Вероятно, следует придерживаться именно этой не очень изящной версии. Сделать отверстие где-то в другом месте вагона можно только в случае согласованных действий всей четверки, а это исключается. Если бы отверстие проделали с помощью автоматной очереди, то выстрелы даже сквозь грохот поезда услышала бы сопровождающая охрана. Но автоматы находились в надежных руках. Словом, замкнутый круг, настоящая шарада, и поэтому вернее всего принять гипотезу, что некто воспользовался французским ключом.
Но зачем он это сделал? С какой целью? Вряд ли в его расчеты входило, что вагон взлетит на воздух вместе с ним. Значит, мину ставил не он. К тому же, судя по всему, мина была не так уж мала и ее трудно было пронести в вагон незаметно. По мнению специалистов, взрыв произошел в самом ящике с деньгами или, во всяком случае, где-то рядом с ним.
Унитаз был чугунный. Крепился он болтами, но достаточно было их отвинтить, чтобы сдвинуть унитаз с места, и отверстие в вагонном полу расширялось. А это понадобилось для того, чтобы через отверстие что-товыбросить, и это что-топотом подняли двое туристов, ожидавших у насыпи.
Так, и только так, все эти разрозненные звенья можно соединить в единое целое.
И вряд ли по пеплу и обгоревшим обрывкам точно определишь, сгорели все двадцать миллионов или нет. А ведь я подписал тогда заключение, в результате которого новая денежная серия была пущена в оборот.
Но тогда мы и не думали искать виновника взрыва среди четырех пассажиров почтового вагона.
Что ж, сказал я себе, нужно снова и снова самым внимательным образом рассмотреть все обстоятельства, связанные с этой четверкой: Шрамеком, Войтиржем, Браной и Ленком, которые до сих пор считались просто жертвами, не вызывающими никаких подозрений. И кстати, что это за дурные предчувствия, которые мучили Ярослава Ленка?
Мне так и не удалось уйти домой. На лестнице меня остановил запыхавшийся Карличек.
– Мне везет! – ликовал он. – Еще минуту, и мы бы вас не застали.
Он привел Гелену Дворскую, невесту Ярослава Ленка. И мне пришлось вместе с ними вернуться в кабинет.
Карличек с отсутствующим видом уселся в углу, а Гелену Дворскую я пригласил сесть напротив меня.
Ее действительно красивое лицо выражало лишь одно: сдержанное спокойствие. И даже когда она стала предъявлять мне свои жалобы и претензии, все ее поведение свидетельствовало, что ничто ей так не чуждо, как истерия.
– Мне никто ничего не говорит, – сразу начала она, – вот и у вас такой серьезный вид, что становится страшно.
– Сначала расскажите все, что вам известно, – предложил я ей.
Я вовсе не спешил выложить интересующие ее сведения, и она терпеливо стала рассказывать мне, как 27 июня она достала билеты в летний эстрадный театр, но около десяти утра Ленк забежал к ней на работу и извинился, что не сможет пойти. Он неожиданно получил задание. Правда, не сказал какое.
– Вы давно с ним знакомы? – спросил я ее.
– Года полтора.
– Бывало ли так, что он исчезал на несколько дней?
– Разумеется, бывало. И не раз.
– И вас не беспокоило его отсутствие?
– Я чувствовала порой, что его задания связаны с риском. Но он всегда держался спокойно, не нервничал и возвращался как ни в чем не бывало. Но на этот раз…
– Что вы имеете в виду?
– Да я уже рассказывала. – Она повернулась к Карличеку, который по-приятельски подмигнул ей. – Он почему-то очень нервничал, и вид у него был какой-то отсутствующий. На мои расспросы он отвечал, что у него странное предчувствие, будто его ожидают неприятности.
– Что он под этим подразумевал? Он не сказал об этом конкретнее?
– Нет. Только сказал, что все пройдет, верно, он просто плохо спал и ему приснилась всякая ерунда.
Карличек едва заметно покачал головой, от его очков на меня упал лучик света, словно он хотел подать мне световой сигнал: не верьте этим предчувствиям.
Гелена Дворская смотрела на меня выжидая.
– Порой плохое предчувствие – дело нешуточное, – сказал я. – Вашего жениха, пани Дворская, ранило при железнодорожном происшествии. Его пришлось оперировать, Сейчас он в больнице.
– Где мне искать его? – спросила она.
– Пока что видеть его нельзя. Ранение очень серьезное. Я и сам еще с ним не беседовал.
Помолчав, она тихо сказала:
– Если вы должны переговорить с ним раньше меня, значит, это не обычное крушение?
Притворяться дальше не имело смысла.
– Да, это случилось при чрезвычайных обстоятельствах. Вам ведь известно, где работает ваш жених. Сегодня я не могу сказать вам ничего больше. Товарищ Ленк уже вне опасности. И скоро вы его увидите. А до тех пор не наводите о нем больше справок. Вас все равно к нему не пустят. Мы обещаем регулярно сообщать вам о его здоровье. Придет время, и я сам проведу вас к нему.
Все это я сказал тоном, не терпящим возражений, и она встала, чтобы уйти. Вид у нее был оскорбленный, и благодарить меня она не собиралась.
– Одну минуточку, – остановил я ее.
Она молча ждала.
– Я был бы вам очень признателен, если бы вы вспомнили подробнее, о чем вы беседовали с товарищем Ленком утром двадцать седьмого июня.
– Это уже похоже на допрос, – сказала она спокойно.
– Возможно, вам известно что-то, что поможет нам выяснить причину этого железнодорожного происшествия.
Гелена Дворская недобро усмехнулась, и на ее лице появилось какое-то новое выражение, в котором я, однако, не усмотрел ничего особенного, зато Карличек так и уставился на нее из своего угла.
– Он сказал только, – ответила она наконец, – что должен куда-то явиться точно к двенадцати и опасается, как бы чего-то не произошло.
– С кем? Или с чем?
– Не знаю.
– Он утверждал, что это предчувствие, плохое настроение или что-то в этом роде?
Гелена Дворская на миг заколебалась.
– Да, именно так он говорил.
– А вам не показалось, что он просто не хочет ничего объяснять?
– Мне показалось, – она глянула на меня искоса, – что он что-то скрывает от меня. Самый род его занятий не располагает к излишней болтливости. И то немногое, что он сказал, я просто из него вытянула. Я действительно испугалась за него. Он был чем-то слишком взволнован.
– Пани Дворская, – говорю я, – если бы речь шла о случайном железнодорожном происшествии, мы смирились бы с так называемым предчувствием, хотя сны в основном отражают прошлое, а не будущее, и прошлое совсем недавнее. У человека возникает какое-то чувство страха или, во всяком случае, остается неприятный осадок.
– Понимаю, – спокойно кивает головой Гелена Дворская, – но, думаю, вы ошибаетесь.
Я не считаю разговор оконченным и продолжаю сидеть за столом.
– Мы наверняка вам вскоре расскажем, что там произошло, а вы пока что постарайтесь припомнить все подробности своего последнего разговора с женихом. Советую вам хорошенько обо всем поразмыслить.
– Куда его ранило? – спросила она вдруг.
Она держалась внешне все так же спокойно, только слегка побледнела. А я, повернувшись к Карличеку, попросил:
– Карличек, возьмите на себя труд регулярно сообщать пани Дворской о состоянии здоровья товарища Ленка.
– С огромным удовольствием, – поклонился галантный Карличек.
– А пани Дворская, надеюсь, обещает никому не рассказывать о нашей беседе.
– Да, старшему лейтенанту Ленку это могло бы повредить, – с серьезным видом подтвердил Карличек.
Гм, светлая голова этот Карличек. Его не нужно учить, как и что ей говорить. Уже одним тем, что он привел ее ко мне, он завоевал ее доверие.
Прощаясь, Гелена Дворская лишь кивнула мне головой. Карличек галантно распахнул перед ней дверь.
Они ушли.
А я задержался в кабинете. Мне не хотелось выходить вместе с ними. К тому же нужно было еще переговорить кое с кем по телефону. Я снял трубку. Правда, уже наступил вечер и я не был уверен, что застану нужных мне людей.
Один из директоров Национального банка, Будинский, был дома. А начальника отдела сейфов Ржержиху я так и не поймал. Зато разыскали шофера бронированного «мерседеса», перевозившего на станцию двадцать миллионов.
Странную нервозность Ленка, о которой рассказала Дворская, никак не удалось объяснить. Гелена Дворская допускала, что Ленк что-то от нее скрывал, но с двенадцати часов дня, когда он появился в банке, и до последней минуты никто ни разу не заметил, чтобы Ленка что-то беспокоило. На мой прямой вопрос Будинский заявил, что редко встречал такого до удивления спокойного, рассудительного и внимательного человека. Был ли Ленк взволнован? Ни капли. Явился точно, только, по-видимому, спешил. Дыхание его было прерывистым. Но через несколько секунд он успокоился и внизу, у сейфов, явно скучал от бездействия.
Я позвонил на квартиру знакомому подполковнику.
– Странно, что вы спрашиваете об этом, – ответил подполковник своим медвежьим басом. – Да, услышав о банке, Ленк на мгновение побледнел, лоб у него покрылся испариной. Помню, я еще спросил, не болен ли он, он сказал, что нет. Я предложил ему рюмку водки, но Ленк отказался.
– Разрешите узнать, товарищ подполковник, – сказал я, – вы курили, когда к вам пришел Ленк?
– Вы ведь знаете, что я все время курю, – проворчал подполковник.
Да, пожалуй, от табака подполковника Ленку действительно могло стать дурно. Подполковник курил такие чудовищные сигареты, что от них, как говорится, мухи дохли. Мы не переставали гадать – где он их выкапывает?
Я поблагодарил и повесил трубку.
Значит, в банке Ленк вел себя спокойно, хотя о чем-то все время размышлял. О чем же?
5
6
Но зачем он это сделал? С какой целью? Вряд ли в его расчеты входило, что вагон взлетит на воздух вместе с ним. Значит, мину ставил не он. К тому же, судя по всему, мина была не так уж мала и ее трудно было пронести в вагон незаметно. По мнению специалистов, взрыв произошел в самом ящике с деньгами или, во всяком случае, где-то рядом с ним.
Унитаз был чугунный. Крепился он болтами, но достаточно было их отвинтить, чтобы сдвинуть унитаз с места, и отверстие в вагонном полу расширялось. А это понадобилось для того, чтобы через отверстие что-товыбросить, и это что-топотом подняли двое туристов, ожидавших у насыпи.
Так, и только так, все эти разрозненные звенья можно соединить в единое целое.
И вряд ли по пеплу и обгоревшим обрывкам точно определишь, сгорели все двадцать миллионов или нет. А ведь я подписал тогда заключение, в результате которого новая денежная серия была пущена в оборот.
Но тогда мы и не думали искать виновника взрыва среди четырех пассажиров почтового вагона.
Что ж, сказал я себе, нужно снова и снова самым внимательным образом рассмотреть все обстоятельства, связанные с этой четверкой: Шрамеком, Войтиржем, Браной и Ленком, которые до сих пор считались просто жертвами, не вызывающими никаких подозрений. И кстати, что это за дурные предчувствия, которые мучили Ярослава Ленка?
Мне так и не удалось уйти домой. На лестнице меня остановил запыхавшийся Карличек.
– Мне везет! – ликовал он. – Еще минуту, и мы бы вас не застали.
Он привел Гелену Дворскую, невесту Ярослава Ленка. И мне пришлось вместе с ними вернуться в кабинет.
Карличек с отсутствующим видом уселся в углу, а Гелену Дворскую я пригласил сесть напротив меня.
Ее действительно красивое лицо выражало лишь одно: сдержанное спокойствие. И даже когда она стала предъявлять мне свои жалобы и претензии, все ее поведение свидетельствовало, что ничто ей так не чуждо, как истерия.
– Мне никто ничего не говорит, – сразу начала она, – вот и у вас такой серьезный вид, что становится страшно.
– Сначала расскажите все, что вам известно, – предложил я ей.
Я вовсе не спешил выложить интересующие ее сведения, и она терпеливо стала рассказывать мне, как 27 июня она достала билеты в летний эстрадный театр, но около десяти утра Ленк забежал к ней на работу и извинился, что не сможет пойти. Он неожиданно получил задание. Правда, не сказал какое.
– Вы давно с ним знакомы? – спросил я ее.
– Года полтора.
– Бывало ли так, что он исчезал на несколько дней?
– Разумеется, бывало. И не раз.
– И вас не беспокоило его отсутствие?
– Я чувствовала порой, что его задания связаны с риском. Но он всегда держался спокойно, не нервничал и возвращался как ни в чем не бывало. Но на этот раз…
– Что вы имеете в виду?
– Да я уже рассказывала. – Она повернулась к Карличеку, который по-приятельски подмигнул ей. – Он почему-то очень нервничал, и вид у него был какой-то отсутствующий. На мои расспросы он отвечал, что у него странное предчувствие, будто его ожидают неприятности.
– Что он под этим подразумевал? Он не сказал об этом конкретнее?
– Нет. Только сказал, что все пройдет, верно, он просто плохо спал и ему приснилась всякая ерунда.
Карличек едва заметно покачал головой, от его очков на меня упал лучик света, словно он хотел подать мне световой сигнал: не верьте этим предчувствиям.
Гелена Дворская смотрела на меня выжидая.
– Порой плохое предчувствие – дело нешуточное, – сказал я. – Вашего жениха, пани Дворская, ранило при железнодорожном происшествии. Его пришлось оперировать, Сейчас он в больнице.
– Где мне искать его? – спросила она.
– Пока что видеть его нельзя. Ранение очень серьезное. Я и сам еще с ним не беседовал.
Помолчав, она тихо сказала:
– Если вы должны переговорить с ним раньше меня, значит, это не обычное крушение?
Притворяться дальше не имело смысла.
– Да, это случилось при чрезвычайных обстоятельствах. Вам ведь известно, где работает ваш жених. Сегодня я не могу сказать вам ничего больше. Товарищ Ленк уже вне опасности. И скоро вы его увидите. А до тех пор не наводите о нем больше справок. Вас все равно к нему не пустят. Мы обещаем регулярно сообщать вам о его здоровье. Придет время, и я сам проведу вас к нему.
Все это я сказал тоном, не терпящим возражений, и она встала, чтобы уйти. Вид у нее был оскорбленный, и благодарить меня она не собиралась.
– Одну минуточку, – остановил я ее.
Она молча ждала.
– Я был бы вам очень признателен, если бы вы вспомнили подробнее, о чем вы беседовали с товарищем Ленком утром двадцать седьмого июня.
– Это уже похоже на допрос, – сказала она спокойно.
– Возможно, вам известно что-то, что поможет нам выяснить причину этого железнодорожного происшествия.
Гелена Дворская недобро усмехнулась, и на ее лице появилось какое-то новое выражение, в котором я, однако, не усмотрел ничего особенного, зато Карличек так и уставился на нее из своего угла.
– Он сказал только, – ответила она наконец, – что должен куда-то явиться точно к двенадцати и опасается, как бы чего-то не произошло.
– С кем? Или с чем?
– Не знаю.
– Он утверждал, что это предчувствие, плохое настроение или что-то в этом роде?
Гелена Дворская на миг заколебалась.
– Да, именно так он говорил.
– А вам не показалось, что он просто не хочет ничего объяснять?
– Мне показалось, – она глянула на меня искоса, – что он что-то скрывает от меня. Самый род его занятий не располагает к излишней болтливости. И то немногое, что он сказал, я просто из него вытянула. Я действительно испугалась за него. Он был чем-то слишком взволнован.
– Пани Дворская, – говорю я, – если бы речь шла о случайном железнодорожном происшествии, мы смирились бы с так называемым предчувствием, хотя сны в основном отражают прошлое, а не будущее, и прошлое совсем недавнее. У человека возникает какое-то чувство страха или, во всяком случае, остается неприятный осадок.
– Понимаю, – спокойно кивает головой Гелена Дворская, – но, думаю, вы ошибаетесь.
Я не считаю разговор оконченным и продолжаю сидеть за столом.
– Мы наверняка вам вскоре расскажем, что там произошло, а вы пока что постарайтесь припомнить все подробности своего последнего разговора с женихом. Советую вам хорошенько обо всем поразмыслить.
– Куда его ранило? – спросила она вдруг.
Она держалась внешне все так же спокойно, только слегка побледнела. А я, повернувшись к Карличеку, попросил:
– Карличек, возьмите на себя труд регулярно сообщать пани Дворской о состоянии здоровья товарища Ленка.
– С огромным удовольствием, – поклонился галантный Карличек.
– А пани Дворская, надеюсь, обещает никому не рассказывать о нашей беседе.
– Да, старшему лейтенанту Ленку это могло бы повредить, – с серьезным видом подтвердил Карличек.
Гм, светлая голова этот Карличек. Его не нужно учить, как и что ей говорить. Уже одним тем, что он привел ее ко мне, он завоевал ее доверие.
Прощаясь, Гелена Дворская лишь кивнула мне головой. Карличек галантно распахнул перед ней дверь.
Они ушли.
А я задержался в кабинете. Мне не хотелось выходить вместе с ними. К тому же нужно было еще переговорить кое с кем по телефону. Я снял трубку. Правда, уже наступил вечер и я не был уверен, что застану нужных мне людей.
Один из директоров Национального банка, Будинский, был дома. А начальника отдела сейфов Ржержиху я так и не поймал. Зато разыскали шофера бронированного «мерседеса», перевозившего на станцию двадцать миллионов.
Странную нервозность Ленка, о которой рассказала Дворская, никак не удалось объяснить. Гелена Дворская допускала, что Ленк что-то от нее скрывал, но с двенадцати часов дня, когда он появился в банке, и до последней минуты никто ни разу не заметил, чтобы Ленка что-то беспокоило. На мой прямой вопрос Будинский заявил, что редко встречал такого до удивления спокойного, рассудительного и внимательного человека. Был ли Ленк взволнован? Ни капли. Явился точно, только, по-видимому, спешил. Дыхание его было прерывистым. Но через несколько секунд он успокоился и внизу, у сейфов, явно скучал от бездействия.
Я позвонил на квартиру знакомому подполковнику.
– Странно, что вы спрашиваете об этом, – ответил подполковник своим медвежьим басом. – Да, услышав о банке, Ленк на мгновение побледнел, лоб у него покрылся испариной. Помню, я еще спросил, не болен ли он, он сказал, что нет. Я предложил ему рюмку водки, но Ленк отказался.
– Разрешите узнать, товарищ подполковник, – сказал я, – вы курили, когда к вам пришел Ленк?
– Вы ведь знаете, что я все время курю, – проворчал подполковник.
Да, пожалуй, от табака подполковника Ленку действительно могло стать дурно. Подполковник курил такие чудовищные сигареты, что от них, как говорится, мухи дохли. Мы не переставали гадать – где он их выкапывает?
Я поблагодарил и повесил трубку.
Значит, в банке Ленк вел себя спокойно, хотя о чем-то все время размышлял. О чем же?
5
С уголовным розыском я договорился о дальнейшем сотрудничестве, во всяком случае о том, что временно оставляю Карличека у себя.
– Что ж, мы не против, – ответили мне, – как раз сейчас его посылают на учебу. Ему, вероятно, не очень хочется, вот он и старался завоевать ваше расположение. И, как видно, это ему удалось.
Я заверил их, что занятий Карличеку все равно не избежать.
Одному из самых опытных и способных наших сотрудников, прозванному Ястребом, я поручил подробнейшим образом изучить взаимоотношения Войтиржа, Шрамека и Враны. Этот Ястреб внешне ничем не напоминал своих летающих собратьев. Так его прозвали за острую наблюдательность. Свойство нужнейшее. Ведь сейчас предстояло тщательно собрать самые незначительные подробности, которые бы поддержали нашу версию с французским ключом.
Поиск двух туристов я предоставил уголовному розыску. При этом я не скрывал, что не очень-то верю в успех, да и считаю эту линию второстепенной.
Что касается Ярослава Ленка, то у меня составилось о нем довольно странное, даже парадоксальное представление, что было нелепо. Ведь Ленк, казалось бы самый надежный из всей четверки в почтовом вагоне, один-единственный вызывал подозрения своим поведением.
Пока что допрашивать его было нельзя. А даже если бы и было можно, разве сошлешься на столь слабый аргумент, как нервозность Ленка перед отъездом, которая внезапно исчезла после двенадцати часов дня.
Конечно, может быть, познакомясь с его личной жизнью, удастся объяснить это странное обстоятельство. Хотя я имел на это право, но мне не хотелось преждевременно открыто проявлять недоверие к такому человеку, как он, и посылать в его квартиру с обыском. И я рассудил, что лучше будет мне самому взять на себя эту неприятную обязанность.
Пожалуй, я слишком уж ограничил свою деятельность кабинетной работой, сводя воедино и анализируя материалы, доставленные мне другими. Ведь есть же и у меня неплохой практический опыт, благодаря которому мне поручили возглавить группу расследования. И к тому же, хотя заключение о полном уничтожении серии было составлено специалистами, все же подписал его я.
Правда, характер происшествия создал такую ситуацию, которая лишила меня всякой возможности действовать самому. Ведь не мог же я один опрашивать всех пассажиров и вести поиски убийцы у железной дороги! А вот теперь мое вмешательство могло быть оправдано.
– Карличек, – сказал я, – может, заглянем на квартиру Ленка? – Карличек нисколько не удивился, ведь это вполне соответствовало его роли частного детектива.
– Я как раз хотел вам это предложить.
– Но постарайтесь быть немы как могила. Вы всегда чертовски болтливы, надеюсь, все же иногда можете сдержаться.
Весьма польщенный моим приглашением, Карличек заявил, что я могу на него положиться.
– Подозрения в отношении Ярослава Ленка, к сожалению, растут, – добавил он. – Гелена Дворская все больше и больше начинает склоняться к мысли, что во время последнего разговора он ее обманывал, говоря о каких-то предчувствиях. Так когда мы отправляемся?
В это время мне уже дали подробный список всех болтов и гаек, используемых при монтаже почтового вагона типа ВТ-0019. Поэтому я слегка притушил нетерпение Карличека.
– В вагоне триста двенадцать болтов нужного нам размера, – сказал я.
– Знаю! – равнодушно ответил Карличек.
– Откуда вам это стало известно?
– В железнодорожном архиве случайно нашлись заводские чертежи этого вагона. Инженер повертел их, повертел и показал пальцем прямо на цифру 312.
– И вы случайно оказались при этом?
– Да, как уполномоченное вами лицо. Мы с товарищем Лоубалом здорово тогда смеялись.
– Не выдумывайте, Лоубал никогда не смеется.
– Знаю, знаю, это я смеялся за двоих, за него и за себя, – заморгал с довольным видом Карличек. – Ведь восемнадцать вагонов ВТ-0019 постоянно курсируют от Ли-берца до Весели-Мезимости, из Ашу до Кошиц и дальше, набитые детскими колясками, корзинами, фруктами и самым разным грузом. И как нам было не посмеяться, раз мы так здорово придумали с этими чертежами?
– Ладно, будьте здесь в три часа дня, – сказал я, – отправимся к Ленку. А до этого я просмотрю чертежи и, если подтвердится моя мысль об этих гайках, приглашу вас на совещание.
– Пожалуй, я это заслужил, – ответил Карличек, – но вы не хотите выслушать, что думаю я об этих гайках?
– Что-нибудь неожиданное?
– К сожалению, да. Гайки из туалета. В вагоне ВТ-0019 унитаз крепится четырьмя болтами. Они ввинчиваются сверху через пол. А гайки насажены снизу, под вагоном. Кто-то ключом открутил болты, и гайки упали на рельсы. Свежие царапины на них не от ключа, а от винтовой нарезки.
Значит, Карличек пришел к той же мысли, что и я.
– Унитаз чугунный, эмалированный, – продолжал он, – другой не выдержал бы так долго, да еще в вагоне. Разумеется, никто не собирался красть этот унитаз, голову даю на отсечение. Этот чугунный унитаз можно отвинтить и при желании расширить отверстие в полу. Потом поставить на место и слегка прикрепить уже одним болтом. И вот вам, пожалуйста, необходимое отверстие. Понимаете? В нужную минуту унитаз сдвигают, в отверстие в полу просовывают дуло автомата и расширяют его настолько, чтобы спустить между рельсов какой-то предмет, скажем ящик с двадцатью миллионами.
Его рассуждения были еще более мрачными, чем мои. Он спокойно, без особого волнения бросил между рельсов двадцать миллионов и в отличие от меня с легкой совестью обвинял в преступных действиях не одного и даже не двух, а всю четверку.
– В окно ничего не выбрасывали, – продолжал он, – За почтовым шло еще несколько вагонов, в первом сидели два железнодорожных охранника. Наверняка один из них что-то заметил бы. К несчастью для преступников, их план сорвал взрыв, который они, видимо, готовили на более позднее время. И ящик с деньгами уже не успел выпасть на рельсы, а сгорел, как солома.
– Да, неплохая мыслишка, – ворчу я.
– Лучшее из того, что могло произойти, – не унимается Карличек. – Только турист в черном все-таки что-то нес. И довольно тяжелое. Правда, поскольку он ждал на 286-м километре, ящик мог выпасть именно там, а не через одиннадцать километров. Что-то здесь не сходится. Жаль, что неизвестно точно, когда убили девушку. До прохода поезда, или позже. Вот почему так важен для нас этот психологический барьер в сознании пассажиров.
Карличеку одно только не пришло в голову, а я ему не открылся. Что, если турист в черном просто делал вид, будто несет тяжесть? Возможно, ему было важно обратить на это внимание.
В три часа дня мы отправились в предместье, в дом, где жил Ярослав Ленк. Одетые в штатское, мы не привлекали ничьего внимания. Карличек по дороге разыгрывал не слишком симпатичного врача, самовлюбленного педанта, который и юмор считает недопустимым для высокообразованного человека.
Наконец мы вошли в старый трехэтажный дом с двухэтажной надстройкой, похожей на только что сколоченный ящик на видавшем виды шкафу.
Ключ от квартиры Ленка я раздобыл легко, все его вещи лежали у нас.
В квартиру мы проникли тихо и незаметно. Нас встретила полутемная прихожая, обставленная, как и комната, старой разномастной мебелью. Меньшая часть прихожей, отделенная деревянной перегородкой и выложенная молочного цвета плиткой, была оборудована под ванную. Сквозь единственное окно, глядевшее во двор, проникал слабый свет. В этом старом доме, насчитывающем наверняка больше восьмидесяти лет, ванна не предусматривалась.
Пройдя прихожую, мы попали в довольно большую, но темноватую комнату, потому что окно, тоже выходившее во двор, было затенено карнизом. Напротив окна в стене была видна дверь, забитая досками. Видимо, некогда квартира занимала большую площадь.
Естественно, никакой звуковой изоляции не было. Карличек, которому не требовалось напоминать, чтобы он говорил тише, прошептал:
– Мы оказались здесь перед той же проблемой, что и тогда, на железной дороге. Знаем, что должны что-то найти, но не знаем, что именно, Значит, надо осмотреться.
Во второй комнате находилась газовая плита, поставленная в том же самом месте, где некогда стояла печка. Остальная обстановка говорила об упорном, но, по-видимому, напрасном усилии придать квартире более современный облик.
Мне было известно, что после войны Ярослав Ленк жил в этой квартире вместе с матерью, умершей два года назад. Он не стал переоборудовать квартиру, а подал заявление о предоставлении ему новой. Ленк намеревался жениться.
На ночном столике стояла фотография улыбающейся Гелены Дворской. Карличек подошел ближе и, нагнувшись, стал рассматривать карточку.
– Необыкновенное лицо! – прошептал он мне прямо в ухо. – Вот что удивительно – думают, что влюбленному достаточно такой застывшей картинки. По-моему, все различие между фотографией и нарисованным портретом заключается в том, что фотография всегда остается лишь игрой светотени и красок, а в портрете проглядывает нечто иное, душа модели или художника. Правда, изображенное здесь лицо вряд ли можно постичь до конца, даже будь это не фотография, а самый искусный портрет.
– Тише, – одернул я его.
– Для холостяцкого жилья здесь слишком образцовый порядок, – констатировал он уже полушепотом. – Наверное, она и поддерживает его.
Этим он как бы подытожил свой анализ Гелены Дворской. Потом он выдвинул нижние ящики гардероба. Белье было уложено заботливой женской рукой.
– Да, уж мне не уложить все обратно так аккуратно, – сказал он.
– Там наверняка ничего нет, просмотрите лучше карманы во всей одежде.
Карличек провел пальцем по поверхности шкафа, а потом задумчиво стал его рассматривать. Палец был чистым.
– Значит, у невесты есть ключ от квартиры, – сказал он уверенно. – За какие-нибудь два дня здесь набралось бы столько пыли! Пыль – наш враг. Всюду проникает. А тут прошлись тряпкой или пылесосом еще вчера, если не сегодня в полдень. На раме форточки найдете отпечатки.
Потом он осмотрел карманы костюмов, заботливо развешанных на деревянных плечиках. Зимнее пальто даже было укрыто в бумажном мешке от моли. И ничего не нашел, кроме забытой кроны.
– Нам нужно проявить побольше смекалки, – сказал он.
Я открыл ящик старого туалетного столика на тонких ножках, с потрескавшейся крышкой. Ящик был заперт, но у меня был ключ, к тому же я заметил, что достаточно слегка приподнять крышку, как язычок замка сдвигается и ящичек легко открыть и без ключа.
Бумаги в ящичке лежали в беспорядке. Здесь уже не чувствовалось ничьей заботливой руки. Кроме школьных аттестатов, обвязанных резинкой, и папок с личными документами Ярослав Ленк, по-видимому, совал сюда любую бумагу, которая не выбрасывалась в корзину. Корзина, к большому сожалению Карличека, была пуста. В ящике лежали счет за ремонт часов, книжки для квартирной платы, старые фотографии с ничего не говорящим текстом, различного сорта подтверждения; удостоверение из давно расформированной организации и прочие подобные бумаги.
В самом дальнем углу ящика лежала сберегательная книжка. Я заглянул в нее. Она была на имя Ярослава Ленка, без права передачи. Один из вкладов значительно превышал другие и относился ко времени, когда у Ленка умерла мать. Общая сумма всех вкладов совсем недавно составляла 52 тысячи крон 72 геллера.
Двадцатого июня, за семь дней до взрыва почтового вагона, с книжки взяли 40 тысяч крон. Следующая и последняя запись в книжке относились к первому июля: вклад 3 тысячи крон. Общая сумма: 15 435,72.
Да, но эти 3 тысячи крон Ярослав Ленк положить не мог, ведь 1 июля он лежал в больнице в глубоком беспамятстве.
– Кто ищет, тот всегда найдет, – заметил Карличек, – Но три тысячи крон не так уж много, когда речь идет о двадцати миллионах… если не принимать во внимание снятых ранее сорока тысяч.
Подозревай мы, что Гелена Дворская что-то припрятывает в квартире, нам легче было бы заподозрить ее и в этом вкладе.
– Поговорим с ней решительно, – сказал я.
– Она получает ежемесячно четыре тысячи пятьсот крон, – заявил Карличек уверенным тоном.
Не успел он договорить, как пронзительно зазвенел звонок.
Карличек быстро заморгал. Такой звонок мог напугать кого угодно. Добрых три секунды звенел звонок, пронзительно и вызывающе.
Мы притихли, замерли. Звонивший, очевидно, не знал, что Ярослав Ленк в больнице. Может, это был просто почтальон или управляющий домом, газовщик или какой-нибудь совсем посторонний человек. И надо же было ему явиться именно сейчас.
Прошла минута. Звонок зазвенел снова.
И снова молчание.
– Теперь наверняка уйдет, – шепнул Карличек.
Но за дверью не уходили и позвонили в третий раз. Теперь уже нетерпеливо, четыре раза подряд. Длинный-короткий, длинный-короткий.
Мы подождали еще минуту, хотя последний звонок звучал сердито, как прощальный. Если бы при этом застучали в дверь или ударили ногой, я бы наверняка счел, что посетитель уходит.
Но через минуту звонок снова прозвучал в том же ритме, четыре раза, и после небольшой паузы – еще короткий, длинный и два коротких. Какая-то бессмыслица.
Карличек нагнулся ко мне.
– Послушайте, – прошептал он. – Этот тип знает, что здесь кто-то есть. Он хочет поймать нас в ловушку!
И сразу звонок затрезвонил снова. Длинный, короткий, длинный, короткий и потом короткий, длинный и два коротких.
И тут я понял, что звонок передает морзянку – буквы «C–L».
– Что ж, мы не против, – ответили мне, – как раз сейчас его посылают на учебу. Ему, вероятно, не очень хочется, вот он и старался завоевать ваше расположение. И, как видно, это ему удалось.
Я заверил их, что занятий Карличеку все равно не избежать.
Одному из самых опытных и способных наших сотрудников, прозванному Ястребом, я поручил подробнейшим образом изучить взаимоотношения Войтиржа, Шрамека и Враны. Этот Ястреб внешне ничем не напоминал своих летающих собратьев. Так его прозвали за острую наблюдательность. Свойство нужнейшее. Ведь сейчас предстояло тщательно собрать самые незначительные подробности, которые бы поддержали нашу версию с французским ключом.
Поиск двух туристов я предоставил уголовному розыску. При этом я не скрывал, что не очень-то верю в успех, да и считаю эту линию второстепенной.
Что касается Ярослава Ленка, то у меня составилось о нем довольно странное, даже парадоксальное представление, что было нелепо. Ведь Ленк, казалось бы самый надежный из всей четверки в почтовом вагоне, один-единственный вызывал подозрения своим поведением.
Пока что допрашивать его было нельзя. А даже если бы и было можно, разве сошлешься на столь слабый аргумент, как нервозность Ленка перед отъездом, которая внезапно исчезла после двенадцати часов дня.
Конечно, может быть, познакомясь с его личной жизнью, удастся объяснить это странное обстоятельство. Хотя я имел на это право, но мне не хотелось преждевременно открыто проявлять недоверие к такому человеку, как он, и посылать в его квартиру с обыском. И я рассудил, что лучше будет мне самому взять на себя эту неприятную обязанность.
Пожалуй, я слишком уж ограничил свою деятельность кабинетной работой, сводя воедино и анализируя материалы, доставленные мне другими. Ведь есть же и у меня неплохой практический опыт, благодаря которому мне поручили возглавить группу расследования. И к тому же, хотя заключение о полном уничтожении серии было составлено специалистами, все же подписал его я.
Правда, характер происшествия создал такую ситуацию, которая лишила меня всякой возможности действовать самому. Ведь не мог же я один опрашивать всех пассажиров и вести поиски убийцы у железной дороги! А вот теперь мое вмешательство могло быть оправдано.
– Карличек, – сказал я, – может, заглянем на квартиру Ленка? – Карличек нисколько не удивился, ведь это вполне соответствовало его роли частного детектива.
– Я как раз хотел вам это предложить.
– Но постарайтесь быть немы как могила. Вы всегда чертовски болтливы, надеюсь, все же иногда можете сдержаться.
Весьма польщенный моим приглашением, Карличек заявил, что я могу на него положиться.
– Подозрения в отношении Ярослава Ленка, к сожалению, растут, – добавил он. – Гелена Дворская все больше и больше начинает склоняться к мысли, что во время последнего разговора он ее обманывал, говоря о каких-то предчувствиях. Так когда мы отправляемся?
В это время мне уже дали подробный список всех болтов и гаек, используемых при монтаже почтового вагона типа ВТ-0019. Поэтому я слегка притушил нетерпение Карличека.
– В вагоне триста двенадцать болтов нужного нам размера, – сказал я.
– Знаю! – равнодушно ответил Карличек.
– Откуда вам это стало известно?
– В железнодорожном архиве случайно нашлись заводские чертежи этого вагона. Инженер повертел их, повертел и показал пальцем прямо на цифру 312.
– И вы случайно оказались при этом?
– Да, как уполномоченное вами лицо. Мы с товарищем Лоубалом здорово тогда смеялись.
– Не выдумывайте, Лоубал никогда не смеется.
– Знаю, знаю, это я смеялся за двоих, за него и за себя, – заморгал с довольным видом Карличек. – Ведь восемнадцать вагонов ВТ-0019 постоянно курсируют от Ли-берца до Весели-Мезимости, из Ашу до Кошиц и дальше, набитые детскими колясками, корзинами, фруктами и самым разным грузом. И как нам было не посмеяться, раз мы так здорово придумали с этими чертежами?
– Ладно, будьте здесь в три часа дня, – сказал я, – отправимся к Ленку. А до этого я просмотрю чертежи и, если подтвердится моя мысль об этих гайках, приглашу вас на совещание.
– Пожалуй, я это заслужил, – ответил Карличек, – но вы не хотите выслушать, что думаю я об этих гайках?
– Что-нибудь неожиданное?
– К сожалению, да. Гайки из туалета. В вагоне ВТ-0019 унитаз крепится четырьмя болтами. Они ввинчиваются сверху через пол. А гайки насажены снизу, под вагоном. Кто-то ключом открутил болты, и гайки упали на рельсы. Свежие царапины на них не от ключа, а от винтовой нарезки.
Значит, Карличек пришел к той же мысли, что и я.
– Унитаз чугунный, эмалированный, – продолжал он, – другой не выдержал бы так долго, да еще в вагоне. Разумеется, никто не собирался красть этот унитаз, голову даю на отсечение. Этот чугунный унитаз можно отвинтить и при желании расширить отверстие в полу. Потом поставить на место и слегка прикрепить уже одним болтом. И вот вам, пожалуйста, необходимое отверстие. Понимаете? В нужную минуту унитаз сдвигают, в отверстие в полу просовывают дуло автомата и расширяют его настолько, чтобы спустить между рельсов какой-то предмет, скажем ящик с двадцатью миллионами.
Его рассуждения были еще более мрачными, чем мои. Он спокойно, без особого волнения бросил между рельсов двадцать миллионов и в отличие от меня с легкой совестью обвинял в преступных действиях не одного и даже не двух, а всю четверку.
– В окно ничего не выбрасывали, – продолжал он, – За почтовым шло еще несколько вагонов, в первом сидели два железнодорожных охранника. Наверняка один из них что-то заметил бы. К несчастью для преступников, их план сорвал взрыв, который они, видимо, готовили на более позднее время. И ящик с деньгами уже не успел выпасть на рельсы, а сгорел, как солома.
– Да, неплохая мыслишка, – ворчу я.
– Лучшее из того, что могло произойти, – не унимается Карличек. – Только турист в черном все-таки что-то нес. И довольно тяжелое. Правда, поскольку он ждал на 286-м километре, ящик мог выпасть именно там, а не через одиннадцать километров. Что-то здесь не сходится. Жаль, что неизвестно точно, когда убили девушку. До прохода поезда, или позже. Вот почему так важен для нас этот психологический барьер в сознании пассажиров.
Карличеку одно только не пришло в голову, а я ему не открылся. Что, если турист в черном просто делал вид, будто несет тяжесть? Возможно, ему было важно обратить на это внимание.
В три часа дня мы отправились в предместье, в дом, где жил Ярослав Ленк. Одетые в штатское, мы не привлекали ничьего внимания. Карличек по дороге разыгрывал не слишком симпатичного врача, самовлюбленного педанта, который и юмор считает недопустимым для высокообразованного человека.
Наконец мы вошли в старый трехэтажный дом с двухэтажной надстройкой, похожей на только что сколоченный ящик на видавшем виды шкафу.
Ключ от квартиры Ленка я раздобыл легко, все его вещи лежали у нас.
В квартиру мы проникли тихо и незаметно. Нас встретила полутемная прихожая, обставленная, как и комната, старой разномастной мебелью. Меньшая часть прихожей, отделенная деревянной перегородкой и выложенная молочного цвета плиткой, была оборудована под ванную. Сквозь единственное окно, глядевшее во двор, проникал слабый свет. В этом старом доме, насчитывающем наверняка больше восьмидесяти лет, ванна не предусматривалась.
Пройдя прихожую, мы попали в довольно большую, но темноватую комнату, потому что окно, тоже выходившее во двор, было затенено карнизом. Напротив окна в стене была видна дверь, забитая досками. Видимо, некогда квартира занимала большую площадь.
Естественно, никакой звуковой изоляции не было. Карличек, которому не требовалось напоминать, чтобы он говорил тише, прошептал:
– Мы оказались здесь перед той же проблемой, что и тогда, на железной дороге. Знаем, что должны что-то найти, но не знаем, что именно, Значит, надо осмотреться.
Во второй комнате находилась газовая плита, поставленная в том же самом месте, где некогда стояла печка. Остальная обстановка говорила об упорном, но, по-видимому, напрасном усилии придать квартире более современный облик.
Мне было известно, что после войны Ярослав Ленк жил в этой квартире вместе с матерью, умершей два года назад. Он не стал переоборудовать квартиру, а подал заявление о предоставлении ему новой. Ленк намеревался жениться.
На ночном столике стояла фотография улыбающейся Гелены Дворской. Карличек подошел ближе и, нагнувшись, стал рассматривать карточку.
– Необыкновенное лицо! – прошептал он мне прямо в ухо. – Вот что удивительно – думают, что влюбленному достаточно такой застывшей картинки. По-моему, все различие между фотографией и нарисованным портретом заключается в том, что фотография всегда остается лишь игрой светотени и красок, а в портрете проглядывает нечто иное, душа модели или художника. Правда, изображенное здесь лицо вряд ли можно постичь до конца, даже будь это не фотография, а самый искусный портрет.
– Тише, – одернул я его.
– Для холостяцкого жилья здесь слишком образцовый порядок, – констатировал он уже полушепотом. – Наверное, она и поддерживает его.
Этим он как бы подытожил свой анализ Гелены Дворской. Потом он выдвинул нижние ящики гардероба. Белье было уложено заботливой женской рукой.
– Да, уж мне не уложить все обратно так аккуратно, – сказал он.
– Там наверняка ничего нет, просмотрите лучше карманы во всей одежде.
Карличек провел пальцем по поверхности шкафа, а потом задумчиво стал его рассматривать. Палец был чистым.
– Значит, у невесты есть ключ от квартиры, – сказал он уверенно. – За какие-нибудь два дня здесь набралось бы столько пыли! Пыль – наш враг. Всюду проникает. А тут прошлись тряпкой или пылесосом еще вчера, если не сегодня в полдень. На раме форточки найдете отпечатки.
Потом он осмотрел карманы костюмов, заботливо развешанных на деревянных плечиках. Зимнее пальто даже было укрыто в бумажном мешке от моли. И ничего не нашел, кроме забытой кроны.
– Нам нужно проявить побольше смекалки, – сказал он.
Я открыл ящик старого туалетного столика на тонких ножках, с потрескавшейся крышкой. Ящик был заперт, но у меня был ключ, к тому же я заметил, что достаточно слегка приподнять крышку, как язычок замка сдвигается и ящичек легко открыть и без ключа.
Бумаги в ящичке лежали в беспорядке. Здесь уже не чувствовалось ничьей заботливой руки. Кроме школьных аттестатов, обвязанных резинкой, и папок с личными документами Ярослав Ленк, по-видимому, совал сюда любую бумагу, которая не выбрасывалась в корзину. Корзина, к большому сожалению Карличека, была пуста. В ящике лежали счет за ремонт часов, книжки для квартирной платы, старые фотографии с ничего не говорящим текстом, различного сорта подтверждения; удостоверение из давно расформированной организации и прочие подобные бумаги.
В самом дальнем углу ящика лежала сберегательная книжка. Я заглянул в нее. Она была на имя Ярослава Ленка, без права передачи. Один из вкладов значительно превышал другие и относился ко времени, когда у Ленка умерла мать. Общая сумма всех вкладов совсем недавно составляла 52 тысячи крон 72 геллера.
Двадцатого июня, за семь дней до взрыва почтового вагона, с книжки взяли 40 тысяч крон. Следующая и последняя запись в книжке относились к первому июля: вклад 3 тысячи крон. Общая сумма: 15 435,72.
Да, но эти 3 тысячи крон Ярослав Ленк положить не мог, ведь 1 июля он лежал в больнице в глубоком беспамятстве.
– Кто ищет, тот всегда найдет, – заметил Карличек, – Но три тысячи крон не так уж много, когда речь идет о двадцати миллионах… если не принимать во внимание снятых ранее сорока тысяч.
Подозревай мы, что Гелена Дворская что-то припрятывает в квартире, нам легче было бы заподозрить ее и в этом вкладе.
– Поговорим с ней решительно, – сказал я.
– Она получает ежемесячно четыре тысячи пятьсот крон, – заявил Карличек уверенным тоном.
Не успел он договорить, как пронзительно зазвенел звонок.
Карличек быстро заморгал. Такой звонок мог напугать кого угодно. Добрых три секунды звенел звонок, пронзительно и вызывающе.
Мы притихли, замерли. Звонивший, очевидно, не знал, что Ярослав Ленк в больнице. Может, это был просто почтальон или управляющий домом, газовщик или какой-нибудь совсем посторонний человек. И надо же было ему явиться именно сейчас.
Прошла минута. Звонок зазвенел снова.
И снова молчание.
– Теперь наверняка уйдет, – шепнул Карличек.
Но за дверью не уходили и позвонили в третий раз. Теперь уже нетерпеливо, четыре раза подряд. Длинный-короткий, длинный-короткий.
Мы подождали еще минуту, хотя последний звонок звучал сердито, как прощальный. Если бы при этом застучали в дверь или ударили ногой, я бы наверняка счел, что посетитель уходит.
Но через минуту звонок снова прозвучал в том же ритме, четыре раза, и после небольшой паузы – еще короткий, длинный и два коротких. Какая-то бессмыслица.
Карличек нагнулся ко мне.
– Послушайте, – прошептал он. – Этот тип знает, что здесь кто-то есть. Он хочет поймать нас в ловушку!
И сразу звонок затрезвонил снова. Длинный, короткий, длинный, короткий и потом короткий, длинный и два коротких.
И тут я понял, что звонок передает морзянку – буквы «C–L».
6
Всезнающий Карличек на этот раз никак не понимал моих знаков. Но когда звонки повторились снова – тире, точка, тире, точка, точка, тире, точка, точка, – дошло наконец и до него.
– Морзянка! – шепнул он.
Он плохо знал морзянку. Я показал ему, и он отреагировал серией молниеносных подмаргиваний, что означало: ха-ха-ха.
Без сомнения, неизвестный прибег к звонку как к передатчику азбуки Морзе с умыслом.
Раз этот странный посетитель заявлял о себе таким странным способом, значит, он знал, что Ленка нет дома. А если бы речь шла об условленном свидании с кем-то, скажем с Геленой Дворской, он не стремился бы во что бы то ни стало войти. Да, судя по всему, он знает о нашем присутствии. Мы никого не ставили в известность о своем приходе сюда, значит, кто-то за нами тайно следил. Или незаметно наблюдал за квартирой Ленка, охваченный страхом, как бы мы не нашли что-то уличающее его. Ему пришлось покинуть свое укрытие и перейти в наступление. И возможно, за дверью нас ожидали двое или трое.
Мы прокрались в прихожую. Карличек наклонился, снял с газового счетчика ключ и вооружился им. Значит, и у него мелькнула мысль о бандитах за дверью.
Я приблизился к двери, собираясь неожиданно распахнуть ее. Если кто-то рванется в квартиру, я тут же пущу в ход кулаки. На случай, если этот тип навалится всем своим телом на дверь, я предоставлю ему возможность пулей влететь внутрь и перед носом остальных захлопну дверь. С одним-то мы уж как-нибудь справимся. С этой мыслью я распахнул дверь так стремительно, что человек, стоящий на площадке, отскочил в невольном испуге и вытянул руку, защищаясь от Карличека, который стоял рядом со мной с явным намерением размозжить пришедшему голову ключом от газового счетчика. Да, Карличек умел вести себя как настоящий мужчина.
И тут я узнал Будинского из Национального банка.
Интересный факт! Ведь если кто и знал, как и куда отправляют двадцать миллионов, так это именно Будинский.
– Входите, пожалуйста, – сухо сказал я.
Будинский уже оправился от испуга.
– А вы разве не догадались, что именно это я и хочу сделать?
И он вошел, подозрительно косясь на вооруженного ключом Карличека. Впрочем, Карличек отошел от двери и, положив ключ на место, прошел за нами в комнату.
Вот таким-то образом оказались в гостях у Ярослава Ленка три человека, пригласить которых ему и в голову не приходило.
– Морзянка! – шепнул он.
Он плохо знал морзянку. Я показал ему, и он отреагировал серией молниеносных подмаргиваний, что означало: ха-ха-ха.
Без сомнения, неизвестный прибег к звонку как к передатчику азбуки Морзе с умыслом.
Раз этот странный посетитель заявлял о себе таким странным способом, значит, он знал, что Ленка нет дома. А если бы речь шла об условленном свидании с кем-то, скажем с Геленой Дворской, он не стремился бы во что бы то ни стало войти. Да, судя по всему, он знает о нашем присутствии. Мы никого не ставили в известность о своем приходе сюда, значит, кто-то за нами тайно следил. Или незаметно наблюдал за квартирой Ленка, охваченный страхом, как бы мы не нашли что-то уличающее его. Ему пришлось покинуть свое укрытие и перейти в наступление. И возможно, за дверью нас ожидали двое или трое.
Мы прокрались в прихожую. Карличек наклонился, снял с газового счетчика ключ и вооружился им. Значит, и у него мелькнула мысль о бандитах за дверью.
Я приблизился к двери, собираясь неожиданно распахнуть ее. Если кто-то рванется в квартиру, я тут же пущу в ход кулаки. На случай, если этот тип навалится всем своим телом на дверь, я предоставлю ему возможность пулей влететь внутрь и перед носом остальных захлопну дверь. С одним-то мы уж как-нибудь справимся. С этой мыслью я распахнул дверь так стремительно, что человек, стоящий на площадке, отскочил в невольном испуге и вытянул руку, защищаясь от Карличека, который стоял рядом со мной с явным намерением размозжить пришедшему голову ключом от газового счетчика. Да, Карличек умел вести себя как настоящий мужчина.
И тут я узнал Будинского из Национального банка.
Интересный факт! Ведь если кто и знал, как и куда отправляют двадцать миллионов, так это именно Будинский.
– Входите, пожалуйста, – сухо сказал я.
Будинский уже оправился от испуга.
– А вы разве не догадались, что именно это я и хочу сделать?
И он вошел, подозрительно косясь на вооруженного ключом Карличека. Впрочем, Карличек отошел от двери и, положив ключ на место, прошел за нами в комнату.
Вот таким-то образом оказались в гостях у Ярослава Ленка три человека, пригласить которых ему и в голову не приходило.