Ельцин Борис Николаевич. Записки президента

   Не собираясь «сдавать» правительство, я подошёл к шестому съезду с ощущением необходимости подстегнуть его. Сказано грубо, но что делать — точно.
   И это дало совершенно неожиданный эффект.
   Я был недоволен работой некоторых министров. Консультации с депутатскими фракциями в первые дни работы съезда показали, что и они называют те же фамилии: Лопухин, Днепров, Воробьёв, Авен.
   Этот список я передал Гайдару через Бурбулиса, поскольку считал свою встречу с правительством преждевременной.
   Гайдаровская команда восприняла мои предложения о коррективах в составе правительства крайне болезненно. Они были уверены, что их тылы абсолютно защищены, и я думаю, что многие пережили просто шок. Тогда я лично переговорил с Гайдаром и назвал эти четыре фамилии. Гайдар собрал чрезвычайное заседание правительства. Видимо, уже на нем обсуждался вопрос о коллективной отставке, но принимать такое решение гайдаровским министрам в самый острый момент реформ было тяжело. Поэтому они попросили о встрече со мной. Об экстренной встрече.
   Я понимал, что морально бью по ним. Но и мне было трудно. Съезд подготовил отрицательную резолюцию по оценке деятельности правительства. Если будет вынесено такое определение, это означает принятие срочных поправок к конституции на этом или на следующем съездах. Это конец реформе, ещё не успевшей начаться. Я старался говорить спокойно, очень спокойно, чтобы мои решения не выглядели как банальный гнев начальника. Но самолюбивые молодые люди восприняли моё спокойствие, как холодность, отстраненность.
   И на следующий день Гайдар приехал на съезд, попросил слова и подал коллективное прошение правительства об отставке.
   Это был гром среди ясного неба!
   Нужно отметить, что это первое серьёзное политическое решение Гайдара было принято абсолютно независимо от Бурбулиса. Такого никто не ожидал. Хотя это настолько логично, просто и нормально, что теперь я даже недоумеваю: почему же депутаты оказались в такой растерянности?
   Впрочем, и я не ожидал ничего подобного. Повторяю, это было ни с кем не согласованное решение. И в первый момент это неприятно удивило. Однако вскоре я оценил последствия этого рискованного шага. Заявление Гайдара обозначило очень важную веху: Егор Тимурович интуитивно почувствовал природу съезда как большого политического спектакля, большого цирка, где только такими неожиданными и резкими выпадами можно добиться победы.
   А победа была полной. Проект постановления с отрицательной резолюцией не прошёл. Были внесены поправки в конституцию, дававшие президенту дополнительные полномочия. Следующий очередной съезд отнесён на осень. Отставка Гайдара и его министров — не принята.
   …Однако, как я уже сказал, внести решительные изменения в работу правительства необходимо было мне самому как его руководителю. Дело было не только в давлении депутатов.
   Прошёл месяц после съезда, и я вновь вернулся к этому же вопросу. Собрав кабинет министров, я объявил об отставке Лопухина, министра топлива и энергетики.
   Помню два лица: совершенно пунцовое, почти алое — Гайдара, и белое как полотно — Лопухина. На них тяжело было смотреть. Наверное, молодым министрам казалось, что я, как плохой учитель, наказывая их за непослушание, приберёг розги напоследок. Но это было, конечно, не так. В отставке Лопухина был совершенно определённый подтекст. Используя его как таран, Гайдар «жал» на меня, чтобы отпуск цен на энергоносители был одномоментным и без ограничений. Я считал, что мы не можем идти на столь жёсткий вариант.
   Будущие историки определят, кто из нас был прав. Но побелевшее лицо Владимира Лопухина я запомнил навсегда.
 
   К какому периоду наших отношений с Руцким относится это его выступление? Видимо, к более позднему. Но этот «свойский» стиль у Александра Владимировича начал вырабатываться давно. Стиль «встреч с народом», «резания правды-матки, какой бы горькой она ни была».
   Помню, ко мне прибегает кто-то из помощников и приносит кассету с записью выступления. Никто специально в кармане магнитофон не держал, записано просто «с телевизора», где эти — выражаясь интеллигентно — инвективы транслировались.
   … А что вы думаете, так и скажу президенту: давай кошелёк, оставлю ему три тысячи рублей и спрошу: ну как, проживёшь на три тысячи?
   В таком духе.
   Принципиальное неприятие политики Гайдара я мог понять. Желание заработать очки — тоже. Желание покрасоваться перед аудиторией, чтобы поддержать в себе боевой дух, — да.
   Не понимал одного — почему в глаза Руцкой клянётся и божится в вечной преданности? Почему намекает на козни, на закулисную возню, когда все так очевидно? Ведь есть стенограммы, есть записи его выступлений.
   Тогда мне казалось это искренней чертой военного, который не разобрался пока ни в политике, ни в экономике. Так бывает.
   Я ещё не понимал, что это — предательство.
 
   Вопрос о лоббировании, то есть о давлении на правительство и на меня какими-то группами, не раз ставился в печати.
   Меня всегда немножко смешили эти высокоумные статьи.
   Я не знаю в деталях, как происходит лоббирование на Западе, скажем, в США. Думаю, там идёт в ход буквально весь арсенал средств, начиная от косвенного подкупа и кончая кампанией в прессе.
   Когда у нас говорят: военно-промышленный комплекс, Вольский, директора оборонных заводов, генералы, партаппарат — сразу представляется какой-то тайный заговор, «теневая» дипломатия.
   …На самом же деле лоббировать в России довольно легко. Даже против такого несгибаемого премьера, каким был Гайдар.
   Дело в том, что сам-то я — человек, десятилетия работавший в советской хозяйственной системе. У неё нет от меня тайн. Я знаю, что такое наша безалаберность, как реально устроена жизнь на крупном и мелком предприятии, я знаю лучшие и худшие качества наших директоров, рабочих, инженеров. Несмотря на то, что по своей профессии я строитель (что, безусловно, наложило какой-то отпечаток), с жизнью тяжёлой и лёгкой промышленности я знаком не понаслышке — в Свердловске приходилось глубоко вникать во всю эту кухню.
   И если, скажем, ко мне приходит пожилой человек, производственник, и взволнованным голосом говорит: Борис Николаевич, я сорок лет в «Газпроме», что делает ваш Лопухин, там же то-то происходит, вот цифры, там кошмар, все летит к черту, — сердце моё, разумеется, не выдерживает.
   Первая моя попытка «добавить» в правительство для равновесия Скокова или Лобова была гордо отвергнута Гайдаром. Но затем, видя все проблемы и трудности молодого правительства, — а я встречался с министрами на обязательном официальном заседании каждую неделю по четвергам — все-таки вынужден был ввести туда энергичных представителей директорского корпуса.
   …Ведь кто такой в России директор? Человек, который даёт работу, человек, который даёт семье нормально существовать, который может выгнать с работы или продвинуть по служебной лестнице. И неважно, акционировано предприятие или не акционировано. Все равно, конкретный директор решает твою конкретную судьбу.
   …Вскоре после консультаций с соответствующими комитетами парламента были выдвинуты для работы в правительстве Г.Хижа и В.Шумейко.
   Ещё через несколько месяцев — В.Черномырдин.
   Что стояло за этими передвижениями?
   Лопухин — талантливый экономист, один из самых способных министров в правительстве Гайдара. Но ведь он возглавлял нефтегазовый комплекс. Который тянет за собой всю политику ценообразования. Любой прокол здесь отдаётся болью во всем экономическом организме страны. И я волевым решением снял Лопухина с работы и поставил в правительство Черномырдина, которого знал ещё по Уралу. Я уже видел, что реформа идёт полным ходом. Она породила совершенно новые экономические факторы: рынок сырья и материалов, рынок ценных бумаг, оживила и возродила в России банковскую и биржевую систему, перевернула российскую торговлю. Словом, такого действительно не было никогда, даже при нэпе.
   Когда я это понял, мне захотелось подстраховать новую политику, обеспечить ей долгую жизнь — усилить какой-то новой, надёжной и волевой фигурой. И время показало, что я не ошибся. Черномырдин сыграл свою партию значительно позже, но это назначение обеспечило преемственность экономической политики правительства в условиях реакционного «штурма», который был предпринят в начале следующего года.
   Совсем другая история с министрами здравоохранения и образования. В чем-то их судьба схожа.
   Министр здравоохранения Воробьёв пришёл вместе с Гайдаром, а министр образования Днепров — примерно за год до него.
   Оба люди в возрасте, зрелые, оригинально мыслящие, крупные специалисты в своих областях.
   Днепров — известный «бунтарь» в системе Академии педагогических наук, который собрал свою команду в Министерстве образования и разработал целую концепцию новой российской школы.
   Воробьёв пришёл с новой, свежей, оригинальной программой в области здравоохранения. Но если Днепров, благодаря тому, что успел проработать при «старом режиме», когда начальства ещё слушались, сумел хоть что-то внедрить в реальную школьную практику, то у Воробьёва сразу начался полный развал в его системе. Никто ничего не понимал и не хотел делать по одной простой причине — перестал работать аппарат министерства.
   А здравоохранение — это ведь очень болезненная отрасль и в прямом, и в переносном, политическом смысле. Как только начались какие-то непонятные большинству людей реформы в поликлиниках, бурные разговоры о платной медицине, народ сильно задумался. Если платные школы были довольно редки, хотя тоже многих раздражали (совершенно непонятно, кстати, почему — не хочешь, не иди), то разговоры о платном лечении задевали всех — а именно этим боком вылезла на поверхность воробьевская концепция развития здравоохранения. Именно это увидели в ней, а не позитивную перспективу богатых поликлиник и высокооплачиваемых врачей. И увидели не зря. Такую реформу надо проводить в течение целого ряда лет, очень планово и постепенно.
   «Выбор мишеней» в правительстве, который определился, скорее всего, в преддверии шестого съезда, ясно показывает, какие силы участвовали в сговоре парламентских фракций: «Гражданский союз» целился в энергетику и внешнеэкономические связи, а блок коммунистов и патриотов — в социальные сферы. На том этапе их аппетиты не были слишком большими.
   Реформы в образовании и медицине отнюдь не были преждевременными. Напротив, они давно назрели. Но эта история с министрами, в общем-то, довольно локальная и не очень значительная, ясно показывает ещё одно слабое звено нашей политики: затруднительно проводить реформы во всех сферах жизни сразу.
 
   В начале и середине 1992 года только и говорили что о грядущей волне забастовок. Экономисты предупреждали, что падение производства приведёт к массовой безработице. Политические противники реформ в парламенте говорили, что население не выдержит «обвального роста цен» и выйдет на улицы с «маршем пустых кастрюль». Неожиданно обнаружился страшный дефицит наличности. Жители целых регионов по многу месяцев не получали зарплаты и пенсии.
   Но в 1992 году, о котором идёт речь, со своими требованиями заметно и громко выступили лишь две группы населения — учителя вместе с работниками детских садов и шахтёры.
   …Что касается воспитателей детских садов, то тут вообще положение было плачевным, даже в Москве зарплаты были настолько смешные, что и говорить нечего. И только ответственность за судьбу маленьких детей не позволила воспитателям — в основном молодым девушкам и женщинам — устроить беспрецедентную акцию, забастовку в детских садах, которая повлекла бы за собой страшные убытки во всех отраслях народного хозяйства, где работают женщины.
   То же самое и с учителями — только, быть может, не в такой вопиющей форме.
   …Но эту проблему нельзя было брать отдельно от проблемы вообще госбюджетных служащих, которых в нашей большой стране по-прежнему много и будет много всегда. Скачок цен, раскручивание инфляционной спирали ставили целые группы населения в абсолютную зависимость — буквально на выживание — от нашей точной социальной политики.
   Несмотря на отдельные выступления учителей в разных городах, надо отметить, что на открытую конфронтацию они также не пошли. Наверное, сработала свойственная этой профессии осторожность, даже консервативность.
   Мы подготовили единую тарифную сетку по всем отраслям госслужащих. В том числе и для учителей. Получилась сложная система надбавок. Зарплата увеличилась. Конечно, повышение минимальной заработной платы — а от неё «танцует» вся тарифная сетка — происходит не так гибко и оперативно, как хотелось бы всем. Но я надеюсь, что доживём и до стабильных времён.
   Шахтёры. Все знают, с ними у Ельцина «особые отношения». Правда, Донбасс теперь на совести Кравчука. Но Воркута и Кузбасс — места, в которых я часто бывал и буду бывать. Здесь не раз звучали жёсткие слова в мой адрес, часто отсюда шла и поддержка.
   Так вот, требования шахтёров тоже не вписывались в картину экономических щепок при рубке леса командой Гайдара, как рисовал тот же Хасбулатов. Шахтёрам не угрожала голодная смерть. Они не были против реформы. Но они выступили защитниками своих экономических интересов, настаивая на том, что такой труд должен приносить им часть общей прибыли. Тогда мы ещё не имели чётких механизмов акционирования таких предприятий, как угольные шахты. Все время шли очень долгие, тяжёлые переговоры…
   И надо сказать, что весной и летом 1992 года, когда над страной явственно прозвучало слово «остановка» — остановка поездов с углём, остановка цехов, остановка транспорта, — очень мужественно повёл себя на переговорах с шахтёрами Юрий Скоков.
 
   Ближний круг: Скоков
 
   С Юрием Скоковым я познакомился, когда работал в Московском горкоме партии. Он был директором завода «Квант», крупного оборонного предприятия.
   Скоков баллотировался в народные депутаты союзного парламента в одном округе с известным писателем и публицистом Виталием Коротичем, в то время главным редактором журнала «Огонёк». Благодаря разным тонкостям, партийным ухищрениям, о которых я рассказывал в первой книжке, Юрий Скоков прошёл. Проявил себя дисциплинированным ставленником партии.
   Скоков — умный человек, это первое, что надо о нем сказать. И очень закрытый. Силаев, при котором Скоков был председателем высшего экономического совета, и Гайдар, во времена которого он стал руководителем Совета безопасности, чувствовали исходящую от Скокова скрытую угрозу, не раз и не два конфликтовали со мной из-за него.
   Какова же роль Скокова в окружении Ельцина? — возникает законный вопрос.
   Скоков — реальный «теневой» премьер-министр, которого я всегда как бы имел в виду.
   ..Я не касался роли Юрия Скокова в августовском путче. А она была значительной, быть может, более важной, чем у некоторых официальных руководителей обороны Белого дома. Скоков, как моё доверенное лицо, встречался с представителями армии и МВД — Грачевым и Громовым. Эти контакты были совершенно секретны и имели для нас решающее значение — хотя бы даже в моральном плане. При этом Скоков держался скромно, незаметно, что тоже не могло не импонировать.
   Я понимал, что общая политическая позиция Скокова, тем более в вопросах экономики, сильно отличается от моей, от позиции Гайдара или того же Бурбулиса. Его двойственность всегда беспокоила моих сторонников. Но я считал: если человек понимает, что сейчас в России надо работать на сильную власть, а не против неё — что же в этом плохого? Пусть «теневой» премьер — а среди руководящих работников, и партийных, и хозяйственных, Скоков, конечно, всегда пользовался авторитетом как политик — подстёгивает премьера реального. Кстати, интересная деталь: Скокову, единственному представителю президентских структур власти, руководство Верховного Совета оставило в Белом доме большой кабинет.
   К концу 1992 года у него появилась одна странность в поведении. При встречах со мной он настолько горячо, настолько часто твердил: «Борис Николаевич, вас окружают враги, я единственный, кто вам предан» — что это вызывало разные мысли: может, у него мания преследования?
   …Я думаю, что этому сильному человеку просто очень трудно было сделать выбор. Ведь его служение демократическому правительству России было «браком по расчёту». Такие вещи трудно даются. Зная о том, что готовится в парламенте, имея достоверную информацию из разных источников, Скоков не смог определить свою позицию, и это его сломало. Или, по крайней мере, надломило.
   Но, быть может, Юрия Скокова мы ещё увидим в политике? Надеюсь — человеком более открытым.
 
   Летом 1992 года, перед отлётом в США, я уже в аэропорту сделал заявление о том, что назначаю Гайдара исполняющим обязанности Председателя Совета Министров России.
   И Бурбулис, и сам Гайдар поставили меня в довольно сложное положение. Старая схема: во главе кабинета политическая фигура, а первый заместитель реально руководит процессом в экономике — полетела.
   Ни один из вновь назначенных вице-премьеров на лидерство в гайдаровской команде, конечно, претендовать не мог. Сам Гайдар все больше брал рычаги управления в свои руки. Побаивались и уважали его теперь и депутаты, несмотря на продолжающуюся «психическую атаку» со стороны Хасбулатова и Верховного Совета.
   К тому же летом 1992 года в центр политической жизни страны выдвинулся ещё один экономический вопрос: о предоставлении нам крупных кредитов МВФ, создании стабилизационного фонда рубля. Роль Гайдара западными экспертами всегда выделялась особо.
   В этой ситуации я сделал свой выбор как бы под давлением обстоятельств, неожиданно, молниеносно. Но это и помешало противникам Гайдара организовать против него массированную травлю. Время ими было упущено.
   Ну, а большинство, естественно, с радостью и надеждой восприняло известие о назначении Гайдара.
 
   К концу лета стало ясно, что экономика трещит. Разлом идёт по двум линиям. Невозможно проводить никакую внятную экономическую стратегию, планировать любые шаги в экономике при постоянно прыгающих ценах на все. И невозможно сдержать инфляцию при существующем Верховном Совете, когда с помощью бюджета парламент искусственно накачивает в экономику триллионы рублей.
   Стало окончательно ясно, что инфляционная, «скачущая» полоса грозит растянуться на годы…
   Инфляция. Абстрактное понятие из забытого учебника по политэкономии, которое вдруг стало реальным, ощутимым, затрагивающим личные интересы каждого.
   Целые слои населения сползают к черте бедности…
   И при этом резкое социальное расслоение. Богатство одних контрастирует с нищетой других.
   Общество вступает в тяжёлую полосу социального отчуждения.
   Вот мрачная картина, которую мы обнаружили вокруг себя после подведения первых итогов экономической реформы.
   Можно ли было избежать всех этих бед?.. Я думаю — нет.
   Любая страна прошла через такую полосу. Через экономический изолятор. Санитарный кордон на пути к процветанию.
   Даже у самой богатой из всех богатых стран — у Америки — была своя Великая депрессия. Путь американцев к высокому уровню жизни был очень длинным и тяжёлым.
   …Однако у России, как всегда, совершенно особый случай. Начав путь к рыночным отношениям в конце века прошлого, она опять становится на этот путь на исходе века нынешнего. Уже после Аргентины и Польши, Чили и Бразилии, Венгрии и Сингапура. Огромная система мировой экономики практически сформировалась. Россия не нашла в ней своей ниши. Уход на семьдесят лет от цивилизованного мира, во время которого была построена гигантская социалистическая промышленность, лишил нас важного преимущества: естественного вхождения в рынок. Нам пришлось ломать самих себя, в очередной раз на протяжении своей истории отказываться от призрачной стабильности, от стабильности полуказарменной, полунищей жизни…
   В очередной раз догонять, напрягаться, делать сверхусилие, чтобы… стать как все.
   Череда этих великих российских рывков должна когда-нибудь прерваться. Да, мы станем как все, мы войдём в длинный ряд нормальных, цивилизованных стран с неизуродованной экономикой. Но, несмотря на общность наших экономических проблем с любой другой страной мира, у нас иная судьба. А после семидесяти лет социализма мы отличаемся вдвойне.
   Страна больших заводов, больших институтов, больших агрофирм, больших предприятий (даже целых городов-предприятий) вольно или невольно будет воспроизводить стиль отношений, сложившийся ещё при крепостном праве. Стиль прочной, традиционной взаимозависимости.
   Противостоят этому «старому миру» летучие коммерческие структуры, которые пока и сами не гарантированы от любого разбоя, и партнёрам ничего не могут гарантировать. Зато — очень мобильны.
   Сращиваться, взаимопроникать два эти мира будут долго. Я думаю, в течение многих лет. И пока это будет происходить, работники могут плавно перетекать из одной жизненной среды в другую, страхуя себя и свою семью от худшей доли. Только не нужно навязывать приоритеты, свои «обязаловки» в таком тонком деле. Сильное государство должно подставить руку гражданам там, где скользко, где страшно, где грозит беда…
   Но государство и само нуждается во многом. В частности, помимо демократических гарантий, правильной международной политики, оно нуждается и в порядочности, дисциплине граждан. У нас далеко не американская модель. И даже не совсем тот рынок, который, возможно, ожидался в начале 92-го года.
   Специфика России обозначилась за последние два года со всей полнотой. Надо только чутко прислушиваться к ней.
   И будет нормально.
 
   Вот уже второе лето экономических реформ сменяет тревожная, полная мрачных предчувствий зима.
   … Можно ли было предвидеть, предугадать такой разворот событий, можно ли было понять, что гайдаровская реформа не принесёт ожидаемого — то есть быстрой стабилизации?
   Конечно, можно. Трезвое отношение к планам, их корректировка, реализм в деле должны быть свойственны взрослым людям, тем более занимающим высокие посты в правительстве.
   Но экономика оказалась заложницей политики.
   Яростная атака на реформы со стороны парламента — и встречный вал «пропаганды и агитации», ответная защита гайдаровцев — все это мешало нормально работать. К тому же Верховный Совет отчаянно сопротивлялся стабилизационным мерам, когда инфляция ещё не достигла «точки кипения», когда замораживание доходов и ограничение кредитов ещё могли на что-то повлиять. В парламенте, держа в уме возможность захвата исполнительных структур, требовали смены правительства и назначения нового, коалиционного.
   Сама по себе смена кабинета министров ведь ничего страшного не означает. Страшно потерять доверие людей. Страшно проводить непоследовательную политику. Страшно начать метаться из стороны в сторону.
   Нормальное правительство с социалистической ориентацией представить, особенно у нас, трудно. Коалиционное правительство в наших условиях политического раздрая — штука взрывоопасная, просто смертельная.
   Технократическое правительство директоров?
   И в какой-то момент я заколебался.
   Была проведена принципиальная встреча с Юрием Скоковым. Он дал согласие заменить Гайдара в кризисной ситуации. Приближался седьмой съезд народных депутатов. Массового давления со стороны парламентских фракций, партий, политических движений и экономических школ, хозяйственников и предпринимателей я мог не выдержать. Все они требовали заменить Гайдара… Требовали, требовали, требовали.
   Злорадство оппозиции по поводу невыполненных обещаний грозило перерасти на съезде в очередную травлю, подрывающую авторитет нашей политики, наших идей, дестабилизирующую обстановку в стране…
 
   12 июня 1992 года, в День независимости России, в его первую годовщину, произошло скандальное выступление оголтелых анпиловцев, пытавшихся силой захватить телецентр «Останкино».
   Виктор Анпилов — бывший журналист, собкор Гостелерадио в Никарагуа. Человек, как говорится, слегка «сдвинулся» на революционной романтике.
   Роль он себе в жизни выбрал опасную: уличного вождя, генерала баррикад. Опасна она и для него самого, и для окружающих. Общество может приобрести первую российскую школу организованного терроризма.
   Особенно подло, что Анпилов собирает под свои знамёна воинствующих стариков. Я могу понять их чувства, их органическое неприятие того, что сейчас происходит вокруг. Но подставлять их под милицейские дубинки, да ещё доплачивать за это к пенсии?! Это уже не революционная романтика, а откровенный цинизм.