Страница:
Кулан упал почти перед самым радиатором, шофёр едва успел свернуть в сторону. Это был прекрасный экземпляр высотой у холки 125 сантиметров. Шерсть была рыжевато-кремовая, более густо окрашенная у спины, светлее к животу, где белые разводы переходили на ноги. Тёмная полоса на спине от гривы до хвоста заканчивалась чёрным хвостом длиной (с волосом) 85 сантиметров. Длина головы превышала 0,5 метра. На голове торчали ослиные уши, их длина 24—25 сантиметров.
В ближайшем аиле мы сообщили об убитом кулане. Монголы сразу же снарядили людей и вьючных верблюдов и доставили разделанную тушу животного.
В Гоби мы видели много куланов. Монголы называют их хуланами. Однажды в безлюдной Заалтайской Гоби на нашу небольшую группу научных работников наткнулся косяк куланов. Куланы не ждали опасности: люди здесь не живут, да и хищные звери избегают этих безводных каменистых пустынь. Притаившись, мы следили за животными. Косяк состоял из одного жеребца и нескольких кобылиц. Такая компания наиболее обычна у куланов. Жеребец не подпускает к своему косяку других самцов. Молодых жеребят глава стада изгоняет сразу же, как только они достигают зрелости. Выгнанные молодые самцы держатся отдельно и ждут случая отбить кобылиц у какого-либо старого и ослабевшего вожака. Красавец жеребец встреченного нами косяка шёл во главе его гарцуя: изогнув шею, он покачивал головой, играл. Он был очень грациозен, этот куланий вожак. Кобылицы бежали медленной рысцой, изредка помахивая своими ослиными хвостами. Куланы двигались прямо на нас. Но вот жеребец остановился. Подняв голову и втягивая воздух ноздрями, он внимательно смотрел в нашу сторону. Вся его поза выражала внимание, насторожённость, недоверие. Но уже было поздно. Грянул выстрел, второй, и одна кобылица грохнулась на землю. Жеребец угнал своё стадо за гряду, а сам ещё бегал по её гребню, тревожно поглядывая в нашу сторону, ожидая и призывая свою подругу.
Зоологи торжествовали: это была богатая научная добыча. Обработка её заняла много времени. Была снята шкура, очищен от мяса и сохранён череп, описано содержание желудка. Предварительно было измерено тело кулана.
В наши годы в Азии мало где сохранился кулан. Судя по описаниям путешественников XVIII и XIX веков, в пределах современной Туркмении и Казахстана кулан встречался очень часто и доходил до Южного Урала и Западной Сибири. Он был широко распространён и в Центральной Азии. Географические названия указывают на связь отдельных мест с этим животным. Так, на восточном побережье залива Каспийского моря Кара-Богаз имеется большой и глубокий овраг, вернее, целая система оврагов, называющаяся Кулан-сай, а горы — Куландаг. Сейчас там от куланов не осталось и следа.
Из года в год кулан вымирал, и ныне район распространения его — Юго-Восточные Каракумы в Туркмении. В Туркмении по решению правительства создан специальный заповедник куланов, где живут эти редкие животные и свободно размножаются. Охота на них категорически воспрещена. За пределами СССР кулана можно встретить в пустынях Центральной Азии. Кулан обитает в самых глухих углах бесплодных пустынных районов, он неприхотлив к пище, приспособлен к суровым и безводным условиям окружающей среды. Окрашенный под цвет выжженной солнцем пустыни, крупнее осла, но с ослиным хвостом и гривой, с сухими стройными ногами, большой головой на короткой шее, кулан благодаря силе, быстроте и выносливости не боится врагов. От человека же он уходит как можно дальше, в необитаемые места.
Человек издавна охотился на кулана. Его привлекали мясо, красивая и крепкая шкура, трудная и увлекательная охота. Народная молва считает, что мясо и жир кулана обладают живительными и целебными свойствами. Человек, питающийся мясом этого животного, делается смелым, неутомимым и сильным. Жир залечивает раны.
При такой славе стоимость куланьего мяса и сала была огромна, что в свою очередь приводило к усиленному истреблению этих животных, хотя охота за осторожными и быстрыми куланами — дело нелёгкое.
Данные археологии говорят, что кулан был приручён человеком раньше лошади. В междуречье Тигра и Евфрата, в странах Передней Азии ещё за 8—10 тысяч лет до нашей эры кулан использовался в боевых и жреческих колесницах. Оказывается, что культурные страны древнего мира среди домашних животных имели и куланов.
В современных условиях приспособить кулана к работе не удалось. Молодые куланы, пойманные людьми и воспитанные кобылицами, оседлать себя и надеть уздечку не дают.
Маленькие куланята, выкормленные коровьим молоком, становились ручными и не боялись людей. Куланы привыкали к своей кличке, охотно играли и даже осторожно брали пищу с ладони знакомого человека. Но они не давались, когда на них хотели надеть уздечки. Это приходилось делать силой. Жеребята бегали, мотали головами, старались сбросить с себя незнакомый и неприятный предмет, злились и, бывало, кусались и били копытами.
И в Монголии область распространения куланов сокращается. Раньше они были известны у Буир-Нура и даже доходили до Борзи в Читинской области на востоке, до хребта Хан-Хухэй и озера Хиргис-Нур на западе. Теперь их там нет, но в отдельные годы куланы забегают из Гоби в степи средней полосы Монголии.
Куланы могут подолгу обходиться без воды, но всё же они больше нуждаются в водопое, чем джейраны. В совершенно безводные пустыни куланы уходят только в холодное Бремя года, когда потребность в воде падает, а редкие скопления снега удовлетворяют жажду животных. В жаркое же время куланы стараются не уходить от источников на расстояние более 25—30 километров. У открытых источников в пустыне, у болотцев и на солончаках мы много раз видели многочисленные следы куланов.
Куланята рождаются в начале лета. Через час после рождения куланенок уже стоит на ногах, ходит за матерью, но он ещё слаб и первые дни лежит где-либо в укромном месте, в зарослях кустарников. Бывали случаи, что монголы ловили новорождённых куланят и воспитывали их среди своих лошадей.
Как заставить своевольного, но зато сильного, выносливого и неприхотливого кулана служить человеку? В условиях пустынь кулан был бы ни с чем не сравнимым транспортным животным. На это и направлена мысль научных работников куланьих заповедников.
В Южно-Гобийском аймаке Монгольской Народной Республики араты говорили нам, что среди их лошадей есть гибриды домашней лошади и кулана. Этому легко поверить, так как лошади у монголов день и ночь, лето и зиму пасутся без присмотра в открытом поле. Осенью куланьи жеребцы пристают к табунам лошадей и пасутся с ними. Монголы уверяли нас, что никогда и никому из них ещё не удалось оседлать или надеть уздечку на такое животное. Рождённые кобылицей в стаде куланьи гибриды всё время проводят в табуне вместе с лошадьми. Араты легко отличают гибридов: они очень похожи на куланов, но более длинные и пышные гривы и хвост они унаследовали от лошадей. Взрослые гибриды часто уходят в пустыни, где присоединяются к куланам. Монголы не могли сообщить нам, бывает ли второе поколение гибридов между куланом и лошадью, оно им неизвестно.
Хорошо, без приключений мы пересекли пустыню Шаргын-Гоби. Эта пустыня расположилась между горами Монгольского Алтая в обширной котловине, в центре которой, в самом низком месте, лежит озеро-солончак, окаймлённое широкой полосой солей. Дорога, идущая на запад к отдалённым горным склонам, хотя и была слабо накатана, но всё же видна. Мы теряли её только в солончаках и песках, после чего опять быстро находили.
Людей не встречали в течение всего дня, даже на горизонте не заметили круглого пятна юрты или промелькнувшего всадника.
День стоял жаркий, вокруг не было колодцев или ручьёв с пресной водой; в стороне, окружённое белыми солончаками, виднелось озеро Цаган, но его вода не пригодна ни для человека, ни для машины. Всюду господствовали жёлтые и бурые тона сухой растительности — полыни, чия, местами саксаульника. Саксаула, этого дерева пустыни, было много. Казалось, не было людей в этой глухой стороне, но к вечеру у края больших песчаных барханов мы наткнулись на небольшой посёлок из трёх юрт. Чуть в стороне неуклюже прыгал на своих длинных ножках привязанный верблюжонок. Он родился только несколько дней назад, неустанно кричал, призывая мать.
Араты пригласили нас в юрты. Видя искренность их приглашения, мы охотно пошли к ним, утолили жажду крепким и приятным айраном. Затем на тарелках появились сырки, сливки, кусочки жареного теста и традиционный чай с молоком, чуть солёный, без которого в Монголии не встречают и не провожают в дальнюю дорогу.
Хозяин юрты, пожилой монгол, видимо очень уважаемый жителями посёлка, просил нас остаться ночевать. «Солнце уже на закате, — говорил он. — Хотя ваша машина и быстро идёт, но дорога тут плохая, на ночь ехать не следует».
Завязалась дружеская беседа. В юрте оказалось большое общество. Хорошая есть у монголов пословица: «К воде, обильной растениями, собирается много птиц; в юрту, где живёт мудрец, собирается много гостей».
Хозяйка поставила перед нами гурильте-хол, любимое кушанье монголов, — это мелко нарезанная баранина, сваренная с белой лапшой. Баранина настругана тонко, и варится она недолго. Если чай присолен, то гурильте-хол обычно не солится. Может быть, сначала такая еда кажется странной, но мы уже успели привыкнуть и полюбить гурильте-хол и иногда даже сами готовили его.
Сводная карта маршрутов путешествий по МНР
В экспедиции обычно приходится есть два раза в день — утром и вечером. День длинный, проходит он на воздухе, в движении. Можно легко себе представить наш аппетит за вечерней трапезой в юрте гостеприимно встретивших нас аратов.
На следующий день, подробно расспросив о дороге, мы сердечно распрощались и, поблагодарив хозяев за гостеприимство, уехали дальше, увозя с собой добрые воспоминания о маленьком аиле, заброшенном на край пустыни Шаргын-Гоби.
На запад от Шаргын-Гоби высятся горы Монгольского Алтая — самые мощные в МНР, они местами покрыты вечными снегами. Поэтому отдельные вершины монголы называют Цаст-Богдо-Ула, то есть «снежная святая гора».
А сохранились ли в Монголии ледники? Если не считать маленьких снежников Отхон-Тэнгри в Хангайском хребте, то можно сказать, что все ледники расположены на западе Монгольского Алтая, причём самые крупные из них приурочены к высоким горам Табын-Богдо.
Мы пытались пройти к этим ледникам, пользуясь верховыми лошадьми. Был конец мая — начало июня. Несмотря на летнее время, было холодно, на склонах пятнами лежал снег, а по дну долин виднелись разбросанные озерки. Большие площади оказались заболоченными, так как промёрзшие грунты не пропускали воду. Редко встречающиеся лиственницы стояли голые, не покрылись листьями и кусты вдоль рек. Всё говорило о коротком и позднем лете, близости снегов и льдов.
Наш небольшой караван из пяти лошадей направился к ледникам. Мы перевалили через хребты, отделявшие долины друг от друга, пересекли быстрые холодные речки, но вскоре упёрлись в сплошные снежные поля, ещё не успевшие исчезнуть, несмотря на июнь. До ледников оставалось ещё километров 10—12, но это небольшое расстояние оказалось непреодолимым. Лошади глубоко проваливались в рыхлый, уже сырой снег, лежали на брюхе, напрягали усилия и… ещё сильнее погружались в толщу снега. Одну лошадь пришлось тащить за хвост и гриву, вытягивать по очереди задние ноги, пропускать под живот верёвки. С трудом удалось вытащить завязшее в снегу животное.
Так и не смогли мы добраться до ледников Табын-Богдо, из которых самый большой — ледник Потанина — имеет длину 20 километров. Повторить попытку увидеть эти ледники нужно было со стороны долины Цаган-Гола, и не в начале июня, а в июле или августе, когда снега, покрывающие горы на подступах к ним, уже в значительной мере стаяли.
Всё же несколько дней, проведённых в районе узла Табын-Богдо, не прошли даром. Мы видели снежные сверкающие на солнце нетронутой белизной вершины Табын-Богдо, гордо вздымающие свои пики к небу. На некоторых вершинах часто застаивались облака, уходившие под напором ветра в сторону. Тогда на мгновение открывалась вся панорама в целом.
Справа была видна самая высокая вершина Монгольской Народной Республики — гора Найрамдал высотой 4356 метра. Она протягивалась коротким хребтом с небольшой седловиной посредине. Наиболее красивой оказалась вершина «Снежная церковь», она на 500 метров ниже Найрамдала. Имея вид острой пирамиды правильной формы, полностью заснеженной, она резко возвышается над окружающей местностью.
Все русские названия горам и ледникам Табун-Богдо присвоил известный исследователь Русского и Монгольского Алтая профессор Томского университета В. В. Сапожников, в течение четырёх лет изучавший Монгольский Алтай в истоках рек Иртыша и Кобдо. Его маршруты густой сетью покрыли этот район, и именно ему наука обязана первыми достоверными данными о современном и былом оледенении, а также о географии горного узла Табын-Богдо.
В долинах Ойгура и Цаган-Гола мы видели классически выраженные следы энергичной деятельности ледников. Моренные поля занимали тут большие площади, выделяясь беспорядочно разбросанными холмами, гривами, озерками, валунами, среди которых прорывается современная река. Форма самой долины с отвесными стенками и плоским дном напоминает корыто, поэтому подобные долины и носят название корытообразных. По ним спускались мощные ледники, выработавшие такие формы.
Притоки, впадающие слева и справа в Цаган-Гол в верхней его части, пробивали среди отвесных берегов узкие, круто падающие ущелья, где с шумом и грохотом катили свои воды в Цаган-Гол. Формы долины Цаган-Гола и его притоков ещё раз говорят о том, что здесь по главному руслу спускался ледник, переуглубивший долину, в то время как боковые притоки, не имевшие ледников, оказались наверху и как бы висят, почему и называются висячими [69].
В Улангоме наш шофёр вывихнул ногу, и его необходимо было оставить в аймачной больнице. Нога подозрительно распухла и болела при каждом движении. Какой же он после этого водитель? А что же оставалось делать всей нашей группе? Не жить же без дела целый месяц в Улангоме, когда впереди ещё много нерешённых задач! Пришлось мне сесть за руль грузовой машины и вести её по незнакомым местам Хан-Хухэя и Северного Хангая.
По бездорожью пробирались на восток. Слева виднелась необозримая водная гладь самого большого озера Монголии — Убсу-Нур, за которым в дымке горизонта высился хребет Танну-Ола. Там родная земля, Советский Союз.
К берегам озера Убсу-Нур ещё в самом начале XVII столетия попали русские путешественники, описавшие Монголию и монголов. Их описания дошли до нас и полны интересных деталей.
Первыми русскими, проникшими в Монголию, оказались казачий атаман Тарского города Василий Тюменец и тюменский десятник Иван Петров, отправленные тобольским воеводой Куракиным послами к монгольскому Алтын-хану, правителю Западной Монголии. Это было в 1616 году.
У Тюменца можно встретить упоминание о горе Кукей (Хан-Хухэй), лежащей на нашем пути, и озере Упсан (Убса, Убсу-Нур), о калканском хане: «А государство у него кочевое: кочуют на верблюдах, так же, что и Алтын. Вера и язык тот же, что Алтынова. Хлеб не родится — только одна животина». Здесь мы видим первое упоминание о Халхе и монголах-халхасцах.
Крайне любопытны следующие географические сведения, сообщённые Тюменцем: «Сам царь кочует у озера, а имя тому озеру Упсан, а у того озера гора солёная, имя ей Кукей». Население разводит скот: «Лошади, кони добрые и средние, и коровы, и овцы, и олени, и козы… А хлеба не сеют, того они не знают, и нельзя им хлеба сеять, потому что горы и место каменисто».
Важные сведения сообщил сибирский казак Иван Петлин, первый из русских посетивший халхаские земли и Китай, побывавший в Пекине. Начало его путешествия относится к 1618 году.
Петлин пересёк всю территорию Монголии в юго-восточном направлении и вышел к городу Калгану и далее, к «Белому городу». У Петлина также описывается озеро Убсу-Нур: «А кругом то во озера 12 ден езду конём. Да в то же озеро 4 реки впали: река со встука, река с полуден, река с западу, река с сивера, а в озеро воды ни прибывает, ни убывает. Да в то же озеро река впала промеж встуку и сивера, а имя той реки Кесь». Теперь эта река извёстка под названием Тэс.
Большой, необозримой кажется русскому путешественнику Монголия: «А земля Мунгальска велика, долга и широка: от Бухар и до моря. А города в Мунгальской земли деланы на четыре угла, а по углам башни…» В этом описании идёт речь о буддийских монастырях, где, как «неизречённое диво», стоят болваны, и поют там в трубы великие так, что в храмах монгольских «страх человека возьмёт».
Петлин был критически настроен ко всякого рода небылицам, что видно из следующего его замечания: «А по их вере тем их кутухам и цари поклоняются, а то солгано, что кутухта умер, да и в земле лежал пять лет, да опять ожил, и то враки Ивана Петрова; человек-де умрёт и как-де опять оживёт».
Описание путешествия Петлина было переведено на английский, французский и голландский языки и получило широкую известность в Западной Европе.
В результате путешествия Петлина в Монголию и Китай московское правительство решило, что прибыльно торговать с этими далёкими странами трудно, «потому что те государства далеко, и торговым людям ходити от них в наше государство далеко. Алтын-царь — кочевые орды, люди воинские, а нашим государствам прибыли от них, кроме запросов, никакие нет и вперёд не чаяти».
Вслед за Тюменцем и Петлиным в Монголию едут послами, торговцами, миссионерами много русских. Одним из них был Федор Байков, глава русского посольства в Китае, который в 1654—1656 годах был послан для «государева торгового промысла».
Пользуясь тропами, мы перевалили на автомобиле лесистый и живописный хребет Хан-Хухэй, где богатства пастбищ, скота и лесов поразили нас. Здесь и сомонные посёлки напоминают целые города, где фундаментально сделанные бревенчатые дома имеют сходство с сибирскими постройками.
Спускаясь с Хан-Хухэя, мы заметили, насколько ландшафт южного склона, обращённого к пустынной котловине озера Хиргис-Нур, отличается от ландшафта северного склона. Если там леса и роскошные степи являются обычными, то на южном склоне растительность более сухая, леса нет совершенно, овраги безводны, часты выходы скал, а в нижней части хребта разреженность растительного покрова ещё более усиливается, и её видовой состав также меняется. Растёт количество засухоустойчивых видов.
Котловина Хиргис-Нура имеет пустынный облик. Сухие степи простираются вокруг обширного голубого озера, по берегам которого только в местах выхода грунтовых вод, создающих болотца-солончаки, зелёными пятнами растёт молодой чий. Близ озера Хиргис-Нур мы несколько раз вспугнули редкую антилопу сайгу и джейранов. Монголы говорили, что старики помнят, как сюда заходил и кулан.
Выйдя из пустынной котловины Больших озёр к Хангаю, экспедиция уже больше не встречала ни сайги, ни кулана, ни джейрана. Взамен их на горных хангайских степях появилась другая антилопа — белый дзерен; здесь обитали лесная косуля и, по рассказам монголов, даже олень марал. Впрочем, оленя мы ни разу не видели, так как он выбирает глухие лесные уголки и очень осторожен.
Дни проходили в движении. Наша грузовая машина честно служила нам в течение всей экспедиции. Она брала крутые подъёмы по тропам, куда забирались только верховые лошади, пересекала глубокие овраги, выбиралась из песков и грязи, переходила вброд быстрые горные реки.
В конце дня на привале быстро вырастали палатки, устанавливался чугунный котёл для приготовления пищи, путешественники садились за дневники.
Иногда устраивалась днёвка. Лагерь не снимался с места. Стоянки были необходимы по ходу нашей маршрутной работы. В такие дни участники экспедиции уходили в пешеходные экскурсии, изучали долины рек, измеряли их террасы. Пешеходные экскурсии практиковались часто, они много давали для понимания физико-географических процессов в живописных и мягких горах Хангая, в сухих пустынях Гоби и в снегах Монгольского Алтая.
В такие дни мы заходили в юрты к монголам, которые охотно делились знаниями своего района. Монголы — кочевники-скотоводы — всю жизнь связаны с природой. Их быт, хозяйство зависят в значительной степени от природных условий. И нужно сказать, что они первоклассные знатоки своих мест, своих кочевий, наблюдательные краеведы.
Монголы, как и другие кочевые народы Центральной Азии, разводят пять видов скота: крупный рогатый скот (в том числе яков), лошадей, двугорбых верблюдов, овец и коз. Кое-где на севере в незначительном количестве имеются олени. Привольные пастбища, особенно в Хангайской зоне, позволяют увеличить поголовье скота. Монгол кочует со своими стадами два — четыре раза в год, меняя стоянки аилов. Количество перекочевок и радиус их зависят от состояния пастбищ и географических условий района кочевок.
Вечером у наших палаток появляются гости. Монголы, сидя на корточках, курят маленькие трубочки с удивительными чубуками, которые хранятся в голенищах широких с загнутыми носками сапог. Чубуки эти особенные. Длинная деревянная, сантиметров 30—40, трубка заканчивается маленькой, размером меньше напёрстка, металлической курильницей, куда вмещается очень мало мелкого пылеватого табака — дунзы. Часто на верхний конец чубука надевается белый или бело-дымчатый каменный мундштук, искусно выработанный из крепкого агата. Эти мундштуки — гордость арата и щегольство франта, они ценятся очень высоко и стоят порой тысячу тугриков.
Монголы сосредоточенно курят и внимательно следят за нашими действиями, изредка задавая вопросы. Их интересует все: почему мы обдираем шкурки мелких животных, зачем собираем мышей и кладём их в спирт, к чему нам мёртвые рыбы в банках.
Когда наступает наша очередь спрашивать, монголы охотно откликаются на просьбы рассказать о родных местах. Нас ведь интересует многое: какие животные встречаются в этих краях, когда и как араты охотятся, какова глубина озёр, какие растения употребляются для лечения и какие считаются наиболее питательными для скота. Беседа длится долго. Уже ночь вступила в свои права. Вдали некоторое время чернеют обрывы скал, окаймляющих долины, и вблизи, совсем рядом, виднеются силуэты осёдланных и стреноженных коней, уже который час ждущих своих хозяев.
Монголы любят свою родину, они горды её богатствами, бескрайними просторами и разнообразием природы. Монгольские музыканты-певцы — хурчи — в песнях восхваляют отчизну: «Ягоды и дорогие камни славят горы и леса, породившие их. Храбрый и честный человек славит свою родину, свой аил.
Чиста и велика прекрасная наша страна, много табунов и стад пасётся на её широкой груди. В непрерывно журчащем источнике нет грязи; в степи, открытой ветрам и солнцу, нет дурного запаха. Я пою подобно ветру в ковыльных зарослях о радостной, прекрасной отчизне моей, как поёт народ в древних монгольских былинах.
Расстилаются тридцать три великих пространных Гоби, которых ни один витязь не может обойти вокруг. Расстилаются обвеваемые ветром прекрасные зелёные холмы, которых не пройдёшь — иди хоть целые месяцы. Восемь жёлтых степей затягиваются мглою во время урагана, восемь радостных жёлтых степей, которых не пройдёшь — иди хоть целые годы. Такова прекрасная, такова привольная страна моя…»
Пересекая цветущие степи и стройные леса Монголии, её горные и быстрые реки, мы много думали о судьбе страны, сумевшей в исторически короткий срок пройти замечательный путь.
Дни были жаркие, яркое солнце слепило глаза, раскалённый воздух в горных широких котловинах, накаляясь, дрожал, растекаясь у самой земли. Леса были полны свежей зелени. Лиственницы, составляющие основную массу деревьев в монгольских лесах, оделись уже в свои летние наряды. На горных лугах и в степях высокие травы доходили местами до пояса. На бархатном фоне степной растительности пестрели яркие цветы: жёлтые, красные, фиолетовые, синие, белые. Их было так много, что целинная монгольская степь казалась сплошь красной, жёлтой, белой…
Реки несли заметно более светлую воду, чем весной. Дождей долгое время не было, поэтому неглубокие монгольские реки на глазах мелели, в прозрачной воде виднелись стайки быстрых рыб.
Хороши были озера. На берегах их, а особенно на островах птицы собираются тысячами.
На пустынном и тихом хангайском озере Тэлмэн-Нур мы медленно плыли в резиновой лодке. Было жарко. До островка, который скалистой вершиной выделялся впереди километрах в трёх от лагеря, мы гребли долго. Хотелось пить, но озёрная вода оказалась солоноватой. Когда дно лодки зашуршало о галечный берег островка, масса птиц мгновенно поднялась в воздух. Они с криком носились над нашими головами. Белые крылья их, казалось, вот-вот заденут шляпы. Птицы беспокоились, волновались, как будто собирались на нас ратью.
Было из-за чего волноваться: на песчаном пляже на каждом шагу птицы устроили гнезда, в которых лежало по два-три крупных яйца, коричневых с тёмными пятнами, или сидели беспомощные пушистые птенцы, жадно открывавшие рты в ожидании пищи и не понимавшие, почему поднялась такая суматоха.
В ближайшем аиле мы сообщили об убитом кулане. Монголы сразу же снарядили людей и вьючных верблюдов и доставили разделанную тушу животного.
В Гоби мы видели много куланов. Монголы называют их хуланами. Однажды в безлюдной Заалтайской Гоби на нашу небольшую группу научных работников наткнулся косяк куланов. Куланы не ждали опасности: люди здесь не живут, да и хищные звери избегают этих безводных каменистых пустынь. Притаившись, мы следили за животными. Косяк состоял из одного жеребца и нескольких кобылиц. Такая компания наиболее обычна у куланов. Жеребец не подпускает к своему косяку других самцов. Молодых жеребят глава стада изгоняет сразу же, как только они достигают зрелости. Выгнанные молодые самцы держатся отдельно и ждут случая отбить кобылиц у какого-либо старого и ослабевшего вожака. Красавец жеребец встреченного нами косяка шёл во главе его гарцуя: изогнув шею, он покачивал головой, играл. Он был очень грациозен, этот куланий вожак. Кобылицы бежали медленной рысцой, изредка помахивая своими ослиными хвостами. Куланы двигались прямо на нас. Но вот жеребец остановился. Подняв голову и втягивая воздух ноздрями, он внимательно смотрел в нашу сторону. Вся его поза выражала внимание, насторожённость, недоверие. Но уже было поздно. Грянул выстрел, второй, и одна кобылица грохнулась на землю. Жеребец угнал своё стадо за гряду, а сам ещё бегал по её гребню, тревожно поглядывая в нашу сторону, ожидая и призывая свою подругу.
Зоологи торжествовали: это была богатая научная добыча. Обработка её заняла много времени. Была снята шкура, очищен от мяса и сохранён череп, описано содержание желудка. Предварительно было измерено тело кулана.
В наши годы в Азии мало где сохранился кулан. Судя по описаниям путешественников XVIII и XIX веков, в пределах современной Туркмении и Казахстана кулан встречался очень часто и доходил до Южного Урала и Западной Сибири. Он был широко распространён и в Центральной Азии. Географические названия указывают на связь отдельных мест с этим животным. Так, на восточном побережье залива Каспийского моря Кара-Богаз имеется большой и глубокий овраг, вернее, целая система оврагов, называющаяся Кулан-сай, а горы — Куландаг. Сейчас там от куланов не осталось и следа.
Из года в год кулан вымирал, и ныне район распространения его — Юго-Восточные Каракумы в Туркмении. В Туркмении по решению правительства создан специальный заповедник куланов, где живут эти редкие животные и свободно размножаются. Охота на них категорически воспрещена. За пределами СССР кулана можно встретить в пустынях Центральной Азии. Кулан обитает в самых глухих углах бесплодных пустынных районов, он неприхотлив к пище, приспособлен к суровым и безводным условиям окружающей среды. Окрашенный под цвет выжженной солнцем пустыни, крупнее осла, но с ослиным хвостом и гривой, с сухими стройными ногами, большой головой на короткой шее, кулан благодаря силе, быстроте и выносливости не боится врагов. От человека же он уходит как можно дальше, в необитаемые места.
Человек издавна охотился на кулана. Его привлекали мясо, красивая и крепкая шкура, трудная и увлекательная охота. Народная молва считает, что мясо и жир кулана обладают живительными и целебными свойствами. Человек, питающийся мясом этого животного, делается смелым, неутомимым и сильным. Жир залечивает раны.
При такой славе стоимость куланьего мяса и сала была огромна, что в свою очередь приводило к усиленному истреблению этих животных, хотя охота за осторожными и быстрыми куланами — дело нелёгкое.
Данные археологии говорят, что кулан был приручён человеком раньше лошади. В междуречье Тигра и Евфрата, в странах Передней Азии ещё за 8—10 тысяч лет до нашей эры кулан использовался в боевых и жреческих колесницах. Оказывается, что культурные страны древнего мира среди домашних животных имели и куланов.
В современных условиях приспособить кулана к работе не удалось. Молодые куланы, пойманные людьми и воспитанные кобылицами, оседлать себя и надеть уздечку не дают.
Маленькие куланята, выкормленные коровьим молоком, становились ручными и не боялись людей. Куланы привыкали к своей кличке, охотно играли и даже осторожно брали пищу с ладони знакомого человека. Но они не давались, когда на них хотели надеть уздечки. Это приходилось делать силой. Жеребята бегали, мотали головами, старались сбросить с себя незнакомый и неприятный предмет, злились и, бывало, кусались и били копытами.
И в Монголии область распространения куланов сокращается. Раньше они были известны у Буир-Нура и даже доходили до Борзи в Читинской области на востоке, до хребта Хан-Хухэй и озера Хиргис-Нур на западе. Теперь их там нет, но в отдельные годы куланы забегают из Гоби в степи средней полосы Монголии.
Куланы могут подолгу обходиться без воды, но всё же они больше нуждаются в водопое, чем джейраны. В совершенно безводные пустыни куланы уходят только в холодное Бремя года, когда потребность в воде падает, а редкие скопления снега удовлетворяют жажду животных. В жаркое же время куланы стараются не уходить от источников на расстояние более 25—30 километров. У открытых источников в пустыне, у болотцев и на солончаках мы много раз видели многочисленные следы куланов.
Куланята рождаются в начале лета. Через час после рождения куланенок уже стоит на ногах, ходит за матерью, но он ещё слаб и первые дни лежит где-либо в укромном месте, в зарослях кустарников. Бывали случаи, что монголы ловили новорождённых куланят и воспитывали их среди своих лошадей.
Как заставить своевольного, но зато сильного, выносливого и неприхотливого кулана служить человеку? В условиях пустынь кулан был бы ни с чем не сравнимым транспортным животным. На это и направлена мысль научных работников куланьих заповедников.
В Южно-Гобийском аймаке Монгольской Народной Республики араты говорили нам, что среди их лошадей есть гибриды домашней лошади и кулана. Этому легко поверить, так как лошади у монголов день и ночь, лето и зиму пасутся без присмотра в открытом поле. Осенью куланьи жеребцы пристают к табунам лошадей и пасутся с ними. Монголы уверяли нас, что никогда и никому из них ещё не удалось оседлать или надеть уздечку на такое животное. Рождённые кобылицей в стаде куланьи гибриды всё время проводят в табуне вместе с лошадьми. Араты легко отличают гибридов: они очень похожи на куланов, но более длинные и пышные гривы и хвост они унаследовали от лошадей. Взрослые гибриды часто уходят в пустыни, где присоединяются к куланам. Монголы не могли сообщить нам, бывает ли второе поколение гибридов между куланом и лошадью, оно им неизвестно.
Хорошо, без приключений мы пересекли пустыню Шаргын-Гоби. Эта пустыня расположилась между горами Монгольского Алтая в обширной котловине, в центре которой, в самом низком месте, лежит озеро-солончак, окаймлённое широкой полосой солей. Дорога, идущая на запад к отдалённым горным склонам, хотя и была слабо накатана, но всё же видна. Мы теряли её только в солончаках и песках, после чего опять быстро находили.
Людей не встречали в течение всего дня, даже на горизонте не заметили круглого пятна юрты или промелькнувшего всадника.
День стоял жаркий, вокруг не было колодцев или ручьёв с пресной водой; в стороне, окружённое белыми солончаками, виднелось озеро Цаган, но его вода не пригодна ни для человека, ни для машины. Всюду господствовали жёлтые и бурые тона сухой растительности — полыни, чия, местами саксаульника. Саксаула, этого дерева пустыни, было много. Казалось, не было людей в этой глухой стороне, но к вечеру у края больших песчаных барханов мы наткнулись на небольшой посёлок из трёх юрт. Чуть в стороне неуклюже прыгал на своих длинных ножках привязанный верблюжонок. Он родился только несколько дней назад, неустанно кричал, призывая мать.
Араты пригласили нас в юрты. Видя искренность их приглашения, мы охотно пошли к ним, утолили жажду крепким и приятным айраном. Затем на тарелках появились сырки, сливки, кусочки жареного теста и традиционный чай с молоком, чуть солёный, без которого в Монголии не встречают и не провожают в дальнюю дорогу.
Хозяин юрты, пожилой монгол, видимо очень уважаемый жителями посёлка, просил нас остаться ночевать. «Солнце уже на закате, — говорил он. — Хотя ваша машина и быстро идёт, но дорога тут плохая, на ночь ехать не следует».
Завязалась дружеская беседа. В юрте оказалось большое общество. Хорошая есть у монголов пословица: «К воде, обильной растениями, собирается много птиц; в юрту, где живёт мудрец, собирается много гостей».
Хозяйка поставила перед нами гурильте-хол, любимое кушанье монголов, — это мелко нарезанная баранина, сваренная с белой лапшой. Баранина настругана тонко, и варится она недолго. Если чай присолен, то гурильте-хол обычно не солится. Может быть, сначала такая еда кажется странной, но мы уже успели привыкнуть и полюбить гурильте-хол и иногда даже сами готовили его.
В экспедиции обычно приходится есть два раза в день — утром и вечером. День длинный, проходит он на воздухе, в движении. Можно легко себе представить наш аппетит за вечерней трапезой в юрте гостеприимно встретивших нас аратов.
На следующий день, подробно расспросив о дороге, мы сердечно распрощались и, поблагодарив хозяев за гостеприимство, уехали дальше, увозя с собой добрые воспоминания о маленьком аиле, заброшенном на край пустыни Шаргын-Гоби.
На запад от Шаргын-Гоби высятся горы Монгольского Алтая — самые мощные в МНР, они местами покрыты вечными снегами. Поэтому отдельные вершины монголы называют Цаст-Богдо-Ула, то есть «снежная святая гора».
А сохранились ли в Монголии ледники? Если не считать маленьких снежников Отхон-Тэнгри в Хангайском хребте, то можно сказать, что все ледники расположены на западе Монгольского Алтая, причём самые крупные из них приурочены к высоким горам Табын-Богдо.
Мы пытались пройти к этим ледникам, пользуясь верховыми лошадьми. Был конец мая — начало июня. Несмотря на летнее время, было холодно, на склонах пятнами лежал снег, а по дну долин виднелись разбросанные озерки. Большие площади оказались заболоченными, так как промёрзшие грунты не пропускали воду. Редко встречающиеся лиственницы стояли голые, не покрылись листьями и кусты вдоль рек. Всё говорило о коротком и позднем лете, близости снегов и льдов.
Наш небольшой караван из пяти лошадей направился к ледникам. Мы перевалили через хребты, отделявшие долины друг от друга, пересекли быстрые холодные речки, но вскоре упёрлись в сплошные снежные поля, ещё не успевшие исчезнуть, несмотря на июнь. До ледников оставалось ещё километров 10—12, но это небольшое расстояние оказалось непреодолимым. Лошади глубоко проваливались в рыхлый, уже сырой снег, лежали на брюхе, напрягали усилия и… ещё сильнее погружались в толщу снега. Одну лошадь пришлось тащить за хвост и гриву, вытягивать по очереди задние ноги, пропускать под живот верёвки. С трудом удалось вытащить завязшее в снегу животное.
Так и не смогли мы добраться до ледников Табын-Богдо, из которых самый большой — ледник Потанина — имеет длину 20 километров. Повторить попытку увидеть эти ледники нужно было со стороны долины Цаган-Гола, и не в начале июня, а в июле или августе, когда снега, покрывающие горы на подступах к ним, уже в значительной мере стаяли.
Всё же несколько дней, проведённых в районе узла Табын-Богдо, не прошли даром. Мы видели снежные сверкающие на солнце нетронутой белизной вершины Табын-Богдо, гордо вздымающие свои пики к небу. На некоторых вершинах часто застаивались облака, уходившие под напором ветра в сторону. Тогда на мгновение открывалась вся панорама в целом.
Справа была видна самая высокая вершина Монгольской Народной Республики — гора Найрамдал высотой 4356 метра. Она протягивалась коротким хребтом с небольшой седловиной посредине. Наиболее красивой оказалась вершина «Снежная церковь», она на 500 метров ниже Найрамдала. Имея вид острой пирамиды правильной формы, полностью заснеженной, она резко возвышается над окружающей местностью.
Все русские названия горам и ледникам Табун-Богдо присвоил известный исследователь Русского и Монгольского Алтая профессор Томского университета В. В. Сапожников, в течение четырёх лет изучавший Монгольский Алтай в истоках рек Иртыша и Кобдо. Его маршруты густой сетью покрыли этот район, и именно ему наука обязана первыми достоверными данными о современном и былом оледенении, а также о географии горного узла Табын-Богдо.
В долинах Ойгура и Цаган-Гола мы видели классически выраженные следы энергичной деятельности ледников. Моренные поля занимали тут большие площади, выделяясь беспорядочно разбросанными холмами, гривами, озерками, валунами, среди которых прорывается современная река. Форма самой долины с отвесными стенками и плоским дном напоминает корыто, поэтому подобные долины и носят название корытообразных. По ним спускались мощные ледники, выработавшие такие формы.
Притоки, впадающие слева и справа в Цаган-Гол в верхней его части, пробивали среди отвесных берегов узкие, круто падающие ущелья, где с шумом и грохотом катили свои воды в Цаган-Гол. Формы долины Цаган-Гола и его притоков ещё раз говорят о том, что здесь по главному руслу спускался ледник, переуглубивший долину, в то время как боковые притоки, не имевшие ледников, оказались наверху и как бы висят, почему и называются висячими [69].
В Улангоме наш шофёр вывихнул ногу, и его необходимо было оставить в аймачной больнице. Нога подозрительно распухла и болела при каждом движении. Какой же он после этого водитель? А что же оставалось делать всей нашей группе? Не жить же без дела целый месяц в Улангоме, когда впереди ещё много нерешённых задач! Пришлось мне сесть за руль грузовой машины и вести её по незнакомым местам Хан-Хухэя и Северного Хангая.
По бездорожью пробирались на восток. Слева виднелась необозримая водная гладь самого большого озера Монголии — Убсу-Нур, за которым в дымке горизонта высился хребет Танну-Ола. Там родная земля, Советский Союз.
К берегам озера Убсу-Нур ещё в самом начале XVII столетия попали русские путешественники, описавшие Монголию и монголов. Их описания дошли до нас и полны интересных деталей.
Первыми русскими, проникшими в Монголию, оказались казачий атаман Тарского города Василий Тюменец и тюменский десятник Иван Петров, отправленные тобольским воеводой Куракиным послами к монгольскому Алтын-хану, правителю Западной Монголии. Это было в 1616 году.
У Тюменца можно встретить упоминание о горе Кукей (Хан-Хухэй), лежащей на нашем пути, и озере Упсан (Убса, Убсу-Нур), о калканском хане: «А государство у него кочевое: кочуют на верблюдах, так же, что и Алтын. Вера и язык тот же, что Алтынова. Хлеб не родится — только одна животина». Здесь мы видим первое упоминание о Халхе и монголах-халхасцах.
Крайне любопытны следующие географические сведения, сообщённые Тюменцем: «Сам царь кочует у озера, а имя тому озеру Упсан, а у того озера гора солёная, имя ей Кукей». Население разводит скот: «Лошади, кони добрые и средние, и коровы, и овцы, и олени, и козы… А хлеба не сеют, того они не знают, и нельзя им хлеба сеять, потому что горы и место каменисто».
Важные сведения сообщил сибирский казак Иван Петлин, первый из русских посетивший халхаские земли и Китай, побывавший в Пекине. Начало его путешествия относится к 1618 году.
Петлин пересёк всю территорию Монголии в юго-восточном направлении и вышел к городу Калгану и далее, к «Белому городу». У Петлина также описывается озеро Убсу-Нур: «А кругом то во озера 12 ден езду конём. Да в то же озеро 4 реки впали: река со встука, река с полуден, река с западу, река с сивера, а в озеро воды ни прибывает, ни убывает. Да в то же озеро река впала промеж встуку и сивера, а имя той реки Кесь». Теперь эта река извёстка под названием Тэс.
Большой, необозримой кажется русскому путешественнику Монголия: «А земля Мунгальска велика, долга и широка: от Бухар и до моря. А города в Мунгальской земли деланы на четыре угла, а по углам башни…» В этом описании идёт речь о буддийских монастырях, где, как «неизречённое диво», стоят болваны, и поют там в трубы великие так, что в храмах монгольских «страх человека возьмёт».
Петлин был критически настроен ко всякого рода небылицам, что видно из следующего его замечания: «А по их вере тем их кутухам и цари поклоняются, а то солгано, что кутухта умер, да и в земле лежал пять лет, да опять ожил, и то враки Ивана Петрова; человек-де умрёт и как-де опять оживёт».
Описание путешествия Петлина было переведено на английский, французский и голландский языки и получило широкую известность в Западной Европе.
В результате путешествия Петлина в Монголию и Китай московское правительство решило, что прибыльно торговать с этими далёкими странами трудно, «потому что те государства далеко, и торговым людям ходити от них в наше государство далеко. Алтын-царь — кочевые орды, люди воинские, а нашим государствам прибыли от них, кроме запросов, никакие нет и вперёд не чаяти».
Вслед за Тюменцем и Петлиным в Монголию едут послами, торговцами, миссионерами много русских. Одним из них был Федор Байков, глава русского посольства в Китае, который в 1654—1656 годах был послан для «государева торгового промысла».
Пользуясь тропами, мы перевалили на автомобиле лесистый и живописный хребет Хан-Хухэй, где богатства пастбищ, скота и лесов поразили нас. Здесь и сомонные посёлки напоминают целые города, где фундаментально сделанные бревенчатые дома имеют сходство с сибирскими постройками.
Спускаясь с Хан-Хухэя, мы заметили, насколько ландшафт южного склона, обращённого к пустынной котловине озера Хиргис-Нур, отличается от ландшафта северного склона. Если там леса и роскошные степи являются обычными, то на южном склоне растительность более сухая, леса нет совершенно, овраги безводны, часты выходы скал, а в нижней части хребта разреженность растительного покрова ещё более усиливается, и её видовой состав также меняется. Растёт количество засухоустойчивых видов.
Котловина Хиргис-Нура имеет пустынный облик. Сухие степи простираются вокруг обширного голубого озера, по берегам которого только в местах выхода грунтовых вод, создающих болотца-солончаки, зелёными пятнами растёт молодой чий. Близ озера Хиргис-Нур мы несколько раз вспугнули редкую антилопу сайгу и джейранов. Монголы говорили, что старики помнят, как сюда заходил и кулан.
Выйдя из пустынной котловины Больших озёр к Хангаю, экспедиция уже больше не встречала ни сайги, ни кулана, ни джейрана. Взамен их на горных хангайских степях появилась другая антилопа — белый дзерен; здесь обитали лесная косуля и, по рассказам монголов, даже олень марал. Впрочем, оленя мы ни разу не видели, так как он выбирает глухие лесные уголки и очень осторожен.
Дни проходили в движении. Наша грузовая машина честно служила нам в течение всей экспедиции. Она брала крутые подъёмы по тропам, куда забирались только верховые лошади, пересекала глубокие овраги, выбиралась из песков и грязи, переходила вброд быстрые горные реки.
В конце дня на привале быстро вырастали палатки, устанавливался чугунный котёл для приготовления пищи, путешественники садились за дневники.
Иногда устраивалась днёвка. Лагерь не снимался с места. Стоянки были необходимы по ходу нашей маршрутной работы. В такие дни участники экспедиции уходили в пешеходные экскурсии, изучали долины рек, измеряли их террасы. Пешеходные экскурсии практиковались часто, они много давали для понимания физико-географических процессов в живописных и мягких горах Хангая, в сухих пустынях Гоби и в снегах Монгольского Алтая.
В такие дни мы заходили в юрты к монголам, которые охотно делились знаниями своего района. Монголы — кочевники-скотоводы — всю жизнь связаны с природой. Их быт, хозяйство зависят в значительной степени от природных условий. И нужно сказать, что они первоклассные знатоки своих мест, своих кочевий, наблюдательные краеведы.
Монголы, как и другие кочевые народы Центральной Азии, разводят пять видов скота: крупный рогатый скот (в том числе яков), лошадей, двугорбых верблюдов, овец и коз. Кое-где на севере в незначительном количестве имеются олени. Привольные пастбища, особенно в Хангайской зоне, позволяют увеличить поголовье скота. Монгол кочует со своими стадами два — четыре раза в год, меняя стоянки аилов. Количество перекочевок и радиус их зависят от состояния пастбищ и географических условий района кочевок.
Вечером у наших палаток появляются гости. Монголы, сидя на корточках, курят маленькие трубочки с удивительными чубуками, которые хранятся в голенищах широких с загнутыми носками сапог. Чубуки эти особенные. Длинная деревянная, сантиметров 30—40, трубка заканчивается маленькой, размером меньше напёрстка, металлической курильницей, куда вмещается очень мало мелкого пылеватого табака — дунзы. Часто на верхний конец чубука надевается белый или бело-дымчатый каменный мундштук, искусно выработанный из крепкого агата. Эти мундштуки — гордость арата и щегольство франта, они ценятся очень высоко и стоят порой тысячу тугриков.
Монголы сосредоточенно курят и внимательно следят за нашими действиями, изредка задавая вопросы. Их интересует все: почему мы обдираем шкурки мелких животных, зачем собираем мышей и кладём их в спирт, к чему нам мёртвые рыбы в банках.
Когда наступает наша очередь спрашивать, монголы охотно откликаются на просьбы рассказать о родных местах. Нас ведь интересует многое: какие животные встречаются в этих краях, когда и как араты охотятся, какова глубина озёр, какие растения употребляются для лечения и какие считаются наиболее питательными для скота. Беседа длится долго. Уже ночь вступила в свои права. Вдали некоторое время чернеют обрывы скал, окаймляющих долины, и вблизи, совсем рядом, виднеются силуэты осёдланных и стреноженных коней, уже который час ждущих своих хозяев.
Монголы любят свою родину, они горды её богатствами, бескрайними просторами и разнообразием природы. Монгольские музыканты-певцы — хурчи — в песнях восхваляют отчизну: «Ягоды и дорогие камни славят горы и леса, породившие их. Храбрый и честный человек славит свою родину, свой аил.
Чиста и велика прекрасная наша страна, много табунов и стад пасётся на её широкой груди. В непрерывно журчащем источнике нет грязи; в степи, открытой ветрам и солнцу, нет дурного запаха. Я пою подобно ветру в ковыльных зарослях о радостной, прекрасной отчизне моей, как поёт народ в древних монгольских былинах.
Расстилаются тридцать три великих пространных Гоби, которых ни один витязь не может обойти вокруг. Расстилаются обвеваемые ветром прекрасные зелёные холмы, которых не пройдёшь — иди хоть целые месяцы. Восемь жёлтых степей затягиваются мглою во время урагана, восемь радостных жёлтых степей, которых не пройдёшь — иди хоть целые годы. Такова прекрасная, такова привольная страна моя…»
Пересекая цветущие степи и стройные леса Монголии, её горные и быстрые реки, мы много думали о судьбе страны, сумевшей в исторически короткий срок пройти замечательный путь.
Дни были жаркие, яркое солнце слепило глаза, раскалённый воздух в горных широких котловинах, накаляясь, дрожал, растекаясь у самой земли. Леса были полны свежей зелени. Лиственницы, составляющие основную массу деревьев в монгольских лесах, оделись уже в свои летние наряды. На горных лугах и в степях высокие травы доходили местами до пояса. На бархатном фоне степной растительности пестрели яркие цветы: жёлтые, красные, фиолетовые, синие, белые. Их было так много, что целинная монгольская степь казалась сплошь красной, жёлтой, белой…
Реки несли заметно более светлую воду, чем весной. Дождей долгое время не было, поэтому неглубокие монгольские реки на глазах мелели, в прозрачной воде виднелись стайки быстрых рыб.
Хороши были озера. На берегах их, а особенно на островах птицы собираются тысячами.
На пустынном и тихом хангайском озере Тэлмэн-Нур мы медленно плыли в резиновой лодке. Было жарко. До островка, который скалистой вершиной выделялся впереди километрах в трёх от лагеря, мы гребли долго. Хотелось пить, но озёрная вода оказалась солоноватой. Когда дно лодки зашуршало о галечный берег островка, масса птиц мгновенно поднялась в воздух. Они с криком носились над нашими головами. Белые крылья их, казалось, вот-вот заденут шляпы. Птицы беспокоились, волновались, как будто собирались на нас ратью.
Было из-за чего волноваться: на песчаном пляже на каждом шагу птицы устроили гнезда, в которых лежало по два-три крупных яйца, коричневых с тёмными пятнами, или сидели беспомощные пушистые птенцы, жадно открывавшие рты в ожидании пищи и не понимавшие, почему поднялась такая суматоха.