Будинский уже со спокойным и непринужденным видом осматривался, как осматривается человек в незнакомой обстановке.
– Странное дело, – сказал он. – Я звонил вам, но мне сказали, что вы ушли. Перехожу через улицу и вдруг вижу машину Ржержихи. Ржержиха тоже увидел меня.
Я выслушал его молча. Ржержиха, управляющий отделом сейфов, разумеется, тоже знал все подробности посылки денег в Братиславу.
– Да, – объяснял Будинский с улыбкой, на которую я не ответил, – я и сказал ему, что хотел с вами поговорить, но не застал. Ржержиха уезжал на несколько дней из Праги. И не знал, что за это время произошло.
Пожалуй, самое лучшее – дать ему возможность выговориться.
– Он-то и увидел вас, когда проезжал мимо. Вы якобы еще с одним человеком вошли в дом напротив кафе. А он как раз проезжал метрах в ста от вас. Вы исчезли в доме, прежде чем он подъехал. Ржержиха вас сразу узнал, а вы, вероятно, не заметили его за рулем. Ну а я проходил мимо… Постоял, постоял перед этим домом, потом вошел в подъезд и увидел, что здесь живет старший лейтенант Ленк.
– Так какой же у вас неотложный разговор? – спросил я его.
– Сейчас скажу. – Будинский, одетый, как всегда, тщательно и со вкусом, был очень любезен. Вел он себя дружелюбно и приветливо. – Но сначала мне придется объяснить вам некоторые обстоятельства. Думаю, что на старшего лейтенанта Ленка пали некоторые подозрения… – пожалуйста, не утруждайте себя какими-то объяснениями, – и это одна из причин моего появления здесь. Я сужу об этом по вашим расспросам о нем, и теперь я просто понял, что вы хотите осмотреть его квартиру.
– Продолжайте, продолжайте, – поощрял я его.
– У меня есть сын. И я купил ему игрушку – детский телеграф. Но для этой игрушки нужен напарник, и эту роль выполняю я. Вот я невольно и выучил морзянку. Когда я позвонил в дверь, вы не открыли. Я решил, что вы ушли или не желаете, чтобы кто-то знал о вашем присутствии. Извините, – оправдывался он. – Если я вел себя как-то не так, отругайте меня, я покорно приму ваши упреки. Я только хотел быть полезен. По моему мнению дело не терпит отлагательства.
И он вынул из нагрудного кармана бумажник, а оттуда купюру в тысячу крон.
– Серия «C–L», – сказал он, подавая мне деньги.
Это и правда была серия «C–L». Правый нижний угол купюры был коричневатым, словно ее подпалили. В остальном она казалась новехонькой.
– Как вы видите, – продолжал Будинский, – кое-что все-таки попало в оборот.
– Но в оборот могли быть пущены те деньги, которые подобрали находчивые люди, а этих денег не так уж много, отдельные купюры. Практически это не имеет значения.
Я произнес это довольно беззаботным тоном, и оба собеседника посмотрели на меня с удивлением.
– Эта купюра была в ходу уже немало времени, – подчеркнул Будинский.
– Думаю, все же не так уж давно, – упорствовал я. – На вид она совсем новая.
– И все же возможно, что уже несколько раз ею платили за какой-нибудь товар, а нам придется ее списать.
Я пожал плечами.
– Откуда она у вас?
Купюру с серьезным видом уже рассматривал Карличек. Будинский Карличека не узнал, а я не счел нужным его представить. По виду Карличек совсем не походил на моего подчиненного.
– Эти деньги, – продолжал Будинский, мельком взглянув на Карличека, даже не смотревшего на него, – передала, сдавая кассу, заведующая ювелирным магазином. В кассе было две купюры по тысяче крон. Со второй тысячей все в порядке. Заведующую я допросил лично. К сожалению, она круглая дура. Мы не могли добиться от нее ничего вразумительного.
– Как она все же объяснила это?
– Она не могла сказать, от кого получила эти деньги. Припоминает, правда, что одну из этих двух тысяч дала дама за янтарное ожерелье, другую – еще какая-то женщина, которой продали серьги. Как выглядели эти женщины, она не смогла описать, путает их друг с дружкой и только твердит, что обе молодые и очень элегантные.
Я наконец вставил слово:
– Ну, об этом мы расспросим ее сами. Но скажите, как это вы так предусмотрительно прихватили купюру с собой?
– Ведь я шел к вам. Не разыщи я вас здесь, я оставил бы ее у вас в кабинете.
Потом он снова стал излагать мне все те осложнения, которые вызовет появление этих купюр в обороте.
Деньги серии «C–L» банк принимать не имеет права. Но обычные люди ничего не знают об этом. При нашей системе преобладания социалистического сектора можно было бы предположить, что каждая купюра в конце концов попадет в сберкассу или в банк. Но ведь часть денег некоторые держат дома, а часть их попадает на черный рынок. В этих случаях серия «C–L» от нас ускользнет. Значит, эти деньги в нашем товарообороте отсутствуют, и мы должны их постепенно заменять, но, если это перейдет дозволенные границы, нам придется для оздоровления финансовой системы прибегнуть к решительным мерам.
– Что же, картина весьма убедительная, – сказал я. – Я понимаю. Но скажите, а случись самое скверное и появись те двадцать миллионов, это выбило бы денежный оборот из колеи?
– Для этого достаточно даже миллиона или двух.
– Но ведь пока ничего подобного не наблюдается.
– Да, пока что нет. И большая часть купюр серии «C–L» попала к нам в руки. Вот и эту купюру, если она вам больше не нужна, будьте добры вернуть мне, а мы по договоренности с министерством финансов сдадим ее куда следует.
В ответ Карличек, словно это было самым обычным делом, положил тысячу крон в свой бумажник, куда она с трудом поместилась.
– Так что же с той заведующей ювелирным магазином? – спросил я.
– Сначала она думала, что деньги фальшивые, – ответил он, – но мы ей сказали, что они просто ворованные. Вот, собственно, и все, – добавил он, – я не хочу вас больше задерживать. Разумеется, я никому не стану сообщать, что был здесь.
– Я вовсе не настаиваю на вашем молчании.
И я проводил Будинского до порога. На лестнице никого не было, он ушел незамеченным.
Я вернулся к Карличеку.
– Ну вот видите, – сказал он рассудительно. – Всегда что-нибудь да обнаружится. Будинский и Ржержиха крутятся около дома, это факт.
В ответ я только сказал:
– Будем искать дальше, Карличек!
Мы продолжали свои поиски, но так и не нашли ничего стоящего. Единственным объектом, достойным нашего внимания, по-прежнему оставалась сберегательная книжка.
Пробило пять часов, когда мы наконец закончили наши розыски.
– Думаю, Карличек, вы еще застанете заведующую ювелирным магазином, раз уж вы прихватили эту тысячу. Магазины закрываются в шесть, как раз успеете. А я пока поговорю с Геленой Дворской, конечно если застану ее дома.
– Застанете, – заверил он меня. – Я договорился с ней встретиться. Мне еще нужно забежать в больницу, узнать, как себя чувствует ее жених, а потом зайти к ней домой.
– И часто вы это делаете?
– Каждый день, – признался Карличек. – Порой мы встречаемся где-нибудь в другом месте. Я, правда, не всегда успеваю попасть в больницу, тогда что-нибудь придумываю.
Я посоветовал ему не слишком усердствовать. Он стал оправдываться, что, дескать, я сам обещал Гелене Дворской регулярно информировать ее.
– Регулярно, но не каждый день, – сказал я. – Сегодня заменю вас я. Сам зайду в больницу. А вы помните, что изучение удивительного лица Гелены Дворской не главная наша цель.
Мы вышли из квартиры. И на этот раз никто нас не заметил. Правда, мы встретили в подъезде какую-то женщину, но она не обратила на нас никакого внимания.
На улице мы расстались.
Больница находилась довольно далеко. Я взял такси.
Я застал главного врача в больнице. Он, разумеется, был информирован о необходимых мерах предосторожности в отношении Ярослава Ленка и кратко сообщил, что за пациента можно не беспокоиться, но видеть его пока нельзя.
– Знаете, – сказал он, отводя меня в сторону, – любопытная вещь. Как раз сегодня приходил справляться о здоровье Ленка какой-то человек, утверждая, что его послала Гелена Дворская. Сначала он расспрашивал в приемном покое.
– Это и в самом деле любопытно! – сказал я.
– Весьма. Ведь к нам обычно заходит ваш паренек в очках. К тому же в приемном покое старший лейтенант Ленк в списках не значится. Но незнакомец не отставал: дескать, Ярослав Ленк здесь и ему нужно знать, как он себя чувствует. Ему, конечно, никто ничего не сообщил, позвали меня. Я спустился вниз и резко ему объявил, что такого больного у нас здесь нет. Ведь вы сами просили…
– Мы просим поступать так и в дальнейшем, – одобрил я. – Значит, все-таки кто-то у вас проговорился.
– Разумеется, об этом знают многие, – подтвердил главный врач с сожалением. – Врачи, медсестры, обслуживающий персонал… Такого пациента трудно долго скрывать. Наверное, поэтому я выглядел нелепо, и этот тип усмехнулся и попросил передать пациенту от него привет. А потом ушел.
– Жаль, что вы его так просто отпустили.
Врач беспомощно повел плечами.
– Да как его задержишь? Спрашивать о здоровье пациента еще не преступление. Звонить вам или кому-нибудь из ваших не хотели, он сразу понял бы, что здесь дело нечисто. А ему только и нужно было установить, здесь пациент или нет. Вероятно, он сам не был в этом до конца уверен. Как только он ушел, я позвонил вам, но вас не было.
– Хорошо, – сказал я, – пришлю к вам дежурного, который вовремя вмешается, если еще какой-нибудь неизвестный будет справляться, о Ярославе Ленке. Но все-таки как вел себя этот человек?
– Довольно подозрительно, – ответил врач, – даже очень. На мой вопрос, кто он и как его зовут, он сказал, что это не имеет значения. А вообще – среднего роста и, как говорится, в зрелых годах, ничем не примечательный, темноволосый и довольно смуглый…
– А что бы вы сказали о его профессии?
Врач, еще взволнованный этим посещением, на минуту задумался.
– Мне не хотелось бы ошибиться. Но он мог бы быть, скажем, техником. Профессия всегда накладывает отпечаток на весь облик человека, на его манеру одеваться, поведение. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Да-да, – ответил я, – но иногда можно и ошибиться.
В конце концов я все же составил себе представление об этом незнакомце, он вызывал подозрения главным образом потому, что сослался на Гелену Дворскую. Вряд ли она посылала его в больницу.
За интересом незнакомца к здоровью Ленка наверняка скрывалось нечто большее, чем простое любопытство. Но, к сожалению, пока этот след никуда не вел.
Возвращаясь из больницы, я мысленно занялся подсчетом лиц, заслуживающих нашего особого внимания. Кроме Ярослава Ленка и человека, справлявшегося о нем, было еще двое туристов с 286-го километра, женщина, заплатившая в ювелирном магазине тысячекронной купюрой, Будинский и Ржержиха, которые, по мнению Карличека, что-то уж слишком подозрительно крутились около дома Ленка, и, наконец, Гелена Дворская. Правда, посетитель в больнице мог быть одним из этих туристов.
До Гелены Дворской я добрался не так скоро, как думал. Она жила в новеньком, выложенном белой плиткой доме, чванливо взиравшем на своих более старых соседей. Я поднялся на лифте на четвертый этаж и вошел в узкий коридор, вдоль которого тянулась вереница одинаковых дверей. Близился вечер, и в коридоре было темно. Прошло какое-то время, пока я нашел выключатель. Я прочитал фамилий пять на дверных табличках и наконец нашел нужную мне.
Гелена Дворская открыла почти сразу, словно нетерпеливо поджидала кого-то, вероятно Карличека. При свете лампочки, горевшей за ее спиной и бившей прямо мне в глаза, она сразу узнала меня и удивленно подняла брови.
– Я пришел вместо вашего постоянного информатора, – сообщил я, вежливо поздоровавшись.
Последовало приглашение войти.
Налево видна была небольшая кухонька, направо – дверь в залитую желтоватым или, скорее, коричневатым светом комнату. В сравнении с ярким освещением передней здесь была подчеркнуто интимная обстановка.
Тонконогая мебель светлого дерева в современном стиле, удобно и продуманно расставленная, была – как я узнал позже – делом рук отца Дворской, столяра-краснодеревщика, которому пришлось немало поломать голову, пока он сделал все это по эскизам дочери. Гелена Дворская не хотела отстать от времени. Коричневый полусвет, пропущенный через пергамент абажуров, был слишком печален для женщины, живущей в одиночестве.
– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. Дома она вела себя совсем иначе, чем у меня в кабинете. Впрочем, и я тоже.
– Может быть, хотите чаю? – спросила она.
Поблагодарив, я отказался. Она, видимо, готова была предложить мне бледный чай, по рецепту Карличека. Значит, Карличек стал здесь своим человеком.
– Вашему жениху день ото дня становится лучше, – сказал я, не погрешив против истины.
Гелена Дворская поблагодарила. Она действительно была красивой женщиной, в особенности когда находилась в привычной для нее обстановке.
– Правда, пока еще вам нельзя навестить его. Да и его теперешний вид вас бы не очень порадовал: специальное устройство поддерживает его подбородок, голова обрита наголо и забинтована, лицо желтое. Вы, возможно, его сразу и не узнали бы. Он выздоравливает, но медленно.
Она спокойно выслушала меня с серьезным, задумчивым лицом.
– Но я, собственно, пришел спросить вас еще кое о чем, – продолжал я. – Вы бываете в квартире вашего жениха?
Она взглянула на меня с нескрываемым удивлением.
– Я изредка заходила туда. Почему вас это интересует?
– У вас есть ключ от его квартиры?
– Нет. И никогда не было.
– А когда вы были там в последний раз?
– Довольно давно. Точно не помню.
– Сейчас, во время его отсутствия, вы не заходили в квартиру?
– А как бы я туда попала?
Она по-прежнему была спокойна, но в ней появилась какая-то настороженность. Я помолчал. Если верить ее словам, это не она убирала квартиру Ленка.
– Товарищ Ленк часто бывал у вас?
– Да, почти каждый день, – ответила она все с тем же спокойным, но настороженным выражением лица.
– Вы знаете, что у него есть сберегательная книжка?
– Разумеется. Ведь это наши общие сбережения.
– Сбережения для будущей совместной жизни?
– Да. Почти пятьдесят тысяч. Правда, часть из них – наследство его матери.
Она явно не понимала смысла моих вопросов. Мне пришлось объяснить.
– Пани Дворская, со сберегательной книжки взято сорок тысяч крон. Было ли это сделано с вашего согласия и известно ли вам об этом?
– Нет, я об этом не знаю, – слегка побледнев, сказала она.
– Значит, их взял ваш жених. Но первого июля кто-то положил на вашу общую книжку три тысячи крон. Ваш жених уже не мог этого сделать, он лежал без сознания в больнице.
Она покачала головой. Голос ее задрожал от сдержанного волнения.
– Ничего не понимаю. Я денег на книжку не клала. Ключи от квартиры у привратницы. Она ухаживала за больной матерью Ленка. Ярка был ею доволен, полностью доверял ей и был очень признателен за те услуги, которые она оказывала матери. Она прекрасно убирает квартиру, это славная и очень добросовестная женщина, но вряд ли она положила бы деньги на его сберкнижку, это было бы уже чересчур.
– Да, – заметил я, – вроде кражи наоборот. Но что вы думаете об этих снятых сорока тысячах?
– Не знаю, что и сказать.
– Возможно, Ленку они были на что-то нужны?
– Не думаю. И сомневаюсь. Он вряд ли мог, не сказав мне, взять их.
– Если все обстоит именно так, придется нам забрать книжку на хранение и подождать объяснений от вашего жениха.
– Думаю, это будет самое лучшее, – сказала она задумчиво.
Мне оставалось задать ей еще один вопрос. Она ответила так, как я и ожидал. Нет, она никого не просила справляться в больнице о Ленке.
Я описал ей как мог этого мнимого посланца. Гелена Дворская не вспомнила никого из своих знакомых, кто походил бы на него.
Выйдя от нее, я поспешил в предместье, в квартиру Ярослава Ленка. Я снова проник туда незаметно. Взял из стола сберегательную книжку, сунул ее в карман и ушел.
На другой день утром я составил акт о конфискации сберегательной книжки, выглядело это довольно странно, но другого выхода не было. И задним числом продиктовал приказ об обыске квартиры Ленка. Без этого тоже не обойтись. Ведь речь шла о деньгах, а при этом должен был быть соблюден порядок. Не оставь Карличек в кармане брюк Ленка найденную им металлическую крону, о ней тоже пришлось бы писать в протоколе.
Мы сразу же обратились в сберкассу. Сберкасса подтвердила правильность всех операций, произведенных в сберкнижке Ленка.
7
– Странное дело, – сказал он. – Я звонил вам, но мне сказали, что вы ушли. Перехожу через улицу и вдруг вижу машину Ржержихи. Ржержиха тоже увидел меня.
Я выслушал его молча. Ржержиха, управляющий отделом сейфов, разумеется, тоже знал все подробности посылки денег в Братиславу.
– Да, – объяснял Будинский с улыбкой, на которую я не ответил, – я и сказал ему, что хотел с вами поговорить, но не застал. Ржержиха уезжал на несколько дней из Праги. И не знал, что за это время произошло.
Пожалуй, самое лучшее – дать ему возможность выговориться.
– Он-то и увидел вас, когда проезжал мимо. Вы якобы еще с одним человеком вошли в дом напротив кафе. А он как раз проезжал метрах в ста от вас. Вы исчезли в доме, прежде чем он подъехал. Ржержиха вас сразу узнал, а вы, вероятно, не заметили его за рулем. Ну а я проходил мимо… Постоял, постоял перед этим домом, потом вошел в подъезд и увидел, что здесь живет старший лейтенант Ленк.
– Так какой же у вас неотложный разговор? – спросил я его.
– Сейчас скажу. – Будинский, одетый, как всегда, тщательно и со вкусом, был очень любезен. Вел он себя дружелюбно и приветливо. – Но сначала мне придется объяснить вам некоторые обстоятельства. Думаю, что на старшего лейтенанта Ленка пали некоторые подозрения… – пожалуйста, не утруждайте себя какими-то объяснениями, – и это одна из причин моего появления здесь. Я сужу об этом по вашим расспросам о нем, и теперь я просто понял, что вы хотите осмотреть его квартиру.
– Продолжайте, продолжайте, – поощрял я его.
– У меня есть сын. И я купил ему игрушку – детский телеграф. Но для этой игрушки нужен напарник, и эту роль выполняю я. Вот я невольно и выучил морзянку. Когда я позвонил в дверь, вы не открыли. Я решил, что вы ушли или не желаете, чтобы кто-то знал о вашем присутствии. Извините, – оправдывался он. – Если я вел себя как-то не так, отругайте меня, я покорно приму ваши упреки. Я только хотел быть полезен. По моему мнению дело не терпит отлагательства.
И он вынул из нагрудного кармана бумажник, а оттуда купюру в тысячу крон.
– Серия «C–L», – сказал он, подавая мне деньги.
Это и правда была серия «C–L». Правый нижний угол купюры был коричневатым, словно ее подпалили. В остальном она казалась новехонькой.
– Как вы видите, – продолжал Будинский, – кое-что все-таки попало в оборот.
– Но в оборот могли быть пущены те деньги, которые подобрали находчивые люди, а этих денег не так уж много, отдельные купюры. Практически это не имеет значения.
Я произнес это довольно беззаботным тоном, и оба собеседника посмотрели на меня с удивлением.
– Эта купюра была в ходу уже немало времени, – подчеркнул Будинский.
– Думаю, все же не так уж давно, – упорствовал я. – На вид она совсем новая.
– И все же возможно, что уже несколько раз ею платили за какой-нибудь товар, а нам придется ее списать.
Я пожал плечами.
– Откуда она у вас?
Купюру с серьезным видом уже рассматривал Карличек. Будинский Карличека не узнал, а я не счел нужным его представить. По виду Карличек совсем не походил на моего подчиненного.
– Эти деньги, – продолжал Будинский, мельком взглянув на Карличека, даже не смотревшего на него, – передала, сдавая кассу, заведующая ювелирным магазином. В кассе было две купюры по тысяче крон. Со второй тысячей все в порядке. Заведующую я допросил лично. К сожалению, она круглая дура. Мы не могли добиться от нее ничего вразумительного.
– Как она все же объяснила это?
– Она не могла сказать, от кого получила эти деньги. Припоминает, правда, что одну из этих двух тысяч дала дама за янтарное ожерелье, другую – еще какая-то женщина, которой продали серьги. Как выглядели эти женщины, она не смогла описать, путает их друг с дружкой и только твердит, что обе молодые и очень элегантные.
Я наконец вставил слово:
– Ну, об этом мы расспросим ее сами. Но скажите, как это вы так предусмотрительно прихватили купюру с собой?
– Ведь я шел к вам. Не разыщи я вас здесь, я оставил бы ее у вас в кабинете.
Потом он снова стал излагать мне все те осложнения, которые вызовет появление этих купюр в обороте.
Деньги серии «C–L» банк принимать не имеет права. Но обычные люди ничего не знают об этом. При нашей системе преобладания социалистического сектора можно было бы предположить, что каждая купюра в конце концов попадет в сберкассу или в банк. Но ведь часть денег некоторые держат дома, а часть их попадает на черный рынок. В этих случаях серия «C–L» от нас ускользнет. Значит, эти деньги в нашем товарообороте отсутствуют, и мы должны их постепенно заменять, но, если это перейдет дозволенные границы, нам придется для оздоровления финансовой системы прибегнуть к решительным мерам.
– Что же, картина весьма убедительная, – сказал я. – Я понимаю. Но скажите, а случись самое скверное и появись те двадцать миллионов, это выбило бы денежный оборот из колеи?
– Для этого достаточно даже миллиона или двух.
– Но ведь пока ничего подобного не наблюдается.
– Да, пока что нет. И большая часть купюр серии «C–L» попала к нам в руки. Вот и эту купюру, если она вам больше не нужна, будьте добры вернуть мне, а мы по договоренности с министерством финансов сдадим ее куда следует.
В ответ Карличек, словно это было самым обычным делом, положил тысячу крон в свой бумажник, куда она с трудом поместилась.
– Так что же с той заведующей ювелирным магазином? – спросил я.
– Сначала она думала, что деньги фальшивые, – ответил он, – но мы ей сказали, что они просто ворованные. Вот, собственно, и все, – добавил он, – я не хочу вас больше задерживать. Разумеется, я никому не стану сообщать, что был здесь.
– Я вовсе не настаиваю на вашем молчании.
И я проводил Будинского до порога. На лестнице никого не было, он ушел незамеченным.
Я вернулся к Карличеку.
– Ну вот видите, – сказал он рассудительно. – Всегда что-нибудь да обнаружится. Будинский и Ржержиха крутятся около дома, это факт.
В ответ я только сказал:
– Будем искать дальше, Карличек!
Мы продолжали свои поиски, но так и не нашли ничего стоящего. Единственным объектом, достойным нашего внимания, по-прежнему оставалась сберегательная книжка.
Пробило пять часов, когда мы наконец закончили наши розыски.
– Думаю, Карличек, вы еще застанете заведующую ювелирным магазином, раз уж вы прихватили эту тысячу. Магазины закрываются в шесть, как раз успеете. А я пока поговорю с Геленой Дворской, конечно если застану ее дома.
– Застанете, – заверил он меня. – Я договорился с ней встретиться. Мне еще нужно забежать в больницу, узнать, как себя чувствует ее жених, а потом зайти к ней домой.
– И часто вы это делаете?
– Каждый день, – признался Карличек. – Порой мы встречаемся где-нибудь в другом месте. Я, правда, не всегда успеваю попасть в больницу, тогда что-нибудь придумываю.
Я посоветовал ему не слишком усердствовать. Он стал оправдываться, что, дескать, я сам обещал Гелене Дворской регулярно информировать ее.
– Регулярно, но не каждый день, – сказал я. – Сегодня заменю вас я. Сам зайду в больницу. А вы помните, что изучение удивительного лица Гелены Дворской не главная наша цель.
Мы вышли из квартиры. И на этот раз никто нас не заметил. Правда, мы встретили в подъезде какую-то женщину, но она не обратила на нас никакого внимания.
На улице мы расстались.
Больница находилась довольно далеко. Я взял такси.
Я застал главного врача в больнице. Он, разумеется, был информирован о необходимых мерах предосторожности в отношении Ярослава Ленка и кратко сообщил, что за пациента можно не беспокоиться, но видеть его пока нельзя.
– Знаете, – сказал он, отводя меня в сторону, – любопытная вещь. Как раз сегодня приходил справляться о здоровье Ленка какой-то человек, утверждая, что его послала Гелена Дворская. Сначала он расспрашивал в приемном покое.
– Это и в самом деле любопытно! – сказал я.
– Весьма. Ведь к нам обычно заходит ваш паренек в очках. К тому же в приемном покое старший лейтенант Ленк в списках не значится. Но незнакомец не отставал: дескать, Ярослав Ленк здесь и ему нужно знать, как он себя чувствует. Ему, конечно, никто ничего не сообщил, позвали меня. Я спустился вниз и резко ему объявил, что такого больного у нас здесь нет. Ведь вы сами просили…
– Мы просим поступать так и в дальнейшем, – одобрил я. – Значит, все-таки кто-то у вас проговорился.
– Разумеется, об этом знают многие, – подтвердил главный врач с сожалением. – Врачи, медсестры, обслуживающий персонал… Такого пациента трудно долго скрывать. Наверное, поэтому я выглядел нелепо, и этот тип усмехнулся и попросил передать пациенту от него привет. А потом ушел.
– Жаль, что вы его так просто отпустили.
Врач беспомощно повел плечами.
– Да как его задержишь? Спрашивать о здоровье пациента еще не преступление. Звонить вам или кому-нибудь из ваших не хотели, он сразу понял бы, что здесь дело нечисто. А ему только и нужно было установить, здесь пациент или нет. Вероятно, он сам не был в этом до конца уверен. Как только он ушел, я позвонил вам, но вас не было.
– Хорошо, – сказал я, – пришлю к вам дежурного, который вовремя вмешается, если еще какой-нибудь неизвестный будет справляться, о Ярославе Ленке. Но все-таки как вел себя этот человек?
– Довольно подозрительно, – ответил врач, – даже очень. На мой вопрос, кто он и как его зовут, он сказал, что это не имеет значения. А вообще – среднего роста и, как говорится, в зрелых годах, ничем не примечательный, темноволосый и довольно смуглый…
– А что бы вы сказали о его профессии?
Врач, еще взволнованный этим посещением, на минуту задумался.
– Мне не хотелось бы ошибиться. Но он мог бы быть, скажем, техником. Профессия всегда накладывает отпечаток на весь облик человека, на его манеру одеваться, поведение. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Да-да, – ответил я, – но иногда можно и ошибиться.
В конце концов я все же составил себе представление об этом незнакомце, он вызывал подозрения главным образом потому, что сослался на Гелену Дворскую. Вряд ли она посылала его в больницу.
За интересом незнакомца к здоровью Ленка наверняка скрывалось нечто большее, чем простое любопытство. Но, к сожалению, пока этот след никуда не вел.
Возвращаясь из больницы, я мысленно занялся подсчетом лиц, заслуживающих нашего особого внимания. Кроме Ярослава Ленка и человека, справлявшегося о нем, было еще двое туристов с 286-го километра, женщина, заплатившая в ювелирном магазине тысячекронной купюрой, Будинский и Ржержиха, которые, по мнению Карличека, что-то уж слишком подозрительно крутились около дома Ленка, и, наконец, Гелена Дворская. Правда, посетитель в больнице мог быть одним из этих туристов.
До Гелены Дворской я добрался не так скоро, как думал. Она жила в новеньком, выложенном белой плиткой доме, чванливо взиравшем на своих более старых соседей. Я поднялся на лифте на четвертый этаж и вошел в узкий коридор, вдоль которого тянулась вереница одинаковых дверей. Близился вечер, и в коридоре было темно. Прошло какое-то время, пока я нашел выключатель. Я прочитал фамилий пять на дверных табличках и наконец нашел нужную мне.
Гелена Дворская открыла почти сразу, словно нетерпеливо поджидала кого-то, вероятно Карличека. При свете лампочки, горевшей за ее спиной и бившей прямо мне в глаза, она сразу узнала меня и удивленно подняла брови.
– Я пришел вместо вашего постоянного информатора, – сообщил я, вежливо поздоровавшись.
Последовало приглашение войти.
Налево видна была небольшая кухонька, направо – дверь в залитую желтоватым или, скорее, коричневатым светом комнату. В сравнении с ярким освещением передней здесь была подчеркнуто интимная обстановка.
Тонконогая мебель светлого дерева в современном стиле, удобно и продуманно расставленная, была – как я узнал позже – делом рук отца Дворской, столяра-краснодеревщика, которому пришлось немало поломать голову, пока он сделал все это по эскизам дочери. Гелена Дворская не хотела отстать от времени. Коричневый полусвет, пропущенный через пергамент абажуров, был слишком печален для женщины, живущей в одиночестве.
– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. Дома она вела себя совсем иначе, чем у меня в кабинете. Впрочем, и я тоже.
– Может быть, хотите чаю? – спросила она.
Поблагодарив, я отказался. Она, видимо, готова была предложить мне бледный чай, по рецепту Карличека. Значит, Карличек стал здесь своим человеком.
– Вашему жениху день ото дня становится лучше, – сказал я, не погрешив против истины.
Гелена Дворская поблагодарила. Она действительно была красивой женщиной, в особенности когда находилась в привычной для нее обстановке.
– Правда, пока еще вам нельзя навестить его. Да и его теперешний вид вас бы не очень порадовал: специальное устройство поддерживает его подбородок, голова обрита наголо и забинтована, лицо желтое. Вы, возможно, его сразу и не узнали бы. Он выздоравливает, но медленно.
Она спокойно выслушала меня с серьезным, задумчивым лицом.
– Но я, собственно, пришел спросить вас еще кое о чем, – продолжал я. – Вы бываете в квартире вашего жениха?
Она взглянула на меня с нескрываемым удивлением.
– Я изредка заходила туда. Почему вас это интересует?
– У вас есть ключ от его квартиры?
– Нет. И никогда не было.
– А когда вы были там в последний раз?
– Довольно давно. Точно не помню.
– Сейчас, во время его отсутствия, вы не заходили в квартиру?
– А как бы я туда попала?
Она по-прежнему была спокойна, но в ней появилась какая-то настороженность. Я помолчал. Если верить ее словам, это не она убирала квартиру Ленка.
– Товарищ Ленк часто бывал у вас?
– Да, почти каждый день, – ответила она все с тем же спокойным, но настороженным выражением лица.
– Вы знаете, что у него есть сберегательная книжка?
– Разумеется. Ведь это наши общие сбережения.
– Сбережения для будущей совместной жизни?
– Да. Почти пятьдесят тысяч. Правда, часть из них – наследство его матери.
Она явно не понимала смысла моих вопросов. Мне пришлось объяснить.
– Пани Дворская, со сберегательной книжки взято сорок тысяч крон. Было ли это сделано с вашего согласия и известно ли вам об этом?
– Нет, я об этом не знаю, – слегка побледнев, сказала она.
– Значит, их взял ваш жених. Но первого июля кто-то положил на вашу общую книжку три тысячи крон. Ваш жених уже не мог этого сделать, он лежал без сознания в больнице.
Она покачала головой. Голос ее задрожал от сдержанного волнения.
– Ничего не понимаю. Я денег на книжку не клала. Ключи от квартиры у привратницы. Она ухаживала за больной матерью Ленка. Ярка был ею доволен, полностью доверял ей и был очень признателен за те услуги, которые она оказывала матери. Она прекрасно убирает квартиру, это славная и очень добросовестная женщина, но вряд ли она положила бы деньги на его сберкнижку, это было бы уже чересчур.
– Да, – заметил я, – вроде кражи наоборот. Но что вы думаете об этих снятых сорока тысячах?
– Не знаю, что и сказать.
– Возможно, Ленку они были на что-то нужны?
– Не думаю. И сомневаюсь. Он вряд ли мог, не сказав мне, взять их.
– Если все обстоит именно так, придется нам забрать книжку на хранение и подождать объяснений от вашего жениха.
– Думаю, это будет самое лучшее, – сказала она задумчиво.
Мне оставалось задать ей еще один вопрос. Она ответила так, как я и ожидал. Нет, она никого не просила справляться в больнице о Ленке.
Я описал ей как мог этого мнимого посланца. Гелена Дворская не вспомнила никого из своих знакомых, кто походил бы на него.
Выйдя от нее, я поспешил в предместье, в квартиру Ярослава Ленка. Я снова проник туда незаметно. Взял из стола сберегательную книжку, сунул ее в карман и ушел.
На другой день утром я составил акт о конфискации сберегательной книжки, выглядело это довольно странно, но другого выхода не было. И задним числом продиктовал приказ об обыске квартиры Ленка. Без этого тоже не обойтись. Ведь речь шла о деньгах, а при этом должен был быть соблюден порядок. Не оставь Карличек в кармане брюк Ленка найденную им металлическую крону, о ней тоже пришлось бы писать в протоколе.
Мы сразу же обратились в сберкассу. Сберкасса подтвердила правильность всех операций, произведенных в сберкнижке Ленка.
7
В кабинет ко мне явился Карличек и со своей обычной бесцеремонностью заявил:
– Эту бабу из ювелирного так и хочется как следует взгреть. У нее две продавщицы, которые не переставая хихикают и как заведенные нагло твердят вам прямо в глаза: «Это вам безумно идет». Просто немыслимые дуры! Я и сам почувствовал себя там круглым идиотом.
– Узнали что-нибудь важное? – перебил я его.
– Маловато, – вздохнул Карличек. – Янтарное ожерелье стоило тысячу двести. Заведующая вспомнила, что сдавала сдачу с тысячи крон. Значит, покупательница платила двумя купюрами по тысяче крон. И тут же она утверждает, что две тысячи сразу ни от кого не получала, а если даже и так, то в банке ей, дескать, сказали, что только одна тысяча краденая. С серьгами дело получше. Хотя они, как утверждает заведующая, стоили не больше тысячи. Там у них оказались еще одни точно такие же, похожие как две капли воды. Эти серьги я прихватил с собой. Вот они.
Карличек вынул из кармана коробочку довольно грубой работы и выложил на стол две ярко-желтые овальные сережки, прикрепленные позолоченной цепочкой к двум крестикам, похожим на дорожные знаки.
– Страшное дело, правда? И они уверяли меня, что это серьги. Их и гвоздь в стене не удержит, а где уж нежному ушку нынешней женщины. Только прикиньте на вес. Каждая не меньше пяти унций. Отдайте приказ, – решительно заявил он, – и я отправлюсь по следам этих сережек.
– Никакого приказа, – охладил я его пыл. – Садитесь. И я попросил принести мне кофе, а для него жидкий чай.
– И слушайте, – сказал я. – Со вчерашнего дня появились новости.
Карличек стал весь внимание. Выслушав меня, он задумался и сказал, что мы не должны ни во что впутывать старшего лейтенанта Ленка. Но подозрительные факты налицо, в частности наведение справок неизвестным лицом в больнице. Причины могут быть самые разные. Но факт остается фактом: кто-то старается установить, что происходит со старшим лейтенантом Ленком. А что с ним может быть? Одно из двух: или он жив, или нет.
В ответ я сказал:
– Бог их знает, кого это печалит или радует, но старший лейтенант Ленк, скорее всего, останется жив. И значит, им начнут усиленно интересоваться. Правда, теперь уж не в больнице. Там этого посетителя приметили. Значит, где-то в другом месте.
– Думаете, у Дворской?
Карличек вздохнул.
– Думаю, да. И ее опеку я хотел бы поручить вам. Состояние здоровья Ленка – хороший предлог. Будьте настороже, в данном случае нужна вся ваша активность.
– Что это значит? – Он беспокойно заерзал.
– Эхо значит – смотреть во все глаза, не происходит ли вокруг что-нибудь подозрительное. Расспросите Дворскую, не замечает ли она чего. Присмотритесь, не стремится ли кто-то установить с ней контакт. Пригласите ее, скажем, в театр, в кафе и при этом незаметно следите за ее окружением. Человека, который станет встречаться с ней чаще других, нам придется взять под наблюдение.
– Гм-гм, согласится ли она на такого телохранителя?
– Согласится. И даже будет благодарна. Язык у вас подвешен неплохо, значит, собеседник вы приятный, вам остается лишь постараться. Жених ей вполне доверяет, интрижки она не заведет. Он может спокойно отлеживаться в больнице, сколько ему нравится. Вы танцуете?
– Нет, – испуганно ответил Карличек.
– Тем лучше. Пригласят ее танцевать, а вы, сидя за кружкой пива, будете наблюдать. А Гелена Дворская расскажет вам, о чем беседовал с ней ее партнер. Уж на это, я думаю, вы способны.
Вид у Карличека был самый несчастный.
– У вас будут кое-какие расходы, – продолжал я, – вам возместят их из особого фонда.
Карличек теперь смотрел на меня таким тоскливым взором, что мне от всего сердца стало жаль его.
– А другой работы для меня у вас не найдется? – спросил он.
– Ваше новое задание – свидетельство особого доверия. И уже хотя бы потому вы должны держать себя в рамках.
– Я? Почему?
– Вы не должны стремиться во всем заменить Ярослава Ленка, – продолжал я свои безжалостные поучения, – и мне хотелось бы, чтобы вы об этом постоянно помнили. Надеюсь, вы понимаете меня? У вас неплохие способности, и вы можете стать исключительно полезным сотрудником, но следите, чтобы вас не подвела какая-нибудь ваша слабость.
Я и вправду думал, что сейчас самое время подвергнуть Карличека этому испытанию огнем.
В одном из сообщений сотрудника нашей группы Лоубала говорилось о двух мужчинах, которые за минуту до взрыва увидели из вагона поезда молодую девушку в пестром платье. Она ехала на велосипеде по тропинке через поле к железной дороге. Вполне вероятно, что это было на 286-м километре. Один из пассажиров утверждал, что велосипедистка была метрах в пятидесяти, другой считал, что метрах в двадцати от полотна. Оба откровенно признались, что девушка привлекла их внимание. Они припоминали густой кустарник у насыпи, на миг скрывший девушку. В кустарнике, как и вообще вокруг, они никого не видели.
Третьим лицом, тоже заметившим кое-что, был машинист. Он ожидал сигнала стрелочника и смотрел направо по ходу поезда. Из паровозной будки он увидел человека, лежащего в поле так, чтобы видеть поезд. Его голова была покрыта темной круглой шляпой. Совпадало не только место, где угрозыск обнаружил примятую пшеницу, но и описание усталого туриста, переночевавшего в деревенской гостинице. Во всяком случае, костюм этого туриста свидетельствовал, что ему пришлось лежать в поле, и турист этот действительно был в темно-зеленой круглой шляпе.
Благодаря этим настойчивым розыскам было доказано лишь одно: девушку застрелили тогда, когда поезд уже прошел 286-й километр, а не раньше.
Довольно скудные результаты примененной на практике теории о психологическом барьере сознания нисколько не обескуражили Карличека.
– Еще не все сообщения получены, – заметил он, – возможно, обнаружатся какие-нибудь новые факты.
– Было бы очень кстати, – сказал я.
Потом я спросил его, вернул ли он сережки в магазин? Он ответил, что пока нет.
– Так верните их, эти сережки нам ничего не дадут. Возможно, купюра попала в магазин из вторых, а то и из третьих рук. А может, это вообще был пробный шар и кое-кто просто выжидал, чем все кончится. И теперь уже знает, что поймал нас на крючок.
Разумеется, надо было попытаться установить личность владельца купюры, а банковский служащий поступил неразумно, подняв тревогу. Будинский, правда, потом его оправдывал, дескать, банк не имеет права принимать неплатежеспособные деньги. А нас это заставило в свою очередь действовать в открытую в ювелирном магазине.
Все эти обстоятельства только усиливали мое желание как можно скорее встретиться с Ярославом Ленком. В больнице мне пообещали, что это произойдет через неделю. Но вместе с тем сказали, что при первой беседе я могу задавать лишь такие вопросы, на которые пациент сможет отвечать без волнения и без большого душевного напряжения. Невесте разрешили его посетить не раньше чем месяца через полтора.
Если Ленк стал жертвой преступления, то совершенно невероятно, чтобы он не заметил какой-либо подозрительной мелочи.
И мой доклад министерству финансов, естественно, вызвал тревогу и беспокойство, когда я написал, что вразрез с нашей прежней версией серия «C–L» не была уничтожена полностью.
Наш сотрудник Трепинский, проделавший геркулесову работу по опросу пассажиров поезда № 2316, почти закончил ее.
Прежде всего он подчеркнул, что все попытки сохранить в тайне пребывание Ярослава Ленка в больнице – курам на смех (хотя сам при этом даже не улыбнулся). В местной больнице, куда доставили Ленка с железной дороги и откуда потом отправили самолетом в Прагу, народу было тьма-тьмущая. Все выспрашивали подробности о почтовом вагоне. Приказ о неразглашении сведений о взрыве пришел позже, да к тому же не был доведен до сведения всех, кому нужно было это знать.
Трепинский привел ко мне сотрудника своей группы, и тот сообщил мне интересные подробности.
– Я побывал у двух пожилых женщин, переживших это железнодорожное происшествие. Филипина Грахова, вдова судьи, и Иозефа Небушилова, врач. Они стали расспрашивать меня о военном из почтового вагона и попросили разрешить им с помощью пражского бюро услуг отправить ему цветы. Им хорошо известно, где он, от знакомых, работающих в местной больнице. Обе женщины весьма чувствительные, я бы даже сказал сентиментальные, особы и поэтому проявили такой интерес к судьбе старшего лейтенанта Ленка. Но эту заинтересованность в судьбе Ленка подогрел в них недавно какой-то незнакомый, но довольно бойкий тип, пожелавший купить у старушек попугая.
– Попугая?
– Да, попугая, – подтвердил сотрудник, – говорящего попугая из тропиков. Но попугая у них сроду не было, тогда незнакомец извинился и сказал, что, видимо, ошибся.
– Эту бабу из ювелирного так и хочется как следует взгреть. У нее две продавщицы, которые не переставая хихикают и как заведенные нагло твердят вам прямо в глаза: «Это вам безумно идет». Просто немыслимые дуры! Я и сам почувствовал себя там круглым идиотом.
– Узнали что-нибудь важное? – перебил я его.
– Маловато, – вздохнул Карличек. – Янтарное ожерелье стоило тысячу двести. Заведующая вспомнила, что сдавала сдачу с тысячи крон. Значит, покупательница платила двумя купюрами по тысяче крон. И тут же она утверждает, что две тысячи сразу ни от кого не получала, а если даже и так, то в банке ей, дескать, сказали, что только одна тысяча краденая. С серьгами дело получше. Хотя они, как утверждает заведующая, стоили не больше тысячи. Там у них оказались еще одни точно такие же, похожие как две капли воды. Эти серьги я прихватил с собой. Вот они.
Карличек вынул из кармана коробочку довольно грубой работы и выложил на стол две ярко-желтые овальные сережки, прикрепленные позолоченной цепочкой к двум крестикам, похожим на дорожные знаки.
– Страшное дело, правда? И они уверяли меня, что это серьги. Их и гвоздь в стене не удержит, а где уж нежному ушку нынешней женщины. Только прикиньте на вес. Каждая не меньше пяти унций. Отдайте приказ, – решительно заявил он, – и я отправлюсь по следам этих сережек.
– Никакого приказа, – охладил я его пыл. – Садитесь. И я попросил принести мне кофе, а для него жидкий чай.
– И слушайте, – сказал я. – Со вчерашнего дня появились новости.
Карличек стал весь внимание. Выслушав меня, он задумался и сказал, что мы не должны ни во что впутывать старшего лейтенанта Ленка. Но подозрительные факты налицо, в частности наведение справок неизвестным лицом в больнице. Причины могут быть самые разные. Но факт остается фактом: кто-то старается установить, что происходит со старшим лейтенантом Ленком. А что с ним может быть? Одно из двух: или он жив, или нет.
В ответ я сказал:
– Бог их знает, кого это печалит или радует, но старший лейтенант Ленк, скорее всего, останется жив. И значит, им начнут усиленно интересоваться. Правда, теперь уж не в больнице. Там этого посетителя приметили. Значит, где-то в другом месте.
– Думаете, у Дворской?
Карличек вздохнул.
– Думаю, да. И ее опеку я хотел бы поручить вам. Состояние здоровья Ленка – хороший предлог. Будьте настороже, в данном случае нужна вся ваша активность.
– Что это значит? – Он беспокойно заерзал.
– Эхо значит – смотреть во все глаза, не происходит ли вокруг что-нибудь подозрительное. Расспросите Дворскую, не замечает ли она чего. Присмотритесь, не стремится ли кто-то установить с ней контакт. Пригласите ее, скажем, в театр, в кафе и при этом незаметно следите за ее окружением. Человека, который станет встречаться с ней чаще других, нам придется взять под наблюдение.
– Гм-гм, согласится ли она на такого телохранителя?
– Согласится. И даже будет благодарна. Язык у вас подвешен неплохо, значит, собеседник вы приятный, вам остается лишь постараться. Жених ей вполне доверяет, интрижки она не заведет. Он может спокойно отлеживаться в больнице, сколько ему нравится. Вы танцуете?
– Нет, – испуганно ответил Карличек.
– Тем лучше. Пригласят ее танцевать, а вы, сидя за кружкой пива, будете наблюдать. А Гелена Дворская расскажет вам, о чем беседовал с ней ее партнер. Уж на это, я думаю, вы способны.
Вид у Карличека был самый несчастный.
– У вас будут кое-какие расходы, – продолжал я, – вам возместят их из особого фонда.
Карличек теперь смотрел на меня таким тоскливым взором, что мне от всего сердца стало жаль его.
– А другой работы для меня у вас не найдется? – спросил он.
– Ваше новое задание – свидетельство особого доверия. И уже хотя бы потому вы должны держать себя в рамках.
– Я? Почему?
– Вы не должны стремиться во всем заменить Ярослава Ленка, – продолжал я свои безжалостные поучения, – и мне хотелось бы, чтобы вы об этом постоянно помнили. Надеюсь, вы понимаете меня? У вас неплохие способности, и вы можете стать исключительно полезным сотрудником, но следите, чтобы вас не подвела какая-нибудь ваша слабость.
Я и вправду думал, что сейчас самое время подвергнуть Карличека этому испытанию огнем.
В одном из сообщений сотрудника нашей группы Лоубала говорилось о двух мужчинах, которые за минуту до взрыва увидели из вагона поезда молодую девушку в пестром платье. Она ехала на велосипеде по тропинке через поле к железной дороге. Вполне вероятно, что это было на 286-м километре. Один из пассажиров утверждал, что велосипедистка была метрах в пятидесяти, другой считал, что метрах в двадцати от полотна. Оба откровенно признались, что девушка привлекла их внимание. Они припоминали густой кустарник у насыпи, на миг скрывший девушку. В кустарнике, как и вообще вокруг, они никого не видели.
Третьим лицом, тоже заметившим кое-что, был машинист. Он ожидал сигнала стрелочника и смотрел направо по ходу поезда. Из паровозной будки он увидел человека, лежащего в поле так, чтобы видеть поезд. Его голова была покрыта темной круглой шляпой. Совпадало не только место, где угрозыск обнаружил примятую пшеницу, но и описание усталого туриста, переночевавшего в деревенской гостинице. Во всяком случае, костюм этого туриста свидетельствовал, что ему пришлось лежать в поле, и турист этот действительно был в темно-зеленой круглой шляпе.
Благодаря этим настойчивым розыскам было доказано лишь одно: девушку застрелили тогда, когда поезд уже прошел 286-й километр, а не раньше.
Довольно скудные результаты примененной на практике теории о психологическом барьере сознания нисколько не обескуражили Карличека.
– Еще не все сообщения получены, – заметил он, – возможно, обнаружатся какие-нибудь новые факты.
– Было бы очень кстати, – сказал я.
Потом я спросил его, вернул ли он сережки в магазин? Он ответил, что пока нет.
– Так верните их, эти сережки нам ничего не дадут. Возможно, купюра попала в магазин из вторых, а то и из третьих рук. А может, это вообще был пробный шар и кое-кто просто выжидал, чем все кончится. И теперь уже знает, что поймал нас на крючок.
Разумеется, надо было попытаться установить личность владельца купюры, а банковский служащий поступил неразумно, подняв тревогу. Будинский, правда, потом его оправдывал, дескать, банк не имеет права принимать неплатежеспособные деньги. А нас это заставило в свою очередь действовать в открытую в ювелирном магазине.
Все эти обстоятельства только усиливали мое желание как можно скорее встретиться с Ярославом Ленком. В больнице мне пообещали, что это произойдет через неделю. Но вместе с тем сказали, что при первой беседе я могу задавать лишь такие вопросы, на которые пациент сможет отвечать без волнения и без большого душевного напряжения. Невесте разрешили его посетить не раньше чем месяца через полтора.
Если Ленк стал жертвой преступления, то совершенно невероятно, чтобы он не заметил какой-либо подозрительной мелочи.
И мой доклад министерству финансов, естественно, вызвал тревогу и беспокойство, когда я написал, что вразрез с нашей прежней версией серия «C–L» не была уничтожена полностью.
Наш сотрудник Трепинский, проделавший геркулесову работу по опросу пассажиров поезда № 2316, почти закончил ее.
Прежде всего он подчеркнул, что все попытки сохранить в тайне пребывание Ярослава Ленка в больнице – курам на смех (хотя сам при этом даже не улыбнулся). В местной больнице, куда доставили Ленка с железной дороги и откуда потом отправили самолетом в Прагу, народу было тьма-тьмущая. Все выспрашивали подробности о почтовом вагоне. Приказ о неразглашении сведений о взрыве пришел позже, да к тому же не был доведен до сведения всех, кому нужно было это знать.
Трепинский привел ко мне сотрудника своей группы, и тот сообщил мне интересные подробности.
– Я побывал у двух пожилых женщин, переживших это железнодорожное происшествие. Филипина Грахова, вдова судьи, и Иозефа Небушилова, врач. Они стали расспрашивать меня о военном из почтового вагона и попросили разрешить им с помощью пражского бюро услуг отправить ему цветы. Им хорошо известно, где он, от знакомых, работающих в местной больнице. Обе женщины весьма чувствительные, я бы даже сказал сентиментальные, особы и поэтому проявили такой интерес к судьбе старшего лейтенанта Ленка. Но эту заинтересованность в судьбе Ленка подогрел в них недавно какой-то незнакомый, но довольно бойкий тип, пожелавший купить у старушек попугая.
– Попугая?
– Да, попугая, – подтвердил сотрудник, – говорящего попугая из тропиков. Но попугая у них сроду не было, тогда незнакомец извинился и сказал, что, видимо, ошибся.