Елена Ильина. Обыкновенные девчонки (сборник)

   Но сегодня Катя не замечала ничего вокруг – так сильно была она встревожена предстоящим разговором.
   «Надежда Ивановна уже знает, конечно, как я вела себя все эти дни, – думала Катя. – А вот что я сегодня извинилась перед Анной Сергеевной, этого она еще не может знать. Ох, что-то будет? Что будет?..»
   – Ну вот, Надежда Ивановна, все в сборе. Можно начинать, – сказала Оля значительно, и Катя по ее голосу поняла, что разговор будет серьезный.
   Да, конечно, очень серьезный. Вон какое строгое лицо сегодня у Надежды Ивановны, как внимательно и пристально смотрит она на всех.
   – Ну, девочки, – сказала Надежда Ивановна, поглядывая на свои ручные часы, – у нас очень мало времени. Так давайте не будем терять ни минуты. Садитесь, и потолкуем.
   Девочки нерешительно присели на стулья, поставленные в ряд у стены. А Надежда Ивановна прикрыла поплотнее дверь, прошлась разок но комнате и остановилась прямо против девочек.
   – Я бы хотела узнать, – начала она, переводя глаза с одной на другую, – почему у вас так неспокойно в классе? Что вас всех волнует? Говорите прямо.
   Девочки переглянулись.
   Старшая вожатая опять посмотрела на часы.
   – Что же вы молчите? Перемена скоро кончится… Ну, Кузьминская, ты у нас председатель совета – скажи ты.
   – Надежда Ивановна, – начала Стелла, и лицо у нее сразу покрылось румянцем, – право, я не знаю… Я ничего плохого не сделала. На уроках я не шумела. И у меня нет ни одного замечания.
   – Очень хорошо, – прервала Стеллу Надежда Ивановна. – Значит, ты не шумела и не получила ни одного замечания. Ну а другие? Тебя хоть немножко интересуют чьи-нибудь дела, кроме твоих собственных?
   – Интересуют, – равнодушно ответила Стелла.
   – Ну и что же ты заметила? Вес ведут себя так же примерно, как и ты?
   – Нет! – сказала Стелла и сразу оживилась. – Другие на уроках шумят. Они почему-то недовольны.
   – Чем же они недовольны?
   Стелла замялась:
   – Н-не знаю. Они, кажется, думают, что Анна Сергеевна слишком строгая и придирчивая.
   – А по-твоему?
   – По-моему, не слишком…
   Надежда Ивановна кивнула головой и, заметив, что Валя Ёлкина хочет что-то сказать, повернулась к ней:
   – А ты как думаешь?
   – Я думаю, что слишком! – сказала Валя. – Лене Ипполитовой чуть было тройку не поставила. Подумайте только, Надежда Ивановна: нашей Ленке! Придиралась – ужас как!
   Лена Ипполитова круто повернулась к Вале и строго посмотрела на нее сквозь свои большие очки:
   – Да что ты, Валя! В тот день я и правда почему-то плохо отвечала. Это я сама была виновата, а совсем не Анна Сергеевна. Она справедливая. Правда, девочки?
   – Правда, справедливая, – сказала Зоя Алиева.
   – И даже очень! – подтвердила Настя. – Вот, например, сегодня она вызвала к доске Нину Зеленову. По арифметике… Придиралась она к тебе, Нина? Скажи прямо.
   – Ни чуточки не придиралась, – ответила, густо краснея, Нина (от застенчивости она обычно молчала, а если ее о чем-нибудь спрашивали на людях, краснела до корней волос).
   – Ну вот, – сказала Настя, обращаясь к Надежде Ивановне. – Видите?
   Надежда Ивановна обернулась к Кате:
   – А ты как считаешь, Снегирева?
   – Я тоже так считаю, – сразу ответила Катя. – Анна Сергеевна строгая, но справедливая. Вчера, когда мы с Аней были у Людмилы Федоровны…
   – Вы были у Людмилы Федоровны? – разом заговорили девочки. – Что ж вы ничего не рассказали?
   – Да мы еще не успели.
   – Самое важное – не успели!..
   – Тише, девочки! – остановила их Надежда Ивановна.
   И когда стало тихо, спросила:
   – Ну и что же, Катя, как чувствует себя Людмила Федоровна?
   – Не очень хорошо…
   – Не очень? А спрашивала она вас о том, что делается в вашем классе?
   – Спрашивала, – тихонько ответила Катя и почувствовала, что краснеет сильнее, чем Нина Зеленова. – Только Людмила Федоровна не говорит, а пишет. В блокноте.
   – Что же вы ей рассказали?
   – Все!
   Катя подняла голову и, глядя Надежде Ивановне прямо в глаза, сказала, как была огорчена Людмила Федоровна, как бранил их Петр Николаевич и как на площадке лестницы они с Аней дали друг другу честное пионерское, что теперь у них все пойдет по-другому…
   – А сегодня я извинилась перед Анной Сергеевной, – решительно добавила она, – потому что… один раз… – но тут ей стало очень трудно говорить. А говорить надо было: Надежда Ивановна и Оля выжидающе смотрели на нее. Катя наморщила лоб, облизала сухие губы и продолжала через силу: – Потому что я один раз… сказала Анне Сергеевне грубое слово. То есть не то что грубое, а то, что не должна была говорить. В общем, обидела ее. Ну вот я и попросила у нее прощенья. Это было мне очень трудно.
   – Я понимаю, – серьезно сказала Надежда Ивановна, и Кате показалось, что голос у нее сделался какой-то особенный – мягкий, добрый.
   Теперь самое трудное было уже позади. Катя тряхнула головой и перевела дух.
   – Анна Сергеевна сказала, что не сердится, – продолжала она, – но в классе у нас еще очень беспокойно, и мы никак не можем сделать, чтобы все сразу стало как следует.
   – Сразу ничего не делается, – чуть улыбнувшись, проговорила Надежда Ивановна.
   – Уж и не знаю, – Катя горестно и задумчиво покачала головой. – Наверно, не делается. Право, Надежда Ивановна, уж теперь мы все хотим, чтобы в классе у нас был порядок, а на уроках отчего-то делается все шумней и шумней. Вот и сегодня мне попало, потому что я все время говорила «тише», а новой учительнице показалось, что я больше всех верчусь и болтаю. Я хочу, чтобы было лучше, а выходит хуже!
   Катя с обидой поглядела вокруг, как будто именно те девочки, которые тут сидели, были виноваты, что все выходит не лучше, а хуже.
   – Понятно, – кивнула ей Надежда Ивановна. – На уроке никогда не нужно говорить «тише». От этого только получается больше шуму. Пусть во время занятия каждый следит за собой. А после уроков, на переменах, пожалуйста, – можете и пробрать кого следует.
   Надежда Ивановна подумала немножко и продолжала:
   – Вы должны понять вот что. Анна Сергеевна никого из вас еще почти не знает. Так же как и вы ее. Но пройдет еще неделя-другая – и она узнает вас ближе и разберется, кто как учится, кто хочет учиться, старается, а кто – нет. Одним словом, она присмотрится к вам, поймет каждую из вас. Ведь подумайте сами: не могла же она за несколько дней узнать вас так, как узнала за несколько лег Людмила Федоровна! И вы еще должны понять, что если уж взрослый человек не может сразу разобраться в людях – даже и в маленьких, – то тем более не можете вы, дети, сразу узнать и оценить взрослого человека. Понятно?
   – Понятно! – звонко откликнулись девочки.
   Раскатистый, всюду слышный звонок ворвался в комнату, и сразу же все встали.
   – Ну вот что, – торопливо сказала Надежда Ивановна. – Надо будет на днях устроить сбор отряда и всех подтянуть. А пока – что сможете, сделайте сами. Поговорите с подругами серьезно. Как члены совета отряда. И поскорее. Не откладывайте в долгий ящик.
   – Жалко, что сегодня не удастся, – сказала Оля. – У меня, как назло, шесть уроков.
   – Это ничего, пусть девочки пока поговорят с отрядом сами.
   Катя так и встрепенулась:
   – Ага, Стелла! Вот видишь! А ты не хотела…
   Стелла ничего не ответила и только пожала плечами.
   Надежда Ивановна искоса посмотрела на обеих девочек, а потом на Олю. Оля чуть заметно кивнула головой.
   – Ну, – сказала Надежда Ивановна, – идите в класс, да поторапливайтесь, а не то на урок опоздаете.
   Слегка подталкивая друг друга в дверях, девочки вышли из комнаты и пустились бегом по коридору, уже почти совсем опустевшему.

Честное пионерское

   – Девочки, сейчас же положите сумки! Наташа и Аня, станьте у двери. Никого из класса не выпускать! Звеньевые – к звеньям!
   Так командовала Катя, перебегая от парты к парте после того, как Анна Сергеевна вышла из класса. Сегодня учительница ушла раньше своих учениц, потому что спешила в другую школу – к мальчикам. Она поручила Зое Алиевой последить за тем, чтобы все спокойно разошлись по домам. Но Катя никого не выпускала.
   – Зоя, подожди немножко, – говорила она. – Наташа и Аня, держите дверь крепче.
   Никто не мог понять, в чем дело, кроме членов совета отряда и звеньевых, побывавших на большой перемене у Надежды Ивановны.
   – Да что случилось? – спросила Наташа у Ани, которая уже стояла у дверного косяка, как солдат на часах.
   – А вот увидишь, – ответила с таинственным видом Аня, хотя сама не знала ровно ничего. – Ты только никого из класса не выпускай!
   И она изо всех сил вцепилась в медную ручку двери.
   А Катя уже стояла возле учительского стола.
   – Девочки, нам надо сказать вам что-то очень, очень важное! – почти кричала она, ударяя ладонью по столу. – Кто там шумит? Успеете сложить книжки. Стелла, выходи сюда! Начинай!
   – Да что ты ко мне пристала? – с досадой сказала Стелла и, нахмурив тоненькие черные брови, сердито посмотрела на Катю. – Почему это непременно я должна начинать?
   – Потому что ты председатель совета отряда.
   – Так ведь сегодня у нас нет сбора, а так – простой разговор. Можешь говорить сама.
   – И буду. Сама все скажу, если ты такая… такая…
   – Какая «такая»?
   – Не знаю. Это сейчас все равно… Девочки! Людмила Федоровна на нас очень сердится. Мы ее подвели!
   По классу словно ветер пробежал.
   – Как это – подвели? Когда? Чем? – заговорили все сразу. – Почему ты знаешь, что она сердится?
   – А мы с Аней вчера вечером были у нее. И вот, когда она узнала, как мы встретили Анну Сергеевну, она чуть-чуть не заплакала.
   И Катя принялась рассказывать.
   Но говорила она теперь совсем не так, как на большой перемене, когда ее расспрашивала Надежда Ивановна.
   Ведь Надежда Ивановна, хоть и носит красный галстук и лучше всех разбирается в пионерских делах, все-таки не пионерка, не ученица четвертого класса. Она – большая, а большим интересно только самое главное. И времени тогда было маловато, всего каких-нибудь пятнадцать минут. А теперь никто Катю не торопил – уроки кончились, да и девочкам, конечно, хочется узнать все подробно.
   И она рассказала по порядку, как они пришли, позвонили, как увидели в передней огромные меховые сапоги – унты, как их встретила Людмила Федоровна, как разговаривал с ними Петр Николаевич. Одним словом, рассказала все-все как было.
   Девочки слушали, затаив дыхание.
   – Неужели он так и сказал: «Зря вы ее любите, она плохая учительница»? – с негодованием спросила Валя Ёлкина. – А она что же?
   – Да ничего. Ведь ей и говорить-то не позволяют. Написала что-то у себя в блокноте, а он и читать не стал.
   – Вот ужас! – сказала Лена Ипполитова.
   – Ну а вы что? – закричала Ира Ладыгина. – Вы что сказали? Ведь вам-то говорить можно!
   Тут Аня Лебедева не выдержала. Она отбежала от двери и закричала еще громче Иры:
   – Ну что ты спрашиваешь? Думаешь, сами не понимаем? Мы, конечно, сказали, что она лучше всех.
   – А он – что?
   Катя подняла руку:
   – Тише, девочки! Аня, стой на своем посту. Он сказал: «У нас считается так: тот командир хорош, у которого солдаты хороши. А если солдаты плохие, безо всякой дисциплины – значит, и командир никуда! Так и у вас, – говорит, – если ученицы ведут себя плохо – значит, учительница их воспитать не сумела. Плохая, значит…»
   – А она и тут – ничего?
   – Ничего! Только голову опустила и стала такая грустная-грустная. Наверно, подумала: «Бедная я учительница! Сколько я старалась, а стоило мне один раз заболеть – и девочки взяли и сразу распустились. Что теперь про меня в школе скажут? Скажут, что это я их плохому научила…»
   В классе стало тихо-тихо.
   – А что ж, конечно, – медленно и серьезно проговорила Настенька. – Очень даже скажут. Ну и удружили мы Людмиле Федоровне! Так подвели, так подвели!..
   – Что ж теперь делать? – спросила Лена Ипполитова и от волнения даже уронила очки. – Как вы думаете, девочки?
   – А вот что, – твердо сказала Катя. – Вчера мы с Аней как вышли от Людмилы Федоровны, так тут же на лестнице дали под салютом честное пионерское, что все у нас пойдет по-другому. Вот потому-то я сегодня и попросила извинения у Анны Сергеевны…
   Катя чувствовала, что девочки согласны с ней, и от этого ей было как-то особенно легко и весело. Она обвела глазами класс и невольно остановила взгляд на Стелле.
   «Ну что? – подумала она с горделивым задором. – Что ты теперь скажешь? Надо или не надо было говорить с девочками?»
   Но на лице у Стеллы нельзя было прочесть ровно ничего. Оно было спокойное и, как всегда, задумчиво-равнодушное.
   Во всяком случае, спорить с Катей она не станет – и то уже хорошо.
   – Ну, девочки, – сказала Катя, тряхнув головой, – я предлагаю…
   Но тут с места неожиданно вскочила Ира Ладыгина:
   – Что предлагаешь? Чтобы мы тоже извинились? Ишь, какая хитрая! Довольно, что ты одна струсила.
   Катя так удивилась, что даже не сразу поняла Иру.
   – Что? Что такое? – спросила она.
   – А то, что ты сперва нагрубила, потом испугалась и давай подлизываться, – сказала с места Клава Киселева. И добавила, передернув плечами: – А мы за тебя прощенья проси! Очень надо!
   Катя хотела ответить, но от обиды растеряла все слова. Ей стало жарко. Она невольно приложила к щекам ладони.
   – Ага, покраснела, покраснела! – закричала Ира. – Значит, правда…
   – А вот и неправда! – крикнула, стоя у дверей, Аня (она больше не решалась оставлять свой пост). – Катя никогда ни к кому не подлизывается!
   – Зато ты к ней подлизываешься!
   – Я?
   – Ты!
   Но тут в дело вмешалась Зоя Алиева. Она встала, подошла к учительскому столу с другой стороны и посмотрела на класс сердитыми, сузившимися и потемневшими глазами:
   – Молчи, Ира! Глупости ты говоришь. «Подлизывается, подлизывается»… Никто у нас не подлизывается. Мы – пионерки. Забыла, да? Нельзя забывать. А Снегирева хорошо говорит. Очень хорошо. Мы все с ней согласны. Весь класс. А кто не согласен, пускай прочь идет… Ты что хотела предложить, Катя? Говори, кончай.
   – Да я уж почти кончила, – сказала Катя, переводя дух. – Я хотела только предложить, чтобы весь наш класс, весь отряд по звеньям, дал такое же обещание, как мы с Аней вчера. Давайте так учиться и вести себя, чтобы Людмиле Федоровне не было за нас стыдно! – Она подумала секунду и добавила: – И чтобы Анне Сергеевне не было с нами трудно.
   – Давайте, давайте! – закричали все разом. – Молодец, Катя! Правильно сказала.
   А Настенька Егорова повернулась к Ире и спросила насмешливо:
   – Ну что, ты и тут не согласна? Девочки, пускай Ладыгина лучше ничего не обещает. Все равно ей слова не сдержать.
   Теперь уж пришел черед краснеть Ире Ладыгиной. Глаза у нее наполнились слезами.
   – Как это – не сдержать? Почему не сдержать?.. – сказала она дрожащим голосом. – Девочки, да ведь я просто не поняла. Я думала…
   – А ты сначала дослушай, потом подумай, а уж потом спорь, – наставительно сказала Зоя Алиева. – А то и не так еще стыдно будет.
   Зоя неторопливо отошла от стола и села на место.
   Катя оглядела класс, все три ряда, и сразу нашла глазами звеньевых. Вот слева, ближе к двери, – Настенька Егорова, как всегда спокойная, простая, но сейчас какая-то особенно серьезная; в середине – кудрявая Валя Ёлкина. Только в звене справа одно место – в третьем ряду у окна – пустует, потому что звеньевая этого звена сама Катя.
   – Звеньевые! – сказала она негромко, но торжественно. – Даете честное пионерское, что с завтрашнего дня будете следить за своими звеньями?
   Настя Егорова и Валя Ёлкина поднялись с мест и почти в один голос ответили:
   – Даем!
   Потом Настя обернулась к своему звену, и по всему классу прозвенел ее чистый голос:
   – Мое звено, даешь слово?
   – Даем! – дружно ответили все девочки ее звена.
   – Мое звено, – сказала Валя и тоже обернулась к своему ряду, – даешь слово?
   – Даем! – раздалось в ответ.
   Катя подошла к своему звену и стала перед ним:
   – Мое звено, даешь слово?
   И Катино звено еще дружнее и звонче откликнулось на призыв своей звеньевой.
   Слово пионера. Честное пионерское… Катя дала его вчера своей больной учительнице и повторила сейчас вместе со всем отрядом.

Разговор с отцом

   Дверь открыл Миша.
   – Папа приехал! – крикнул он так громко и отчаянно, что Катя испугалась и чуть не выронила сумку. – Ночью приехал!
   – А ты что думаешь – я про это и не знаю? – сказала Катя как можно спокойней и серьезней и усмехнулась снисходительно, словно большая. – Это было совсем не ночью, а вечером. Только ты уже спал.
   – А ты?
   – А я еще нет! – с гордостью ответила Катя, подпрыгивая, чтобы достать до вешалки.
   Миша немножко нахмурился, но тут же снова повеселел:
   – Ну и пусть спал, а все-таки я знаю, что папа привез! А ты не знаешь. Ага! Сказать?
   Катя сразу обернулась и схватила Мишу за рукав:
   – Что? Что привез? Да не тяни ты – говори скорее!
   – Отгадай. Начинается на «чи»…
   – Живое?
   – Живое!
   – Чижа?
   Миша усмехнулся:
   – Разве в пустыне чижи бывают? Они в скворечниках живут.
   – Так то скворцы, а не чижи.
   – Все равно, в пустыне их нет.
   Катя призадумалась:
   – Чибиса?
   – Как бы не так! – Миша торжествующе смотрел на Катю. – Сказать? Чи-ри-па-ху!
   – Эх ты, грамотей! Черепаха, а не чирипаха! – Катя легонько щелкнула Мишу по лбу. – Это у тебя что – череп или чирип?
   – Это у тебя чирип, а у меня голова, а в голове – ум, – ответил Миша.
   В другой раз Катя не спустила бы ему такую дерзость, но сейчас ей было не до него. Да и кроме того, она ведь дала обещание не дразнить Мишу. Поэтому она только показала ему кончик языка, осторожно подошла к приоткрытой двери и заглянула в комнату.
   Сергей Михайлович сидел за письменным столом и разбирал в выдвинутом ящике свои бумаги.
   – А, Кутеныш! – обрадовался он и протянул Кате обе руки.
   – Можно к тебе, папочка? Я на минутку, – сказала Катя и подошла к отцу.
   Сергей Михайлович задвинул ящик.
   – Можно и на две, – сказал он. – Дай-ка на тебя поглядеть… А ты, сынок, забирай пока вот эту книгу. Она хоть и научная, но в ней много интересных картинок.
   Папа дал Мише толстую книгу, и он бережно понес ее обеими руками в другую комнату.
   Катя прижалась к папиному колену. Ей очень хотелось рассказать ему обо всем, но она не знала, с чего начать.
   – Папочка, – сказала она, – ты знаешь, отчего я ночью плакала? У нас было ужасное время.
   – У кого это «у нас»?
   – У нас в школе. То есть в классе. Мы совсем запутались.
   – Да ну? – сказал папа.
   И Кате показалось, что он чуть-чуть улыбнулся. Она быстро повернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Нет, это ей показалось. Лицо у него было совершенно серьезное.