Но раз это трудно, то, значит, и надо делать как раз наоборот. Как проснешься – сразу вскакивать, мыться и делать зарядку.
Катя опять обмакнула перо и написала:
5. Буду рано вставать и делать по утрам зарядку.
Она перевернула страницу и задумалась. Ну, кажется, по дому все. Теперь надо исправить поведение в школе. За что ей больше всего доставалось от Людмилы Федоровны?
Катя решительно поставила цифру «6» и написала:
6. Не буду на уроках зевать и глазеть по сторонам.
И сразу после этого появились еще два обязательства:
7. Буду стараться ничего не забывать.
8. Не буду разговаривать на уроках с Наташей и Аней (и вообще ни с кем).
«Что же еще? – подумала Катя. – Ага, знаю!»
9. Буду читать в книгах не только разговоры, но и все про природу.
10. Буду все делать до конца (если, например, не выходит задача, буду решать, пока не решу).
«Ну, теперь, кажется, все».
Катя перечла все свои обязательства и когда дошла до последнего, ей вдруг вспомнилось одно дело, затеянное и недоделанное.
Еще совсем недавно, после того как Таня рассказала ей историю Андрея Артемова и его друга Алеши Решетникова, Катя очень часто, ложась спать, думала о том, как бы разыскать этого пропавшего мальчика, Сережу, сына Алексея Решетникова. В голову ей приходили самые разнообразные планы – один другого интереснее и увлекательнее. Она только не знала, с чего начать. А тут вдруг заболела Людмила Федоровна, пришла новая учительница, и Катя про все на свете забыла.
А ведь это серьезное дело, не какие-нибудь пустяки. Катя поставила цифру «11» и написала:
11. Будем искать Сережу, пока не найдем.
Ей очень хотелось для ровного счета придумать еще и двенадцатое обязательство, и она, может быть, придумала бы, но тут вошла бабушка, и она еле успела спрятать исписанный листок в стол.
– Что же ты, Катюша, – сказала бабушка, – скоро десять. Миша давно спит. А ты?
Катя с испугом посмотрела на часы.
– Сейчас, сейчас, бабушка, – торопливо сказала она и сразу стала стелить постель.
«С бабушкой не спорить, ложиться вовремя, – подумала она. – Вот уже два обязательства и выполнила!»
Через десять минут она уже лежала в постели, но спать ей еще не хотелось…
«Скорей бы завтра, – думала она. – Завтра все, все будет по-другому».
Она перевернула подушку, легла поудобнее и стала обдумывать, как она завтра все переделает в классе. В школу она придет пораньше, увидит Стеллу, поговорит с ней, и весь совет отряда торжественно отправится к Надежде Ивановне. А может быть, они пригласят Надежду Ивановну и Олю в класс и устроят сбор отряда. На сборе все дадут клятву – такую же, какую дала она, Катя, вместе с Аней, – что все пойдет по-другому.
И вот сразу все переменится… Придет на урок Анна Сергеевна, а девочки сидят тихо-тихо. «Я думала, – скажет Анна Сергеевна, – что в классе совсем и нет никого – такая у вас удивительная тишина. Что с вами сегодня?» А девочки ответят: «Теперь так будет всегда, а не только сегодня». – «Ну, это я понимаю, молодцы! – скажет Анна Сергеевна. – Значит, я просто ошиблась, когда подумала, что у вас была плохая учительница. Она, видно, была очень хорошая». – «Да, – скажут на это девочки, – замечательная! Лучше всех в школе!» Нет, «лучше всех в школе» не скажут, чтобы не обидеть Анну Сергеевну. «Тогда извините, пожалуйста, – скажет Анна Сергеевна, – что я была о ней такого мнения». – «Ничего, пожалуйста», – ответят девочки. Потом Анна Сергеевна пойдет в учительскую и будет всем расхваливать Людмилу Федоровну и весь четвертый «А» и даже скажет: «А эта худенькая со светлыми косами, оказывается, тоже совсем не такая плохая девочка, как я думала. Она, наверно, не хотела меня обидеть. И знаете, отвечала толково и на уроке сидит тихо. Видно, хорошая ученица». – «Да, – согласятся учителя, – говорят, хорошая». И девочки (может быть, даже Настенька или Лена Ипполитова) напишут Людмиле Федоровне, что теперь уже в классе все в полном порядке. И Петр Николаевич прочтет письмо и скажет: «Вот это и есть отличная дисциплина и высокая сознательность». Он больше не будет сердиться на Людмилу Федоровну. «Ну, Людмила Федоровна, – скажет он, – я ошибся, когда думал, что девочки зря тебя любят. Нет, не зря! Ты настоящий командир, и они тебя не подведут».
Катя совсем размечталась. Ей даже стало казаться, что все это так уже и есть, что больше тревожиться не о чем. Она повернулась на бок и стала сочинять письмо, которое напишет папе после того, как все уже будет сделано:
«Дорогой, милый папочка! Я долго не писала тебе, потому что у меня были очень важные дела. Папочка! Ты не думай, что я тебя забываю, я всегда тебя помню».
«Да, помню! – оборвала сама себя Катя. – А написать не могу. Надо дать еще одно обязательство – вот оно, как раз двенадцатое – писать папе аккуратно. И почему это так выходит? Ведь как я его люблю, а писать ему почему-то забываю… Ну ничего, завтра же все поправлю в школе и напишу папе. И всем, всем дома расскажу о том, что у нас было и как теперь все хорошо. Бабушка улыбнется и скажет: «Что было, то сплыло. Хорошо все, что хорошо кончается…»
Катя потянулась, закрыла глаза, от тишины в ушах у нее слегка зазвенело, и кровать как будто тихонько поплыла куда-то в темноту. В эту минуту она почувствовала на лбу легкое прикосновение маминой ладони.
– Ничего не болит, мамочка, – почти сквозь сон прошептала Катя.
Мама укрыла дочку потеплее и вышла из комнаты, а Катя подумала:
«Неужели мама что-нибудь заметила? Ох, сколько всего накопилось! Ну, ничего, еще один-единственный денечек – и все расскажу».
Катя уснула. Но спать ей пришлось недолго. Громкий, какой-то веселый звонок раздался в передней. «К Тане пришли», – сквозь сон подумала Катя. Но тут из передней донесся радостный Танин визг, послышались мамины частые, торопливые шаги. И вдруг Катя ясно услышала басовитый, мужской голос, такой знакомый и родной.
«Папа! Неужели он? Нет, не может быть… Нет, он! Ой, приехал!»
У Кати захватило дыхание от радости и волнения. И как была, в длинной ночной рубашке, босиком, она соскочила на пол, бросилась к двери – и остановилась, не зная, что делать. Бежать к папе или не бежать?
Конечно, хотелось броситься к нему, прижаться, завизжать, как Таня. Но Катя стояла как вкопанная. Что она скажет, если он спросит ее про школу?
Катя присела на кровать. И надо же было папе приехать, когда еще ничего, ничего не готово! Да, вышло все по-другому – совсем не так, как она думала!
Затаив дыхание, Катя прислушивалась к тому, что делалось в соседней комнате. Кто-то бегал взад и вперед но коридору. Должно быть, Таня готовила папе ужин, накрывала на стол. Вся квартира наполнилась таким шумом и такой радостью, как будто наступил праздник и пришли гости. Запахло кофе и еще чем-то вкусным…
Твердые, знакомые шаги послышались в соседней комнате у самых дверей. «Идет!..» У Кати еще сильнее забилось сердце. И надо же, надо было ему приехать как раз в такой неподходящий день! Ужасно досадно.
«Ну что стоило ему приехать на один день позже? – думала Катя. – А то не ехал, не ехал, и вдруг – здравствуйте! Приехал! Хоть бы догадался телеграмму послать: «Приеду такого-то, встречайте». Это так интересно – ехать на вокзал, встречать поезд. А то даже встретить себя не дал. И мама тоже – не могла послать из Крыма телеграмму. Денег им жалко, что ли? Ну, мама, пожалуй, и вправду бережет деньги, чтобы больше на хозяйство оставалось. А папа – нет. Просто он уж такой, недогадливый. К маминому рождению третий зонтик ей подарил. А на что человеку три зонтика?»
И не зная уже, на кого больше сердиться – на папу, на маму или на себя, – Катя юркнула в постель, свернулась клубком и сунула голову под подушку. И тут дверь скрипнула и приоткрылась…
– Папа! – закричала Катя и бросилась к отцу.
Он подхватил ее, смеясь уложил обратно в постель и присел на край кровати. Он был такой большой, такой загорелый, его широкие, сильные руки стали шершавыми от походной жизни. Катя потерлась щекой о его шершавую руку.
– Папочка, папа!
– Ну что ты, Кутька? Что ты?
Катя засмеялась от радости. Только папа называл ее такими смешными, дурашливыми именами. А папа, привстав и не переставая похлопывать по плечу Катю, смотрел на спящего Мишу. Миша безмятежно спал, раскинув поверх одеяла пухлые руки.
– Вырос, – тихо сказал Сергей Михайлович. – Уже и кровать мала стала, надо новую покупать…
– Он уже, папочка, пишет письменными буквами, – прошептала Катя. – И чернилами!
– А что у тебя, дочка? – спросил отец. – Какими буквами ты пишешь? Я что-то давно твоих букв не видел.
– Я? Я…
И тут с Катей случилось что-то неожиданное. Она ни с того ни с сего уткнулась лицом в дорожную куртку отца – куртка была жесткая, с туго набитыми карманами и с большими костяными пуговицами. Кате было даже немного больно от этих пуговиц, но она ничего не замечала.
– Я, папочка…
И она расплакалась. Слезы так и брызнули у нее из глаз. Она всхлипывала, хотела удержаться, но никак не могла.
– Да что с тобой, Кутенька, девочка моя?
– Ты ее разбудил, Сережа! – с упреком сказала мама, войдя в комнату. – Свалился как снег на голову, девочка обрадовалась, переволновалась. И все – спросонья. Спи, Катюшенька, спи. Завтра наговоритесь с папой.
– Ну-ну, – сказал папа вставая. – И вправду, утро вечера мудренее.
И его большая рука нежно погладила Катю по голове, по плечам, по спине.
– Ничего, Катенька, все хорошо будет.
И Катя почувствовала, что папа все понял. Он вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, а Катя еще немножко поплакала, но на душе у нее было почему-то уже гораздо легче.
«Миленький, дорогой мой! – повторяла она, прислушиваясь к его шагам и голосу. – Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо!»
Трудная задача
На большой перемене
Катя опять обмакнула перо и написала:
5. Буду рано вставать и делать по утрам зарядку.
Она перевернула страницу и задумалась. Ну, кажется, по дому все. Теперь надо исправить поведение в школе. За что ей больше всего доставалось от Людмилы Федоровны?
Катя решительно поставила цифру «6» и написала:
6. Не буду на уроках зевать и глазеть по сторонам.
И сразу после этого появились еще два обязательства:
7. Буду стараться ничего не забывать.
8. Не буду разговаривать на уроках с Наташей и Аней (и вообще ни с кем).
«Что же еще? – подумала Катя. – Ага, знаю!»
9. Буду читать в книгах не только разговоры, но и все про природу.
10. Буду все делать до конца (если, например, не выходит задача, буду решать, пока не решу).
«Ну, теперь, кажется, все».
Катя перечла все свои обязательства и когда дошла до последнего, ей вдруг вспомнилось одно дело, затеянное и недоделанное.
Еще совсем недавно, после того как Таня рассказала ей историю Андрея Артемова и его друга Алеши Решетникова, Катя очень часто, ложась спать, думала о том, как бы разыскать этого пропавшего мальчика, Сережу, сына Алексея Решетникова. В голову ей приходили самые разнообразные планы – один другого интереснее и увлекательнее. Она только не знала, с чего начать. А тут вдруг заболела Людмила Федоровна, пришла новая учительница, и Катя про все на свете забыла.
А ведь это серьезное дело, не какие-нибудь пустяки. Катя поставила цифру «11» и написала:
11. Будем искать Сережу, пока не найдем.
Ей очень хотелось для ровного счета придумать еще и двенадцатое обязательство, и она, может быть, придумала бы, но тут вошла бабушка, и она еле успела спрятать исписанный листок в стол.
– Что же ты, Катюша, – сказала бабушка, – скоро десять. Миша давно спит. А ты?
Катя с испугом посмотрела на часы.
– Сейчас, сейчас, бабушка, – торопливо сказала она и сразу стала стелить постель.
«С бабушкой не спорить, ложиться вовремя, – подумала она. – Вот уже два обязательства и выполнила!»
Через десять минут она уже лежала в постели, но спать ей еще не хотелось…
«Скорей бы завтра, – думала она. – Завтра все, все будет по-другому».
Она перевернула подушку, легла поудобнее и стала обдумывать, как она завтра все переделает в классе. В школу она придет пораньше, увидит Стеллу, поговорит с ней, и весь совет отряда торжественно отправится к Надежде Ивановне. А может быть, они пригласят Надежду Ивановну и Олю в класс и устроят сбор отряда. На сборе все дадут клятву – такую же, какую дала она, Катя, вместе с Аней, – что все пойдет по-другому.
И вот сразу все переменится… Придет на урок Анна Сергеевна, а девочки сидят тихо-тихо. «Я думала, – скажет Анна Сергеевна, – что в классе совсем и нет никого – такая у вас удивительная тишина. Что с вами сегодня?» А девочки ответят: «Теперь так будет всегда, а не только сегодня». – «Ну, это я понимаю, молодцы! – скажет Анна Сергеевна. – Значит, я просто ошиблась, когда подумала, что у вас была плохая учительница. Она, видно, была очень хорошая». – «Да, – скажут на это девочки, – замечательная! Лучше всех в школе!» Нет, «лучше всех в школе» не скажут, чтобы не обидеть Анну Сергеевну. «Тогда извините, пожалуйста, – скажет Анна Сергеевна, – что я была о ней такого мнения». – «Ничего, пожалуйста», – ответят девочки. Потом Анна Сергеевна пойдет в учительскую и будет всем расхваливать Людмилу Федоровну и весь четвертый «А» и даже скажет: «А эта худенькая со светлыми косами, оказывается, тоже совсем не такая плохая девочка, как я думала. Она, наверно, не хотела меня обидеть. И знаете, отвечала толково и на уроке сидит тихо. Видно, хорошая ученица». – «Да, – согласятся учителя, – говорят, хорошая». И девочки (может быть, даже Настенька или Лена Ипполитова) напишут Людмиле Федоровне, что теперь уже в классе все в полном порядке. И Петр Николаевич прочтет письмо и скажет: «Вот это и есть отличная дисциплина и высокая сознательность». Он больше не будет сердиться на Людмилу Федоровну. «Ну, Людмила Федоровна, – скажет он, – я ошибся, когда думал, что девочки зря тебя любят. Нет, не зря! Ты настоящий командир, и они тебя не подведут».
Катя совсем размечталась. Ей даже стало казаться, что все это так уже и есть, что больше тревожиться не о чем. Она повернулась на бок и стала сочинять письмо, которое напишет папе после того, как все уже будет сделано:
«Дорогой, милый папочка! Я долго не писала тебе, потому что у меня были очень важные дела. Папочка! Ты не думай, что я тебя забываю, я всегда тебя помню».
«Да, помню! – оборвала сама себя Катя. – А написать не могу. Надо дать еще одно обязательство – вот оно, как раз двенадцатое – писать папе аккуратно. И почему это так выходит? Ведь как я его люблю, а писать ему почему-то забываю… Ну ничего, завтра же все поправлю в школе и напишу папе. И всем, всем дома расскажу о том, что у нас было и как теперь все хорошо. Бабушка улыбнется и скажет: «Что было, то сплыло. Хорошо все, что хорошо кончается…»
Катя потянулась, закрыла глаза, от тишины в ушах у нее слегка зазвенело, и кровать как будто тихонько поплыла куда-то в темноту. В эту минуту она почувствовала на лбу легкое прикосновение маминой ладони.
– Ничего не болит, мамочка, – почти сквозь сон прошептала Катя.
Мама укрыла дочку потеплее и вышла из комнаты, а Катя подумала:
«Неужели мама что-нибудь заметила? Ох, сколько всего накопилось! Ну, ничего, еще один-единственный денечек – и все расскажу».
Катя уснула. Но спать ей пришлось недолго. Громкий, какой-то веселый звонок раздался в передней. «К Тане пришли», – сквозь сон подумала Катя. Но тут из передней донесся радостный Танин визг, послышались мамины частые, торопливые шаги. И вдруг Катя ясно услышала басовитый, мужской голос, такой знакомый и родной.
«Папа! Неужели он? Нет, не может быть… Нет, он! Ой, приехал!»
У Кати захватило дыхание от радости и волнения. И как была, в длинной ночной рубашке, босиком, она соскочила на пол, бросилась к двери – и остановилась, не зная, что делать. Бежать к папе или не бежать?
Конечно, хотелось броситься к нему, прижаться, завизжать, как Таня. Но Катя стояла как вкопанная. Что она скажет, если он спросит ее про школу?
Катя присела на кровать. И надо же было папе приехать, когда еще ничего, ничего не готово! Да, вышло все по-другому – совсем не так, как она думала!
Затаив дыхание, Катя прислушивалась к тому, что делалось в соседней комнате. Кто-то бегал взад и вперед но коридору. Должно быть, Таня готовила папе ужин, накрывала на стол. Вся квартира наполнилась таким шумом и такой радостью, как будто наступил праздник и пришли гости. Запахло кофе и еще чем-то вкусным…
Твердые, знакомые шаги послышались в соседней комнате у самых дверей. «Идет!..» У Кати еще сильнее забилось сердце. И надо же, надо было ему приехать как раз в такой неподходящий день! Ужасно досадно.
«Ну что стоило ему приехать на один день позже? – думала Катя. – А то не ехал, не ехал, и вдруг – здравствуйте! Приехал! Хоть бы догадался телеграмму послать: «Приеду такого-то, встречайте». Это так интересно – ехать на вокзал, встречать поезд. А то даже встретить себя не дал. И мама тоже – не могла послать из Крыма телеграмму. Денег им жалко, что ли? Ну, мама, пожалуй, и вправду бережет деньги, чтобы больше на хозяйство оставалось. А папа – нет. Просто он уж такой, недогадливый. К маминому рождению третий зонтик ей подарил. А на что человеку три зонтика?»
И не зная уже, на кого больше сердиться – на папу, на маму или на себя, – Катя юркнула в постель, свернулась клубком и сунула голову под подушку. И тут дверь скрипнула и приоткрылась…
– Папа! – закричала Катя и бросилась к отцу.
Он подхватил ее, смеясь уложил обратно в постель и присел на край кровати. Он был такой большой, такой загорелый, его широкие, сильные руки стали шершавыми от походной жизни. Катя потерлась щекой о его шершавую руку.
– Папочка, папа!
– Ну что ты, Кутька? Что ты?
Катя засмеялась от радости. Только папа называл ее такими смешными, дурашливыми именами. А папа, привстав и не переставая похлопывать по плечу Катю, смотрел на спящего Мишу. Миша безмятежно спал, раскинув поверх одеяла пухлые руки.
– Вырос, – тихо сказал Сергей Михайлович. – Уже и кровать мала стала, надо новую покупать…
– Он уже, папочка, пишет письменными буквами, – прошептала Катя. – И чернилами!
– А что у тебя, дочка? – спросил отец. – Какими буквами ты пишешь? Я что-то давно твоих букв не видел.
– Я? Я…
И тут с Катей случилось что-то неожиданное. Она ни с того ни с сего уткнулась лицом в дорожную куртку отца – куртка была жесткая, с туго набитыми карманами и с большими костяными пуговицами. Кате было даже немного больно от этих пуговиц, но она ничего не замечала.
– Я, папочка…
И она расплакалась. Слезы так и брызнули у нее из глаз. Она всхлипывала, хотела удержаться, но никак не могла.
– Да что с тобой, Кутенька, девочка моя?
– Ты ее разбудил, Сережа! – с упреком сказала мама, войдя в комнату. – Свалился как снег на голову, девочка обрадовалась, переволновалась. И все – спросонья. Спи, Катюшенька, спи. Завтра наговоритесь с папой.
– Ну-ну, – сказал папа вставая. – И вправду, утро вечера мудренее.
И его большая рука нежно погладила Катю по голове, по плечам, по спине.
– Ничего, Катенька, все хорошо будет.
И Катя почувствовала, что папа все понял. Он вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, а Катя еще немножко поплакала, но на душе у нее было почему-то уже гораздо легче.
«Миленький, дорогой мой! – повторяла она, прислушиваясь к его шагам и голосу. – Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет хорошо!»
Трудная задача
Чтобы успеть до уроков поговорить со Стеллой, Катя вскочила с постели раньше, чем всегда.
Она так торопилась, что забыла про все свои обязательства. Кое-как постелила кровать, поспорила за завтраком с бабушкой, которая, как всегда, требовала, чтобы Катя ела не торопясь, и, не застегнув пальто, выбежала на улицу. Подбегая к школьному крыльцу, она вспомнила, что собиралась каждый день делать зарядку.
«Ну ладно, с завтрашнего дня начну, – подумала Катя, – сегодня некогда».
Часы на углу показывали уже начало девятого. Моросил мелкий дождик, и ветер почему-то норовил забраться в рукава или за воротник. Но Катя не обращала на это никакого внимания. Вскочив на верхнюю ступеньку крыльца и вытянув шею, она смотрела, не покажется ли вдали Стелла. Школьницы, большие и маленькие, подходили поодиночке или целыми стайками, взбегали по ступенькам и скрывались за большой, поминутно хлопающей дверью, а Стеллы все не было.
Наконец вдали показалась знакомая пелеринка красного – не такого, как у всех девочек, – пальто. Стелла! Катя побежала ей навстречу.
– Вот хорошо, что ты уже пришла, – сказала Катя, хватая ее за руку. – Надо сегодня же собрать совет отряда. А может быть, даже сбор устроим. Понимаешь, надо, чтобы все у нас пошло совсем-совсем по-другому.
– Что «все»?
Стелла с удивлением смотрела на Катю, не понимая, о чем она говорит.
– Да все вообще. Мы с Аней вчера были у Людмилы Федоровны…
– Подожди, – перебила ее Стелла. – Дай раньше хоть под навес зайти. Ведь дождик идет!
Она побежала вперед.
Катя догнала ее и отвела в сторонку:
– Ты понимаешь, Стелла, Людмила Федоровна ужасно огорчилась, когда узнала, что у нас творится в классе. А муж Людмилы Федоровны, летчик, так рассердился на нее, что мы с Аней даже испугались.
– За что же – на нее?
– Ну как же? Ведь выходит, что она плохая учительница. И главное дело – это из-за нас! Ну, ничего, еще можно все поправить.
Волнуясь и радуясь тому, что сейчас они со Стеллой с одного маху все переделают, Катя рассказала ей, что именно она задумала.
Стелла смотрела на Катю непонимающими глазами.
– Я не шумела на уроках, – сказала она, дернув плечом, – и ничего плохого Анне Сергеевне не сделала. А вы что, успели нажаловаться на весь класс? И на меня тоже?
Катя от неожиданности даже не нашлась сразу, что сказать.
– Как это «нажаловаться»? – удивилась она. – Мы же все плохо встретили новую учительницу. Что ж ты себя выделяешь?
– Потому что я тут ни при чем.
– «Ни при чем»! – Катя так и вспыхнула. – Ты вечно «ни при чем»! А еще председатель совета отряда! И надо же нам было тебя выбрать.
– Я никого об этом не просила, – сказала Стелла. – Чего ты от меня хочешь? Мне и так дома попало за то, что я не отказалась.
– Вы о чем это спорите? – послышался знакомый голос. – Что у вас тут такое?
Катя обернулась. По крыльцу поднималась Наташа, за ней шли Лена и Настя.
– Ничего такого! – отрезала Стелла и первая открыла дверь.
Девочки прошли за ней в раздевалку. Катя повесила пальто и опять подошла к Стелле. Стелла посмотрела на нее настороженно, как-то даже испуганно. Но Катя этого не заметила.
– Слушай, Кузьминская, – сказала она. – Давай после уроков пойдем к Надежде Ивановне или к Оле.
Стелла пожала плечами:
– После уроков я сразу уйду. Мне домой надо.
Катя махнула рукой и, прыгая через ступеньку, побежала в класс, чтобы успеть предупредить девочек о том, что сегодня все должны вести себя совсем не так, как до сих пор. Но было уже поздно.
Едва Катя переступила порог класса, как следом за ней влетела Ира Ладыгина с криком:
– Аннушка идет!
И сейчас же вслед за ней вошла Анна Сергеевна.
Все встали. У Кати так и забилось сердце.
«Ой, наверно, слышала! Опять обидели ее! Вот тебе и «все по-другому»!»
Но Анна Сергеевна, видно, не обиделась. Спокойно, чуть улыбнувшись, она сказала:
– К сожалению, давно прошло время, когда меня можно было так называть. Садитесь.
Девочки сели. Анна Сергеевна сразу же приступила к делу.
– Ну посмотрим, – сказала она, – как вы сегодня будете решать задачи.
Заглянув в свой журнал, она вызвала Нину Зеленову. Нина, как всегда аккуратная, гладко причесанная и тихая, легкой походкой подошла к доске.
Все раскрыли тетрадки, и Анна Сергеевна принялась диктовать задачу:
– Пять землекопов вырыли в шесть дней канаву длиной в четыреста восемьдесят метров. Какой длины канаву выроют четыре землекопа в два дня?
Нина мелким, четким почерком написала условия задачи и теперь внимательно смотрела на доску, чуть шевеля губами и вертя в пальцах мелок.
А тем временем девочки записывали эту же задачу у себя в тетрадках. Было тихо, только поскрипывали перья.
– И чего понадобилось этим землекопам рыть канаву? – тихонько ворчала за спиной у Кати Ира Ладыгина. – Да еще такую длинную. Вечно роют и роют, а ты высчитывай.
– Да замолчи же! – зашикала на нее Катя и обернулась назад. – Тише! Анна Сергеевна услышит.
– Что с тобой, Катюшка? – опять донесся насмешливый шепот. – Подлизываешься?
Катя так и вспыхнула.
– И не думаю! – сказала она и опять оглянулась на сидящих позади.
Анна Сергеевна постучала по столу.
– Девочка во втором ряду у окна! – сказала она строго и посмотрела на Катю. – Ты нам опять мешаешь.
Катя привстала с места:
– Я?
– Да, ты.
Катя опустила голову.
– Садись, – сказала Анна Сергеевна.
Катя села, а позади нее снова раздался насмешливый шепоток:
– Ага, получила? «Девочка во втором ряду»!.. Так тебе и надо!
Наташа обернулась и прошептала, сердито глядя на Иру:
– Тише, тебе говорят! Неужели ты не можешь хотя бы немножко помолчать?
А Катя добавила сквозь зубы:
– Людмила Федоровна две недели может…
Но Анна Сергеевна уже смотрела в сторону Кати строгим взглядом. Наташа дернула подругу за рукав. Катя села как следует, но Анна Сергеевна, оставив Нину одну у доски, подошла к Кате.
– Что тут все время происходит, хотела бы я знать, – сказала она.
Катя сидела, опустив голову.
– Снегирева, – сказала опять Анна Сергеевна.
Катя встала.
– Какой должен быть первый вопрос?
Катя молчала.
– Что нам нужно узнать прежде всего?
Катя переступила с ноги на ногу и пробормотала, опустив глаза:
– Я еще не успела подумать…
– Не успела? – Анна Сергеевна покачала головой. – Да, я вижу, что ты успеваешь только болтать на уроке и вертеться. Ты невнимательна.
И, обратившись ко всему классу, она добавила:
– Имейте в виду, девочки: на экзамене вам, может быть, придется решать задачу такого же типа, как эта. Только та, наверно, будет потруднее. От того, поймете ли вы и решите ли эту задачу сегодня, зависит отчасти, решите ли вы такую же задачу на экзамене. Садись, Снегирева.
Анна Сергеевна вернулась к Нине и попросила ее повторить, что в задаче уже известно и что нужно узнать.
И пока Нина отвечала, Катя торопливо записывала условия задачи:
«5 землекопов вырыли в 6 дней…»
Она то смотрела на доску, то заглядывала в тетрадь к Наташе. Но не успела Катя дописать условия задачи до конца, как Нина уже принялась решать. Она писала так мелко, что у Кати просто зарябило в глазах. Мелок постукивал о доску, и белые крошки сыпались и сыпались на пол. Анна Сергеевна, отойдя от доски, молча смотрела, как доска покрывается частыми белыми строчками.
«Хоть бы объяснила, что делает! – с досадой подумала Катя. – А то пишет, пишет, а что пишет, не поймешь. Ладно, потом разберусь».
Она стала торопливо списывать с доски цифру за цифрой, но тут как раз Нина дошла до самого нижнего угла доски и стала рассказывать, как она решала задачу. Объясняла она не очень понятно. Во всяком случае, Катя ничего не поняла.
«Почему это она там умножает, а здесь делит?» – с недоумением спрашивала она себя и, чтобы как-нибудь разобраться, опять заглянула в тетрадь к Наташе. Но, словно нарочно, в эту минуту Наташа дописала страницу и осторожно накрыла ее листком промокательной бумаги с розовой ленточкой на уголке.
У Наташи было сейчас очень серьезное, сосредоточенное выражение лица. Она перевернула страничку и стала аккуратно выводить цифры, даже не замечая того, как растерянно поглядывает на нее подруга.
Катя опять склонилась над задачей. И ей вспомнилось, как Людмила Федоровна, бывало, спрашивала на уроке арифметики: «Ну, как мы размотаем этот клубочек? Кто найдет ниточку?»
«Размотать клубочек» означало решить задачу, а «найти ниточку» – догадаться, с чего надо начать решение. И Катя всегда радовалась, когда находилась ниточка и клубочек разматывался. Но сегодня она упустила эту ниточку, и теперь клубок не только трудно было размотать – он запутывался для нее все больше и больше.
– Понятно, девочки? – неожиданно спросила Анна Сергеевна. – Всем понятно?
Кате хотелось сказать, что ей все осталось непонятно – с самого начала, – но постеснялась. Ведь тогда Анна Сергеевна увидела бы, что Катя ничего, ровно ничего не слышала, а потому ей и непонятно.
«Опять не слушала, опять все прозевала! – подумала она с ужасом. – Дала себе слово не зевать, а сама зеваю».
Катя уже не раз замечала за собой эту привычку – уноситься мыслями за тридевять земель. Сколько раз Людмила Федоровна, объясняя что-нибудь, останавливалась на полуслове и говорила строго: «Катя Снегирева, ты опять витаешь в облаках?» Катя встряхивала головой и возвращалась «с облаков на землю». А новая учительница ведь не знает, что у Кати такая плохая привычка – задумываться, и не станет из-за нее прерывать урок. И теперь Катя будет пропускать все больше и больше и совсем отстанет от класса. Хорошо еще, что Анна Сергеевна пока не вызвала ее к доске. А что, если сейчас возьмет и вызовет? Кате стало страшно. Еще не хватает сегодня домой двойку принести! Папе в подарок.
«Нет, нет! – твердо решила она. – Не буду больше задумываться».
И ей вспомнилась запись, сделанная вчера на листке из тетрадки: «Буду решать задачу, пока не решу».
И почему это особенно трудно поступать так, как сам себе прикажешь? Начнешь – и бросишь почему-то… Нет, очень трудно избавиться от недостатков! Катя даже и не знала, что это так трудно. А бабушке и всем дома кажется, что очень просто. Стоит только захотеть. Нет, эта задача еще потруднее, чем задача про землекопов!
Катя напрягла внимание, и, словно в награду за все усилия, «ниточка» вдруг далась в руки.
«Надо узнать, какой длины канаву выроют все пять землекопов в один день», – сообразила она, и клубочек стал разматываться будто сам собой. Все так и пошло в ход. Теперь уже ничего не стоило узнать, сколько выроет за один день один землекоп, а потом, сколько выроют за один день все четыре землекопа.
Катя писала быстро и весело. Она даже почти не смотрела на доску. Ей оставалось только высчитать, сколько выроют четыре землекопа за два дня, как вдруг она услышала позади себя какую-то возню и перешептыванье. Она опять невольно оглянулась и увидела, что Ира Ладыгина занимается своей собственной «арифметикой». Закрыв глаза и откинув голову, она писала в тетрадке палочки и при этом шептала:
Дописав все до конца, Ира открыла глаза и принялась считать палочки. В другое время Кате, может быть, и самой было бы любопытно проверить, действительно ли их получилось у Иры ровно шестнадцать. Но сейчас ей было не до того.
– Перестань! – прошептала Катя. – Сию же минуту перестань. Не мешай!
Ира замолчала, но скоро пришел от нее ответ:
«Я хочу, чтобы поскорее вернулась Людмила Федоровна, а ты, наверно, хочешь, чтобы у нас осталась эта старая ворона».
Катя скомкала записку и невольно с тревогой посмотрела в сторону учительницы. Нет, Анна Сергеевна не смотрела на них. Она стояла у доски и, одобрительно покачивая головой, следила, как Нина дописывает последний вопрос. Лицо у Анны Сергеевны было серьезное, немного грустное и такое усталое, что у Кати вдруг сжалось сердце. «Старая ворона»! Кате стало стыдно, так стыдно, как никогда еще не бывало. Стыдно за Иру, за весь класс, а больше всех за себя. Ведь если бы она тогда не сказала Анне Сергеевне «несправедливо», Ира сегодня даже и не подумала бы написать такую записку.
И Катя ясно почувствовала, что надо сейчас же, сию минуту, извиниться перед Анной Сергеевной. Сердце у нее забилось так, словно хотело выпрыгнуть, она стиснула зубы и решительно подняла руку.
Анна Сергеевна выжидающе посмотрела на Катю:
– Ты хочешь что-то сказать, Снегирева?
Катя встала и перевела дыхание. Говорить оказалось куда труднее, чем решиться поднять руку.
– Анна Сергеевна, – начала Катя каким-то глухим, прерывающимся голосом, – я один раз… сказала вам… ну… то, что не должна была говорить. Я, наверно, обидела вас. Извините меня, пожалуйста! И всех нас тоже.
Девочки, сидящие впереди, с удивлением оглянулись на Катю. И больше всех, казалось, была удивлена сама Анна Сергеевна. Она тоже смотрела на Катю, как будто припоминая, чем обидела ее эта шумливая, беспокойная девочка. Потом она улыбнулась немного растерянной улыбкой и провела рукой по волосам.
– Ничего, Снегирева, – сказала Анна Сергеевна. – Я на тебя не сержусь. Хорошо, когда человек находит в себе силу воли признать свою ошибку… Ты сейчас поступила правильно. По-пионерски.
Она так торопилась, что забыла про все свои обязательства. Кое-как постелила кровать, поспорила за завтраком с бабушкой, которая, как всегда, требовала, чтобы Катя ела не торопясь, и, не застегнув пальто, выбежала на улицу. Подбегая к школьному крыльцу, она вспомнила, что собиралась каждый день делать зарядку.
«Ну ладно, с завтрашнего дня начну, – подумала Катя, – сегодня некогда».
Часы на углу показывали уже начало девятого. Моросил мелкий дождик, и ветер почему-то норовил забраться в рукава или за воротник. Но Катя не обращала на это никакого внимания. Вскочив на верхнюю ступеньку крыльца и вытянув шею, она смотрела, не покажется ли вдали Стелла. Школьницы, большие и маленькие, подходили поодиночке или целыми стайками, взбегали по ступенькам и скрывались за большой, поминутно хлопающей дверью, а Стеллы все не было.
Наконец вдали показалась знакомая пелеринка красного – не такого, как у всех девочек, – пальто. Стелла! Катя побежала ей навстречу.
– Вот хорошо, что ты уже пришла, – сказала Катя, хватая ее за руку. – Надо сегодня же собрать совет отряда. А может быть, даже сбор устроим. Понимаешь, надо, чтобы все у нас пошло совсем-совсем по-другому.
– Что «все»?
Стелла с удивлением смотрела на Катю, не понимая, о чем она говорит.
– Да все вообще. Мы с Аней вчера были у Людмилы Федоровны…
– Подожди, – перебила ее Стелла. – Дай раньше хоть под навес зайти. Ведь дождик идет!
Она побежала вперед.
Катя догнала ее и отвела в сторонку:
– Ты понимаешь, Стелла, Людмила Федоровна ужасно огорчилась, когда узнала, что у нас творится в классе. А муж Людмилы Федоровны, летчик, так рассердился на нее, что мы с Аней даже испугались.
– За что же – на нее?
– Ну как же? Ведь выходит, что она плохая учительница. И главное дело – это из-за нас! Ну, ничего, еще можно все поправить.
Волнуясь и радуясь тому, что сейчас они со Стеллой с одного маху все переделают, Катя рассказала ей, что именно она задумала.
Стелла смотрела на Катю непонимающими глазами.
– Я не шумела на уроках, – сказала она, дернув плечом, – и ничего плохого Анне Сергеевне не сделала. А вы что, успели нажаловаться на весь класс? И на меня тоже?
Катя от неожиданности даже не нашлась сразу, что сказать.
– Как это «нажаловаться»? – удивилась она. – Мы же все плохо встретили новую учительницу. Что ж ты себя выделяешь?
– Потому что я тут ни при чем.
– «Ни при чем»! – Катя так и вспыхнула. – Ты вечно «ни при чем»! А еще председатель совета отряда! И надо же нам было тебя выбрать.
– Я никого об этом не просила, – сказала Стелла. – Чего ты от меня хочешь? Мне и так дома попало за то, что я не отказалась.
– Вы о чем это спорите? – послышался знакомый голос. – Что у вас тут такое?
Катя обернулась. По крыльцу поднималась Наташа, за ней шли Лена и Настя.
– Ничего такого! – отрезала Стелла и первая открыла дверь.
Девочки прошли за ней в раздевалку. Катя повесила пальто и опять подошла к Стелле. Стелла посмотрела на нее настороженно, как-то даже испуганно. Но Катя этого не заметила.
– Слушай, Кузьминская, – сказала она. – Давай после уроков пойдем к Надежде Ивановне или к Оле.
Стелла пожала плечами:
– После уроков я сразу уйду. Мне домой надо.
Катя махнула рукой и, прыгая через ступеньку, побежала в класс, чтобы успеть предупредить девочек о том, что сегодня все должны вести себя совсем не так, как до сих пор. Но было уже поздно.
Едва Катя переступила порог класса, как следом за ней влетела Ира Ладыгина с криком:
– Аннушка идет!
И сейчас же вслед за ней вошла Анна Сергеевна.
Все встали. У Кати так и забилось сердце.
«Ой, наверно, слышала! Опять обидели ее! Вот тебе и «все по-другому»!»
Но Анна Сергеевна, видно, не обиделась. Спокойно, чуть улыбнувшись, она сказала:
– К сожалению, давно прошло время, когда меня можно было так называть. Садитесь.
Девочки сели. Анна Сергеевна сразу же приступила к делу.
– Ну посмотрим, – сказала она, – как вы сегодня будете решать задачи.
Заглянув в свой журнал, она вызвала Нину Зеленову. Нина, как всегда аккуратная, гладко причесанная и тихая, легкой походкой подошла к доске.
Все раскрыли тетрадки, и Анна Сергеевна принялась диктовать задачу:
– Пять землекопов вырыли в шесть дней канаву длиной в четыреста восемьдесят метров. Какой длины канаву выроют четыре землекопа в два дня?
Нина мелким, четким почерком написала условия задачи и теперь внимательно смотрела на доску, чуть шевеля губами и вертя в пальцах мелок.
А тем временем девочки записывали эту же задачу у себя в тетрадках. Было тихо, только поскрипывали перья.
– И чего понадобилось этим землекопам рыть канаву? – тихонько ворчала за спиной у Кати Ира Ладыгина. – Да еще такую длинную. Вечно роют и роют, а ты высчитывай.
– Да замолчи же! – зашикала на нее Катя и обернулась назад. – Тише! Анна Сергеевна услышит.
– Что с тобой, Катюшка? – опять донесся насмешливый шепот. – Подлизываешься?
Катя так и вспыхнула.
– И не думаю! – сказала она и опять оглянулась на сидящих позади.
Анна Сергеевна постучала по столу.
– Девочка во втором ряду у окна! – сказала она строго и посмотрела на Катю. – Ты нам опять мешаешь.
Катя привстала с места:
– Я?
– Да, ты.
Катя опустила голову.
– Садись, – сказала Анна Сергеевна.
Катя села, а позади нее снова раздался насмешливый шепоток:
– Ага, получила? «Девочка во втором ряду»!.. Так тебе и надо!
Наташа обернулась и прошептала, сердито глядя на Иру:
– Тише, тебе говорят! Неужели ты не можешь хотя бы немножко помолчать?
А Катя добавила сквозь зубы:
– Людмила Федоровна две недели может…
Но Анна Сергеевна уже смотрела в сторону Кати строгим взглядом. Наташа дернула подругу за рукав. Катя села как следует, но Анна Сергеевна, оставив Нину одну у доски, подошла к Кате.
– Что тут все время происходит, хотела бы я знать, – сказала она.
Катя сидела, опустив голову.
– Снегирева, – сказала опять Анна Сергеевна.
Катя встала.
– Какой должен быть первый вопрос?
Катя молчала.
– Что нам нужно узнать прежде всего?
Катя переступила с ноги на ногу и пробормотала, опустив глаза:
– Я еще не успела подумать…
– Не успела? – Анна Сергеевна покачала головой. – Да, я вижу, что ты успеваешь только болтать на уроке и вертеться. Ты невнимательна.
И, обратившись ко всему классу, она добавила:
– Имейте в виду, девочки: на экзамене вам, может быть, придется решать задачу такого же типа, как эта. Только та, наверно, будет потруднее. От того, поймете ли вы и решите ли эту задачу сегодня, зависит отчасти, решите ли вы такую же задачу на экзамене. Садись, Снегирева.
Анна Сергеевна вернулась к Нине и попросила ее повторить, что в задаче уже известно и что нужно узнать.
И пока Нина отвечала, Катя торопливо записывала условия задачи:
«5 землекопов вырыли в 6 дней…»
Она то смотрела на доску, то заглядывала в тетрадь к Наташе. Но не успела Катя дописать условия задачи до конца, как Нина уже принялась решать. Она писала так мелко, что у Кати просто зарябило в глазах. Мелок постукивал о доску, и белые крошки сыпались и сыпались на пол. Анна Сергеевна, отойдя от доски, молча смотрела, как доска покрывается частыми белыми строчками.
«Хоть бы объяснила, что делает! – с досадой подумала Катя. – А то пишет, пишет, а что пишет, не поймешь. Ладно, потом разберусь».
Она стала торопливо списывать с доски цифру за цифрой, но тут как раз Нина дошла до самого нижнего угла доски и стала рассказывать, как она решала задачу. Объясняла она не очень понятно. Во всяком случае, Катя ничего не поняла.
«Почему это она там умножает, а здесь делит?» – с недоумением спрашивала она себя и, чтобы как-нибудь разобраться, опять заглянула в тетрадь к Наташе. Но, словно нарочно, в эту минуту Наташа дописала страницу и осторожно накрыла ее листком промокательной бумаги с розовой ленточкой на уголке.
У Наташи было сейчас очень серьезное, сосредоточенное выражение лица. Она перевернула страничку и стала аккуратно выводить цифры, даже не замечая того, как растерянно поглядывает на нее подруга.
Катя опять склонилась над задачей. И ей вспомнилось, как Людмила Федоровна, бывало, спрашивала на уроке арифметики: «Ну, как мы размотаем этот клубочек? Кто найдет ниточку?»
«Размотать клубочек» означало решить задачу, а «найти ниточку» – догадаться, с чего надо начать решение. И Катя всегда радовалась, когда находилась ниточка и клубочек разматывался. Но сегодня она упустила эту ниточку, и теперь клубок не только трудно было размотать – он запутывался для нее все больше и больше.
– Понятно, девочки? – неожиданно спросила Анна Сергеевна. – Всем понятно?
Кате хотелось сказать, что ей все осталось непонятно – с самого начала, – но постеснялась. Ведь тогда Анна Сергеевна увидела бы, что Катя ничего, ровно ничего не слышала, а потому ей и непонятно.
«Опять не слушала, опять все прозевала! – подумала она с ужасом. – Дала себе слово не зевать, а сама зеваю».
Катя уже не раз замечала за собой эту привычку – уноситься мыслями за тридевять земель. Сколько раз Людмила Федоровна, объясняя что-нибудь, останавливалась на полуслове и говорила строго: «Катя Снегирева, ты опять витаешь в облаках?» Катя встряхивала головой и возвращалась «с облаков на землю». А новая учительница ведь не знает, что у Кати такая плохая привычка – задумываться, и не станет из-за нее прерывать урок. И теперь Катя будет пропускать все больше и больше и совсем отстанет от класса. Хорошо еще, что Анна Сергеевна пока не вызвала ее к доске. А что, если сейчас возьмет и вызовет? Кате стало страшно. Еще не хватает сегодня домой двойку принести! Папе в подарок.
«Нет, нет! – твердо решила она. – Не буду больше задумываться».
И ей вспомнилась запись, сделанная вчера на листке из тетрадки: «Буду решать задачу, пока не решу».
И почему это особенно трудно поступать так, как сам себе прикажешь? Начнешь – и бросишь почему-то… Нет, очень трудно избавиться от недостатков! Катя даже и не знала, что это так трудно. А бабушке и всем дома кажется, что очень просто. Стоит только захотеть. Нет, эта задача еще потруднее, чем задача про землекопов!
Катя напрягла внимание, и, словно в награду за все усилия, «ниточка» вдруг далась в руки.
«Надо узнать, какой длины канаву выроют все пять землекопов в один день», – сообразила она, и клубочек стал разматываться будто сам собой. Все так и пошло в ход. Теперь уже ничего не стоило узнать, сколько выроет за один день один землекоп, а потом, сколько выроют за один день все четыре землекопа.
Катя писала быстро и весело. Она даже почти не смотрела на доску. Ей оставалось только высчитать, сколько выроют четыре землекопа за два дня, как вдруг она услышала позади себя какую-то возню и перешептыванье. Она опять невольно оглянулась и увидела, что Ира Ладыгина занимается своей собственной «арифметикой». Закрыв глаза и откинув голову, она писала в тетрадке палочки и при этом шептала:
А Ирина соседка, белобрысенькая Тоня Зайцева, молча следила за тем, чтобы Ира писала честно, без подглядывания.
Я пишу, пишу, пишу,
Шестнадцать палок напишу.
Вы тогда поверите,
Если все проверите.
Дописав все до конца, Ира открыла глаза и принялась считать палочки. В другое время Кате, может быть, и самой было бы любопытно проверить, действительно ли их получилось у Иры ровно шестнадцать. Но сейчас ей было не до того.
– Перестань! – прошептала Катя. – Сию же минуту перестань. Не мешай!
Ира замолчала, но скоро пришел от нее ответ:
«Я хочу, чтобы поскорее вернулась Людмила Федоровна, а ты, наверно, хочешь, чтобы у нас осталась эта старая ворона».
Катя скомкала записку и невольно с тревогой посмотрела в сторону учительницы. Нет, Анна Сергеевна не смотрела на них. Она стояла у доски и, одобрительно покачивая головой, следила, как Нина дописывает последний вопрос. Лицо у Анны Сергеевны было серьезное, немного грустное и такое усталое, что у Кати вдруг сжалось сердце. «Старая ворона»! Кате стало стыдно, так стыдно, как никогда еще не бывало. Стыдно за Иру, за весь класс, а больше всех за себя. Ведь если бы она тогда не сказала Анне Сергеевне «несправедливо», Ира сегодня даже и не подумала бы написать такую записку.
И Катя ясно почувствовала, что надо сейчас же, сию минуту, извиниться перед Анной Сергеевной. Сердце у нее забилось так, словно хотело выпрыгнуть, она стиснула зубы и решительно подняла руку.
Анна Сергеевна выжидающе посмотрела на Катю:
– Ты хочешь что-то сказать, Снегирева?
Катя встала и перевела дыхание. Говорить оказалось куда труднее, чем решиться поднять руку.
– Анна Сергеевна, – начала Катя каким-то глухим, прерывающимся голосом, – я один раз… сказала вам… ну… то, что не должна была говорить. Я, наверно, обидела вас. Извините меня, пожалуйста! И всех нас тоже.
Девочки, сидящие впереди, с удивлением оглянулись на Катю. И больше всех, казалось, была удивлена сама Анна Сергеевна. Она тоже смотрела на Катю, как будто припоминая, чем обидела ее эта шумливая, беспокойная девочка. Потом она улыбнулась немного растерянной улыбкой и провела рукой по волосам.
– Ничего, Снегирева, – сказала Анна Сергеевна. – Я на тебя не сержусь. Хорошо, когда человек находит в себе силу воли признать свою ошибку… Ты сейчас поступила правильно. По-пионерски.
На большой перемене
Еле дождалась Катя в этот день большой перемены. Уж очень хотелось ей поскорей поговорить с девочками обо всем, что случилось. Интересно, поняли они, почему она извинилась перед Анной Сергеевной, или нет? Неужели кто-нибудь скажет, что она просто испугалась, как бы новая учительница не стала придираться к ней? Нет, не может быть. Ни Настенька Егорова, ни Лена Ипполитова, ни Наташа, ни Аня никогда не подумают о ней так плохо. А то, что она будто «подлизывается», так это Ладыгина сказала, наверно, тоже не подумавши. Уж чем-чем, а подлизой Катя никогда не была. Ира это прекрасно знает. А все-таки на душе как-то неспокойно…
И вот наконец прозвенел долгожданный звонок. Большая перемена! Самое подходящее время, чтобы рассказать девочкам про вчерашний разговор с Людмилой Федоровной и с Петром Николаевичем и объяснить, почему она, Катя, не могла, ну просто не могла не извиниться перед Анной Сергеевной.
Катя вскочила с места и первая выбежала из класса.
– Девочки! – позвала она подруг, стоя в дверях. – Лена, Настенька, идемте скорее сюда, в самый конец коридора. Мне надо сказать вам что-то очень важное.
Но едва она переступила порог, как перед ней оказалась Оля. Они чуть не сшибли друг дружку с ног.
– Куда это ты, Катюша? – сказала Оля, отступая на шаг. – Постой, не убегай. Надежда Ивановна зовет вас к себе в пионерскую комнату.
– Кого зовет?
– Весь совет отряда и звеньевых.
– И меня тоже? – удивилась Катя.
– А как же! Если всех звеньевых, то, конечно, и тебя. Ну, собирайтесь скорей – и пошли.
– Оля, а ты не знаешь, что будет? – наперебой заговорили девочки. – Плохое или хорошее?
– А вот сейчас увидите, – слегка усмехнувшись, ответила Оля и быстро зашагала по коридору, а за ней – весь совет отряда и звеньевые.
Пионерская комната всегда казалась Кате самой красивой комнатой в школе, если не считать, конечно, актового зала. Все ей здесь нравилось своей нарядной, торжественной деловитостью – и большой, покрытый красным сукном стол, на котором были разложены детские журналы, и сшитые вместе номера «Пионерской правды», и дружинное знамя, стоящее у стены, а возле знамени – столик с горном и отрядными флажками. Здесь были всегда свежие цветы – на тумбочке, задрапированной кумачом.
И вот наконец прозвенел долгожданный звонок. Большая перемена! Самое подходящее время, чтобы рассказать девочкам про вчерашний разговор с Людмилой Федоровной и с Петром Николаевичем и объяснить, почему она, Катя, не могла, ну просто не могла не извиниться перед Анной Сергеевной.
Катя вскочила с места и первая выбежала из класса.
– Девочки! – позвала она подруг, стоя в дверях. – Лена, Настенька, идемте скорее сюда, в самый конец коридора. Мне надо сказать вам что-то очень важное.
Но едва она переступила порог, как перед ней оказалась Оля. Они чуть не сшибли друг дружку с ног.
– Куда это ты, Катюша? – сказала Оля, отступая на шаг. – Постой, не убегай. Надежда Ивановна зовет вас к себе в пионерскую комнату.
– Кого зовет?
– Весь совет отряда и звеньевых.
– И меня тоже? – удивилась Катя.
– А как же! Если всех звеньевых, то, конечно, и тебя. Ну, собирайтесь скорей – и пошли.
– Оля, а ты не знаешь, что будет? – наперебой заговорили девочки. – Плохое или хорошее?
– А вот сейчас увидите, – слегка усмехнувшись, ответила Оля и быстро зашагала по коридору, а за ней – весь совет отряда и звеньевые.
Пионерская комната всегда казалась Кате самой красивой комнатой в школе, если не считать, конечно, актового зала. Все ей здесь нравилось своей нарядной, торжественной деловитостью – и большой, покрытый красным сукном стол, на котором были разложены детские журналы, и сшитые вместе номера «Пионерской правды», и дружинное знамя, стоящее у стены, а возле знамени – столик с горном и отрядными флажками. Здесь были всегда свежие цветы – на тумбочке, задрапированной кумачом.