А вокруг по-прежнему ни души. Ни звука, только тяжелые капли глухо падают на бетонный пол.
В ногах была слабость. От непривычно долгого спуска заныли колени.
«Я пропал», – сказал себе Марк и обреченно полез в шахту, согнувшись в три погибели. Он решил, что вернуться назад будет еще ужаснее, чем продолжать движение, пусть даже к центру земли.
Очень быстро наступила полная темнота. Марк спускался наощупь, держась за округлые мокрые стены. Сколько это продолжалось – сколько минут или сколько часов – сказать бы он не смог. Он уже почти привык к состоянию перебирания ногами и руками внутри заплесневелой трубы, словно теперь так будет всегда.
Но нет, в один прекрасный момент и туннель закончился. Марк вышел на ровную, утрамбованную площадку, окруженную перилами, и, еще не видя – глаза оставались зажмуренными от страха во время всего спуска, – почувствовал, что площадка нависает над чем-то огромным. Потом разлепил веки и громко охнул.
«О-о-о-о», – плотоядным эхом ответила лежащая у ног бездна.
Из пропасти торчали тысячи острых извилистых пик, то заточенных и тонких, то вдруг превращающихся в перекрученные столбы, похожие на стволы доисторических деревьев. Влажный камень как будто стекал по ним в глухую черную глубину.
Сверху тоже свисали витиеватые отростки, напоминающие в темноте то гриб ядерного взрыва, то ракушки, то перевернутый многоэтажный торт. Вдоль самой стены пропасти шла узкая дорожка, оснащенная перилами. Марк, у которого даже больше не было сил подумать «Где я?», уцепился за эти перила и опять пошел вниз.
И вот тогда – стоило ему только тронуться с места – пещера внезапно осветилась золотисто-розовым сиянием, и Марк застыл от открывшейся перед ним картины. Вокруг него, насколько хватало глаз, возвышался окаменевший лес. Пальмы и кипарисы, арабески, пирамиды с кристаллическими куполами, резные фрукты и кудрявые капустные головы с лицами монстров. В центре этого нагромождения царила многометровая колонна с точеными гранями.
«Сколько этажей уместилось бы в ней? – думал ослепленный Марк. – Двадцать? Тридцать? Сорок?»
Колонна-небоскреб, подсвеченная нарядным золотым сиянием, притягивала к себе. И Марк пошел через хлюпающие под ногами лужи, забыв о своем страхе.
Между тем стена пещеры, вдоль которой он спускался, представляла собой пугающее зрелище. Она была сплошь покрыта какими-то буграми и наростами, то рыже-коричневыми, то бордовыми, то темно-зелеными: теперь в ярком золотом свете их было четко видно. То округлые, то удлиненные, то сердцевидные, они могли быть и шершавыми, и полированно-гладкими на ощупь. Больше всего они были похожи на внутренние органы человека, изображение которых Марк видел в Танином анатомическом атласе.
Правильно: вот почки, вот селезенка, а это печень.
Преодолевая отвращение, Марк ткнул пальцем во влажную коричневую печень, и ему показалось, что упругое мясо камня мерзко колыхнулось от его прикосновения.
И тогда его осенило. Он полез в карман и извлек оттуда мобильный телефон со встроенным фотоаппаратом.
«Если изображения не будет, – подумал он, – значит, мне все это снилось».
И стал фотографировать все подряд. Отщелкал несколько сотен фотографий. Им владело такое возбуждение, что он совершенно забыл о страхе и усталости. Он продвигался все дальше и дальше по дорожке, ведущей вдоль стен пещеры: дорожка виляла, завихрялась кругами, вертелась вокруг величественной центральной колонны. Тишина в пропасти была настолько полной, что казалась похожей на органную музыку или непрерывно произносимый священный звук «ом», – но Марк не думал об этом. В течение нескольких часов он почти бежал вдоль перил: наклоняясь, прицеливаясь, подбирая кадры. Наверно, рано или поздно он бы просто упал и умер от переутомления, но в какой-то момент дорожка вдруг опять вильнула, и – свет погас, священная музыка стихла, чудовищные человеческие органы на стенах скрылись в темноте. Марк оказался перед дверью, за которой виднелась полоска дневного света.
Марк толкнул эту дверь и зажмурился от ослепительных солнечных лучей. Он стоял посреди стеклянного многоугольного здания, загроможденного мешками и брикетами.
Он узнал это здание: оно находилось на окраине Северного Чертанова, рядом с Битцевским лесопарком. В микрорайоне была проведена система вакуумного мусоропровода, который поставлял отходы на перерабатывающую подземную станцию. Вход на станцию осуществлялся именно через странное стеклянное строение, предназначение которого оставалось для Марка непонятным в течение долгого времени.
И вот теперь он стоял среди расфасованных отбросов, к которым попал прямехонько из невероятной пещеры, заполненной гипертрофированными человеческими органами.
Он не понимал ничего из того, что с ним произошло: ни как он оказался в пропасти, направляясь в обычный гараж, ни что это за пропасть, ни как его вынесло на эту индустриализованную помойку. В первые минуты после возвращения на землю он был не в состоянии думать. Постоял немного, пока глаза не привыкли к свету, и, пошатываясь, побрел на волю.
На выходе его окликнул невесть откуда взявшийся дежурный – наверно, брат-близнец того, который сторожил дверь в гараж:
– Вы кто такой?
– Я муж Фаусты Петровны, – автоматически повторил Марк пароль, по которому ему уже удалось один раз пройти.
И правда, охранник отступил, пропуская его. Даже не сказал: «Блин, это ж надо!»
И Марк потащился к дому, размышляя о том, откуда на фабрике по переработке отходов может быть известно имя Фаусты Петровны. Мысли крутились и разбегались в его голове, образуя бредовые цепочки вроде: «Отходы… Фауста Петровна… Отходы Фаусты Петровны… Это завод по переработке отходов Фаусты Петровны». В соответствии с логикой этого бреда отходы производились теми огромными физиологическими отростками, которые он видел внизу, в пещере. И эти чудовищные органы тоже принадлежали Фаусте Петровне, но не той, прежней, которую волк растерзал на берегу озера. И не новой Фаусте, на которой Марк был уже три года женат. Наверно, была какая-то третья, страшная и огромная Фауста, Фауста-глыба, Фауста-скала, каменный кишечник которой переваривал и выплевывал тонны расфасованных экскрементов. И именно к ней – туда, в недра ее заплесневелой поджелудочной железы – и вел тот спуск, неведомым образом соединявший все происходящее в одно целое.
Иногда Марк начинал надеяться, что все это дурной сон, навеянный излишним возбуждением. Он даже пробовал убеждать себя: конечно, это ерунда, это всего лишь сон, а доказать это совсем просто. Он же сделал множество фотографий в подсвеченной пещере, неизвестно откуда взявшейся под подземным чертановским гаражом. Если ему не удастся их распечатать – а это казалось совершенно невероятным, – значит, этого не было и пещера только привиделась ему вследствие плохого пищеварения. А уж все остальное, логически вытекающее из пещеры: завод по переработке отходов Фаусты Петровны, коричневая жирная упругость ее каменной печени и зеленовато-рыжий, с черными разводами мочевой пузырь – было только диким, бредовым развитием этого сна.
Поэтому, вернувшись домой, Марк даже не стал отдыхать, а немедленно бросился к компьютеру. Заправил в принтер фотобумагу. Долго возился с фотоаппаратом, лихорадочно щелкал мышью: от нетерпения тряслись руки. Наконец, принтер заработал.
И из него полезли четкие глянцевитые фотографии: букеты сталактитов, граненая центральная колонна.
Капли влаги, стекающие по наростам на стенах пещеры.
Марк долго разглядывал полученные фотографии. Щупал толстую блестящую бумагу, словно не верил в реальность их существования.
«Что это? Зачем это?» – отчаянно кричал голос внутри него, по истеричности схожий с давно забытыми, режущими воплями: «туда-а»… Как же это было? Да-да, вот: «туда, туда-а»…
Но куда – туда? И почему?
Почти автоматически Марк открыл поисковую систему «Google» в Интернете и набрал на клавиатуре: «пещеры». Поплыли тысячи запутанных малоинтересных ссылок.
Нет, не то.
Он стер слово «пещеры» и напечатал первое попавшееся, что пришло ему в голову: «Самая красивая пещера в мире».
И первый же файл, открывшийся перед ним, ясно представил его взору знакомую картину: золотисто-розовая подсветка, центральная башня, капли воды, стекающие со сталактитов. Только узкая дорожка с перилами заполнена туристами, восхищенно глазеющими по сторонам.
Под фотографией подпись: «Самая красивая пещера в мире, Авен Арман, находится в Центральной Франции, на плато Межеан, в местах, прославленных зверствами Жеводанского чудовища».
Вот так: ветер свищет над высотами бескрайнего Межеанского плато, и несет снежную поземку, и воет, и плачет среди серых каменных распятий, стоящих вдоль редких дорог. И крадется, и жмется к земле неведомый полосатый зверь: прыжок – крик – кровь прыскает фонтаном на придорожный крест – один из паломников уже не дойдет до края земель, туда, туда-а… Его жизненные соки стекут вниз, в изрытую подземными дырами землю, где глубоко-глубоко спрятана пещера Авен Арман, в которой Марк побывал сегодня утром.
Марк преодолел расстояние в три тысячи километров, которые отделяют Москву от Жеводана, спустившись по лесенке в чертановский гараж. Он обошел вокруг пещеры Авен Арман, – в которой не было ни единого туриста, как в те времена, когда по плато рыскал Зверь, а крестьяне боялись даже приближаться к «бездонной чертовой дыре», – и поднялся на свет божий через завод по переработке отбросов.
Он хотел улучшить свою семейную жизнь. Хотел исправить взаимоотношения с женой, наложить на отвисший второй подбородок стареющей любви подтягивающую «маску-повязку». Но вместо этого он неосторожно подошел вплотную к чему-то влажному, скользкому и опасному, и проклятая живая машина засосала его внутрь, пропустив через свои отталкивающе-красивые внутренности, озаренные золотисто-розовым светом пищеварения.
Глава четвертая
Глава пятая
В ногах была слабость. От непривычно долгого спуска заныли колени.
«Я пропал», – сказал себе Марк и обреченно полез в шахту, согнувшись в три погибели. Он решил, что вернуться назад будет еще ужаснее, чем продолжать движение, пусть даже к центру земли.
Очень быстро наступила полная темнота. Марк спускался наощупь, держась за округлые мокрые стены. Сколько это продолжалось – сколько минут или сколько часов – сказать бы он не смог. Он уже почти привык к состоянию перебирания ногами и руками внутри заплесневелой трубы, словно теперь так будет всегда.
Но нет, в один прекрасный момент и туннель закончился. Марк вышел на ровную, утрамбованную площадку, окруженную перилами, и, еще не видя – глаза оставались зажмуренными от страха во время всего спуска, – почувствовал, что площадка нависает над чем-то огромным. Потом разлепил веки и громко охнул.
«О-о-о-о», – плотоядным эхом ответила лежащая у ног бездна.
Из пропасти торчали тысячи острых извилистых пик, то заточенных и тонких, то вдруг превращающихся в перекрученные столбы, похожие на стволы доисторических деревьев. Влажный камень как будто стекал по ним в глухую черную глубину.
Сверху тоже свисали витиеватые отростки, напоминающие в темноте то гриб ядерного взрыва, то ракушки, то перевернутый многоэтажный торт. Вдоль самой стены пропасти шла узкая дорожка, оснащенная перилами. Марк, у которого даже больше не было сил подумать «Где я?», уцепился за эти перила и опять пошел вниз.
И вот тогда – стоило ему только тронуться с места – пещера внезапно осветилась золотисто-розовым сиянием, и Марк застыл от открывшейся перед ним картины. Вокруг него, насколько хватало глаз, возвышался окаменевший лес. Пальмы и кипарисы, арабески, пирамиды с кристаллическими куполами, резные фрукты и кудрявые капустные головы с лицами монстров. В центре этого нагромождения царила многометровая колонна с точеными гранями.
«Сколько этажей уместилось бы в ней? – думал ослепленный Марк. – Двадцать? Тридцать? Сорок?»
Колонна-небоскреб, подсвеченная нарядным золотым сиянием, притягивала к себе. И Марк пошел через хлюпающие под ногами лужи, забыв о своем страхе.
Между тем стена пещеры, вдоль которой он спускался, представляла собой пугающее зрелище. Она была сплошь покрыта какими-то буграми и наростами, то рыже-коричневыми, то бордовыми, то темно-зелеными: теперь в ярком золотом свете их было четко видно. То округлые, то удлиненные, то сердцевидные, они могли быть и шершавыми, и полированно-гладкими на ощупь. Больше всего они были похожи на внутренние органы человека, изображение которых Марк видел в Танином анатомическом атласе.
Правильно: вот почки, вот селезенка, а это печень.
Преодолевая отвращение, Марк ткнул пальцем во влажную коричневую печень, и ему показалось, что упругое мясо камня мерзко колыхнулось от его прикосновения.
И тогда его осенило. Он полез в карман и извлек оттуда мобильный телефон со встроенным фотоаппаратом.
«Если изображения не будет, – подумал он, – значит, мне все это снилось».
И стал фотографировать все подряд. Отщелкал несколько сотен фотографий. Им владело такое возбуждение, что он совершенно забыл о страхе и усталости. Он продвигался все дальше и дальше по дорожке, ведущей вдоль стен пещеры: дорожка виляла, завихрялась кругами, вертелась вокруг величественной центральной колонны. Тишина в пропасти была настолько полной, что казалась похожей на органную музыку или непрерывно произносимый священный звук «ом», – но Марк не думал об этом. В течение нескольких часов он почти бежал вдоль перил: наклоняясь, прицеливаясь, подбирая кадры. Наверно, рано или поздно он бы просто упал и умер от переутомления, но в какой-то момент дорожка вдруг опять вильнула, и – свет погас, священная музыка стихла, чудовищные человеческие органы на стенах скрылись в темноте. Марк оказался перед дверью, за которой виднелась полоска дневного света.
Марк толкнул эту дверь и зажмурился от ослепительных солнечных лучей. Он стоял посреди стеклянного многоугольного здания, загроможденного мешками и брикетами.
Он узнал это здание: оно находилось на окраине Северного Чертанова, рядом с Битцевским лесопарком. В микрорайоне была проведена система вакуумного мусоропровода, который поставлял отходы на перерабатывающую подземную станцию. Вход на станцию осуществлялся именно через странное стеклянное строение, предназначение которого оставалось для Марка непонятным в течение долгого времени.
И вот теперь он стоял среди расфасованных отбросов, к которым попал прямехонько из невероятной пещеры, заполненной гипертрофированными человеческими органами.
Он не понимал ничего из того, что с ним произошло: ни как он оказался в пропасти, направляясь в обычный гараж, ни что это за пропасть, ни как его вынесло на эту индустриализованную помойку. В первые минуты после возвращения на землю он был не в состоянии думать. Постоял немного, пока глаза не привыкли к свету, и, пошатываясь, побрел на волю.
На выходе его окликнул невесть откуда взявшийся дежурный – наверно, брат-близнец того, который сторожил дверь в гараж:
– Вы кто такой?
– Я муж Фаусты Петровны, – автоматически повторил Марк пароль, по которому ему уже удалось один раз пройти.
И правда, охранник отступил, пропуская его. Даже не сказал: «Блин, это ж надо!»
И Марк потащился к дому, размышляя о том, откуда на фабрике по переработке отходов может быть известно имя Фаусты Петровны. Мысли крутились и разбегались в его голове, образуя бредовые цепочки вроде: «Отходы… Фауста Петровна… Отходы Фаусты Петровны… Это завод по переработке отходов Фаусты Петровны». В соответствии с логикой этого бреда отходы производились теми огромными физиологическими отростками, которые он видел внизу, в пещере. И эти чудовищные органы тоже принадлежали Фаусте Петровне, но не той, прежней, которую волк растерзал на берегу озера. И не новой Фаусте, на которой Марк был уже три года женат. Наверно, была какая-то третья, страшная и огромная Фауста, Фауста-глыба, Фауста-скала, каменный кишечник которой переваривал и выплевывал тонны расфасованных экскрементов. И именно к ней – туда, в недра ее заплесневелой поджелудочной железы – и вел тот спуск, неведомым образом соединявший все происходящее в одно целое.
Иногда Марк начинал надеяться, что все это дурной сон, навеянный излишним возбуждением. Он даже пробовал убеждать себя: конечно, это ерунда, это всего лишь сон, а доказать это совсем просто. Он же сделал множество фотографий в подсвеченной пещере, неизвестно откуда взявшейся под подземным чертановским гаражом. Если ему не удастся их распечатать – а это казалось совершенно невероятным, – значит, этого не было и пещера только привиделась ему вследствие плохого пищеварения. А уж все остальное, логически вытекающее из пещеры: завод по переработке отходов Фаусты Петровны, коричневая жирная упругость ее каменной печени и зеленовато-рыжий, с черными разводами мочевой пузырь – было только диким, бредовым развитием этого сна.
Поэтому, вернувшись домой, Марк даже не стал отдыхать, а немедленно бросился к компьютеру. Заправил в принтер фотобумагу. Долго возился с фотоаппаратом, лихорадочно щелкал мышью: от нетерпения тряслись руки. Наконец, принтер заработал.
И из него полезли четкие глянцевитые фотографии: букеты сталактитов, граненая центральная колонна.
Капли влаги, стекающие по наростам на стенах пещеры.
Марк долго разглядывал полученные фотографии. Щупал толстую блестящую бумагу, словно не верил в реальность их существования.
«Что это? Зачем это?» – отчаянно кричал голос внутри него, по истеричности схожий с давно забытыми, режущими воплями: «туда-а»… Как же это было? Да-да, вот: «туда, туда-а»…
Но куда – туда? И почему?
Почти автоматически Марк открыл поисковую систему «Google» в Интернете и набрал на клавиатуре: «пещеры». Поплыли тысячи запутанных малоинтересных ссылок.
Нет, не то.
Он стер слово «пещеры» и напечатал первое попавшееся, что пришло ему в голову: «Самая красивая пещера в мире».
И первый же файл, открывшийся перед ним, ясно представил его взору знакомую картину: золотисто-розовая подсветка, центральная башня, капли воды, стекающие со сталактитов. Только узкая дорожка с перилами заполнена туристами, восхищенно глазеющими по сторонам.
Под фотографией подпись: «Самая красивая пещера в мире, Авен Арман, находится в Центральной Франции, на плато Межеан, в местах, прославленных зверствами Жеводанского чудовища».
Вот так: ветер свищет над высотами бескрайнего Межеанского плато, и несет снежную поземку, и воет, и плачет среди серых каменных распятий, стоящих вдоль редких дорог. И крадется, и жмется к земле неведомый полосатый зверь: прыжок – крик – кровь прыскает фонтаном на придорожный крест – один из паломников уже не дойдет до края земель, туда, туда-а… Его жизненные соки стекут вниз, в изрытую подземными дырами землю, где глубоко-глубоко спрятана пещера Авен Арман, в которой Марк побывал сегодня утром.
Марк преодолел расстояние в три тысячи километров, которые отделяют Москву от Жеводана, спустившись по лесенке в чертановский гараж. Он обошел вокруг пещеры Авен Арман, – в которой не было ни единого туриста, как в те времена, когда по плато рыскал Зверь, а крестьяне боялись даже приближаться к «бездонной чертовой дыре», – и поднялся на свет божий через завод по переработке отбросов.
Он хотел улучшить свою семейную жизнь. Хотел исправить взаимоотношения с женой, наложить на отвисший второй подбородок стареющей любви подтягивающую «маску-повязку». Но вместо этого он неосторожно подошел вплотную к чему-то влажному, скользкому и опасному, и проклятая живая машина засосала его внутрь, пропустив через свои отталкивающе-красивые внутренности, озаренные золотисто-розовым светом пищеварения.
Глава четвертая
ШПАТЕЛЬ ИЛИ ТУПАЯ СТОРОНА НОЖА?
Отвращение, которое Марк испытывал к своей утренней экскурсии, было таким, что за весь вечер он не смог проглотить ни кусочка. Ему нужен был ответ, словно капризный ребенок внутри него требовал немедленной разгадки предложенной головоломки. Ответ простой и однозначный: «так или этак», «да или нет», – как в Таниных беседах с клиентками, которым та объясняла, чем лучше накладывать на лицо густую косметическую маску, лопаточкой-шпателем или тупой стороной ножа.
Но ответ так и не пришел.
С тошнотой в горле и с тоской в мыслях Марк лег спать, не дождавшись жену. Та вернулась поздно – он слышал это сквозь обволакивающую дрему, – долго возилась в ванной, готовилась и наконец легла в постель. Марк пододвинулся поближе и ухватился за нее обеими руками. Тело под его ладонями оказалось горячим, мягким и упругим: никаких следов бурой каменной печени или заплесневелой зеленой селезенки.
Доктор что-то буркнула недовольно, потянула на себя одеяло, оголив натруженные за день Марковы ноги, – они так и остались торчать на холоде, непокрытые и беззащитные, – и тоже уснула.
Но выспаться супругам было не суждено. Едва в окне забрезжил дымчатый рассвет, пахнущий предосенними горькими травами, как в дверь позвонили.
И не просто позвонили.
В дверь звонили, стучали и ломились. Такого в стеклянном пентхаусе не случалось с той памятной ночи, когда зверь загрыз старую Фаусту Петровну, а Таня потеряла девственность и стала женой Марка.
От шума Марк немедленно проснулся и стал трясти доктора за плечо:
– Таня! Таня, вставай! Что-то случилось.
Он тряс ее до тех пор, пока не заметил, что молодая женщина лежит в кровати с открытыми глазами, упершись пустым невидящим взглядом в белесый рассветный сумрак.
– Таня! Господи, что с тобой? – спросил он и попытался заглянуть ей в глаза, но в этих глазах, непрозрачных и карих, по-прежнему виднелось только что-то непонятное: то ли черт, то ли черта. Непроницаемо-темные зрачки не отражали дневного света.
В дверь тем временем стали ломиться так, что, казалось, вот-вот, и она слетит с петель.
– Идиоты, – процедила сквозь зубы Фауста. Поднялась с постели, накинула шелковый халатик и пошла в переднюю. Марк, конечно, побежал за ней.
– Ну? – спросила доктор, распахивая входную дверь.
От неожиданности некоторые из осаждавших чуть было не упали навзничь. Было почти физически заметно, как жесткая волна, вышедшая из Фаусты, острой бритвой прошла по толпе, мгновенно гася бушующее негодование.
– Там, внизу, человека убили, – с запинкой сказал следователь.
Это был новый следователь. Прежний, капитан Сергеев, навсегда исчез из игры Фаусты, неосторожно глотнув однажды пряного красного напитка, который доктор назвала «кровавая Мэри». Что с ним приключилось, неизвестно. Наверно, лучше этого и не знать.
– Ну и что? – сухо спросила доктор, смерив новенького взглядом.
– Насколько я знаю, прежняя владелица этой квартиры погибла три года назад при точно таких же обстоятельствах, – ответил следователь.
Видно было, что говорить ему трудно: что-то вздувалось и клокотало у него в горле.
Фауста ничего не сказала, только пристально смотрела на подопытного милиционера. Но тут, очень некстати, Марк вдруг выкрикнул у нее из-за спины:
– Как, неужели опять Зверь?
Этот крик как будто перерезал невидимый, но острый прут, протянувшийся было от Фаусты к горлу следователя. Тот с облегчением выдохнул и шумно сглотнул слюну; по лицу доктора прошла тень раздражения.
– Похоже, что так, – сказал следователь и судорожно сглотнул еще два раза, словно не верил, что у него это опять стало получаться.
– Зверь, не Зверь… – пробурчала доктор. – И что вы от нас хотите?
Толпа за спиной следователя тоже вышла из состояния анабиоза и зашумела.
– Устроились здесь, ведьмаки проклятые! – выпалила старушка с третьего этажа.
– Это кто здесь ведьмак? – спросила Фауста, переводя на нее глаза, и старушка немедленно заткнулась, но гул на лестничной площадке все разрастался.
– Ведьма! Оборотень! – кричали голоса из толпы.
– Значит так, – сказала Фауста и неожиданно улыбнулась. – Не ведьма, а двоедушница. Двоедушница-недоля. Брожу по утрам, ищу бедовиков.
Нападавшие настороженно притихли.
– Бедовиков знаете? – спросила доктор. – Это люди, имеющие предрасположенность к несчастью. Добровольцев-погибальцев прошу зайти в квартиру.
Добровольцев перед дверью не оказалось.
Пока Фауста недобро оглядывала скопище народу перед своей дверью, в передней появился кот, невыспавшийся и злобный. С возмущенным стоном потерся о хозяйкину ногу и лег перед ней на пороге в величественной львиной позе.
– А это кот-нелюб, ягода-белена, злой дух семейной жизни, – прокомментировала доктор.
Толпа стала редеть.
– Господи, что же это? – спросил следователь, который задышал опять часто-часто.
– Кот подземный с огненными ушами. Ходит под землей так, что только уши видны. Клады охраняет, – сказала Фауста, да еще и языком прищелкнула нагло.
Но тут, как назло, в разговор опять влез Марк:
– А что же убийство? Что, опять на берегу озера? И опять все тот же сценарий?
Следователь медленно перевел дыхание.
– Ты заткнешься или нет? – прошипела мужу доктор и завела опять, торопливым речитативом:
– То кот-любак, приходит к женам, тоскующим по отсутствующим мужьям…
Но что-то уже нарушилось от неуместной Марковой реплики. Следователь встряхнул головой и сказал сурово:
– Жильцы дома свидетельствуют против вас. Я не разделяю эти суеверия, но вам придется дать показания…
– Ведьма! Ведьма! – заходился народ за спиной у следователя.
– Ворожка я, – неожиданно треснутым, старушечьим голосом сообщила Фауста. – Не колдунья, да отгадчица: знаясь с бесом, умею отгадывать…
Но было поздно.
– Прошу вас и вашего мужа пройти со мной к месту преступления, – объявил следователь.
– Хорошо, – только и сказала доктор.
Метнула на мужа полный ненависти взгляд и пошла одеваться. Недоумевающий Марк опять поплелся за ней.
– Таня, а как же… – начал он.
– Молчи! – прошипела она.
Кот прошел мимо хозяйского мужа и презрительно фыркнул.
Когда они вышли из подъезда, направляясь к большим деревьям на берегу озера, стояла рассветная свинцовая хмарь. Влажный холодный воздух и даже изморозь на траве – казалось бы, конец августа, но ясно, что лето уже ушло и больше не вернется, а мир все быстрее катится к страшной и неизбежной зиме. «Зимы не будет», – писали одно время на веселеньких рекламных плакатах. Нет, зима будет. Будет точно, – тем ранним августовским утром это было очевидно.
Свидетели гуськом спускались за следователем по косогору. И в направлении этого движения, противоположного извечной веренице паломников, тянущейся за лес, к чистым, было что-то глубоко противоестественное.
Уже от подъезда стал слышен похоронный вой собаки, оставленной охранять труп на берегу. Двое дюжих милиционеров стояли немного поодаль, избегая смотреть в сторону тела. Казалось, что даже им, привычным ко многому, тяжело это видеть.
Новой жертвой зверя оказался огромный молодой негр, гора упругого черного мяса и мускулов. Это большое и сильное тело разодрали с поразительной, даже для Жеводанского чудовища, жестокостью. Прибрежная трава и асфальт забрызганы мозгами, залиты лужами крови, закиданы ошметками разгрызанной плоти. Как будто нападавший на негра зверь был так голоден, словно его не кормили несколько лет.
Каким-то чудом у жертвы сохранилось лицо: чудовище снесло только заднюю часть головы. Толстые сладострастные губы на этом лице еще были полуоткрыты в улыбке, но в глазах застыло выражение бесконечного изумления, смешанного с ужасом. Оставалось только гадать, что выделывала с жертвой голодная Жеводанская волчица, прежде чем разодрать на куски.
Убитый, по-видимому, обладал недюжинной силой. Под гладкой, маслянистой черной кожей прорисовывались тугие пучки мышц. Судя по всему, они понравились и волчице: в отдельных местах тело было глубоко распорото когтями, а мускулы извлечены наружу. Но, вытащив кровавые мышцы на свет божий, чудовище, наверно, не особо заинтересовалось ими, потому что они валялись, брошенные, поверх безжизненного тела. Монстр искал все то же, что и всегда: верхнюю часть головы, сердце и половые органы – дух, душу и тело, по чакрам. Особенно зверски на теле добровольца-погибальца был вырван половой член:
судя по общим размерам хозяина, огромного размера. На его месте зияла черная дыра, из которой коловерша-оборотень выпустила всю кровь.
Сексуальные трофеи монстра исчезли вместе с ним самим.
При взгляде на эту картину подошедшим становилось дурно. Мойщика окон, который, как всегда, возглавлял революционное шествие, затошнило еще при спуске с косогора – как только стал виден труп. Старушка с третьего этажа тихонько плакала и крестилась.
Марк при подходе к месту катастрофы страдальчески сморщился и почему-то схватился обеими руками за живот.
Лицо Фаусты оставалось совершенно неподвижным, словно каменным; глаза превратились в матовые стеклянные бусины.
– Вот, поглядите, – сказал следователь с каким-то даже злорадством.
Доктор перевела на него темный застывший взгляд. Она ничего не ответила, но в эту секунду что-то произошло, словно ее механизм сам переключился со спокойной второй передачи на четвертую. Из стеклянных глаз полыхнуло холодом – или огнем, трудно сказать: невидимая волна не поддавалась описанию в привычных категориях.
Следователь побелел и закашлялся.
– И что вы от меня хотите? – спросила наконец Фауста. Говорила она очень уверенно, неторопливо.
Тот ничего не смог ответить, потому что приступ кашля, чудовищный, как при дифтерите, согнул его пополам.
– Что он хочет от меня, господа? – обратилась доктор к сопровождающим, полоща толпу в серной кислоте своего взгляда.
Но толпы уже и в помине не было. Остался один блюющий мойщик окон. Старушка мелкими шажками улепетывала к подъезду, не переставая креститься.
– Я… вы… где вы были сегодняшней ночью? – все-таки выговорил задыхающийся милиционер.
– Мы спали у себя дома, – невозмутимо ответствовала Фауста.
Бедняга зашелся от кашля и постепенно стал синеть.
Двое подручных следователя со страхом наблюдали эту картину, по-прежнему не смея подойти ближе.
– В кровати у себя спали, понятно? Я и мой муж, – с удовольствием повторила Фауста.
Глаза у бедняги-следователя налились кровью, и в бешеном приступе кашля его вырвало прямо на труп.
– Господи, – прошептал Марк и закрыл лицо ладонями.
Но доктор даже не взглянула в его сторону.
– Что с вами, полковник? – спросила она с алюминиевой ноткой в голосе. – Вам нехорошо? – И после паузы: – Посмотрите, вы же изгадили место преступления.
– Мэ-э, мэ-э, – мычал полковник, заливаясь слезами.
– Как теперь следствие будет снимать отпечатки пальцев? Вы же вывернули на труп все, что у вас было в желудке. Вон, смотрите, мандарины. И йогурт. А на ужин, я вижу, вы лакомились треской.
– Мэ-э… Бэ-э-э…
Милиционеры, наблюдавшие издали, отвернулись. Зрелище полковничьей рвоты, заливающей куски разбросанной плоти и мозгов, было для них невыносимо.
– Я врач, – сказала Фауста, подходя к следователю походкой грациозной дикой кошки. – Я помогу вам. Вы нуждаетесь в помощи.
– Э-э, – стонал несчастный.
– У вас, вероятно, острый приступ астмы. Я полагаю, у вас серьезная хроническая астма?
Но ответа, разумеется, не последовало.
– Давайте пройдем со мной, – сказала доктор и взяла зловонного следователя за локоть: он при этом стал дрожать так, что даже зубы застучали. – Сейчас мы поднимемся ко мне, и я напою вас настойкой от кашля. У меня есть чудесная настойка от кашля… вроде капель датского короля… Ну ничего, успокойтесь, вам лично ничего не угрожает… Подумаешь, испачкался немного. Так это у вас работа такая. Надо было думать, прежде чем выбирать такую работу…
Фауста крепко ухватила жертву за руку и потянула за собой, но тот еще попытался сопротивляться, несмотря на отчаянное состояние. Он далее оглянулся в сторону помощников, но те упорно ПЯЛИЛИСЬ в землю, ковыряя газон носком ботинка.
Собака уже давно не выла, а визгливо скулила, отвернувшись к воде.
– Ох ты! – сказала доктор, покачав головой. Потом наклонилась и заглянула следователю в лицо.
Приступ кашля, сопровождаемый рвотными спазмами, немедленно возобновился. Хуже того, по штанам полковника стало расползаться позорное мокрое пятно.
– Вот видите, – констатировала Фауста. – Вам нельзя здесь больше оставаться. Очевидно, вам вредны трупные пары, поднимающиеся от тела. Говорю вам, надо подумать о смене работы… Ну пойдем… пойдем… – и потянула его за локоть.
На этот раз следователь безропотно потащился за доктором, передвигая ватными ногами, как зомби.
– Пойдем-пойдем, – приговаривала она, ведя его вверх по косогору, как паломника. – Сейчас попьешь моей настоечки, и сразу все станет хорошо. Пойдем, мой погибалец…
С вершины косогора она оглянулась и щелкнула пальцами на двух скукожившихся милиционеров. Они мгновенно оживились, и один из них, с отвращением принюхавшись, спросил у другого:
– Это что за дерьмо? Почему так блевотиной воняет?
В это время Фауста, ведущая за собой синего следователя, как свинью на убой, скрылась за дверью подъезда.
В этой суматохе о Марке все забыли.
Фауста ушла, не удостоив его даже взглядом. Милиционеры, оставшиеся на берегу, вели себя так, словно Марка там и не было.
Но он не упустил ни слова и внимательно наблюдал за истязанием несчастного полковника.
«А как же было там, ночью? – подумал он. – Если даже это так страшно, то что творили с этим обезображенным негром? Что с ним выделывала эта гнусная, похотливая волчица?»
При одной мысли о ночной сцене мерзкий холодок пробежал у него по спине.
– И все это Зверь. Опять проклятый Зверь! – с неожиданной яростью сказал Марк. Абстрактно-историческое чудище, вылезшее из его недописанной диссертации. Зачем он так легкомысленно играл в него? Зачем травил, гнал по колонкам своей таблицы?
Зачем не догнал и бросил, растревожив посмертный покой монстра?
– Поганая тварь, – прошипел Марк. Ему показалось, что от злости его тело наливается силой, словно и не бывало этих трех лет, проведенных в снах на левом боку. – Нет, я тебя все-таки изловлю.
Это было решено. Сейчас Марк возьмет след Зверя и пойдет по нему. Найдет и затравит в его вонючем логове. Потому что он, Марк – охотник. Марк – ловчий, а Зверь – это зверь.
Чем больше Марк глядел на берег реки, где лежало растерзанное тело, тем отчетливее он начинал видеть следы.
Цепочка свежих следов от гнусных когтистых лап – шлюмф-шлюмф, один за другим – гордой львиной поступью поднималась от воды и, обогнув косогор, терялась за поворотом после входа в подземный гараж.
– Я охотник перед Богом, – сказал себе Марк.
Возможно, он сильно заблуждался на этот счет.
Но он тронулся с места и пошел по следам за косогор.
Но ответ так и не пришел.
С тошнотой в горле и с тоской в мыслях Марк лег спать, не дождавшись жену. Та вернулась поздно – он слышал это сквозь обволакивающую дрему, – долго возилась в ванной, готовилась и наконец легла в постель. Марк пододвинулся поближе и ухватился за нее обеими руками. Тело под его ладонями оказалось горячим, мягким и упругим: никаких следов бурой каменной печени или заплесневелой зеленой селезенки.
Доктор что-то буркнула недовольно, потянула на себя одеяло, оголив натруженные за день Марковы ноги, – они так и остались торчать на холоде, непокрытые и беззащитные, – и тоже уснула.
Но выспаться супругам было не суждено. Едва в окне забрезжил дымчатый рассвет, пахнущий предосенними горькими травами, как в дверь позвонили.
И не просто позвонили.
В дверь звонили, стучали и ломились. Такого в стеклянном пентхаусе не случалось с той памятной ночи, когда зверь загрыз старую Фаусту Петровну, а Таня потеряла девственность и стала женой Марка.
От шума Марк немедленно проснулся и стал трясти доктора за плечо:
– Таня! Таня, вставай! Что-то случилось.
Он тряс ее до тех пор, пока не заметил, что молодая женщина лежит в кровати с открытыми глазами, упершись пустым невидящим взглядом в белесый рассветный сумрак.
– Таня! Господи, что с тобой? – спросил он и попытался заглянуть ей в глаза, но в этих глазах, непрозрачных и карих, по-прежнему виднелось только что-то непонятное: то ли черт, то ли черта. Непроницаемо-темные зрачки не отражали дневного света.
В дверь тем временем стали ломиться так, что, казалось, вот-вот, и она слетит с петель.
– Идиоты, – процедила сквозь зубы Фауста. Поднялась с постели, накинула шелковый халатик и пошла в переднюю. Марк, конечно, побежал за ней.
– Ну? – спросила доктор, распахивая входную дверь.
От неожиданности некоторые из осаждавших чуть было не упали навзничь. Было почти физически заметно, как жесткая волна, вышедшая из Фаусты, острой бритвой прошла по толпе, мгновенно гася бушующее негодование.
– Там, внизу, человека убили, – с запинкой сказал следователь.
Это был новый следователь. Прежний, капитан Сергеев, навсегда исчез из игры Фаусты, неосторожно глотнув однажды пряного красного напитка, который доктор назвала «кровавая Мэри». Что с ним приключилось, неизвестно. Наверно, лучше этого и не знать.
– Ну и что? – сухо спросила доктор, смерив новенького взглядом.
– Насколько я знаю, прежняя владелица этой квартиры погибла три года назад при точно таких же обстоятельствах, – ответил следователь.
Видно было, что говорить ему трудно: что-то вздувалось и клокотало у него в горле.
Фауста ничего не сказала, только пристально смотрела на подопытного милиционера. Но тут, очень некстати, Марк вдруг выкрикнул у нее из-за спины:
– Как, неужели опять Зверь?
Этот крик как будто перерезал невидимый, но острый прут, протянувшийся было от Фаусты к горлу следователя. Тот с облегчением выдохнул и шумно сглотнул слюну; по лицу доктора прошла тень раздражения.
– Похоже, что так, – сказал следователь и судорожно сглотнул еще два раза, словно не верил, что у него это опять стало получаться.
– Зверь, не Зверь… – пробурчала доктор. – И что вы от нас хотите?
Толпа за спиной следователя тоже вышла из состояния анабиоза и зашумела.
– Устроились здесь, ведьмаки проклятые! – выпалила старушка с третьего этажа.
– Это кто здесь ведьмак? – спросила Фауста, переводя на нее глаза, и старушка немедленно заткнулась, но гул на лестничной площадке все разрастался.
– Ведьма! Оборотень! – кричали голоса из толпы.
– Значит так, – сказала Фауста и неожиданно улыбнулась. – Не ведьма, а двоедушница. Двоедушница-недоля. Брожу по утрам, ищу бедовиков.
Нападавшие настороженно притихли.
– Бедовиков знаете? – спросила доктор. – Это люди, имеющие предрасположенность к несчастью. Добровольцев-погибальцев прошу зайти в квартиру.
Добровольцев перед дверью не оказалось.
Пока Фауста недобро оглядывала скопище народу перед своей дверью, в передней появился кот, невыспавшийся и злобный. С возмущенным стоном потерся о хозяйкину ногу и лег перед ней на пороге в величественной львиной позе.
– А это кот-нелюб, ягода-белена, злой дух семейной жизни, – прокомментировала доктор.
Толпа стала редеть.
– Господи, что же это? – спросил следователь, который задышал опять часто-часто.
– Кот подземный с огненными ушами. Ходит под землей так, что только уши видны. Клады охраняет, – сказала Фауста, да еще и языком прищелкнула нагло.
Но тут, как назло, в разговор опять влез Марк:
– А что же убийство? Что, опять на берегу озера? И опять все тот же сценарий?
Следователь медленно перевел дыхание.
– Ты заткнешься или нет? – прошипела мужу доктор и завела опять, торопливым речитативом:
– То кот-любак, приходит к женам, тоскующим по отсутствующим мужьям…
Но что-то уже нарушилось от неуместной Марковой реплики. Следователь встряхнул головой и сказал сурово:
– Жильцы дома свидетельствуют против вас. Я не разделяю эти суеверия, но вам придется дать показания…
– Ведьма! Ведьма! – заходился народ за спиной у следователя.
– Ворожка я, – неожиданно треснутым, старушечьим голосом сообщила Фауста. – Не колдунья, да отгадчица: знаясь с бесом, умею отгадывать…
Но было поздно.
– Прошу вас и вашего мужа пройти со мной к месту преступления, – объявил следователь.
– Хорошо, – только и сказала доктор.
Метнула на мужа полный ненависти взгляд и пошла одеваться. Недоумевающий Марк опять поплелся за ней.
– Таня, а как же… – начал он.
– Молчи! – прошипела она.
Кот прошел мимо хозяйского мужа и презрительно фыркнул.
Когда они вышли из подъезда, направляясь к большим деревьям на берегу озера, стояла рассветная свинцовая хмарь. Влажный холодный воздух и даже изморозь на траве – казалось бы, конец августа, но ясно, что лето уже ушло и больше не вернется, а мир все быстрее катится к страшной и неизбежной зиме. «Зимы не будет», – писали одно время на веселеньких рекламных плакатах. Нет, зима будет. Будет точно, – тем ранним августовским утром это было очевидно.
Свидетели гуськом спускались за следователем по косогору. И в направлении этого движения, противоположного извечной веренице паломников, тянущейся за лес, к чистым, было что-то глубоко противоестественное.
Уже от подъезда стал слышен похоронный вой собаки, оставленной охранять труп на берегу. Двое дюжих милиционеров стояли немного поодаль, избегая смотреть в сторону тела. Казалось, что даже им, привычным ко многому, тяжело это видеть.
Новой жертвой зверя оказался огромный молодой негр, гора упругого черного мяса и мускулов. Это большое и сильное тело разодрали с поразительной, даже для Жеводанского чудовища, жестокостью. Прибрежная трава и асфальт забрызганы мозгами, залиты лужами крови, закиданы ошметками разгрызанной плоти. Как будто нападавший на негра зверь был так голоден, словно его не кормили несколько лет.
Каким-то чудом у жертвы сохранилось лицо: чудовище снесло только заднюю часть головы. Толстые сладострастные губы на этом лице еще были полуоткрыты в улыбке, но в глазах застыло выражение бесконечного изумления, смешанного с ужасом. Оставалось только гадать, что выделывала с жертвой голодная Жеводанская волчица, прежде чем разодрать на куски.
Убитый, по-видимому, обладал недюжинной силой. Под гладкой, маслянистой черной кожей прорисовывались тугие пучки мышц. Судя по всему, они понравились и волчице: в отдельных местах тело было глубоко распорото когтями, а мускулы извлечены наружу. Но, вытащив кровавые мышцы на свет божий, чудовище, наверно, не особо заинтересовалось ими, потому что они валялись, брошенные, поверх безжизненного тела. Монстр искал все то же, что и всегда: верхнюю часть головы, сердце и половые органы – дух, душу и тело, по чакрам. Особенно зверски на теле добровольца-погибальца был вырван половой член:
судя по общим размерам хозяина, огромного размера. На его месте зияла черная дыра, из которой коловерша-оборотень выпустила всю кровь.
Сексуальные трофеи монстра исчезли вместе с ним самим.
При взгляде на эту картину подошедшим становилось дурно. Мойщика окон, который, как всегда, возглавлял революционное шествие, затошнило еще при спуске с косогора – как только стал виден труп. Старушка с третьего этажа тихонько плакала и крестилась.
Марк при подходе к месту катастрофы страдальчески сморщился и почему-то схватился обеими руками за живот.
Лицо Фаусты оставалось совершенно неподвижным, словно каменным; глаза превратились в матовые стеклянные бусины.
– Вот, поглядите, – сказал следователь с каким-то даже злорадством.
Доктор перевела на него темный застывший взгляд. Она ничего не ответила, но в эту секунду что-то произошло, словно ее механизм сам переключился со спокойной второй передачи на четвертую. Из стеклянных глаз полыхнуло холодом – или огнем, трудно сказать: невидимая волна не поддавалась описанию в привычных категориях.
Следователь побелел и закашлялся.
– И что вы от меня хотите? – спросила наконец Фауста. Говорила она очень уверенно, неторопливо.
Тот ничего не смог ответить, потому что приступ кашля, чудовищный, как при дифтерите, согнул его пополам.
– Что он хочет от меня, господа? – обратилась доктор к сопровождающим, полоща толпу в серной кислоте своего взгляда.
Но толпы уже и в помине не было. Остался один блюющий мойщик окон. Старушка мелкими шажками улепетывала к подъезду, не переставая креститься.
– Я… вы… где вы были сегодняшней ночью? – все-таки выговорил задыхающийся милиционер.
– Мы спали у себя дома, – невозмутимо ответствовала Фауста.
Бедняга зашелся от кашля и постепенно стал синеть.
Двое подручных следователя со страхом наблюдали эту картину, по-прежнему не смея подойти ближе.
– В кровати у себя спали, понятно? Я и мой муж, – с удовольствием повторила Фауста.
Глаза у бедняги-следователя налились кровью, и в бешеном приступе кашля его вырвало прямо на труп.
– Господи, – прошептал Марк и закрыл лицо ладонями.
Но доктор даже не взглянула в его сторону.
– Что с вами, полковник? – спросила она с алюминиевой ноткой в голосе. – Вам нехорошо? – И после паузы: – Посмотрите, вы же изгадили место преступления.
– Мэ-э, мэ-э, – мычал полковник, заливаясь слезами.
– Как теперь следствие будет снимать отпечатки пальцев? Вы же вывернули на труп все, что у вас было в желудке. Вон, смотрите, мандарины. И йогурт. А на ужин, я вижу, вы лакомились треской.
– Мэ-э… Бэ-э-э…
Милиционеры, наблюдавшие издали, отвернулись. Зрелище полковничьей рвоты, заливающей куски разбросанной плоти и мозгов, было для них невыносимо.
– Я врач, – сказала Фауста, подходя к следователю походкой грациозной дикой кошки. – Я помогу вам. Вы нуждаетесь в помощи.
– Э-э, – стонал несчастный.
– У вас, вероятно, острый приступ астмы. Я полагаю, у вас серьезная хроническая астма?
Но ответа, разумеется, не последовало.
– Давайте пройдем со мной, – сказала доктор и взяла зловонного следователя за локоть: он при этом стал дрожать так, что даже зубы застучали. – Сейчас мы поднимемся ко мне, и я напою вас настойкой от кашля. У меня есть чудесная настойка от кашля… вроде капель датского короля… Ну ничего, успокойтесь, вам лично ничего не угрожает… Подумаешь, испачкался немного. Так это у вас работа такая. Надо было думать, прежде чем выбирать такую работу…
Фауста крепко ухватила жертву за руку и потянула за собой, но тот еще попытался сопротивляться, несмотря на отчаянное состояние. Он далее оглянулся в сторону помощников, но те упорно ПЯЛИЛИСЬ в землю, ковыряя газон носком ботинка.
Собака уже давно не выла, а визгливо скулила, отвернувшись к воде.
– Ох ты! – сказала доктор, покачав головой. Потом наклонилась и заглянула следователю в лицо.
Приступ кашля, сопровождаемый рвотными спазмами, немедленно возобновился. Хуже того, по штанам полковника стало расползаться позорное мокрое пятно.
– Вот видите, – констатировала Фауста. – Вам нельзя здесь больше оставаться. Очевидно, вам вредны трупные пары, поднимающиеся от тела. Говорю вам, надо подумать о смене работы… Ну пойдем… пойдем… – и потянула его за локоть.
На этот раз следователь безропотно потащился за доктором, передвигая ватными ногами, как зомби.
– Пойдем-пойдем, – приговаривала она, ведя его вверх по косогору, как паломника. – Сейчас попьешь моей настоечки, и сразу все станет хорошо. Пойдем, мой погибалец…
С вершины косогора она оглянулась и щелкнула пальцами на двух скукожившихся милиционеров. Они мгновенно оживились, и один из них, с отвращением принюхавшись, спросил у другого:
– Это что за дерьмо? Почему так блевотиной воняет?
В это время Фауста, ведущая за собой синего следователя, как свинью на убой, скрылась за дверью подъезда.
В этой суматохе о Марке все забыли.
Фауста ушла, не удостоив его даже взглядом. Милиционеры, оставшиеся на берегу, вели себя так, словно Марка там и не было.
Но он не упустил ни слова и внимательно наблюдал за истязанием несчастного полковника.
«А как же было там, ночью? – подумал он. – Если даже это так страшно, то что творили с этим обезображенным негром? Что с ним выделывала эта гнусная, похотливая волчица?»
При одной мысли о ночной сцене мерзкий холодок пробежал у него по спине.
– И все это Зверь. Опять проклятый Зверь! – с неожиданной яростью сказал Марк. Абстрактно-историческое чудище, вылезшее из его недописанной диссертации. Зачем он так легкомысленно играл в него? Зачем травил, гнал по колонкам своей таблицы?
Зачем не догнал и бросил, растревожив посмертный покой монстра?
– Поганая тварь, – прошипел Марк. Ему показалось, что от злости его тело наливается силой, словно и не бывало этих трех лет, проведенных в снах на левом боку. – Нет, я тебя все-таки изловлю.
Это было решено. Сейчас Марк возьмет след Зверя и пойдет по нему. Найдет и затравит в его вонючем логове. Потому что он, Марк – охотник. Марк – ловчий, а Зверь – это зверь.
Чем больше Марк глядел на берег реки, где лежало растерзанное тело, тем отчетливее он начинал видеть следы.
Цепочка свежих следов от гнусных когтистых лап – шлюмф-шлюмф, один за другим – гордой львиной поступью поднималась от воды и, обогнув косогор, терялась за поворотом после входа в подземный гараж.
– Я охотник перед Богом, – сказал себе Марк.
Возможно, он сильно заблуждался на этот счет.
Но он тронулся с места и пошел по следам за косогор.