Страница:
Это были первые жертвы необъявленной гражданской войны, которую пытался развязать Белый дом. После этого бессмысленного с любой точки зрения — и с политической, и с военно-тактической — кровавого акта противостояние с бывшим парламентом приобрело совсем другой характер. До этого момента в Белом доме засели как бы некие политические силы, не желающие подчиняться указу президента, пусть даже с вооружённой охраной, с экипированными боевиками, это было известно, но которые пытались вести диалог с властями в цивилизованных формах. Они созывали съезды, назначали новых министров, слали телеграммы в регионы, обращались в Конституционный суд… После этой трагедии все разговоры о конституционности, законности, депутатской заботе о русском народе превратились в циничный фарс.
То обстоятельство, что Белый дом предпринял боевой штурм военного объекта, говорило о следующем: либо руководство бывшего парламента уже не контролировало ситуацию и реальную власть там взяли вооружённые экстремисты, либо Хасбулатов и Руцкой решили проверить реакцию властей на первую кровь. Как там в Кремле отреагируют? А возможно, в Белом доме одновременно происходили два этих плохо управляемых процесса.
Павел Грачев этой же ночью отдал приказ об усилении охраны всех объектов Министерства обороны. Мы с ним, с Виктором Черномырдиным, другими министрами продолжали консультации по телефону. Наша позиция была общей — войска пока не должны вмешиваться в наведение порядка в Москве. По-прежнему основная нагрузка остаётся на Ерине, министре внутренних дел.
До этого момента режим оцепления Белого дома был чисто символическим: любой желающий мог пройти внутрь и, если надоело митинговать, вернуться домой или на работу. С 24 сентября Виктор Ерин отдал распоряжение организовать строгую блокаду здания силами сотрудников милиции. Теперь из Белого дома можно было только выйти, войти туда не мог больше никто. В здании было отключено электричество, отопление, прекращена подача горячей воды. Терпеть и дальше в центре многомиллионного города место, нашпигованное оружием и озверевшими от сознания уходящей власти политиканами, было невозможно. Но ни о каком штурме, ни о каком взятии Белого дома и речи в тот момент не было.
Между тем вокруг оцепления Дома Советов стали собираться большие толпы народа.
Помимо профессиональных анпиловских демонстрантов из движения «Трудовая Москва», сюда стягивались просто любопытные, сочувствующие, да и вообще — возбуждённые люди. Их возбуждала сама перспектива того небывалого политического спектакля, который начинался в Москве. То же самое, только в ещё более чудовищной, парадоксальной форме, происходило потом, когда шёл штурм. Штурм Белого дома, на который нас все же вынудили, заставили пойти. Тогда толпы любопытных стояли вокруг танков, на набережной, в районе обстрела, на крышах под прицелами снайперов. Почему? Меня долго мучил этот вопрос. Мне кажется, психологически это понятно. Люди, по-моему, даже не сознавали, что рискуют жизнью. Это потом приходит ужас, настигает шок от увиденного. А сначала интересно, даже весело.
Приходили к Белому дому просто посмотреть, поглядеть на огромные ряды милиционеров в касках, приходили выразить своё возмущение, негодование. Напряжение росло.
Руцкой начал шумные театральные действия вокруг Белого дома с мегафоном и флагами, призывами к милиции одуматься, переходить на сторону «защитников демократии» — Верховного Совета.
Видимо, они решили, что наконец-то поднялась народная стихия.
В какой-то момент события приняли совершенно неожиданный оборот. Например, я никак не могу себе объяснить, почему на народ, собиравшийся у Белого дома, не произвела никакого впечатления гибель двух невинных людей у здания бывшего штаба Вооружённых Сил СНГ? Ведь это были жертвы настоящей бандитской вылазки. Но гораздо больше говорили и писали о том, что власти применяют к политическим противникам недозволенные приёмы. Что давят слишком жестоко. Что им, бедным, нечего есть. Пить. Что вообще это какое-то зверство.
Неожиданный резонанс вызвало также решение о социальных гарантиях бывшим депутатам. Конечно, в нем присутствовал определённый лукавый смысл — слегка охладить горячие головы, вернуть на грешную землю. Никто не собирался бросать подачку депутатам. Вероятно, это решение запоздало, надо было объявить о нем раньше и объяснить смысл указа: мы просто хотели дать людям, многие из которых нормально работали, какую-то уверенность в завтрашнем дне. Ведь отнюдь не все там были экстремистами.
Количество допущенных тактических ошибок росло. Незначительные по отдельности, они создавали общую картину растерянности. Теперь, задним числом, я понимаю, в чем была причина всех этих упущений.
Мы не готовились воевать.
Не было никакого расчёта на войну. Я не допускал возможности, что конституционный спор доведёт дело до стрельбы по людям.
И второе. Это было, пожалуй, самое непростое решение в моей жизни. Внутри меня самого шёл мучительный, болезненный процесс принятия решения, поэтому наша «машина» в этот раз не прямо катила по шоссе, а сбивала столбы, залезала колесом в канавы…
До какого-то момента, конечно. Возникшая прямая угроза безопасности государства все расставила на свои места.
Но сначала каждый шаг давался нелегко. Я понимал, что из конституционной ловушки, когда практически любое наше действие можно объявить вне закона, есть только такой выход. Но и нарушать закон ради того, чтобы выпутаться, ох как не хотелось.
Я ещё раз осознал, что такое демократия. Это прежде всего тяжёлая, страшная ответственность. Для нормального человека.
Я всегда надеюсь на здравый смысл. Был уверен, что и в этот раз он восторжествует. Тем более что с каждым днём ситуация для обитателей Белого дома становилась все очевиднее. Поддержки, на которую они рассчитывали, не было ниоткуда. Ни армия, ни профсоюзы, ни шахтёры — никто не поддержал бывших депутатов. Лишь советы разных уровней слали приветственные телеграммы своим старшим товарищам, но от бумажек мало толку. Руцкой отчаянно призывал рабочий класс на всеобщую всероссийскую забастовку. Его клич не возымел никакого действия. Хасбулатов вёл активные переговоры с лидерами регионов. Надежда была на новосибирских товарищей, которые обещали заблокировать транссибирскую железную дорогу. Парализовать такую стратегическую транспортную артерию — это уже было бы серьёзно, власти могли испугаться, пойти на переговоры…
Но никто не хотел блокировать железную дорогу, хоть ты лопни.
Руцкой звонил по военным округам и требовал выполнения приказов нового президента и нового министра обороны. У него, конечно же, были связи с военными, были и дружеские, личные отношения. Например, личная дружба связывала Руцкого с командующим военно-воздушными силами генералом Петром Дейнекиным. Он просил, требовал, кричал на своего друга, чтобы тот пришёл ему на помощь. В ответ командующий уговаривал: Саша, не дури, у меня один президент — Ельцин, и один министр обороны — Грачев. Лучше быстрее сдавайся.
Они оказались в вакууме. Вот что было самое главное. И в человеческом, и в информационном, и в политическом. Я думаю, это стало потрясением для Хасбулатова, Руцкого и компании. Все последние месяцы они жили в иллюзии, что стоит только подтолкнуть, и вся страна, весь народ рванётся за коммунистическим, большевистским парламентом назад, в прошлое. Не рванулся, не побежал. Оставил их одних. А ведь там, в прошлом, так было все славно, так понятно: великий, могучий Советский Союз, хлеб за 16 копеек, туповатая, но все-таки работа, бесплатное жильё — 5 метров на человека — и надежда, если хорошо себя будешь вести, через много лет получишь от государства целых 9. Можно читать газету «Правда», смотреть программу «Время» и три раза в год по праздникам радоваться телевизионному «Огоньку». Странно, что народ не захотел такой понятной жизни. Странно, что вместо сытого рабства он выбрал непонятную, жестокую, трудную свободу.
В день объявления указа о роспуске парламента в Москву приехал Мстислав Ростропович. Он опять, как и в августе 91-го года, оказался в центре революционных событий в России. По этому поводу иронизировал и он сам, и пресса, писавшая о его приезде. В воскресенье, 26 сентября, на Красной площади он дал концерт для москвичей вместе с Национальным симфоническим оркестром США.
В Москве в этот день было ветрено и холодно. Дирижёр взмахнул палочкой, зазвучала музыка, а я не мог без волнения смотреть на эту удивительную картину — на фоне собора Василия Блаженного человек в чёрном фраке, его развевающиеся на ветру седые волосы, его руки, его вдохновенное лицо…
Вместе со мной выступление слушали его супруга Галина Вишневская, их дочь. После окончания концерта я всех их пригласил к себе домой. Пока публика рукоплескала музыкантам, москвичи вручали им цветы, куда-то пропал главный виновник торжества. Мы уже ушли с Красной площади, сели с его семьёй в машину, а Мстислава Леопольдовича все никак не могли найти. Наконец его нашли в гостиничном номере, мы связались с ним, договорились, что он поедет отдельно: на холоде дирижёр страшно замёрз и отогревался
А дальше был общий семейный обед. Мстислав Леопольдович и Галина Павловна рассказывали забавные истории из своей музыкальной жизни. Было очень уютно от того, что они с нами. Я люблю их. Каждый раз, когда Мстислав Ростропович приезжает в Россию, мы обязательно встречаемся. Я заражаюсь его оптимизмом, его энергией, его светлой, чистой открытостью. Он лёгок и непосредственен, ему все равно, кто перед ним — начальник, работяга или персона королевской крови. Ему со всеми интересно. Впрочем, как и всем интересно с ним.
Мне любопытно было наблюдать за их отношениями. Галина Павловна женщина эмоциональная, иногда суровая, но при этом она изящна и восхитительна в своей суровости. И когда она своим хорошо поставленным голосом что-то выговаривала мужу, он смотрел на неё с нескрываемым обожанием. Такое впечатление, что ему доставляло истинное наслаждение и то, что он слушается её, и то, что она сердится на него. Жалко было расставаться. Но их уже ждали, надо было ехать, Мстислав Ростропович спешил на встречу с интеллигенцией. Договорились, что в следующий приезд никаких путчей, никаких переворотов. Просто, без всяких поводов, увидимся и порадуемся друг другу.
Дневник президента
27 сентября 1993
Начало недели ничего нового в противостояние года сил не привнесло. Сотрудники внутренних дел продолжали держать плотное кольцо вокруг Белого дома. Информация, которая поступала из Белого дома, говорила о том, что с каждым днём его защитники впадали во все более истерическое, взвинченное состояние. Власть внутри уже окончательно взяли в свои руки вооружённые люди, армейские начальники диктовали волю депутатам. В состав их боевых формирований входили батальоны специального назначения «Днестр» и «Дельта» из Приднестровья, омоновцы из Вильнюса и Риги, несколько сот сотрудников департамента охраны Верховного Совета, боевые отряды фашиствующих партий. Вместе все это представляло собой отнюдь не игрушечное войско. Было много офицеров с боевым опытом, наёмников, молодых боевиков. В общем, внутри Белого дома собрался вполне «квалифицированный» народ, который умел и мог убивать.
Почти каждую ночь находящиеся внутри здания «бойцы за конституцию и демократию» вводили себя в истеричное состояние, принося из «достоверных источников» информацию о намечающемся штурме Белого дома. К утру, после того как слух в очередной раз не подтверждался, невыспавшиеся защитники напивались и засыпали. Ушедшие из Белого дома депутаты рассказывали, что особенно тяжёлой там была ночь с 28 на 29 сентября, когда Хасбулатов в ожидании штурма собрал всех в зале Совета национальностей. Сам он появился в бронежилете, глаза лихорадочно блестели. Сказал, что скоро начнётся штурм, его предпримет группа «Альфа». Местный министр обороны Владислав Ачалов с воодушевлением сообщил загрустившим депутатам, что защита Белого дома вполне надёжна. Так они в зале всю ночь до четырех утра и просидели.
Конечно, это уже был психоз. Никто не собирался брать штурмом Белый дом. Но они вынуждены были сами себя заводить, пугать, чтобы поддерживать этот воинственный дух.
В эти дни нами даже в теоретическом плане не рассматривалась возможность взятия здания. Я был твёрдо уверен, что политическими методами, оставив руководство Белого дома в полной изоляции, можно заставить их сдать оружие. И в общем, изъять оружие — это была главная на тот момент цель. После совещания с Черномырдиным, Грачевым, Ериным и Голушко приняли решение дать заговорщикам последний срок сдачи оружия — 4 октября. Если они не выполнят наше требование, тогда будем рассматривать более жёсткие варианты давления на заговорщиков.
Напомню, в этот момент милиция, окружавшая Белый дом, была без боевого оружия. Все наши планы, идеи, расчёты исходили из одного — сделать все, чтобы не допустить даже случайных жертв. Я понимал, как психологически трудно было милиционерам, экипированным лишь резиновыми дубинками, нести службу, когда в десятках метров от них буйствовали вооружённые до зубов бандиты, готовые пустить в ход и автоматы, и гранатомёты…
Я потом себя измучил, пытаясь понять, правильно ли в тот момент поступил, решив, что мы не должны отвечать на их провокации, что наша выдержка, наша сдержанность заставят бандитов прекратить вооружённое сопротивление. Сейчас, после того, как кровавые события произошли, наверное, надо признать, что мы трагически ошиблись. Если бы милиция была вооружена и сотрудники органов внутренних дел с первых же минут имели возможность адекватно отреагировать на вооружённое нападение, не было бы того озверелого варварства, которое началось в Москве в ночь с третьего на четвёртое октября. Они упивались своей безнаказанностью. А может быть, наоборот, если бы милиция была вооружена, случилась бы ещё большая трагедия… В общем, не знаю, даже сейчас не знаю. Знаю только одно: с первого же мгновения, как только было объявлено о роспуске парламента, я всеми возможными и невозможными средствами пытался избежать каких бы то ни было жертв с той стороны или с этой, их или наших, неважно, это все одна беда.
Дневник президента
30 сентября 1993 года
Во второй половине недели сделала попытку как-то смягчить ситуацию Русская православная церковь. Я встретился в четверг в Кремле с Алексием II. Разговор с ним получился очень откровенный, глубокий. Я всегда поражаюсь спокойствию, выдержке, мудрости Его Святейшества. В нашем разговоре он не вдавался в политику, насколько можно было в этой ситуации быть от неё в стороне, его не слишком волновали детали указа. Он беспокоился о мирном исходе противостояния. И просил принять любую помощь церкви, лишь бы противоборство соотечественников не кончилось трагически.
Я с огромным облегчением и радостью принял эту помощь. Договорились, что в Свято-Даниловом монастыре при посредничестве патриарха представители президента и правительства встретятся с полномочными посланцами Белого дома.
Алексий II не ограничился этим посредничеством. Он обратился к россиянам с воззванием, в котором с тревогой призывал людей избежать кровавых столкновений.
Переговоры в Свято-Даниловом монастыре. Условием начала переговоров руководство парламента поставило включение в Белом доме электричества. Я считал, что ни о каких ультиматумах не может идти речь, когда оружие там раздаётся направо и налево, кому угодно — даже психопатам и уголовникам. Сначала сдайте оружие, а потом будем обсуждать условия. Все-таки Сергей Филатов убедил меня, что это бытовое, отнюдь не политическое требование вполне можно принять, им там действительно стало холодно. Я согласился. Хотя это, может быть, была ещё одна ошибка. То, что первое же условие — включить электричество в Белом доме — нами было выполнено, дало ложное ощущение, что именно так, с помощью ультиматумов можно будет разговаривать и дальше. Когда в здании включился свет, там раздались визг, улюлюканье, только что из автоматов вверх от радости не стреляли. Они восприняли этот факт как свою серьёзную победу.
А через несколько часов после начала встречи в Свято-Даниловом монастыре переговоры сорвались. Сорвались по банальной причине, ещё раз доказывающей, что ситуация в бывшем парламенте ушла из-под контроля политиков. Все, о чем договорились наши и их представители, руководством Белого дома было денонсировано. Наиболее радикальная группировка в руководстве парламента, полностью взявшая власть в свои руки, видимо, именно в этот момент сделала ставку на вооружённый вариант борьбы с властями. Они одной рукой рисовали план взятия телецентра, Кремля, ИТАР-ТАСС, военных объектов, другой рукой Руцкой выписывал в адрес Алексия II проникновенные строки: «Как верующий и как гражданин России, облечённый высокими полномочиями, заверяю Вас в том, что сделаю все возможное для преодоления кризиса мирными средствами…» И дальше: «…В моем лице Вы имеете безусловного сторонника в Ваших усилиях организовать посредническую встречу в Свято-Даниловом монастыре».
Вот и настал этот чёрный день, воскресенье, 3 октября 1993 года. Чёрный день в истории новой России.
Дневник президента
3 октября 1993 года
Утром я приехал на работу в Кремль. Хотя был выходной, в 10.00 собрал совещание с руководителями Кабинета министров. Обсуждали текущие дела. В этот день, 4 октября кончался срок ультиматума, в этот момент мы не стали обсуждать силовые варианты решения конфликта. По-прежнему надеялись на возобновление переговоров при посредничестве церкви и лично патриарха. Ещё рассчитывали на то, что, поскольку выборный процесс набирал скорость, становилось абсолютно ясно, что выборы в новый представительный орган России 12 декабря состоятся. Чтобы участвовать в них, чтобы остаться в политике, надо было выходить из Белого дома и начинать активно принимать участие в предвыборной борьбе. Иначе можно было опоздать.
После совещания, поработав с документами, я уехал домой. Проехал по спокойному Новому Арбату, посмотрел на окна здания парламента. Кто мог знать, что завтра Белый дом станет чёрным.
Дома все шло как обычно. Единственный день, когда я могу несколько часов побыть с семьёй, — воскресенье. Мы по традиции собрались все за обеденным столом. На душе было неспокойно, но, я уже говорил об этом, дома решительно прекращаю всякие разговоры о политике и текущем моменте. Хотя бы в эти редкие минуты пытаюсь побыть просто мужем, отцом, дедушкой.
В это воскресенье не удалось. По спецсвязи позвонил Михаил Барсуков и сообщил о резком обострении ситуации у Белого дома. Он докладывал подробности — о смятых кордонах милиции, о идущем в эти секунды штурме здания мэрии, о том, что кольца вокруг Белого дома больше не существует и все вооружённые формирования крупными отрядами грозят обрушиться на город. Я выслушал его, сердце в груди забухало, подумал про себя: Господи, неужели началось…
Они пошли на то, во что мы не верили до последнего, они преступили черту, которую русские люди никогда не должны были преступать. Они начали войну. Войну самую страшную. Гражданскую.
Потом было много разговоров, что президент растерялся. Что он потерял нити управления, что его просто никто не слушался. Терпеть не могу оправдываться, да и обижаться на эти упрёки, по крайней мере, глупо. Людям нужны внятные объяснения бездействия властей. Президент тем более отвечает за то, что в течение нескольких страшных часов москвичи не могли понять, будет их кто-то защищать от вооружённых бандитов или они останутся против фашистов с автоматами один на один.
Но не было у меня растерянности. Не было ни секунды замешательства или неуверенности. Сразу же после звонка Барсукова связался со своими помощниками для немедленной подготовки указа о введении чрезвычайного положения в Москве. В шесть часов вечера указ был подписан. Он давал дополнительные полномочия силовым структурам для прекращения бунта и кровопролития в городе. Сразу же позвонил Ерину и Грачеву. Беспокоился, что они, хоть теоретически и готовы к такому развитию ситуации, столкнувшись с нею реально, растеряются. Но первые доклады министров были спокойными, паники я не почувствовал.
Ерин в нескольких словах доложил, как шла организованная атака на его людей, как под натиском вооружённой толпы милиция вынуждена была отступить, где-то и разбежаться. Он с плохо скрываемым волнением рассказывал, как сотрудников милиции, которым все время строго говорили: на провокации не реагировать — да они и заступали на дежурство без боевого оружия, — избивали, издевались над ними, срывали с них форму, шинели.
Договорились, что теперь милиция будет действовать решительно, при необходимости пуская в ход боевое оружие. После того, что случилось — никаких компромиссов, никаких переговоров. Все бандиты должны быть схвачены, все организаторы вооружённого бунта — арестованы. Грачев сообщил, что войска в любую минуту готовы прийти на помощь милиции, что он уже переговорил с рядом командующих, командиров полков и дивизий. В полной боевой готовности соединения готовы войти в Москву, чтобы защитить законную власть.
Опять созвонился с Барсуковым. Попросил его прислать в Барвиху вертолёт. На всякий случай. На машине до работы двадцать минут. Но если бандиты перекроют центр, проезды к Кремлю, я не хотел в такой ситуации остаться в буквальном смысле без рычагов управления, без Кремля. Через полчаса раздался гул вертолётов, машины прилетели из Внукова.
Я в тот момент ещё не думал, что мне действительно придётся лететь на вертолёте. Но позвонили Черномырдин, Ерин, Грачев, затем ещё раз позвонили мне Барсуков и Коржаков, которые в тот момент уже находились в Кремле. Последняя информация была удручающая: боевики ведут штурм «Останкина». Там идёт бой. В любой момент трансляция передач может прерваться.
Посоветовался с Коржаковым, как мне лучше ехать, решили, что на вертолёте будет быстрее. К этому часу к Кремлю можно было добраться уже только в длинный объезд, Новый Арбат полностью блокировали защитники Белого дома. Я пошёл к вертолёту. Жена, дочери провожали меня, как будто я уходил на войну. Впрочем, так и было. Я улетал на гражданскую.
Чтобы нас капитально не грохнули «стингером» или чем-то в этом роде, мы сделали небольшой крюк, и в 19.15 вертолёты приземлились на Ивановской площади в Кремле. Опять доклады, опять переговоры с премьером, силовыми министрами. Грачев сообщает, что дал команду воинским частям идти в Москву.
А в 20 часов я стал свидетелем той же жуткой картины, что и вся страна. Первый канал «Останкина», третий и четвёртый прекратили трансляцию. На экранах телевизоров появился взволнованный диктор российского телевидения Виктор Виноградов, который сообщил, что программа «Вести» ведёт трансляцию из резервной студии, вне «Останкина», а там, на улице Королева, идёт бой…
Далее рассказываю буквально по минутам, чтобы и сами мы, и будущие историки смогли понять, что же случилось в эти часы в Москве.
Я снова, видимо, уже в третий раз за этот вечер, созвонился с Грачевым. Павел Сергеевич сказал, что в Москву входят войска, они будут направлены на защиту стратегически важных объектов, а также на помощь телецентру «Останкино». Я спросил, через сколько они будут. Он твёрдо ответил, что в самое ближайшее время они войдут в город.
Я позвонил Ерину, сказал, что его ребятам надо продержаться совсем немного, скоро подойдёт подмога. В это время подразделение «Витязь» дивизии Дзержинского вело оборону технического центра «Останкина». Боевики, в арсенале которых были гранатомёты, бронетранспортёры, уже захватили первый этаж здания и рвались к аппаратным. Оттуда они собирались сразу же выйти в эфир.
В Белом доме Хасбулатов объявил возбуждённым от крови народным депутатам, что «Останкино» уже взято. В ближайшее время, сообщил он, будет взят Кремль. Это известие было встречено аплодисментами, топотом, криками «ура». Маячившая где-то вдалеке иллюзорная мечта стать хозяевами Кремля неожиданно приняла ясные очертания. Им показалось, что ещё совсем чуть-чуть, и Москва ляжет к их ногам.
Примерно к этому же моменту в здание ИТАР-ТАСС ворвалась ещё одна группа, вооружённая до зубов. Боевики сообщили, что они сторонники нового президента Руцкого, и потребовали по каналам ТАСС сообщить всему миру о смене власти в России. При этом коллегия ИТАР-ТАСС, все его сотрудники, генеральный директор Виталий Игнатенко повели себя достойно, мужественно. Находясь под дулом автоматов, они отказались выполнять требования бандитов.
Я получал эту информацию отовсюду и понял со всей очевидностью, что судьба страны повисла на волоске. Армия ещё не вошла в Москву — не хотела или не успела? — а милиция, которую в течение почти двух недель насиловали требованиями не применять оружия, оказалась не в состоянии дать отпор не просто орущим или грозящим гражданам, а настоящим профессиональным убийцам, боевым офицерам, умеющим и любящим воевать.
То обстоятельство, что Белый дом предпринял боевой штурм военного объекта, говорило о следующем: либо руководство бывшего парламента уже не контролировало ситуацию и реальную власть там взяли вооружённые экстремисты, либо Хасбулатов и Руцкой решили проверить реакцию властей на первую кровь. Как там в Кремле отреагируют? А возможно, в Белом доме одновременно происходили два этих плохо управляемых процесса.
Павел Грачев этой же ночью отдал приказ об усилении охраны всех объектов Министерства обороны. Мы с ним, с Виктором Черномырдиным, другими министрами продолжали консультации по телефону. Наша позиция была общей — войска пока не должны вмешиваться в наведение порядка в Москве. По-прежнему основная нагрузка остаётся на Ерине, министре внутренних дел.
До этого момента режим оцепления Белого дома был чисто символическим: любой желающий мог пройти внутрь и, если надоело митинговать, вернуться домой или на работу. С 24 сентября Виктор Ерин отдал распоряжение организовать строгую блокаду здания силами сотрудников милиции. Теперь из Белого дома можно было только выйти, войти туда не мог больше никто. В здании было отключено электричество, отопление, прекращена подача горячей воды. Терпеть и дальше в центре многомиллионного города место, нашпигованное оружием и озверевшими от сознания уходящей власти политиканами, было невозможно. Но ни о каком штурме, ни о каком взятии Белого дома и речи в тот момент не было.
Между тем вокруг оцепления Дома Советов стали собираться большие толпы народа.
Помимо профессиональных анпиловских демонстрантов из движения «Трудовая Москва», сюда стягивались просто любопытные, сочувствующие, да и вообще — возбуждённые люди. Их возбуждала сама перспектива того небывалого политического спектакля, который начинался в Москве. То же самое, только в ещё более чудовищной, парадоксальной форме, происходило потом, когда шёл штурм. Штурм Белого дома, на который нас все же вынудили, заставили пойти. Тогда толпы любопытных стояли вокруг танков, на набережной, в районе обстрела, на крышах под прицелами снайперов. Почему? Меня долго мучил этот вопрос. Мне кажется, психологически это понятно. Люди, по-моему, даже не сознавали, что рискуют жизнью. Это потом приходит ужас, настигает шок от увиденного. А сначала интересно, даже весело.
Приходили к Белому дому просто посмотреть, поглядеть на огромные ряды милиционеров в касках, приходили выразить своё возмущение, негодование. Напряжение росло.
Руцкой начал шумные театральные действия вокруг Белого дома с мегафоном и флагами, призывами к милиции одуматься, переходить на сторону «защитников демократии» — Верховного Совета.
Видимо, они решили, что наконец-то поднялась народная стихия.
В какой-то момент события приняли совершенно неожиданный оборот. Например, я никак не могу себе объяснить, почему на народ, собиравшийся у Белого дома, не произвела никакого впечатления гибель двух невинных людей у здания бывшего штаба Вооружённых Сил СНГ? Ведь это были жертвы настоящей бандитской вылазки. Но гораздо больше говорили и писали о том, что власти применяют к политическим противникам недозволенные приёмы. Что давят слишком жестоко. Что им, бедным, нечего есть. Пить. Что вообще это какое-то зверство.
Неожиданный резонанс вызвало также решение о социальных гарантиях бывшим депутатам. Конечно, в нем присутствовал определённый лукавый смысл — слегка охладить горячие головы, вернуть на грешную землю. Никто не собирался бросать подачку депутатам. Вероятно, это решение запоздало, надо было объявить о нем раньше и объяснить смысл указа: мы просто хотели дать людям, многие из которых нормально работали, какую-то уверенность в завтрашнем дне. Ведь отнюдь не все там были экстремистами.
Количество допущенных тактических ошибок росло. Незначительные по отдельности, они создавали общую картину растерянности. Теперь, задним числом, я понимаю, в чем была причина всех этих упущений.
Мы не готовились воевать.
Не было никакого расчёта на войну. Я не допускал возможности, что конституционный спор доведёт дело до стрельбы по людям.
И второе. Это было, пожалуй, самое непростое решение в моей жизни. Внутри меня самого шёл мучительный, болезненный процесс принятия решения, поэтому наша «машина» в этот раз не прямо катила по шоссе, а сбивала столбы, залезала колесом в канавы…
До какого-то момента, конечно. Возникшая прямая угроза безопасности государства все расставила на свои места.
Но сначала каждый шаг давался нелегко. Я понимал, что из конституционной ловушки, когда практически любое наше действие можно объявить вне закона, есть только такой выход. Но и нарушать закон ради того, чтобы выпутаться, ох как не хотелось.
Я ещё раз осознал, что такое демократия. Это прежде всего тяжёлая, страшная ответственность. Для нормального человека.
Я всегда надеюсь на здравый смысл. Был уверен, что и в этот раз он восторжествует. Тем более что с каждым днём ситуация для обитателей Белого дома становилась все очевиднее. Поддержки, на которую они рассчитывали, не было ниоткуда. Ни армия, ни профсоюзы, ни шахтёры — никто не поддержал бывших депутатов. Лишь советы разных уровней слали приветственные телеграммы своим старшим товарищам, но от бумажек мало толку. Руцкой отчаянно призывал рабочий класс на всеобщую всероссийскую забастовку. Его клич не возымел никакого действия. Хасбулатов вёл активные переговоры с лидерами регионов. Надежда была на новосибирских товарищей, которые обещали заблокировать транссибирскую железную дорогу. Парализовать такую стратегическую транспортную артерию — это уже было бы серьёзно, власти могли испугаться, пойти на переговоры…
Но никто не хотел блокировать железную дорогу, хоть ты лопни.
Руцкой звонил по военным округам и требовал выполнения приказов нового президента и нового министра обороны. У него, конечно же, были связи с военными, были и дружеские, личные отношения. Например, личная дружба связывала Руцкого с командующим военно-воздушными силами генералом Петром Дейнекиным. Он просил, требовал, кричал на своего друга, чтобы тот пришёл ему на помощь. В ответ командующий уговаривал: Саша, не дури, у меня один президент — Ельцин, и один министр обороны — Грачев. Лучше быстрее сдавайся.
Они оказались в вакууме. Вот что было самое главное. И в человеческом, и в информационном, и в политическом. Я думаю, это стало потрясением для Хасбулатова, Руцкого и компании. Все последние месяцы они жили в иллюзии, что стоит только подтолкнуть, и вся страна, весь народ рванётся за коммунистическим, большевистским парламентом назад, в прошлое. Не рванулся, не побежал. Оставил их одних. А ведь там, в прошлом, так было все славно, так понятно: великий, могучий Советский Союз, хлеб за 16 копеек, туповатая, но все-таки работа, бесплатное жильё — 5 метров на человека — и надежда, если хорошо себя будешь вести, через много лет получишь от государства целых 9. Можно читать газету «Правда», смотреть программу «Время» и три раза в год по праздникам радоваться телевизионному «Огоньку». Странно, что народ не захотел такой понятной жизни. Странно, что вместо сытого рабства он выбрал непонятную, жестокую, трудную свободу.
В день объявления указа о роспуске парламента в Москву приехал Мстислав Ростропович. Он опять, как и в августе 91-го года, оказался в центре революционных событий в России. По этому поводу иронизировал и он сам, и пресса, писавшая о его приезде. В воскресенье, 26 сентября, на Красной площади он дал концерт для москвичей вместе с Национальным симфоническим оркестром США.
В Москве в этот день было ветрено и холодно. Дирижёр взмахнул палочкой, зазвучала музыка, а я не мог без волнения смотреть на эту удивительную картину — на фоне собора Василия Блаженного человек в чёрном фраке, его развевающиеся на ветру седые волосы, его руки, его вдохновенное лицо…
Вместе со мной выступление слушали его супруга Галина Вишневская, их дочь. После окончания концерта я всех их пригласил к себе домой. Пока публика рукоплескала музыкантам, москвичи вручали им цветы, куда-то пропал главный виновник торжества. Мы уже ушли с Красной площади, сели с его семьёй в машину, а Мстислава Леопольдовича все никак не могли найти. Наконец его нашли в гостиничном номере, мы связались с ним, договорились, что он поедет отдельно: на холоде дирижёр страшно замёрз и отогревался
А дальше был общий семейный обед. Мстислав Леопольдович и Галина Павловна рассказывали забавные истории из своей музыкальной жизни. Было очень уютно от того, что они с нами. Я люблю их. Каждый раз, когда Мстислав Ростропович приезжает в Россию, мы обязательно встречаемся. Я заражаюсь его оптимизмом, его энергией, его светлой, чистой открытостью. Он лёгок и непосредственен, ему все равно, кто перед ним — начальник, работяга или персона королевской крови. Ему со всеми интересно. Впрочем, как и всем интересно с ним.
Мне любопытно было наблюдать за их отношениями. Галина Павловна женщина эмоциональная, иногда суровая, но при этом она изящна и восхитительна в своей суровости. И когда она своим хорошо поставленным голосом что-то выговаривала мужу, он смотрел на неё с нескрываемым обожанием. Такое впечатление, что ему доставляло истинное наслаждение и то, что он слушается её, и то, что она сердится на него. Жалко было расставаться. Но их уже ждали, надо было ехать, Мстислав Ростропович спешил на встречу с интеллигенцией. Договорились, что в следующий приезд никаких путчей, никаких переворотов. Просто, без всяких поводов, увидимся и порадуемся друг другу.
Дневник президента
27 сентября 1993
Начало недели ничего нового в противостояние года сил не привнесло. Сотрудники внутренних дел продолжали держать плотное кольцо вокруг Белого дома. Информация, которая поступала из Белого дома, говорила о том, что с каждым днём его защитники впадали во все более истерическое, взвинченное состояние. Власть внутри уже окончательно взяли в свои руки вооружённые люди, армейские начальники диктовали волю депутатам. В состав их боевых формирований входили батальоны специального назначения «Днестр» и «Дельта» из Приднестровья, омоновцы из Вильнюса и Риги, несколько сот сотрудников департамента охраны Верховного Совета, боевые отряды фашиствующих партий. Вместе все это представляло собой отнюдь не игрушечное войско. Было много офицеров с боевым опытом, наёмников, молодых боевиков. В общем, внутри Белого дома собрался вполне «квалифицированный» народ, который умел и мог убивать.
Почти каждую ночь находящиеся внутри здания «бойцы за конституцию и демократию» вводили себя в истеричное состояние, принося из «достоверных источников» информацию о намечающемся штурме Белого дома. К утру, после того как слух в очередной раз не подтверждался, невыспавшиеся защитники напивались и засыпали. Ушедшие из Белого дома депутаты рассказывали, что особенно тяжёлой там была ночь с 28 на 29 сентября, когда Хасбулатов в ожидании штурма собрал всех в зале Совета национальностей. Сам он появился в бронежилете, глаза лихорадочно блестели. Сказал, что скоро начнётся штурм, его предпримет группа «Альфа». Местный министр обороны Владислав Ачалов с воодушевлением сообщил загрустившим депутатам, что защита Белого дома вполне надёжна. Так они в зале всю ночь до четырех утра и просидели.
Конечно, это уже был психоз. Никто не собирался брать штурмом Белый дом. Но они вынуждены были сами себя заводить, пугать, чтобы поддерживать этот воинственный дух.
В эти дни нами даже в теоретическом плане не рассматривалась возможность взятия здания. Я был твёрдо уверен, что политическими методами, оставив руководство Белого дома в полной изоляции, можно заставить их сдать оружие. И в общем, изъять оружие — это была главная на тот момент цель. После совещания с Черномырдиным, Грачевым, Ериным и Голушко приняли решение дать заговорщикам последний срок сдачи оружия — 4 октября. Если они не выполнят наше требование, тогда будем рассматривать более жёсткие варианты давления на заговорщиков.
Напомню, в этот момент милиция, окружавшая Белый дом, была без боевого оружия. Все наши планы, идеи, расчёты исходили из одного — сделать все, чтобы не допустить даже случайных жертв. Я понимал, как психологически трудно было милиционерам, экипированным лишь резиновыми дубинками, нести службу, когда в десятках метров от них буйствовали вооружённые до зубов бандиты, готовые пустить в ход и автоматы, и гранатомёты…
Я потом себя измучил, пытаясь понять, правильно ли в тот момент поступил, решив, что мы не должны отвечать на их провокации, что наша выдержка, наша сдержанность заставят бандитов прекратить вооружённое сопротивление. Сейчас, после того, как кровавые события произошли, наверное, надо признать, что мы трагически ошиблись. Если бы милиция была вооружена и сотрудники органов внутренних дел с первых же минут имели возможность адекватно отреагировать на вооружённое нападение, не было бы того озверелого варварства, которое началось в Москве в ночь с третьего на четвёртое октября. Они упивались своей безнаказанностью. А может быть, наоборот, если бы милиция была вооружена, случилась бы ещё большая трагедия… В общем, не знаю, даже сейчас не знаю. Знаю только одно: с первого же мгновения, как только было объявлено о роспуске парламента, я всеми возможными и невозможными средствами пытался избежать каких бы то ни было жертв с той стороны или с этой, их или наших, неважно, это все одна беда.
Дневник президента
30 сентября 1993 года
Во второй половине недели сделала попытку как-то смягчить ситуацию Русская православная церковь. Я встретился в четверг в Кремле с Алексием II. Разговор с ним получился очень откровенный, глубокий. Я всегда поражаюсь спокойствию, выдержке, мудрости Его Святейшества. В нашем разговоре он не вдавался в политику, насколько можно было в этой ситуации быть от неё в стороне, его не слишком волновали детали указа. Он беспокоился о мирном исходе противостояния. И просил принять любую помощь церкви, лишь бы противоборство соотечественников не кончилось трагически.
Я с огромным облегчением и радостью принял эту помощь. Договорились, что в Свято-Даниловом монастыре при посредничестве патриарха представители президента и правительства встретятся с полномочными посланцами Белого дома.
Алексий II не ограничился этим посредничеством. Он обратился к россиянам с воззванием, в котором с тревогой призывал людей избежать кровавых столкновений.
Переговоры в Свято-Даниловом монастыре. Условием начала переговоров руководство парламента поставило включение в Белом доме электричества. Я считал, что ни о каких ультиматумах не может идти речь, когда оружие там раздаётся направо и налево, кому угодно — даже психопатам и уголовникам. Сначала сдайте оружие, а потом будем обсуждать условия. Все-таки Сергей Филатов убедил меня, что это бытовое, отнюдь не политическое требование вполне можно принять, им там действительно стало холодно. Я согласился. Хотя это, может быть, была ещё одна ошибка. То, что первое же условие — включить электричество в Белом доме — нами было выполнено, дало ложное ощущение, что именно так, с помощью ультиматумов можно будет разговаривать и дальше. Когда в здании включился свет, там раздались визг, улюлюканье, только что из автоматов вверх от радости не стреляли. Они восприняли этот факт как свою серьёзную победу.
А через несколько часов после начала встречи в Свято-Даниловом монастыре переговоры сорвались. Сорвались по банальной причине, ещё раз доказывающей, что ситуация в бывшем парламенте ушла из-под контроля политиков. Все, о чем договорились наши и их представители, руководством Белого дома было денонсировано. Наиболее радикальная группировка в руководстве парламента, полностью взявшая власть в свои руки, видимо, именно в этот момент сделала ставку на вооружённый вариант борьбы с властями. Они одной рукой рисовали план взятия телецентра, Кремля, ИТАР-ТАСС, военных объектов, другой рукой Руцкой выписывал в адрес Алексия II проникновенные строки: «Как верующий и как гражданин России, облечённый высокими полномочиями, заверяю Вас в том, что сделаю все возможное для преодоления кризиса мирными средствами…» И дальше: «…В моем лице Вы имеете безусловного сторонника в Ваших усилиях организовать посредническую встречу в Свято-Даниловом монастыре».
Вот и настал этот чёрный день, воскресенье, 3 октября 1993 года. Чёрный день в истории новой России.
Дневник президента
3 октября 1993 года
Утром я приехал на работу в Кремль. Хотя был выходной, в 10.00 собрал совещание с руководителями Кабинета министров. Обсуждали текущие дела. В этот день, 4 октября кончался срок ультиматума, в этот момент мы не стали обсуждать силовые варианты решения конфликта. По-прежнему надеялись на возобновление переговоров при посредничестве церкви и лично патриарха. Ещё рассчитывали на то, что, поскольку выборный процесс набирал скорость, становилось абсолютно ясно, что выборы в новый представительный орган России 12 декабря состоятся. Чтобы участвовать в них, чтобы остаться в политике, надо было выходить из Белого дома и начинать активно принимать участие в предвыборной борьбе. Иначе можно было опоздать.
После совещания, поработав с документами, я уехал домой. Проехал по спокойному Новому Арбату, посмотрел на окна здания парламента. Кто мог знать, что завтра Белый дом станет чёрным.
Дома все шло как обычно. Единственный день, когда я могу несколько часов побыть с семьёй, — воскресенье. Мы по традиции собрались все за обеденным столом. На душе было неспокойно, но, я уже говорил об этом, дома решительно прекращаю всякие разговоры о политике и текущем моменте. Хотя бы в эти редкие минуты пытаюсь побыть просто мужем, отцом, дедушкой.
В это воскресенье не удалось. По спецсвязи позвонил Михаил Барсуков и сообщил о резком обострении ситуации у Белого дома. Он докладывал подробности — о смятых кордонах милиции, о идущем в эти секунды штурме здания мэрии, о том, что кольца вокруг Белого дома больше не существует и все вооружённые формирования крупными отрядами грозят обрушиться на город. Я выслушал его, сердце в груди забухало, подумал про себя: Господи, неужели началось…
Они пошли на то, во что мы не верили до последнего, они преступили черту, которую русские люди никогда не должны были преступать. Они начали войну. Войну самую страшную. Гражданскую.
Потом было много разговоров, что президент растерялся. Что он потерял нити управления, что его просто никто не слушался. Терпеть не могу оправдываться, да и обижаться на эти упрёки, по крайней мере, глупо. Людям нужны внятные объяснения бездействия властей. Президент тем более отвечает за то, что в течение нескольких страшных часов москвичи не могли понять, будет их кто-то защищать от вооружённых бандитов или они останутся против фашистов с автоматами один на один.
Но не было у меня растерянности. Не было ни секунды замешательства или неуверенности. Сразу же после звонка Барсукова связался со своими помощниками для немедленной подготовки указа о введении чрезвычайного положения в Москве. В шесть часов вечера указ был подписан. Он давал дополнительные полномочия силовым структурам для прекращения бунта и кровопролития в городе. Сразу же позвонил Ерину и Грачеву. Беспокоился, что они, хоть теоретически и готовы к такому развитию ситуации, столкнувшись с нею реально, растеряются. Но первые доклады министров были спокойными, паники я не почувствовал.
Ерин в нескольких словах доложил, как шла организованная атака на его людей, как под натиском вооружённой толпы милиция вынуждена была отступить, где-то и разбежаться. Он с плохо скрываемым волнением рассказывал, как сотрудников милиции, которым все время строго говорили: на провокации не реагировать — да они и заступали на дежурство без боевого оружия, — избивали, издевались над ними, срывали с них форму, шинели.
Договорились, что теперь милиция будет действовать решительно, при необходимости пуская в ход боевое оружие. После того, что случилось — никаких компромиссов, никаких переговоров. Все бандиты должны быть схвачены, все организаторы вооружённого бунта — арестованы. Грачев сообщил, что войска в любую минуту готовы прийти на помощь милиции, что он уже переговорил с рядом командующих, командиров полков и дивизий. В полной боевой готовности соединения готовы войти в Москву, чтобы защитить законную власть.
Опять созвонился с Барсуковым. Попросил его прислать в Барвиху вертолёт. На всякий случай. На машине до работы двадцать минут. Но если бандиты перекроют центр, проезды к Кремлю, я не хотел в такой ситуации остаться в буквальном смысле без рычагов управления, без Кремля. Через полчаса раздался гул вертолётов, машины прилетели из Внукова.
Я в тот момент ещё не думал, что мне действительно придётся лететь на вертолёте. Но позвонили Черномырдин, Ерин, Грачев, затем ещё раз позвонили мне Барсуков и Коржаков, которые в тот момент уже находились в Кремле. Последняя информация была удручающая: боевики ведут штурм «Останкина». Там идёт бой. В любой момент трансляция передач может прерваться.
Посоветовался с Коржаковым, как мне лучше ехать, решили, что на вертолёте будет быстрее. К этому часу к Кремлю можно было добраться уже только в длинный объезд, Новый Арбат полностью блокировали защитники Белого дома. Я пошёл к вертолёту. Жена, дочери провожали меня, как будто я уходил на войну. Впрочем, так и было. Я улетал на гражданскую.
Чтобы нас капитально не грохнули «стингером» или чем-то в этом роде, мы сделали небольшой крюк, и в 19.15 вертолёты приземлились на Ивановской площади в Кремле. Опять доклады, опять переговоры с премьером, силовыми министрами. Грачев сообщает, что дал команду воинским частям идти в Москву.
А в 20 часов я стал свидетелем той же жуткой картины, что и вся страна. Первый канал «Останкина», третий и четвёртый прекратили трансляцию. На экранах телевизоров появился взволнованный диктор российского телевидения Виктор Виноградов, который сообщил, что программа «Вести» ведёт трансляцию из резервной студии, вне «Останкина», а там, на улице Королева, идёт бой…
Далее рассказываю буквально по минутам, чтобы и сами мы, и будущие историки смогли понять, что же случилось в эти часы в Москве.
Я снова, видимо, уже в третий раз за этот вечер, созвонился с Грачевым. Павел Сергеевич сказал, что в Москву входят войска, они будут направлены на защиту стратегически важных объектов, а также на помощь телецентру «Останкино». Я спросил, через сколько они будут. Он твёрдо ответил, что в самое ближайшее время они войдут в город.
Я позвонил Ерину, сказал, что его ребятам надо продержаться совсем немного, скоро подойдёт подмога. В это время подразделение «Витязь» дивизии Дзержинского вело оборону технического центра «Останкина». Боевики, в арсенале которых были гранатомёты, бронетранспортёры, уже захватили первый этаж здания и рвались к аппаратным. Оттуда они собирались сразу же выйти в эфир.
В Белом доме Хасбулатов объявил возбуждённым от крови народным депутатам, что «Останкино» уже взято. В ближайшее время, сообщил он, будет взят Кремль. Это известие было встречено аплодисментами, топотом, криками «ура». Маячившая где-то вдалеке иллюзорная мечта стать хозяевами Кремля неожиданно приняла ясные очертания. Им показалось, что ещё совсем чуть-чуть, и Москва ляжет к их ногам.
Примерно к этому же моменту в здание ИТАР-ТАСС ворвалась ещё одна группа, вооружённая до зубов. Боевики сообщили, что они сторонники нового президента Руцкого, и потребовали по каналам ТАСС сообщить всему миру о смене власти в России. При этом коллегия ИТАР-ТАСС, все его сотрудники, генеральный директор Виталий Игнатенко повели себя достойно, мужественно. Находясь под дулом автоматов, они отказались выполнять требования бандитов.
Я получал эту информацию отовсюду и понял со всей очевидностью, что судьба страны повисла на волоске. Армия ещё не вошла в Москву — не хотела или не успела? — а милиция, которую в течение почти двух недель насиловали требованиями не применять оружия, оказалась не в состоянии дать отпор не просто орущим или грозящим гражданам, а настоящим профессиональным убийцам, боевым офицерам, умеющим и любящим воевать.