Ельцин Борис Николаевич. Записки президента

   В Америке хорошие традиции. Когда президент уходит, конгресс принимает решение — построить бывшему президенту дом в любом месте, по его желанию. И сохранить за ним президентскую библиотеку.
   С Джорджем Бушем у нас сложились очень дружеские отношения. Звонит и Барбара Буш. Я надеюсь, она приедет в гости, и Наина хорошо её встретит, они прекрасно проведут время.
   А с Бушем мы договорились играть в теннис. Это будет очень принципиальный матч.
 
   Лех Валенса и Вацлав Гавел
 
   Президент Польши и президент Чехии.
   Я не раз встречался с ними. И скажу, что определённая психологическая трудность в общении есть. Над нами висит проклятое наследие СССР, который был самозваным «старшим братом» в отношениях между странами. Гавел и Валенса обязаны соблюдать по отношению к России некую дистанцию, обязаны перед своими народами. Я это понимаю.
   Однако ведь нас объединяет не просто общность исторической судьбы — восточноевропейский лагерь, социализм. Нас объединяет и то, что впервые на мировую политическую арену так смело шагнули бывшие диссиденты. Гонимые. Так или иначе подвергавшиеся преследованию люди.
   Гавел сидел в тюрьме, он участник «пражской весны», писатель. Валенса много лет боролся во главе рабочего движения, «Солидарности». Они не просто лидеры политические, но и национальные. Вокруг них в какой-то момент объединилось все общество. Они стали символами крупнейших исторических событий. Хотя сейчас им очень трудно.
   Это интересно — появление в мировой политике таких фигур. Номенклатура есть в каждой стране. Слой людей, которые формируют власть, держат в руках ключевые посты. Сохраняют стабильность. Но рано или поздно через этот слой прорываются новые фигуры. На Западе, конечно, нет таких грандиозных перемен. Но и почти во всех странах «семёрки» произошла крупная перетряска «верхов». Возможно, мир подспудно готовится к каким-то новым, очень серьёзным изменениям.
   Первый мой визит в Польшу прошёл чрезвычайно напряжённо. Одна из основных претензий поляков на переговорах была такова: наши военные составы, которые идут через Польшу, вывозя войска из Восточной Германии, — это ущерб экономике Польши. Поэтому Россия должна платить компенсацию.
   Причины такого жёсткого наступления Валенсы в общем-то понятны. Конечно, существование в мировом пространстве такой махины, как СССР, — вещь непростая. Можно отменить название — СССР, но нельзя отменить накапливавшиеся годами проблемы. Поляки жили все эти годы с ощущением, что именно СССР задавил процветание страны, потенциал её экономики. И это национальное самоощущение выразилось в таких тяжёлых для нас и не очень понятных требованиях.
   Однако второй визит в Польшу прошёл совсем иначе. Мне удалось, как я стараюсь делать всегда, найти какую-то затаённую болячку в истории наших отношений. Известно, что КГБ пытался управлять процессом разгрома профсоюза «Солидарность». Я привёз Леху Валенсе копии документов комиссии Суслова («теневого» лидера брежневского Политбюро). Это было целое досье на «Солидарность». Польские и советские чекисты разобрали по косточкам всю подноготную лидеров рабочего движения. Порой эти документы страшно было читать — до того жестоким был кэгэбэшный рентген. Я хлопнул по папке и сказал: «Здесь есть все. Берите». Валенса слегка побледнел.
   Президент Польши сообщил, что польский сейм в ближайшее время будет переизбираться, конституция это позволяет. Заметив мой живой интерес к этой теме, он в шутку сказал: «Да распустите вы свой Верховный Совет, выберите новый. А те, старые депутаты, пусть сидят, заседают, их очень скоро все забудут». Я улыбнулся заманчивой идее.
   Отдавать старые долги пришлось и в Праге. Признание того, что вторжение СССР в 1968 году являлось агрессией, было чрезвычайно важно для Вацлава Гавела. Для всего чешского народа.
   Гавел захотел показать мне Старую Прагу. Мы сидели в кабачке, пили пиво, и я вдруг подумал: вот мы, уже немолодые, усталые люди, просто пьём пиво, как добрые приятели. И даже можно на какую-то минуту расслабиться. Но мы выйдем отсюда, и опять на нас обрушатся все проблемы, которые несёт в себе ломающая всех и вся эпоха перемен. Какой трудный путь нам предстоит пройти — первым лидерам посткоммунистического мира.
 
   Когда я вернулся из своей первой поездки по США, это было осенью 89-го года, против меня развернулась известная кампания травли в газетах, на телевидении. В Америке, во время одного из интервью, я сказал такую фразу: пролетев над статуей Свободы, я сам стал внутренне свободным. В Москве это вызвало переполох. Моей поездкой занялась специально созданная парламентская комиссия.
   Мои помощники и друзья — Илюшин, Суханов — затащили меня в баню, кажется, это была обычная районная баня, очень непритязательная. Они знали, как я баню люблю, хотели помочь мне снять стресс.
   Заходим в парилку, а она набита битком, человек сорок. И такой, помню, разгорелся политический разговор, прямо митинг. Все голые, все кричат, размахивают вениками и хлещут друг друга. «Борис Николаевич, держитесь! Мы с вами!» — И как хлестнут меня веником по спине! Колоритное было зрелище.
   То, что это все происходило в бане, — символично. Баня ведь очищает. Там все чувства чисты. А люди обнажены.
   Интересно, что бы сейчас сказали мне эти мужики?
   Да, тогда я изменил своё мировоззрение, понял, что коммунист я по исторической советской традиции, по инерции, по воспитанию, но не по убеждению.
   Так и стоит перед глазами эта баня.
 
   Возвращение Шеварднадзе
 
   Эдуард Шеварднадзе не раз заставлял уважать себя.
   Его назначение на пост министра иностранных дел СССР в 1985 году многих удивило. Все-таки он был руководителем одной из республик, не самой крупной, дипломатического опыта не имел.
   Тут сыграл не последнюю роль его интеллектуальный дар, вообще присущая многим грузинам артистичность. На мировой арене он стал фигурой не менее яркой, чем сам Горбачёв. Своей колоссальной работой сделал принципы новой советской политики реальностью, тем, с чем можно было иметь дело.
   Всем памятна и отставка Шеварднадзе — мужественный поступок политика, который ещё раз доказал, что является самостоятельной фигурой, независимым и смелым человеком, предупредившим общество об угрозе военного переворота.
   Но наиболее значительный поступок Шеварднадзе совершил, как я считаю, позже, когда стал главою грузинского парламента, руководителем Грузии. Политик, который привык работать в нормальных, цивилизованных условиях, когда вокруг люди, живущие по законам традиционного общества, традиционных ценностей, оказался вдруг в кровавой гуще гражданской войны.
   Гражданская война деформирует психику. Ставит людей в запредельные, ненормальные условия существования. Ненависть — как лесной пожар. Пока все не сгорит — не кончится. Шеварднадзе оказался в заложниках у ненависти. Победить в гражданской войне можно только военным путём, только ценой больших жертв, только кровью (это хорошо понимал, кстати, Ленин). Победить мирным путём невозможно.
   Любые миротворческие инициативы Шеварднадзе, к которым прислушивались президенты крупнейших стран Запада, военные из НАТО, Совет Безопасности ООН, перед вооружёнными до зубов, распалёнными ненавистью партизанскими отрядами оказываются напрасными. Страна тонет в крови.
   Какое надо в этой ситуации иметь мужество, какое терпение? И что тут может помочь Эдуарду Амвросиевичу?
   Я думаю, прежде всего — его опыт и глубокое знание Кавказа. Не так давно он совершил ещё один решительный шаг. Я говорю о вступлении Грузии в СНГ. Шеварднадзе знал, что реакция грузин на это решение будет неоднозначной. Людей с более остро выраженным самолюбием, чем грузины, пожалуй, нет.
   В Грузии к тому же царит устойчивый миф, что имперская Россия ведёт политику на развал грузинского государства. Ослеплённые своей бедой, грузины не замечают, что Россия не может выступить ни на одной стороне в национальных конфликтах. Займи Россия сторону Грузии в грузино-абхазском конфликте — поднимется весь Северный Кавказ, война охватит новые регионы, причём она будет изнурительной, партизанской, невероятно длительной и тяжёлой.
   Только на строгой, чёткой основе международного права можно вмешиваться в жизнь чужого государства — даже с миротворческими целями. И Шеварднадзе понял это, когда ещё было не поздно. Он принял решение о вступлении Грузии в СНГ.
   Будущее покажет, был ли этот его шаг таким же продуманным и оправданным, как и все предыдущие. Я верю в лучшее.
 
   Окно в мир
 
   На этих страницах речь пойдёт об официальных визитах. Конечно, эта часть работы президента не самая главная. Но — утомительная, обязательная, отнимающая уйму сил и времени.
   Так называемая представительская деятельность.
   Вначале она давалась мне с огромным трудом. Я не люблю мероприятий, где все заранее известно и запланировано, включая результат. Где невозможна импровизация. Где нет, образно говоря, крутых виражей.
   Однако к международным встречам меня подготовили некоторые визиты за границу ещё в качестве главы легальной оппозиции в СССР. Я понял, как много зависит от восприятия твоей личности, твоего стиля, твоего образа. Это касается любого серьёзного политика, в какой бы стране он ни жил.
   Надо было привыкать, входить в этот тягучий, сложный ритм. Надо было пытаться завоёвывать авторитет — а если точнее, отвоёвывать его под сенью Горбачёва, который много лет был любимцем западной публики, там его образ стал даже каким-то элементом «массовой культуры».
   Обо всех визитах не расскажешь. Их было очень много — важных и более «проходных», рабочих. Все они являются частью нашей общей стратегии, которая строится заново, на развалинах имперской политики бывшего Союза. Но то лучшее, что было в школе советской дипломатии, мы стараемся, конечно, не потерять. Я расскажу здесь лишь о некоторых поездках, чтобы по возможности раскрыть, так сказать, «кухню» нашей работы, дать представление о том, как готовится концепция визита, как идёт техническая подготовка, как складывается его рабочая атмосфера.
 
   Визит в Японию — неразразившийся скандал
 
   К этому визиту готовились напряжённо и долго, и я не помню другого случая, чтобы было столько желающих организовывать визит. В Японию ездили и Полторанин, и Бурбулис, и Румянцев, работала целая комиссия Верховного Совета по подготовке, комиссия при президенте. Соревнование состояло в следующем: кто изощрённее придумает решение территориального вопроса о Курильских островах.
   Надо сказать, и японская сторона также серьёзно относилась к этим переговорам. Японцы задолго до намеченного срока начали кропотливо и скрупулёзно прощупывать почву, идти на неформальные встречи, приглашать в Японию бизнесменов, журналистов, политиков.
   Словом, мы видели — нас там очень ждут.
   Ещё не будучи ни президентом, ни председателем Верховного Совета, то есть не отягощённый властными полномочиями, я был в Японии и говорил тогда примерно следующее: сегодняшнее поколение политиков не должно брать на себя ответственности за окончательное решение спорного вопроса об островах. Пусть живущие в прилегающих районах российские и японские граждане беспрепятственно ездят друг к другу, пусть эта зона получит безвизовый статус. А юридическое решение вопроса отнесём на потом, чтобы более здравомыслящие потомки пришли к справедливому миру…
   Прошло три года — и как же далеко мы продвинулись в решении этой проблемы? Я стал подсчитывать, учитывая все нюансы и предложения, сколько же у нас есть вариантов. Оказалось, четырнадцать. Пикантность ситуации заключалась в том, что у самих японцев вариант был только один: острова всегда им принадлежали и должны быть им отданы.
   Решения вопроса не было. О чем я тогда честно сказал и японским, и нашим журналистам. У меня есть больше десяти вариантов решения этой проблемы. Что в подтексте означало — и ни один не подходит…
   Чем ближе подходило время визита, тем ожесточённее становился спор — и внутри страны, и в Японии — о том, как Ельцин вывернется из этой ситуации. Мне же предстояло выбрать один из множества вариантов. И разрабатывать его.
   Я держал паузу, потому что понимал — перебирать оттенки бесполезно, ошибка была где-то в самом начале. С самого начала и наш МИД, и вообще все официальные делегации исходили только из краеугольного вопроса о «северных территориях».
   И мы, и они пытались как-то сблизить позиции. Два МИДа работали день и ночь, вырабатывались формулировки, шёл нервный поиск компромиссов. Но с приближением даты вылета в Токио я все отчётливее понимал, что визит заваливается.
   Я не привык ездить просто ради поездки, ради встречи, ради соблюдения дипломатического этикета. Всегда скрупулёзно подсчитывал, сколько подписано документов, сколько предстоит подписать. И в этот раз дипломаты подготовили целый пакет договоров. Но в главном вопросе по-прежнему мы находились в тупике.
   …Тем не менее визит готовился. Откладывать дальше было нельзя. Япония ждала российского президента. Было составлено расписание по часам, согласовано со службами протокола, безопасности, сотрудниками МИДа. В Токио уже вовсю работала передовая группа, там находились «ЗИЛы», техника, связь.
   В мировой политике официальные визиты, о которых уже объявлено публично, переносятся крайне редко, в основном в силу чрезвычайных обстоятельств — катастрофы, землетрясения, трагические события внутри страны. В данном случае ничего подобного не было.
   За два дня до назначенного срока я самостоятельно принял решение об отмене визита.
   Трудно сказать, повлияло ли на меня то, что на заседании Совета безопасности его секретарь Юрий Скоков доложил о проблемах, возникших в связи с неготовностью японских секретных служб гарантировать безопасность Президента России. Он мрачно перечислял: встреча в национальном парке — стопроцентной безопасности не гарантируют, говорят, там могут быть люди, деревья. Но в любой стране есть люди и есть деревья! Соревнования по сумо: в зале будет много народу, безопасности не гарантируют. При этом нашим службам запрещено ввозить в Японию оружие — так у них принято…
   Это, конечно, было нелепо. Тут сказался методичный японский подход, когда процент безопасности математически высчитывается до ноля целых одной десятой. Был бы в визите смысл, мы бы на эти тонкости внимания не обратили.
   И тогда я нашёл этот на первый взгляд невозможный выход. Вообще не ехать, потому что нет решения проблемы. Таких формулировок в мире не существует, они находятся за рамками протокола — для того и ездят, чтобы договариваться.
   Но сильнейшее давление японской стороны заставляло меня искать адекватный ответ. Мне казалось, что я его нашёл. Я позвонил премьер-министру Японии господину Миядзаве, попросил извинения за несостоявшийся визит. Затем позвонил президенту Южной Кореи Ро Де У, после Японии я должен был совершить официальный визит в Южную Корею. Президент с пониманием отнёсся к моей просьбе перенести визит на другое время.
   Конечно, это многих шокировало. И в обществе, и в кремлёвских кабинетах. В наших газетах — реакция удивления и где-то даже насмешки. Про японские лучше и не вспоминать.
   Но шум продолжался ровно две недели. Затем он утих, и стало ясно — японская сторона что-то поняла. Японцы начали изучать ситуацию без нервов, без ажиотажа, который предшествовал этому несостоявшемуся визиту.
 
   Большие секреты
 
   Помимо подписания больших государственных документов и соглашений, важно поддерживать и неформальный контакт между странами, не на уровне политиков, а на уровне национальных чувств. Если есть друг от друга неприятные секреты, их надо рано или поздно открывать.
   Мы дали возможность американцам приступить к поиску у нас своих военнопленных.
   Мы вывезли в Венгрию протоколы 1956 года — кто и что делал в те трагические дни.
   Южной Корее мы решили передать «чёрные ящики» со сбитого «Боинга», которые наши спецслужбы подняли со дна моря. Эти секреты хранились в Министерстве обороны. За два-три дня до начала визита я позвонил министру обороны Грачеву, он сообщил, что для этого круглого оранжевого шара, внутри которого находится записывающее устройство, его сотрудники уже соорудили специальную упаковку, так что все готово для передачи «чёрного ящика» южнокорейской стороне.
   Момент передачи «ящиков» Ро Де У действительно стал кульминационным событием визита. Отдавая один из ключевых секретов катастрофы, мы не только демонстрировали всему миру открытость нашей позиции, но и косвенно приносили извинения за эту трагедию.
   А когда мы вернулись, корейские специалисты вскрыли «чёрные ящики» и обнаружили, что там находятся копии, к тому же с купюрами. Оригиналы, скорее всего, были заменены давно, ещё в старом КГБ. Все было сделано в хорошем советском стиле.
   Грачев же исполнил приказ пунктуально — передал «чёрные ящики», то бишь оранжевые шары, которые хранились у него в министерстве уже долгие годы. А что там внутри — это не его область.
   Однако оригиналы все же нашли и передали в международную комиссию по расследованию причин катастрофы. Международный скандал не состоялся. По крайней мере, в полном масштабе.
 
   Сегодня эти записи можно дополнить результатами визита в Японию, который состоялся в октябре 1993 года.
   Было ощущение, что само Провидение не хочет нашей встречи с японским руководством! Надо же — на этот раз мне предлагали не ехать уже сами японцы. Запланированный визит совпал по срокам с октябрьским мятежом. Причина вполне уважительная, чтобы не ехать, ситуация как раз входила в разряд чрезвычайных.
   Но я опять нарушил этикет, уже в обратную сторону.
   Опять было непонимание, опять были язвительные комментарии в газетах: вчера в Москве стреляли танки, а назавтра президент отбывает с официальным визитом!
   А я знал, что лететь надо. Если бы это была не Япония — да, визит был бы отменён. Но дважды разочаровывать целый народ — это уже значит испортить отношения на всю последующую эпоху, оставить холод недоверия между странами. Ведь события в другой стране все-таки не ощущаешь, как свои. А японцы ждали.
   …Для нас, русских, преступления Сталина — гигантская чёрная яма, куда как бы свалена вся история. До сих пор мы так и не разобрались подробно, что и как происходило. Но практически у каждой страны — к сталинской России особый счёт. В том числе и у Японии.
   Массовую гибель японских военнопленных в сибирских лагерях (где для них условия были действительно смертельными — ведь, помимо прочего, совсем другой климат, другая природная среда) японцы переживают почти так же тяжело, как трагедию Хиросимы.
   Для японцев, воспитанных на уважении к ритуалу, на приличиях, на этикете, на уважении к прошлому такой жест со стороны России очень важен.
   Я счёл необходимым сделать этот жест, извиниться. В данном случае неважно, что Япония поддерживала агрессора в той войне.
   И вот изменилась сама атмосфера наших встреч. Сама тональность, направленность диалога. Удалось сломать схему торга: мы — вам, вы — нам, которая мне казалась неприемлемой с самого начала. Мы вступили на путь взаимовыгодного экономического сотрудничества, имея в виду долгосрочную цель: решить столь острую и болезненную для японской стороны проблему «северных территорий».
 
   Проколы протокола
 
   Вообще у нас в России очень не любят выполнять всякие правила, законы, инструкции, указания, в общем, соблюдать какой-то заранее установленный регламент. Непунктуальный мы народ, и регламент для нас — острый нож.
   Часто спрашивают: смущали ли меня вот эти протокольные тонкости — куда ступить, где остановиться, и как я со всем этим справлялся?
   Естественно, поначалу далеко не всегда я чувствовал себя уверенно. Не до таких уж мелочей протокол продуман: встать справа или слева, делать шаг вперёд или у самого флага остановиться, повернуть ли лицо, наклонить ли голову. Тут я сам, присмотревшись к окружающим, пытался уловить, как именно надо поступить.
   Сегодня у меня уже есть уверенность, что, где и как надо делать. Привык. Вот в разговорах, беседах эмоциональность иногда подводит. Я слишком активно веду переговоры. Количество вопросов, которые мы обсуждаем с собеседником, как правило, с обеих сторон примерно одинаково. И важно следить, чтобы не получилось, что ты говоришь больше, чем собеседник. А то может так случиться, что переговоры заканчиваются, а оппонент ещё не успел и слова сказать. Вот за этим приходится следить и себя сдерживать.
   В каждый свой официальный или рабочий визит я закладываю жёсткий график, и даже если визит длится три дня, то программа его перегружена. Насколько я знаю, раньше советские делегации устраивали перерывы в официальных мероприятиях — два часа. У меня перерыв между очередными пунктами программы максимум 5 — 10 минут, и вперёд, на следующую встречу. И вот получается, что с самого раннего утра крутишься, приезжаешь к себе в резиденцию в полночь.
   И тем не менее ко всем этим вещам надо относиться серьёзно. Протокол, а по-старинному церемониал, — вещь очень древняя. Много сот лет этим правилам, порой даже нигде не писанным. Это какой-то воздух дипломатии, её атмосфера. И если хочешь добиться успеха, приходится не только проявлять индивидуальность, но и обуздывать её во имя протокола.
   Сначала профессионального протоколиста у меня не было. Это приводило к многочисленным ляпам. Мы опаздывали или приезжали раньше, я вставал не туда, не с той стороны, где-то оказывался не вовремя, в общем, случались неловкие и не очень приятные для меня ситуации.
   Теперь все проще. Если беседа затягивается, входит шеф протокола Владимир Шевченко и говорит: «Господа, прошу извинить, время истекло». Нормально.
   Владимир Николаевич работал с Горбачёвым. Он готовил ему несколько десятков визитов, и опыт у него колоссальный. Я его запомнил ещё с тех времён, когда у нас с Михаилом Сергеевичем проходили официальные и неофициальные встречи. Шевченко я сразу выделил в горбачевской команде. Импонировали его мягкость, доброжелательность, ненавязчивость. Когда состоялся наш прощальный разговор с Горбачёвым, Шевченко сообщил своим сотрудникам об увольнении. Он вместе со своими ребятами приготовился собирать вещички. Но не успел. Я встретился с ним и пригласил работать со мной. Он был несколько смущён, сказал: как же, я ведь с Горбачёвым работал. Я ответил, что это хорошо, у вас есть опыт, именно это мне и надо.
   Я знаю, что Шевченко «коллекционирует» подготовленные им визиты. Теперь их у него набралось больше полусотни. Со мной у него дело пошло быстрее. Обычно в одну поездку я пытаюсь объединить сразу два-три официальных визита: Лондон — Будапешт, Вашингтон — Оттава, Варшава — Прага — Братислава и т. д.
   Что касается сувениров. Сувениры во время визитов — вещь символическая, как правило, они представляют лишь культурную ценность. В основном, это изделия наших народных промыслов. Но мы стараемся подобрать их не просто со вкусом, не просто вручить интересную авторскую работу, но и учесть личность, характер, интересы человека, для которого предназначен подарок. Ведь это хотя и протокольный, но все-таки подарок! Джордж Буш — морской авиатор. Ему подарили костяные кораблики — небольшие, изящные резные игрушечные модели. Андреотти — шахматист, ему вручили от нас в подарок гжельские шахматы. Гельмуту Колю подарили наши горные минералы, поскольку я знал, что он увлекается камнями.
   Меня провожает в поездку и встречает значительно меньше людей, чем это водилось прежде. Меня всегда коробило, когда при проводах и встречах в аэропорт съезжались все кандидаты и члены Политбюро и ещё масса народу. Работать надо, а они во Внуково тащатся. Сейчас я прошу приехать в аэропорт лишь тех, с кем мне необходимо обсудить перед отлётом дела, не терпящие отлагательства.
   Наверное, самый запомнившийся мне по торжественности, как бы раньше сказали, пышности — визит к английской королеве в Букингемский дворец. Сама королева Елизавета II произвела на нас неизгладимое впечатление. Поразительная естественность, женственность, простота и изящество одновременно. С ней было уютно и легко, и в то же время я и Наина ни на миг не забывали, что мы в гостях у королевы Великобритании.
   Этот визит уже и назвать нельзя скучным словом «протокол».
   И, конечно, мне запомнился визит в Южную Корею. Пожалуй, впервые я в полной мере ощутил, что такое восточная изысканность. Что такое восточные краски, эта мягкая, неуловимая эстетика…
   Мне кажется, что больше выходить в свет надо и Наине Иосифовне. Она, на мой взгляд, держится просто, естественно, по-женски мягко и спокойно и этим подкупает. Нет у неё безумной страсти к нарядам, а выглядит всегда замечательно, причём занимается своим внешним видом сама, без помощников.
   Настоящее женское движение, связанное с благотворительностью, с заботой о детстве, с феминизмом в его хорошем значении, у нас ещё только в зародыше. Все эти проблемы очень интересуют Наину Иосифовну, и «первая леди», видимо, много сидеть дома не должна.
   Когда мы вместе с Наиной совершаем официальные зарубежные визиты, я, хотя и нет у меня времени, все-таки краем глаза наблюдаю, как там жена. И искренне рад, насколько она органично вписалась вроде бы в чуждый для неё мир официальной политики, протокола.