площади, - они оказали ему услугу и теперь отдыхали.
Атон стоял на краю площади, не совсем понимая, в чем смысл этого
не-садизма. Розового Утеса никто не порицал - просто нужно было очистить
его от низких чувств. Несомненно, последний остаток любви был вырван с
кровью до того, как он умер. Теперь прекрасные миньонетки, отбросив вуали,
восторженно пели хором - изумительным хором - заключительный гимн обряда.
Атон затрепетал от звуков этой песни. С самого детства он не испытывал
такого очарования - хотя под его поверхностью таилась неуютная
иномирянская горечь.
Мужчины Миньона, нахмурившись, сидели отдельной группой. "Понимаю, -
подумал Атон. - Вы исполнили вынужденный спектакль и теперь сердитесь, что
понадобилось ваше искусство, сердитесь на своих красавиц-женщин, на свое
общество. Вы всегда сердитесь".
Наконец миньонетки надели вуали и присоединились к своим хозяевам.
Хмурые взгляды и проклятия растворились в сумерках. "Наверняка эти женщины
рады при удобном случае покинуть планету, чтобы служить нормальным
мужчинам. Но побуждения Злобы вряд ли были столь ординарны".
Одна женщина молча стояла перед трупом в молитвенной позе. Атон
подошел сзади и взял ее за руку. Это была вдова Розового Утеса.
Она привела его в хижину на окраине и покорно отступила в сторону,
пропуская первым. Она восприняла перемену без малейшего сопротивления и
удивления. У нее был мужчина, который ее любил; теперь мужчина, который ее
не любит. Вот и все.
Темное пространство пахло свежим сеном. Глаза привыкли к мраку, и
оказалось, что комната просторнее, чем можно было подумать - очень чистая
и уютно обставленная. У задней стены располагалась лежанка из мягкой
травы, по ширине годная для двоих. Рядом, на низком столике, лежали
взбитые подушки, свеча и плеть.
- Я голоден, - властно прожестикулировал Атон, и женщина принесла ему
хлеб и воду. Он сердито отшвырнул еду, и она вышла, чтобы заменить ее. - Я
устал, - пожаловался он, и она нежно раздела его и повела к лежанке.
Положила его и умело поправила подушки.
Миньонетка покорна, миньонетка сильна.
Разум Атона с ужасом припомнил сходную сцену. Он не хотел ее
вспоминать, но ничего не мог с собой поделать. Когда-то давно он оказался
наедине с женщиной, с миньонеткой. Но тогда он раздевался сам.
- Скажи свое имя, - ему нужно уничтожить воспоминание.
- Невзгода, - просигналила она в ответ.
Ему показалось: "Злоба". Он опять увидел замкнутый пузырь жилища на
астероиде - космотель. Они вдвоем пришвартовали челнок, перешли из
корабельного шлюза во входной и дальше в роскошные покои. Он тотчас же
снял плотно облегающий защитный костюм, обнажившись перед ней в полумраке.
Злоба была спокойна и флегматична - и едва ли напоминала то искрящееся
существо, что он похитил недавно с заставы Ксеста. Раздеваться она не
стала.
- Хочешь знать мое имя? - "Бессмысленный разговор, едва видимый в
наступавшей ночи. Как убить это жуткое воспоминание?"
Невзгода ответила:
- Если хозяину это доставит удовольствие.
- Черт! - взорвался он, бросив взгляд на вуаль и обнаружив пустую
маску космокостюма, скрывавшего ее красоту. - Раболепная пустышка! У тебя
есть хоть одно собственное желание?
Он говорил вслух, забывая сигналить; он знал, что никто из местных
его не поймет. Но Невзгода отреагировала блаженной улыбкой, заметной даже
сквозь темную вуаль.
Сердитый и встревоженный, он сорвал вуаль. Попался ли он...
Волосы у нее были тусклые, глаза - серые. Невзгода напоминала скорее
Капитана, чем нимфу. Она продолжала улыбаться, но уже безучастно.
"Я глупец, - подумал он. - Если бы она поняла мои слова, то она бы не
улыбалась. Это и впрямь местная девушка, воспитанная отвечать на грубость
виноватой улыбкой.
Однако мужчину, любившего ее, замучали до смерти".
- Можешь звать меня "Каменное Сердце", - сказал он, подлаживаясь под
очевидный обычай планеты. Он все еще сердился, как, вероятно, сердились
все местные мужчины... на женщину, на общество, которое она представляла,
на его мерзкую и угрюмую тайну. Эта ситуация всплывет в жутких
воспоминаниях, будучи несправедливо похожей.
- Почему ты некрасива? - теперь он был намеренно зол, и его
раздражение обернулось на самого себя. - "Гнев порождает гнев?"
Невзгода лишь улыбалась.
- Сними одежду, - приказал он. Он едва различал ее в темноте. -
Сначала зажги свечу. Я хочу тебя _в_и_д_е_т_ь_.
Она вяло повиновалась.
Ее тело было великолепно. Длинные волосы ниспадали на плечи и
прекрасно вылепленные груди, а его взгляд следовал за складкой
космокостюма, когда тот соскользнул с узкой талии и широких бедер. Наедине
с ней, совершенно наедине, впервые...
"_Н_о _э_т_о _ж_е _в_о_с_п_о_м_и_н_а_н_и_е_! - подумал он. - _Я
с_м_о_т_р_ю _н_а _Н_е_в_з_г_о_д_у_, _а _н_е _н_а _З_л_о_б_у_! _Н_е _н_а
З_л_о_б_у_. _Н_е_..."
Нет, не подданный какой-либо планеты, но здесь, в непреложной
уединенности космотеля - платного временного жилища новобрачных и богатых
космических путешественников. Роскошное место, роскошное тело, наконец-то
оковы сняты.
"_Н_е_в_з_г_о_д_а_!"
"Я люблю тебя, Злоба, и ты - моя".
"Невзгода!"
"Почему ты не отвечаешь, Злоба?"
"Воспоминание..."
"Почему молчишь?"
"Злоба..."
"Почему отодвигаешься? Ты больна? Злоба, Злоба..."
Но она была лучезарно здорова, волосы ее все горели и горели, глаза
никогда не были так глубоки; естественная, нормальная, не считая того, что
она, казалось, знать его не знает.
"Поговори со мной!"
Она молчала. Что за невидимая рука наложила на нее чары, лишила дара
речи в час торжества? Что это - постгипнотическое состояние или приказа
отданный неведомым врагом ради его уничтожениям Не его ли долг вырвать
сейчас ее, спящую красавицу, из этого состояния одним-единственным жарким
поцелуем?
Атон поцеловал ее, но она не пробудилась. Ее губы были мягки,
безответны.
Или требуется большее усилие? Должен ли он овладеть ею?
А ведь он еще не подарил ей хвею!
Он поднял миньонетку - одна рука под ее плечом, другая под мышкой - и
перенес безвольное тело на диван.
"_Н_е_в_з_г_о_д_а_!" С жутким потрясением Атон вернулся в настоящее.
Невзгода лежала на соломенном тюфяке, нагая и прекрасная, открытая его
ласкам. Он думал, что Злоба - единственная в своем роде, но вот перед ним
ее копия, одна из десятков только в этой деревне, и сотен, тысяч на
планете. Он ошибочно принял стандартные признаки вида за красоту, всю
жизнь обманывая свои чувства.
Невзгода вновь улыбнулась, изогнувшись от удовольствия. Как странно,
что эта женщина, которую он в общем-то не желает, так чутко реагирует на
его небрежное прикосновение, тогда как Злоба...
"Злоба... - это амнезия?" Она не выказывала ни беспокойства, ни
тревоги, ни смущения. Видела его, признавала - но как мебель, а не как
мужчину. Она не пребывала в ступоре, но и не прикоснулась к нему, когда
подвинулась.
Могла ли любовь миньонетки ослабнуть? Или ее вообще не было? Ее
пламенные волосы и бездонные глаза отрицали и то, и другое. Ее любовь
сильна. Она предназначалась ему; миньонетка никогда бы не пошла с ним без
любви.
В космосе она была невероятно способным капитаном. Без веской причины
она не сделала бы ничего. Должен быть мотив. Знала ли она что-то, чего не
знал он? Что-то, чего не могла ему сказать?
Перед Атоном промелькнуло видение простенькой драмы. В чулане
скрывается преступник с пистолетом в руке, готовый вот-вот похитить и
обесчестить героиню. В дверях - ее любимый: сильный, красивый, умный. Но
если она даст знать о своем предпочтении, любимый умрет первым. Она
вынуждена молчать и как-то знаками передать ему, что скрывающийся незваный
гость не остановится ни перед чем. Если она сумеет тайком передать это
известие, задача решена.
Злоба лежала неприкрытая - руки вниз, ноги слегка раздвинуты -
изумительно прекрасная. Дышала она ровно, глаза были закрыты.
Где же злодей? На навесном замке виднелась пломба владельца. Здесь не
могло быть третьего, на этом заброшенном безвоздушном астероиде, куда
кислород был подан перед самым их появлением. Не могло быть ни тайного
подслушивающего устройства, ни дистанционного управления. В первую очередь
владельцы продавали уединенность. "В КОСМОТЕЛЕ ВЫ МОЖЕТЕ РАССЧИТЫВАТЬ НА
УЕДИНЕНИЕ", - рекламировала фирма, и у нее имелись средства для защиты
своего доброго имени.
Злоба лежала без движения. Тайна глубже, чем... Атон не мог
заниматься любовью с куклой. Его сбили с толку.
Вмешался душевный цензор. Воспоминание прервалось. С облегчением
перенес он все внимание на Невзгоду.
При свече ее волосы заблестели. Эта женщина, если он понимал знаки,
уже училась его любить - а он лишь обругал ее. Внезапно он почувствовал
угрызения совести, теплое чувство к ее страданиям.
Невзгода отпрянула.
На этот раз он не сигналил, не говорил, но она отреагировала.
Миньонетка была телепаткой! Он подозревал об этом и раньше, почему же
вдруг забыл? Она могла читать его мысли или, на худой конец, чувства и
отвечать на них, а не на слова.
Только одно казалось странным.
Атон собрал все свои душевные силы и обрушил на нее, как только мог,
поток свирепости, ненависти и гнева.
Неожиданная радость осветила ее черты. Она привстала, схватила его за
плечи, прижалась к нему и страстно поцеловала.
Чувства у нее перевернуты! Его ненависть - ее любовь!
Все совпадало: злодейства низкорослого человека на дороге - ответ на
любое раздражение мужчины. А Злоба... она же была возбуждена, когда он
сердился или тосковал, и холодна, когда он был настроен романтично.
Неудивительно, что поладить с ней было невозможно.
Невзгода лежала рядом с ним, ее волосы блестели. Он ударил ее.
Миньонетка качнулась от удара, ослепительно улыбаясь. Он схватил ее
пламенные пряди и грубо потащил к себе, поражая ее ненавистью. Невзгода
подскочила, чтобы встретить его дикий поцелуй. Он сильно прикусил ей губу,
как ему показалось, до крови; она застонала от удовольствия, но крови не
было.
Атон схватил рукой ее шею и осторожно сдавил. У него в уме возник
образ нежных полей хвей - ждущая, льющаяся через край любовь, самозабвенно
жаждущая своего предмета.
Невзгода выкручивалась и боролась, ее лицо исказило страдание.
- Да, - сказал он, - тебе больно, ведь так? Насколько было бы
больнее, если бы любил тебя я сам, а не только хвея?
У миньонетки вырвался сдавленный крик.
Атон держал ее крепко, хотя она очень сильно вырывалась.
- Вот видишь, Невзгода, - я куда больший садист, чем ты думала. Я
знаю, что тебе больно находиться рядом с любовью - и причиняю тебе боль
тем, что люблю тебя. И ты должна с радостью вернуть любовь мужчины,
который делает тебе больно.
Она прекратила борьбу и смущенно посмотрела на него. Она не понимала
произносимых слов, но их настроение было разрушительным.
- Я пожалею тебя, - продолжал Атон, не выпуская ее. - Я пощажу тебя,
ибо моя любимая меня не пощадила. Поскольку я не могу непосредственно
воспринимать твои чувства, как ты мои. Поскольку ты не способна постичь
парадоксальный склад своего характера. Поскольку я понимаю искренность
твоих намерений и необходимость твоего вдовства. Поскольку хочу сделать
тебя счастливой на то короткое время, что отпущено мне. Я награжу тебя,
выплеснув весь свой гнев, который вызвала во мне твоя сестра. Я убью тебя,
Невзгода!
Он держал голову Невзгоды в своих сильных ладонях, ухватив пальцами
уши, и поворачивал ее. Миньонетка улыбалась. Его мышцы напряглись - он
пытался медленно свернуть ей шею. Она целиком отдалась этой роскоши,
невзгода напоминала куклу - мягкая, податливая и невероятно упругая
внутри. Атона охватила ярость, и он погрузил ее головой в лежанку, словно
собираясь закопать в траву.
Давным-давно изможденный, он осознал, что голых рук, как бы умелы они
ни были, недостаточно, чтобы убить миньонетку. Она - создание кары, она
для нее сотворена, она наслаждается ею.
Проиграв, Атон отдыхал; ее теплое тело прижалось к нему с лаской и
любовью. Он не в силах был очиститься от того, что находилось в нем.
А нож проткнет эту хрупкую на вид плоть? Он боялся узнать. Старая
плеть не оставляла на ее теле следов.
Но имелись и другие тайны. Все миньонетки словно были отлиты в
одной-единственной форме; все извращенно реагировали на садистскую любовь,
тогда как мужчины казались нормальными. Он не видел еще старух. Неужели
они все молоды?
- Как долго вы живете, Невзгода? - на этот раз Атон спросил жестами.
Она ответила:
- Нет предела...
- Вы бессмертны?
- Нет.
- Как же вы умираете?
- Когда боль очень сильна, она убивает.
"А наша любовь - ваша боль, - подумал он. - Пока мужчина ненавидит
вас, вы живете и становитесь все прекраснее, и ваши волосы пылают. Но
когда он добр, когда любит, вы умираете.
Однако умер Розовый Утес, а не его жена".
- Ты знаешь смысл любви? - спросил он.
- О да, это мое существование. Я люблю...
- Ты любила Розового Утеса?
- Да... сначала он был хороший. Но у нас не было сына. Потом его душа
вывернулась, и он стал причинять мне страдание. Я заставила бы его вновь
полюбить меня, если б его не забрали.
Конечно. Миньонетка крепка. Она бы не угасла в обычной женской
беспомощности. Если мужчина "обижает" ее, она старается избавиться от
боли, восстанавливая его изначальную установку. Она сделает все возможное,
чтобы заставить его, в понимании мужчины, ее ненавидеть. Мужчины Миньона
вряд ли позволили бы это. Линия между любовью и ненавистью кажется кому-то
тонкой, но может быть устрашающе широкой - широкой как бездна Хтона. Ибо
кто знает, как эти жуткие чувства проявят себя до того, как остановятся на
избранном предмете?
Мужчины Миньона мудры. Они понимают, что под опасным факелом
неуправляемых чувств накапливается разрушительный слой. Они совершают
необходимый и милосердный шаг и гасят огонь до того, как миньонетка
начинает действовать. Они по-своему добры - они пытаются вернуть мужчине
естественную ненависть до того, как он умер, чтобы он унес ее с собой в
мир своих духов.
Цивилизация большой галактики не так мудра. Она видит милосердие в
воздержании от смерти. Она признает врожденную опасность любви миньонетки,
но предпочитает отправлять жертву в вечную тюрьму Хтона, а не исполнять
приговор непосредственно.
Но даже Хтон не содержит в себе зла этой любви. А сколько людей там
умерло?
Почему Злоба вышла в галактику? Как? Что заставило ее искать Атона?
Зачем она соблазнила его юношескую любовь - любовь, которая должна была
мучить миньонетку с самого начала? Без Атона Злобе было гораздо лучше, а
при ее высоком положении на Торговом Флоте и безопаснее. Или в родном
мире, где все мужчины ее понимали.
Мозг Атона знал ответ, но не сообщал его сознанию. Она сказала ему,
там...
- Невзгода, любовь возового Утеса, до того как он изменился, была
сильнее моей?
- Нет, Каменное Сердце. Твоя любовь сильнее. Сильнее, чем у любого
мужчины.
"Потому что я из галактики. Потому что я представитель вида, не
приспособленного к миньонеткам. Что за редкое наслаждение, когда женщина с
этой планеты бежит в галактику, где любой мужчина воспринимает свои
чувства со всей наивностью. Где, без знания о телепатической связи, каждый
неотчетливый оттенок раздражения и боли притупляет его воображение.
Да, мои душевные движения сильны. Чувствительные хвеи улавливали их и
росли в детстве ради меня, и Злоба поняла мои возможности - и что-то, еще
- когда случайно встретила в том пасторальном мире маленького мальчика.
Она совершила жертвоприношение, накинула на мальчика изящную сеть и
отправила его прочь, пока распустившееся чувство не стало для нее слишком
сильным. Злоба знала, что тогда моя любовь была еще не для нее, хотя она
тягостно ее искушала. Я был безобидным развлечением, мигом предвкушения,
полем, не готовым для жатвы.
До тех пор, пока я не нашел ее, настолько измотанный крушениями и
сомнениями бесплодного поиска, что она не в силах была мне противостоять.
Она пыталась смаковать меня тайком, близкая, но скрытная, пока картина
ксеста не разоблачила Капитана и не раскрыла миньонетку.
...И обрекла нас обоих".
- Ну что ж, Невзгода, - сказал он. - Я одарю тебя сейчас такой
любовью, о которой ты и мечтать не смела.
$ 400
Девяносто девять мужчин и сто сорок две женщины начали устрашающий
Тяжелый Поход. Не со смелостью и отвагой, не решительно и бесповоротно в
поисках своей судьбы, но испуганные, отчаявшиеся, гонимые - гонимые
несомненным знанием об оставленных позади голоде и муках.
Переворот в нижних пещерах был предан, и каждому приходилось платить
цену неудачи. Пищу из верхних пещер больше не опускали. У людей Счетовода
достаточные запасы, множество драгоценных камней было накоплено именно на
этот случай: они не смягчатся.
Осколок голубого граната Влома мог бы выиграть им время, стань о нем
известно пораньше. Вместо этого, он роковым образом засвидетельствовал,
что они отрицают то, что предводители верхних пещер почитают за истину.
Перед лицом этого факта у переворота не было шанса: он оказался лишь
удобным предлогом, чтобы уничтожить все население преисподней.
Поход начинали с ощущением нависшей над ними судьбы. Никто не
сомневался, что большинство вскоре умрет - и не своей смертью.
Их вела за собой легенда о докторе Бедокуре. Он отправился пять лет
назад - самодельный рюкзак и снаряжение привязаны к жилистому телу, в руке
острый камень. Он исчез в стране химеры, и больше о нем не слышали - пока
Атон не принес весть, что он прорвался. Бедокур появился с обратной
стороны здравою смысла - но могло ли его безумие заразить двести сорок
одного сведущего и умелого путешественника? Они двигались по его маршруту,
выискивали его следы, сели те вообще существовали; во второй раз будет
легче.
Конечно же, они ошибались.
Атон в течение десяти часов шагал впереди отряда по просторным
пещерам и туннелям, которые незначительно, но постоянно поднимались вверх.
Стены расступались в стороны, потолки становились выше; а когда
пространство расширяется, ветер становится слабее и прохладнее.
Путешествие превращалось в почти приятную прогулку. Если бы не отсутствие
еды, внешние пещеры были бы намного лучше для человеческого пребывания,
чем уже известные.
Они отдыхали часов шесть, в их голодных желудках урчало. Стражу не
выставляли. Приходилось двигаться всем вместе, жуткие подземные твари не
рисковали приблизится к такому большому отряду. И все же они надеялись на
нападение - действуя сообща, можно убить даже химеру, в теле которой
наверняка найдется мясо. Голод остановит путешествие в самом начале, если
не будет обнаружено что-нибудь съедобное. Бедокур наверняка доставал в
пещерах пропитание.
На третьем переходе от истощения и голода свалились первые люди. Их
тщательно разделали и съели.
Атон стоял в смятенной толпе, когда Старшой показывал, как это
делается он отрубил топором еще теплые конечности, другие мужчины оттащили
их от торса. Брызнула кровь, покрыла лезвие топора, побилась на каменный
пол и, густея, отвратительно потекла по тропе. Первоцвет развел костер из
нескольких старых мехов; дым и вонь были тошнотворны, мясо обгорало,
падало в огонь и вообще готовилось плохо. Впоследствии они будут
довольствоваться сырой пищей.
Топор Старшого продолжал работу, разделывая конечности на маленькие
куски и расчленяя туловище. Под конец в ход пошли ножи и камни.
- Кто голоден, ешьте, - сказал Старшой.
В первый раз это сделали немногие. Годные куски завернули в
оставшиеся меха и отдали угрюмым носильщикам, поскольку Старшой мясо
выбрасывать запретил. Кости и прочие отбросы оставили химере. Через
несколько переходов все больше и больше людей сдавалось - и давилось сырым
мясом, предпочитая его голодной смерти.
Через некоторое время все выжившие ели - так сказать, по определению.
Особо щепетильных забирала смерть.
Щепетильность - не для Тяжелого Похода.
Во время четвертого перехода начались нападения. Отставшие громко
кричали, затем их находили с вывороченными кишками. Для сбора пригодных
остатков составили бригаду уборщиков. Но до основного отряда химера не
добиралась и оставалась для него невидимой.
На четвертой ночевке Старшой нашел занятие предателю. Он привязал
Влома к выступу недалеко от привала.
- Когда увидишь химеру, кричи, - посоветовал он. - Если хочешь, спи.
Атон слушал.
- ...знаю, я грешен. Я все время врал. Атон - хитрый, он врал только
когда надо. Сообразил, наверное, что, если бы узнали, повязали бы обоих.
Интересно, кто же нашел второй осколок голубого граната? Кто-то подобрал
его и отослал в дыру. А я теперь расплачиваюсь за все мое мелкое вранье.
Потому что я не в силах отважиться на настоящую ложь, хотя она - часть
меня. Но я знаю, что должен платить, и единственный способ для этого -
сваливать все, как он, на кого-нибудь другого, вроде Гранатки. Я должен
нести наказание за ложь, которой не было, и надеяться, что это сделает
добром ту ложь, которая была и которую я не способен отменить.
- Кто это? Я слышу тебя, тебе не спрятаться, я прекрасно слышу. Не
надо меня дурачить. Я слышу... поступь твоих ног и... рев твоего дыхания,
шуршание твоего хвоста и...
Сдавленные крики заставили прибежать людей. Они застыли, сдерживая
тошноту, при виде того, что осталось от Влома. Кровь капала из пустых
глазниц и изо рта, где когда-то был язык, текла меж разорванных ног.
Старшой осмотрел еще живое тело, взвесил в руке топор и одним ударом
разрубил Влому шейные позвонки.
- Я сделал ему чуток легче, - словно извиняясь за слабость,
проговорил он.
Другой мужчина отвязал труп от выступа.
- Не это ли и отличает людей от химеры, - сказал он. - Мы убиваем
прежде, чем сожрать самые лакомые кусочки.
"Да? - хотелось спросить Атону. - В самом деле?"
В начале шестого перехода отряд вышел к реке - вероятно, километрах в
ста от начала пути. Узкая, но глубокая и быстрая водяная струя пересекала
пещеру, образуя небольшую расщелину. Первая река, которую они видели в
Хтоне, и выглядела она, пожалуй, сверхъестественно.
- Жребий, - сказал Старшой. - Если мы сможем ее пить...
Достали и перемешали гранаты. Процедурой заправлял Первоцвет. Пока
Старшой строил всех в очередь, он сунул обе руки в мех с камнями, вынул
два сжатых кулака, протянул их в лицо первому подошедшему - сурового вида
женщине. Она шлепнула по левому кулаку. Там лежал обычный красный гранат.
Женщина взяла его, надменно бросила обратно в мех и невозмутимо отошла в
сторону.
Первоцвет опустил пустую руку в мешок и снова вытащил ее сжатой.
Следующий в очереди снова выбрал левый кулак: второй красный гранат. Он с
облегчением ушел.
Атон был третьим. Он выбрал ту же руку - ему достался роковой голубой
обломок.
- Один есть, - сказал Старшой. - Надо бы еще одного, чтобы наверняка.
Из очереди выступила женщина. Это была Гранатка.
- Я пойду, - сказала она. - Без всякого жребия.
Старшой нахмурился, но перечить не стал.
Очередь рассеялась - до первой подобной ситуации. Гранаты убрали.
Старшой указал на воду.
- Пейте! - приказал он. - Сколько сможете. И наполните меха. - Он
обратился к остальным: - Останемся с конденсатором. Мы еще не уверены.
Предупреждение было излишним. Вода могла оказаться ядовитой, в ней
могли водиться какие-нибудь крохотные, твари, убивающие человека, или
большие, подкарауливающие, когда он неосторожно войдет в воду. Хтон
никогда не был безопасен.
Атон и Гранатка пили. Вода не была холодна, но по сравнению с
извлекаемой из воздуха - свежа и приятна. Если они останутся в живых,
остальные поймут, что источник безвреден.
- Пойдем вдоль реки, - предложил Первоцвет, - тогда нам не
понадобится конденсатор. И меха.
Старшой взглянул на него:
- Вверх или вниз по течению?
Первоцвет развел руками:
- Понимаю твою мысль.
- Зато я не понимаю! - вмешалась черноволосая знакомая Атона. - Мы
пойдем вверх по течению, у нас будет вода, и мы поднимемся наверх. Что-то
не так?
- Если мы пойдем вверх, - спокойно объяснил Первоцвет, - то рано или
поздно выйдем к слою пористого камня. Сквозь него просачивается влага и
капает вниз, пока ее не собирается достаточно, чтобы стать потоком.
- В таком случае пойдем вниз! - сказала черноволосая женщина с
нарочитым безразличием.
- Как скоро, по-твоему, мы доберемся до поверхности, если пойдем
в_н_и_з_?
Она с недоверием посмотрела на него:
- Толстый бочонок! Мы должны идти или туда, или туда.
- Мы пойдем пещерами, - сказал Старшой, отметая ее довод. - Пещеры
поднимаются, а ветер в них доказывает, что они _к_у_д_а_-_т_о_ ведут.
Отряд, уже не столь многочисленный, как прежде, перешел реку вброд и
двинулся дальше. Туннели продолжали подниматься и расширяться. Свечение на
стенах уменьшилось, воцарился полумрак; сзади и спереди на колонну все
настойчивее нападали невидимые хищники. Атон и Гранатка шагали рядом
где-то посреди, но поодаль от остальных. Такое положение не было
случайным: проба воды окажется ни к чему, если они станут добычей химеры.
Оба оказались в выгодной ситуации: пока не истечет изрядное время, никто к
ним не приблизится. Болезнь, разносимая водой, без труда нашла бы слабые
организмы...
- Ты меня больше не проклинаешь, Гранатка, - заметил Атон.
- Нет смысла, Атон. Я проиграла.
- Зачем же ты прикрыла меня? - язвительно спросил он.
Атон стоял на краю площади, не совсем понимая, в чем смысл этого
не-садизма. Розового Утеса никто не порицал - просто нужно было очистить
его от низких чувств. Несомненно, последний остаток любви был вырван с
кровью до того, как он умер. Теперь прекрасные миньонетки, отбросив вуали,
восторженно пели хором - изумительным хором - заключительный гимн обряда.
Атон затрепетал от звуков этой песни. С самого детства он не испытывал
такого очарования - хотя под его поверхностью таилась неуютная
иномирянская горечь.
Мужчины Миньона, нахмурившись, сидели отдельной группой. "Понимаю, -
подумал Атон. - Вы исполнили вынужденный спектакль и теперь сердитесь, что
понадобилось ваше искусство, сердитесь на своих красавиц-женщин, на свое
общество. Вы всегда сердитесь".
Наконец миньонетки надели вуали и присоединились к своим хозяевам.
Хмурые взгляды и проклятия растворились в сумерках. "Наверняка эти женщины
рады при удобном случае покинуть планету, чтобы служить нормальным
мужчинам. Но побуждения Злобы вряд ли были столь ординарны".
Одна женщина молча стояла перед трупом в молитвенной позе. Атон
подошел сзади и взял ее за руку. Это была вдова Розового Утеса.
Она привела его в хижину на окраине и покорно отступила в сторону,
пропуская первым. Она восприняла перемену без малейшего сопротивления и
удивления. У нее был мужчина, который ее любил; теперь мужчина, который ее
не любит. Вот и все.
Темное пространство пахло свежим сеном. Глаза привыкли к мраку, и
оказалось, что комната просторнее, чем можно было подумать - очень чистая
и уютно обставленная. У задней стены располагалась лежанка из мягкой
травы, по ширине годная для двоих. Рядом, на низком столике, лежали
взбитые подушки, свеча и плеть.
- Я голоден, - властно прожестикулировал Атон, и женщина принесла ему
хлеб и воду. Он сердито отшвырнул еду, и она вышла, чтобы заменить ее. - Я
устал, - пожаловался он, и она нежно раздела его и повела к лежанке.
Положила его и умело поправила подушки.
Миньонетка покорна, миньонетка сильна.
Разум Атона с ужасом припомнил сходную сцену. Он не хотел ее
вспоминать, но ничего не мог с собой поделать. Когда-то давно он оказался
наедине с женщиной, с миньонеткой. Но тогда он раздевался сам.
- Скажи свое имя, - ему нужно уничтожить воспоминание.
- Невзгода, - просигналила она в ответ.
Ему показалось: "Злоба". Он опять увидел замкнутый пузырь жилища на
астероиде - космотель. Они вдвоем пришвартовали челнок, перешли из
корабельного шлюза во входной и дальше в роскошные покои. Он тотчас же
снял плотно облегающий защитный костюм, обнажившись перед ней в полумраке.
Злоба была спокойна и флегматична - и едва ли напоминала то искрящееся
существо, что он похитил недавно с заставы Ксеста. Раздеваться она не
стала.
- Хочешь знать мое имя? - "Бессмысленный разговор, едва видимый в
наступавшей ночи. Как убить это жуткое воспоминание?"
Невзгода ответила:
- Если хозяину это доставит удовольствие.
- Черт! - взорвался он, бросив взгляд на вуаль и обнаружив пустую
маску космокостюма, скрывавшего ее красоту. - Раболепная пустышка! У тебя
есть хоть одно собственное желание?
Он говорил вслух, забывая сигналить; он знал, что никто из местных
его не поймет. Но Невзгода отреагировала блаженной улыбкой, заметной даже
сквозь темную вуаль.
Сердитый и встревоженный, он сорвал вуаль. Попался ли он...
Волосы у нее были тусклые, глаза - серые. Невзгода напоминала скорее
Капитана, чем нимфу. Она продолжала улыбаться, но уже безучастно.
"Я глупец, - подумал он. - Если бы она поняла мои слова, то она бы не
улыбалась. Это и впрямь местная девушка, воспитанная отвечать на грубость
виноватой улыбкой.
Однако мужчину, любившего ее, замучали до смерти".
- Можешь звать меня "Каменное Сердце", - сказал он, подлаживаясь под
очевидный обычай планеты. Он все еще сердился, как, вероятно, сердились
все местные мужчины... на женщину, на общество, которое она представляла,
на его мерзкую и угрюмую тайну. Эта ситуация всплывет в жутких
воспоминаниях, будучи несправедливо похожей.
- Почему ты некрасива? - теперь он был намеренно зол, и его
раздражение обернулось на самого себя. - "Гнев порождает гнев?"
Невзгода лишь улыбалась.
- Сними одежду, - приказал он. Он едва различал ее в темноте. -
Сначала зажги свечу. Я хочу тебя _в_и_д_е_т_ь_.
Она вяло повиновалась.
Ее тело было великолепно. Длинные волосы ниспадали на плечи и
прекрасно вылепленные груди, а его взгляд следовал за складкой
космокостюма, когда тот соскользнул с узкой талии и широких бедер. Наедине
с ней, совершенно наедине, впервые...
"_Н_о _э_т_о _ж_е _в_о_с_п_о_м_и_н_а_н_и_е_! - подумал он. - _Я
с_м_о_т_р_ю _н_а _Н_е_в_з_г_о_д_у_, _а _н_е _н_а _З_л_о_б_у_! _Н_е _н_а
З_л_о_б_у_. _Н_е_..."
Нет, не подданный какой-либо планеты, но здесь, в непреложной
уединенности космотеля - платного временного жилища новобрачных и богатых
космических путешественников. Роскошное место, роскошное тело, наконец-то
оковы сняты.
"_Н_е_в_з_г_о_д_а_!"
"Я люблю тебя, Злоба, и ты - моя".
"Невзгода!"
"Почему ты не отвечаешь, Злоба?"
"Воспоминание..."
"Почему молчишь?"
"Злоба..."
"Почему отодвигаешься? Ты больна? Злоба, Злоба..."
Но она была лучезарно здорова, волосы ее все горели и горели, глаза
никогда не были так глубоки; естественная, нормальная, не считая того, что
она, казалось, знать его не знает.
"Поговори со мной!"
Она молчала. Что за невидимая рука наложила на нее чары, лишила дара
речи в час торжества? Что это - постгипнотическое состояние или приказа
отданный неведомым врагом ради его уничтожениям Не его ли долг вырвать
сейчас ее, спящую красавицу, из этого состояния одним-единственным жарким
поцелуем?
Атон поцеловал ее, но она не пробудилась. Ее губы были мягки,
безответны.
Или требуется большее усилие? Должен ли он овладеть ею?
А ведь он еще не подарил ей хвею!
Он поднял миньонетку - одна рука под ее плечом, другая под мышкой - и
перенес безвольное тело на диван.
"_Н_е_в_з_г_о_д_а_!" С жутким потрясением Атон вернулся в настоящее.
Невзгода лежала на соломенном тюфяке, нагая и прекрасная, открытая его
ласкам. Он думал, что Злоба - единственная в своем роде, но вот перед ним
ее копия, одна из десятков только в этой деревне, и сотен, тысяч на
планете. Он ошибочно принял стандартные признаки вида за красоту, всю
жизнь обманывая свои чувства.
Невзгода вновь улыбнулась, изогнувшись от удовольствия. Как странно,
что эта женщина, которую он в общем-то не желает, так чутко реагирует на
его небрежное прикосновение, тогда как Злоба...
"Злоба... - это амнезия?" Она не выказывала ни беспокойства, ни
тревоги, ни смущения. Видела его, признавала - но как мебель, а не как
мужчину. Она не пребывала в ступоре, но и не прикоснулась к нему, когда
подвинулась.
Могла ли любовь миньонетки ослабнуть? Или ее вообще не было? Ее
пламенные волосы и бездонные глаза отрицали и то, и другое. Ее любовь
сильна. Она предназначалась ему; миньонетка никогда бы не пошла с ним без
любви.
В космосе она была невероятно способным капитаном. Без веской причины
она не сделала бы ничего. Должен быть мотив. Знала ли она что-то, чего не
знал он? Что-то, чего не могла ему сказать?
Перед Атоном промелькнуло видение простенькой драмы. В чулане
скрывается преступник с пистолетом в руке, готовый вот-вот похитить и
обесчестить героиню. В дверях - ее любимый: сильный, красивый, умный. Но
если она даст знать о своем предпочтении, любимый умрет первым. Она
вынуждена молчать и как-то знаками передать ему, что скрывающийся незваный
гость не остановится ни перед чем. Если она сумеет тайком передать это
известие, задача решена.
Злоба лежала неприкрытая - руки вниз, ноги слегка раздвинуты -
изумительно прекрасная. Дышала она ровно, глаза были закрыты.
Где же злодей? На навесном замке виднелась пломба владельца. Здесь не
могло быть третьего, на этом заброшенном безвоздушном астероиде, куда
кислород был подан перед самым их появлением. Не могло быть ни тайного
подслушивающего устройства, ни дистанционного управления. В первую очередь
владельцы продавали уединенность. "В КОСМОТЕЛЕ ВЫ МОЖЕТЕ РАССЧИТЫВАТЬ НА
УЕДИНЕНИЕ", - рекламировала фирма, и у нее имелись средства для защиты
своего доброго имени.
Злоба лежала без движения. Тайна глубже, чем... Атон не мог
заниматься любовью с куклой. Его сбили с толку.
Вмешался душевный цензор. Воспоминание прервалось. С облегчением
перенес он все внимание на Невзгоду.
При свече ее волосы заблестели. Эта женщина, если он понимал знаки,
уже училась его любить - а он лишь обругал ее. Внезапно он почувствовал
угрызения совести, теплое чувство к ее страданиям.
Невзгода отпрянула.
На этот раз он не сигналил, не говорил, но она отреагировала.
Миньонетка была телепаткой! Он подозревал об этом и раньше, почему же
вдруг забыл? Она могла читать его мысли или, на худой конец, чувства и
отвечать на них, а не на слова.
Только одно казалось странным.
Атон собрал все свои душевные силы и обрушил на нее, как только мог,
поток свирепости, ненависти и гнева.
Неожиданная радость осветила ее черты. Она привстала, схватила его за
плечи, прижалась к нему и страстно поцеловала.
Чувства у нее перевернуты! Его ненависть - ее любовь!
Все совпадало: злодейства низкорослого человека на дороге - ответ на
любое раздражение мужчины. А Злоба... она же была возбуждена, когда он
сердился или тосковал, и холодна, когда он был настроен романтично.
Неудивительно, что поладить с ней было невозможно.
Невзгода лежала рядом с ним, ее волосы блестели. Он ударил ее.
Миньонетка качнулась от удара, ослепительно улыбаясь. Он схватил ее
пламенные пряди и грубо потащил к себе, поражая ее ненавистью. Невзгода
подскочила, чтобы встретить его дикий поцелуй. Он сильно прикусил ей губу,
как ему показалось, до крови; она застонала от удовольствия, но крови не
было.
Атон схватил рукой ее шею и осторожно сдавил. У него в уме возник
образ нежных полей хвей - ждущая, льющаяся через край любовь, самозабвенно
жаждущая своего предмета.
Невзгода выкручивалась и боролась, ее лицо исказило страдание.
- Да, - сказал он, - тебе больно, ведь так? Насколько было бы
больнее, если бы любил тебя я сам, а не только хвея?
У миньонетки вырвался сдавленный крик.
Атон держал ее крепко, хотя она очень сильно вырывалась.
- Вот видишь, Невзгода, - я куда больший садист, чем ты думала. Я
знаю, что тебе больно находиться рядом с любовью - и причиняю тебе боль
тем, что люблю тебя. И ты должна с радостью вернуть любовь мужчины,
который делает тебе больно.
Она прекратила борьбу и смущенно посмотрела на него. Она не понимала
произносимых слов, но их настроение было разрушительным.
- Я пожалею тебя, - продолжал Атон, не выпуская ее. - Я пощажу тебя,
ибо моя любимая меня не пощадила. Поскольку я не могу непосредственно
воспринимать твои чувства, как ты мои. Поскольку ты не способна постичь
парадоксальный склад своего характера. Поскольку я понимаю искренность
твоих намерений и необходимость твоего вдовства. Поскольку хочу сделать
тебя счастливой на то короткое время, что отпущено мне. Я награжу тебя,
выплеснув весь свой гнев, который вызвала во мне твоя сестра. Я убью тебя,
Невзгода!
Он держал голову Невзгоды в своих сильных ладонях, ухватив пальцами
уши, и поворачивал ее. Миньонетка улыбалась. Его мышцы напряглись - он
пытался медленно свернуть ей шею. Она целиком отдалась этой роскоши,
невзгода напоминала куклу - мягкая, податливая и невероятно упругая
внутри. Атона охватила ярость, и он погрузил ее головой в лежанку, словно
собираясь закопать в траву.
Давным-давно изможденный, он осознал, что голых рук, как бы умелы они
ни были, недостаточно, чтобы убить миньонетку. Она - создание кары, она
для нее сотворена, она наслаждается ею.
Проиграв, Атон отдыхал; ее теплое тело прижалось к нему с лаской и
любовью. Он не в силах был очиститься от того, что находилось в нем.
А нож проткнет эту хрупкую на вид плоть? Он боялся узнать. Старая
плеть не оставляла на ее теле следов.
Но имелись и другие тайны. Все миньонетки словно были отлиты в
одной-единственной форме; все извращенно реагировали на садистскую любовь,
тогда как мужчины казались нормальными. Он не видел еще старух. Неужели
они все молоды?
- Как долго вы живете, Невзгода? - на этот раз Атон спросил жестами.
Она ответила:
- Нет предела...
- Вы бессмертны?
- Нет.
- Как же вы умираете?
- Когда боль очень сильна, она убивает.
"А наша любовь - ваша боль, - подумал он. - Пока мужчина ненавидит
вас, вы живете и становитесь все прекраснее, и ваши волосы пылают. Но
когда он добр, когда любит, вы умираете.
Однако умер Розовый Утес, а не его жена".
- Ты знаешь смысл любви? - спросил он.
- О да, это мое существование. Я люблю...
- Ты любила Розового Утеса?
- Да... сначала он был хороший. Но у нас не было сына. Потом его душа
вывернулась, и он стал причинять мне страдание. Я заставила бы его вновь
полюбить меня, если б его не забрали.
Конечно. Миньонетка крепка. Она бы не угасла в обычной женской
беспомощности. Если мужчина "обижает" ее, она старается избавиться от
боли, восстанавливая его изначальную установку. Она сделает все возможное,
чтобы заставить его, в понимании мужчины, ее ненавидеть. Мужчины Миньона
вряд ли позволили бы это. Линия между любовью и ненавистью кажется кому-то
тонкой, но может быть устрашающе широкой - широкой как бездна Хтона. Ибо
кто знает, как эти жуткие чувства проявят себя до того, как остановятся на
избранном предмете?
Мужчины Миньона мудры. Они понимают, что под опасным факелом
неуправляемых чувств накапливается разрушительный слой. Они совершают
необходимый и милосердный шаг и гасят огонь до того, как миньонетка
начинает действовать. Они по-своему добры - они пытаются вернуть мужчине
естественную ненависть до того, как он умер, чтобы он унес ее с собой в
мир своих духов.
Цивилизация большой галактики не так мудра. Она видит милосердие в
воздержании от смерти. Она признает врожденную опасность любви миньонетки,
но предпочитает отправлять жертву в вечную тюрьму Хтона, а не исполнять
приговор непосредственно.
Но даже Хтон не содержит в себе зла этой любви. А сколько людей там
умерло?
Почему Злоба вышла в галактику? Как? Что заставило ее искать Атона?
Зачем она соблазнила его юношескую любовь - любовь, которая должна была
мучить миньонетку с самого начала? Без Атона Злобе было гораздо лучше, а
при ее высоком положении на Торговом Флоте и безопаснее. Или в родном
мире, где все мужчины ее понимали.
Мозг Атона знал ответ, но не сообщал его сознанию. Она сказала ему,
там...
- Невзгода, любовь возового Утеса, до того как он изменился, была
сильнее моей?
- Нет, Каменное Сердце. Твоя любовь сильнее. Сильнее, чем у любого
мужчины.
"Потому что я из галактики. Потому что я представитель вида, не
приспособленного к миньонеткам. Что за редкое наслаждение, когда женщина с
этой планеты бежит в галактику, где любой мужчина воспринимает свои
чувства со всей наивностью. Где, без знания о телепатической связи, каждый
неотчетливый оттенок раздражения и боли притупляет его воображение.
Да, мои душевные движения сильны. Чувствительные хвеи улавливали их и
росли в детстве ради меня, и Злоба поняла мои возможности - и что-то, еще
- когда случайно встретила в том пасторальном мире маленького мальчика.
Она совершила жертвоприношение, накинула на мальчика изящную сеть и
отправила его прочь, пока распустившееся чувство не стало для нее слишком
сильным. Злоба знала, что тогда моя любовь была еще не для нее, хотя она
тягостно ее искушала. Я был безобидным развлечением, мигом предвкушения,
полем, не готовым для жатвы.
До тех пор, пока я не нашел ее, настолько измотанный крушениями и
сомнениями бесплодного поиска, что она не в силах была мне противостоять.
Она пыталась смаковать меня тайком, близкая, но скрытная, пока картина
ксеста не разоблачила Капитана и не раскрыла миньонетку.
...И обрекла нас обоих".
- Ну что ж, Невзгода, - сказал он. - Я одарю тебя сейчас такой
любовью, о которой ты и мечтать не смела.
$ 400
Девяносто девять мужчин и сто сорок две женщины начали устрашающий
Тяжелый Поход. Не со смелостью и отвагой, не решительно и бесповоротно в
поисках своей судьбы, но испуганные, отчаявшиеся, гонимые - гонимые
несомненным знанием об оставленных позади голоде и муках.
Переворот в нижних пещерах был предан, и каждому приходилось платить
цену неудачи. Пищу из верхних пещер больше не опускали. У людей Счетовода
достаточные запасы, множество драгоценных камней было накоплено именно на
этот случай: они не смягчатся.
Осколок голубого граната Влома мог бы выиграть им время, стань о нем
известно пораньше. Вместо этого, он роковым образом засвидетельствовал,
что они отрицают то, что предводители верхних пещер почитают за истину.
Перед лицом этого факта у переворота не было шанса: он оказался лишь
удобным предлогом, чтобы уничтожить все население преисподней.
Поход начинали с ощущением нависшей над ними судьбы. Никто не
сомневался, что большинство вскоре умрет - и не своей смертью.
Их вела за собой легенда о докторе Бедокуре. Он отправился пять лет
назад - самодельный рюкзак и снаряжение привязаны к жилистому телу, в руке
острый камень. Он исчез в стране химеры, и больше о нем не слышали - пока
Атон не принес весть, что он прорвался. Бедокур появился с обратной
стороны здравою смысла - но могло ли его безумие заразить двести сорок
одного сведущего и умелого путешественника? Они двигались по его маршруту,
выискивали его следы, сели те вообще существовали; во второй раз будет
легче.
Конечно же, они ошибались.
Атон в течение десяти часов шагал впереди отряда по просторным
пещерам и туннелям, которые незначительно, но постоянно поднимались вверх.
Стены расступались в стороны, потолки становились выше; а когда
пространство расширяется, ветер становится слабее и прохладнее.
Путешествие превращалось в почти приятную прогулку. Если бы не отсутствие
еды, внешние пещеры были бы намного лучше для человеческого пребывания,
чем уже известные.
Они отдыхали часов шесть, в их голодных желудках урчало. Стражу не
выставляли. Приходилось двигаться всем вместе, жуткие подземные твари не
рисковали приблизится к такому большому отряду. И все же они надеялись на
нападение - действуя сообща, можно убить даже химеру, в теле которой
наверняка найдется мясо. Голод остановит путешествие в самом начале, если
не будет обнаружено что-нибудь съедобное. Бедокур наверняка доставал в
пещерах пропитание.
На третьем переходе от истощения и голода свалились первые люди. Их
тщательно разделали и съели.
Атон стоял в смятенной толпе, когда Старшой показывал, как это
делается он отрубил топором еще теплые конечности, другие мужчины оттащили
их от торса. Брызнула кровь, покрыла лезвие топора, побилась на каменный
пол и, густея, отвратительно потекла по тропе. Первоцвет развел костер из
нескольких старых мехов; дым и вонь были тошнотворны, мясо обгорало,
падало в огонь и вообще готовилось плохо. Впоследствии они будут
довольствоваться сырой пищей.
Топор Старшого продолжал работу, разделывая конечности на маленькие
куски и расчленяя туловище. Под конец в ход пошли ножи и камни.
- Кто голоден, ешьте, - сказал Старшой.
В первый раз это сделали немногие. Годные куски завернули в
оставшиеся меха и отдали угрюмым носильщикам, поскольку Старшой мясо
выбрасывать запретил. Кости и прочие отбросы оставили химере. Через
несколько переходов все больше и больше людей сдавалось - и давилось сырым
мясом, предпочитая его голодной смерти.
Через некоторое время все выжившие ели - так сказать, по определению.
Особо щепетильных забирала смерть.
Щепетильность - не для Тяжелого Похода.
Во время четвертого перехода начались нападения. Отставшие громко
кричали, затем их находили с вывороченными кишками. Для сбора пригодных
остатков составили бригаду уборщиков. Но до основного отряда химера не
добиралась и оставалась для него невидимой.
На четвертой ночевке Старшой нашел занятие предателю. Он привязал
Влома к выступу недалеко от привала.
- Когда увидишь химеру, кричи, - посоветовал он. - Если хочешь, спи.
Атон слушал.
- ...знаю, я грешен. Я все время врал. Атон - хитрый, он врал только
когда надо. Сообразил, наверное, что, если бы узнали, повязали бы обоих.
Интересно, кто же нашел второй осколок голубого граната? Кто-то подобрал
его и отослал в дыру. А я теперь расплачиваюсь за все мое мелкое вранье.
Потому что я не в силах отважиться на настоящую ложь, хотя она - часть
меня. Но я знаю, что должен платить, и единственный способ для этого -
сваливать все, как он, на кого-нибудь другого, вроде Гранатки. Я должен
нести наказание за ложь, которой не было, и надеяться, что это сделает
добром ту ложь, которая была и которую я не способен отменить.
- Кто это? Я слышу тебя, тебе не спрятаться, я прекрасно слышу. Не
надо меня дурачить. Я слышу... поступь твоих ног и... рев твоего дыхания,
шуршание твоего хвоста и...
Сдавленные крики заставили прибежать людей. Они застыли, сдерживая
тошноту, при виде того, что осталось от Влома. Кровь капала из пустых
глазниц и изо рта, где когда-то был язык, текла меж разорванных ног.
Старшой осмотрел еще живое тело, взвесил в руке топор и одним ударом
разрубил Влому шейные позвонки.
- Я сделал ему чуток легче, - словно извиняясь за слабость,
проговорил он.
Другой мужчина отвязал труп от выступа.
- Не это ли и отличает людей от химеры, - сказал он. - Мы убиваем
прежде, чем сожрать самые лакомые кусочки.
"Да? - хотелось спросить Атону. - В самом деле?"
В начале шестого перехода отряд вышел к реке - вероятно, километрах в
ста от начала пути. Узкая, но глубокая и быстрая водяная струя пересекала
пещеру, образуя небольшую расщелину. Первая река, которую они видели в
Хтоне, и выглядела она, пожалуй, сверхъестественно.
- Жребий, - сказал Старшой. - Если мы сможем ее пить...
Достали и перемешали гранаты. Процедурой заправлял Первоцвет. Пока
Старшой строил всех в очередь, он сунул обе руки в мех с камнями, вынул
два сжатых кулака, протянул их в лицо первому подошедшему - сурового вида
женщине. Она шлепнула по левому кулаку. Там лежал обычный красный гранат.
Женщина взяла его, надменно бросила обратно в мех и невозмутимо отошла в
сторону.
Первоцвет опустил пустую руку в мешок и снова вытащил ее сжатой.
Следующий в очереди снова выбрал левый кулак: второй красный гранат. Он с
облегчением ушел.
Атон был третьим. Он выбрал ту же руку - ему достался роковой голубой
обломок.
- Один есть, - сказал Старшой. - Надо бы еще одного, чтобы наверняка.
Из очереди выступила женщина. Это была Гранатка.
- Я пойду, - сказала она. - Без всякого жребия.
Старшой нахмурился, но перечить не стал.
Очередь рассеялась - до первой подобной ситуации. Гранаты убрали.
Старшой указал на воду.
- Пейте! - приказал он. - Сколько сможете. И наполните меха. - Он
обратился к остальным: - Останемся с конденсатором. Мы еще не уверены.
Предупреждение было излишним. Вода могла оказаться ядовитой, в ней
могли водиться какие-нибудь крохотные, твари, убивающие человека, или
большие, подкарауливающие, когда он неосторожно войдет в воду. Хтон
никогда не был безопасен.
Атон и Гранатка пили. Вода не была холодна, но по сравнению с
извлекаемой из воздуха - свежа и приятна. Если они останутся в живых,
остальные поймут, что источник безвреден.
- Пойдем вдоль реки, - предложил Первоцвет, - тогда нам не
понадобится конденсатор. И меха.
Старшой взглянул на него:
- Вверх или вниз по течению?
Первоцвет развел руками:
- Понимаю твою мысль.
- Зато я не понимаю! - вмешалась черноволосая знакомая Атона. - Мы
пойдем вверх по течению, у нас будет вода, и мы поднимемся наверх. Что-то
не так?
- Если мы пойдем вверх, - спокойно объяснил Первоцвет, - то рано или
поздно выйдем к слою пористого камня. Сквозь него просачивается влага и
капает вниз, пока ее не собирается достаточно, чтобы стать потоком.
- В таком случае пойдем вниз! - сказала черноволосая женщина с
нарочитым безразличием.
- Как скоро, по-твоему, мы доберемся до поверхности, если пойдем
в_н_и_з_?
Она с недоверием посмотрела на него:
- Толстый бочонок! Мы должны идти или туда, или туда.
- Мы пойдем пещерами, - сказал Старшой, отметая ее довод. - Пещеры
поднимаются, а ветер в них доказывает, что они _к_у_д_а_-_т_о_ ведут.
Отряд, уже не столь многочисленный, как прежде, перешел реку вброд и
двинулся дальше. Туннели продолжали подниматься и расширяться. Свечение на
стенах уменьшилось, воцарился полумрак; сзади и спереди на колонну все
настойчивее нападали невидимые хищники. Атон и Гранатка шагали рядом
где-то посреди, но поодаль от остальных. Такое положение не было
случайным: проба воды окажется ни к чему, если они станут добычей химеры.
Оба оказались в выгодной ситуации: пока не истечет изрядное время, никто к
ним не приблизится. Болезнь, разносимая водой, без труда нашла бы слабые
организмы...
- Ты меня больше не проклинаешь, Гранатка, - заметил Атон.
- Нет смысла, Атон. Я проиграла.
- Зачем же ты прикрыла меня? - язвительно спросил он.