Страница:
– Ничего подобного, – довольно ответил я. – Просто странствуя по свету, я не закрываю глаза.
– Знаю я, по какой Свете ты странствуешь, – саркастично заметил Толян.
– Стоп, мужики! – сказал Колян. – Давайте все-таки на тему названия определимся, а всякие сексуально-эротические разговоры – потом.
– Ну? – ответил Толян. – Я еще не слышал конструктивных предложений. Москитом я называться не намерен. Кстати, – вытащил он кусочек шпаги из ножен, – мне помнится, что именно я у нас художественный руководитель ансамбля. И за мной последнее слово.
– Никто на твою власть не посягает, – успокоил его Колян. – Я же просто советуюсь. А может быть назовемся "Четыре кабальерос"?
– Ага, – опять рассердился Толян. – Кабальерос, мучачос, грингос, амигос и сигариллос. Насмотрелся своего Бандероса, вот из тебя и поперла всякая испанос. А ты, между прочим, простой русский хулиганос, а совсем даже не испанский кабальерос. Компрене, амиго?
– Да! Я русский хулиганго! – с вызовом заявил Колян. – Как и ты, между прочим. И что ты теперь предлагаешь? Название в стиле "а ля рюсс"? Давай назовем ансамбль "Бутылка водки".
– Хорошая мысль, между прочим, – одобрил Толян. – Народ на концерты так и попрет.
– Не выйдет, – сказал Колян. – Начальник лагеря такое название воспримет как провокационный намек. Все же знают, что он по ночам квасит до синих крокодилов.
– Ду коомен мучо-мучо рапидо, – неожиданно выпалил Володян, который до этого не издавал ни звука.
– Это еще что значит? – поразился Толян.
– "Ты пришел очень-очень быстро", – перевел Володян. – Это я в какой-то книжке прочитал.
– Бриндамуш пелу пекуш, – подлил я масла в огонь.
– Господи! А это что? – спросил Толян.
– "Выпьем за КПСС", – объяснил я. – У меня папик всегда это в качестве первого тоста произносит. Чтобы, как он говорит, враг не догадался.
– Так, мужики, хватит мне тут лингофонный кабинет устраивать, – решительно сказал Толян. – Если есть предложения – высказывайте, а слушать вашу белиберду я больше не намерен.
– Давайте назовемся просто и со вкусом: "Русские", – предложил Колян.
– Было уже, – сказал я. – Они с годик на эстраде попели, а потом в Америку смотались.
– Тогда давайте возьмем название "Незатихающий экстаз", – вдруг предложил Володян.
Толян стал долго и вдумчиво смотреть на Володяна, от чего тот вдруг как-то занервничал.
– Эротические фантазии мучают? – спокойно спросил Толян. – Иди голову под кран засунь. Или спортом займись. Мы музыкальный ансамбль, а не банда из борделя.
– Ну как знаете, – разобиделся Володян. – Я же как лучше хотел. Чтобы девушки почувствовали некоторый намек.
– Так, все! – заявил Толян. – Митинг на тему названия считаю закрытым. Коляну объявляется строгий выговор за провокационные разговоры. Если безобразие не прекратится, строгий выговор будет с занесением прямо в табло, как только приедем на место.
Колян надулся, и мы остаток пути ехали молча.
12 июля: Тут весело. Только дел – по горло. Не замечаю, как день пролетает. Даже за дневник не брался неделю. Так наломаешься за день и за ночь, что пальцы не в состоянии держать ручку. А после этих треклятых барабанов каждое слово, написанное на бумаге, вызывает мучительную отдачу в пальцах. Поэтому пишу кратенько, чтобы не исстрадаться совсем. Вот только кушать очень хочется, потому что порции в столовой явно не рассчитаны на наши взрослые организмы.
В лагере есть спортивный отряд, состоящий из юных боксеров. Крутые ребята. Но мы – тоже не промах. Во второй день устроили с ними футбольный матч. Боксеры – ребята, конечно, мускулистые, но играли бестолково, вот только толкались безбожно. Но мы их все равно сделали, как девочек и даром.
Меня сначала поставили на ворота, но я сходу пропустил два мяча и был со страшной силой обруган Толяном, так что чуть было не пришлось заявить о своем выходе из ансамбля. После этого на ворота поставили Малыша (это такой парень из нашего отряда, который под два метра ростом что вверх, что вширь), и больше ни одного гола мы не пропустили, потому что у Малыша на груди не только рюмка стоит, а целый котел с компотом водрузить можно. Ему ничего делать и не надо было. Просто стоял себе, как скала, а об него разбивались мячи и боксеры.
Еще мы в команду взяли нового паренька по фамилии Кошкин. Он-то всю кашу и заварил. Играть толком не умеет, зато носится по площадке, как колобок и ногами выводит из строя боксеров. Понятно, что мужики немножко обиделись. Тем более, что они проиграли 2-5. Вот после матча конфликт и возник. Боксеры отловили Кошкина и собрались ему показать преимущества техничной работы руками против его, как они сказали, ногомашества. Кошкин сразу стушевался, мы примчались его выручать, немного поскандалили и договорились провести дружескую драку за пределами лагеря.
Главное, наши парни в такой раж вошли. Сначала побежали в барак и принялись стаскивать с себя всякие цепочки и крестики, отдавая их на хранение девчонкам. Те тоже такие гордые были, прям как царевны Ярославны, провожающие мужей на войну. Я стащил с шеи веревочку, на которой висел портрет барабанщика из Deep Purple, и отдал ее девочке Люде, которую сразу приметил как потенциальную подругу. Люда с готовностью взяла ее на хранение и поклялась, что если я погибну в нелегком бою, то она сохранит этот талисман для потомков.
А Кошкин, кстати, такой негодяй оказался! Сам эту кашу заварил, а во время подготовки к сражению заявил, что он, дескать, пацифист, поэтому на драку не пойдет, но нас благословляет. Всем сразу и драться-то расхотелось. Но пришлось отправляться, чтобы авторитет не потерять.
Боксеры нас уже ждали. Сначала, конечно, познакомились. У них клички оказались какие-то однотипные. То ли дело у нас: Толян-хулиган, Вася-Барабанщик, Дима-Малыш, Серега-Граф, Витька-Дай Затяжку. А у них: Миха-120 кило, Серега – 200 кило, Андрюха – 170 кило. Толян поинтересовался – что означают эти клички? Вес, что ли? Оказалось, что не вес, а сила удара.
Тут все совсем погрустнели. А Толян дипломатично поинтересовался – в чем причина конфликта, и не можем ли мы решить его мирным путем, потому что уважаем боксеров и не хотим доставлять им неприятностей боем с непрофессионалами. Те ответили, что вся проблема в Кошкине, который слишком рьяно махал ногами. Толян заявил, что Кошкину он сам накостыляет с удовольствием, после чего мы все подружились, и в знак мира обменялись сигаретами.
14 июля: Потихоньку начали репетиции. Аппаратура в лагере оказалась вполне пристойная. Намного лучше, чем в школе. Вот только с репертуаром как-то не вытанцовывалось. Я требовал играть «Purple», Колян заявлял, что теперь кроме «Prodigy» ничего играть не будет, Володян неожиданно объявил, что он на клавишах кроме «Лунной сонаты» пока ничего изобразить не может, а Толян, как художественный руководитель, требовал, чтобы мы первым делом исполнили «Я помню все твои трещинки». Я на это заявил, что песню папы Карло пускай играют без меня, Толян пошел красными пятнами, обозвал меня «дятлом» и немного покритиковал мою манеру игры, треснув по голове медной тарелкой. Больно, кстати.
Так что мы весь день сидели и дулись, но чтобы девушки, которые толпами ходили вокруг клуба, ничего плохого не подумали, врубили "Purple" на полную мощность. Сработало, кстати, на все сто. Девушки часами сидели под окнами и благоговейно слушали нашу "репетицию". Некоторые даже плакали от счастья. Да и начальник был очень горд, что пригласил такую крутую группу, поэтому периодически обходил вокруг клуба и говорил: "Тс-с-с-с", девушкам, заявляя, что они мешают нам репетировать.
16 июля: Я вытащил свою счастливую карту! Сегодня начальник пришел к нам в барак и спросил – кто умеет фотографировать и печатать фотографии? А у меня папик этим делом сильно увлекается и вечно дома печатает портреты мамика и Мурзика. У него даже два портрета второе место на каком-то конкурсе заняли: «Мамик со скалкой и мясо», а также «Мурзик и Сало». Разумеется, я ему всегда помогал в этом нелегком деле (хотя попробовал бы я отказаться), так что с полным на то правом считал себя фотографом. Этот факт я и постарался довести до сведения начальника. Тот меня погладил по голове, сказал: «Ай, маладца!», выдал ключ от фотолаборатории и сказал, что я могу проводить там столько времени, сколько считаю нужным.
Фотолаборатория, между прочим, представляла собой небольшой флигелек с кроватью и всяким оборудованием, который стоял на отшибе лагеря. Представляете, какой подарок судьбы я получил? Разумеется, я сразу побежал к Людке и предложил вместе со мной осмотреть мое новое обиталище. Людка как-то сразу заразилась моим возбужденным состоянием, мы с ней взялись за руки и побежали к флигелю.
А там – такая интимная обстановка! Темное помещение, кровать. И все это на меня так подействовало, что я взял и поцеловал Людку прямо в губы… Она так обалдела! Но драться не стала. Просто было видно, что это у нее – первый раз в жизни. Людка только заявила, что удивлена моим скоростным напором, и что я, как она догадывается, совсем не мальчик.
– А то, – гордо сказал я. – У меня тесная сексуальная партнерша в городе осталась. Только мы с ней – свободные люди и друг другу доверяем.
– Ну и катись к своей сексуальной партнерше, – разобиделась Людка.
– Да ну, Люд, ты не думай, – заторопился я. – Теперь ты моя девушка. А про нее я забуду прямо сейчас. Вот хочешь, даже забуду, как ее зовут. Как там ее? Мила? Марина, Элеонора…
– Сережа! – со злостью сказала Людка, выскочила из лаборатории и хлопнула дверью.
Чего она раскипятилась? А ну ее! Я же – барабанщик знаменитого ансамбля "Птеродактиль", бывалый мужик и полновластный хозяин отдельной фотолаборатории с кроватью. Теперь все девчонки – мои. Нечего и волноваться.
30 августа: Вот и лето прошло. А я за все это время к дневнику так и не прикоснулся. Да и когда… Утром репетиция. Днем – послеобеденный сон (ясное дело, после ночных бодрствований все днем спали, как убитые; молодняк специально приводили к нам в барак, чтобы они полюбовались как большие дяди (в их, конечно, понимании) дрыхнут, как сурки, без всякого на то принуждения.) Вечером – или наш концерт (что бывало нечасто), или дискотека, или кино. Ночью – фотолаборатория, где действительно приходилось много чего проявлять и печатать, чтобы начальник ключи от нее не забрал.
Ну и параллельно всякие спортивные мероприятия, конкурсы, викторины и так далее. Параллельно – это потому что вся эта радость нас миновала стороной. Мы работали. В смысле, репетировали. Как ни странно, дело шло на лад, и мы разучили довольно много песенок. Звучало, конечно, довольно паршиво, но поклонницы многого и не требовали. Лишь бы у нас в руках были инструменты, да из колонок что-нибудь доносилось. А что-то оттуда безусловно доносилось, если было электричество.
Поэтому все члены ансамбля "Птеродактиль" просто купались в лучах обожания поклонниц, использую их любовь не без пользы для себя: рубашечку постирать-погладить, сбегать куда-нибудь чего-нибудь принести и так далее. Один я был гордым рыцарем, принадлежащим только Людке. Это, конечно, в те дни, когда мы с ней не ссорились. А когда ссорились, я выбирал первую попавшуюся поклонницу и гордо дефилировал с ней по лагерю, вызывая зубовный скрежет у остальных парней и бешеный взрыв ревности у Людки. Собственно, на это и было рассчитано. Людка обычно выдерживала не больше пары часов, а затем подбегала к нашей парочке, шлепала мне по лицу газетой в знак примирения, шептала поклоннице, что ей отсюда следует немедленно исчезнуть со скоростью H 2 0 или E=MC 2 быстрее, чем она сейчас ее порвет, как Шарик фуфайку… После чего поклонница без звука удалялась, потому что все знали, что я – Людкин мужик. Каждая из них надеялась, что в какой-то момент Людкина обида превысит ее ревность, но этого никогда не происходило.
А уж когда я сделал настолько красивый жест… Рассказываю по порядку. Было у нас очередной выступление. То ли второе из тех пяти, которые мы дали за лето, то ли третье. Играем себе играем, народ танцует, начальник улыбается в густые усы и периодически всплакивает (уж больно он гордился нашим ансамблем.) Наконец, заиграли одну песню, где моя партия ударных начинается в самом конце, потому что почти вся песня исполняется Толяном под гитару. Кстати, на него надо было посмотреть в этот момент. Когда мы играли всем ансамблем, Толян как-то терялся в общей массе. А тут… Все внимание только на него. Толян настолько преображался, что даже казался выше ростом и с более приличной прической. Он закрывал глаза, поднимал подбородок наверх и так печально и нежно выводил слова песни, что сам же начинал пускать слезу, как какой-то паршивый Хулио, в том числе и Иглесиас. Поклонницы просто выли от восторга во время этого сольного выступления.
Но в этот раз я испортил Толяну всю картину. Как только он начал свой гитарный перебор и пустил первую летнюю слезу, я спустился со сцены, величественно прошел через весь зал, властно и очень корректно пригласил Людку на танец (у нас как раз кино показывали из жизни английских лордов, и я потом чуть ли ни неделю отрабатывал движения.) Девчонки уже обзавидовались все, но я сделал больше! Когда мы с Людкой вышли на середину зала, я небрежным движением поднял ее на руки и стал танцевать с ней на руках (это была моя личная идея; ни в каком фильме я такого не видел.) Вот тут от восторга и зависти взвыли просто все: и девчонки, и парни.
Главное, вроде ничего особенного. Людка была очень миниатюрной и легкой, так что держать ее на руках особенного геройства не требовалось. Но жест был безусловно красивый. Кроме нас, кстати, никто танцевать так и не пошел. Толян, разумеется, почувствовал, что первый раз со времен премьеры песни в его исполнении зал не благоговейно смотрит на него, внимая божественному голосу и мелодичному гитарному перебору, а смотрит на меня с Людкой, бешено завидует и шушукается. На Толяна же никто не обращал внимания, так что он был простым звуковым сопровождением. Слеза-то у него в глазу вскипела, но не от неземных чувств и радости, а от предвкушения того, что он со мной сделает после концерта. Но прерывать песню было нельзя, поэтому Толян пел, а мы с Людкой танцевали.
Когда до моего вступления оставался один припев, я осторожно поставил Людку на ноги, вежливо придерживая за локоток довел ее до стула, поцеловал ручку, произнес великосветским голосом: "Прошу извинить, но сейчас мое вступление", после чего поднялся на сцену, сел за барабаны, поднял палочки и… грянул финал песни. Честно говоря, даже у меня самого в груди стало несколько тесно от восторга, который я сам у себя вызвал. Чего уж говорить о Людке и всех остальных.
С Толяном, конечно, был длинный разговор. Но его претензии были смехотворны. Через некоторое время он и сам это понял. Впрочем, мне пришлось обежать три-четыре круга вокруг лагеря, объясняя это все Толяну, который несся за мной с кирпичом… Но в конце концов голос разума восторжествовал, тем более, что кирпич все-таки пролетел мимо меня и разбился об забор. Хотя мне пришлось Толяну дать слово, что больше я себе не позволю подобных эффектных действий во время его сольного выступления. На том и договорились.
Но Толяну все равно не повезло. Я-то больше таких жестов не делал (не хотелось смазывать впечатление), а вот Колян решил повторить "подвиг Васи Пупкина" (как это называли в лагере) на следующем выступлении. Излишне говорить, что подобные вещи нельзя повторять даже в том случае, если они получаются, как следует. А у Коляна все пошло вкривь и вкось. Дождался он Толяновой песни, спрыгнул со сцены и побежал приглашать на танец свою Юльку.
Но во-первых – он забыл, что Юлька была с ним в жуткой ссоре, так как он вчера не пустил ее на репетицию (по распоряжению Толяна, но женщины же не вникают в подобные тонкости), поэтому она категорически отказывалась идти с ним танцевать, так что Коляну пришлось ее тащить волоком, что сразу несколько смазало впечатление. Во-вторых – и это самое главное – Юлька была довольно пухленькой девочкой, а Колян – примерно одной комплекции со мной, так что когда он Юльку попытался взять на руки, они немедленно грохнулись на пол, вызвав истерический смех в зале.
Колян хотел было ее поднять во второй раз, но красная от злости Юлька смазала ему по физиономии, публично обозвала нехорошим словом и убежала куда-то по направлению к лесу. Так что Коляну под хохот в зале пришлось подниматься на сцену и ждать финала песни, чтобы вступить вместе со мной. Но и тут ему не повезло. Взял он свою бас-гитару, положил руки на струны и стал представлять, как встретит Юльку и даст ей по голове… Вот так в задумчивости за струну и дернул, в самый что ни на есть мелодичный пик Толяновой песни. Ну тут ему полный аншлаг и пришел. Толян схватил свою гитару и прямо на сцене стал превращать ее в ударный инструмент с помощью Коляновой головы.
Вот такие дела. Кошмар, в общем. А Людка до сих пор тащится от того вечера. Собственно, ничего особенного после этого не произошло. Кроме заключительного вечера и окончания нашей любви с Людкой. Но об этом я уже дома напишу. Осенью.
15 сентября: Сегодня опять проснулся от звука папиковой электробритвы. Ну, думаю, снова будильник проспал. Потому что это у моего ненаглядного родителя манера такая: если я через 10 минут после звонка будильника не встаю, он начинает бриться не обычным станком, а электробритвой. Знает, хитрый предок, что мне звук электробритвы напоминает бормашину, и я от этого кошмара сразу же просыпаюсь, как говорится, в холодном поту, а рука – в горшке. И ничего я с этой манерой поделать не могу. Отец, все-таки, как ни крути. Хотя мамик говорит, что она в последнее время в этом сомневается.
Кстати, думаете я не пробовал папика отучить от подобных нелегитимных средств моей побудки? Пробовал, еще как. Как-то раз в субботу папик долго не вставал, потому что вернулся домой под утро после своего покера. Я, недолго думая, вытащил из своей комнаты колонки от аудиоцентра, поставил их перед дверью и врубил "Мотли Крю" на всю катушку. Папик вскочил, заорал, как резаный: "Шухер! Землетрясение! Мамик, спасай Васю и баксы!", выскочил из комнаты, но тут увидел колонки и мою довольную физиономию…
Вот так всегда! Снова конфликт отцов и детей. Я даже не успел намекнуть, что меня лучше будить именно таким образом, вместо этой чертовой электробритвы, как папик забежал в мою комнату, выдрал CD-диск из магнитофона и затоптал его ногами, как дед Мазай зайца на завтрак (мы-то теперь знаем, что дед Мазай, которого в народе давно называют дед Мастдай, вытаскивал зайцев из реки с помощью багра, так что кроме как на жаркое они больше ни на что не годились).
Обидно, честное слово. Уж лучше бы он меня съездил, как обычно, каким-нибудь журналом, типа "Плейбоя". Зачем же хорошую музыку портить? У меня теперь этот диск вместо "Мотли Крю" выдает что-то похожее на Женю Осина, измученного двухмесячным запоем. Нельзя так к музыке относиться. Какой пример он подает молодому поколению в моем лице?
Ладно, что-то я отвлекся. Короче, просыпаюсь совершенно озверевший от этой чертовой электробритвы и, не продирая глаза, ползу на кухню. Смотрю, на улице еще темно, а папик задумчиво стоит в ванной и бреет зеркало. Увидел меня, посмотрел отсутствующим взглядом и говорит: "Простите, вы не подскажете, остановка метро "Сокол" скоро будет?" Ну, думаю, допился папик до водоплавающих велосипедистов. Сейчас ему мамик задаст. И как накаркал! На звуки бритвы выползает мамик с утренним обходом кухни, увидела эту картину, только открыла рот, как вдруг папик говорит:
– Пардон, мадам, мы с вами никогда не встречались в ночном клубе "Запеканочка"?
– Я тебе сейчас устрою запеканочку, – отвечает мамик, наматывая на руку полотенце. – Я тебе сейчас и запеканочку, и по затылочку, и все волосы тебе выдеру, несмотря на то, что уже почти ничего не осталось…
Я-то знаю, чем заканчиваются подобные встречи двух близких друг другу людей, поэтому отправился в свою комнату, чтобы вернуться раунду к пятому, не раньше.
Времени, между тем, было чуть меньше шести утра. Делать нечего – ну просто абсолютно. Уроки я все сделал, точнее, не сделал, еще вчера, музыку в такую рань слушать не хотелось, завтрак ждать смысла не было, потому что пока еще мамик нежно поговорит с папиком на предмет ночной пьянки, пока его протрезвит ласковым похлопыванием по всем частям тела полотенцем… Короче говоря, плюнул я на все и отправился шляться вокруг школы. Утренние прогулки, как говорят врачи, полезны для здоровья.
Пришел, хожу, гуляю. Вдруг смотрю – неподалеку нарисовалась до боли знакомая физиономия.
– Ба! – говорю. – Это же сам Анатолий Непокоренных, знаменитый руководитель известнейшей группы "Птеродактили"!
– Здорово, Пупкиндзе, – отвечает маститый руководитель. – Ты чего приперся в такую рань?
– А ты чего?
– Что у вас, барабанщиков, за манера – отвечать вопросом на вопрос? – недовольно морщится Толян.
– А что у вас, руководителей, за манера – вопрошать вопросом в ответ на мой вопрос, обращенный к твоему вопросу? – парирую я.
– Шустрый ты стал, Васек, – говорит Толян с какой-то завистью. – Небось, скоро меня с поста руководителя свергнешь.
– Да не бойся ты, – успокаиваю его я. – Никто на твои пожухшие по осени лавры руководителя не претендует.
– Это правильно, – удовлетворенно говорит Толян. – Потому что я жесток и страшен в подавлении народных бунтов. Прям, как Иван Грозный и Петр Первый в одном лице. Расстреляю из рогатки сначала всех через одного, потом каждого оставшегося второго, после чего наберу команду профессионалов. Короче, ты чего так рано заявился?
– Дома конфликт у олдов небольшой случился, – нехотя говорю я. – А под звуки разбиваемых тарелок спится как-то не очень. Плохие сны снятся. А ты чего в такую рань?
– Дело у меня, – отвечает Толян и сморщивает невероятно таинственную физиономию. – Хочется геройской славы.
– Это в каком смысле?
– В прямом. Ты что, не знаешь про все эти взрывы в Москве?
– Ну, знаю. А что?
– Думаешь, что нашей школе ничего не грозит?
– Может и грозит, – соглашаюсь я. – Хорошо бы, конечно, чтобы она нафик взорвалась, но чтобы людей там никого не было. Еще хорошо бы туда дневник успеть подложить. Вот тогда лафа будет.
– Странный ты парень, Пупкидзе, – говорит Толян и смотрит на меня как-то нехорошо. – Тебе толкуют о том, что можно реально прославиться, а ты все несешь какую-то чушь, как малолеток: школа взорвется, дневник сгорит… Тьфу!
– Ну а ты что предлагаешь? – не выдерживаю я. – Объясни толком.
– У нас наверняка в подвале заложена бомба, – шепотом говорит Толян. – Я вчера видел две подозрительные личности, которые крутились вокруг подвала. Они еще внутрь заходили…
– Да брось ты, – говорю. – У нас же подвал опечатан.
– Ага, опечатан… Они эту бумажку сняли, зашли внутрь с каким-то ящиком, а потом бумажку обратно тем же клеящим карандашом и приклеили. Ты же знаешь эти карандаши западные. Ими что клей, что не клей – результат один.
– Помню, – отвечаю. – "Glue pen" называется. Чистый глюпень, это ты прав. Я им один раз дневник разорванный склеивал. Дня два. Четыре карандаша извел, а как папик его в руки взял, он сразу и развалился, как игра у Спартака во втором тайме.
– Что ты опять про свои дневники? – сердится Толян. – Тебе о деле говорят. Короче, надо отправляться в подвал, обнаружить бомбу и сдать ее правоохранительным органам. Понял?
– Можно и не сдавать, – говорю я. – Мы ее лучше спрячем. Мало ли что… Перед новым годом будут полугодовые контрольные, так что может и пригодиться.
– В общем, это мысль, – задумчиво говорит Толян. – Хотя и неправильная. Потому что когда мы обнаружим бомбу, придется сдать ее органам. Чтобы после этого о нас во всех газетах написали, мол, героические школьники спасли родной город. Типа, любимый город может спать спокойно и все такое прочее. А мы в многочисленных интервью дадим рекламу своему ансамблю. Теперь въехал?
– Со всей дури, – отвечаю я.
– Барабанщик Пупкин к подвигу готов? – командирским голосом спрашивает Толян.
– Ясный пень! – бодро отвечаю я, и мы отправляемся в подвал.
На двери, как я и говорил, висела табличка, опечатывающая вход в подвал. Впрочем, хорошо было видно, что ее уже отлепляли и приклеивали обратно.
– Отрывай, – скомандовал Толян.
– Почему я?
– Потому что ты подчиненный. А я – командир операции, – объяснил Толян.
Что и говорить, у Толяна начальнико-увиливательная жилка была просто в крови. Правильно мы его руководителем выбрали. Хотя нет, путаю. Это он сам себя руководителем назначил. Ну, тем более…
– Пупкин, – нетерпеливо сказал Толян. – Вот сейчас как раз самое время мировые проблемы решать. Ты чего задумался, как карась перед пробой червячка?
– А если на бумажке останутся мои отпечатки пальцев? – спросил я сурово.
– Не останутся, – авторитетно ответил Толян. – Мы их сразу сотрем. Я это в каком-то фильме видел.
– Ну ладно, – сказал я и аккуратно отклеил бумажку.
– Вот и все, а ты боялась, – прокомментировал Толян. – Только вешалка сломалась.
– Знаю я, по какой Свете ты странствуешь, – саркастично заметил Толян.
– Стоп, мужики! – сказал Колян. – Давайте все-таки на тему названия определимся, а всякие сексуально-эротические разговоры – потом.
– Ну? – ответил Толян. – Я еще не слышал конструктивных предложений. Москитом я называться не намерен. Кстати, – вытащил он кусочек шпаги из ножен, – мне помнится, что именно я у нас художественный руководитель ансамбля. И за мной последнее слово.
– Никто на твою власть не посягает, – успокоил его Колян. – Я же просто советуюсь. А может быть назовемся "Четыре кабальерос"?
– Ага, – опять рассердился Толян. – Кабальерос, мучачос, грингос, амигос и сигариллос. Насмотрелся своего Бандероса, вот из тебя и поперла всякая испанос. А ты, между прочим, простой русский хулиганос, а совсем даже не испанский кабальерос. Компрене, амиго?
– Да! Я русский хулиганго! – с вызовом заявил Колян. – Как и ты, между прочим. И что ты теперь предлагаешь? Название в стиле "а ля рюсс"? Давай назовем ансамбль "Бутылка водки".
– Хорошая мысль, между прочим, – одобрил Толян. – Народ на концерты так и попрет.
– Не выйдет, – сказал Колян. – Начальник лагеря такое название воспримет как провокационный намек. Все же знают, что он по ночам квасит до синих крокодилов.
– Ду коомен мучо-мучо рапидо, – неожиданно выпалил Володян, который до этого не издавал ни звука.
– Это еще что значит? – поразился Толян.
– "Ты пришел очень-очень быстро", – перевел Володян. – Это я в какой-то книжке прочитал.
– Бриндамуш пелу пекуш, – подлил я масла в огонь.
– Господи! А это что? – спросил Толян.
– "Выпьем за КПСС", – объяснил я. – У меня папик всегда это в качестве первого тоста произносит. Чтобы, как он говорит, враг не догадался.
– Так, мужики, хватит мне тут лингофонный кабинет устраивать, – решительно сказал Толян. – Если есть предложения – высказывайте, а слушать вашу белиберду я больше не намерен.
– Давайте назовемся просто и со вкусом: "Русские", – предложил Колян.
– Было уже, – сказал я. – Они с годик на эстраде попели, а потом в Америку смотались.
– Тогда давайте возьмем название "Незатихающий экстаз", – вдруг предложил Володян.
Толян стал долго и вдумчиво смотреть на Володяна, от чего тот вдруг как-то занервничал.
– Эротические фантазии мучают? – спокойно спросил Толян. – Иди голову под кран засунь. Или спортом займись. Мы музыкальный ансамбль, а не банда из борделя.
– Ну как знаете, – разобиделся Володян. – Я же как лучше хотел. Чтобы девушки почувствовали некоторый намек.
– Так, все! – заявил Толян. – Митинг на тему названия считаю закрытым. Коляну объявляется строгий выговор за провокационные разговоры. Если безобразие не прекратится, строгий выговор будет с занесением прямо в табло, как только приедем на место.
Колян надулся, и мы остаток пути ехали молча.
12 июля: Тут весело. Только дел – по горло. Не замечаю, как день пролетает. Даже за дневник не брался неделю. Так наломаешься за день и за ночь, что пальцы не в состоянии держать ручку. А после этих треклятых барабанов каждое слово, написанное на бумаге, вызывает мучительную отдачу в пальцах. Поэтому пишу кратенько, чтобы не исстрадаться совсем. Вот только кушать очень хочется, потому что порции в столовой явно не рассчитаны на наши взрослые организмы.
В лагере есть спортивный отряд, состоящий из юных боксеров. Крутые ребята. Но мы – тоже не промах. Во второй день устроили с ними футбольный матч. Боксеры – ребята, конечно, мускулистые, но играли бестолково, вот только толкались безбожно. Но мы их все равно сделали, как девочек и даром.
Меня сначала поставили на ворота, но я сходу пропустил два мяча и был со страшной силой обруган Толяном, так что чуть было не пришлось заявить о своем выходе из ансамбля. После этого на ворота поставили Малыша (это такой парень из нашего отряда, который под два метра ростом что вверх, что вширь), и больше ни одного гола мы не пропустили, потому что у Малыша на груди не только рюмка стоит, а целый котел с компотом водрузить можно. Ему ничего делать и не надо было. Просто стоял себе, как скала, а об него разбивались мячи и боксеры.
Еще мы в команду взяли нового паренька по фамилии Кошкин. Он-то всю кашу и заварил. Играть толком не умеет, зато носится по площадке, как колобок и ногами выводит из строя боксеров. Понятно, что мужики немножко обиделись. Тем более, что они проиграли 2-5. Вот после матча конфликт и возник. Боксеры отловили Кошкина и собрались ему показать преимущества техничной работы руками против его, как они сказали, ногомашества. Кошкин сразу стушевался, мы примчались его выручать, немного поскандалили и договорились провести дружескую драку за пределами лагеря.
Главное, наши парни в такой раж вошли. Сначала побежали в барак и принялись стаскивать с себя всякие цепочки и крестики, отдавая их на хранение девчонкам. Те тоже такие гордые были, прям как царевны Ярославны, провожающие мужей на войну. Я стащил с шеи веревочку, на которой висел портрет барабанщика из Deep Purple, и отдал ее девочке Люде, которую сразу приметил как потенциальную подругу. Люда с готовностью взяла ее на хранение и поклялась, что если я погибну в нелегком бою, то она сохранит этот талисман для потомков.
А Кошкин, кстати, такой негодяй оказался! Сам эту кашу заварил, а во время подготовки к сражению заявил, что он, дескать, пацифист, поэтому на драку не пойдет, но нас благословляет. Всем сразу и драться-то расхотелось. Но пришлось отправляться, чтобы авторитет не потерять.
Боксеры нас уже ждали. Сначала, конечно, познакомились. У них клички оказались какие-то однотипные. То ли дело у нас: Толян-хулиган, Вася-Барабанщик, Дима-Малыш, Серега-Граф, Витька-Дай Затяжку. А у них: Миха-120 кило, Серега – 200 кило, Андрюха – 170 кило. Толян поинтересовался – что означают эти клички? Вес, что ли? Оказалось, что не вес, а сила удара.
Тут все совсем погрустнели. А Толян дипломатично поинтересовался – в чем причина конфликта, и не можем ли мы решить его мирным путем, потому что уважаем боксеров и не хотим доставлять им неприятностей боем с непрофессионалами. Те ответили, что вся проблема в Кошкине, который слишком рьяно махал ногами. Толян заявил, что Кошкину он сам накостыляет с удовольствием, после чего мы все подружились, и в знак мира обменялись сигаретами.
14 июля: Потихоньку начали репетиции. Аппаратура в лагере оказалась вполне пристойная. Намного лучше, чем в школе. Вот только с репертуаром как-то не вытанцовывалось. Я требовал играть «Purple», Колян заявлял, что теперь кроме «Prodigy» ничего играть не будет, Володян неожиданно объявил, что он на клавишах кроме «Лунной сонаты» пока ничего изобразить не может, а Толян, как художественный руководитель, требовал, чтобы мы первым делом исполнили «Я помню все твои трещинки». Я на это заявил, что песню папы Карло пускай играют без меня, Толян пошел красными пятнами, обозвал меня «дятлом» и немного покритиковал мою манеру игры, треснув по голове медной тарелкой. Больно, кстати.
Так что мы весь день сидели и дулись, но чтобы девушки, которые толпами ходили вокруг клуба, ничего плохого не подумали, врубили "Purple" на полную мощность. Сработало, кстати, на все сто. Девушки часами сидели под окнами и благоговейно слушали нашу "репетицию". Некоторые даже плакали от счастья. Да и начальник был очень горд, что пригласил такую крутую группу, поэтому периодически обходил вокруг клуба и говорил: "Тс-с-с-с", девушкам, заявляя, что они мешают нам репетировать.
16 июля: Я вытащил свою счастливую карту! Сегодня начальник пришел к нам в барак и спросил – кто умеет фотографировать и печатать фотографии? А у меня папик этим делом сильно увлекается и вечно дома печатает портреты мамика и Мурзика. У него даже два портрета второе место на каком-то конкурсе заняли: «Мамик со скалкой и мясо», а также «Мурзик и Сало». Разумеется, я ему всегда помогал в этом нелегком деле (хотя попробовал бы я отказаться), так что с полным на то правом считал себя фотографом. Этот факт я и постарался довести до сведения начальника. Тот меня погладил по голове, сказал: «Ай, маладца!», выдал ключ от фотолаборатории и сказал, что я могу проводить там столько времени, сколько считаю нужным.
Фотолаборатория, между прочим, представляла собой небольшой флигелек с кроватью и всяким оборудованием, который стоял на отшибе лагеря. Представляете, какой подарок судьбы я получил? Разумеется, я сразу побежал к Людке и предложил вместе со мной осмотреть мое новое обиталище. Людка как-то сразу заразилась моим возбужденным состоянием, мы с ней взялись за руки и побежали к флигелю.
А там – такая интимная обстановка! Темное помещение, кровать. И все это на меня так подействовало, что я взял и поцеловал Людку прямо в губы… Она так обалдела! Но драться не стала. Просто было видно, что это у нее – первый раз в жизни. Людка только заявила, что удивлена моим скоростным напором, и что я, как она догадывается, совсем не мальчик.
– А то, – гордо сказал я. – У меня тесная сексуальная партнерша в городе осталась. Только мы с ней – свободные люди и друг другу доверяем.
– Ну и катись к своей сексуальной партнерше, – разобиделась Людка.
– Да ну, Люд, ты не думай, – заторопился я. – Теперь ты моя девушка. А про нее я забуду прямо сейчас. Вот хочешь, даже забуду, как ее зовут. Как там ее? Мила? Марина, Элеонора…
– Сережа! – со злостью сказала Людка, выскочила из лаборатории и хлопнула дверью.
Чего она раскипятилась? А ну ее! Я же – барабанщик знаменитого ансамбля "Птеродактиль", бывалый мужик и полновластный хозяин отдельной фотолаборатории с кроватью. Теперь все девчонки – мои. Нечего и волноваться.
30 августа: Вот и лето прошло. А я за все это время к дневнику так и не прикоснулся. Да и когда… Утром репетиция. Днем – послеобеденный сон (ясное дело, после ночных бодрствований все днем спали, как убитые; молодняк специально приводили к нам в барак, чтобы они полюбовались как большие дяди (в их, конечно, понимании) дрыхнут, как сурки, без всякого на то принуждения.) Вечером – или наш концерт (что бывало нечасто), или дискотека, или кино. Ночью – фотолаборатория, где действительно приходилось много чего проявлять и печатать, чтобы начальник ключи от нее не забрал.
Поэтому все члены ансамбля "Птеродактиль" просто купались в лучах обожания поклонниц, использую их любовь не без пользы для себя: рубашечку постирать-погладить, сбегать куда-нибудь чего-нибудь принести и так далее. Один я был гордым рыцарем, принадлежащим только Людке. Это, конечно, в те дни, когда мы с ней не ссорились. А когда ссорились, я выбирал первую попавшуюся поклонницу и гордо дефилировал с ней по лагерю, вызывая зубовный скрежет у остальных парней и бешеный взрыв ревности у Людки. Собственно, на это и было рассчитано. Людка обычно выдерживала не больше пары часов, а затем подбегала к нашей парочке, шлепала мне по лицу газетой в знак примирения, шептала поклоннице, что ей отсюда следует немедленно исчезнуть со скоростью H 2 0 или E=MC 2 быстрее, чем она сейчас ее порвет, как Шарик фуфайку… После чего поклонница без звука удалялась, потому что все знали, что я – Людкин мужик. Каждая из них надеялась, что в какой-то момент Людкина обида превысит ее ревность, но этого никогда не происходило.
Но в этот раз я испортил Толяну всю картину. Как только он начал свой гитарный перебор и пустил первую летнюю слезу, я спустился со сцены, величественно прошел через весь зал, властно и очень корректно пригласил Людку на танец (у нас как раз кино показывали из жизни английских лордов, и я потом чуть ли ни неделю отрабатывал движения.) Девчонки уже обзавидовались все, но я сделал больше! Когда мы с Людкой вышли на середину зала, я небрежным движением поднял ее на руки и стал танцевать с ней на руках (это была моя личная идея; ни в каком фильме я такого не видел.) Вот тут от восторга и зависти взвыли просто все: и девчонки, и парни.
Главное, вроде ничего особенного. Людка была очень миниатюрной и легкой, так что держать ее на руках особенного геройства не требовалось. Но жест был безусловно красивый. Кроме нас, кстати, никто танцевать так и не пошел. Толян, разумеется, почувствовал, что первый раз со времен премьеры песни в его исполнении зал не благоговейно смотрит на него, внимая божественному голосу и мелодичному гитарному перебору, а смотрит на меня с Людкой, бешено завидует и шушукается. На Толяна же никто не обращал внимания, так что он был простым звуковым сопровождением. Слеза-то у него в глазу вскипела, но не от неземных чувств и радости, а от предвкушения того, что он со мной сделает после концерта. Но прерывать песню было нельзя, поэтому Толян пел, а мы с Людкой танцевали.
Когда до моего вступления оставался один припев, я осторожно поставил Людку на ноги, вежливо придерживая за локоток довел ее до стула, поцеловал ручку, произнес великосветским голосом: "Прошу извинить, но сейчас мое вступление", после чего поднялся на сцену, сел за барабаны, поднял палочки и… грянул финал песни. Честно говоря, даже у меня самого в груди стало несколько тесно от восторга, который я сам у себя вызвал. Чего уж говорить о Людке и всех остальных.
С Толяном, конечно, был длинный разговор. Но его претензии были смехотворны. Через некоторое время он и сам это понял. Впрочем, мне пришлось обежать три-четыре круга вокруг лагеря, объясняя это все Толяну, который несся за мной с кирпичом… Но в конце концов голос разума восторжествовал, тем более, что кирпич все-таки пролетел мимо меня и разбился об забор. Хотя мне пришлось Толяну дать слово, что больше я себе не позволю подобных эффектных действий во время его сольного выступления. На том и договорились.
Но Толяну все равно не повезло. Я-то больше таких жестов не делал (не хотелось смазывать впечатление), а вот Колян решил повторить "подвиг Васи Пупкина" (как это называли в лагере) на следующем выступлении. Излишне говорить, что подобные вещи нельзя повторять даже в том случае, если они получаются, как следует. А у Коляна все пошло вкривь и вкось. Дождался он Толяновой песни, спрыгнул со сцены и побежал приглашать на танец свою Юльку.
Но во-первых – он забыл, что Юлька была с ним в жуткой ссоре, так как он вчера не пустил ее на репетицию (по распоряжению Толяна, но женщины же не вникают в подобные тонкости), поэтому она категорически отказывалась идти с ним танцевать, так что Коляну пришлось ее тащить волоком, что сразу несколько смазало впечатление. Во-вторых – и это самое главное – Юлька была довольно пухленькой девочкой, а Колян – примерно одной комплекции со мной, так что когда он Юльку попытался взять на руки, они немедленно грохнулись на пол, вызвав истерический смех в зале.
Колян хотел было ее поднять во второй раз, но красная от злости Юлька смазала ему по физиономии, публично обозвала нехорошим словом и убежала куда-то по направлению к лесу. Так что Коляну под хохот в зале пришлось подниматься на сцену и ждать финала песни, чтобы вступить вместе со мной. Но и тут ему не повезло. Взял он свою бас-гитару, положил руки на струны и стал представлять, как встретит Юльку и даст ей по голове… Вот так в задумчивости за струну и дернул, в самый что ни на есть мелодичный пик Толяновой песни. Ну тут ему полный аншлаг и пришел. Толян схватил свою гитару и прямо на сцене стал превращать ее в ударный инструмент с помощью Коляновой головы.
Вот такие дела. Кошмар, в общем. А Людка до сих пор тащится от того вечера. Собственно, ничего особенного после этого не произошло. Кроме заключительного вечера и окончания нашей любви с Людкой. Но об этом я уже дома напишу. Осенью.
15 сентября: Сегодня опять проснулся от звука папиковой электробритвы. Ну, думаю, снова будильник проспал. Потому что это у моего ненаглядного родителя манера такая: если я через 10 минут после звонка будильника не встаю, он начинает бриться не обычным станком, а электробритвой. Знает, хитрый предок, что мне звук электробритвы напоминает бормашину, и я от этого кошмара сразу же просыпаюсь, как говорится, в холодном поту, а рука – в горшке. И ничего я с этой манерой поделать не могу. Отец, все-таки, как ни крути. Хотя мамик говорит, что она в последнее время в этом сомневается.
Кстати, думаете я не пробовал папика отучить от подобных нелегитимных средств моей побудки? Пробовал, еще как. Как-то раз в субботу папик долго не вставал, потому что вернулся домой под утро после своего покера. Я, недолго думая, вытащил из своей комнаты колонки от аудиоцентра, поставил их перед дверью и врубил "Мотли Крю" на всю катушку. Папик вскочил, заорал, как резаный: "Шухер! Землетрясение! Мамик, спасай Васю и баксы!", выскочил из комнаты, но тут увидел колонки и мою довольную физиономию…
Вот так всегда! Снова конфликт отцов и детей. Я даже не успел намекнуть, что меня лучше будить именно таким образом, вместо этой чертовой электробритвы, как папик забежал в мою комнату, выдрал CD-диск из магнитофона и затоптал его ногами, как дед Мазай зайца на завтрак (мы-то теперь знаем, что дед Мазай, которого в народе давно называют дед Мастдай, вытаскивал зайцев из реки с помощью багра, так что кроме как на жаркое они больше ни на что не годились).
Обидно, честное слово. Уж лучше бы он меня съездил, как обычно, каким-нибудь журналом, типа "Плейбоя". Зачем же хорошую музыку портить? У меня теперь этот диск вместо "Мотли Крю" выдает что-то похожее на Женю Осина, измученного двухмесячным запоем. Нельзя так к музыке относиться. Какой пример он подает молодому поколению в моем лице?
Ладно, что-то я отвлекся. Короче, просыпаюсь совершенно озверевший от этой чертовой электробритвы и, не продирая глаза, ползу на кухню. Смотрю, на улице еще темно, а папик задумчиво стоит в ванной и бреет зеркало. Увидел меня, посмотрел отсутствующим взглядом и говорит: "Простите, вы не подскажете, остановка метро "Сокол" скоро будет?" Ну, думаю, допился папик до водоплавающих велосипедистов. Сейчас ему мамик задаст. И как накаркал! На звуки бритвы выползает мамик с утренним обходом кухни, увидела эту картину, только открыла рот, как вдруг папик говорит:
– Пардон, мадам, мы с вами никогда не встречались в ночном клубе "Запеканочка"?
– Я тебе сейчас устрою запеканочку, – отвечает мамик, наматывая на руку полотенце. – Я тебе сейчас и запеканочку, и по затылочку, и все волосы тебе выдеру, несмотря на то, что уже почти ничего не осталось…
Я-то знаю, чем заканчиваются подобные встречи двух близких друг другу людей, поэтому отправился в свою комнату, чтобы вернуться раунду к пятому, не раньше.
Времени, между тем, было чуть меньше шести утра. Делать нечего – ну просто абсолютно. Уроки я все сделал, точнее, не сделал, еще вчера, музыку в такую рань слушать не хотелось, завтрак ждать смысла не было, потому что пока еще мамик нежно поговорит с папиком на предмет ночной пьянки, пока его протрезвит ласковым похлопыванием по всем частям тела полотенцем… Короче говоря, плюнул я на все и отправился шляться вокруг школы. Утренние прогулки, как говорят врачи, полезны для здоровья.
Пришел, хожу, гуляю. Вдруг смотрю – неподалеку нарисовалась до боли знакомая физиономия.
– Ба! – говорю. – Это же сам Анатолий Непокоренных, знаменитый руководитель известнейшей группы "Птеродактили"!
– Здорово, Пупкиндзе, – отвечает маститый руководитель. – Ты чего приперся в такую рань?
– А ты чего?
– Что у вас, барабанщиков, за манера – отвечать вопросом на вопрос? – недовольно морщится Толян.
– А что у вас, руководителей, за манера – вопрошать вопросом в ответ на мой вопрос, обращенный к твоему вопросу? – парирую я.
– Шустрый ты стал, Васек, – говорит Толян с какой-то завистью. – Небось, скоро меня с поста руководителя свергнешь.
– Да не бойся ты, – успокаиваю его я. – Никто на твои пожухшие по осени лавры руководителя не претендует.
– Это правильно, – удовлетворенно говорит Толян. – Потому что я жесток и страшен в подавлении народных бунтов. Прям, как Иван Грозный и Петр Первый в одном лице. Расстреляю из рогатки сначала всех через одного, потом каждого оставшегося второго, после чего наберу команду профессионалов. Короче, ты чего так рано заявился?
– Дома конфликт у олдов небольшой случился, – нехотя говорю я. – А под звуки разбиваемых тарелок спится как-то не очень. Плохие сны снятся. А ты чего в такую рань?
– Дело у меня, – отвечает Толян и сморщивает невероятно таинственную физиономию. – Хочется геройской славы.
– Это в каком смысле?
– В прямом. Ты что, не знаешь про все эти взрывы в Москве?
– Ну, знаю. А что?
– Думаешь, что нашей школе ничего не грозит?
– Может и грозит, – соглашаюсь я. – Хорошо бы, конечно, чтобы она нафик взорвалась, но чтобы людей там никого не было. Еще хорошо бы туда дневник успеть подложить. Вот тогда лафа будет.
– Странный ты парень, Пупкидзе, – говорит Толян и смотрит на меня как-то нехорошо. – Тебе толкуют о том, что можно реально прославиться, а ты все несешь какую-то чушь, как малолеток: школа взорвется, дневник сгорит… Тьфу!
– Ну а ты что предлагаешь? – не выдерживаю я. – Объясни толком.
– У нас наверняка в подвале заложена бомба, – шепотом говорит Толян. – Я вчера видел две подозрительные личности, которые крутились вокруг подвала. Они еще внутрь заходили…
– Да брось ты, – говорю. – У нас же подвал опечатан.
– Ага, опечатан… Они эту бумажку сняли, зашли внутрь с каким-то ящиком, а потом бумажку обратно тем же клеящим карандашом и приклеили. Ты же знаешь эти карандаши западные. Ими что клей, что не клей – результат один.
– Помню, – отвечаю. – "Glue pen" называется. Чистый глюпень, это ты прав. Я им один раз дневник разорванный склеивал. Дня два. Четыре карандаша извел, а как папик его в руки взял, он сразу и развалился, как игра у Спартака во втором тайме.
– Что ты опять про свои дневники? – сердится Толян. – Тебе о деле говорят. Короче, надо отправляться в подвал, обнаружить бомбу и сдать ее правоохранительным органам. Понял?
– Можно и не сдавать, – говорю я. – Мы ее лучше спрячем. Мало ли что… Перед новым годом будут полугодовые контрольные, так что может и пригодиться.
– В общем, это мысль, – задумчиво говорит Толян. – Хотя и неправильная. Потому что когда мы обнаружим бомбу, придется сдать ее органам. Чтобы после этого о нас во всех газетах написали, мол, героические школьники спасли родной город. Типа, любимый город может спать спокойно и все такое прочее. А мы в многочисленных интервью дадим рекламу своему ансамблю. Теперь въехал?
– Со всей дури, – отвечаю я.
– Барабанщик Пупкин к подвигу готов? – командирским голосом спрашивает Толян.
– Ясный пень! – бодро отвечаю я, и мы отправляемся в подвал.
На двери, как я и говорил, висела табличка, опечатывающая вход в подвал. Впрочем, хорошо было видно, что ее уже отлепляли и приклеивали обратно.
– Отрывай, – скомандовал Толян.
– Почему я?
– Потому что ты подчиненный. А я – командир операции, – объяснил Толян.
Что и говорить, у Толяна начальнико-увиливательная жилка была просто в крови. Правильно мы его руководителем выбрали. Хотя нет, путаю. Это он сам себя руководителем назначил. Ну, тем более…
– Пупкин, – нетерпеливо сказал Толян. – Вот сейчас как раз самое время мировые проблемы решать. Ты чего задумался, как карась перед пробой червячка?
– А если на бумажке останутся мои отпечатки пальцев? – спросил я сурово.
– Не останутся, – авторитетно ответил Толян. – Мы их сразу сотрем. Я это в каком-то фильме видел.
– Ну ладно, – сказал я и аккуратно отклеил бумажку.
– Вот и все, а ты боялась, – прокомментировал Толян. – Только вешалка сломалась.