– Давай, уж, командир, – недовольно сказал я. – Вступай на вражескую территорию. Командиры не только приказы отдавать должны. Они обязаны первыми грудью встречать опасность.
– Если командир будет первым грудью встречать опасность, – терпеливо объяснил Толян, – то на каждого солдата придется по пять-десять командиров заводить. Эдак никаких народных денег не хватит.
– Ты что, хочешь сказать, что я за тебя все закоулки в подвале должен обшарить? – возмутился я.
– Ну почему это все? Семь-восемь, не больше. Больше там просто нет.
– Да ну тебя, – сказал я и вошел в подвал.
Из-за двери послышался голос Толяна:
– Ну что, Пупкис, бомбу там не видать?
Я сначала решил не откликаться, потому что Толян уже обнаглел – дальше некуда. Но потом подумал, что хорошо бы его немножко разыграть. Поэтому внимательно обозрел подвал, нашел какую-то старую доску, взял ее, дико заорал и с размаха грохнул доской по пустой железной бочке, которая стояла недалеко от двери. В помещении подвала звук получился такой громкий, что казалось – взорвалась небольшая бомба. Толян за дверью затих. Я ждал.
– Пупкин, – раздался из-за двери голос Толяна (он так, зараза, и не вошел). – Вася! Василий! Ты живой?
Я молчу и только посмеиваюсь про себя.
– Васек, ну не молчи! Тебя ранило? – продолжал завывать Толян.
Я стою и жду. Интересно, что Толян собирается делать?
– Может за помощью побежать? – раздумывает Толян вслух. – Нет, не пойдет. Если Васек подорвался, тогда надо сматываться и рот на замок, а то мне люлей надают и точно из школы выгонят.
После этого минуты на две воцарилось молчание, затем дверь чуть-чуть приоткрылась и в ней показался нос Толяна. Тут я не выдержал и ка-а-а-ак отвешу ему по носу здоровенную плюху, чтобы друга не предавал.
– Ай, – взвизгнул Толян, добавил две-три ненормативные, как говорит училка русского, лексики, упал на спину и затих.
Я выглянул за дверь. Лежит, красавец. Раскинул руки и лежит. Типа умирает.
– Как умирается? – интересуюсь я.
Толян открыл глаза, посмотрел мутным взором и говорит: – Васек! Так ты – живой!
– Ага, – отвечаю. – Только немного ранен осколком вражеской бомбы.
– А почему не откликался, когда я тебе звал? – тем же слабым голосом спрашивает Толян.
– Занят был, – объясняю я. – Ремонтировал поломанный в процессе взрыва часовой механизм.
Тут до Толяна начинает что-то доходить.
– Так это ты нарочно? – рычит он, и в глазах начинают появляются признаки коровьего бешенства.
– Разумеется, – спокойно говорю я. – Ты же меня подставил в чистом виде. Решил моими руками героем стать.
– И по носу, – не слушая меня спрашивает Толян, – тоже ты меня треснул?
– Ну типа того, – признаюсь я.
Толян взмывает вверх, как пантера и летит по направлению ко мне. Но я успеваю захлопнуть дверь подвала, поэтому Толян врезается в дверь и опять произносит всякую ненормативную лексику. Тоже мне граф Толстой нашелся.
Стою за дверью. С другой стороны сопит Толян и явно обдумывает планы мести.
– Слышь, командир, – говорю я бодро. – Мы бомбу собираемся искать, а то скоро школа откроется?
– Боец Пупкин, – командует Толян. – Приказываю открыть дверь! Быстро!
– Мне нужны гарантии безопасности, – твердо говорю я, вспоминая какую-то передачу по телевизору.
– Гарантии будут, – железным голосом отвечает Толян. – Ты главное открой.
– Мне нужны гарантии до, а не после, – по-прежнему твердо говорю я, потому что Толяну мне по шее надавать – как нефиг делать. Уж больно он мясистый.
– Ладно, Пупкин, открывай дверь, – говорит Толян уже спокойным голосом. – Больно бить не буду. Обещаю.
Я открываю дверь. Входит Толян. Молча смотрит на меня, затем вынимает из кармана мою кепочку и резко натягивает на голову так, что она, по-моему, аж до талии натянулась.
– Зачем же кепочку портить? – обижаюсь я, еле-еле стягивая убор с головы. – Мне ее папик из Флоренции привез.
– Да пусть хоть из Фигенции он тебе ее притаранил, – Толян орет так, что я аж моргаю с удвоенной частотой. – Ты знаешь, что я чуть не описался, когда у тебя тут бомба взорвалась?
– Серьезно? – приятно поражаюсь я. – Ну это еще не страшно. Главное, чтобы не обкакался.
– Нет, я тебя сейчас точно убью, – говорит Толян и опять тянет ручонки к моей замечательной кепочке.
– Кепку – не трожь! – ору я страшным голосом, как вдруг в дальнем углу что-то с шумом зашевелилось.
Тут мы оба чуть не описались и даже еще чего пострашней… Между тем, из мусора в углу выполз песик школьного сторожа, которого звали не то Водяра, не то Портвейн (у сторожа с фантазией было плоховато).
– Во, блин, – с шумом выдохнул Толян. – Это ж надо так напугать. Я уж думал, что все. Чеченцы.
– Портвик, Портвик, на-на-на, – позвал я, и пес доверчиво подбежал к нам.
– Давай его заставим бомбу искать, – предложил Толян. – Я слышал, что саперы часто собак используют.
– А что? Мысль! – согласился я взял Портвейна за морду и сказал: – Слышь, Портвейн. Ищи бомбу. Бомбу ищи.
– Дурак ты, Пупкин, – сказал Толян недовольно. – Кто же так собакой командует? Ей надо специальную команду давать. Типа там "тубо" или "аборт".
– "Фас"! – неожиданно родилось у меня громким криком.
Тут пес немедленно вцепился Толяну в штанину и громко зарычал.
– Шухер! – заорал Толян. – Тьфу, нет. "Кака!" Тоже нет. "Фу", – наконец вспомнил он, и пес, как ни странно, отпустил.
– Видал? – сказал я довольно. – Слушается.
– С тебя, между прочим, новые штаны, – горестно заявил Толян, осматривая повреждения в своей мануфактуре.
– Это еще почему?
– А кто ему "Фас" скомандовал? – заорал Толян, и пес снова вцепился ему в штанину, только уже в другую.
"Фу-у-у-у-у"! – заорали мы дружно, пес испугался, выпустил штанину и убежал через полуоткрытую дверь.
– Кранты, – сказал Толян. – Нету у меня больше штанов. Теперь меня девушки совсем любить не будут.
– Да ладно тебе расстраиваться, – утешил его я. – Подумаешь, девушки. Ничего в них хорошего нет. Помнишь, что у меня с Людкой на последнем вечере произошло?
– Тебе легко говорить, – плачущим голосом сказал Толян. – Ты все испытал. А я всю жизнь мечтал быть знатным ловеласом, а стал простым хулиганом. А сейчас из-за тебя, – тут он вспомнил свои обиды и снова на меня замахнулся, – я последних крутых штанов лишился.
– Толян, – решительно сказал я. – Ради мира в ансамбле я на все готов. Дарю тебе мою кепочку, хотя я без нее – как без рук.
– Что, правда? – не поверил Толян.
– Чтоб я сдох, – подтвердил я.
Толян осторожно взял кепочку, примерил, но у него голова была раза в два больше, чем у меня, поэтому смотрелась кепка на нем… как бы сказать… несколько необычно.
– Ну? – спросил Толян, красуясь.
– Да офигеть просто!
– Точно?
– Вылитый Майк Тайсон в кепке!
– Опять издеваешься, – сказал Толян, но уже без обиды.
Кепка ему явно нравилась.
– Короче, командир, – сказал я. – Пошли в темпе бомбу искать, а то времени совсем не остается.
Толян осторожно положил кепку в карман, и мы пошли исследовать подземные помещения. Подвал, кстати, был совсем небольшой. Точнее, большой, но остальные комнаты были закрыты на здоровущие железные двери, которые нам никак не открыть.
– Бомба! – внезапно закричал Толян и показал дрожащей рукой на ящик, который виднелся в одном из углов.
"– Всем оставаться на своих местах и положить руки за голову! – раздался внезапно громовой голос. – При попытке применения силы – стреляем без предупреждения. Шаг в сторону расценивается как побег!"
– Ой, – сказал Толян. – Кажись, пыждец пришел…
– Не ругайся, – тихонько попросил я.
– Я не ругаюсь, – шепотом ответил Толян. – Это так поляки говорят.
Мы осторожно обернулись и увидели в проеме двери человека в камуфляжной форме, с автоматом наперевес и с мегафоном.
– Бросить оружие! – скомандовал человек в мегафон все тем же мерзким громовым голосом.
– У нас нет оружия, – мрачно ответил Толян.
– Вывернуть карманы! – раздалось из мегафона.
Мы вывернули карманы. На пол посыпались всякие ключи, брелочки, винтики и кассеты.
– Выходить по одному, – скомандовал человек и скрылся за дверью.
– Что делать будем? – спросил Толян.
– Выходить, конечно, – ответил я. – А какие у нас варианты?
– Может сделаем так, что ты меня заложником взял? – предложил Толян. – Нас пропустят, а потом сбежим.
– Давай лучше наоборот – ты меня в заложники возьмешь, – ответил я.
– Ну вот еще! – заспорил было Толян, но в это время из-за двери нам сообщили, что если мы через секунду не выйдем, то нам бросят гранату в подарок. На вечное, так сказать, пользование.
Что было делать? Ничего не сделаешь. Мы положили руки за голову и медленно вышли наружу. Там, вопреки моим ожиданиям, торчали два солдата с автоматами и наш сторож Никитич. А я-то уже думал, что у дверей уже собралась вся школа во главе с директрисой…
– Ну что, террористы, – сказал один солдат, – ложитесь на землю вниз лицом. Придется подождать, пока саперы подъедут.
– Мы не террористы, – заявил Толян. – Мы местные школьники. Типа учащиеся.
– А чего тогда в пломбированном подвале делали? – спросил солдат. – Сами же знаете, какая сейчас обстановка.
– Так мы бомбу искали, – сказал я. – Вчера у подвала две подозрительные личности шлялись. Нарушили пломбу и заходили в подвал с ящиком.
При этих моих словах сторож заметно оживился.
– Мы этот ящик обнаружили, – продолжал я. – Больше там подозрительного ничего нет. Один мусор.
– А… – начал мычать сторож.
– Чего тебе? – обернулся к нему солдат.
– Дык, эта, – ответил сторож. – Мой это ящичек, гражданин начальник, уж не обессудьте. Прятать больше негде, а то директриса – сами, это, понимаете. Никаких припасов не сделаешь.
– Ну и зачем ты бомбу в подвале прячешь? – поинтересовался солдат.
– Какую бомбу, товарищ генерал (солдат по званию был сержантом)? – возмутился сторож. – Водка это! У меня приятель грузчиком работает. Ну, знаете, они там бой посуды делают в течение месяца. Вот ящичек и накапливается. Мы его здесь прячем, а потом употребляем. Под закуску, вы не подумайте чего такого…
– Зачем вам битая посуда? – все еще не понимал солдат.
– Так она ж сверху битая, – объяснял сторож. – Горлышко аккуратненько надбивается, осколки сдаются, а посудина затыкается тряпочкой.
– А если осколки попадут? – заинтересовался второй солдат.
– Так мы ж через марлечку наливаем! – торжествующе объяснил сторож.
– Да-а-а-а, – расстроился первый солдат. – Дела. А мы-то думали, что сейчас обезвреживание бомбы произведем. Отпуск бы домой получили…
В этот момент с шумом подъехала какая-то военная машина, и из нее выскочили два человека в спец-костюмах.
– Ну, – сказал первый из них. – Где тут бомба? Давайте скорее обезвреживать, а то нам еще на один объект надо.
Первый солдат начал путано объяснять саперу ситуацию, а второй тем временем побежал за ящиком.
– Да-а-а-а, – протянул сапер печально, когда уяснил суть происшедшего. – А я-то думал, что сейчас обезвреживание произведем. Два дня выходных бы получили.
Тут он посмотрел на ящик с надбитыми бутылками, который был вытащен на свет божий вторым солдатом, после чего явно принял какое-то решение.
– Всем слушать сюда! – скомандовал сапер. – Перед нами подозрительный объект, который должен быть уничтожен.
Сторож умоляюще замычал.
– Ввиду близости к объекту школьного здания, – продолжал сапер, не обращая на сторожа ни малейшего внимания, – объект должен быть вывезен на полигон, где и будет произведено его уничтожение. Вы все, – тут он кивнул солдатам и нам, – получите благодарности за обнаруженное взрывное устройство. Вот мои координаты и телефоны, – он дал первому солдату какую-то бумажку, – я все подтвержу вашему начальству. Все ребята. Удачи. Благодарю за службу!
С этими словами саперы подхватили ящик и затащили его в машину, по-прежнему не обращая внимания на сторожа, который умоляюще протягивал к ним руки.
– Э-э-э-э, служивый, – промычал сторож, но машина завелась и уехала, обдав нас водой из лужи.
– А ты, папаша, лучше бы молчал, – ласково сказал ему сержант. – Если бы не сапер, ты не только с работы полетел, а сразу в кутузку угодил бы за нарушение опечатанного помещения. Слышь, Димон, – обратился он к своему напарнику, – давай начальству по рации сообщай, что мы, – тут он посмотрел на нас, – с помощью двух отважных школьников обнаружили взрывное устройство, которое быстро было обезврежено благодаря нашим четким и умелым действиям.
– Дык, – снова начал было сторож, но сержант ему быстро сказал, поигрывая автоматом: – Слышь, папаша, ты бы не отсвечивал тут. А то вдруг случится самопроизвольное срабатывание боевого оружия. Сам виноват, нефига было в подвал опечатанный лазить. Шуруй отсюда, чтобы я тебя больше не видел.
Сторож скривился и отправился куда-то в сторону входа. Мне его даже жалко стало.
Уф-ф-ф. Утомился я это все записывать. Что дальше было? Дальше понаехало всякое начальство и журналисты. Нас стали фотографировать и брать интервью. Прям все, как Толян и планировал. Все-таки он голова, хотя с некоторой придурью. Вот только одно обидно: мы столько раз упоминали в интервью наш родной ансамбль "Птеродактиль", а отовсюду это вырезали. Обидно, да? Зато на следующий день была торжественная линейка, где директриса объявила, что мы с Толяном – гордость школы! А сторож, бедняга, выговор получил. Потому что не он бомбу обезвредил. Эх, знали бы они, что сторож эту бомбу обезвредил бы с бо-о-о-о-ольшим удовольствием…
20 сентября: Наконец-то я собрался рассказать о том, что было у нас в летнем лагере в последние дни лета.
Надо сказать, что ансамбль "Птеродактиль" в те дни совсем распустился. Не то чтобы самораспустился, но репетиции как-то не складывались. Некогда было репетировать. Я был занят печатанием фотографий и нежной дружбой с Людкой, Толян завел себе зазнобу среди кухонного состава и пропадал у них в бараке целыми днями. Колян неожиданно получил острый приступ мании величия и теперь совершенно серьезно считал, что "Птеродактиль" – это он один, поэтому наш басист целыми днями шлялся по центральной площади лагеря, делая вид, что обдумывает очередную гениальную песню. Кстати, за все это время он придумал только одну единственную песню, которую мы исполняли. А дело было так.
Приходит как-то Колян на репетицию весь какой-то раздутый от гордости и сознания собственной важности. Толян, понятное дело, на Коляна не обратил ни малейшего внимания, а просто вел репетицию так, как обычно. Колян поначалу крепился и ничего не говорил, но затем не выдержал и во время очередной песни стал методично дергать за открытую первую струну своей бас-гитары, придавая песне совершенно новый и даже какой-то психоделический колорит. Толян остановил репетицию и спросил:
– Але, Колян. Это что – твоя гениальная находка для этой песни, или ты просто что-то хочешь сказать?
Колян подтвердил, что у него есть важное сообщение.
– Ну, – сказал Толян, – выкладывай, не томи. Нам репетировать надо.
– Я… это… – сказал Колян.
– Ну же, изверг! Рожай быстрее! – торопил сего Толян. – Если тебе нужна стимуляция электричеством – сунь палец в розетку. А Васек тебе анестезию тарелкой по голове сделает.
– Да что ты меня торопишь? – возмутился Колян. – Важное сообщение, между прочим.
Толян понял, что если Коляна сейчас торопить, то от него никогда ничего дождешься, поэтому замолчал, сел на стул и показал жестом, что полностью готов слушать.
– Я… я… я песню сочинил, вот, – гордо сказал Колян и остановился как бы в ожидании оваций.
Оваций, между тем, не последовало. Дело в том, что мы уже пели несколько наших песен, которые сочинил Толян. Причем Толян не делал из факта своего сочинительства какого-либо шоу. Просто приходил на репетицию, напевал очередную свою поделку, подыгрывая себе на гитаре, а потом мы вместе перекладывали это все на электроинструменты. Стихи у Толяна были так себе, тем более, что он не сильно дружил с русским языком, но песенки получались довольно ритмичные и народу нравились. Многие даже думали, что это не наши сочинения, а какого-нибудь известного ансамбля.
– Ну раз сочинил, – рассудительно сказал Толян, – тогда давай пой. А мы послушаем и решим – подойдет или не подойдет.
– Как это "не подойдет"? – возмутился Колян, холодея даже от намека на подобную несправедливость. – Твои песни почему-то все подходят. А моя, видите ли, не подойдет.
– Во-первых, – объяснил Толян, – никто не запрещает обсуждать мои песни. Во-вторых, может быть ты ее все-таки споешь, а то пока не очень понятно, что мы вообще обсуждаем.
Колян насупился, достал какую-то тетрадку, взял гитару, долго пристраивал тетрадку с гитарой у себя на коленях и, наконец, запел… Песенка была, прямо скажем, так себе. Какой-то невнятный текст о том, что, дескать, "снова нас судьба зовет в дорогу" и "придется все начать с нуля". А припев – так вообще демонический, причем повторялся он раз двадцать:
Ноль – не провал.
Ноль – не предел.
Ноль есть начало всех наших дел.*
Наконец, Колян допел до конца. Воцарилась глубокая поэтическая тишина. Толян внимательно смотрел Коляну в глаза. Тот занервничал. Потом жалко улыбнулся и дрожащими губами спросил:
– Ну?
– Знаешь, Колюнь, – ласково сказал Толян, продолжая все так же пристально смотреть на басиста, – этот кошмар я не буду исполнять даже под угрозой совместного концерта с Димой Маликовым.
На мой взгляд, Толян был излишне резок. Конечно, Колян принес явную лабуду, но и у Толяна тоже были не шедевры.
– Толь, – сказал я из-за своих барабанов. – А почему бы и не сыграть это дело? Слова, конечно, не фонтан, но песенка довольно ритмичная. Пускай народ попрыгает.
– Что? Попрыгает? – вдруг заорал Толян. – Мы что – ансамбль для прыгалок, что ли? Мы – музыкальный коллектив с уже устоявшимися традициями! Я и не позволю менять эти традиции в угоду какой-то попсе!
– Что? – в свою очередь заорал Колян. – Это я-то попса!
– Именно! – продолжал орать Толян. – Именно ты – и есть попса! Ноль, блин, не провал, ноль, блин, не предел! Иди математику учить, Пушкин.
Колян аж задохнулся от возмущения.
– Вот так значит? – тихо сказал он. – Я, значит, фиговый поэт, а ты у нас – Роберт Евтушенкович Лермонтов? Да ты прочитай, что сам пишешь! Народ, когда под этот кошмар танцует, себе все мениски вышибает.
– А что я пишу? – в запальчивости спросил Толян.
– Вот, пожалуйста, – ответил Колян. – Читаю:
В последний путь корабль провожая,
Моя душа без умолку поет.
И берега печально покидая,
Мой бриг пустынный в даль плывет.
– И что? – довольно спросил Толян. – Какие будут претензии? Чудесные и очень лиричные строки. Правда, Васек? – обратился он ко мне.
Я неопределенно хмыкнул.
– Толян, – язвительно спросил Колян. – Ты вообще в курсе, что такое – последний путь?
– Ну, это когда кто-нибудь куда-нибудь уходили или уплывает и больше не вернется, – объяснил Толян.
– Ну да, – согласился Колян. – Последний путь – это уход в могилу.
– Да? – удивился Толян.
– Именно, – подтвердил Колян. – У тебя корабль со всей командой и корабельной собачкой Жучкой отправляется в могилу (то ли в водоворот попадут, то ли о скалы разобьются), а у тебя, поэта, что происходит? У тебя, блин, "душа без умолку поет"! Чему ты радуешь, дубина? Тому, что корабль утопнет со всей командой? Это, по-твоему, хорошие стихи?
– Ну, – замялся Толян, – почем ты знаешь? Может быть, моя душа без умолку скорбит…
– Так и написал бы – "моя душа без умолку скорбит". Но она у тебя поет – "Ля-ля, ля-ля-ля, наш корабль утопнет! Какое счастье!"
– Откуда ты знаешь, что имеет в виду моя душа? – в запальчивости начал было Толян, но потом притих и честно признался: – Под "скорбит" рифма не подходила.
– Вот видишь, – сказал Колян. – А сам мои стихи критикуешь. Потом, думаешь, у тебя это единственный ляп?
– Да я просто уверен, – гордо ответил Толян. – Все остальные стихи – просто класс! Мне девчонки говорили. Они их даже в альбом записывают и перечитывают.
– Девчонки на твои длинные волосы и мечтательную физиономию во время пения реагируют, – объяснил Колян. – Ты им хоть "Чижик-пыжик" пой, все равно в альбом будут записывать и рыдать по ночам, вспоминая твои закатившиеся глаза.
– Так, – прервал его Толян, которому эти слова были явно неприятны. – Хочешь критиковать – критикуй. Только по делу. А бессмысленные наезды мне не нужны. Я за это и в зуб могу дать. Так и быть, сегодня первый и последний раз разрешаю наводить тень на мою поэзию и обещаю, что останешься без увечий. Но только сегодня.
– Вот, пожалуйста, – продолжал Колян, который настолько раздухарился, что уже не обращал никакого внимания на подозрительные стальные нотки, которые появились у Толяна в голосе. – Берем еще одну песню. Слушаем припев:
– Тебе не кажется выражение "светлый от света" несколько неудачным? – поинтересовался Колян.
– Нет, – язвительно ответил Толян, еле сдерживая захлестывающие его волны гнева. – Я считаю это выражение исключительно удачным, господин Белинский. Я лично считал бы весьма неудачным выражение "темный от света", мистер критик. А вот "светлый от света" я считаю выражением удачным и очень логичным. Вы поняли?
– Ага, ага, – веселился Колян. – Весьма удачная находка. "Светлый от света", "красный от краски", "мокрый от мокроты", "зеленый от зеленки". У вас впереди большое будущее, господин поэт!
Этого издевательства Толян снести уже не мог, поэтому в Коляна сначала полетел медиатор, затем микрофон, а вслед за этими предметами на басиста ринулся сам глава нашего ансамбля. Колян, на его счастье, быстро смекнул, что Толян снова готов превратить свою гитару в ударный инструмент, поэтому быстро вскочил со стула и побежал прочь из клуба. Толян помчался за ним.
Вот такая была история с первой и единственной песней, которую написал Колян. Кстати, мы ее все-таки исполнили. Толян настиг Коляна где-то за территорией лагера, и они начали драться, подражая каратистам из фильма. В процессе драки Колян неправильно поставил блок раскрытой ладонью, и Толян абсолютно случайно сломал ему палец. Шуму было – на весь лагерь. Ну как же… Светские сплетни. Руководитель ансамбля из ревности сломал палец своему бас-гитаристу. Сенсация местного масштаба!
Разумеется, Толяну в качестве моральной компенсации пришлось исполнять этот чертов "Ноль не провал". Мы даже успели дать один концерт с этой песней. Надо было видеть Коляна, который играл на своей бас-гитаре с забинтованным пальцем на левой руке. Но он был безумно счастлив, что исполняют его песню, поэтому в тех местах, где не хватало сломанного пальца, прижимал струну носом. Кстати, этот номер имел бешеный успех.
Одно только расстраивало потом Коляна. Все были уверены, что "Ноль" написал Толян. И никак Колян не мог всех в этом переубедить.
Ладно, обо всем, что было дальше, напишу завтра.
[продолжение следует]
* Стихи Романа Чамкина и Игоря Белоусова
Copyright (э) 1999, Алекс Экслер, exler@exler.ru, http://exler.ru
Перепечатка в Интернете разрешается только с сохранением копирайта и со ссылкой на Exler.Ru
Публикация в офлайновых изданиях разрешается только после согласования с Экслером – exler@exler.ru
– Если командир будет первым грудью встречать опасность, – терпеливо объяснил Толян, – то на каждого солдата придется по пять-десять командиров заводить. Эдак никаких народных денег не хватит.
– Ты что, хочешь сказать, что я за тебя все закоулки в подвале должен обшарить? – возмутился я.
– Ну почему это все? Семь-восемь, не больше. Больше там просто нет.
– Да ну тебя, – сказал я и вошел в подвал.
Из-за двери послышался голос Толяна:
– Ну что, Пупкис, бомбу там не видать?
Я сначала решил не откликаться, потому что Толян уже обнаглел – дальше некуда. Но потом подумал, что хорошо бы его немножко разыграть. Поэтому внимательно обозрел подвал, нашел какую-то старую доску, взял ее, дико заорал и с размаха грохнул доской по пустой железной бочке, которая стояла недалеко от двери. В помещении подвала звук получился такой громкий, что казалось – взорвалась небольшая бомба. Толян за дверью затих. Я ждал.
– Пупкин, – раздался из-за двери голос Толяна (он так, зараза, и не вошел). – Вася! Василий! Ты живой?
Я молчу и только посмеиваюсь про себя.
– Васек, ну не молчи! Тебя ранило? – продолжал завывать Толян.
Я стою и жду. Интересно, что Толян собирается делать?
– Может за помощью побежать? – раздумывает Толян вслух. – Нет, не пойдет. Если Васек подорвался, тогда надо сматываться и рот на замок, а то мне люлей надают и точно из школы выгонят.
После этого минуты на две воцарилось молчание, затем дверь чуть-чуть приоткрылась и в ней показался нос Толяна. Тут я не выдержал и ка-а-а-ак отвешу ему по носу здоровенную плюху, чтобы друга не предавал.
– Ай, – взвизгнул Толян, добавил две-три ненормативные, как говорит училка русского, лексики, упал на спину и затих.
Я выглянул за дверь. Лежит, красавец. Раскинул руки и лежит. Типа умирает.
– Как умирается? – интересуюсь я.
Толян открыл глаза, посмотрел мутным взором и говорит: – Васек! Так ты – живой!
– Ага, – отвечаю. – Только немного ранен осколком вражеской бомбы.
– А почему не откликался, когда я тебе звал? – тем же слабым голосом спрашивает Толян.
– Занят был, – объясняю я. – Ремонтировал поломанный в процессе взрыва часовой механизм.
Тут до Толяна начинает что-то доходить.
– Так это ты нарочно? – рычит он, и в глазах начинают появляются признаки коровьего бешенства.
– Разумеется, – спокойно говорю я. – Ты же меня подставил в чистом виде. Решил моими руками героем стать.
– И по носу, – не слушая меня спрашивает Толян, – тоже ты меня треснул?
– Ну типа того, – признаюсь я.
Толян взмывает вверх, как пантера и летит по направлению ко мне. Но я успеваю захлопнуть дверь подвала, поэтому Толян врезается в дверь и опять произносит всякую ненормативную лексику. Тоже мне граф Толстой нашелся.
Стою за дверью. С другой стороны сопит Толян и явно обдумывает планы мести.
– Слышь, командир, – говорю я бодро. – Мы бомбу собираемся искать, а то скоро школа откроется?
– Боец Пупкин, – командует Толян. – Приказываю открыть дверь! Быстро!
– Мне нужны гарантии безопасности, – твердо говорю я, вспоминая какую-то передачу по телевизору.
– Гарантии будут, – железным голосом отвечает Толян. – Ты главное открой.
– Мне нужны гарантии до, а не после, – по-прежнему твердо говорю я, потому что Толяну мне по шее надавать – как нефиг делать. Уж больно он мясистый.
– Ладно, Пупкин, открывай дверь, – говорит Толян уже спокойным голосом. – Больно бить не буду. Обещаю.
Я открываю дверь. Входит Толян. Молча смотрит на меня, затем вынимает из кармана мою кепочку и резко натягивает на голову так, что она, по-моему, аж до талии натянулась.
– Зачем же кепочку портить? – обижаюсь я, еле-еле стягивая убор с головы. – Мне ее папик из Флоренции привез.
– Да пусть хоть из Фигенции он тебе ее притаранил, – Толян орет так, что я аж моргаю с удвоенной частотой. – Ты знаешь, что я чуть не описался, когда у тебя тут бомба взорвалась?
– Серьезно? – приятно поражаюсь я. – Ну это еще не страшно. Главное, чтобы не обкакался.
– Нет, я тебя сейчас точно убью, – говорит Толян и опять тянет ручонки к моей замечательной кепочке.
– Кепку – не трожь! – ору я страшным голосом, как вдруг в дальнем углу что-то с шумом зашевелилось.
Тут мы оба чуть не описались и даже еще чего пострашней… Между тем, из мусора в углу выполз песик школьного сторожа, которого звали не то Водяра, не то Портвейн (у сторожа с фантазией было плоховато).
– Во, блин, – с шумом выдохнул Толян. – Это ж надо так напугать. Я уж думал, что все. Чеченцы.
– Портвик, Портвик, на-на-на, – позвал я, и пес доверчиво подбежал к нам.
– Давай его заставим бомбу искать, – предложил Толян. – Я слышал, что саперы часто собак используют.
– А что? Мысль! – согласился я взял Портвейна за морду и сказал: – Слышь, Портвейн. Ищи бомбу. Бомбу ищи.
– Дурак ты, Пупкин, – сказал Толян недовольно. – Кто же так собакой командует? Ей надо специальную команду давать. Типа там "тубо" или "аборт".
– "Фас"! – неожиданно родилось у меня громким криком.
Тут пес немедленно вцепился Толяну в штанину и громко зарычал.
– Шухер! – заорал Толян. – Тьфу, нет. "Кака!" Тоже нет. "Фу", – наконец вспомнил он, и пес, как ни странно, отпустил.
– Видал? – сказал я довольно. – Слушается.
– С тебя, между прочим, новые штаны, – горестно заявил Толян, осматривая повреждения в своей мануфактуре.
– Это еще почему?
– А кто ему "Фас" скомандовал? – заорал Толян, и пес снова вцепился ему в штанину, только уже в другую.
"Фу-у-у-у-у"! – заорали мы дружно, пес испугался, выпустил штанину и убежал через полуоткрытую дверь.
– Кранты, – сказал Толян. – Нету у меня больше штанов. Теперь меня девушки совсем любить не будут.
– Да ладно тебе расстраиваться, – утешил его я. – Подумаешь, девушки. Ничего в них хорошего нет. Помнишь, что у меня с Людкой на последнем вечере произошло?
– Тебе легко говорить, – плачущим голосом сказал Толян. – Ты все испытал. А я всю жизнь мечтал быть знатным ловеласом, а стал простым хулиганом. А сейчас из-за тебя, – тут он вспомнил свои обиды и снова на меня замахнулся, – я последних крутых штанов лишился.
– Толян, – решительно сказал я. – Ради мира в ансамбле я на все готов. Дарю тебе мою кепочку, хотя я без нее – как без рук.
– Что, правда? – не поверил Толян.
– Чтоб я сдох, – подтвердил я.
Толян осторожно взял кепочку, примерил, но у него голова была раза в два больше, чем у меня, поэтому смотрелась кепка на нем… как бы сказать… несколько необычно.
– Ну? – спросил Толян, красуясь.
– Да офигеть просто!
– Точно?
– Вылитый Майк Тайсон в кепке!
– Опять издеваешься, – сказал Толян, но уже без обиды.
Кепка ему явно нравилась.
– Короче, командир, – сказал я. – Пошли в темпе бомбу искать, а то времени совсем не остается.
Толян осторожно положил кепку в карман, и мы пошли исследовать подземные помещения. Подвал, кстати, был совсем небольшой. Точнее, большой, но остальные комнаты были закрыты на здоровущие железные двери, которые нам никак не открыть.
– Бомба! – внезапно закричал Толян и показал дрожащей рукой на ящик, который виднелся в одном из углов.
"– Всем оставаться на своих местах и положить руки за голову! – раздался внезапно громовой голос. – При попытке применения силы – стреляем без предупреждения. Шаг в сторону расценивается как побег!"
– Ой, – сказал Толян. – Кажись, пыждец пришел…
– Не ругайся, – тихонько попросил я.
– Я не ругаюсь, – шепотом ответил Толян. – Это так поляки говорят.
Мы осторожно обернулись и увидели в проеме двери человека в камуфляжной форме, с автоматом наперевес и с мегафоном.
– Бросить оружие! – скомандовал человек в мегафон все тем же мерзким громовым голосом.
– У нас нет оружия, – мрачно ответил Толян.
– Вывернуть карманы! – раздалось из мегафона.
Мы вывернули карманы. На пол посыпались всякие ключи, брелочки, винтики и кассеты.
– Выходить по одному, – скомандовал человек и скрылся за дверью.
– Что делать будем? – спросил Толян.
– Выходить, конечно, – ответил я. – А какие у нас варианты?
– Может сделаем так, что ты меня заложником взял? – предложил Толян. – Нас пропустят, а потом сбежим.
– Давай лучше наоборот – ты меня в заложники возьмешь, – ответил я.
– Ну вот еще! – заспорил было Толян, но в это время из-за двери нам сообщили, что если мы через секунду не выйдем, то нам бросят гранату в подарок. На вечное, так сказать, пользование.
Что было делать? Ничего не сделаешь. Мы положили руки за голову и медленно вышли наружу. Там, вопреки моим ожиданиям, торчали два солдата с автоматами и наш сторож Никитич. А я-то уже думал, что у дверей уже собралась вся школа во главе с директрисой…
– Ну что, террористы, – сказал один солдат, – ложитесь на землю вниз лицом. Придется подождать, пока саперы подъедут.
– Мы не террористы, – заявил Толян. – Мы местные школьники. Типа учащиеся.
– А чего тогда в пломбированном подвале делали? – спросил солдат. – Сами же знаете, какая сейчас обстановка.
– Так мы бомбу искали, – сказал я. – Вчера у подвала две подозрительные личности шлялись. Нарушили пломбу и заходили в подвал с ящиком.
При этих моих словах сторож заметно оживился.
– Мы этот ящик обнаружили, – продолжал я. – Больше там подозрительного ничего нет. Один мусор.
– А… – начал мычать сторож.
– Чего тебе? – обернулся к нему солдат.
– Дык, эта, – ответил сторож. – Мой это ящичек, гражданин начальник, уж не обессудьте. Прятать больше негде, а то директриса – сами, это, понимаете. Никаких припасов не сделаешь.
– Ну и зачем ты бомбу в подвале прячешь? – поинтересовался солдат.
– Какую бомбу, товарищ генерал (солдат по званию был сержантом)? – возмутился сторож. – Водка это! У меня приятель грузчиком работает. Ну, знаете, они там бой посуды делают в течение месяца. Вот ящичек и накапливается. Мы его здесь прячем, а потом употребляем. Под закуску, вы не подумайте чего такого…
– Зачем вам битая посуда? – все еще не понимал солдат.
– Так она ж сверху битая, – объяснял сторож. – Горлышко аккуратненько надбивается, осколки сдаются, а посудина затыкается тряпочкой.
– А если осколки попадут? – заинтересовался второй солдат.
– Так мы ж через марлечку наливаем! – торжествующе объяснил сторож.
– Да-а-а-а, – расстроился первый солдат. – Дела. А мы-то думали, что сейчас обезвреживание бомбы произведем. Отпуск бы домой получили…
В этот момент с шумом подъехала какая-то военная машина, и из нее выскочили два человека в спец-костюмах.
– Ну, – сказал первый из них. – Где тут бомба? Давайте скорее обезвреживать, а то нам еще на один объект надо.
Первый солдат начал путано объяснять саперу ситуацию, а второй тем временем побежал за ящиком.
– Да-а-а-а, – протянул сапер печально, когда уяснил суть происшедшего. – А я-то думал, что сейчас обезвреживание произведем. Два дня выходных бы получили.
Тут он посмотрел на ящик с надбитыми бутылками, который был вытащен на свет божий вторым солдатом, после чего явно принял какое-то решение.
– Всем слушать сюда! – скомандовал сапер. – Перед нами подозрительный объект, который должен быть уничтожен.
Сторож умоляюще замычал.
– Ввиду близости к объекту школьного здания, – продолжал сапер, не обращая на сторожа ни малейшего внимания, – объект должен быть вывезен на полигон, где и будет произведено его уничтожение. Вы все, – тут он кивнул солдатам и нам, – получите благодарности за обнаруженное взрывное устройство. Вот мои координаты и телефоны, – он дал первому солдату какую-то бумажку, – я все подтвержу вашему начальству. Все ребята. Удачи. Благодарю за службу!
С этими словами саперы подхватили ящик и затащили его в машину, по-прежнему не обращая внимания на сторожа, который умоляюще протягивал к ним руки.
– Э-э-э-э, служивый, – промычал сторож, но машина завелась и уехала, обдав нас водой из лужи.
– А ты, папаша, лучше бы молчал, – ласково сказал ему сержант. – Если бы не сапер, ты не только с работы полетел, а сразу в кутузку угодил бы за нарушение опечатанного помещения. Слышь, Димон, – обратился он к своему напарнику, – давай начальству по рации сообщай, что мы, – тут он посмотрел на нас, – с помощью двух отважных школьников обнаружили взрывное устройство, которое быстро было обезврежено благодаря нашим четким и умелым действиям.
– Дык, – снова начал было сторож, но сержант ему быстро сказал, поигрывая автоматом: – Слышь, папаша, ты бы не отсвечивал тут. А то вдруг случится самопроизвольное срабатывание боевого оружия. Сам виноват, нефига было в подвал опечатанный лазить. Шуруй отсюда, чтобы я тебя больше не видел.
Сторож скривился и отправился куда-то в сторону входа. Мне его даже жалко стало.
Уф-ф-ф. Утомился я это все записывать. Что дальше было? Дальше понаехало всякое начальство и журналисты. Нас стали фотографировать и брать интервью. Прям все, как Толян и планировал. Все-таки он голова, хотя с некоторой придурью. Вот только одно обидно: мы столько раз упоминали в интервью наш родной ансамбль "Птеродактиль", а отовсюду это вырезали. Обидно, да? Зато на следующий день была торжественная линейка, где директриса объявила, что мы с Толяном – гордость школы! А сторож, бедняга, выговор получил. Потому что не он бомбу обезвредил. Эх, знали бы они, что сторож эту бомбу обезвредил бы с бо-о-о-о-ольшим удовольствием…
20 сентября: Наконец-то я собрался рассказать о том, что было у нас в летнем лагере в последние дни лета.
Надо сказать, что ансамбль "Птеродактиль" в те дни совсем распустился. Не то чтобы самораспустился, но репетиции как-то не складывались. Некогда было репетировать. Я был занят печатанием фотографий и нежной дружбой с Людкой, Толян завел себе зазнобу среди кухонного состава и пропадал у них в бараке целыми днями. Колян неожиданно получил острый приступ мании величия и теперь совершенно серьезно считал, что "Птеродактиль" – это он один, поэтому наш басист целыми днями шлялся по центральной площади лагеря, делая вид, что обдумывает очередную гениальную песню. Кстати, за все это время он придумал только одну единственную песню, которую мы исполняли. А дело было так.
Приходит как-то Колян на репетицию весь какой-то раздутый от гордости и сознания собственной важности. Толян, понятное дело, на Коляна не обратил ни малейшего внимания, а просто вел репетицию так, как обычно. Колян поначалу крепился и ничего не говорил, но затем не выдержал и во время очередной песни стал методично дергать за открытую первую струну своей бас-гитары, придавая песне совершенно новый и даже какой-то психоделический колорит. Толян остановил репетицию и спросил:
– Але, Колян. Это что – твоя гениальная находка для этой песни, или ты просто что-то хочешь сказать?
Колян подтвердил, что у него есть важное сообщение.
– Ну, – сказал Толян, – выкладывай, не томи. Нам репетировать надо.
– Я… это… – сказал Колян.
– Ну же, изверг! Рожай быстрее! – торопил сего Толян. – Если тебе нужна стимуляция электричеством – сунь палец в розетку. А Васек тебе анестезию тарелкой по голове сделает.
– Да что ты меня торопишь? – возмутился Колян. – Важное сообщение, между прочим.
Толян понял, что если Коляна сейчас торопить, то от него никогда ничего дождешься, поэтому замолчал, сел на стул и показал жестом, что полностью готов слушать.
– Я… я… я песню сочинил, вот, – гордо сказал Колян и остановился как бы в ожидании оваций.
Оваций, между тем, не последовало. Дело в том, что мы уже пели несколько наших песен, которые сочинил Толян. Причем Толян не делал из факта своего сочинительства какого-либо шоу. Просто приходил на репетицию, напевал очередную свою поделку, подыгрывая себе на гитаре, а потом мы вместе перекладывали это все на электроинструменты. Стихи у Толяна были так себе, тем более, что он не сильно дружил с русским языком, но песенки получались довольно ритмичные и народу нравились. Многие даже думали, что это не наши сочинения, а какого-нибудь известного ансамбля.
– Ну раз сочинил, – рассудительно сказал Толян, – тогда давай пой. А мы послушаем и решим – подойдет или не подойдет.
– Как это "не подойдет"? – возмутился Колян, холодея даже от намека на подобную несправедливость. – Твои песни почему-то все подходят. А моя, видите ли, не подойдет.
– Во-первых, – объяснил Толян, – никто не запрещает обсуждать мои песни. Во-вторых, может быть ты ее все-таки споешь, а то пока не очень понятно, что мы вообще обсуждаем.
Колян насупился, достал какую-то тетрадку, взял гитару, долго пристраивал тетрадку с гитарой у себя на коленях и, наконец, запел… Песенка была, прямо скажем, так себе. Какой-то невнятный текст о том, что, дескать, "снова нас судьба зовет в дорогу" и "придется все начать с нуля". А припев – так вообще демонический, причем повторялся он раз двадцать:
Ноль – не провал.
Ноль – не предел.
Ноль есть начало всех наших дел.*
Наконец, Колян допел до конца. Воцарилась глубокая поэтическая тишина. Толян внимательно смотрел Коляну в глаза. Тот занервничал. Потом жалко улыбнулся и дрожащими губами спросил:
– Ну?
– Знаешь, Колюнь, – ласково сказал Толян, продолжая все так же пристально смотреть на басиста, – этот кошмар я не буду исполнять даже под угрозой совместного концерта с Димой Маликовым.
На мой взгляд, Толян был излишне резок. Конечно, Колян принес явную лабуду, но и у Толяна тоже были не шедевры.
– Толь, – сказал я из-за своих барабанов. – А почему бы и не сыграть это дело? Слова, конечно, не фонтан, но песенка довольно ритмичная. Пускай народ попрыгает.
– Что? Попрыгает? – вдруг заорал Толян. – Мы что – ансамбль для прыгалок, что ли? Мы – музыкальный коллектив с уже устоявшимися традициями! Я и не позволю менять эти традиции в угоду какой-то попсе!
– Что? – в свою очередь заорал Колян. – Это я-то попса!
– Именно! – продолжал орать Толян. – Именно ты – и есть попса! Ноль, блин, не провал, ноль, блин, не предел! Иди математику учить, Пушкин.
Колян аж задохнулся от возмущения.
– Вот так значит? – тихо сказал он. – Я, значит, фиговый поэт, а ты у нас – Роберт Евтушенкович Лермонтов? Да ты прочитай, что сам пишешь! Народ, когда под этот кошмар танцует, себе все мениски вышибает.
– А что я пишу? – в запальчивости спросил Толян.
– Вот, пожалуйста, – ответил Колян. – Читаю:
В последний путь корабль провожая,
Моя душа без умолку поет.
И берега печально покидая,
Мой бриг пустынный в даль плывет.
– И что? – довольно спросил Толян. – Какие будут претензии? Чудесные и очень лиричные строки. Правда, Васек? – обратился он ко мне.
Я неопределенно хмыкнул.
– Толян, – язвительно спросил Колян. – Ты вообще в курсе, что такое – последний путь?
– Ну, это когда кто-нибудь куда-нибудь уходили или уплывает и больше не вернется, – объяснил Толян.
– Ну да, – согласился Колян. – Последний путь – это уход в могилу.
– Да? – удивился Толян.
– Именно, – подтвердил Колян. – У тебя корабль со всей командой и корабельной собачкой Жучкой отправляется в могилу (то ли в водоворот попадут, то ли о скалы разобьются), а у тебя, поэта, что происходит? У тебя, блин, "душа без умолку поет"! Чему ты радуешь, дубина? Тому, что корабль утопнет со всей командой? Это, по-твоему, хорошие стихи?
– Ну, – замялся Толян, – почем ты знаешь? Может быть, моя душа без умолку скорбит…
– Так и написал бы – "моя душа без умолку скорбит". Но она у тебя поет – "Ля-ля, ля-ля-ля, наш корабль утопнет! Какое счастье!"
– Откуда ты знаешь, что имеет в виду моя душа? – в запальчивости начал было Толян, но потом притих и честно признался: – Под "скорбит" рифма не подходила.
– Вот видишь, – сказал Колян. – А сам мои стихи критикуешь. Потом, думаешь, у тебя это единственный ляп?
– Да я просто уверен, – гордо ответил Толян. – Все остальные стихи – просто класс! Мне девчонки говорили. Они их даже в альбом записывают и перечитывают.
– Девчонки на твои длинные волосы и мечтательную физиономию во время пения реагируют, – объяснил Колян. – Ты им хоть "Чижик-пыжик" пой, все равно в альбом будут записывать и рыдать по ночам, вспоминая твои закатившиеся глаза.
– Так, – прервал его Толян, которому эти слова были явно неприятны. – Хочешь критиковать – критикуй. Только по делу. А бессмысленные наезды мне не нужны. Я за это и в зуб могу дать. Так и быть, сегодня первый и последний раз разрешаю наводить тень на мою поэзию и обещаю, что останешься без увечий. Но только сегодня.
– Вот, пожалуйста, – продолжал Колян, который настолько раздухарился, что уже не обращал никакого внимания на подозрительные стальные нотки, которые появились у Толяна в голосе. – Берем еще одну песню. Слушаем припев:
– И что? – спросил Толян. – Здесь-то тебе что не нравится?
Светлый от света,
Солнцем согретый,
Светел мир этот.
– Тебе не кажется выражение "светлый от света" несколько неудачным? – поинтересовался Колян.
– Нет, – язвительно ответил Толян, еле сдерживая захлестывающие его волны гнева. – Я считаю это выражение исключительно удачным, господин Белинский. Я лично считал бы весьма неудачным выражение "темный от света", мистер критик. А вот "светлый от света" я считаю выражением удачным и очень логичным. Вы поняли?
– Ага, ага, – веселился Колян. – Весьма удачная находка. "Светлый от света", "красный от краски", "мокрый от мокроты", "зеленый от зеленки". У вас впереди большое будущее, господин поэт!
Этого издевательства Толян снести уже не мог, поэтому в Коляна сначала полетел медиатор, затем микрофон, а вслед за этими предметами на басиста ринулся сам глава нашего ансамбля. Колян, на его счастье, быстро смекнул, что Толян снова готов превратить свою гитару в ударный инструмент, поэтому быстро вскочил со стула и побежал прочь из клуба. Толян помчался за ним.
Вот такая была история с первой и единственной песней, которую написал Колян. Кстати, мы ее все-таки исполнили. Толян настиг Коляна где-то за территорией лагера, и они начали драться, подражая каратистам из фильма. В процессе драки Колян неправильно поставил блок раскрытой ладонью, и Толян абсолютно случайно сломал ему палец. Шуму было – на весь лагерь. Ну как же… Светские сплетни. Руководитель ансамбля из ревности сломал палец своему бас-гитаристу. Сенсация местного масштаба!
Разумеется, Толяну в качестве моральной компенсации пришлось исполнять этот чертов "Ноль не провал". Мы даже успели дать один концерт с этой песней. Надо было видеть Коляна, который играл на своей бас-гитаре с забинтованным пальцем на левой руке. Но он был безумно счастлив, что исполняют его песню, поэтому в тех местах, где не хватало сломанного пальца, прижимал струну носом. Кстати, этот номер имел бешеный успех.
Одно только расстраивало потом Коляна. Все были уверены, что "Ноль" написал Толян. И никак Колян не мог всех в этом переубедить.
Ладно, обо всем, что было дальше, напишу завтра.
[продолжение следует]
* Стихи Романа Чамкина и Игоря Белоусова
Copyright (э) 1999, Алекс Экслер, exler@exler.ru, http://exler.ru
Перепечатка в Интернете разрешается только с сохранением копирайта и со ссылкой на Exler.Ru
Публикация в офлайновых изданиях разрешается только после согласования с Экслером – exler@exler.ru