Но если так, то любое противоречие тому результату, который прогнозируется ею, должно выступать не только как индикатор ошибки, но и как побудительный стимул к движению в каком-то новом направлении. Важно понять, что несоответствие результата «сложения» любой заранее затверженной истине – это далеко не всегда ошибка в построениях, не всегда дефект расчета, и способность разглядеть в этом несоответствии ориентир поиска того, «что» именно «будет» в результате такой операции, – представляет собой обязательный элемент квалификации исследователя. Если нет такой способности, нет и настоящего исследователя, есть лишь простой ремесленник.
Кстати, этот вывод остается справедливым, абсолютно независимо от того, что именно мы готовы признать в этой древней науке. Если, вслед за немецким философом (и крупным математиком, кстати, именно Канту принадлежит мысль о том, что в любой науке ровно столько истины, сколько в ней математики) мы ограничим ее только сферой «трансцендентальной эстетики», мы обязаны будем согласиться с тем, что любая количественная аномалия потребует не только перепроверки всех наших логических построений, но и дальнейшего исследования. Если же, напротив, мы увидим в ней отражение не зависящих ни от нашей воли, ни от нашего сознания отношений между явлениями внешнего мира, результат останется тем же самым: мы обязаны будем видеть в любом несоответствии указание не только на тщательную перепроверку выполненной процедуры, но и на необходимость проведения в первую очередь качественного анализа результата.
Словом, методологическая роль математики заключается в том, что, как бы мы ни относились к результату измерения и сопоставления, любая количественная аномалия безупречно выполненного расчета (понятно, что о математических ошибках речи вообще не может быть) должна расцениваться нами как стимул к дальнейшему поиску.
Но если так, то и обнаруживаемые нами противоречия в детстве затверженному выводу требуют своего разрешения, иными словами, обязывают нас продолжить исследование.
Поэтому вернемся к исходному предмету нашего анализа.
Мы видели, что для количественного сравнения разнородных вещей необходимо найти какой-то объединяющий их круг. Что это значит? Разделяемое многими решение заключается в последовательном восхождении от уровня единичных вещей, обладающих какими-то индивидуальными особенностями, к более широким обобщениям.
Операция обобщения представляет собой одну из ключевых процедур формальной логики, законам которой обязано подчиняться любое научное исследование. Она предполагает, что в ходе ее строгого и точного выполнения от анализируемых нами явлений последовательно отбрасываются все те отличительные их особенности и характеристики, которые присущи им и только им. Если эта операция выполняется правильно, то в результате должны остаться только те свойства, которые одновременно присущи сразу всем явлениям анализируемого круга. Именно совокупность этих свойств и образует собой содержание какого-то нового обобщающего понятия.
В схематичном виде ее можно представить следующим образом. Вообразим, что у нас есть три условных объекта (x, y, z) обладающих какими-то своими условными же характеристиками: x (a, b, c), y (a, c, d), z (b, c, e). Видно, что свойства «a», «b» присущи только двум объектам из трех, свойства «d» и «e» – только одному. Лишь качество «с» присуще сразу всем трем. Таким образом, мы вправе отбросить характеристики «a», «b», «d», «е» и выделить свойство «с» как объединяющее их основание. Именно по основанию «с» и оказывается возможным проводить количественное сравнение всех объектов.
Очерченная здесь интеллектуальная операция имеет большое значение в систематизации нашего мышления. Строго говоря, наука вообще начинается именно с обобщений. Дело в том, что индивидуальные характеристики вещей, процессов, явлений, то есть частные свойства, которые присущи лишь единичным объектам, не являются предметом научного исследования. Задача науки как раз и состоит в том, чтобы выявлять общие законы, правила, принципы. А это всегда абстрагирование от всего единичного.
На первый взгляд, операция обобщения, в том, разумеется, виде, в каком ее зачастую представляют учебные пособия, – это очень несложная и интуитивно понятная процедура. Но в действительности вся ее простота и самоочевидность – не более чем иллюзия обыденного сознания. В сущности точно такая же, как и иллюзия того, что несоответствие когда-то выученному результату анализируемого нами сложения – это всегда ошибка. Реальная действительность и в этом случае (как, впрочем, и всегда) оказывается не только значительно сложнее, но и куда интересней.
Во-первых, последовательно отбрасывая все, что составляет отличительные особенности единичных вещей, мы значительно обедняем то, что входит в общий круг нашего познания. Иными словами, познаем вовсе не «живую» действительность, но только сильно упрощенную – а значит, до некоторой степени деформированную – ее модель. Больше того, там, где отбрасываются все индивидуальные свойства и в расчет принимаются только те характеристики, которые одновременно свойственны целому классу вещей, сами вещи попросту исчезают. Остаются лишь некоторые абстрагированные от всего осязательного, конкретного условности. Иначе говоря, не множество живых организмов, каждый из которых отличен от всех других, но какие-то «одноклеточные», не собрание ярких индивидуальностей, обладающих своим характером, темпераментом, интеллектом, опытом и так далее, но категория солдат, врачей, милиционеров, не пестрота разноликой живности, обитающей рядом с человеком, но род «домашнего скота» и так далее.
Правда, благодаря абстрагированию от индивидуальных особенностей всего единичного и выявлению общих черт, присущих сразу всем явлениям какого-то класса, появляется возможность обращаться со всеми вещами, объединяемыми по некоторому признаку, как с однородными. А следовательно, появляется возможность проводить с ними все операции количественного сравнения. Но при этом нужно постоянно понимать, что все эти операции проводятся уже не с самими вещами, но с некоторыми замещающими их сущностями, которые вбирают в себя лишь ограниченную часть характеристик, изначально свойственных самим вещам. Так в приведенном примере мы подвергаем количественному сравнению уже не исходные объекты (x, y, z), но не имеющие с ними почти ничего общего абстрактные образования, наделенные свойством «с».
Путь такого восхождения к обобщающим понятиям может продолжаться вплоть до того момента, когда от начальных явлений, вещей, процессов останутся только те пустые и безликие «ниши» нашего сознания, о которых уже говорилось выше.
Правда, считается, что с неизбежной здесь утратой конкретности можно пожертвовать ради строгости количественного анализа, ибо именно этим и достигается безупречность конечных выводов. В предельной же точке такого последовательного абстрагирования точность наших вычислений достигает абсолюта. И математика предстает как своеобразный гимн именно этому абсолюту, как его апофеоз. Но в самом ли деле на пути последовательного отсечения всех индивидуальных отличий можно достигнуть безупречной строгости и непогрешимости результата? Ведь если в итоге мы судим не о самих вещах, но только об их весьма упрощенных моделях, то какое отношение достигаемая точность имеет к ним самим?
Во-вторых, очерченная выше логическая операция обобщения в чистом виде не может быть выполнена. Больше того, справедливо было бы сказать: не может быть выполнена ни при каких обстоятельствах. Ведь если бы все обстояло так просто, как это изложено в учебных пособиях по начальному курсу логики, наукой без особого труда мог бы заниматься любой. Но вот проверочный тест: попробуем дать исчерпывающее (то есть не упускающее из себя решительно ничего, что должно было бы подпадать под него) и точное (то есть не включающее ничего лишнего) определение все тем же общим понятиям, которые уже фигурировали здесь: «лошадь», «корова», «страховая контора», та же «египетская пирамида» и так далее. Думается, любой способен обнаружить, что эта задача требует огромного напряжения отнюдь не только логических способностей, но и мобилизации всех наших знаний об окружающем нас мире. Но несмотря ни на какие усилия мысли тот или иной изъян в определениях все равно будет обнаруживаться.
Впрочем, такая задача вообще не по силам никому одному: история мысли показывает, что общие понятия формируются целыми поколениями ученых и формируются совсем не тем путем, какой был очерчен выше. Дело в том, что любое обобщение – это не только исключение каких-то индивидуальных характеристик, но и выявление каких-то дополнительных (до поры вообще неизвестно откуда возникающих) свойств. Может быть, даже и жестче: не столько отсечение индивидуального, сколько определение новых качеств, присущих новому уровню явлений.
Кстати, уже приводившийся нами вывод Маркса, как бы сегодня мы ни относились к его учению, демонстрирует нам именно это. С одной стороны, его обобщение стало одним из величайших открытий, когда-либо сделанных человеком, но это открытие не свершилось вдруг, на пустом месте, его подготавливали и великие экономисты, и великие философы. С другой, – воплощенный в любом товаре живой труд – то единое основание, по которому и проводится сравнение всех товарных ценностей, – демонстрирует нам субстанцию, принципиально отличную от вещественной природы любого отдельно взятого товара.
Поэтому нужно дополнить сделанный выше вывод следующим утверждением: там, где речь идет о разнородных сущностях, все операции количественного сравнения проводятся не с самими вещами, но с какими-то заместительными понятиями, которые, с одной стороны, вбирают в себя лишь ограниченную часть характеристик, изначально свойственных самим вещам, с другой – обретают какие-то дополнительные свойства. При этом важно понять, что те дополнительные качества, которые вдруг обнаруживаются нами, порождаются отнюдь не собственной природой исходных начал, они являются атрибутами совершенно иного, зачастую значительно более широкого, круга явлений. Все это мы уже видели и в детстве, когда от абстрактных функциональных машин, приспособленных к условной ли штыковой атаке, борьбе ли с хулиганами или к лечению чужих ран, мы переходили к конкретным лицам, воспринимавшихся нами тогда в качестве вполне живых персонажей, и во студенчестве, когда от многообразия товаров переходили к стоимости.
Словом, мы вновь видим, что любые количественные «аномалии» могут свидетельствовать не только о некорректности расчета, но и являются индикатором того, что в наш расчет вмешивается какой-то дополнительный, ранее неопознанный фактор.
Обратимся к общеизвестному.
Геродот, рассказывая о лидийцах, упоминает такой факт из истории этого древнего народа. Когда земля, на которой они обитали, была уже не в состоянии прокормить ставшее многолюдным племя, часть народа была вынуждена сесть на корабли и искать счастья у чужих берегов. «Сначала лидийцы терпеливо сносили нужду, а затем, когда голод начал все более и более усиливаться, они стали искать избавления, придумывая разные средства. Чтобы заглушить голод, они поступали так: один день все время занимались играми, чтобы не думать о пище, а на следующий день ели, прекращая игры. Так лидийцы жили восемнадцать лет. Между тем бедствие нее стихало, а еще даже усиливалось. Поэтому царь разделил весь народ на две части и повелел бросить жребий: кому оставаться и кому покинуть родину. Сам царь присоединился к оставшимся на родине, а во главе переселенцев поставил своего сына по имени Тирсен. Те же, кому выпал жребий уезжать из своей страны, отправились к морю в Смирну. Там они построили корабли, погрузили на них всю необходимую утварь и отплыли на поиски пропитания и [новой] родины.»
Мы знаем, что в древнем мире такая стратегия не была чем-то исключительным. Греки, а в еще большей степени финикийцы именно таким образом заселили все берега Средиземноморья. Да и впоследствии этот сюжет повторялся неоднократно: так поступали викинги, так заселялась Америка… словом, вынужденное переселение – это весьма рациональный способ разрешения демографических проблем. Но вот что важно: бесконфликтное его исполнение свидетельствует об очень высоком уровне общественного устройства. Если угодно, – даже об очень высоком уровне общественной морали.
Но вот пример совсем из другой жизни: колонии самых примитивных одноклеточных организмов, испытывая дефицит пищи, вдруг сбиваются вместе и начинают формировать какую-то сложную конструкцию, что-то вроде плотного кома, опирающегося на тонкую длинную ножку. Как только длина этой ножки достигает критической величины, ком отрывается и движением воздуха относится на новое место, где образуется новая колония.
Таким образом, все это очень сильно напоминает известный еще из Геродотовской Истории сценарий. Но если он реализуется даже на уровне одноклеточных организмов, приходится предположить, что способность действовать в соответствии с этой вечной стратегией каким-то таинственным образом формируется не только в человеческом, но и в любом живом сообществе вообще.
Трудно предположить, что такая стратегия заранее заложена в генетической памяти каждой отдельно взятой клетки. Поэтому необходимо признать, что там, где из отдельных, наделенных своими особенностями индивидов формируется новый уровень организации живой материи – сообщество организмов, вдруг появляются и какие-то новые свойства, которыми не обладают индивиды . Но если так, то все эти и, возможно, какие-то иные, о существовании которых мы пока еще и не догадываемся, качества, не присущие отдельно взятым индивидам, в свою очередь должны входить в итоговую сумму. Поэтому, строго говоря, там, где в результате интеграции единичных вещей в некую общность формируются дополнительные свойства, «два плюс два» равно не «четырем», но некоторой сумме, состоящей из «четырех» и какой-то «дельты качества».
Именно эта не всегда заметная (но всегда существующая!) «дельта качества» и концентрирует в себе то, что в действительности отличает один уровень явлений от другого.
Таким образом, если видеть в логической операции обобщения не отвлеченную от всякой конкретности гимнастику ума, но строгий аналог каких-то реальных процессов, которые «вживую» протекают в окружающей нас природе, ее ни в коем случае нельзя будет свести к одному только отбрасыванию индивидуальных характеристик единичных вещей. Конечно, что-то от индивидуального, должно теряться и здесь, но все же что-то обязано и приобретаться. Поэтому главным в любом логическом обобщении должно быть выявление именно того, что приобретается в дополнение к общей образующейся сумме качеств, а вовсе не того, что остается за вычетом исключаемых из анализа свойств.
Если кого не убеждает приведенный пример, можно сослаться на другой, куда более знаменитый, ибо он восходит к одному из величайших знатоков той материи, которая затрагивается в нем. Поодиночке едва ли не каждый французский солдат, – утверждал Наполеон, – уступал по своим боевым качествам прекрасно вышколенным мамлюкам. Но несколько десятков гренадеров уже сравнивались с аналогичным подразделением противника. Батальон же был способен устоять в столкновении и со значительно превосходящей численностью. Во время сирийского похода в сражении при горе Табор двухтысячный отряд французской пехоты под началом одного из наполеоновских командиров в течение целого дня сдерживал яростные атаки 25000 кавалеристов паши Дамаска, которые к тому же были поддержаны десятью тысячами пехоты. При перекличке после сражения обнаружилось, что только два солдата погибли и около шестидесяти были ранены. Таким образом, превосходство дисциплинированной французской пехоты, построенной в каре, перед неорганизованной массированной кавалерийской атакой было продемонстрировано со всей убедительностью. И это при том, что по личной выучке кавалеристы всех армий мира всегда превосходили пехотинцев. (Впрочем, турок била не только французская пехота: о дивизионные каре будущего российского фельдмаршала П.А.Румянцева под Кагулом разбилась 150-тысячная армия турецкого визиря, поддержанного к тому же 80-тысячной татарской конницей, которая угрожала тылу российского воинства.)
Еще один пример, известный любому, кто знаком с управлением. При формировании даже простой кооперации исполнителей всегда возникает дополнительная производительная сила: коллектив объединенных в бригаду грузчиков, землекопов и так далее способен обеспечить несколько большую выработку, чем механическая сумма тех же людей, но работающих независимо друг от друга. Так что и здесь «два плюс два» равно сумме, состоящей из «четырех» и некоторой «дельты качества».
Именно эта деформирующая прогнозируемый результат сложения «дельта» наводит на мысль о том, что уровню сообщества (будь то сообщество биологических организмов, солдат, рабочих и так далее), свойствен какой-то новый, в принципе неведомый индивидам фактор. Сегодня мы знаем, что этот фактор представляет собой не что иное, как организацию. При этом принципы организации ни в какой форме не содержатся в генотипе индивидов. В самом деле, трудно предположить, что уже генотип человека содержит информацию о том, что в виду кавалерийской атаки индивиды должны стремительно образовывать прямоугольник, один из углов которого обращен к неприятелю, чтобы, во-первых, рассечь его и уже тем нарушить управление, во-вторых, встретить ружейными залпами сразу двух фасов, а под артиллерийским огнем, – напротив, рассыпать свой строй. Точно так же трудно предположить способность генотипа содержать в себе правила разделения и кооперации труда. Так что новое начало может возникать только там, где возникает какая-то общность. Но о самом существовании этого фундаментального начала мы впервые узнаем лишь из каких-то количественных аномалий.
Обнаруживаемые в расчетах количественные аномалии, в общем-то, всегда играли большую роль в развитии научных представлений. Вспомним. В последней четверти XVI века близ Копенгагена на островке Иен была построена обсерватория – замок Уранибург. Европа еще не знала такой обсерватории, которую создал там изобретатель секстанта астроном Тихо Браге, оснастивший ее самыми лучшими инструментами того времени. Изо дня в день с необычайной пунктуальностью и тщательностью он наблюдал движение небесных тел и записывал результаты своих наблюдений. Итогом его 20-летних трудов стала, говоря сегодняшним языком, грандиозная «база данных», касающаяся планет, звезд и комет, которая отличалась не только своей полнотой, но и исключительной точностью. В последние годы своей жизни Тихо Браге оказался в опале и был вынужден жить в Праге, где его помощником стал молодой немецкий ученый Иоганн Кеплер. Год за годом тот обрабатывал результаты наблюдений своего учителя. Им был проделан колоссальный объем вычислений. Напомним, что логарифмы, которые, по словам, Карла Гаусса, удвоили жизнь астрономов, тогда еще не были изобретены (потомок старинного воинственного шотландского рода Джон Непер опубликует свое знаменитое «Описание удивительных таблиц логарифмов» лишь незадолго до смерти, в 1614 году). Поэтому труд Кеплера не может не вызвать у нас изумления. Беспощадно требовательный к результату научного анализа, он не остановился даже перед тем, чтобы начать всю работу заново, когда обнаружил, что между теоретически предсказываемым и фактическим положением Марса существует расхождение в восемь минут дуги. Казалось бы, ошибка была не столь и велика, и другой на его месте, возможно, не обратил бы на нее внимание.
Для того, чтобы понять, порядок величины, о которой идет речь, нужно напомнить, что стопроцентное зрение человека позволяет различать объекты, линейные размеры которых достигают одной угловой минуты. Иначе говоря, все что менее одной минуты, нормальным глазом просто неразличимо. Так что восемь минут – это почти на границе видимости. Например, на том расстоянии, на котором обычно держат перед собой книгу, одна угловая минута – это примерно одна десятая доля миллиметра (стандарт полиграфического качества – 300 точек на дюйм – исходит именно из этой величины). Поэтому текст, набранный шрифтом, не превышающим восемь минут, был бы очень труден для восприятия.
Но не таков был Кеплер, чтобы пренебречь даже столь незначительным отклонением от расчетного. Он сам потом писал, что если бы желал пренебречь восемью минутами долготы, то давно закончил бы свой труд. Но пренебречь ошибкой для него было невозможно. И в конечном счете именно это расхождение привело его к одному из самых грандиозных открытий в науке. Девять лет аналитической работы увенчались созданием трех законов движения планет. Ничтожные восемь минут окончательно изменили всю картину мира.
Позднее предсказанные именно его законами отклонения траекторий движения небесных тел послужили индикатором того, что за орбитой Урана должна существовать еще одна массивная планета. И вот в 1846 году И. Галле по теоретическим предсказаниям У. Ж. Леверье и Дж. К. Адамса открывает Нептун, удаленность которого от Земли до того препятствовала его обнаружению.
Таким образом, результат любого сложения не может быть ограничен пустыми рамками какого-то абстрактного, отвлеченного от чего бы то ни было вообще «количества». Он всегда обязан учитывать качественные характеристики как того круга вещей, в котором он непосредственно выполняется, так и той ступени классификации явлений, на которую он экстраполируется нами.
Другими словами, получаемый результат еще подлежит определенному истолкованию. Только в контексте этого истолкования, которое обязано принимать в расчет решительно все, что отличает сформированную нами модель от того среза объективной реальности, на которую мы хотим его распространить, достигается и однозначность прочтения, и точность. Взятый же сам по себе, вне какой бы то ни было интерпретации, он не говорит почти ни о чем. А зачастую, несмотря на совпадение с прогнозируемым итогом нашего «сложения», лишь заводит в тупик мысль исследователя, ибо это совпадение может быть и случайным.
Впрочем, трудности не ограничиваются только сказанным. До сих пор мы говорили о том, что приведение разнородных явлений к какому-то единому качеству достигается на пути последовательного обобщения данных. Однако часто приходится искать решение вовсе не на пути обобщений, но погружением на какой-то более фундаментальный уровень строения вещества. Строго говоря, именно это и является основным путем научного исследования.
Заметим: теоретический результат интерпретации и обобщения данных, полученных в каком-либо эксперименте, как правило, не имеет почти ничего общего с самими данными. Несколько утрируя действительное положение вещей, можно сказать, что в ходе опыта исследователь имеет дело лишь со стрелкой какого-то прибора, поэтому непосредственным результатом научного эксперимента является лишь совокупность каких-то абстрактных цифр или отображаемых графиками кривых. Так, например, астроном направляет свой телескоп на объект, удаленный от Земли на огромное расстояние. Свет, поступающий в телескоп, он запечатлевает на фотографической пластинке. После этого он пытается придать смысл тем точкам и пятнам, которые отпечатываются на ней, теоретизируя по поводу того, каким может быть источник света. Английский астрофизик, сэр Артур Стенли Эддингтон (1882–1944) отмечал: «Для читателя, решившего сторониться теории и признавать только точные факты, которые являются результатом наблюдений, все книги по астрономии неприемлемы. Не существует никаких чисто экспериментальных фактов о небесных телах. Астрономические измерения все, без исключения, представляют собой измерения явлений, происходящих в наземной обсерватории или станции; только посредством теории их превращают в знания о внешней Вселенной.»
Словом, задача исследователя состоит в построении такой категориальной системы, которая, не противореча результатам предыдущего опыта поколений его предшественников, объясняла бы и эти цифры, и эти кривые, и эти пятна. При этом в возводимой им теоретической конструкции каждая из этих цифр, кривых или точек на фотографическом слое обязана быть строго закономерной и необходимой. Кроме того, эта система должна обладать прогнозирующими свойствами, другими словами, быть в состоянии предсказывать появление каких-то новых цифр или каких-то новых графиков при изменении условий опыта.
Ясно, что все это возможно только в том случае, если мы точно определим и глубоко осознаем в первую очередь качественную составляющую результата.
В общем, высшее мастерство исследователя как раз и заключается в способности интерпретировать результаты наблюдений, и чем большая дистанция разделяет масштаб самого эксперимента и масштаб той действительности, на которую распространяются вытекающие из него выводы, тем более велик сам ученый.
Легенда, когда-то пущенная в оборот Вольтером, гласит, что закон всемирного тяготения появился как результат размышлений Ньютона над падающим яблоком.
Джон Дальтон (1766 – 1844), английский химик и физик, обнаружил всего лишь неодинаковые пропорции углерода и водорода в различных компонентах газов. Но именно это наблюдение в конечном счете привело его к мысли о том, что газы должны состоять из мельчайших частиц – молекул, которые, в свою очередь, должны содержать в себе еще меньшие неделимые далее элементы. Не имея возможности наблюдать их, Дальтон тем не менее установил даже относительные веса многих атомов. Кстати, его имя известно также и в среде дилетантов: ведь именно он первым в 1794 году описал дефект зрения, которым страдал сам, именно этот дефект позже был назван дальтонизмом.
Кстати, этот вывод остается справедливым, абсолютно независимо от того, что именно мы готовы признать в этой древней науке. Если, вслед за немецким философом (и крупным математиком, кстати, именно Канту принадлежит мысль о том, что в любой науке ровно столько истины, сколько в ней математики) мы ограничим ее только сферой «трансцендентальной эстетики», мы обязаны будем согласиться с тем, что любая количественная аномалия потребует не только перепроверки всех наших логических построений, но и дальнейшего исследования. Если же, напротив, мы увидим в ней отражение не зависящих ни от нашей воли, ни от нашего сознания отношений между явлениями внешнего мира, результат останется тем же самым: мы обязаны будем видеть в любом несоответствии указание не только на тщательную перепроверку выполненной процедуры, но и на необходимость проведения в первую очередь качественного анализа результата.
Словом, методологическая роль математики заключается в том, что, как бы мы ни относились к результату измерения и сопоставления, любая количественная аномалия безупречно выполненного расчета (понятно, что о математических ошибках речи вообще не может быть) должна расцениваться нами как стимул к дальнейшему поиску.
Но если так, то и обнаруживаемые нами противоречия в детстве затверженному выводу требуют своего разрешения, иными словами, обязывают нас продолжить исследование.
Поэтому вернемся к исходному предмету нашего анализа.
Мы видели, что для количественного сравнения разнородных вещей необходимо найти какой-то объединяющий их круг. Что это значит? Разделяемое многими решение заключается в последовательном восхождении от уровня единичных вещей, обладающих какими-то индивидуальными особенностями, к более широким обобщениям.
Операция обобщения представляет собой одну из ключевых процедур формальной логики, законам которой обязано подчиняться любое научное исследование. Она предполагает, что в ходе ее строгого и точного выполнения от анализируемых нами явлений последовательно отбрасываются все те отличительные их особенности и характеристики, которые присущи им и только им. Если эта операция выполняется правильно, то в результате должны остаться только те свойства, которые одновременно присущи сразу всем явлениям анализируемого круга. Именно совокупность этих свойств и образует собой содержание какого-то нового обобщающего понятия.
В схематичном виде ее можно представить следующим образом. Вообразим, что у нас есть три условных объекта (x, y, z) обладающих какими-то своими условными же характеристиками: x (a, b, c), y (a, c, d), z (b, c, e). Видно, что свойства «a», «b» присущи только двум объектам из трех, свойства «d» и «e» – только одному. Лишь качество «с» присуще сразу всем трем. Таким образом, мы вправе отбросить характеристики «a», «b», «d», «е» и выделить свойство «с» как объединяющее их основание. Именно по основанию «с» и оказывается возможным проводить количественное сравнение всех объектов.
Очерченная здесь интеллектуальная операция имеет большое значение в систематизации нашего мышления. Строго говоря, наука вообще начинается именно с обобщений. Дело в том, что индивидуальные характеристики вещей, процессов, явлений, то есть частные свойства, которые присущи лишь единичным объектам, не являются предметом научного исследования. Задача науки как раз и состоит в том, чтобы выявлять общие законы, правила, принципы. А это всегда абстрагирование от всего единичного.
На первый взгляд, операция обобщения, в том, разумеется, виде, в каком ее зачастую представляют учебные пособия, – это очень несложная и интуитивно понятная процедура. Но в действительности вся ее простота и самоочевидность – не более чем иллюзия обыденного сознания. В сущности точно такая же, как и иллюзия того, что несоответствие когда-то выученному результату анализируемого нами сложения – это всегда ошибка. Реальная действительность и в этом случае (как, впрочем, и всегда) оказывается не только значительно сложнее, но и куда интересней.
Во-первых, последовательно отбрасывая все, что составляет отличительные особенности единичных вещей, мы значительно обедняем то, что входит в общий круг нашего познания. Иными словами, познаем вовсе не «живую» действительность, но только сильно упрощенную – а значит, до некоторой степени деформированную – ее модель. Больше того, там, где отбрасываются все индивидуальные свойства и в расчет принимаются только те характеристики, которые одновременно свойственны целому классу вещей, сами вещи попросту исчезают. Остаются лишь некоторые абстрагированные от всего осязательного, конкретного условности. Иначе говоря, не множество живых организмов, каждый из которых отличен от всех других, но какие-то «одноклеточные», не собрание ярких индивидуальностей, обладающих своим характером, темпераментом, интеллектом, опытом и так далее, но категория солдат, врачей, милиционеров, не пестрота разноликой живности, обитающей рядом с человеком, но род «домашнего скота» и так далее.
Правда, благодаря абстрагированию от индивидуальных особенностей всего единичного и выявлению общих черт, присущих сразу всем явлениям какого-то класса, появляется возможность обращаться со всеми вещами, объединяемыми по некоторому признаку, как с однородными. А следовательно, появляется возможность проводить с ними все операции количественного сравнения. Но при этом нужно постоянно понимать, что все эти операции проводятся уже не с самими вещами, но с некоторыми замещающими их сущностями, которые вбирают в себя лишь ограниченную часть характеристик, изначально свойственных самим вещам. Так в приведенном примере мы подвергаем количественному сравнению уже не исходные объекты (x, y, z), но не имеющие с ними почти ничего общего абстрактные образования, наделенные свойством «с».
Путь такого восхождения к обобщающим понятиям может продолжаться вплоть до того момента, когда от начальных явлений, вещей, процессов останутся только те пустые и безликие «ниши» нашего сознания, о которых уже говорилось выше.
Правда, считается, что с неизбежной здесь утратой конкретности можно пожертвовать ради строгости количественного анализа, ибо именно этим и достигается безупречность конечных выводов. В предельной же точке такого последовательного абстрагирования точность наших вычислений достигает абсолюта. И математика предстает как своеобразный гимн именно этому абсолюту, как его апофеоз. Но в самом ли деле на пути последовательного отсечения всех индивидуальных отличий можно достигнуть безупречной строгости и непогрешимости результата? Ведь если в итоге мы судим не о самих вещах, но только об их весьма упрощенных моделях, то какое отношение достигаемая точность имеет к ним самим?
Во-вторых, очерченная выше логическая операция обобщения в чистом виде не может быть выполнена. Больше того, справедливо было бы сказать: не может быть выполнена ни при каких обстоятельствах. Ведь если бы все обстояло так просто, как это изложено в учебных пособиях по начальному курсу логики, наукой без особого труда мог бы заниматься любой. Но вот проверочный тест: попробуем дать исчерпывающее (то есть не упускающее из себя решительно ничего, что должно было бы подпадать под него) и точное (то есть не включающее ничего лишнего) определение все тем же общим понятиям, которые уже фигурировали здесь: «лошадь», «корова», «страховая контора», та же «египетская пирамида» и так далее. Думается, любой способен обнаружить, что эта задача требует огромного напряжения отнюдь не только логических способностей, но и мобилизации всех наших знаний об окружающем нас мире. Но несмотря ни на какие усилия мысли тот или иной изъян в определениях все равно будет обнаруживаться.
Впрочем, такая задача вообще не по силам никому одному: история мысли показывает, что общие понятия формируются целыми поколениями ученых и формируются совсем не тем путем, какой был очерчен выше. Дело в том, что любое обобщение – это не только исключение каких-то индивидуальных характеристик, но и выявление каких-то дополнительных (до поры вообще неизвестно откуда возникающих) свойств. Может быть, даже и жестче: не столько отсечение индивидуального, сколько определение новых качеств, присущих новому уровню явлений.
Кстати, уже приводившийся нами вывод Маркса, как бы сегодня мы ни относились к его учению, демонстрирует нам именно это. С одной стороны, его обобщение стало одним из величайших открытий, когда-либо сделанных человеком, но это открытие не свершилось вдруг, на пустом месте, его подготавливали и великие экономисты, и великие философы. С другой, – воплощенный в любом товаре живой труд – то единое основание, по которому и проводится сравнение всех товарных ценностей, – демонстрирует нам субстанцию, принципиально отличную от вещественной природы любого отдельно взятого товара.
Поэтому нужно дополнить сделанный выше вывод следующим утверждением: там, где речь идет о разнородных сущностях, все операции количественного сравнения проводятся не с самими вещами, но с какими-то заместительными понятиями, которые, с одной стороны, вбирают в себя лишь ограниченную часть характеристик, изначально свойственных самим вещам, с другой – обретают какие-то дополнительные свойства. При этом важно понять, что те дополнительные качества, которые вдруг обнаруживаются нами, порождаются отнюдь не собственной природой исходных начал, они являются атрибутами совершенно иного, зачастую значительно более широкого, круга явлений. Все это мы уже видели и в детстве, когда от абстрактных функциональных машин, приспособленных к условной ли штыковой атаке, борьбе ли с хулиганами или к лечению чужих ран, мы переходили к конкретным лицам, воспринимавшихся нами тогда в качестве вполне живых персонажей, и во студенчестве, когда от многообразия товаров переходили к стоимости.
Словом, мы вновь видим, что любые количественные «аномалии» могут свидетельствовать не только о некорректности расчета, но и являются индикатором того, что в наш расчет вмешивается какой-то дополнительный, ранее неопознанный фактор.
Обратимся к общеизвестному.
Геродот, рассказывая о лидийцах, упоминает такой факт из истории этого древнего народа. Когда земля, на которой они обитали, была уже не в состоянии прокормить ставшее многолюдным племя, часть народа была вынуждена сесть на корабли и искать счастья у чужих берегов. «Сначала лидийцы терпеливо сносили нужду, а затем, когда голод начал все более и более усиливаться, они стали искать избавления, придумывая разные средства. Чтобы заглушить голод, они поступали так: один день все время занимались играми, чтобы не думать о пище, а на следующий день ели, прекращая игры. Так лидийцы жили восемнадцать лет. Между тем бедствие нее стихало, а еще даже усиливалось. Поэтому царь разделил весь народ на две части и повелел бросить жребий: кому оставаться и кому покинуть родину. Сам царь присоединился к оставшимся на родине, а во главе переселенцев поставил своего сына по имени Тирсен. Те же, кому выпал жребий уезжать из своей страны, отправились к морю в Смирну. Там они построили корабли, погрузили на них всю необходимую утварь и отплыли на поиски пропитания и [новой] родины.»
Мы знаем, что в древнем мире такая стратегия не была чем-то исключительным. Греки, а в еще большей степени финикийцы именно таким образом заселили все берега Средиземноморья. Да и впоследствии этот сюжет повторялся неоднократно: так поступали викинги, так заселялась Америка… словом, вынужденное переселение – это весьма рациональный способ разрешения демографических проблем. Но вот что важно: бесконфликтное его исполнение свидетельствует об очень высоком уровне общественного устройства. Если угодно, – даже об очень высоком уровне общественной морали.
Но вот пример совсем из другой жизни: колонии самых примитивных одноклеточных организмов, испытывая дефицит пищи, вдруг сбиваются вместе и начинают формировать какую-то сложную конструкцию, что-то вроде плотного кома, опирающегося на тонкую длинную ножку. Как только длина этой ножки достигает критической величины, ком отрывается и движением воздуха относится на новое место, где образуется новая колония.
Таким образом, все это очень сильно напоминает известный еще из Геродотовской Истории сценарий. Но если он реализуется даже на уровне одноклеточных организмов, приходится предположить, что способность действовать в соответствии с этой вечной стратегией каким-то таинственным образом формируется не только в человеческом, но и в любом живом сообществе вообще.
Трудно предположить, что такая стратегия заранее заложена в генетической памяти каждой отдельно взятой клетки. Поэтому необходимо признать, что там, где из отдельных, наделенных своими особенностями индивидов формируется новый уровень организации живой материи – сообщество организмов, вдруг появляются и какие-то новые свойства, которыми не обладают индивиды . Но если так, то все эти и, возможно, какие-то иные, о существовании которых мы пока еще и не догадываемся, качества, не присущие отдельно взятым индивидам, в свою очередь должны входить в итоговую сумму. Поэтому, строго говоря, там, где в результате интеграции единичных вещей в некую общность формируются дополнительные свойства, «два плюс два» равно не «четырем», но некоторой сумме, состоящей из «четырех» и какой-то «дельты качества».
Именно эта не всегда заметная (но всегда существующая!) «дельта качества» и концентрирует в себе то, что в действительности отличает один уровень явлений от другого.
Таким образом, если видеть в логической операции обобщения не отвлеченную от всякой конкретности гимнастику ума, но строгий аналог каких-то реальных процессов, которые «вживую» протекают в окружающей нас природе, ее ни в коем случае нельзя будет свести к одному только отбрасыванию индивидуальных характеристик единичных вещей. Конечно, что-то от индивидуального, должно теряться и здесь, но все же что-то обязано и приобретаться. Поэтому главным в любом логическом обобщении должно быть выявление именно того, что приобретается в дополнение к общей образующейся сумме качеств, а вовсе не того, что остается за вычетом исключаемых из анализа свойств.
Если кого не убеждает приведенный пример, можно сослаться на другой, куда более знаменитый, ибо он восходит к одному из величайших знатоков той материи, которая затрагивается в нем. Поодиночке едва ли не каждый французский солдат, – утверждал Наполеон, – уступал по своим боевым качествам прекрасно вышколенным мамлюкам. Но несколько десятков гренадеров уже сравнивались с аналогичным подразделением противника. Батальон же был способен устоять в столкновении и со значительно превосходящей численностью. Во время сирийского похода в сражении при горе Табор двухтысячный отряд французской пехоты под началом одного из наполеоновских командиров в течение целого дня сдерживал яростные атаки 25000 кавалеристов паши Дамаска, которые к тому же были поддержаны десятью тысячами пехоты. При перекличке после сражения обнаружилось, что только два солдата погибли и около шестидесяти были ранены. Таким образом, превосходство дисциплинированной французской пехоты, построенной в каре, перед неорганизованной массированной кавалерийской атакой было продемонстрировано со всей убедительностью. И это при том, что по личной выучке кавалеристы всех армий мира всегда превосходили пехотинцев. (Впрочем, турок била не только французская пехота: о дивизионные каре будущего российского фельдмаршала П.А.Румянцева под Кагулом разбилась 150-тысячная армия турецкого визиря, поддержанного к тому же 80-тысячной татарской конницей, которая угрожала тылу российского воинства.)
Еще один пример, известный любому, кто знаком с управлением. При формировании даже простой кооперации исполнителей всегда возникает дополнительная производительная сила: коллектив объединенных в бригаду грузчиков, землекопов и так далее способен обеспечить несколько большую выработку, чем механическая сумма тех же людей, но работающих независимо друг от друга. Так что и здесь «два плюс два» равно сумме, состоящей из «четырех» и некоторой «дельты качества».
Именно эта деформирующая прогнозируемый результат сложения «дельта» наводит на мысль о том, что уровню сообщества (будь то сообщество биологических организмов, солдат, рабочих и так далее), свойствен какой-то новый, в принципе неведомый индивидам фактор. Сегодня мы знаем, что этот фактор представляет собой не что иное, как организацию. При этом принципы организации ни в какой форме не содержатся в генотипе индивидов. В самом деле, трудно предположить, что уже генотип человека содержит информацию о том, что в виду кавалерийской атаки индивиды должны стремительно образовывать прямоугольник, один из углов которого обращен к неприятелю, чтобы, во-первых, рассечь его и уже тем нарушить управление, во-вторых, встретить ружейными залпами сразу двух фасов, а под артиллерийским огнем, – напротив, рассыпать свой строй. Точно так же трудно предположить способность генотипа содержать в себе правила разделения и кооперации труда. Так что новое начало может возникать только там, где возникает какая-то общность. Но о самом существовании этого фундаментального начала мы впервые узнаем лишь из каких-то количественных аномалий.
Обнаруживаемые в расчетах количественные аномалии, в общем-то, всегда играли большую роль в развитии научных представлений. Вспомним. В последней четверти XVI века близ Копенгагена на островке Иен была построена обсерватория – замок Уранибург. Европа еще не знала такой обсерватории, которую создал там изобретатель секстанта астроном Тихо Браге, оснастивший ее самыми лучшими инструментами того времени. Изо дня в день с необычайной пунктуальностью и тщательностью он наблюдал движение небесных тел и записывал результаты своих наблюдений. Итогом его 20-летних трудов стала, говоря сегодняшним языком, грандиозная «база данных», касающаяся планет, звезд и комет, которая отличалась не только своей полнотой, но и исключительной точностью. В последние годы своей жизни Тихо Браге оказался в опале и был вынужден жить в Праге, где его помощником стал молодой немецкий ученый Иоганн Кеплер. Год за годом тот обрабатывал результаты наблюдений своего учителя. Им был проделан колоссальный объем вычислений. Напомним, что логарифмы, которые, по словам, Карла Гаусса, удвоили жизнь астрономов, тогда еще не были изобретены (потомок старинного воинственного шотландского рода Джон Непер опубликует свое знаменитое «Описание удивительных таблиц логарифмов» лишь незадолго до смерти, в 1614 году). Поэтому труд Кеплера не может не вызвать у нас изумления. Беспощадно требовательный к результату научного анализа, он не остановился даже перед тем, чтобы начать всю работу заново, когда обнаружил, что между теоретически предсказываемым и фактическим положением Марса существует расхождение в восемь минут дуги. Казалось бы, ошибка была не столь и велика, и другой на его месте, возможно, не обратил бы на нее внимание.
Для того, чтобы понять, порядок величины, о которой идет речь, нужно напомнить, что стопроцентное зрение человека позволяет различать объекты, линейные размеры которых достигают одной угловой минуты. Иначе говоря, все что менее одной минуты, нормальным глазом просто неразличимо. Так что восемь минут – это почти на границе видимости. Например, на том расстоянии, на котором обычно держат перед собой книгу, одна угловая минута – это примерно одна десятая доля миллиметра (стандарт полиграфического качества – 300 точек на дюйм – исходит именно из этой величины). Поэтому текст, набранный шрифтом, не превышающим восемь минут, был бы очень труден для восприятия.
Но не таков был Кеплер, чтобы пренебречь даже столь незначительным отклонением от расчетного. Он сам потом писал, что если бы желал пренебречь восемью минутами долготы, то давно закончил бы свой труд. Но пренебречь ошибкой для него было невозможно. И в конечном счете именно это расхождение привело его к одному из самых грандиозных открытий в науке. Девять лет аналитической работы увенчались созданием трех законов движения планет. Ничтожные восемь минут окончательно изменили всю картину мира.
Позднее предсказанные именно его законами отклонения траекторий движения небесных тел послужили индикатором того, что за орбитой Урана должна существовать еще одна массивная планета. И вот в 1846 году И. Галле по теоретическим предсказаниям У. Ж. Леверье и Дж. К. Адамса открывает Нептун, удаленность которого от Земли до того препятствовала его обнаружению.
Таким образом, результат любого сложения не может быть ограничен пустыми рамками какого-то абстрактного, отвлеченного от чего бы то ни было вообще «количества». Он всегда обязан учитывать качественные характеристики как того круга вещей, в котором он непосредственно выполняется, так и той ступени классификации явлений, на которую он экстраполируется нами.
Другими словами, получаемый результат еще подлежит определенному истолкованию. Только в контексте этого истолкования, которое обязано принимать в расчет решительно все, что отличает сформированную нами модель от того среза объективной реальности, на которую мы хотим его распространить, достигается и однозначность прочтения, и точность. Взятый же сам по себе, вне какой бы то ни было интерпретации, он не говорит почти ни о чем. А зачастую, несмотря на совпадение с прогнозируемым итогом нашего «сложения», лишь заводит в тупик мысль исследователя, ибо это совпадение может быть и случайным.
Впрочем, трудности не ограничиваются только сказанным. До сих пор мы говорили о том, что приведение разнородных явлений к какому-то единому качеству достигается на пути последовательного обобщения данных. Однако часто приходится искать решение вовсе не на пути обобщений, но погружением на какой-то более фундаментальный уровень строения вещества. Строго говоря, именно это и является основным путем научного исследования.
Заметим: теоретический результат интерпретации и обобщения данных, полученных в каком-либо эксперименте, как правило, не имеет почти ничего общего с самими данными. Несколько утрируя действительное положение вещей, можно сказать, что в ходе опыта исследователь имеет дело лишь со стрелкой какого-то прибора, поэтому непосредственным результатом научного эксперимента является лишь совокупность каких-то абстрактных цифр или отображаемых графиками кривых. Так, например, астроном направляет свой телескоп на объект, удаленный от Земли на огромное расстояние. Свет, поступающий в телескоп, он запечатлевает на фотографической пластинке. После этого он пытается придать смысл тем точкам и пятнам, которые отпечатываются на ней, теоретизируя по поводу того, каким может быть источник света. Английский астрофизик, сэр Артур Стенли Эддингтон (1882–1944) отмечал: «Для читателя, решившего сторониться теории и признавать только точные факты, которые являются результатом наблюдений, все книги по астрономии неприемлемы. Не существует никаких чисто экспериментальных фактов о небесных телах. Астрономические измерения все, без исключения, представляют собой измерения явлений, происходящих в наземной обсерватории или станции; только посредством теории их превращают в знания о внешней Вселенной.»
Словом, задача исследователя состоит в построении такой категориальной системы, которая, не противореча результатам предыдущего опыта поколений его предшественников, объясняла бы и эти цифры, и эти кривые, и эти пятна. При этом в возводимой им теоретической конструкции каждая из этих цифр, кривых или точек на фотографическом слое обязана быть строго закономерной и необходимой. Кроме того, эта система должна обладать прогнозирующими свойствами, другими словами, быть в состоянии предсказывать появление каких-то новых цифр или каких-то новых графиков при изменении условий опыта.
Ясно, что все это возможно только в том случае, если мы точно определим и глубоко осознаем в первую очередь качественную составляющую результата.
В общем, высшее мастерство исследователя как раз и заключается в способности интерпретировать результаты наблюдений, и чем большая дистанция разделяет масштаб самого эксперимента и масштаб той действительности, на которую распространяются вытекающие из него выводы, тем более велик сам ученый.
Легенда, когда-то пущенная в оборот Вольтером, гласит, что закон всемирного тяготения появился как результат размышлений Ньютона над падающим яблоком.
Джон Дальтон (1766 – 1844), английский химик и физик, обнаружил всего лишь неодинаковые пропорции углерода и водорода в различных компонентах газов. Но именно это наблюдение в конечном счете привело его к мысли о том, что газы должны состоять из мельчайших частиц – молекул, которые, в свою очередь, должны содержать в себе еще меньшие неделимые далее элементы. Не имея возможности наблюдать их, Дальтон тем не менее установил даже относительные веса многих атомов. Кстати, его имя известно также и в среде дилетантов: ведь именно он первым в 1794 году описал дефект зрения, которым страдал сам, именно этот дефект позже был назван дальтонизмом.