамского флага, Джакс заволновался,
словно ему нанесли личное оскорбление. Он бродил, бормоча что-то себе под
нос и время от времени презрительно посмеиваясь.
- Вы только представьте себе нелепого слона из Ноева ковчега на флаге
нашего судна! - сказал он однажды, просовывая голову в машинное отделение.
- Черт бы меня побрал, если я могу это вынести! Я откажусь от места. А вы
что скажете, мистер Раут?
Старший механик только откашлялся с видом человека, знающего цену
хорошему месту.
В первое утро, когда новый флаг взвился над кормой "Нянь-Шаня", Джакс
стоял на мостике и с горечью созерцал его. Некоторое время он боролся со
своими чувствами, а потом заметил:
- Чудно плавать под таким флагом, сэр.
- В чем дело? Что-нибудь неладно с флагом? - осведомился капитан
Мак-Вир. - А мне кажется, все в порядке.
И он подошел к поручням мостика, чтобы получше разглядеть флаг.
- Ну, а мне он кажется странным! - с отчаянием выпалил Джакс и убежал с
мостика.
Такое поведение удивило капитана Мак-Вира. Немного погодя он спокойно
прошел в штурманскую рубку и раскрыл международный код сигналов на той
странице, где стройными пестрыми рядами вытянулись флаги всех наций. Он
пробежал по ним пальцем, а дойдя до сиамского, очень внимательно
всмотрелся в красное поле и белого слона. Ничего не могло быть проще, но
для большей наглядности он вынес книгу на мостик, чтобы сравнить цветной
рисунок с подлинным флагом на флагштоке. Когда Джакс, исполнявший в тот
день свои обязанности с видом сдержанно-свирепым, очутился случайно на
мостике, капитан заметил:
- Флаг такой, каким ему полагается быть.
- Вот как! - пробормотал Джакс, опускаясь на колени перед палубным
инструментальным ящиком и злобно извлекая оттуда запасной лотлинь.
- Да. Я проверил по книге. В длину вдвое больше, чем в ширину, а слон
как раз посредине. Ведь эти береговые должны знать, как делать местный
флаг. Уж это само собой разумеется... Вы ошиблись, Джакс...
- Да, сэр... - начал Джакс, возбужденно вскакивая, - все, что я могу
сказать, это...
Дрожащими руками он ощупывал бухту линя.
- Ничего, ничего! - успокоил его капитан Мак-Вир, тяжело опускаясь на
маленький брезентовый складной стул, весьма им любимый. - Вам нужно только
следить за тем, чтобы не подняли слона вверх ногами, пока еще не привыкли
к нему...
Джакс швырнул новый лотлинь на бак, громко крикнул:
- Боцман, сюда! Не забудьте его вымочить! - Затем с величайшей
решимостью повернулся к своему капитану.
Но капитан Мак-Вир, удобно положив локти на поручни мостика, продолжал:
- ...потому что, полагаю, это было бы понято, как сигнал бедствия. Как
вы думаете? Я считаю, что с этим слоном нужно обращаться так же, как и с
английским флагом...
- В самом деле?! - заревел Джакс так громко, что все бывшие на палубе
поглядели на мостик. Потом он вздохнул и, с неожиданной покорностью,
кротко сказал: - Да, что и говорить, зрелище было бы прискорбное.
Позже он конфиденциально обратился к старшему механику:
- Послушайте-ка, я вам расскажу о последней выходке нашего старика!
Мистер Соломон Раут (большей частью именуемый "Длинный Сол", "Старый
Сол" или "Отец Раут") почти всегда оказывался выше всех ростом на борту
любого корабля, где он служил; поэтому он приобрел привычку наклоняться не
спеша, со снисходительным видом. Волосы у него были редкие, рыжеватые,
щеки плоские и бледные, руки костлявые, длинные и тоже бледные, словно он
всю свою жизнь не видел солнца.
Он улыбнулся с высоты своего роста Джаксу, продолжая курить и спокойно
глядеть по сторонам с видом добродушного дядюшки, снисходительно
выслушивающего болтовню возбужденного школьника. Рассказ немало его
позабавил, но он только спросил бесстрастно:
- И вы отказались от своей должности?
- Нет! - крикнул обескураженный Джакс, устало повышая голос, чтобы
перекричать хриплый скрежет лебедок "Нянь-Шаня".
Работали все лебедки, подхватывая стропы с грузом и поднимая их высоко,
до конца длинных подъемных стрел, - казалось, для того только, чтобы затем
беззаботно дать им сорваться. Грузовые цепи стонали в ручных лебедках, с
бряцанием ударялись о края люков, звенели за бортом, все судно
содрогалось, а длинные серые бока его дымились в облаках пара.
- Нет, - крикнул Джакс, - не отказался! Что толку! С таким же успехом я
мог преподнести свою отставку вот этой переборке! Не думаю, чтобы такому
человеку можно было хоть что-нибудь втолковать. Он просто ошеломляет меня.
В этот момент капитан Мак-Вир, вернувшийся с берега, появился на палубе
с зонтом в руке, в сопровождении печального и сдержанного китайца,
следовавшего за ним по пятам также с зонтом и в шелковых туфлях на
бумажной подошве.
Капитан "Нянь-Шаня", говоря едва слышно и по обыкновению глядя на свои
сапоги, сообщил, что в этот рейс необходимо будет заехать в Фучжоу. Затем
он высказал пожелание, чтобы мистер Раут позаботился развести пары завтра,
ровно в час пополудни. Он сдвинул шляпу на затылок, чтобы вытереть лоб, и
при этом заметил, что терпеть не может сходить на берег. Мистер Раут,
возвышавшийся над ним, не удостоил произнести ни слова и сумрачно курил,
упершись правым локтем в ладонь левой руки. Далее тем же пониженным
голосом было отдано распоряжение Джаксу очистить межпалубный трюм от
груза. Туда нужно будет поместить двести человек кули. "Компания Бен-Хин"
отправляет эту партию на родину. Провиант - двадцать пять мешков рису -
будет доставлен сейчас на сампане. Все кули прослужили семь лет, говорил
капитан Мак-Вир, и у каждого есть сундук из камфарного дерева. Нужно
поставить на работу плотника: пусть прибьет трехдюймовые планки вдоль
нижней палубы на корме и на носу, чтобы эти ящики не сдвинулись с места во
время плавания. Джаксу немедленно следует заняться этим делом. "Вы
слышите, Джакс?.." Этот китаец поедет до Фучжоу, будет переводчиком. Он -
клерк "Компании Бен-Хин" и хотел бы осмотреть помещение, предназначенное
для кули. Пусть Джакс проводит его на нос... "Вы слышите, Джакс?"
Джакс в соответствующих местах вежливо, без всякого энтузиазма
вставлял: "Да, сэр", потом бросил китайцу: "Иди, Джон. Твой смотреть", - и
тот немедленно последовал за ним по пятам.
- Твой хочет смотреть, твой смотрит, - сказал Джакс, плохо усваивавший
иностранные языки и сейчас безжалостно коверкавший английский жаргон. Он
показал на открытый люк: - Каждый кули свой мести спать. Понял?
Джакс имел вид суровый, но не враждебный. Китаец, грустный и
безмолвный, заглянул в темный люк; казалось, он стоит у края зияющей
могилы.
- Дождь нет там, внизу, - понял? - указывал Джакс. - Хорошая погода -
кули идет наверх, - продолжал он, воодушевляясь. - Делает так: п-у-у-у-у!
- он выпятил грудь и раздул щеки. - Понял, Джон? Дышать свежий воздух.
Хорошо. А? Кули мыть свои штаны, кушать наверху. Понял, Джон?
Он подсевал губами и выразительно покрутил руками, изображая стирку
белья. Китаец, скрывая под кротким, меланхолическим видом свое недоверие к
этой пантомиме, переводил миндалевидные глаза с Джакса на люк и обратно.
- Осень холосо, - произнес он безутешным шепотом и плавно понесся по
палубе, ловко избегая попадавшиеся на пути препятствия. Наконец он исчез,
низко пригнувшись под стропом с десятью рогожными мешками, наполненными
каким-то дорогим товаром и издававшими отвратительный запах.
Тем временем капитан Мак-Вир поднялся на мостик и вошел в штурманскую
рубку, где его ждало письмо, начатое два дня назад. Эти длинные письма
начинались словами: "Моя дорогая жена", и стюард, отрываясь от мытья полов
и стирания пыли с хронометров, то и дело урывал минутку, чтобы заглянуть в
них. Они интересовали его значительно больше, чем могли бы заинтересовать
женщину, для которой предназначались; объяснялось это тем, что в письмах с
мельчайшими подробностями изображались все события плавания "Нянь-Шаня".
Капитан, верный фактам, - только они и доходили до его сознания, -
добросовестно трудился, излагая их на многих страницах. Дом с красивым
портиком, куда адресовались эти письма, находился в северном пригороде;
перед окнами был крохотный садик, а в парадной двери красовалось цветное
стекло. За этот дом он платил сорок пять фунтов в год и не считал арендную
плату слишком высокой, ибо миссис Мак-Вир - претенциозная особа с тощей
шеей и презрительной миной - считалась леди и была признана соседями за
таковую. У нее была одна тайна: она смертельно боялась, как бы ее супруг
не вернулся с намерением навсегда остаться дома. Под той же крышей
проживали еще дочь Лидия и сын Том. Эти двое были едва знакомы с отцом.
Они знали его как редкого гостя, привилегия которого - курить по вечерам в
столовой трубку и спать в доме. Долговязая девочка, пожалуй, стыдилась
его, а мальчик был к нему откровенно равнодушен и проявлял это чувство с
восхитительной прямотой, свойственной его возрасту.
А капитан Мак-Вир писал домой с берегов Китая двенадцать раз в год и
выражал странное желание, чтобы о нем "напоминали детям"; подписывался он
всегда - "твой любящий супруг" - с таким спокойствием, словно эти слишком
привычные слова совершенно стерлись от употребления и потеряли всякий
смысл.
Китайские моря - Северное и Южное - узкие моря. Они полны повседневных
красноречивых фактов: острова, песчаные отмели, рифы, быстрые и изменчивые
течения говорят сами за себя, и всякому" моряку их язык кажется понятным и
точным. На капитана Мак-Вира, знающего цену реальным фактам, их речь
возымела такое действие, что он забросил свою каюту внизу и целые дни
проводил на мостике судна, часто обедал наверху, а спал в штурманской
рубке. Здесь же сочинял он и свои письма домой. В каждом письме, без
исключения, встречалась фраза: "В этот рейс погода стояла очень хорошая",
или подобное же сообщение в несколько иной форме. И эта удивительно
настойчивая фраза отличалась тою же безупречной точностью, как и все
остальное письмо.
Мистер Раут также писал письма, только никто на борту не знал, каким
многословным он мог быть с пером в руках, ибо у старшего механика хватало
смекалки запирать свой письменный стол. Жена наслаждалась его слогом. Были
они бездетны, и миссис Раут, крупная веселая сорокалетняя женщина с пышным
бюстом, проживала в маленьком коттедже близ Теддингтона вместе с беззубой
и почтенной матерью мистера Раута. С загоревшимися глазами она пробегала
свою корреспонденцию за завтраком, а интересные места радостно выкрикивала
во весь голос, чтобы ее услышала глухая старуха. Вступлением к каждой
выдержке служил предупреждающий крик: "Соломон говорит!" Она имела
обыкновение выпаливать изречения Соломона также и чужим людям, приводя их
в изумление незнакомым текстом и шутливым тоном этих цитат. Однажды в
коттедж явился с визитом новый викарий. Миссис Раут улучила минутку
сообщить ему:
- Как говорит Соломон: "Механики, отправляясь в море, созерцают чудеса
морской жизни..." - но, заметив изменившееся лицо гостя, остановилась и
вытаращила глаза.
- Соломон... О!.. Миссис Раут, - заикаясь, выговорил молодой человек и
сильно покраснел, - должен сказать, я не...
- Это мой муж! - закричала она и откинулась на спинку стула.
Поняв, в чем соль, она неудержимо захохотала, прикрыв глаза носовым
платком, а викарий силился выдавить улыбку, - в жизнерадостных женщинах он
ничего не понимал и теперь был глубоко убежден, что видит перед собой
безнадежно помешанную. Впоследствии они очень подружились: узнав, что она
не хотела быть непочтительной, он стал считать ее весьма достойной особой,
а со временем научился стойко выслушивать мудрые изречения Соломона.
- "Для меня, - так цитировала она своего Соломона, - куда лучше, когда
шкипер скучнейший болван, а не плут. С дураком можно иметь дело, а плут
проворен и увертлив".
Такое легкомысленное обобщение было сделано на основании лишь одного
отдельного случая: несомненная честность капитана Мак-Вира отличалась
тяжеловесностью глиняной глыбы.
Что же касается мистера Джакса, - неспособный к обобщениям, неженатый и
непомолвленный, он по-иному изливал свои чувства старому приятелю, с
которым служил прежде на одном судне; в настоящее время этот приятель
исполнял обязанности второго помощника на борту парохода, совершавшего
рейсы в Атлантическом океане.
Прежде всего мистер Джакс настаивал на преимуществах плавания в
восточных морях, намекая, что это много лучше, чем служить в Атлантике. Он
превозносил небо, море, суда и легкую жизнь на Дальнем Востоке. Пароход
"Нянь-Шань", по его словам, не имел себе равных.
"У нас нет расшитых золотом мундиров, - писал он, - но зато мы все
здесь, как братья. Обедаем все за общим столом дружно и живем, как
бойцовые петухи... Ребята из черной роты - приличные парни, а старина Сол,
старший механик, - молодчина! Мы с ним большие друзья. Что же касается
нашего старика, то более тихого шкипера ты не найдешь. Иногда кажется, что
у него не хватает ума разобрать, где непорядок. И, однако, это неверно. Он
командует уже много лет. Глупостей он не делает и управляет своим судном,
никому не надоедая. Мне кажется, у него не хватает мозгов искать
развлечения в ссорах. Его слабостями я не пользуюсь. Считаю это
недопустимым. За пределами своих обязанностей он как будто понимает не
больше половины того, что ему говорят. Над этим мы иногда посмеиваемся;
но, в общем, скучно быть с таким человеком во время долгого плавания.
Старина Сол уверяет, что капитан не очень разговорчив. Неразговорчив? О
боже! Да он никогда не говорит! Как-то я разболтался под его мостиком с
одним из механиков - а он, должно быть, нас слышал. Когда я поднялся на
мостик принять вахту, он вышел из рубки, осмотрелся по сторонам, глянул на
боковые огни, бросил взгляд на компас, скосил глаза на звезды. Это он
проделывает регулярно. Потом спросил: "Это вы разговаривали только что у
борта?" - "Да, сэр". - "С третьим механиком?" - "Да, сэр". Он отошел на
правый борт и сел на маленький складной стул; в течение получаса он не
издавал ни единого звука, разве что чихнул один раз. Потом, немного