Екатерина Безымянная. Записки prostitutki Ket

Записки prostitutki Ket

   © Екатерина Безымянная, текст, 2013
   © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Часть 1
Продлевать будете?

Георгий

   Ну, признавайтесь, кто же там у вас живет?
   Нежнейший Иннокентий?
   Брутальный Александр?
   Хитрый Яков Соломоныч?
   Застенчивый Витюша?
   Или, может быть, Антон?

* * *

   …Я уже разделась, разложила резинки, смазку и села ждать.
   Он – полненький коротконогий колобочек, слегка дрябловатый и жизнерадостный, уже десять минут плескался в душе, фыркая там так, что слышно было даже в комнате. И когда я уже почти устала ждать, он наконец-то вышел ко мне. Конечно, совсем голый.
   Под пухленьким животиком болтался махонький и безобидный корешок.
   Колобочек задержался ненадолго в центре комнаты.
   Постоял.
   Подумал.
   Подмигнул.
   Принял страшно гордый вид, мол, «как я, зацени», блеснул глазами, и…
   Цыганочка с выходом! Хватайте билеты!
   Он согнул руки в локтях, поднял их вверх, почти на затылок, кокетливо склонил голову набок и сделал три-четыре трудноописуемых движения. По кругу. Тазом.
   Тыдынц! Тыдынц!
   Я потрясенно молчала.
   Колобочек принял озадаченность за восхищение и решил усилить эффект.
   Он подошел ко мне, взял в руку своего уставшего и безучастного гусара, помахал у меня перед носом и на полном серьезе сказал:
   – Знакомься, это Георгий.
   И, обращаясь уже не ко мне – к нему:
   – Георгий?
   «Спокоойно, спокооойно, Кать!» – сказал мой внутренний голос, прыснул и уписался.
   – Привет, Жорик, – поздоровалась я, отмахнувшись от голоса и постаравшись сохранить почти серьезный вид.
   – Ну нееет, – обиженно сказал Колобок и уточнил, – он не Жорик, он – Георгий.
   – Ладно, – я подняла руки, сдаваясь. Потом подумала, что дурковать – так дурковать, и спросила:
   – Ну что, Георгий, познакомишься с Валюшкой?
   И показала Георгию сиську.
   Георгий молчал. Ни мне здрасьте, ни нам комплимента. Очевидно, он был невоспитан.
   – Мы с Георгием хотим, чтобы было хорошо, – зачем-то сказал мне Колобочек и ласково потрепал его за холку.
   Впрочем, вскоре оказалось, что насчет «мы» он слегка погорячился.
   Дело в том, что Георгий, хоть и поначалу подскакивал довольно бодро, но оказался законченным нудистом – любая попытка приодеть Георгия в модный плащик заканчивалась полным крахом. Он капризничал, сникал и строил привереду.
   – А может, так, без всего? – с надеждой спросил Колобок.
   – Нет, – сказала я серьезно. – Моя Татьянка так не принимает.
   Колобок посмотрел на меня странно, задумался и спросил:
   – В смысле? Какая Татьянка?
   – Ну как… – неопределенно пожала плечами я. – Такая… Татьянка.
   Он подзавис.
   – Ну, хочешь, давай рукой, – перезагрузила я его.
   – Не надо, – засопел он, – если рукой, то тогда я лучше сам.
   – Ну, Георгий, давай, ну чего ты, – ныл Колобок через десять минут, страшно скручивая голову несчастному Георгию.
   Жорик психанул и объявил нам всем бойкот.
   – Эээх, Георгий, подвел ты меня, – тоскливо сказал Колобочек, вставая с кровати, когда час закончился. – И тебе не стыдно?..
   Георгий понуро молчал.
   Мой внутренний голос валялся и рыдал.

* * *

   Извечная мужская мулька – давать своим пиписькам имена.
   Не знаю, почему так, но встречаю часто.
   Я общалась с Суперменом (он был действительно хорош), поднимала к бою Максимку, однажды говорила с суровым крупным Валентином (ооо, как он был умен!), а как-то долго объясняла апатичному Кириллу, что правила этикета предписывают вставать при дамах.
   Кирюша, правда, оказался совсем не джентльменом.
   Мужчины страшно любят своих мальчиков, гусаров, бойцов и одноглазых змеев.
   Иногда настолько, что я даже думаю, что и женщина им нужна исключительно для того, чтобы похвастаться сокровищем.

Порноакробат

   Я думаю, порнуху надо запретить. Она пагубно влияет на неокрепшие умы.
   Ну или, допустим, разрешить, но только после медкомиссии. У психиатра.
   И чтобы справку выдавал: «Сим удостоверяю, что пациент действительность воспринимает адекватно, допущен к просмотру фильмов формата ХХХ».
   Нет, ну действительно, они ж насмотрятся и начинают воплощать. И слишком удивляются, что в жизни все не так.
   Приходит штрих. Ну так, штришок. Типок пренеприятнейший, высокий, лысый и худой. Очки, глазища за очками – блюдца. И почему-то дрожат руки. То ли от нетерпения, а то ли оттого, что на живую женщину в первый раз так близко смотрит. Ну да, не каждый год такое счастье.
   Берет на час.
   Проходим в комнату, он раздевается, стыдливо прячет труселя в карман джинсов и трусит в душ.
   Пока он там – я медитирую: «Брэд Пит, Брэд Пит…»
   Заходит после душа голый, кидает кости на кровать, я строю кошечку, мурлычу что-то глупое, ложусь, поглаживаю тельце, он поворачивает мою тушку на спину… Заходит снизу и начинает меня есть.
   Я медитирую.
   Брэд Пит икает где-то в Голливуде.
   Минута, две, он явно вошел в раж, пищит и булькает; вдруг чувствую – ползу.
   Ну натурально, по кровати вниз, и попа выше, выше, выше. И он такой – подтягивает ее вверх, подтягивает и сам приподнимается, приподнимается…
   Я:
   – Милый, ты чего?
   – О! – говорит он вдруг скороговоркой. – А ты можешь встать на голову?
   – Не поняла, – вдупляюсь я. – Зачем?
   – Ну, будет как шестьдесят девять, только стоя. Ты будешь тут (показывает на постель) на руках, а я тебя буду сверху держать, ну и… Я видел так, хочу попробовать.
   – И где же ты такое видел, зайчик? – маленько изумляюсь я.
   – Ну как… ну в фильме видел…
   – Милый, – мурлычу томно, – так будет неудобно. Да и я цирковое не кончала, акробатка из меня – не очень.
   – Я тебя подержу сверху, – с готовностью подхватывает он, – ну давай так попробуем, а?
   И, даже не дождавшись, что же я скажу, он тащит мою попу вверх.
   Не буду описывать, как я старалась занять хоть сколь-нибудь удобное положение, пока он там кряхтел и надрывался.
   Это ни фига не описуемо. Лицо в подушке, попа сверху, в глазах – тоска, и мысли бродят: «Уронит – сверну шею… Сначала себе, потом, если выживу, – ему».
   И вот пока я, морда красная (кровь-то прилила), пытаюсь удержаться и не грохнуться, стою и думаю «вот только бы не навернуться…», он сверху отрывается от процесса и задает мне потрясающий вопрос:
   – А чего ты не стонешь? Тебе что, не нравится?
   – Милый! – хриплю я снизу. – Мне не очень удобно, может, ты меня опустишь, как было?
   – Ну нет! – как-то даже обиженно поучает он сверху, выглядывая мокрым из вареника. – Просто ты неудобно стоишь. Ты чуть подвинь руки, вот так…
   И ножкой своей мою руку, на которую я упиралась, так аккуратненько – рраз! И подвинул.
   Говорить, что было дальше?
   Дальше был клубок. Конечно же, я потеряла равновесие, конечно же, он меня не удержал, конечно же, я грохнулась бедром об стену, и, конечно же, он навернулся сверху.
   «В перевернутой кроватке ножки, ручки, сиськи, пятки.
   Вот к чему всегда приводят в Камасутре опечатки» (с)
   Я думала – все, с экспериментами покончено. Но когда он отполз и начал снова становиться на ноги – меня впаяло.
   – Послушай, – сказала я, – я не акробатка, и вообще, я тяжела для столь странных этюдов, давай что-то стандартное, ладно? Попробовал – и хватит.
   – Да ну чего ты? – заныл он. – Все ж нормально было. Вот почему они могут, а ты – нет?
   – Кто они? – скептически спросила я.
   – Ну они… девочки эти, – неопределенно пожал плечами он. – Те, что в фильмах.
   – Милый, – глубоко вдохнула я, чтобы не треснуть ему по лбу, – милый, оставим девочек в покое. Давай лучше я тебе сама что-то сделаю, ладно?
   Мне хотелось побыстрее с ним закончить.
   – А ты можешь стать вот так, как на березку? – спросил он меня через пять минут, когда я только приготовилась лечь снизу.
   – Зачем?! – спросила я, предчувствуя.
   – Ну, смотри, – озвучил он план, – ты станешь вот тут, как на березку, если тебе тяжело – упрись об стену, попа будет тут, сверху, а ноги ты себе на плечи завернешь… ну и я тебя как бы сверху того… попробую… давай? Вот, я тебе подушку подложу, чтоб удобнее было.
   – Ты решил сломать мне позвоночник? – съязвила я.
   – Нет, ну почему сломать, – обиделся он, – я видел, вот они вот так становятся, ну вот смотри… – и он попытался меня поднять и загнуть.
   – Тихха! Тиххха! – завопила я, понимая, что он все равно меня достанет, а так пусть уж лучше побыстрее закончит и уйдет.
   Уж лучше я сама.
   И я загнулась пятой точкой кверху. Любой каприз, однако. Видимо, ему сразу открылся благоприятный вид, потому что глаза за очками плотоядно засверкали.
   – Сейчас я тебя сделаю! – сказал он громко и довольно.
   Он попытался приступить к процессу, встал, скрутился весь на полусогнутых, вцепился в стену, прицелился, промахнулся, прицелился, догнулся, качнулся, оступился и…
   …И наступил мне на волосы.
   – Эээй! – завопила я. – С волос сойди?
   – Ой, извини, – сказал он.
   Но ногу переставил:
   – Сейчас… сейчас я… Вот, да, вот так, сейчас…
   Попал и начал.
   Стонал он, видимо, тоже лишь потому, что в фильмах стонут, значит – надо.
   Снизу я наблюдала – ему явно было крайне неудобно.
   Я молчала и пыталась удержаться в долбаной березке, попой кверху и с ногами на своих плечах. Ноги начинало сводить, а меня – плющить.
   – А почему ты молчишь? – спросил он вдруг. – Ты что, фригидная?
   Бляяяя…
   – Ааа, аааа, оооо! – замычала я погромче.
   – Воот! Воот! – довольно сказал он. – Сейчас я тебя, сейчас… сейчас..
   Но сейчас все никак не случалось.
   – Может, все-таки по-нормальному? – аккуратно прохрипела я. – Ну, хочешь меня сзади?
   – Да-да, давай так, – вдруг обрадовался он. – Только не сзади, а вот так…
   Он лег на спину, я со скрипом разогнулась, он притянул меня к себе и выдал:
   – Садись, но только поперек.
   Я села. Поперек так поперек. Ну, все же лучше, чем на голове.
   Я приложила максимум усилий. Я чувствовала: если не сейчас – придется мне еще висеть на люстре. На люстру как-то не хотелось. И я сделала все, что могла.
   – Какая-то ты не такая, – сказал он после, отдышавшись.
   – Да? – вскипела я. – А какая должна быть?
   – Ну ты такая какая-то… холодная. Я же говорю – фригидная.
   – Это почему? – не выдержал мой мозг…
   – Нууу… – сказал он неопределенно. – Не стонешь, да и вообще… Это же ненормально.
   – Зайчик, – сказала я вкрадчиво. – Видишь ли, зайчик, я не знаю женщин, которые в позе березкой будут стонать от восторга.
   – Ну как это? – вдруг изумился он. – Ну девочки же получают удовольствие! Ну вот они же получают! И кончают. Это ты просто холодная.
   Я закурила. Я задала один вопрос:
   – Какие девочки-то?
   – Ну как какие? – сказал он уверенно. – Ну, эти, которые в фильмах. Ну они же получают…
   Его лоб был так близко, а соблазн – так велик!
   Я удержалась.

Лапушка

   – Зайка, давай быстренько, у меня очень мало времени! – заявил он прямо с порога.
   И сунул мне заготовленную денежку.
   Только разувшись, он зачем-то первым делом понесся к окну и, прячась за шторкой, нервно осмотрелся – кто там ходит у парадной?
   Похоже, не впервой и чисто рефлекторно.
   В следующую минуту я узнала, что мужик женат и истерично сцыт от мысли, что жена его могла пасти. Ну да – от самой работы – и прямо ко мне.
   Нет, сцут, допустим, многие женатые.
   Но этот сцыт особенно, с размахом, от души.
   Здравствуй, паранойка!
   Видимо, жена и опыт научили.
   Не узрев никого подозрительного, он чуть расслабился, и я смогла запихнуть его в душ. Через минуту после душа он вырос в комнате, пугливо косясь на собственный же телефон.
   И я поняла, что жена – та еще штучка.
   Начали мы стоя и с французской любви. Ну, то есть он стоял, а я внизу любила.
   Любила я его недолго, потому что ожил телефон. Ну да, из рук он его не выпускал.
   Я замерла перед ним на коленях, с запасами за щекой, как хомяк, и вопросительно посмотрела снизу вверх.
   Он кивнул мне – мол, детка, продолжай. И я продолжила. А что мне?
   – Лапушка, – елейно внушал он трубке, поглаживая свободной рукой трудолюбивого хомяка. – Лапушка, да-да, я уже еду, нет, не задержусь. Да нормальный у меня голос! Нормальный, это тебе кажется. Нет, я один, ну что ты придумываешь. Да я тебе говорю – нормальный голос. Ага, целую… Давай.
   Процесс плавно перетек в горизонтальную фазу. На этот раз поводок-телефон лежал рядом.
   Впрочем, сие действо обороты набрать не успело, потому что через минуточку опять нарисовалась Лапушка.
   – Да, зайчик, – схватился он за телефон. – Нет, это тебе показалось. Ты же знаешь, я люблю только тебя. Нет, я не задержусь. Я уже еду. Нормальный голос…
   Я задумчиво отдыхала под ним, ощущая легкое шевеление внутри себя.
   Он падал, мы его теряли.
   – Блин, вот нашла время! – зашипел он, когда Лапушка закончила. – Каждый шаг контролирует, сука.
   – Да, мась? – трубка ожила ровно через две минуты. – Нет, лапушка, я уже точно еду. Нет, тебе показалось, все хорошо. Да, буду вовремя. Что-то купить? Ага, ну давай, я с магазина наберу.
   – Слушай, – сказал он мне сразу после магазинной эпопеи, – давай как-то очень быстро будем, а?
   Ну, быстро я вообще не против.
   – Милый, – внесла я дельное предложение после четвертого звонка, когда даже мне стало ясно, что быстро мы не будем, ибо Лапушка не даст, – почему бы тебе не выключить телефон?
   – Ты что? – шуганулся он от одной только мысли. – Ты что! Она мне потом харакири сделает, не раздумывая. Ревнивая – капец! Задолбала уже.
   – Так чего не разведешься? – аккуратненько спросила я.
   Его порвало в клочья:
   – И что? Квартира ее, машина ее, а я что – с голой жопой останусь?
   Похоже, с Лапушкой они друг друга стоят.
   За те ровно полторы минуты, что она не висела в эфире, нечеловеческим усилием воли он успел-таки закончить. Впрочем, и это он делал как-то быстро и пугливо – очевидно, даже под моей кроватью ему мерещилась жена, сидящая в засаде.
   И началась у нас вторая часть марлезонского балета.
   Он метался по моей квартире, хватал манатки, обувался на ходу и смутно напоминал персонажа мультика, который перемещался, оставляя в воздухе следы.
   Ибо Лапушка истерила в телефоне так, что слышно было даже мне.
   Вымелся он стремительно, на ходу успокаивая свою скандалистку, прикрывая рукой трубку и делая мне страшные глаза – чтобы я была как мышь.
   Они, похоже, очень весело живут.
   Я пожалела, что не запаслась попкорном.
   Кстати, паранойя – штука заразная. Ибо еще полчаса после его ухода мне было слегка напряжно.
   Иди знай – вдруг за дверью затаилась Лапушка?

Мальчик-колокольчик

   Ну вот бывает же так, что ожидаемое с действительным не совпадает.
   Бывает? Бывает!
   Ну, например, смотришь, как у него в штанах возле коленки что-то выпирает, и думаешь – ого! Даже не простое там какое-то «ого», а такое, с придыханием, женское такое «оххххооо!»
   И он раздевается, а там…
   А там не ого, в общем, а совсем хи-хи.
   А то, что «ого» было – так это кальсончик завернулся.
   Или вот внезапно соглашаешься анально без доплаты, и вообще все очень недорого, потому что он, сволочь, торгуется нещадно, а ты сидишь четвертый день без работы вообще и думаешь – черт с тобой, зараза, надо ж распочиниться. И вот пока он едет, красишься и надеешься, что пусть там хи-хи будет.
   Он приезжает, а там по закону подлости…
   Ну, не как кальсончик, конечно, но все равно ого. И не ого, а ого-го! Или даже ого-го-го-го! И по времени тоже – как будто он в процессе о России думает.
   И стоишь, морду в простынь, и про себя так: нну свооолочь…
   Впрочем, заболталась.
   Это я просто все думаю – как же к главному-то подвести.
   Ладно.
   Явился тут ко мне намедни отличный экземпляр. Я даже удивилась – неужто бабы дают мало? У такого должно быть вообще на выбор – и на три рубля десяток. Высокий, видный, интересный. Морда красивая, мужская: щетинка, скулы, нос, глазищи.
   Под свитерочком бугорочки: фигура, вид – ну все.
   Ну ладно, думаю, может, просто за разнообразием пришел.
   Денежку беру, говорю: милый, раздевайся и в душ, вот тебе полотенечко чистое, вот тебе тапочки – все время мою…
   Ну, он и раздевается. Спокойненько так.
   Брючки снимает.
   А под брючками у него, на мускулистой крепкой попочке, отличненько сидят симпатичненькие, в кружавчиках и бантиках, розовые трусики. Шортиками.
   Ну да, женские. А че?
   И не надо хи-хи – что, никто из мужчин никогда розовых женских трусиков не носил, что ли?
   К трусишечкам ансамблем прилагались пушистые мужские ноги и белые хэбэ носки.
   А я еще подумала – ну почему же не чулки? И пояс.
   И главное – деловито он так разделся, как будто ничего особого и не происходит. Ну подумаешь, кружавчики на мускулистой попке – та каждого первого раздень, там розовые кружавчики – а че?
   Не, ну ладно, шарикам там, видно, неудобненько. Это да.
   Не приспособлено бельишечко под яйки-то.
   А! Ну, и, в общем, он так спокойненько разделся, что у меня и выбора реакции-то не осталось. Раз он не в шоке, так что я буду?
   Я только сказала:
   – Мммм, симпатичные…
   Ну тут он совсем уже расслабился, пошел в душ. Выходит – ну что ты скажешь – опять в них! Надел, видно, специально.
   Я ему аккуратненько:
   – Ты раздеваться не будешь?
   Он:
   – Не, давай так.
   Ну вот так он меня и трахал. Отодвинул только кружавчики свои. И главное – я вообще не поняла, что это было: на страпон я намекнула – не захотел (может, денег пожалел?), обзывать себя тоже не просил, и вообще ничего такого – просто в трусиках пришел – в трусиках ушел.
   Но это ладно. Не в этом дело.
   Я к чему это рассказываю…
   У меня просто в ванной мои трусики сушились. Разные, забыла снять.
   Он ушел, а я смотрю – синеньких-то нету…

Стесняшка

   Ходит мужичок ко мне один. Давно ходит, не часто, но давно.
   Тем примечателен, что каждый раз как в первый раз.
   Наверное, ему каждый раз стыдно, что он сюда пришел, а потому он все время делает вид, что раньше он – ни-ни.
   Он, очевидно, на полном серьезе думает, что я его не помню и не узнаю.
   Вот он пришел, дело сделал, а потом у меня – бабах! – и провал в памяти. И я ниче не помню.
   До следующего раза. Разве не может так быть?
   Он считает, что может.
   Хотя я его по телефону уже по голосу узнаю. Есть у него нотки такие, характерные, чисто его.
   И каждый раз – как в первый раз:
   – Здравствуйте, я вот на сайте вас нашел…
   И всякий раз он тщательно выпытывает, как ко мне доехать (хотя уже, по-моему, может с закрытыми глазами найти), я каждый раз тщательно пересказываю то, что и так ему давно известно.
   Он каждый раз, заходя, как в первый раз, говорит: «Уютненько у вас тут. А где ванная?»
   Я из раза в раз показываю ему, где.
   Он каждый раз, стараясь не смотреть мне в глаза, осматривается по сторонам, старательно делая вид, что он тут впервые.
   Я всячески в нем эту иллюзию поддерживаю.
   Ну а чего?
   Дурковать так дурковать.
   А дальше – длинная сбивчивая речь про то, что он вообще-то к девочкам никогда не ходил, но вот решил попробовать, всего только один разик, вот… конечно, это не очень хорошо, наверное, но надо же когда-то попробовать и это…
   В этот момент очень важно делать лицо кирпичом.
   Это, надо сказать, дается мне с трудом, потому что я давно уже знаю, где в этой речи запятые.
   Трахает он меня молча, сосредоточенно и, я бы даже сказала, торжественно.
   Как в анекдоте про молодую жену, которая, встав на табуретку, говорила: «Супружеский долг. Исполняется впервые».
   Только сопит.
   Он, кстати, со мной на «вы». Ну вот так – трахать меня ему карма позволяет, а на «ты» – нет)
   Впрочем, это объясняет, почему он делает это всегда в торжественной тишине – обращаться к незнакомому человеку на «ты» дяде явно стеснительно, а говорить в процессе «Катя, отсосиТЕ» – что-то из серии когнитивных диссонансов.
   Закончив, он зачем-то быстренько натягивает трусишки и бежит в ванную.
   Выйдя, истерично одевается, стараясь не смотреть на меня, и на прощание, страшно смущаясь, произносит что-то вроде:
   «Знаете, Катенька, вы хорошая, но я, наверное, больше не приду. Все-таки это нехорошо… я вот никогда до этого вот так… к девочкам… я вообще это не слишком приветствую, но надо же хоть раз попробовать… но я вот, знаете, наверное, больше не буду этого делать».
   – Да-да, конечно, – говорю, – очень жаль, до свидания.
   И он уходит, стремно озираясь во дворе.
   А через месяца три снова голос с характерными нотками:
   «Здравствуйте, я вот на сайте вас нашел…»

Самый страшный клиент

   А сейчас я расскажу, какие клиенты самые страшные.
   Вы думаете, извращенцы со страпоном?
   Нет.
   Бритоголовые распальцованные?
   Нет.
   Пьяные?
   Нет.
   Укуренные?
   А вот нет!
   Самый большой кошмар проститутки – это клиент, искренне желающий, чтобы она получила оргазм! И не просто желающий, а делающий все, чтобы она его таки получила.
   Им кто-то когда-то сказал, что проститутки не кончают, и осознание этого перевернуло их понимание мира вообще и секса в частности. И теперь они затрахивают всех встречных баб до полного, блин, оргазма. Потому что им вот, наверное, для самооценки необходимо, чтоб от него, блин, проститутка кончила. А то он спать спокойно не сможет.
   Да.
   От меня только что такой ушел. И сижу я – глаза в кучку, ноги в раскорячку. Отхожу от стресса.
   Ничто, как говорится, не предвещало. Зашел такой себе обычный дядечка – из тех, кого на улице встретишь – не обернешься; разделся, в душ, в кровать…
   Резинку натянули и погнали. Минут десять он меня потрахал, я уж думала – все, скоро будет готов. И тут он останавливается и, так внимательно-внимательно глядя мне в глаза, выдает сакраментальную фразу: «Я хочу, чтоб ты кончила…»
   «Итить твою мать, профессор!»
   И на-ча-лось.
   Через три минуты я изобразила ему оргазм.
   Он просиял, промурчал что-то вроде «ну вот, хорошо же» – и продолжил на мне наяривать, периодически останавливаясь, чтобы не кончить. (Ой, ну как я эти мансы не люблю!)
   Еще через пять минут я поняла, что пора изображать второй, а то он не успокоится, и скорчила оргазменную судорогу.
   Дядя засветился, но кончать сам, судя по всему, не собирался. Точнее, кончать он совершенно точно не собирался. Он останавливался поминутно, и я видела – всячески держится.
   Все, лишь бы мне было хорошо.
   Я с тоской подумала, что у меня закончились огурцы с помидорами, салат на ужин сделать не из чего и надо бы сходить в магазин.
   И изобразила третий.
   На моем третьем обычно кончают все.
   Только не этот террорист.
   Он вертел меня во все стороны.
   Он трахал меня раком, боком и с подскоком, дергал за грудь (очевидно, это изображало изысканные ласки), каждые полминуты спрашивал: «Ну что, хорошо тебе?» – и приговаривал: «Ну же, девочка, да, да, кончай! Давай!»
   Я мычала, что мне неимоверно офигенно. И давала.
   Через полчаса я намекнула ему, что я и так уже три раза и что если все это счастье для меня, то больше не надо и пора бы ему таки закончить самому и покурить.
   А он сказал: «Это пока три! Со мной недавно одна, твоя коллега, шесть раз кончила! Ты же тоже так хочешь, я знаю…»
   Коллега! Если ты это читаешь, я хочу тебе сказать – это ты зря!
   Ну почему, почему ты не изобразила ему всего лишь два?
   Ну почему шесть?!
   У него же мировоззрение в клочья порвалось! Он же теперь всех на своем пути затрахает до смерти.
   Короче… пока я не выдала ему на гора шесть оргазмов, он, зараза, с меня не слез.
   После седьмого, бонусного, он позволил себе закончить, и еще долго лежал с неимоверно довольным лицом, и все спрашивал: «Ну что, хорошо тебе было? Видишь, тебя же наверняка не часто так хорошо трахают! А я всегда думаю о женщине в первую очередь!»
   Альтруист, блин.
   Дверь я за ним закрывала с чувством бооольшооого облегчения. Где-то в глубине сознания шевелилась мысль, что неплохо бы ему на прощание забить в спину осиновый кол.
   Он ушел довольный, аки слон, и пообещал заходить еще.
   Я знаю точно – для него меня не будет дома.

Оперный певец

   Этот начал без предисловий:
   – А вы знаете, Катерина, какой человек к вам пришел?
   И гордо посмотрел на меня, демонстрируя сначала фас, потом и профиль.
   Я рассмотрела. Его лицо мне не было знакомо.
   Достаточно полный, лет сорока пяти, вид он имел жутковатый. У него были рыжие волосы, абсолютно белая, как у альбиноса, кожа на лице, такие же белые брови и ресницы, и самое главное – на глазу было бельмо. Я подумала про себя, что Азазелло в сравнении с ним отдыхает и что если бы не деньги, то я бы – ни за что, но вслух, конечно же, сказала совсем другое.
   Я облокотилась на дверной косяк, изобразила настоящую заинтересованность и спросила не без доли юмора:
   – Какой же?
   – Великий, – сказал он. Значимо так сказал. И еще раз продемонстрировал мне профиль.
   Я стояла и молча улыбалась. Надо было, наверное, что-то говорить, но я искренне не понимала что.
   Он явно ждал моей реакции. Пауза затянулась. Сказать честно, я силилась вспомнить, где я могла бы его видеть – а то, может, он известный депутат или, скажем, актер, – но, увы, он был мне точно незнаком.