Эксбрайа Шарль. Ее все любили

   - Я сожалею.
   - Но далеко не так, как я, смею вас заверить. Хотя, что уж тут жалеть, в свершившееся изменений не внесешь. Остается только надеяться на то, что у тех, с кем вы имели дело, чересчур сильное воображение.
   - А вы сами в это верите?
   - Нет...
   Они расстались на бульваре Монтеня. Гремилли еще раз торжественно пообещал Бесси, что не предпримет ни одного чреватого гибельными последствиями шага, не поставив предварительно его в известность.
   Комиссару вдруг захотелось пропустить стаканчик, и он вошел в "Гранд кафе де ля Бурс". Едва он закрыл за собой дверь, как услышал голос справа:
   - Так это же наш комиссар!
   Вот тебе и инкогнито! Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения, потому что по городу уже пошли разговоры.
   Доктор Музеролль пригласил Гремилли за свой столик. Он сидел с каким-то высоким бритоголовым человеком со строгим лицом и в очках. Комиссар не мог отказаться, боясь выглядеть не умеющим проигрывать игроком.
   - Мсье комиссар, позвольте представить вам гордость нашего лицея Ренэ Лоби. Ренэ, это комиссар, занимающийся выяснением обстоятельств убийства бедняжки Элен.
   Гремилли поочередно пожал протянутые ему руки. Ему не хотелось позволить доктору продолжать беседу в своем духе, поэтому он решил сразу взять быка за рога:
   - Рад познакомиться с одним из членов клуба.
   Он почувствовал, что попал в точку, поскольку едва уловимая тень недовольства пробежала по лицу Музеролля.
   - Уже в курсе наших причуд?
   - А это что, секрет?
   - Абсолютно никакого секрета, с какой стати.
   - Тем более что ваш клуб, насколько я понял, родился довольно давно. Да, нечасто сегодня можно увидеть зрелых мужчин, трогательно хранящих верность своей юности.
   Врач ответил хмуро:
   - Я благодарен вам, мсье комиссар, за эти слова. Меня, равно как - я в этом не сомневаюсь - и Ренэ, они глубоко тронули.
   Преподаватель подтвердил эти слова кивком головы.
   - Видите ли, мсье комиссар, - продолжал Музеролль, - большинство людей, узнав о существовании клуба, если его можно так назвать, смеются над нами, потому что совершенно не понимают нас. Мы полностью доверяем друг другу, и это доверие нам здорово помогает в жизни.
   - Один за всех, все за одного?
   - Да, приблизительно. Мы чувствуем себя сильными, потому что, случись что-нибудь с одним из нас, товарищи будут тут как тут.
   - Другими словами, вы готовы на все, лишь бы вызволить друга из беды?
   - Вне всякого сомнения.
   - Даже на то, чтобы дать ложные показания?
   Доктор вздохнул:
   - Жаль... Я думал, вы понимаете.
   Преподаватель, вступив в разговор, сказал с презрением:
   - Вам никак не удается забыть, что вы - полицейский?
   - Действительно, мне не удается забыть, что передо мной стоит задача, ради которой я принял присягу уже много лет назад и для выполнения которой я поклялся жертвовать всем.
   Лоби пожал плечами.
   - Не подумайте только, прошу вас, что мне как преподавателю не терпится прочесть вам лекцию!
   - Свою лекцию вы прочтете вскоре в своей аудитории - единственном месте, где вы выполняете свои профессиональные обязанности. Моя же аудитория в настоящее время - это весь город, жители которого сейчас стали моими учениками, и я время от времени вызываю их к доске. К слову сказать, доктор, вы не ответили на мой вопрос.
   - По поводу ложных показаний? Не знаю. С такой проблемой я еще не сталкивался.
   - А если столкнетесь?
   - Трудно сказать, как поведу себя.
   - А вы, мсье Лоби?
   - Я не считаю, что мои мысли имеют к вам какое бы то ни было отношение.
   - Однако я только тем и занимаюсь, что пытаюсь отгадать мысли других.
   - Каждый забавляется по-своему.
   Гремилли встал.
   - Мне очень жаль, мсье, что я не могу рассчитывать на вас... даже в деле спасения вашего друга Арсизака, оказавшегося в таком затруднительном для него положении.
   - Если мы Жану понадобимся, он не станет прибегать к вашему посредничеству, чтобы сообщить нам об этом.
   - Итак, война?
   - Скорее, предание забвению.
   - Тут я должен заметить, мсье Лоби, что вы тешите себя иллюзиями. До свидания, мсье, мы еще встретимся.
   Преподаватель усмехнулся:
   - Сомневаюсь.
   - А я - нет.
   Теперь полицейский, как некоторое время назад следователь, почувствовал переполнявшую его досаду. Прекрасно понимая, что враждебность клуба может серьезно осложнить его задачу, он злился на себя за свою неуклюжесть. Ему не следовало затевать разговор о лжесвидетельстве. Этот вопрос только заставил их еще больше замкнуться в себе. Разумнее было бы избегать тем, волнующих всех троих, и попытаться хотя бы краешком глаза заглянуть в их мир, где царит культ дружбы. Вероятно, ему удалось бы завоевать их доверие, объяснив им, что он вовсе не стремится во что бы то ни стало сделать из Арсизака убийцу своей жены. Как все неловко вышло! Уже седина в висках, а он все еще ощущает в себе мальчишеское нетерпение, мешающее ему следовать логически задуманному накануне плану. Вместо того чтобы разглагольствовать о лжесвидетельстве, ему лучше бы рассказать Лоби и Музероллю о том, что нового он узнал об убитой, и посмотреть на их реакцию. Он упустил возможность, которая, скорее всего, больше не представится.
   Расстроенный, как и комиссар, Бесси, зайдя в кабинет, позвонил своему другу Ампо, старшему по возрасту и занимавшему должность председателя суда, и сообщил, что у него есть некоторые проблемы, которыми он хотел бы с ним поделиться.
   Председатель, которому оставалось несколько месяцев до пенсии, походил на микельанджеловского Моисея, что приводило в волнение подсудимых и нагоняло страх на адвокатов, если к тому же учесть, что у него был голос необыкновенной силы, который наполнял зал суда, словно звуки цимбал. Робер Ампо, завершая свою карьеру, мог многое рассказать о людских бедах, с которыми ему пришлось столкнуться и которые привели его к простой философии, где желание понять порой брало верх над желанием покарать.
   - Ну так что у вас стряслось, Бесси?
   - Расследование обстоятельств убийства мадам Арсизак.
   - Появилось что-то новое?
   - И да и нет... Да - что касается жертвы, и нет - в отношении убийцы.
   - Вы меня заинтриговали.
   Следователь, стараясь ничего не упустить, пересказал то, что услышал от Гремилли. Председатель внимательно слушал и, как только Бесси закончил, заметил:
   - У меня такое впечатление, что этот полицейский свое дело знает.
   - Я этого пока не заметил.
   - А что вы еще хотите! Он всего за несколько часов умудрился распознать ложь, жертвами или пособниками которой мы все являемся в течение многих лет. Говоря это, я не понимаю, почему вас так тревожит, что мадам Арсизак была не столь безупречна, как вам это казалось?
   - Как мне казалось? Должен ли я понимать, что вы думали иначе?
   - Я всегда опасался тех, кого чрезмерно нахваливают или кто выставляет напоказ свои добродетели.
   - А я тем не менее испытываю ужасное разочарование.
   - Вы заблуждаетесь, мой дорогой, женщины далеко не такие, какими мы хотим их видеть. Мы выдумываем их, подгоняя под воображаемый нами образ, а затем упрекаем их в том, что они не соответствуют нашим мечтам. Но я все-таки не понимаю, если не брать в расчет наше болезненное самолюбие, что вас, собственно, заботит?
   - Если мадам Арсизак была такой... в общем, если верить комиссару Гремилли, то ее могли страстно ненавидеть те, о существовании которых мы и не подозреваем, и следствие заходит практически в тупик.
   - Бесси, почему бы вам просто не сказать, что Жан Арсизак был для вас очень удобным обвиняемым и что разоблачения вашего полицейского ставят под большое сомнение его виновность? Послушайте, Бесси, давайте будем откровенны! Вас мучает не то, что красавица Элен была не настолько восхитительна, как вы были уверены, а то, что вы рискуете упустить прокурора.
   - Мсье председатель! Не хотите ли вы этим сказать, что я преследую прокурора из-за личной к нему неприязни?
   - Успокойтесь, Бесси. Вы прекрасно знаете, что я никогда не сомневался в вашей порядочности, иначе бы вы не числились среди моих друзей. Однако желание побыстрее закрыть дело отрицательно сказывается на вашей объективности. Лично я, не в обиду вам будет сказано, очень рад тому, что от вас сейчас услышал. Я бы вообще придал все гласности, чтобы снять эту ужасную атмосферу недоверия, в которой находится сейчас прокурор. Я в высшей степени уважительно отношусь к Жану Арсизаку, и мне бы не хотелось, чтобы эти несправедливые и оскорбительные подозрения могли повлиять на его карьеру. Пока нет доказательств обратного, прокурор всего лишь тот, у кого убили жену. Он имеет право рассчитывать на наши с вами симпатии.
   - Да плевать он хотел на свою жену! Вам, я думаю, известны его отношения с мадемуазель Танс?
   - Бесси, вы меня удивляете! Я никогда не думал, что вы можете прислушиваться к различным сплетням.
   - Но это далеко не сплетни! Арсизак сам...
   Однако председатель резко оборвал его:
   - Ну и что с того? Если во всех, кто изменяет женам, видеть убийц, то количество судов присяжных придется увеличить в тысячу раз и заставить их работать с первого января по тридцать первое декабря! Я старше вас, Бесси, поэтому позволяю себе дать вам совет: старайтесь всегда понять, прежде чем вынести приговор.
   Ветеринар Тиллу, которому на вид можно было дать лет пятьдесят, был высок, худощав, с густой черной растительностью на руках, но, главное, крайне неприветлив. Впрочем, любезной нельзя было назвать и его жену, крошечную женщину с туго стянутыми на затылке волосами, одетую словно квакерша. Они встретили Гремилли с нескрываемой подозрительностью.
   - Не думаю, что я могла вас видеть среди знакомых моего мужа, мсье.
   - Он меня не знает, мадам.
   - В таком случае, сожалею, но он не меняет свою клиентуру.
   - Я пришел не в качестве клиента.
   - Тогда в каком качестве?
   - Полицейского.
   Комиссар поднес свое удостоверение почти под нос мадам Тиллу, которая отшатнулась будто от удара.
   - Я не понимаю... что вы хотите?
   - Поговорить с мсье Тиллу.
   - По какому поводу?
   - Я ему сам все скажу, с вашего позволения.
   - Но я... я не знаю, дома ли он.
   - Я убежден, что дома, мадам... А что вас так напугало?
   - Меня? Но... мне нечего бояться. С чего вы взяли?
   - В таком случае, мадам, будьте любезны, сообщите обо мне мсье Тиллу, мы и так уже с вами много времени потеряли.
   Супруга ветеринара в последний раз изобразила на своем лице негодование, после чего, смирившись, развернулась на каблуках и исчезла в глубине прихожей, оставив Гремилли дожидаться стоя. Спустя несколько секунд она вернулась и сухо сказала полицейскому:
   - Следуйте за мной, прошу вас.
   Она проводила комиссара в кабинет Тиллу, который пребывал, казалось, в крайне дурном расположении духа. Увидев Гремилли, он обрушил на него жалобно-протестующую тираду:
   - Что полиции от меня надо? У меня не может быть с ней никаких дел! Еще один государственный переворот, а? Мои противники приходятся ныне ко двору, поэтому, пользуясь своим влиянием, пытаются заставить меня отказаться от моего апостольства. Но я заранее заявляю вам и тем, кто вас послал: меня никто не остановит! Прогрессивные силы избрали меня для того, чтобы я возглавил их движение к светлому будущему, и я не обману доверия моих друзей и не оставлю их! Моя репутация незапятнанна! И я ничего и никого не боюсь!
   Гость воспользовался тем, что ветеринар собрался перевести дух, и спросил спокойно:
   - Тогда к чему эта защитительная речь?
   - Пардон?
   - Вы выступаете со своей защитой, в то время как, насколько я знаю, никто не собирается вас ни в чем обвинять.
   - Мне показалось, что ваш визит ко мне...
   - Я не занимаюсь политикой, мсье.
   - Да?
   - Только криминальными расследованиями.
   - Да? Тогда я совсем перестаю понимать...
   - Я позволил себе побеспокоить вас, чтобы узнать ваше мнение о прокуроре республики Жане Арсизаке, у которого жена, как вы, вероятно, знаете, погибла при трагических обстоятельствах.
   - Да, это всем известно. Прошу вас извинить мою горячность. Мне приходится иметь дело с влиятельными лицами, которых моя деятельность не всегда устраивает. От них можно всего ожидать, поэтому я вынужден быть постоянно начеку. Ваш приход я воспринял как очередную махинацию с их стороны. Я еще раз прошу извинить меня. А что касается мсье Арсизака, то я не уверен, что смогу вам чем-либо помочь, поскольку я не состою и никогда не состоял в дружеских отношениях с ним. Если мы и сталкиваемся с ним, то лишь во время политических дебатов.
   - Я не думаю, что открою секрет, если сообщу вам, что до сих пор неясно, имеет ли мсье Арсизак какое-либо отношение к смерти своей жены или нет. Скажу больше: в отношении него имеются некоторые подозрения.
   Последнее замечание, чувствовалось, вызвало в Тиллу бурю внутреннего ликования, ибо возможная виновность Арсизака автоматически влекла столь желанное исчезновение опасного политического соперника. Однако вскоре лицо Тиллу вновь помрачнело. Не скрывая презрения, он сказал:
   - Я не питаю на этот счет ни малейших иллюзий! Даже если будет доказано, что Арсизак виновен, его приятели - его клан - найдут способ, чтобы замять дело.
   Комиссар сделал вид, что не понимает.
   - Вы действительно так считаете?
   - Еще бы! Эти люди на все готовы, чтобы вытащить своего! Пусть даже для этого понадобится отправить невиновного на эшафот!
   - А вы не преувеличиваете?
   - Преувеличиваю? Все эти ничтожества, эти миллионеры, эти наследники бешеных состояний, эти присосавшиеся к государству клещи держатся друг за друга, как воры на ярмарке! Они готовы пойти на любые мерзости, лишь бы люди и понятия не имели об их жизни, которую иначе как клоачной и не назовешь. Но пролетариат их вышвырнет на свалку истории!
   - Тебе нельзя так нервничать, Этьен! У тебя же давление! - воскликнула мадам Тиллу, объясняя тем самым свое появление в комнате. Гремилли подумал, что она подслушивала, стоя под дверью, и решила вмешаться в разговор, после того как поняла истинные мотивы его визита. Ее муж дал ненужные уже ей пояснения:
   - Мсье расследует обстоятельства убийства мадам Арсизак и хотел бы знать, что я думаю о его супруге.
   - Будь внимательным к тому, что говоришь.
   - Почему?
   - Твои слова могут выйти из стен дома и дойти до ушей твоих противников в искаженном виде, и нет никакой гарантии, что они не попытаются тебя привлечь за клевету.
   Гремилли вмешался:
   - Мне кажется, мадам, вы слишком плохо думаете о полиции. К тому же все, что мне доверительно сообщают, не имеет законной силы до тех пор, пока не будет мною запротоколировано и подписано авторами. Поэтому ваши волнения абсолютно напрасны. Ответы вашего супруга любопытны мне, поскольку я пытаюсь понять человеческую сущность тех, кто меня интересует, независимо от того, идет ли речь о живых или мертвых.
   - Если это действительно так, как вы говорите, мсье, то я вам советую заняться личной жизнью этого Арсизака! Стыд! Какой стыд! У меня в голове не укладывается, как можно доверить интересы государства подобному развратнику! Любовниц пруд пруди! Кругом сплошные кутежи! Я слышала, что он позволял себе предаваться наслаждениям даже у себя на бульваре Везон.
   - В это трудно поверить...
   - Именно! Настоящие оргии устраивал!
   - В отсутствие мадам Арсизак?
   - Скажете тоже! Да они два сапога пара!
   Ветеринар притих, смирившись с тем, что жена окончательно заняла его место в борьбе и теперь одна бесстрашно рвалась в атаку.
   - А мне почти все, к кому я ни обращался, расхваливали мадам Арсизак, отмечая ее красоту, обаяние и готовность пойти на любые жертвы ради несчастных.
   Эта наивность полицейского привела мадам Тиллу просто в восторг.
   - Что касается ее красоты, то не мне об этом судить. Я не мужчина, но знаю, что найдется немало охотников до женщин подобного вызывающе вульгарного типа. Ну а насчет остального - это все выдумки тех, кому очень хотелось запудрить вам мозги. Интриганка - вот кем была ваша мадам Арсизак, которая пыталась подпрыгнуть выше своей задницы!
   - Клеманс!
   - Извини меня, Этьен, но если откровенно, то одна мысль об этой дочке бедных аркашонских бакалейщиков, пытавшейся нас убедить, что ее сделали из ляжки Юпитера, меня просто бесит. И то, что произошло, не могло не произойти в этом развращенном мире! Не исключено, что как раз в одну из оргий ее и убили.
   Итак, мадам Тиллу звалась Клеманс*...
   ______________
   * Милосердие, великодушие (франц.).
   Выйдя от четы Тиллу - этого сгустка злобы и зависти, - Гремилли вдохнул полной грудью, испытывая острую необходимость в свежем воздухе. За все время своего пребывания в Перигё он впервые ощутил столь сильное чувство отвращения. Единственным противоядием могла быть только медленная прогулка, которую комиссар решил использовать с толком, направившись в сторону старого города, на улицу Сажес, к дому Альбера Суже, фармацевта-гомеопата и помощника Тиллу. Полицейский надеялся встретить на сей раз личность более симпатичную, чем ветеринар.
   На бульваре Монтеня Гремилли столкнулся нос к носу с прокурором.
   - Расследование продолжается, мсье комиссар?
   - А чем, вы полагаете, я должен заниматься?
   - Моим арестом, например.
   - Вы действительно так считаете?
   - Это вызвало бы такой глубокий вздох облегчения у моих... друзей.
   - Почему вы так решили?
   - Вы бы отомстили за их "святую".
   - Мсье прокурор, скажите, вы любили вашу жену?
   - Сказать, что не любил, - это все равно что ничего не сказать: я ее ненавидел.
   - До такой степени, чтобы пойти на убийство?
   - Если бы у меня хватило на это храбрости, то - вне всякого сомнения.
   - Да, но иную работу можно и другому доверить, в цене бы только столковаться.
   - Вы думаете? А если нарвешься на какого-нибудь неугомонного шантажиста?
   - Возможно.
   - Скажите откровенно, мсье комиссар, неужели вы можете представить меня просящим кого-то: "Дружище, сделайте одолжение, ухлопайте мою жену"? До свидания, мсье комиссар. Но знайте: несмотря на почти всеобщее подозрение, я продолжаю надеяться.
   - На что?
   - На вас. До скорого!
   Прокурор направился в сторону Дворца правосудия, оставив Гремилли в задумчивости. Полицейский чувствовал, что ему не удается до конца понять Арсизака. За внешней веселой беззаботностью угадывался никогда не дремлющий ум, способный ненавязчиво дать вам понять то, что считает необходимым. Любит все усложнять, но в то же время уж слишком проворен. И о своей ненависти к жене говорит исключительно с целью показать, что не убивал ее ни сам, ни с помощью кого-то. Гремилли признался себе, что ему нечасто приходилось сталкиваться со столь серьезным противником, каким оказался Арсизак. Настроение его улучшилось.
   В отличие от Тиллу, сорокапятилетний фармацевт-гомеопат был весьма элегантным блондином. Жена его также была светловолосой, и ее можно было бы назвать миловидной, если бы не рыхлая кожа лица и мутно-близорукий взгляд. Она сразу же показалась Гремилли занудой и плаксой, которая постоянно на что-то жалуется. Именно она и открыла полицейскому дверь.
   - Что мсье угодно?
   - Поговорить с мсье Суже, если можно.
   - Вы... по личному делу к нему?
   - По самому что ни на есть личному.
   Она недоверчиво посмотрела на Гремилли и обратилась через плечо:
   - Альбер, ты не подойдешь на минуту?
   Фармацевт, занятый раскладыванием пакетов, заполненных различными лекарственными травами, оторвался от своего дела.
   - Что там еще?
   - Какой-то мсье хочет с тобой поговорить.
   - О чем?
   - Я не осмелилась у него спросить об этом.
   Решив покончить с этой смехотворной сценой, полицейский назвал свою фамилию и род занятий, что, впрочем, не вызвало у них никакого волнения, если сравнивать с реакцией супругов Тиллу. Суже лишь спокойно попросил Гремилли пройти с ним за стойку, оставив в магазине жену.
   - Чем могу быть полезен, мсье комиссар?
   - Я занимаюсь расследованием обстоятельств убийства мадам Арсизак.
   От Гремилли не ускользнуло еле уловимое беспокойство, мелькнувшее в глазах Суже. Что бы это значило?
   - Я, право, не знаю, чем...
   Полицейский не дал ему закончить:
   - Мне хотелось бы услышать ваше мнение о прокуроре Арсизаке, и не буду от вас скрывать, что мсье Тиллу, от которого я сейчас иду, высказался о нем довольно-таки резко.
   Фармацевт улыбнулся.
   - Этьена я знаю давно. Это славный малый, но без царя в голове. Бывший военный, он понравился нам своей прямотой и непреклонной верой в великие принципы демократии. Что до его философской проницательности, то тут мы от него многого не ждем. Если он и сказал что-то резкое в адрес Арсизака, то это потому, что прокурор как представитель ненавистного Тиллу класса олицетворяет в его глазах все пороки своей среды. Для Этьена существует лишь черное и белое без каких бы то ни было оттенков.
   - Вы знаете, мадам Тиллу мне показалась еще более агрессивной.
   - Ах, эта! Она вбила себе в голову, что ее муж должен быть среди первых лиц города, и постоянно страдает от избытка зависти. Она убеждена, что любое важное место - будь то мэрия или генеральный совет - должно по праву принадлежать ее супругу.
   - Именно это впечатление я и вынес из их дома. А что вы сами, мсье Суже, думаете об Арсизаке?
   - Да что тут говорить - он не хуже и не лучше многих из нас. Одни его не любят, потому что, имея жену-красавицу, он обманывал ее (думаю, нет надобности что-либо рассказывать вам об этом, не так ли?), другие не могут ему простить его головокружительной карьеры. Ну и, наконец, граждане самых строгих правил упрекают его в том, что он не ходит важным гусем, а любит пожить в свое удовольствие.
   - То есть, если судить по вашим словам, личность скорее симпатичная, чем отталкивающая?
   - Вне всякого сомнения.
   - А его жена?
   - Бедняжка... Какая ужасная судьба! Кто бы мог даже на секунду предположить, что красавица Элен Арсизак закончит свои дни подобным образом?!
   - Вы ее знали?
   - Как и все.
   - У вас никогда не было причины ее в чем-нибудь упрекнуть?
   - Мы принадлежали к разным кругам. Кроме того, политические взгляды, которые я защищаю, не позволили бы мне войти в особняк на бульваре Везон, даже если бы у кого-то вдруг и появилось желание меня туда пригласить.
   - А какой вы видели мадам Арсизак?
   - Ей наверняка пришлось изрядно побороться, чтобы быть принятой в обществе, в которое она попала по воле судьбы. Вам, вероятно, уже доложили о ее происхождении? Я думаю, можно только восхищаться, с какой легкостью ей удалось преодолеть все препятствия, расставленные на ее пути. Даже самых злых она обезоруживала своим милосердным отношением к несчастным. Даже маленькая, чья-то боль не могла ее оставить безразличной. Вот почему Перигё оплакивает Элен Арсизак.
   - И вы в том числе?
   - Разумеется.
   - А вас не смутит, если я скажу, что мне приходилось слышать нечто совершенно противоположное?
   - Нет. Всегда найдутся мелкие людишки. А потом, зависть... Кроме того, есть и такие, для кого выразить восхищение значит показать свою слабость. Для них гораздо проще оклеветать своего ближнего. Люди злы, мсье комиссар.
   - Как вы догадываетесь, не мне утверждать обратное.
   Возвращаясь в новый город, Гремилли пришел к мнению, что жить в маленьком провинциальном городке не так сладко, как это казалось раньше. Он испытывал ощущение, будто бродил по аллеям огромного сада-лабиринта, и как бы он ни был уверен, что вот эта дорога наконец приведет его к выходу, каждый раз оказывалось, что он крутился вокруг одного и того же места. Портрет Элен Арсизак, составленный Гремилли со слов опрошенных, напоминал ему неоновые рекламные щиты на фасадах больших магазинов, где изображение вдруг исчезало в темноте ночи, чтобы спустя некоторое время возникнуть вновь в свете тысячи огней. И полицейский терялся, не зная, какое из этих лиц темное или светлое - принадлежало убитой.
   Где искать художника, который мог бы нарисовать портрет Элен Арсизак? Кем была она - обманутой женой, пытавшейся уйти от своего горя, полностью жертвуя собой ради облегчения участи обездоленных, или мерзавкой, не сумевшей скрыть свою сущность от некоторых проницательных взглядов? Кто прав - мадам Тиллу или Альбер Суже? Эта неопределенность, из которой полицейский никак не мог выбраться, приводила его в отчаяние. Нет ничего более угнетающего, чем продвигаться на ощупь в поисках неизвестно чего. С каким удовольствием он променял бы сейчас это дело на десяток простых деревенских преступлений, чьи мотивы лежат на поверхности и с которыми порой прекрасно справляются сами жандармы. Там, в деревне, и в голову никому не придет прибегать к каким-то ухищрениям. Ты стащил у меня деньги, увел жену или оттяпал кусок моего поля, ну и получи по сопатке, а ежели я, случись, и перегну палку, то не обессудь, сам понимаешь, за все надо отвечать, а не хныкать. Если перед тобой стоит Мария, то можешь не сомневаться, что это Мария и Пьер там всегда похож на Пьера. И суетиться не надо, сиди себе спокойно и жди, когда тебе и те и другие сами все расскажут. А здесь из двух согласившихся с тобой поговорить один как минимум врет, а ты мучайся, гадая, кто именно. Вот взять хотя бы этих двух последних: друзья борются, что называется, бок о бок за милую их сердцу идею, а просишь их рассказать об одном и том же человеке, и выходит настолько несхоже, что поневоле начинаешь сомневаться, не о разных ли людях они говорят? А потом, что значит это замешательство Суже, когда он узнал о цели визита к нему Гремилли? Еще одна полуправда? А этому-то что скрывать? Комиссару вдруг захотелось собрать всех опрошенных вместе и крикнуть им: "Я знаю, что вы дали мне показания в урезанном виде. Но почему? С какой целью? Что вы пытаетесь скрыть от меня?" Увы, он понимал: они лишь посмеются ему в лицо и будут утверждать, что им неясно, чего от них хотят. Они будут просто издеваться над ним, что, впрочем, некоторые уже и так делают. С грустью вспоминая свой тихий бордоский кабинет, полицейский миновал улицу Лиможан, выходящую на бульвар Турни, собрался было идти дальше, но неожиданно остановился, услышав, как кто-то сказал тихо: