– Не скромничайте. Я действительно восхищаюсь вами. Ведь я только положила папку на стол, даже не сказала, что там нужно найти протокол вскрытия трупа. Папка лежала на моем столе два месяца, а я ничего не обнаружила. И вдруг внезапно осенило.
– Проблеск гениальности, – усмехнулся майор.
– Опять вы мучаете меня этой гениальностью. – Но девушка отнюдь не обиделась на комплимент. Наоборот, ей стало приятно, что его сделал именно Зайончковский, человек, который так неохотно принял ее в Забегово.
– Еще раз прошу вас, будьте осторожны. У него есть пистолет, из которого он застрелил двоих. То, что он левша, ему отнюдь не помешало.
– Он сам ко мне придет.
– Понимаю. Но и здесь нужна будет охрана. Позвольте мне этим заняться.
– Слушаюсь! – Девушка, пряча улыбку, встала по стойке «смирно».
В этот день вопреки своей привычке комендант держал дверь из кабинета в секретарскую не полузакрытой, а широко открытой. А в кабинете у стены, чтобы их не было видно из секретарской, сидели сержант Щигельский и капрал Вонсиковский.
Без четверти двенадцать в секретарскую вошел Юзеф Кунерт с чем-то завернутым в газету.
– Я к пани поручнику.
– Пожалуйста. В ту дверь, – Зося показала на кабинет, где находилась Шливиньска. – Бася с нетерпением ждет эти туфельки.
Сапожник пошел в указанном направлении, а майор с двумя подчиненными за ним.
Кунерт открыл дверь. Шливиньска была в кабинете одна. Она сидела за столом, заваленным бумагами.
– Добрый день. Я принес туфли.
– Большое спасибо, пан Бунерло. Прошу садиться.
Сверток выпал из рук сапожника. Он стоял посреди кабинета как громом пораженный. Даже не заметил, что следом за ним вошли Зайончковский и два милиционера. Вонсиковский на всякий случай держал в руке пистолет.
– Вы знаете? – выдавил из себя старый сапожник.
– Да, знаю.
– Как вы это узнали? – Кунерт уже овладел собой. Два милиционера подошли к сапожнику и умело его обыскали.
– При мне нет оружия. – Кунерт попробовал усмехнуться.
– Прошу сесть. – Шливиньска снова показала на стул, стоящий у стола. – Игра закончена. Вы проиграли, Бунерло.
– Я проиграл двадцать восемь лет назад, а сейчас мне уже все равно. Но как вы узнали?..
– Это было нелегко. Однако нет преступлений, которые бы не оставляли следов. Вначале вы были вне всяких подозрений. Да и кто мог подумать на безобидного сапожника, старого человека, который весь день сидит у окна своей мастерской и усердно чинит обувь. Сначала вы добились своего: все решили, что действует сумасшедший, маньяк. Однако я поняла, что эти преступления не дело рук сумасшедшего, а простой камуфляж одного убийства. Я изучила прошлое всех убитых. Оно не было безоблачным. Но одна биография отличалась от остальных. Тополевский – настоящий бандит, двойной убийца. Он зверски мучил свои жертвы, чтобы вырвать у них тайну – где они прячут золото. А потом выдал подручных, чтобы самому смыться со всей добычей. Отпечатки пальцев, оставшиеся в деле о том, давнем преступлении, и те, которые принадлежали убитому садоводу, не оставляли ни малейшего сомнения: именно его хотел уничтожить «алфавитный убийца». Он носил в сердце жажду мести двадцать восемь лет.
– Этот человек заслужил еще более страшную смерть.
– Ни я, ни тем более вы, пан Бунерло, не можем быть судьями, – сурово заметила Шливиньска. – А теперь о том, как я вышла на вас. Когда я узнала правду о Владиславе Червономейском, легко стало ответить на следующий вопрос: кто прежде всего был заинтересован в убийстве этого человека? Поездка во Вроцлав и изучение дела об убийстве Генрика и Эммы Ротвальдов дали мне ответ: Владимир Ковалевский и Юзеф Бунерло. Естественно, следовало иметь в виду также кого-нибудь из родственников убитых, но прежде всего надо было как можно скорее отыскать этих двоих. Мы установили, что оба много лет провели в тюрьме, один в Равиге, второй во Вронках. Оба были освобождены, так как амнистия заменила им пожизненное заключение пятнадцатью годами лишения свободы. Ковалевский отсидел на год меньше, за хорошее поведение. Мы проследили за дальнейшей судьбой этих людей. Бунерло пытался вернуться к работе по специальности строительного техника. Однако его постоянно преследовали неудачи. Он часто менял работу и наконец в 1969 году, как мы выяснили, покончил жизнь самоубийством. У берега Вислы нашли его одежду, документы, письмо к родственникам и записку для милиции, в которых он объяснял, что толкнуло его на столь отчаянный шаг.
Сапожник усмехнулся, но ничего не сказал.
– Нам остался Ковалевский. Мы его нашли, здесь, недалеко, в Нысе. Он также не сменил профессию, опять сел за руль. Но ему больше повезло в жизни.
– Он был моложе, а это много значит. Молодому легче выдержать удары судьбы, – вставил сапожник.
– Возможно, – согласилась Шливиньска. – Он встретил девушку, которая, несмотря на его прошлое, полюбила его; они поженились. У них двое детей, хорошая квартира в новом районе Нысы. Ковалевский работает водителем в оптовом складе фирмы «Сполем». Раз или два в неделю он приезжает в Забегово, привозит в наш магазин товары со склада.
– Да? Никогда его не встречал.
– Просто потому, что не искали его так, как Владислава Червономейского. К Ковалевскому у вас не было никаких претензий. Более того, на суде вы пытались его защитить.
– Он был моложе и еще глупее меня. Я хотел, чтобы по крайней мере он выжил. На себе я уже тогда поставил крест и действительно удивился, когда в тюрьме узнал, что Верховный суд заменил нам обоим смертную казнь пожизненным заключением. А я еще злился, почему так долго не исполняют приговор. Ожидание казалось мне хуже смерти.
– Сначала, – продолжала Шливиньска, – Владимир Ковалевский был нашим главным и единственным подозреваемым. И нас, и его от ошибок и больших неприятностей спас его рост. Больше ста девяноста сантиметров.
Ведь баллистическая экспертиза установила, что в Червономейского стрелял человек ростом не больше ста семидесяти сантиметров. Кроме того, у Ковалевского не нашли пистолета.
– У меня тоже не найдете. Если только сам вам не покажу.
– Найдем. У той низкой табуретки, на которой вы ремонтируете обувь, слишком толстое сиденье. Должно быть, в нем тайник. Интересно, что там есть еще кроме пистолета?
– Да вы все знаете! – с удивлением отметил Кунерт, он же Бунерло.
– Не все и не всегда. В вашем деле я тоже сделала несколько ошибок, причем одну серьезную. Но об этом потом. Итак, мы исключили Ковалевского из списка подозреваемых. Однажды, наблюдая за вами из окна кабинета, я отметила, что вы левша – всегда держите обувь в правой руке, а молоток в левой. Но в материалах дела нигде не значилось, что Винцента Адамяка убил левша. Я обнаружила эту ошибку следствия только три дня назад. Именно тогда вы снова привлекли мое внимание. Я привезла из Вроцлава фотографию отпечатков пальцев Юзефа Бунерло и теперь могла проверить, совпадают ли они с отпечатками пальцев Юзефа Кунерта. Вы чинили туфли майора и оставили на них следы своих папиллярных линий.
– Понимаю, – догадался сапожник. – Вот почему вы не дали мне тогда навести глянец на туфли, буквально вырвали их у меня из рук, сказав, что майор уже злится.
– Вот именно. Протирая туфли бархоткой, вы стерли бы с них следы. Я принесла обувь в комендатуру, и техник сразу же снял с них отпечатки пальцев. Мы сравнили их с теми, вроцлавскими. Они оказались идентичными. Но даже этого мне было мало. Я послала две телеграммы, во Вронки и Варшаву. Вчера пришли ответы. Во Вронках помнят заключенного Бунерло, а также то, что он много лет назад работал в местной обувной мастерской и отличался высокой квалификацией в этом деле. Варшава ответила, что трупа самоубийцы не нашли. Круг следствия замкнулся, но вы оказались в самом его центре.
Поручника слегка утомило долгое объяснение. Тут неожиданно в разговор вступил майор.
– Вы совершили еще одну ошибку, Бунерло.
– Какую?
– После инсценировки самоубийства вы вынуждены были подделать свои документы – паспорт и, естественно, метрику. Вы постарались сделать то, что обычно делают в таких случаях: возможно меньшими исправлениями оригинала внести возможно большие изменения. Имя вы оставили, как и все другие данные – дату и место рождения, имена отца и матери, ее девичью фамилию. Это была бы очень большая работа, а результат ее сразу мог броситься в глаза первому же сотруднику паспортного отдела. Кроме того, подделыватели часто забывают об этих данных. Оставляя их без изменения, они не совершают крупной ошибки. Вы тоже ограничились лишь изменением фамилии «Бунерло».
Сапожник снова усмехнулся и ничего не ответил на аргументацию Зайончковского. Пожалуй, этот человек уже смирился со своей судьбой.
– Фамилию было относительно просто подделать, – продолжал майор. – Достаточно слегка подтереть оба закругления буквы «В», чтобы переделать ее в заглавную «К». С шестой буквой, малой «1», не было никаких хлопот. Нужно было только немного сместить косую черту, сделав ее горизонтальной, чтобы получилась буква «t». Что касается окончания «о», то не оставалось ничего другого, кроме как убрать его совсем. Итак, вы превратили «Bunerlo» в «Kunert».
Барбара Шливиньска с уважением смотрела на майора. Ей не пришло в голову ничего подобного. Она вообще не задумывалась над тем, каким способом сапожник раздобыл новые документы.
– На вашем паспорте много штампов. Вы очень часто меняли место жительства, пан Кунерт. Это тоже известный способ заметания следов. Риск есть только при первой прописке. Последующие как бы подтверждаются предыдущими. Затем достаточно заявить в милицию о краже кошелька с деньгами и паспортом, чтобы получить новые документы, уже без следов поправок и подчисток. Так оно и было?
Сапожник кивнул.
– Дело прояснилось, – добавила поручник Шливиньска. – Вы задержаны правоохранительными органами. Завтра я допрошу вас официально после предъявления доказательств преступления.
– Я хотел бы кое-что уточнить.
– У вас будет такая возможность во время официального допроса.
Бунерло не принял отказа.
– Пани поручник была так любезна и объяснила мне, как вы добрались до моей особы. Теперь я хотел бы уточнить эту информацию, и именно сейчас, по горячим следам. Меня не волнует протокол. Просто я хочу, чтобы все знали, как было на самом деле. Только вы, а не прокурор или судья. Они меня мало интересуют.
– Говорите, – разрешил майор.
– Прежде всего я хотел бы выразить свое восхищение пани поручник. Она сумела найти и собрать все кусочки в одно целое. Признаюсь, я не предполагал, что меня вообще когда-нибудь разоблачат. Я действительно восхищен. – Бунерло говорил искренне, будто не его задержали несколько минут назад по обвинению в совершении четырех убийств, будто с ним вели дружескую беседу. – Разумеется, все происходило более или менее так, как вы это описали с паном майором.
Шливиньска, несмотря на серьезность ситуации, не могла удержаться от улыбки. Комплименты преступника в адрес следователя – такое случается редко.
– Однако я вынужден выразить решительный протест, – продолжал сапожник, – в связи с тем, что вы называете меня убийцей. Кого я убил, а? Мерзавца, который избежал возмездия и спокойно пользовался плодами своего преступления. Свой дворец, свои оранжереи и все прочее Червономейский купил за золото и бриллианты, награбленные у Ротвальдов. Я был тогда рядом с ним и знаю, что убил он их из садистского удовольствия. Не было никакой необходимости убивать этих стариков. Они никого из нас не знали, да и не узнали бы никого, потому что у нас на лицах были черные чулки. Это пани поручнику наверняка неизвестно, так как этого нет в деле. Но он хладнокровно зарезал их только потому, чтобы нас потом судили и за грабеж, и за убийство. И такой человек спокойно разгуливал по Забегово, да еще каждый ему низко кланялся! Мало того, даже если бы узнали, кто он такой и что сделал, ему уже ничего не грозило.
– Двадцатилетний срок давности, – вставил майор.
– Да. Но у меня срока давности нет. Я страдал не только в тюрьме. Потом, куда бы я ни нанимался работать – а я хороший специалист и старался изо всех сил, – всюду за мной следовала кличка «бандит». До встречи с Червономейским я был порядочным человеком. Даже во время оккупации, когда понятия добра и зла смешались, я не сделал ничего такого, чего мог бы потом стыдиться. Во Вроцлаве я оказался в первые дни после изгнания немцев. В то время богатство там просто валялось под ногами, требовалось только нагнуться. Я не взял ни булавки. Ходил в рваных ботинках, хотя обувные магазины, никем не охраняемые, стояли открытыми. Вот тут я и встретил Владислава Червономейского. Он умел говорить. Какие прекрасные перспективы красивой жизни на Западе рисовал он передо мной и Ковалевским! Путешествия в экзотические страны, очаровательные женщины. Все, о чем душа мечтает. И так легко все добыть. Хватит одного налета на врачей. У них в бронированном сейфе лежат бриллианты, крупные, как горох. Бриллианты, благодаря которым нам откроется волшебное будущее. Я долго колебался. Но в конце концов согласился. За свое согласие я заплатил цену больше, чем жизнь, то есть больше той, которую мне пришлось бы платить в случае приведения в исполнение первоначального приговора суда – смертной казни.
Бунерло, не спросив разрешения, закурил сигарету и продолжал рассказ.
– Те записки, которые милиция нашла у Вислы в Варшаве, не были инсценировкой. Я написал их, потому что действительно решил покончить с собой. Не хотелось больше мучиться. Меня как раз вынудили бросить очередную работу. Не было сил начинать все сначала. Я попрощался с белым светом и решил пойти ночью к реке и броситься в нее с моста. Когда я шел по Краковскому предместью, то увидел человека, садящегося в шикарную машину. Я сразу узнал его. Ни годы, ни элегантный костюм, ни французская, кстати, машина не помешали мне узнать его. Я узнал бы его везде, даже в аду. Подбежал к машине, но она быстро отъехала. Мне не удалось рассмотреть ее номер, так как я все время смотрел на ее владельца. Только запомнил, что это была силезская регистрация.
– «SX»? – спросил капрал Вонсиковский, который в Забегово выполнял обязанности автоинспектора.
– Я видел только «S». Вторую букву не заметил. В тот же день я пошел к знакомому адвокату. Он мне сказал о двадцатилетнем сроке давности и объяснил, что бесполезно морочить милиции голову этим делом. У Червономейского даже волос не упадет с его лысеющей башки. В ту же ночь я бросил у Вислы свой старый костюм и записку, а сам отправился искать этого человека. Тогда я и подделал свои документы, именно так, как описал майор. Однако пан майор ошибся в одном: я не менял места жительства для того, чтобы иметь как можно больше штампов в паспорте. Я просто ездил по воеводству и искал этого подонка. В тюрьме я обучился сапожному ремеслу, и теперь оно оказалось для меня лучшей профессией, позволяющей узнавать от людей что нужно. Я ведь не знал истинную фамилию убийцы Ротвальдов. Для меня он оставался Станиславом Тополевским. Я поселялся в каком-нибудь месте, ремонтировал обувь, завязывал знакомства, особенно с милицией, и внимательно присматривался к жителям всей округи. Так я оказался в Забегово и напал на след Червономейского.
Бунерло вытер со лба пот клетчатым платком.
– Тут я целых два года наблюдал за ним. Он сорвал розы, нам достались шипы. Я хорошо изучил взаимоотношения людей в этом городе, узнал, что здесь за публика. Каждый разговаривает о чем-то с сапожником в ожидании, пока будет прибита подметка. Тогда же я решил, что нужно убрать не только убийцу Ротвальдов, но и еще двух-трех мерзавцев, уверенных в своей безнаказанности и спокойно разгуливающих по Забегово. Так странно получилось, что фамилии этих людей начинали алфавит. Вы меня называете убийцей. А я убил хулигана и насильника, который и так рано или поздно кончил бы на виселице или в тюрьме. Я освободил город от страха. Ведь ни одна женщина не могла пройти в темноте через парк. Сам как-то спас одну от этих мерзавцев. А Боженцка? Процентщица и шантажистка. Да, шантажистка. Об этом вы, наверное, не знаете. Одалживала людям деньги под десять процентов в месяц и, если узнавала, что они занимали для покрытия недостачи или чтобы скрыть какие-то темные дела, умела и потом хорошо пощипать свою жертву. Творила свой бизнес тут, под боком у милиции, несмотря на это, вы ничего не могли с ней поделать. Так же как с Адамом Делькотом. Его шайка наворовала миллионы, причинила железной дороге огромный ущерб. Все это тянулось больше трех лет, банда организовалась еще до моего приезда в Забегово. И что? Воровали бы и дальше, если бы не я. Я не убийца, я сделал доброе дело – очистил город от заразы. Признаю, я не хотел, чтобы меня схватили. По крайней мере до того, как я покончу с Червономейским. Он был для меня важнейшей целью, долго я шел к ней. Он понял, от чьей руки дохнет. Когда я вошел в теплицу, он меня сразу не узнал. Пришлось объяснить, кто я. Ему стало ясно, что его ждет. Обещал отдать мне все, обещал даже больше, чем мог дать. Если бы я захотел, он бы упал передо мной на колени и ползал по земле, целуя мои ботинки! Я нажал на спусковой крючок. Это был прекрасный момент. Я мечтал о нем много лет, с тех пор как в Варшаве увидел этого мерзавца садящимся в машину. Теперь мне все равно, я сделал свое дело. Правосудие свершилось.
– Вы ошибаетесь, Бунерло, – ответил Зайончковский. – Это было не правосудие, а месть. Вас никто не уполномочивал вершить правосудие. Его вершит государство, и только оно. Не Люди, даже не сами судьи, они оглашают приговор от имени нашей страны. Вы тут много говорили о своих обидах. О пятнадцати годах тюрьмы, о том, как вы мучились после освобождения. Но вы никогда не думали о том, что заслужили наказание? Червономейский уговорил вас принять участие в краже со взломом, это правда. Однако вы не были ребенком. Сами по собственной воле пошли с ним. За золотом и бриллиантами, за шикарной жизнью на Западе. И там, на месте преступления, спокойно смотрели, как ваш главарь мучает стариков, а потом убивает их. Ни один из вас не попытался спасти Ротвальдов. Вы оба полностью заслужили приговор по вашему делу.
– Червономейский заслужил смерть.
– Приговор выносит государство. Но оно не мстит. Если бы тогда Червономейского взяли, он, скорее всего, получил бы высшую меру. Но государство, определяя наказание, дает человеку шанс исправиться и вернуться на правильную дорогу. Лишь в исключительных случаях назначается исключительное наказание – смертная казнь. Шанс исправиться дает и срок давности. Смысл его заключается в том, что даже убийце прощаются старые грехи, если он, не будучи задержан правоохранительными органами, в дальнейшем в течение двадцати лет вел добропорядочную жизнь. Потому что правосудие предполагает также умение прощать. Этим оно отличается от мести. Вот вы вспоминали о вынужденных уходах с работы, о крепко приставшей к вам кличке «бандит». Безусловно, это трудно было вынести. А вы искали помощи и защиты?
– Где бы я их нашел?
– В заводском совете, в партии или хотя бы у нас, в милиции. Наверняка вам протянули бы дружескую руку, как мы протягиваем ее тысячам людей, которые, выходя на свободу, дальше хотят жить добропорядочно, но оказываются в трудном положении. Даже фамилию вы могли сменить легально, а не с помощью туши и бритвы. Но вы не пошли этим путем.
Сапожник молчал.
– Вы оправдываетесь тем, что убили Адамяка, Боженцку и Делькота. Нас же упрекаете в том, что преступники сидели под носом у милиции, а мы об этом не знали. Это тоже правда. Но почему мы ничего не знали? Потому что такие, как вы, молчат и терпят бандитов, воров и процентщиков. Милиция не всезнающая. Чтобы что-то предпринять, нужно знать о преступлении. От кого, например, мы можем узнать о насилии, если весь город солидарно молчит? Боженцка шантажировала? Может быть. Но никто к нам не пришел и не обратил наше внимание на ее дела. Хуже того, когда мы шли к ней, чтобы найти запасы водки, ее всегда старались предупредить. Дальше, Делькот и его шайка. Достаточно было одного вашего слова поручнику Шливиньской, чтобы всю банду ликвидировали за десять дней. Но вы сказали об этом, лишь когда застрелили Делькота, а могли и должны были сказать два года назад, когда обосновались в Забегово. На восемь тысяч жителей города и не менее чем две тысячи приезжих нас, милиционеров, меньше тридцати. Откуда мы можем знать обо всем и эффективно бороться с преступностью, если общество не хочет нам помочь?
– Ну и что было бы, если бы я пришел и сказал, что Адамяк и его дружки изнасиловали в лесу девушку из соседней деревни? Вы бы все равно с ними ничего не сделали, потому что любая деваха предпочтет молчать, чем стать посмешищем всего города.
– Именно вы, – вмешалась Шливиньска, – и другие жители Забегово создаете такой моральный климат, что пострадавшие боятся прийти к нам. Вместо того чтобы разоблачать преступников, высмеиваете их жертвы. Кроме того, пан Бунерло, вы надели маску борца с преступниками исключительно для того, чтобы избежать правосудия за убийство Червономейского. Вы решили, что нас собьет с толку этот алфавитный список и мы будем искать сумасшедшего, убивающего без причины. А если бы вы не нашли преступников, то стали бы убивать невинных людей, как пытались это сделать с доктором Эмилиановичем?
– Нет! – энергично запротестовал сапожник. – Если бы я не знал об этих канальях, не убил бы ни одного невинного. Придумал бы что-нибудь еще, но садовод за причиненное мне зло не вышел бы сухим из воды. А зубной врач – это была шутка. Я хотел немного развлечься и вам дать работу. Вы ведь прекрасно знаете, что я стрелял не для того, чтобы убить. Я сам удивляюсь, что мне удалось с такого расстояния попасть в то большое окно. Действительно, я немного водил вас за нос, но с целью уйти от правосудия. Кстати, оно мне и не грозит. В этом отношении я спокоен, даже сейчас, сидя здесь.
– И все-таки вы не уйдете от правосудия, которое так высмеиваете.
– Уйду, уйду. Уже несколько лет я чувствую боли в животе. Я лечился, мне выписывали порошки и еще какие-то лекарства то от желудка, то от желчного пузыря. Ничего не помогало. Восемь месяцев назад врачи уговорили меня лечь на операцию. Она как будто удалась, но через три месяца боли возобновились. Тогда я понял, что у меня осталось мало времени. Я сильный человек. Смерти не боюсь. Боялся только, что не успею рассчитаться с кем следует. Поэтому я уговорил врача сказать мне всю правду…
Прощание с Забегово
– Проблеск гениальности, – усмехнулся майор.
– Опять вы мучаете меня этой гениальностью. – Но девушка отнюдь не обиделась на комплимент. Наоборот, ей стало приятно, что его сделал именно Зайончковский, человек, который так неохотно принял ее в Забегово.
– Еще раз прошу вас, будьте осторожны. У него есть пистолет, из которого он застрелил двоих. То, что он левша, ему отнюдь не помешало.
– Он сам ко мне придет.
– Понимаю. Но и здесь нужна будет охрана. Позвольте мне этим заняться.
– Слушаюсь! – Девушка, пряча улыбку, встала по стойке «смирно».
В этот день вопреки своей привычке комендант держал дверь из кабинета в секретарскую не полузакрытой, а широко открытой. А в кабинете у стены, чтобы их не было видно из секретарской, сидели сержант Щигельский и капрал Вонсиковский.
Без четверти двенадцать в секретарскую вошел Юзеф Кунерт с чем-то завернутым в газету.
– Я к пани поручнику.
– Пожалуйста. В ту дверь, – Зося показала на кабинет, где находилась Шливиньска. – Бася с нетерпением ждет эти туфельки.
Сапожник пошел в указанном направлении, а майор с двумя подчиненными за ним.
Кунерт открыл дверь. Шливиньска была в кабинете одна. Она сидела за столом, заваленным бумагами.
– Добрый день. Я принес туфли.
– Большое спасибо, пан Бунерло. Прошу садиться.
Сверток выпал из рук сапожника. Он стоял посреди кабинета как громом пораженный. Даже не заметил, что следом за ним вошли Зайончковский и два милиционера. Вонсиковский на всякий случай держал в руке пистолет.
– Вы знаете? – выдавил из себя старый сапожник.
– Да, знаю.
– Как вы это узнали? – Кунерт уже овладел собой. Два милиционера подошли к сапожнику и умело его обыскали.
– При мне нет оружия. – Кунерт попробовал усмехнуться.
– Прошу сесть. – Шливиньска снова показала на стул, стоящий у стола. – Игра закончена. Вы проиграли, Бунерло.
– Я проиграл двадцать восемь лет назад, а сейчас мне уже все равно. Но как вы узнали?..
– Это было нелегко. Однако нет преступлений, которые бы не оставляли следов. Вначале вы были вне всяких подозрений. Да и кто мог подумать на безобидного сапожника, старого человека, который весь день сидит у окна своей мастерской и усердно чинит обувь. Сначала вы добились своего: все решили, что действует сумасшедший, маньяк. Однако я поняла, что эти преступления не дело рук сумасшедшего, а простой камуфляж одного убийства. Я изучила прошлое всех убитых. Оно не было безоблачным. Но одна биография отличалась от остальных. Тополевский – настоящий бандит, двойной убийца. Он зверски мучил свои жертвы, чтобы вырвать у них тайну – где они прячут золото. А потом выдал подручных, чтобы самому смыться со всей добычей. Отпечатки пальцев, оставшиеся в деле о том, давнем преступлении, и те, которые принадлежали убитому садоводу, не оставляли ни малейшего сомнения: именно его хотел уничтожить «алфавитный убийца». Он носил в сердце жажду мести двадцать восемь лет.
– Этот человек заслужил еще более страшную смерть.
– Ни я, ни тем более вы, пан Бунерло, не можем быть судьями, – сурово заметила Шливиньска. – А теперь о том, как я вышла на вас. Когда я узнала правду о Владиславе Червономейском, легко стало ответить на следующий вопрос: кто прежде всего был заинтересован в убийстве этого человека? Поездка во Вроцлав и изучение дела об убийстве Генрика и Эммы Ротвальдов дали мне ответ: Владимир Ковалевский и Юзеф Бунерло. Естественно, следовало иметь в виду также кого-нибудь из родственников убитых, но прежде всего надо было как можно скорее отыскать этих двоих. Мы установили, что оба много лет провели в тюрьме, один в Равиге, второй во Вронках. Оба были освобождены, так как амнистия заменила им пожизненное заключение пятнадцатью годами лишения свободы. Ковалевский отсидел на год меньше, за хорошее поведение. Мы проследили за дальнейшей судьбой этих людей. Бунерло пытался вернуться к работе по специальности строительного техника. Однако его постоянно преследовали неудачи. Он часто менял работу и наконец в 1969 году, как мы выяснили, покончил жизнь самоубийством. У берега Вислы нашли его одежду, документы, письмо к родственникам и записку для милиции, в которых он объяснял, что толкнуло его на столь отчаянный шаг.
Сапожник усмехнулся, но ничего не сказал.
– Нам остался Ковалевский. Мы его нашли, здесь, недалеко, в Нысе. Он также не сменил профессию, опять сел за руль. Но ему больше повезло в жизни.
– Он был моложе, а это много значит. Молодому легче выдержать удары судьбы, – вставил сапожник.
– Возможно, – согласилась Шливиньска. – Он встретил девушку, которая, несмотря на его прошлое, полюбила его; они поженились. У них двое детей, хорошая квартира в новом районе Нысы. Ковалевский работает водителем в оптовом складе фирмы «Сполем». Раз или два в неделю он приезжает в Забегово, привозит в наш магазин товары со склада.
– Да? Никогда его не встречал.
– Просто потому, что не искали его так, как Владислава Червономейского. К Ковалевскому у вас не было никаких претензий. Более того, на суде вы пытались его защитить.
– Он был моложе и еще глупее меня. Я хотел, чтобы по крайней мере он выжил. На себе я уже тогда поставил крест и действительно удивился, когда в тюрьме узнал, что Верховный суд заменил нам обоим смертную казнь пожизненным заключением. А я еще злился, почему так долго не исполняют приговор. Ожидание казалось мне хуже смерти.
– Сначала, – продолжала Шливиньска, – Владимир Ковалевский был нашим главным и единственным подозреваемым. И нас, и его от ошибок и больших неприятностей спас его рост. Больше ста девяноста сантиметров.
Ведь баллистическая экспертиза установила, что в Червономейского стрелял человек ростом не больше ста семидесяти сантиметров. Кроме того, у Ковалевского не нашли пистолета.
– У меня тоже не найдете. Если только сам вам не покажу.
– Найдем. У той низкой табуретки, на которой вы ремонтируете обувь, слишком толстое сиденье. Должно быть, в нем тайник. Интересно, что там есть еще кроме пистолета?
– Да вы все знаете! – с удивлением отметил Кунерт, он же Бунерло.
– Не все и не всегда. В вашем деле я тоже сделала несколько ошибок, причем одну серьезную. Но об этом потом. Итак, мы исключили Ковалевского из списка подозреваемых. Однажды, наблюдая за вами из окна кабинета, я отметила, что вы левша – всегда держите обувь в правой руке, а молоток в левой. Но в материалах дела нигде не значилось, что Винцента Адамяка убил левша. Я обнаружила эту ошибку следствия только три дня назад. Именно тогда вы снова привлекли мое внимание. Я привезла из Вроцлава фотографию отпечатков пальцев Юзефа Бунерло и теперь могла проверить, совпадают ли они с отпечатками пальцев Юзефа Кунерта. Вы чинили туфли майора и оставили на них следы своих папиллярных линий.
– Понимаю, – догадался сапожник. – Вот почему вы не дали мне тогда навести глянец на туфли, буквально вырвали их у меня из рук, сказав, что майор уже злится.
– Вот именно. Протирая туфли бархоткой, вы стерли бы с них следы. Я принесла обувь в комендатуру, и техник сразу же снял с них отпечатки пальцев. Мы сравнили их с теми, вроцлавскими. Они оказались идентичными. Но даже этого мне было мало. Я послала две телеграммы, во Вронки и Варшаву. Вчера пришли ответы. Во Вронках помнят заключенного Бунерло, а также то, что он много лет назад работал в местной обувной мастерской и отличался высокой квалификацией в этом деле. Варшава ответила, что трупа самоубийцы не нашли. Круг следствия замкнулся, но вы оказались в самом его центре.
Поручника слегка утомило долгое объяснение. Тут неожиданно в разговор вступил майор.
– Вы совершили еще одну ошибку, Бунерло.
– Какую?
– После инсценировки самоубийства вы вынуждены были подделать свои документы – паспорт и, естественно, метрику. Вы постарались сделать то, что обычно делают в таких случаях: возможно меньшими исправлениями оригинала внести возможно большие изменения. Имя вы оставили, как и все другие данные – дату и место рождения, имена отца и матери, ее девичью фамилию. Это была бы очень большая работа, а результат ее сразу мог броситься в глаза первому же сотруднику паспортного отдела. Кроме того, подделыватели часто забывают об этих данных. Оставляя их без изменения, они не совершают крупной ошибки. Вы тоже ограничились лишь изменением фамилии «Бунерло».
Сапожник снова усмехнулся и ничего не ответил на аргументацию Зайончковского. Пожалуй, этот человек уже смирился со своей судьбой.
– Фамилию было относительно просто подделать, – продолжал майор. – Достаточно слегка подтереть оба закругления буквы «В», чтобы переделать ее в заглавную «К». С шестой буквой, малой «1», не было никаких хлопот. Нужно было только немного сместить косую черту, сделав ее горизонтальной, чтобы получилась буква «t». Что касается окончания «о», то не оставалось ничего другого, кроме как убрать его совсем. Итак, вы превратили «Bunerlo» в «Kunert».
Барбара Шливиньска с уважением смотрела на майора. Ей не пришло в голову ничего подобного. Она вообще не задумывалась над тем, каким способом сапожник раздобыл новые документы.
– На вашем паспорте много штампов. Вы очень часто меняли место жительства, пан Кунерт. Это тоже известный способ заметания следов. Риск есть только при первой прописке. Последующие как бы подтверждаются предыдущими. Затем достаточно заявить в милицию о краже кошелька с деньгами и паспортом, чтобы получить новые документы, уже без следов поправок и подчисток. Так оно и было?
Сапожник кивнул.
– Дело прояснилось, – добавила поручник Шливиньска. – Вы задержаны правоохранительными органами. Завтра я допрошу вас официально после предъявления доказательств преступления.
– Я хотел бы кое-что уточнить.
– У вас будет такая возможность во время официального допроса.
Бунерло не принял отказа.
– Пани поручник была так любезна и объяснила мне, как вы добрались до моей особы. Теперь я хотел бы уточнить эту информацию, и именно сейчас, по горячим следам. Меня не волнует протокол. Просто я хочу, чтобы все знали, как было на самом деле. Только вы, а не прокурор или судья. Они меня мало интересуют.
– Говорите, – разрешил майор.
– Прежде всего я хотел бы выразить свое восхищение пани поручник. Она сумела найти и собрать все кусочки в одно целое. Признаюсь, я не предполагал, что меня вообще когда-нибудь разоблачат. Я действительно восхищен. – Бунерло говорил искренне, будто не его задержали несколько минут назад по обвинению в совершении четырех убийств, будто с ним вели дружескую беседу. – Разумеется, все происходило более или менее так, как вы это описали с паном майором.
Шливиньска, несмотря на серьезность ситуации, не могла удержаться от улыбки. Комплименты преступника в адрес следователя – такое случается редко.
– Однако я вынужден выразить решительный протест, – продолжал сапожник, – в связи с тем, что вы называете меня убийцей. Кого я убил, а? Мерзавца, который избежал возмездия и спокойно пользовался плодами своего преступления. Свой дворец, свои оранжереи и все прочее Червономейский купил за золото и бриллианты, награбленные у Ротвальдов. Я был тогда рядом с ним и знаю, что убил он их из садистского удовольствия. Не было никакой необходимости убивать этих стариков. Они никого из нас не знали, да и не узнали бы никого, потому что у нас на лицах были черные чулки. Это пани поручнику наверняка неизвестно, так как этого нет в деле. Но он хладнокровно зарезал их только потому, чтобы нас потом судили и за грабеж, и за убийство. И такой человек спокойно разгуливал по Забегово, да еще каждый ему низко кланялся! Мало того, даже если бы узнали, кто он такой и что сделал, ему уже ничего не грозило.
– Двадцатилетний срок давности, – вставил майор.
– Да. Но у меня срока давности нет. Я страдал не только в тюрьме. Потом, куда бы я ни нанимался работать – а я хороший специалист и старался изо всех сил, – всюду за мной следовала кличка «бандит». До встречи с Червономейским я был порядочным человеком. Даже во время оккупации, когда понятия добра и зла смешались, я не сделал ничего такого, чего мог бы потом стыдиться. Во Вроцлаве я оказался в первые дни после изгнания немцев. В то время богатство там просто валялось под ногами, требовалось только нагнуться. Я не взял ни булавки. Ходил в рваных ботинках, хотя обувные магазины, никем не охраняемые, стояли открытыми. Вот тут я и встретил Владислава Червономейского. Он умел говорить. Какие прекрасные перспективы красивой жизни на Западе рисовал он передо мной и Ковалевским! Путешествия в экзотические страны, очаровательные женщины. Все, о чем душа мечтает. И так легко все добыть. Хватит одного налета на врачей. У них в бронированном сейфе лежат бриллианты, крупные, как горох. Бриллианты, благодаря которым нам откроется волшебное будущее. Я долго колебался. Но в конце концов согласился. За свое согласие я заплатил цену больше, чем жизнь, то есть больше той, которую мне пришлось бы платить в случае приведения в исполнение первоначального приговора суда – смертной казни.
Бунерло, не спросив разрешения, закурил сигарету и продолжал рассказ.
– Те записки, которые милиция нашла у Вислы в Варшаве, не были инсценировкой. Я написал их, потому что действительно решил покончить с собой. Не хотелось больше мучиться. Меня как раз вынудили бросить очередную работу. Не было сил начинать все сначала. Я попрощался с белым светом и решил пойти ночью к реке и броситься в нее с моста. Когда я шел по Краковскому предместью, то увидел человека, садящегося в шикарную машину. Я сразу узнал его. Ни годы, ни элегантный костюм, ни французская, кстати, машина не помешали мне узнать его. Я узнал бы его везде, даже в аду. Подбежал к машине, но она быстро отъехала. Мне не удалось рассмотреть ее номер, так как я все время смотрел на ее владельца. Только запомнил, что это была силезская регистрация.
– «SX»? – спросил капрал Вонсиковский, который в Забегово выполнял обязанности автоинспектора.
– Я видел только «S». Вторую букву не заметил. В тот же день я пошел к знакомому адвокату. Он мне сказал о двадцатилетнем сроке давности и объяснил, что бесполезно морочить милиции голову этим делом. У Червономейского даже волос не упадет с его лысеющей башки. В ту же ночь я бросил у Вислы свой старый костюм и записку, а сам отправился искать этого человека. Тогда я и подделал свои документы, именно так, как описал майор. Однако пан майор ошибся в одном: я не менял места жительства для того, чтобы иметь как можно больше штампов в паспорте. Я просто ездил по воеводству и искал этого подонка. В тюрьме я обучился сапожному ремеслу, и теперь оно оказалось для меня лучшей профессией, позволяющей узнавать от людей что нужно. Я ведь не знал истинную фамилию убийцы Ротвальдов. Для меня он оставался Станиславом Тополевским. Я поселялся в каком-нибудь месте, ремонтировал обувь, завязывал знакомства, особенно с милицией, и внимательно присматривался к жителям всей округи. Так я оказался в Забегово и напал на след Червономейского.
Бунерло вытер со лба пот клетчатым платком.
– Тут я целых два года наблюдал за ним. Он сорвал розы, нам достались шипы. Я хорошо изучил взаимоотношения людей в этом городе, узнал, что здесь за публика. Каждый разговаривает о чем-то с сапожником в ожидании, пока будет прибита подметка. Тогда же я решил, что нужно убрать не только убийцу Ротвальдов, но и еще двух-трех мерзавцев, уверенных в своей безнаказанности и спокойно разгуливающих по Забегово. Так странно получилось, что фамилии этих людей начинали алфавит. Вы меня называете убийцей. А я убил хулигана и насильника, который и так рано или поздно кончил бы на виселице или в тюрьме. Я освободил город от страха. Ведь ни одна женщина не могла пройти в темноте через парк. Сам как-то спас одну от этих мерзавцев. А Боженцка? Процентщица и шантажистка. Да, шантажистка. Об этом вы, наверное, не знаете. Одалживала людям деньги под десять процентов в месяц и, если узнавала, что они занимали для покрытия недостачи или чтобы скрыть какие-то темные дела, умела и потом хорошо пощипать свою жертву. Творила свой бизнес тут, под боком у милиции, несмотря на это, вы ничего не могли с ней поделать. Так же как с Адамом Делькотом. Его шайка наворовала миллионы, причинила железной дороге огромный ущерб. Все это тянулось больше трех лет, банда организовалась еще до моего приезда в Забегово. И что? Воровали бы и дальше, если бы не я. Я не убийца, я сделал доброе дело – очистил город от заразы. Признаю, я не хотел, чтобы меня схватили. По крайней мере до того, как я покончу с Червономейским. Он был для меня важнейшей целью, долго я шел к ней. Он понял, от чьей руки дохнет. Когда я вошел в теплицу, он меня сразу не узнал. Пришлось объяснить, кто я. Ему стало ясно, что его ждет. Обещал отдать мне все, обещал даже больше, чем мог дать. Если бы я захотел, он бы упал передо мной на колени и ползал по земле, целуя мои ботинки! Я нажал на спусковой крючок. Это был прекрасный момент. Я мечтал о нем много лет, с тех пор как в Варшаве увидел этого мерзавца садящимся в машину. Теперь мне все равно, я сделал свое дело. Правосудие свершилось.
– Вы ошибаетесь, Бунерло, – ответил Зайончковский. – Это было не правосудие, а месть. Вас никто не уполномочивал вершить правосудие. Его вершит государство, и только оно. Не Люди, даже не сами судьи, они оглашают приговор от имени нашей страны. Вы тут много говорили о своих обидах. О пятнадцати годах тюрьмы, о том, как вы мучились после освобождения. Но вы никогда не думали о том, что заслужили наказание? Червономейский уговорил вас принять участие в краже со взломом, это правда. Однако вы не были ребенком. Сами по собственной воле пошли с ним. За золотом и бриллиантами, за шикарной жизнью на Западе. И там, на месте преступления, спокойно смотрели, как ваш главарь мучает стариков, а потом убивает их. Ни один из вас не попытался спасти Ротвальдов. Вы оба полностью заслужили приговор по вашему делу.
– Червономейский заслужил смерть.
– Приговор выносит государство. Но оно не мстит. Если бы тогда Червономейского взяли, он, скорее всего, получил бы высшую меру. Но государство, определяя наказание, дает человеку шанс исправиться и вернуться на правильную дорогу. Лишь в исключительных случаях назначается исключительное наказание – смертная казнь. Шанс исправиться дает и срок давности. Смысл его заключается в том, что даже убийце прощаются старые грехи, если он, не будучи задержан правоохранительными органами, в дальнейшем в течение двадцати лет вел добропорядочную жизнь. Потому что правосудие предполагает также умение прощать. Этим оно отличается от мести. Вот вы вспоминали о вынужденных уходах с работы, о крепко приставшей к вам кличке «бандит». Безусловно, это трудно было вынести. А вы искали помощи и защиты?
– Где бы я их нашел?
– В заводском совете, в партии или хотя бы у нас, в милиции. Наверняка вам протянули бы дружескую руку, как мы протягиваем ее тысячам людей, которые, выходя на свободу, дальше хотят жить добропорядочно, но оказываются в трудном положении. Даже фамилию вы могли сменить легально, а не с помощью туши и бритвы. Но вы не пошли этим путем.
Сапожник молчал.
– Вы оправдываетесь тем, что убили Адамяка, Боженцку и Делькота. Нас же упрекаете в том, что преступники сидели под носом у милиции, а мы об этом не знали. Это тоже правда. Но почему мы ничего не знали? Потому что такие, как вы, молчат и терпят бандитов, воров и процентщиков. Милиция не всезнающая. Чтобы что-то предпринять, нужно знать о преступлении. От кого, например, мы можем узнать о насилии, если весь город солидарно молчит? Боженцка шантажировала? Может быть. Но никто к нам не пришел и не обратил наше внимание на ее дела. Хуже того, когда мы шли к ней, чтобы найти запасы водки, ее всегда старались предупредить. Дальше, Делькот и его шайка. Достаточно было одного вашего слова поручнику Шливиньской, чтобы всю банду ликвидировали за десять дней. Но вы сказали об этом, лишь когда застрелили Делькота, а могли и должны были сказать два года назад, когда обосновались в Забегово. На восемь тысяч жителей города и не менее чем две тысячи приезжих нас, милиционеров, меньше тридцати. Откуда мы можем знать обо всем и эффективно бороться с преступностью, если общество не хочет нам помочь?
– Ну и что было бы, если бы я пришел и сказал, что Адамяк и его дружки изнасиловали в лесу девушку из соседней деревни? Вы бы все равно с ними ничего не сделали, потому что любая деваха предпочтет молчать, чем стать посмешищем всего города.
– Именно вы, – вмешалась Шливиньска, – и другие жители Забегово создаете такой моральный климат, что пострадавшие боятся прийти к нам. Вместо того чтобы разоблачать преступников, высмеиваете их жертвы. Кроме того, пан Бунерло, вы надели маску борца с преступниками исключительно для того, чтобы избежать правосудия за убийство Червономейского. Вы решили, что нас собьет с толку этот алфавитный список и мы будем искать сумасшедшего, убивающего без причины. А если бы вы не нашли преступников, то стали бы убивать невинных людей, как пытались это сделать с доктором Эмилиановичем?
– Нет! – энергично запротестовал сапожник. – Если бы я не знал об этих канальях, не убил бы ни одного невинного. Придумал бы что-нибудь еще, но садовод за причиненное мне зло не вышел бы сухим из воды. А зубной врач – это была шутка. Я хотел немного развлечься и вам дать работу. Вы ведь прекрасно знаете, что я стрелял не для того, чтобы убить. Я сам удивляюсь, что мне удалось с такого расстояния попасть в то большое окно. Действительно, я немного водил вас за нос, но с целью уйти от правосудия. Кстати, оно мне и не грозит. В этом отношении я спокоен, даже сейчас, сидя здесь.
– И все-таки вы не уйдете от правосудия, которое так высмеиваете.
– Уйду, уйду. Уже несколько лет я чувствую боли в животе. Я лечился, мне выписывали порошки и еще какие-то лекарства то от желудка, то от желчного пузыря. Ничего не помогало. Восемь месяцев назад врачи уговорили меня лечь на операцию. Она как будто удалась, но через три месяца боли возобновились. Тогда я понял, что у меня осталось мало времени. Я сильный человек. Смерти не боюсь. Боялся только, что не успею рассчитаться с кем следует. Поэтому я уговорил врача сказать мне всю правду…
Прощание с Забегово
Упакованный еще с утра чемодан ждал в секретарской. Накануне вечером коллеги организовали небольшую пирушку. Проходила она на квартире поручика Анджея Стефаньского. Барбара Шливиньска была искренне взволнована сердечной атмосферой этой встречи и подарком, полученным от людей, которых еще два месяца назад она вообще не знала. Сейчас эти люди прощались с ней с искренним сожалением и уговаривали ее остаться в Забегово навсегда.
Комендант милиции майор Станислав Зайончковский, приглашенный на это прощальное торжество, категорически отказался принять в нем участие.
– Не люблю таких фокусов, – ответил он и как бы демонстративно сразу после обеда уехал в соседний город.
Сейчас Барбара ходила по комендатуре и прощалась со всеми сотрудниками. Правильно говорят французы: уехать – это как бы немного умереть. Девушке действительно было жаль расставаться то ли с Забегово, таким маленьким и тихим по сравнению с шумной Ченстоховой, то ли с коллегами. Она чувствовала, что ей будет не хватать спокойствия и уверенности капитана Зигмунта Полещука, острой иронии Анджея Стефаньского, не всегда самых умных вопросов и замечаний подпоручника Эдмунда Жешотко, усердия капрала Вонсиковского, постоянной готовности к любой услуге сержанта Бытоня.
А может… и майора?
Шливиньска еще до приезда в Забегово много слышала о Зайончковском, его сухости и суровости. Слышала и о его странностях. Поэтому она не удивилась не слишком большому энтузиазму, с каким он встретил ее в Забегово. Однако позже официальные отношения наладились. Комендант был порядочным человеком и очень скоро стал смотреть на командированного из Ченстоховы поручника с интересом и уважением. Барбара заметила, что иногда этот человек умеет быть любезным. Раза два он даже сделал ей комплименты. Правда, сразу после этого снова вернулся в свое прежнее состояние, как улитка, которая прячется в своем домике. В финале же дела «алфавитного убийцы» майор проявил подлинную заботу о безопасности своей подчиненной.
Итак, позади остались трудные дни. Через час ее не будет в Забегово. Она попрощалась со всеми, кроме коменданта. Но пришло время и для этого. Со смешанными чувствами девушка вошла в кабинет начальника.
– Слушаю вас. – Майор сидел за столом и не поднялся поприветствовать ее. Он вообще вел себя так, словно не догадывался, с какой целью пани поручник появилась у него в кабинете.
– Я пришла попрощаться. – Шливиньска стояла по стойке «смирно».
– Садитесь. – Майор указал на стул перед столом. – Значит, сейчас уезжаете.
– Так точно, гражданин майор. Через час.
– Прекрасно.
Наступила неловкая пауза. Зайончковский сам прервал ее.
– Я подписал ваше командировочное удостоверение, оно у Зоси в секретарской.
– Спасибо, я уже взяла.
– Я напишу письмо в воеводскую комендатуру милиции в Ченстохове. Поблагодарю полковника за то, что согласился командировать вас в Забегово. Вы здесь пригодились.
– Спасибо за слова признания.
– Пошлю также рапорт в комендатуру в Катовице. Думаю, наше сообщение примут во внимание при награждении или присвоении звания, а также при продвижении по службе.
– Благодарю вас, гражданин майор.
– Это, пожалуй, и все. – Голос Зайончковского звучал исключительно сухо и официально.
– Так точно, гражданин майор. – Барбара поднялась со стула.
– Ну, желаю вам счастливого пути и дальнейших успехов в работе. – Майор тоже встал, как бы подчеркивая, что «аудиенция» закончена.
– До свидания, гражданин майор.
– До свидания. – Зайончковский не двинулся с места.
«Даже руки не подал», – со злостью подумала девушка. Она выпрямилась, щелкнула каблуками и, повернувшись кругом, направилась к двери. Когда уже взялась за ручку, услышала:
– Бася…
Она повернулась. Майор все еще стоял за столом. Лицо его было напряженным, словно он преодолевал неслыханные трудности.
– Бася, – повторил он, – останься…
Не отдавая себе полного отчета в том, что она говорит и что делает, девушка улыбнулась:
– Не могу. Должна возвращаться. Но ты, если хочешь, знаешь, где меня найти.
Комендант милиции майор Станислав Зайончковский, приглашенный на это прощальное торжество, категорически отказался принять в нем участие.
– Не люблю таких фокусов, – ответил он и как бы демонстративно сразу после обеда уехал в соседний город.
Сейчас Барбара ходила по комендатуре и прощалась со всеми сотрудниками. Правильно говорят французы: уехать – это как бы немного умереть. Девушке действительно было жаль расставаться то ли с Забегово, таким маленьким и тихим по сравнению с шумной Ченстоховой, то ли с коллегами. Она чувствовала, что ей будет не хватать спокойствия и уверенности капитана Зигмунта Полещука, острой иронии Анджея Стефаньского, не всегда самых умных вопросов и замечаний подпоручника Эдмунда Жешотко, усердия капрала Вонсиковского, постоянной готовности к любой услуге сержанта Бытоня.
А может… и майора?
Шливиньска еще до приезда в Забегово много слышала о Зайончковском, его сухости и суровости. Слышала и о его странностях. Поэтому она не удивилась не слишком большому энтузиазму, с каким он встретил ее в Забегово. Однако позже официальные отношения наладились. Комендант был порядочным человеком и очень скоро стал смотреть на командированного из Ченстоховы поручника с интересом и уважением. Барбара заметила, что иногда этот человек умеет быть любезным. Раза два он даже сделал ей комплименты. Правда, сразу после этого снова вернулся в свое прежнее состояние, как улитка, которая прячется в своем домике. В финале же дела «алфавитного убийцы» майор проявил подлинную заботу о безопасности своей подчиненной.
Итак, позади остались трудные дни. Через час ее не будет в Забегово. Она попрощалась со всеми, кроме коменданта. Но пришло время и для этого. Со смешанными чувствами девушка вошла в кабинет начальника.
– Слушаю вас. – Майор сидел за столом и не поднялся поприветствовать ее. Он вообще вел себя так, словно не догадывался, с какой целью пани поручник появилась у него в кабинете.
– Я пришла попрощаться. – Шливиньска стояла по стойке «смирно».
– Садитесь. – Майор указал на стул перед столом. – Значит, сейчас уезжаете.
– Так точно, гражданин майор. Через час.
– Прекрасно.
Наступила неловкая пауза. Зайончковский сам прервал ее.
– Я подписал ваше командировочное удостоверение, оно у Зоси в секретарской.
– Спасибо, я уже взяла.
– Я напишу письмо в воеводскую комендатуру милиции в Ченстохове. Поблагодарю полковника за то, что согласился командировать вас в Забегово. Вы здесь пригодились.
– Спасибо за слова признания.
– Пошлю также рапорт в комендатуру в Катовице. Думаю, наше сообщение примут во внимание при награждении или присвоении звания, а также при продвижении по службе.
– Благодарю вас, гражданин майор.
– Это, пожалуй, и все. – Голос Зайончковского звучал исключительно сухо и официально.
– Так точно, гражданин майор. – Барбара поднялась со стула.
– Ну, желаю вам счастливого пути и дальнейших успехов в работе. – Майор тоже встал, как бы подчеркивая, что «аудиенция» закончена.
– До свидания, гражданин майор.
– До свидания. – Зайончковский не двинулся с места.
«Даже руки не подал», – со злостью подумала девушка. Она выпрямилась, щелкнула каблуками и, повернувшись кругом, направилась к двери. Когда уже взялась за ручку, услышала:
– Бася…
Она повернулась. Майор все еще стоял за столом. Лицо его было напряженным, словно он преодолевал неслыханные трудности.
– Бася, – повторил он, – останься…
Не отдавая себе полного отчета в том, что она говорит и что делает, девушка улыбнулась:
– Не могу. Должна возвращаться. Но ты, если хочешь, знаешь, где меня найти.