Страница:
Северные Каракумы на севере спускаются постепенно и переходят в Хорезмскую низменность, а на юге они обрываются уступом метров в 80 высоты. Под уступом, следуя всем его извилинам, на сотни километров протянулась полоса солончаков и такыров.
Происхождение этой полосы руслообразных удлинённых солончаков и такыров объясняют по-разному. Одни утверждают, что Унгуз — это деформированное старое русло одного из рукавов древней Амударьи. Если действительно здесь текла река, то это было очень давно, так как деформация долины достигла очень большой степени. Ведь впадины Унгуза разобщены, и между ними возвышаются большие перемычки, сложенные коренными третичными породами. Другие доказывают, что полоса Унгуза образовалась в результате размывания поверхности дождевыми текучими водами. Впоследствии, когда здесь стало сухо, энергичны стали процессы выветривания. Ветер поднимал в воздух мельчайшую пыль и уносил её в сторону, углубляя днища впадин. Этому особенно способствовало соленакопление, обычное в сухих и пустынных областях мира. Соли разрыхляют коренные породы, в результате чего развеивание отдельных частиц идёт ещё быстрее и интенсивнее. Объясняют также происхождение этого обрыва нарушением горизонтального залегания горных пород в результате не сильных по размаху, но охвативших большие площади горообразовательных движений. Они приподняли южный край этого древнего и первоначально равнинного плато, от чего Северные Каракумы и получили наклон в северном направлении. Теперь же Заунгузское плато сильно разрушено. На прежней равнине образовались обширные и глубокие меридионально вытянутые впадины, разобщённые длинными и узкими кырами — участками сохранившейся древней поверхности плато.
Наш отряд пересекал Унгуз у урочища Оджарли. К счастью, колодец оказался полон прекрасной пресной воды.
Через день мы двинулись дальше. Машина зигзагами поднималась на плато. Верблюды проходили цепочкой короткими шагами по склону обрыва. Мы не знали, есть ли впереди вода. На всякий случай имеющийся запас надо было распределить так, чтобы его хватило до Хивы, куда мы предполагали прибыть на седьмой день. Однако действительность опрокинула все наши расчёты.
Первые 70 километров по твёрдым кырам с небольшими песчаными участками машина и отдохнувшие верблюды прошли очень хорошо. Остались позади колодцы Крашли и Шиих, оба мёртвые и пустые. На третий день пути радиатор грузовика дал течь. Мотор перегревался, пар из радиатора шёл непрерывно. За день на машину было израсходовано восемь вёдер драгоценной воды. Попытки заделать течь на ходу не увенчались успехом. Запасы воды заметно уменьшились. В этот день прошли 18 километров. Ночью забили ватой пробоину радиатора и рано утром двинулись вперёд, предполагая, если дорога позволит, без остановки ехать до самого Хорезма и, запасшись водой и продуктами, выйти навстречу каравану, которому ещё трое суток нужно было идти до оазиса.
Маршруты экспедиций вокруг Кара-Богаз-Гола (1931 год) по Каракумам (1934—1935 годы)
Неожиданно на голых барханных песках машина встала. Сломался промежуточный валик. Раздумывать долго не приходилось. И эту машину покинули в пустыне, в 70 километрах к югу от Хивы. Разбили лагерь. На остававшихся в лагере пятерых человек мы могли выделить только три ведра воды. Хорошо ещё, что холод резко сократил потребность в ней.
Надо было торопиться. От наших темпов зависело многое.
Ведь уже семь человек и две машины ждали нас среди безбрежного пустого океана песков.
Истощённые верблюды, давно не пившие, не могли взять много груза, люди шли пешком. В эту длинную ночь, морозную и звёздную, караван и сотрудники прошли по пескам 50 километров.
Уже около месяца наш отряд не встречал живой души. Наконец — ура! — мы увидели Хиву. Ещё час размеренного хода верблюдов, и караван подходит к воротам древнего города. Окружённая со всех сторон зубчатыми стенами Хива производит впечатление средневекового города.
— Палван гольды! Палван гельды! —услышали мы возгласы у самих ворот города. Этим приветствием, означающим по-узбекски «богатыри пришли», встретил нас старик вратарь. Проводник каравана почтительно приблизился к нему, поздоровался и попросил громче приветствовать усталых путников — инженеров и рабочих, целый месяц проведших в угрюмых и холодных песках.
Мы пришли в Хиву по древним караванным путям, воскрешая забытые тропы и откапывая заброшенные и пустые колодцы. В точение месяца только лисицы, зайцы да антилопы джейраны видели, как наш отряд преодолевал пески. Это было царство животных, и всё говорило о том, что нога человека давно не ступала здесь. Понятны были оживление и радость уставших в долгой дороге путников, когда караван входил в Хиву, ещё издалека миражем вспыхнувшую на горизонте.
Узкими, извилистыми уличками, живописными хижинами, высокими дворцами, громкими и шумными базарами встретила нас древняя столица хивинского хана, некогда безграничного повелителя 600-тысячного населения.
У крытого базара мы остановились в караван-сарае, привлекая любопытные взгляды хивинских узбеков. Рёв верблюдов, суетня. Караван разгружен. Наши спутники-туркмены, усевшись в круг, пьют зелёный чай.
Экспедиция закончила одну из самых трудных частей своего маршрута. Позади — дорожные впечатления, трудности, ноябрьские ветры и сильные сухие морозы. Впереди — считанные дни отдыха, толкотня по хивинским базарам, долгожданные письма и газеты.
Высоко поднимается над городом крутая башня мечети Палван-Ата. Отсюда хорошо виден плоский город с минаретами, куполами могил на кладбищах, дворцами, радующими глаз чудесными чистых и ярких красок изразцами. Изразцы своей голубизной соперничают с цветом среднеазиатского ясного неба.
Из окон минарета мы смотрели на город и далёкие горизонты песков и полей. Была поздняя осень. Серый сумрак осеннего пейзажа гармонировал с серым обликом города. Замёрзшие озера, окружающие Хиву, лазурными пятнами выделялись на сером фоне земли. Далеко, на десятки километров, были видны плантации хлопчатника и большие глинобитные дома хивинских узбеков. Разбросанные среди полей отдельные дома казались крепостями с высокими стенами, массивными широкими воротами и круглыми башнями по углам. Такой тип жилища вырабатывался столетиями и дошёл до нашего времени как немой свидетель бесконечных войн и набегов, которые пережил за свою жизнь старый Хорезм. Недаром местные жители свои дома и дворцы называют словом «кала», что на многих тюркско-иранских языках означает «крепость». Здесь, на людном и шумном базаре, были представлены изделия местного кустарного производства, чем славится Хива с давних времён. Яркие шелка, расшитые пёстрые сапожки — ичиги, тёплые ватные халаты, огромные бараньи шапки, ковры, большущие красочные платки, художественные серебряные и медные изделия, многочисленные и разнообразные сласти — продукция кустарных артелей.
Базар гудел. Выделялись из общего шума крики возчиков: «Пошт, пошт!» (берегись). Важно проходили караваны двугорбых длинношёрстных верблюдов с погремушками, кистями и разными украшениями. На двух колоссальных колёсах в полтора человеческого роста проплыла древняя хивинская резная арба. Резкий автомобильный гудок заставил податься в сторону и торговцев и покупателей. Машина, высоко нагруженная хлопком, отправлялась в областной центр — Ургенч.
Заражённые этой суетой и непривычным шумом, отдавшись во власть широкого людского потока, работники нашей экспедиции бродили по хивинскому базару.
У небольшой группы узбеков, внимательно слушавших и часто смеявшихся, мы остановились. Здесь происходило состязание в остроумии, знании житейской мудрости, народных поговорок, прибауток и пословиц. Два старика, перебивая друг друга, спорили и что-то доказывали. Раздражённо, захлёбываясь кричал один. Степенно и спокойно возражал ему противник. Видимо, остроумие и знание слова были на стороне спокойного белобородого аксакала.
Хорезмский хлопок, один из лучших в Узбекистане, по праву играет ведущую роль в народном хозяйстве Хорезмского оазиса. Пшеница, рис, джугара и другие зерновые культуры, преобладавшие в дореволюционной Хиве, отошли на второй план. Колхозный Хорезм даёт хорошие сборы хлопка.
Социалистическое соревнование широко распространилось среди хлопководческих колхозов Хорезма. Председатели колхозов часто посещали наш лагерь и с гордостью сообщали, что их колхозы идут в передовой шеренге по сдаче хлопка.
Машины районных МТС и хлопкозаводов день и ночь перебрасывали тонны волокна на обрабатывающие заводы, откуда аккуратные кипы прессованного хлопка шли на пристань и ждали отправки на текстильные фабрики.
В Хорезмском оазисе редко идут дожди, здесь сухо и солнечно. В оазисе выпадает всего 70—100 миллиметров осадков в год, то есть столько, сколько их бывает в Центральных Каракумах. Но Хорезм цветёт, сады его полны плодов, поля зеленеют до поздней осени, арыки тянут свою нескончаемую и успокаивающую мелодию. Вода есть, она питает поля и сады оазиса. Хорезм опоясан густой сетью каналов. По ним, как по кровеносным сосудам, вода бежит из мощной и капризной Амударьи.
Грандиозная есть каналов создана человеком. Начало гидротехнического строительства в низовьях Амударьи уходит в глубокую старину. В высокую воду, а это бывает, как правило, летом, когда в горах Памира тают снега и в Амударью сбегают потоки воды, случаются в Хорезме наводнения. Бода из Амударьи и главных каналов устремляется на поля и в города. Вода рвёт плотины и береговые валы, грозными потоками разливается по плоским равнинам.
Для защиты от наводнений население устраивает земляные валы, защищающие земли оазисов от высоких паводковых вод. Протяжение таких валов превышает 400 километров.
Главные каналы, выводящие воду непосредственно из реки, — Палван-Ата, Газават, Шахабад, Ярмыш и другие — представляют целые реки, по которым плавают каюки — местные большие грузовые лодки. Хива питается водами, текущими из канала Палван-Ата. Арыки постоянно заносятся амударьинским илом и мелеют. Ежегодно, начиная с поздней осени, каналы чистят, извлекая тысячи тонн речного ила и углубляя русло. Это большая и трудная работа, но без неё иссякнет вода в каналах, засохнут сады и поля. Туркмены говорят: «Капля по капле — озеро, капель нет—пустыня». Раньше очистка каналов требовала труда десятков тысяч людей, всё делалось вручную, теперь же человека сменила землеройная техника.
Мы вновь уходим в пустыню… Однообразно постукивая грузом, шаг за шагом отдаляется караван от города. Впереди новый неведомый и увлекательный путь. Зубчатая стена, окружённая рвом. Ворота с башнями. Обязательный вратарь кричит нараспев, желая нам доброго пути, частых колодцев, безветрия и тёплых дней. Город остался позади. Несколько километров пути, и начинаются пески — море песков, простирающееся на сотни вёрст.
Миражем тонким, как японский рисунок, на красноватом от заходящего солнца горизонте уходила на север Хива. Видны стройные минареты, зубцы стен, башни ворот, и кажется, что слышен приветственный возглас старика: «Палван гельды! Палван гельды!»
Хива, оазисом возникшая на нашем однообразном и безлюдном маршруте, с яркими красками, шумом многоголосого Востока, резкими контрастами, советской новью крепко, навсегда запомнится путешественнику.
Темнеет. Горизонт становится совсем близким. Очертания города исчезают. Короткий день гаснет.
Наш отряд с механиком отбыл к месту аварии ближней машины; с нами запасные части и вода. Как оказалось впоследствии, оставшаяся у второй машины часть нашего отряда очутилась в тяжёлом положении. Вода вскоре иссякла. Сотрудники, взяв верёвку и ведро, направились обратно к последнему сухому колодцу Сагаджа, который отряд прошёл в начале дня, когда выбыла из строя вторая машина. Через полчаса работы на дне колодца появилась вода. Ходили пить чай за семь километров!
Ремонт машины занял немного времени, и вскоре наш экспедиционный грузовик с красным флажком на радиаторе, радостно сигналя, колесил по кривым и узким улицам древней Хивы, пугая прохожих и заставляя их прижиматься к глухим стенам восточного города.
Отряд на верблюдах продолжал путь и работу. Морозило по-прежнему крепко; люди в шубах и тулупах, чтобы согреться, притопывали у замёрзших приборов и инструментов, стараясь поймать в объективе универсального теодолита быстро уходившую нужную им звезду и записать показание хронометра.
Между тем нельзя было забыть и двух героев-одиночек, надо было выручать друзей и первую машину, оставшуюся в центре пустыни. Отправляться на одном отремонтированном грузовике в обратное пересечение пустыни было рискованно. Если бы он застрял, то помощи ждать неоткуда, и путникам пришлось бы идти неизвестно сколько десятков километров по безводным пескам. Но выбора не было, и 7 декабря наш грузовик вышел в Теджен по старому маршруту за первой машиной. Опасения оказались напрасными. Благодаря небольшой оттепели и дождям, обильно смочившим и прибившим пески, а также сравнительно небольшому багажу грузовик легко и быстро прошёл расстояние, отделявшее Хиву от места аварии первого автомобиля.
На четвёртый день пути я увидел притулившийся к песчаной гряде кузов сломанной машины и дымок костра. Рабочие, терпеливо ждавшие помощи уже целый месяц, встретили прибытие машины радостными, даже трогательными приветствиями. Это был действительно праздник, так как последние килограммы муки подходили к концу. Из других продуктов оставались только лук и чеснок. Собрать машину, поставить новые полуоси удалось благодаря дружной работе к трём часам следующего дня. Сразу же поехали дальше. На шестой день обе машины пришли в Теджен. Они ещё раз пересекли Каракумы по меридиану, пройдя песками более тысячи километров.
Пока проводилась спасательная автомобильная операция, большая часть отряда, пользуясь старым надёжным средством передвижения — караваном верблюдов, шла дальше по намеченному маршруту: Хива — Ташауз, затем на юг, через пустыню, на Серный завод (в центре Каракумов) и Ашхабад.
От Хивы до Серного завода, откуда начиналась колёсная дорога, нужно было пройти около 320 километров. Жизнь отряда наладилась быстро. Ежедневно производились наблюдения, сборы материалов, съёмка маршрута.
В конце декабря отряд подошёл к заводскому посёлку. Так окончились маршруты этого года. Но мы знали, что уже через несколько месяцев продолжим исследования Каракумской пустыни.
«Белые пятна» Центральных Каракумов
В Кизыл-Арвате мы простились с железной дорогой, и наш отряд в составе 24 человек взял курс на север.
Караван растянулся метров на 250—300. 45 верблюдов несли около восьми тонн экспедиционного груза, продовольствия и воды. Своим запасом воды мы могли бы напоить сотню лошадей.
Нам предстоял большой путь с несколькими маршрутными «петлями». До Хорезма было два месяца пути в безлюдных песках, поэтому учитывались все потребности сложного и разнообразного экспедиционного хозяйства. Покачивались на верблюжьих спинах ящики с консервами, мешки с крупой, мукой, ячменём. На лучших и наиболее смирных животных везли крепко увязанный научный инструментарий астрономов и геофизиков. Первые два дня шествие замыкала небольшая, в десять голов, отара овец, которых ожидал печальный конец на ближайшей днёвке: из их мяса изготовлялась особым местным способом консервированная каурма. Месяцы изнуряющего зноя не могут испортить хорошо приготовленную каурму, заменяющую свежее мясо в однообразном экспедиционном меню.
Туркменской экспедицией 1934 года было проложено большое количество маршрутов по Каракумам. В частности, Заунгузский отряд занимался исследованием самой неизвестной и отдалённой части Каракумов — Заунгузья. Однако последние «белые пятна» на картах Туркмении оставались ещё не закрашенными. Поэтому работы Центрально-Каракумского отряда 1935 года преследовали ту же цель — комплексное географическое исследование оставшихся «белых пятен» и по возможности расшифровку их.
В программу отряда входило: определение астрономических пунктов, на основе которых можно будет составлять карты пройденных районов; гравиметрические наблюдения, дающие представление о глубинной структуре и тектонике пустыни; геологические исследования; глазомерная съёмка и определение абсолютных высот; геоботаническче работы, столь необходимые для выяснения здешних кормовых ресурсов и разрешения теоретических вопросов о происхождении каракумской растительности.
Разделившись на небольшие партии, наш отряд двигался на север, делая петли к западу и востоку от основной линии: город Кизыл-Арват — урочище Балаишем на Узбое — урочище Ортакую — урочище Пишке — город Ташауз. Целиком отряд собирался только на узловых колодцах, как было заранее условлено.
Район урочища Пишке считается одним из самых неисследованных в Каракумах. На запад от него многие экспедиции посетили старое русло Узбоя и Сарыкамышскую котловину. В конце XIX столетия на севере от Пишке побывал известный каракумский исследователь А. М. Коншин, а в 1914 и 1915годах работал геолог академик А. Д. Архангельский, который доходил до самого Пишке. На востоке быстрым темпом прошёл почвовед Н. А. Димо, впервые обнаруживший огромные и глубокие впадины и небольшое плато Ишек-Анкренкыр и кратко описавший их.
Через район наших работ из Геоктепе в Хиву, через колодцы Шинх и Лайлы прошёл в 1881 году для военной рекогносцировки поручик Калитин. Судя по описаниям Кали-тина, район его маршрута был тогда густо заселён, а в колодцах Лайлы была хорошая пресная вода. Но из наших проводников никто уже не помнил времени, когда лайлинские колодцы действовали, хотя на прекрасном, твёрдом и огромном такыре были отчётливо видны канавки для сбора воды.
В этом районе нашим отрядом впервые проводились детальные геологические и геоботанические работы, были определены три астрономических пункта большой точности и восемь экспедиционных малой точности, заложена густая сеть гравитационных точек.
Весь Пишкенский район очень интересен. Здесь можно видеть много разнообразных типов пустыни, местами припудренной перевеянными песками. На горизонте часто заметны горки — останцы, свидетели некогда существовавшего плато. В районе Пишке видны контакты разных геологических образований — песчаников заунгузской свиты, озёрных сарыкамышских отложений, современных песчаных скоплений и третичных морских осадков.
Близ урочища Пишке сохранилась древняя речная сеть, некогда жившая, а теперь мёртвая, сухая.
Поэтому нам казалось, что для науки, для дела исследования пустынь Туркмении район Пишке должен быть хорошо изучен. Где ещё в Каракумах мы могли встретить такое сочетание особенностей геологической истории? Именно здесь некогда бушевало море, а затем сюда приносили массу материала громадные водные потоки. Из песка, глин создавались отложения заунгузских кыров.
Ещё сравнительно недавно пески Пишке омывались волнами Сарыкамышского озера. Озеро было пресным, и жившие в его водах моллюски оставили много ракушек, сохранившихся до наших дней. Затем высохло и Сарыкамышское озеро. Ветер остался единственным хозяином в этих местах. Он перевевает и переносит песчинки и укладывает их, как художник, то в прихотливые гряды, то в барханы, то в бугры, красивой бархатной рябью украшая их поверхность.
Экспедиция должна была надолго задержаться в районе Пишке, но мы не знали, имеются ли там действующие колодцы. От этого зависело главное — сможет ли экспедиция выполнить задание.
Была ещё ночь, когда проводник нашего отряда Ходжа Казак проснулся и посмотрел на небо. На востоке ярко блестели крупные звёзды Ориона. В воздухе стояла прохлада, которая бывает только перед рассветом. Ещё несколько часов — и безжалостно будет жечь солнце, низко над землёй будет дрожать раскалённый воздух. А пока прохлада приятно освежала тело.
Одновременно с Ходжой Казаком поднялся и я. Уже давно не спалось, я только ждал, когда встанет проводник.
— Пора ехать, — сказал Казак. — Три звезды уже высоко в небе. Мы не успеем проехать ещё половину мезиля [5], как покажется солнце. Нужно торопиться, путь сегодня большой и жаркий.
Лагерь экспедиции спал. Тлели последние угольки костра. Складные койки сотрудников стояли в ряд у палаток. Верблюды разбрелись в поисках корма. Кони хрустели ячменём и тревожно фыркали, как бы недоумевая, зачем их седлают, когда весь лагерь на месте и никто не собирается грузить вьюки на верблюдов.
Вдвоём налегке мы уходили на север в разведку. В перемётных сумках — хлеб, во флягах — вода.
Многие колодцы в Каракумах в первые годы после революции были засыпаны басмачами. Экспедиция находилась у одного из таких колодцев. К нему она пришла после двухдневного перехода в надежде найти здесь воду. Но воды не было, и сухая воронка обвалившегося колодца заросла верблюжьей колючкой.
Отправляться дальше по неизвестному пути, не зная, где находятся колодцы, было безрассудно. Если и в следующем колодце нет воды, то верблюды, лошади и люди будут обречены на мучительную смерть.
До цели нашей разведки было 46 километров. Лошади бежали рысью. Вспугнули стадо джейранов. Стройные животные быстро уходили от нас, но нам было не до них; не сделав ни одного выстрела, мы продолжали путь. Солнце поднималось всё выше, становилось жарко. Пили мало, стараясь сохранить во флягах как можно больше воды.
В 12 часов подъехали к колодцам. В глубоких песчаных котловинах их трудно было найти. Первые два колодца оказались обвалившимися — пустые воронки в человеческий рост. Третий колодец темнел глубиной. Бросили кусок дерева — глухой звук. Неужели пуст? Взяли брезентовое ведро, насыпали в него песку, привязали за верёвку, опустили. Около 20 метров глубины. Ведро водили по дну в разные стороны. Подняли.
Воды нет. Понурые лошади обнюхивали сухой брезент. Нужно было скорее возвращаться в лагерь, чтобы завтра с рассветом всем караваном выбраться из безводного места. Но куда идти? Неужели назад, ни с чем? Ведь впереди вся работа.
46 километров обратного пути показались вдвое длиннее. Во рту пересохло, ломило тело, от жары и утомления болела голова. Унылая песчаная равнина казалась бесконечной.
Созвездие Лиры было в зените, и яркая Вега мигала над нашими головами, когда мы, измученные, добрались до лагеря. Горячих лошадей стреножили на два часа. И только затем им дали немного воды. Они жалобно ржали, били ногами по пустым и гулким бочкам и зубами вытаскивали из них деревянные пробки.
Решили идти к засыпанному колодцу и попробовать откопать его. Шли ночью, чтобы сохранить силы животных. Уже взошло солнце, когда мы подошли к колодцу.
Именно здесь, близ «белого пятна» Каракумов, вода нужна была больше, чем где-либо в другом месте. Вода должна быть…
Недалеко от колодца находились интересующие нас места: плато, загадочные впадины Ахчакая и останцовый Пишкенский район. Отсюда радиусами и петлями намечался ряд маршрутов. Сюда должны были стягиваться все партии нашего отряда, и у всех, по нашим подсчётам, вода должна быть на исходе. Ведь они ещё не знали о том, что колодец сух. Решено было отрывать колодец, даже если на это понадобится двое-трое суток.
Туркмены свили толстый тройной канат, устроили блок. Мне пришлось первому спускаться в темноту шахты. Медленно погружался я в тёмную прохладу колодца. В руках лопата. Поскрипывал блок… Слышны были ободряющие возгласы. Наверху в голубом окне виднелось озабоченное лицо туркмена-проводника.
Любопытно и немного жутко спускаться в глубокий старый колодец в пустыне. Перед глазами куда-то поднимается плетёное крепление, снизу подходят темнота и прохлада. После яркого света глаза плохо различают детали стен и дна. Наконец ноги упираются во что-то мягкое и податливое. Песок. Нащупываю твёрдые предметы. Саксауловые стволы, железные бидоны.
Постепенно начинаю видеть внутренность колодца. И сразу прозреваю, заметив небольшую змею, вытянувшуюся столбиком в угрожающей позе. Скорее всего это была безвредная стрела-змея, наиболее многочисленная из змей в каракумских песках. Но медлить и распознавать не было возможности. Удар лопатой, второй — и змея верёвкой распластывается на дне.
Между тем тревожные мысли не оставляют меня. А что, если в старом колодце застоялся болотный газ? Отравление скажется уже через несколько минут. Ведь были же такие скорбные происшествия.
А что если под тяжестью стоящих у колодца людей и животных завалится сейчас этот старый колодец, сдадут его старые крепления? Тогда песчаный грунт ворвётся в колодец, как врывается вода в пробоину парохода, и песок заберётся в рот, уши, в глаза. Дыхание остановится, и этот 20-метровый колодец станет могилой разведчика. Это будет самая глубокая могила в Каракумах. И помощи ждать неоткуда, ибо на откапывание только одного метра осыпающегося песка нужно значительно больше времени, чем на то, чтобы задохнуться в песчаном окружении. А здесь 20 метров.
Происхождение этой полосы руслообразных удлинённых солончаков и такыров объясняют по-разному. Одни утверждают, что Унгуз — это деформированное старое русло одного из рукавов древней Амударьи. Если действительно здесь текла река, то это было очень давно, так как деформация долины достигла очень большой степени. Ведь впадины Унгуза разобщены, и между ними возвышаются большие перемычки, сложенные коренными третичными породами. Другие доказывают, что полоса Унгуза образовалась в результате размывания поверхности дождевыми текучими водами. Впоследствии, когда здесь стало сухо, энергичны стали процессы выветривания. Ветер поднимал в воздух мельчайшую пыль и уносил её в сторону, углубляя днища впадин. Этому особенно способствовало соленакопление, обычное в сухих и пустынных областях мира. Соли разрыхляют коренные породы, в результате чего развеивание отдельных частиц идёт ещё быстрее и интенсивнее. Объясняют также происхождение этого обрыва нарушением горизонтального залегания горных пород в результате не сильных по размаху, но охвативших большие площади горообразовательных движений. Они приподняли южный край этого древнего и первоначально равнинного плато, от чего Северные Каракумы и получили наклон в северном направлении. Теперь же Заунгузское плато сильно разрушено. На прежней равнине образовались обширные и глубокие меридионально вытянутые впадины, разобщённые длинными и узкими кырами — участками сохранившейся древней поверхности плато.
Наш отряд пересекал Унгуз у урочища Оджарли. К счастью, колодец оказался полон прекрасной пресной воды.
Через день мы двинулись дальше. Машина зигзагами поднималась на плато. Верблюды проходили цепочкой короткими шагами по склону обрыва. Мы не знали, есть ли впереди вода. На всякий случай имеющийся запас надо было распределить так, чтобы его хватило до Хивы, куда мы предполагали прибыть на седьмой день. Однако действительность опрокинула все наши расчёты.
Первые 70 километров по твёрдым кырам с небольшими песчаными участками машина и отдохнувшие верблюды прошли очень хорошо. Остались позади колодцы Крашли и Шиих, оба мёртвые и пустые. На третий день пути радиатор грузовика дал течь. Мотор перегревался, пар из радиатора шёл непрерывно. За день на машину было израсходовано восемь вёдер драгоценной воды. Попытки заделать течь на ходу не увенчались успехом. Запасы воды заметно уменьшились. В этот день прошли 18 километров. Ночью забили ватой пробоину радиатора и рано утром двинулись вперёд, предполагая, если дорога позволит, без остановки ехать до самого Хорезма и, запасшись водой и продуктами, выйти навстречу каравану, которому ещё трое суток нужно было идти до оазиса.
Неожиданно на голых барханных песках машина встала. Сломался промежуточный валик. Раздумывать долго не приходилось. И эту машину покинули в пустыне, в 70 километрах к югу от Хивы. Разбили лагерь. На остававшихся в лагере пятерых человек мы могли выделить только три ведра воды. Хорошо ещё, что холод резко сократил потребность в ней.
Надо было торопиться. От наших темпов зависело многое.
Ведь уже семь человек и две машины ждали нас среди безбрежного пустого океана песков.
Истощённые верблюды, давно не пившие, не могли взять много груза, люди шли пешком. В эту длинную ночь, морозную и звёздную, караван и сотрудники прошли по пескам 50 километров.
Уже около месяца наш отряд не встречал живой души. Наконец — ура! — мы увидели Хиву. Ещё час размеренного хода верблюдов, и караван подходит к воротам древнего города. Окружённая со всех сторон зубчатыми стенами Хива производит впечатление средневекового города.
— Палван гольды! Палван гельды! —услышали мы возгласы у самих ворот города. Этим приветствием, означающим по-узбекски «богатыри пришли», встретил нас старик вратарь. Проводник каравана почтительно приблизился к нему, поздоровался и попросил громче приветствовать усталых путников — инженеров и рабочих, целый месяц проведших в угрюмых и холодных песках.
Мы пришли в Хиву по древним караванным путям, воскрешая забытые тропы и откапывая заброшенные и пустые колодцы. В точение месяца только лисицы, зайцы да антилопы джейраны видели, как наш отряд преодолевал пески. Это было царство животных, и всё говорило о том, что нога человека давно не ступала здесь. Понятны были оживление и радость уставших в долгой дороге путников, когда караван входил в Хиву, ещё издалека миражем вспыхнувшую на горизонте.
Узкими, извилистыми уличками, живописными хижинами, высокими дворцами, громкими и шумными базарами встретила нас древняя столица хивинского хана, некогда безграничного повелителя 600-тысячного населения.
У крытого базара мы остановились в караван-сарае, привлекая любопытные взгляды хивинских узбеков. Рёв верблюдов, суетня. Караван разгружен. Наши спутники-туркмены, усевшись в круг, пьют зелёный чай.
Экспедиция закончила одну из самых трудных частей своего маршрута. Позади — дорожные впечатления, трудности, ноябрьские ветры и сильные сухие морозы. Впереди — считанные дни отдыха, толкотня по хивинским базарам, долгожданные письма и газеты.
Высоко поднимается над городом крутая башня мечети Палван-Ата. Отсюда хорошо виден плоский город с минаретами, куполами могил на кладбищах, дворцами, радующими глаз чудесными чистых и ярких красок изразцами. Изразцы своей голубизной соперничают с цветом среднеазиатского ясного неба.
Из окон минарета мы смотрели на город и далёкие горизонты песков и полей. Была поздняя осень. Серый сумрак осеннего пейзажа гармонировал с серым обликом города. Замёрзшие озера, окружающие Хиву, лазурными пятнами выделялись на сером фоне земли. Далеко, на десятки километров, были видны плантации хлопчатника и большие глинобитные дома хивинских узбеков. Разбросанные среди полей отдельные дома казались крепостями с высокими стенами, массивными широкими воротами и круглыми башнями по углам. Такой тип жилища вырабатывался столетиями и дошёл до нашего времени как немой свидетель бесконечных войн и набегов, которые пережил за свою жизнь старый Хорезм. Недаром местные жители свои дома и дворцы называют словом «кала», что на многих тюркско-иранских языках означает «крепость». Здесь, на людном и шумном базаре, были представлены изделия местного кустарного производства, чем славится Хива с давних времён. Яркие шелка, расшитые пёстрые сапожки — ичиги, тёплые ватные халаты, огромные бараньи шапки, ковры, большущие красочные платки, художественные серебряные и медные изделия, многочисленные и разнообразные сласти — продукция кустарных артелей.
Базар гудел. Выделялись из общего шума крики возчиков: «Пошт, пошт!» (берегись). Важно проходили караваны двугорбых длинношёрстных верблюдов с погремушками, кистями и разными украшениями. На двух колоссальных колёсах в полтора человеческого роста проплыла древняя хивинская резная арба. Резкий автомобильный гудок заставил податься в сторону и торговцев и покупателей. Машина, высоко нагруженная хлопком, отправлялась в областной центр — Ургенч.
Заражённые этой суетой и непривычным шумом, отдавшись во власть широкого людского потока, работники нашей экспедиции бродили по хивинскому базару.
У небольшой группы узбеков, внимательно слушавших и часто смеявшихся, мы остановились. Здесь происходило состязание в остроумии, знании житейской мудрости, народных поговорок, прибауток и пословиц. Два старика, перебивая друг друга, спорили и что-то доказывали. Раздражённо, захлёбываясь кричал один. Степенно и спокойно возражал ему противник. Видимо, остроумие и знание слова были на стороне спокойного белобородого аксакала.
Хорезмский хлопок, один из лучших в Узбекистане, по праву играет ведущую роль в народном хозяйстве Хорезмского оазиса. Пшеница, рис, джугара и другие зерновые культуры, преобладавшие в дореволюционной Хиве, отошли на второй план. Колхозный Хорезм даёт хорошие сборы хлопка.
Социалистическое соревнование широко распространилось среди хлопководческих колхозов Хорезма. Председатели колхозов часто посещали наш лагерь и с гордостью сообщали, что их колхозы идут в передовой шеренге по сдаче хлопка.
Машины районных МТС и хлопкозаводов день и ночь перебрасывали тонны волокна на обрабатывающие заводы, откуда аккуратные кипы прессованного хлопка шли на пристань и ждали отправки на текстильные фабрики.
В Хорезмском оазисе редко идут дожди, здесь сухо и солнечно. В оазисе выпадает всего 70—100 миллиметров осадков в год, то есть столько, сколько их бывает в Центральных Каракумах. Но Хорезм цветёт, сады его полны плодов, поля зеленеют до поздней осени, арыки тянут свою нескончаемую и успокаивающую мелодию. Вода есть, она питает поля и сады оазиса. Хорезм опоясан густой сетью каналов. По ним, как по кровеносным сосудам, вода бежит из мощной и капризной Амударьи.
Грандиозная есть каналов создана человеком. Начало гидротехнического строительства в низовьях Амударьи уходит в глубокую старину. В высокую воду, а это бывает, как правило, летом, когда в горах Памира тают снега и в Амударью сбегают потоки воды, случаются в Хорезме наводнения. Бода из Амударьи и главных каналов устремляется на поля и в города. Вода рвёт плотины и береговые валы, грозными потоками разливается по плоским равнинам.
Для защиты от наводнений население устраивает земляные валы, защищающие земли оазисов от высоких паводковых вод. Протяжение таких валов превышает 400 километров.
Главные каналы, выводящие воду непосредственно из реки, — Палван-Ата, Газават, Шахабад, Ярмыш и другие — представляют целые реки, по которым плавают каюки — местные большие грузовые лодки. Хива питается водами, текущими из канала Палван-Ата. Арыки постоянно заносятся амударьинским илом и мелеют. Ежегодно, начиная с поздней осени, каналы чистят, извлекая тысячи тонн речного ила и углубляя русло. Это большая и трудная работа, но без неё иссякнет вода в каналах, засохнут сады и поля. Туркмены говорят: «Капля по капле — озеро, капель нет—пустыня». Раньше очистка каналов требовала труда десятков тысяч людей, всё делалось вручную, теперь же человека сменила землеройная техника.
Мы вновь уходим в пустыню… Однообразно постукивая грузом, шаг за шагом отдаляется караван от города. Впереди новый неведомый и увлекательный путь. Зубчатая стена, окружённая рвом. Ворота с башнями. Обязательный вратарь кричит нараспев, желая нам доброго пути, частых колодцев, безветрия и тёплых дней. Город остался позади. Несколько километров пути, и начинаются пески — море песков, простирающееся на сотни вёрст.
Миражем тонким, как японский рисунок, на красноватом от заходящего солнца горизонте уходила на север Хива. Видны стройные минареты, зубцы стен, башни ворот, и кажется, что слышен приветственный возглас старика: «Палван гельды! Палван гельды!»
Хива, оазисом возникшая на нашем однообразном и безлюдном маршруте, с яркими красками, шумом многоголосого Востока, резкими контрастами, советской новью крепко, навсегда запомнится путешественнику.
Темнеет. Горизонт становится совсем близким. Очертания города исчезают. Короткий день гаснет.
Наш отряд с механиком отбыл к месту аварии ближней машины; с нами запасные части и вода. Как оказалось впоследствии, оставшаяся у второй машины часть нашего отряда очутилась в тяжёлом положении. Вода вскоре иссякла. Сотрудники, взяв верёвку и ведро, направились обратно к последнему сухому колодцу Сагаджа, который отряд прошёл в начале дня, когда выбыла из строя вторая машина. Через полчаса работы на дне колодца появилась вода. Ходили пить чай за семь километров!
Ремонт машины занял немного времени, и вскоре наш экспедиционный грузовик с красным флажком на радиаторе, радостно сигналя, колесил по кривым и узким улицам древней Хивы, пугая прохожих и заставляя их прижиматься к глухим стенам восточного города.
Отряд на верблюдах продолжал путь и работу. Морозило по-прежнему крепко; люди в шубах и тулупах, чтобы согреться, притопывали у замёрзших приборов и инструментов, стараясь поймать в объективе универсального теодолита быстро уходившую нужную им звезду и записать показание хронометра.
Между тем нельзя было забыть и двух героев-одиночек, надо было выручать друзей и первую машину, оставшуюся в центре пустыни. Отправляться на одном отремонтированном грузовике в обратное пересечение пустыни было рискованно. Если бы он застрял, то помощи ждать неоткуда, и путникам пришлось бы идти неизвестно сколько десятков километров по безводным пескам. Но выбора не было, и 7 декабря наш грузовик вышел в Теджен по старому маршруту за первой машиной. Опасения оказались напрасными. Благодаря небольшой оттепели и дождям, обильно смочившим и прибившим пески, а также сравнительно небольшому багажу грузовик легко и быстро прошёл расстояние, отделявшее Хиву от места аварии первого автомобиля.
На четвёртый день пути я увидел притулившийся к песчаной гряде кузов сломанной машины и дымок костра. Рабочие, терпеливо ждавшие помощи уже целый месяц, встретили прибытие машины радостными, даже трогательными приветствиями. Это был действительно праздник, так как последние килограммы муки подходили к концу. Из других продуктов оставались только лук и чеснок. Собрать машину, поставить новые полуоси удалось благодаря дружной работе к трём часам следующего дня. Сразу же поехали дальше. На шестой день обе машины пришли в Теджен. Они ещё раз пересекли Каракумы по меридиану, пройдя песками более тысячи километров.
Пока проводилась спасательная автомобильная операция, большая часть отряда, пользуясь старым надёжным средством передвижения — караваном верблюдов, шла дальше по намеченному маршруту: Хива — Ташауз, затем на юг, через пустыню, на Серный завод (в центре Каракумов) и Ашхабад.
От Хивы до Серного завода, откуда начиналась колёсная дорога, нужно было пройти около 320 километров. Жизнь отряда наладилась быстро. Ежедневно производились наблюдения, сборы материалов, съёмка маршрута.
В конце декабря отряд подошёл к заводскому посёлку. Так окончились маршруты этого года. Но мы знали, что уже через несколько месяцев продолжим исследования Каракумской пустыни.
«Белые пятна» Центральных Каракумов
1935
Ни воды, ни корма малого,
А колодцы пусты.
Только ветры, ветры шалые
Да колючие пески.
Г. Санников
В Кизыл-Арвате мы простились с железной дорогой, и наш отряд в составе 24 человек взял курс на север.
Караван растянулся метров на 250—300. 45 верблюдов несли около восьми тонн экспедиционного груза, продовольствия и воды. Своим запасом воды мы могли бы напоить сотню лошадей.
Нам предстоял большой путь с несколькими маршрутными «петлями». До Хорезма было два месяца пути в безлюдных песках, поэтому учитывались все потребности сложного и разнообразного экспедиционного хозяйства. Покачивались на верблюжьих спинах ящики с консервами, мешки с крупой, мукой, ячменём. На лучших и наиболее смирных животных везли крепко увязанный научный инструментарий астрономов и геофизиков. Первые два дня шествие замыкала небольшая, в десять голов, отара овец, которых ожидал печальный конец на ближайшей днёвке: из их мяса изготовлялась особым местным способом консервированная каурма. Месяцы изнуряющего зноя не могут испортить хорошо приготовленную каурму, заменяющую свежее мясо в однообразном экспедиционном меню.
Туркменской экспедицией 1934 года было проложено большое количество маршрутов по Каракумам. В частности, Заунгузский отряд занимался исследованием самой неизвестной и отдалённой части Каракумов — Заунгузья. Однако последние «белые пятна» на картах Туркмении оставались ещё не закрашенными. Поэтому работы Центрально-Каракумского отряда 1935 года преследовали ту же цель — комплексное географическое исследование оставшихся «белых пятен» и по возможности расшифровку их.
В программу отряда входило: определение астрономических пунктов, на основе которых можно будет составлять карты пройденных районов; гравиметрические наблюдения, дающие представление о глубинной структуре и тектонике пустыни; геологические исследования; глазомерная съёмка и определение абсолютных высот; геоботаническче работы, столь необходимые для выяснения здешних кормовых ресурсов и разрешения теоретических вопросов о происхождении каракумской растительности.
Разделившись на небольшие партии, наш отряд двигался на север, делая петли к западу и востоку от основной линии: город Кизыл-Арват — урочище Балаишем на Узбое — урочище Ортакую — урочище Пишке — город Ташауз. Целиком отряд собирался только на узловых колодцах, как было заранее условлено.
Район урочища Пишке считается одним из самых неисследованных в Каракумах. На запад от него многие экспедиции посетили старое русло Узбоя и Сарыкамышскую котловину. В конце XIX столетия на севере от Пишке побывал известный каракумский исследователь А. М. Коншин, а в 1914 и 1915годах работал геолог академик А. Д. Архангельский, который доходил до самого Пишке. На востоке быстрым темпом прошёл почвовед Н. А. Димо, впервые обнаруживший огромные и глубокие впадины и небольшое плато Ишек-Анкренкыр и кратко описавший их.
Через район наших работ из Геоктепе в Хиву, через колодцы Шинх и Лайлы прошёл в 1881 году для военной рекогносцировки поручик Калитин. Судя по описаниям Кали-тина, район его маршрута был тогда густо заселён, а в колодцах Лайлы была хорошая пресная вода. Но из наших проводников никто уже не помнил времени, когда лайлинские колодцы действовали, хотя на прекрасном, твёрдом и огромном такыре были отчётливо видны канавки для сбора воды.
В этом районе нашим отрядом впервые проводились детальные геологические и геоботанические работы, были определены три астрономических пункта большой точности и восемь экспедиционных малой точности, заложена густая сеть гравитационных точек.
Весь Пишкенский район очень интересен. Здесь можно видеть много разнообразных типов пустыни, местами припудренной перевеянными песками. На горизонте часто заметны горки — останцы, свидетели некогда существовавшего плато. В районе Пишке видны контакты разных геологических образований — песчаников заунгузской свиты, озёрных сарыкамышских отложений, современных песчаных скоплений и третичных морских осадков.
Близ урочища Пишке сохранилась древняя речная сеть, некогда жившая, а теперь мёртвая, сухая.
Поэтому нам казалось, что для науки, для дела исследования пустынь Туркмении район Пишке должен быть хорошо изучен. Где ещё в Каракумах мы могли встретить такое сочетание особенностей геологической истории? Именно здесь некогда бушевало море, а затем сюда приносили массу материала громадные водные потоки. Из песка, глин создавались отложения заунгузских кыров.
Ещё сравнительно недавно пески Пишке омывались волнами Сарыкамышского озера. Озеро было пресным, и жившие в его водах моллюски оставили много ракушек, сохранившихся до наших дней. Затем высохло и Сарыкамышское озеро. Ветер остался единственным хозяином в этих местах. Он перевевает и переносит песчинки и укладывает их, как художник, то в прихотливые гряды, то в барханы, то в бугры, красивой бархатной рябью украшая их поверхность.
Экспедиция должна была надолго задержаться в районе Пишке, но мы не знали, имеются ли там действующие колодцы. От этого зависело главное — сможет ли экспедиция выполнить задание.
Была ещё ночь, когда проводник нашего отряда Ходжа Казак проснулся и посмотрел на небо. На востоке ярко блестели крупные звёзды Ориона. В воздухе стояла прохлада, которая бывает только перед рассветом. Ещё несколько часов — и безжалостно будет жечь солнце, низко над землёй будет дрожать раскалённый воздух. А пока прохлада приятно освежала тело.
Одновременно с Ходжой Казаком поднялся и я. Уже давно не спалось, я только ждал, когда встанет проводник.
— Пора ехать, — сказал Казак. — Три звезды уже высоко в небе. Мы не успеем проехать ещё половину мезиля [5], как покажется солнце. Нужно торопиться, путь сегодня большой и жаркий.
Лагерь экспедиции спал. Тлели последние угольки костра. Складные койки сотрудников стояли в ряд у палаток. Верблюды разбрелись в поисках корма. Кони хрустели ячменём и тревожно фыркали, как бы недоумевая, зачем их седлают, когда весь лагерь на месте и никто не собирается грузить вьюки на верблюдов.
Вдвоём налегке мы уходили на север в разведку. В перемётных сумках — хлеб, во флягах — вода.
Многие колодцы в Каракумах в первые годы после революции были засыпаны басмачами. Экспедиция находилась у одного из таких колодцев. К нему она пришла после двухдневного перехода в надежде найти здесь воду. Но воды не было, и сухая воронка обвалившегося колодца заросла верблюжьей колючкой.
Отправляться дальше по неизвестному пути, не зная, где находятся колодцы, было безрассудно. Если и в следующем колодце нет воды, то верблюды, лошади и люди будут обречены на мучительную смерть.
До цели нашей разведки было 46 километров. Лошади бежали рысью. Вспугнули стадо джейранов. Стройные животные быстро уходили от нас, но нам было не до них; не сделав ни одного выстрела, мы продолжали путь. Солнце поднималось всё выше, становилось жарко. Пили мало, стараясь сохранить во флягах как можно больше воды.
В 12 часов подъехали к колодцам. В глубоких песчаных котловинах их трудно было найти. Первые два колодца оказались обвалившимися — пустые воронки в человеческий рост. Третий колодец темнел глубиной. Бросили кусок дерева — глухой звук. Неужели пуст? Взяли брезентовое ведро, насыпали в него песку, привязали за верёвку, опустили. Около 20 метров глубины. Ведро водили по дну в разные стороны. Подняли.
Воды нет. Понурые лошади обнюхивали сухой брезент. Нужно было скорее возвращаться в лагерь, чтобы завтра с рассветом всем караваном выбраться из безводного места. Но куда идти? Неужели назад, ни с чем? Ведь впереди вся работа.
46 километров обратного пути показались вдвое длиннее. Во рту пересохло, ломило тело, от жары и утомления болела голова. Унылая песчаная равнина казалась бесконечной.
Созвездие Лиры было в зените, и яркая Вега мигала над нашими головами, когда мы, измученные, добрались до лагеря. Горячих лошадей стреножили на два часа. И только затем им дали немного воды. Они жалобно ржали, били ногами по пустым и гулким бочкам и зубами вытаскивали из них деревянные пробки.
Решили идти к засыпанному колодцу и попробовать откопать его. Шли ночью, чтобы сохранить силы животных. Уже взошло солнце, когда мы подошли к колодцу.
Именно здесь, близ «белого пятна» Каракумов, вода нужна была больше, чем где-либо в другом месте. Вода должна быть…
Недалеко от колодца находились интересующие нас места: плато, загадочные впадины Ахчакая и останцовый Пишкенский район. Отсюда радиусами и петлями намечался ряд маршрутов. Сюда должны были стягиваться все партии нашего отряда, и у всех, по нашим подсчётам, вода должна быть на исходе. Ведь они ещё не знали о том, что колодец сух. Решено было отрывать колодец, даже если на это понадобится двое-трое суток.
Туркмены свили толстый тройной канат, устроили блок. Мне пришлось первому спускаться в темноту шахты. Медленно погружался я в тёмную прохладу колодца. В руках лопата. Поскрипывал блок… Слышны были ободряющие возгласы. Наверху в голубом окне виднелось озабоченное лицо туркмена-проводника.
Любопытно и немного жутко спускаться в глубокий старый колодец в пустыне. Перед глазами куда-то поднимается плетёное крепление, снизу подходят темнота и прохлада. После яркого света глаза плохо различают детали стен и дна. Наконец ноги упираются во что-то мягкое и податливое. Песок. Нащупываю твёрдые предметы. Саксауловые стволы, железные бидоны.
Постепенно начинаю видеть внутренность колодца. И сразу прозреваю, заметив небольшую змею, вытянувшуюся столбиком в угрожающей позе. Скорее всего это была безвредная стрела-змея, наиболее многочисленная из змей в каракумских песках. Но медлить и распознавать не было возможности. Удар лопатой, второй — и змея верёвкой распластывается на дне.
Между тем тревожные мысли не оставляют меня. А что, если в старом колодце застоялся болотный газ? Отравление скажется уже через несколько минут. Ведь были же такие скорбные происшествия.
А что если под тяжестью стоящих у колодца людей и животных завалится сейчас этот старый колодец, сдадут его старые крепления? Тогда песчаный грунт ворвётся в колодец, как врывается вода в пробоину парохода, и песок заберётся в рот, уши, в глаза. Дыхание остановится, и этот 20-метровый колодец станет могилой разведчика. Это будет самая глубокая могила в Каракумах. И помощи ждать неоткуда, ибо на откапывание только одного метра осыпающегося песка нужно значительно больше времени, чем на то, чтобы задохнуться в песчаном окружении. А здесь 20 метров.