согласна.
Старшой долго изучал ее. Потом отвернулся.
- Останься здесь, - кинул он через плечо. - Пятый, пойдем со мной.
Атон отправился с ним подальше от отряда, туда, где стена резко
изгибалась, оставляя на берегу открытое место.
- Я хочу потолковать с тобой, Пятый, - сказал Старшой, кладя топор у
воды и снимая остальное оружие. Атон, зная, что грядет, сложил свои
каменные орудия.
- У каждого из всех нас - своя причина, по которой он оказался внизу,
- продолжал Старшой. - Ни один из нас не вправе судить других. Но сейчас
мы должны принять решение. - Он стоял, упершись руками в бока. Его мышцы,
более крепкие, чем перед походом, слегка блестели от пота. - Не знаю,
из-за чего ты сюда попал пне спрашиваю об этом. - Всего-навсего
стандартная любезность: слух об Атоновой миньонетке ходил уже давно. - Но
после того, как мы покинули рудники, ты вызвал больше неприятностей, чем
десяток людей из отряда. Ты ловкий, крепкий - но я тебя раскусил. Я
давным-давно понял тебя. Будь моя воля, я привязал бы к камню приманкой
для химеры тебя, а не того испуганного человечка, у которого на крупные
опасности кишка была тонка. Ты должен был застрять в той дыре и получить
удар топором, а не единственный человек с мозгами, способный нас вывести.
Ты поплывешь по реке в одиночку.
Старшой вовсе не был невежествен, как полагал Атон. Насколько сильны
были его подозрения?
- Ты обвиняешь меня в преступлении Влома?
- Я - человек простой, - сказал Старшой. - Я не знаю, что творится в
людских умах, и мне понадобилось много времени, чтобы все это понять. Но я
уверен, что Влом и пальцем бы не тронул своего единственного приятеля. Он
указал бы на своего злейшего врага, чтобы спасти виновного друга. Но он
н_е _з_н_а_л_, кто взял вторую половину голубого граната. Он решил, что ты
невиновен, поскольку виновен был он. Влом надеялся, что ты предоставишь
ему алиби, но ты этого не сделал, и это означало его конец. У тебя была
одна причина так его вломить. Ты понимал, что мы ни из кого не вытянем
признания, потому что они никогда этого не делали: вторые полграната
подобрал _т_ы_ и сунул их в корзину для Счетовода. Предатель - ты!
Тугодум Старшой казнил Влома до того, как понял правду - и теперь
должен был признать свою ошибку.
- Очень жаль, - с сочувствием произнес Атон. - Ты вешаешь на меня и
вину за смерть Первоцвета?
- Ты хитер! - Старшой оставил без внимания иронию Атона. - Рассчитал,
что дело кончится Тяжелым Походом, а этого-то тебе и надо было. Другие
умирали вместо тебя. Ты не осилил бы поход в одиночку. Все, кто здесь
умер, умерли из-за тебя.
- Даже жертвы химеры?
- Когда мы услышали крик Влома, тебя поблизости не оказалось.
Тогда-то я и начал размышлять. Ты явился с той стороны туннеля. Химера
должна была пройти мимо тебя. Но ты ничего не сказал! Ты хотел смерти
Влома, чтобы он ничего не сболтнул, ведь ему, возможно, кто-нибудь бы и
поверил.
- Точно! Колдунья-миньонетка наделила меня истеричной силой. Я могу в
мгновение ока убить голыми руками. Могу схватить человека за жилы на шее и
разодрать их. Могу засунуть пальцы ему под ребра и вырвать грудную клетку.
Могу воспользоваться длинными ногтями, по-кошачьи впиваясь в лицо своей
добычи, могу ломать шеи и откручивать головы. Могу точно воспроизводить
порезы и царапины, оставляемые когтями животного, а также полусжеванные,
полурваные следы нападения. У меня в тайнике есть специальные
приспособления, чтобы подражать следам призрачной химеры, и делаю я это в
считанные секунды. Я не сумел протащить эти приспособления вниз и потому
изготовил их сам, в тайной лаборатории, где у меня имеется крепкий
металлический пресс и небольшая доменная печь для плавки железной руды.
Камень, сам понимаешь, для этого неудобен. Я пробил дыру на поверхность,
чтобы незаметно выпускать дым и гарь. То и дело приходилось подниматься
вверх и отгонять от дыры ротозеев, потому что я не хотел, чтобы кто-то
совал нос в мои личные дела. Моя лаборатория звуконепроницаема, чтобы
никто не слышал грохот. А еще у меня есть собственная железная дорога,
параллельная нашему пути в Тяжелом Походе, так что я могу подвозить свои
орудия всякий раз, когда возникает нужда в очередной казни. У меня есть
особые устройства для уничтожения кровавых следов, и, конечно же, я ношу
закрывающую все тело одежду, наподобие космокостюма, уберегающую от
кровавых брызг; я снимаю ее и прячу, оставаясь нагим, и никто не может
распознать, что я сделал. Ведь мне нужно немедленно присоединиться к
отряду, чтобы никто не заметил моего отсутствия, когда раздается первый
крик жертвы. Должен признаться, что с Вломом я немного замешкался, но все
равно сделал все в лучшем виде. Всего несколько секунд. Чем не охота? Если
бы ты знал, как это увлекательно...
Старшой продолжал, не тронутый навязчивым сарказмом Атона:
- Я вижу, что ты сделал с Гранаткой. Она - грубая баба, но не
заслуживает того, как ты с ней обходишься. Ничем не могу помочь в
остальном. Но с ней ты все уладишь.
"Да, пришло время решения".
- Ты в этом уверен?
- Уверен, - подтвердил Старшой. - Есть одна штука, которую может
сделать хвеевод. Гранатка должна умереть, но пусть она умрет счастливой.
Ты позовешь ее по-хорошему, приведешь куда-нибудь, где вас никто не
увидит, сочинишь ей всю ту чушь, на которую покупаются бабы, и все с ней
уладишь. Пусть она получит то, что вполне заслужила. Остальные будут
отдыхать и готовиться к переправе.
Атон внимательно посмотрел на него. Старшой говорил серьезно.
- Думаешь, она этому поверит? - он готов уже был сдаться.
- Она поверит тому, во что хочет верить. Я прекрасно ее знаю. И ты ей
в этом поможешь. Когда надо, ты - отличный болтун, - Старшой позволил себе
легкую улыбку. - Почему она торчит на тебе, мне не понять. Но ради тебя
она готова на все. Сделаешь все как надо и до конца... или на этот раз
будешь приманкой _т_ы_, а не она. Если не веришь мне...
Атон не верил. Привыкнув не предупреждать, он развернулся и нанес
удар босой ногой со всем смертоносным умением своего боевого искусства.
Креллевод запоздал с нравоучением.
Ребро стальной ладони отмело выпад Атона в сторону. Казалось, Старшой
чуть шевельнулся, а уже провел боевой прием. Его мозолистая ступня ударила
по другой ноге Атона снизу. Сила болезненного падения на каменный пол была
удвоена весом Старшого. Под тонким слоем оставшегося жира креллевод был
тверд, как стена пещеры. Свободная рука зажала голову Атона, мощная ладонь
ухватила руку в мертвый замок. Пальцы нащупали челюсть.
Атон дико рванулся. Заорал. Взрыв невыносимой боли в горле, невольный
и бесполезный рывок из удерживающих его рук, вопящий мрак над миром.
После легкого прикосновения стальных пальцев к скрытому нервному
центру, мир вернулся к нему на удивление нереальный. Голос мягко спросил:
- Детка задумал поиграть?
Старшой отпустил его, оставаясь настороже.
- Скажи Гранатке, что мы дрались из-за нее, и ты победил, -
посоветовал он. - Не хочу, чтобы ты выглядел потрепанным, космогард
все-таки. - Старшой продолжал настаивать на своем.
Так они разыграли втроем сцену жертвоприношения Гранатой:
Старшой ждал с обмотанным веревкой кулаком, зная, что любовные звуки
поддельны, хотя его сострадание охотно сделало бы их истинными;
Атон смутно обнаруживал, что познание смерти порождает мелодию, а
мелодия - удивительно реальную страсть;
Гранатка принимала добровольную смерть как единственный способ
вызвать эту страсть и, вероятно, на какой-то миг подлинную любовь и
преодолеть свои невзгоды.
А белый бурун ждал...
$ 403
Атон медленно приходил в себя. Календарь на противоположной стене
комнаты был открыт на Втором Месяце, $ 403 - почти через год после
запавшего в память ужаса. Он поцеловал миньонетку, и... почти год!
"Где я был? Что делал в этот промежуток?"
Он огляделся. Первым предметом в уютной комнате, привлекшим его
внимание, было деревянное кресло с твердой спинкой: мощное кресло Аврелия,
охранявшее выход. Напротив стоял плюшевый диван, тоже слишком знакомый -
диван, который он всегда воспринимал как материнский. Над ним по-прежнему
висел портрет дочери Десятого в раме, не вызывавший ныне никакой вины.
Рядом с ним...
Рядом с ним висела паутинная картина художника-ксеста: мать и сын.
Атон выкинул из головы комнату и стал рассматривать себя. На нем была
светлая рубаха, чистый комбинезон и мягкие сапоги хвеевода: тот, кто его
одевал, знал как. Мог ли он при подобной амнезии одеться так сам?
В соседней комнате кто-то находился. Аврелий? Нет, он умер, так же
как умерла лесная нимфа, как умерли все, кто заботился о нем. Кто занимал
дом пятого? Поступь была легкой, знакомой.
- Тема раковины? - воскликнул он, внезапно обрадовавшись, очень
обрадовавшись. Он думал, что она тоже мертва, если она вообще существовала
вне его грез. Он убил ее - но это была символическая казнь, отречение от
второй любви, а теперь символика исчезла.
Она вошла в комнату: волосы были длиннее, чем в воспоминаниях
четырехлетней давности, и отсвечивали серебром на фоне зеленой хвеи в
полуденном солнечном свете. Изящные черты лица тверды, на запястье -
ничего.
На Идиллии не существовало физической смерти, и они оба знали об
этом. Однако он столкнул ее с горы в момент восторга. Она не была
телепаткой и не могла знать, что его поступок означал отречение не от нее,
а от миньонетки. Для Кокены это был его второй отказ... но трепещущая
хвея, которую она по прежнему носила, показывала, что ее любовь к нему не
ослабевает.
Быть достойным такой женщина...
- Дочь Четвертого, - сказал он, - я люблю тебя.
Она подняла глаза:
- Атон?
Он с трудом встал. В своем теле он почувствовал силу - значит, он не
провел весь год в постели.
- Кокена, ты меня не узнаешь?
Она внимательно на него посмотрела.
- Атон, - повторила она, наконец, улыбнувшись.
Он шагнул к ней. Она отступила.
- Пожалуйста, не дотрагивайся до меня, Атон.
- Кокена, _п_о_ч_е_м_у_?
Она стояла за широким креслом Аврелия.
- Все может быть не таким, каким ты это помнишь, Атон.
Он вернулся к своему стулу и сел.
- Разве мои мечты ошибались, милая ракушка? Ведь на Идиллии никто не
умирает?
- Нет, Атон, нет - не то. Но тебя... не было... долгое время. Я
должна быть уверена.
- В _ч_е_м_ уверена? - спросил он. - Миньонетка мертва, а я люблю
тебя. Я любил тебя с самого начала, но пока я не победил миньонетку...
- Атон, позволь мне, пожалуйста, сказать. Тебе будет тяжело, а
времени не так много.
Ее рассудочность изумила его.
- Кокена!
Она не обратила внимания на его восклицание и заговорила чуть
быстрее, чем раньше, словно читая лекцию.
- Я ходила в лес до того, как ты освободился из Хтона, и говорила с
миньонеткой, говорила со Злобой. Я показала ей хвею, которую носила, а она
взяла ее и показала, что любит тебя так же, как и я.
- Она любила по-своему, - сказал Атон.
- Она была прелестна. Я улавливала ваше семейное сходство. Она
рассказала о тебе все, что мне следовало знать, и я смогла позаботиться о
тебе во время твоего выздоровления. Она предупредила меня, что из Хтона
явится некий злодей и что я должна защитить тебя от него. Она сказала...
она сказала, что вскоре уйдет, и оставила мне песню.
- Песню!
- Она хотела, чтобы ты был счастлив, Атон, но видела, что кровь
миньона разрушает тебя, а злодей из Хтона ждет, что от тебя останется. Она
подарила тебя мне, Атон, ты не победил эту великолепную женщину!
Мысль об этом ужаснула его.
- Все это... случилось _д_о _т_о_г_о_, как я бежал из Хтона?
- Мы любили тебя, Атон.
- Злоба _з_н_а_л_а_, что она умрет?
- Да. Ее имя в понятиях ее культуры означает "Сострадание", и она
любила твоего отца настолько, что оставила его, а тебя настолько, что
умерла ради тебя. Когда Аврелий увидел, как ты идешь с ней по полям, он
понял все и прекратил свою долгую борьбу с болотной ржой. Вскоре умерла и
она. Приехал брат Пятого, и мы похоронили Аврелия в лесу рядом с ней.
- Песня, - выговорил Атон, не в силах более сосредоточиться.
Кокена мельком взглянула на него.
- Мне пришлось разбудить тебя... рано, - сказала она. - Песня... -
Она решилась: - Вот песня.
Она запела, и это была мелодия его детства. Голосу Кохены не
доставало богатства голоса миньонетки, но сейчас это не имело значения.
Ведь это была та самая _п_е_с_н_я_.
Она пропела ее до конца, но чудо исчезло.
- Песня не прервана, - сказал он, только теперь понимая, что ее
истинная привлекательность - не в самой мелодии, а в том, что она не
завершена - точно такими были и его отношения с миньонеткой. Не песня,
н_о_ п_р_е_р_в_а_н_н_о_с_т_ь_ влекла его за собой. Почему он не понимал
этого раньше?
Кокена пристально наблюдала за ним.
- Теперь, Атон, песня для тебя ничего не значит?
- Извини, - сказал он, понимая, что это выражение неуместно. - Ты
могла бы избавить себя от неприятностей.
- Нет, нет, - сказала она с более ясной улыбкой. - Все хорошо.
Значит, миньон в тебе умер. Ты опять выздоровеешь, если только...
Эти таинственные намеки раздражали его.
- Если только _ч_т_о_? Что еще за "выздоровление" и какой такой
"злодей"? Где я был и что делал весь этот год? Почему ты не подпускаешь
меня к себе? Почему тебе вообще пришлось будить меня? Я спал?
- Теперь я могу тебе сказать, - Кокена обошла кресло и села в него,
поодаль от Атона. - Полуминьон, получеловек, ты не мог жить ни в одном из
двух миров. Злоба предупредила меня о страшных последствиях, если бы ты
бежал до разрешения этого конфликта. Но после того, как она принесла себя
в жертву, ты обезумел и рыскал по лесу в диком слепом гневе. Твой дядя -
Вениамин - вытащил тебя из аэромобиля и привел ко мне. Пришлось
воспользоваться наркотическими препаратами. Мы не смели извещать власти,
иначе тебя выдали бы Хтону. Мы поддерживали твой разум пустым до тех пор,
пока ты не выздоровел. Миньонетка предупреждала меня, что может пройти два
года до того, как потрясение от ее смерти оставит твою душу и ты снова
станешь нормальным человеком. Мы знали, что, все это время мы должны
удерживать тебя от деятельности. Но...
- Наркотики! Целый год?
- Больше ничего не оставалось. Добавляли в пищу. Вениамин вел
хозяйство, я ему помогала и ухаживала за тобой. Ты, Атон, стал растением -
вот почему сейчас я не могу к тебе привыкнуть. Я водила тебя на
прогулки...
- Как зверька на поводке!
- Подробность про выгуливание собак! - огрызнулась она. - Пожалуйста,
дай мне закончить. Мы скрывали твое присутствие, но один злодей, похоже,
это знал. Его бог - телепат, сильнее миньонетки. Этот злодей приходил за
тобой, утверждая, что отныне ты принадлежишь Хтону. Он знал... очень
многое. Он сказал, что только в Хтоне ты в безопасности, что бог Хтона
восстановит твой разум. Он пытался забрать тебя.
- Посланник из Хтона? - Атон недоумевал.
- Хвеи его не любят, - сказала Кокена, словно это снимало вопрос -
как, вероятно, и было. - Я... я сделала ему больно, и он убрался. Теперь
сидит в космокорабле и дожидается твоего пробуждения. Говорит, что ты
придешь к нему, когда вернешься в сознание. Я его боюсь. Тебе придется
встретиться с ним до того, как ты к этому готов, я слишком рано прекратила
давать тебе лекарства.
- Кончился запас? - Атона не радовала ни одна из составляющих его
странного положения.
- Нет, - больше она ничего не сказала, а вместо этого указала на
дверь. Он подчинился ее жесту.
Опускалась ночь, над сумрачным горизонтом виднелись облака - пепел на
небе. Он никогда не видел свою родину более прекрасной.
"О радость! - подумал он. - В нашем..."
- Ты должен пойти к нему, - настаивала Кокена. - Тебе придется
сразиться сегодня ночью, пока есть время. Пожалуйста, иди.
Атон смотрел на нее, рассеянно отмечая ее прелестную бледность.
- Сразиться? Зачем? Я ничего о нем не знаю, об этом "злодее". Что за
спешка? Почему ты молчишь?
- Прошу тебя, - сказала она, и на щеках ее блеснули слезы.
- Позволь мне коснуться моей хвеи, - сказал он, выигрывая время,
чтобы понять тайну. Кокена стояла неподвижно, как кукла, пока он вынимал
цветок из ее волос: знак любви, который ему придется постоянно приручать,
когда они поженятся. Кокена любила его странно, такими могли показаться и
ее поступки; но хвея подтверждала ее любовь. Сейчас она действовала так же
необъяснимо, как давным-давно миньонетка в космотеле. Были ли причины ее
поступков так же обоснованны?
Хвея на его ладони завяла и умерла.
"Час убывания любви нас посетил", - подумал он пораженный. Но
потерянная ДЗЛ теперь не утешит.
Кого хвея не может любить...
Атон уставился на бессильную зеленую веточку. Она осудила его как
недостойного быть любимым, и просить ни о чем было нельзя. Неужели все его
стремления нашли в этом свое завершение?
Облака тускнели в гаснувшем свете: зола на небе.
Охладевшая Кокена не сказала ему, где искать злодея, но Атон
целеустремленно шагал по полям в знакомом направлении. Три километра
ходьбы в сумерках привели его к черному силуэту корабля Хтона.
Этот человек ждал его почти год - не как рука правосудия, но как
посланник бога. Сила Кокены оттолкнула его. Кокена не преувеличивала,
когда говорила - давным-давно, когда ее любовь только зарождалась - о
своей способности побеждать нападавших мужчин. Но ей не дано покорить мощь
Хтона, стоявшую за спиной посланника. Это удел самого Атона.
Он ни в коем случае не собирался вернуться в тюрьму.
Замок не был заперт. Глупец, позабывший о собственной безопасности!
Атон нашел трап и полез наверх.
Его голова поднялась до уровня люка, что напомнило ему прошлое
восхождение и прошлую надежду. Что-то кольнуло его в лицо. Атон замер,
ощупывая глазами потемки.
Это был небольшой нож с тонким лезвием, который кто-то держал с
четкостью хирурга. Чуть поблескивая, глаза сидевшего на корточках человека
внимательно следили за ним, а Атон знал, что сильные контактные линзы
позволяют видеть и в темноте. Ниже - губы, сложенные в беззвучном свисте,
немелодичном отклонении от нормы.
- Привет, Соучастник, - сказал Атон.
- Соучастниками мы еще станем, - ответил человек. - Но не такими,
какими были. Вы меня уже знаете. - Нож не шевелился.
- Да, - сказал Атон, ставя ноги поудобнее. - Миньон Хтона, пришедший
забрать меня обратно. Вовсе не случайность привела вас в дремучие леса
Идиллии, планеты Хтона, чтобы найти меня и провести через открытия, не
оправдавшие моей пригодности вашему хозяину. Отличные слова: никто не
убегает.
- Никто, - согласился человек, которого красноречие Атона ничуть не
впечатлило. Лезвие не отодвинулось.
Атон понимал, что отступать нельзя - ни словесно, ни физически. Если
бы его не обуревали другие вопросы, он бы давным-давно разглядел
Соучастника насквозь. Тот был слишком терпелив, давая ему время на Земле,
на Миньоне, на Хвее; он стушевывался, пока Атон исследовал собственную
природу. Соучастника не интересовали ни гранаты, ни рудники, где их
добывали; всего лишь удобный предлог, чтобы усыпить подозрения. У
Соучастника имелся уже ключ и от рудников, и от всего Хтона.
Атон помедлил, прежде чем сделать очередное заявление, не уверенный,
заставит ли оно убрать нож или воткнуть его. Потом бросился с головой.
- Не случайность. В самом деле, мы очень похожи... доктор Бедокур!
Лезвие исчезло.
- Входите, - сказал доктор.
Атон залез в каюту. Тесное жилое помещение оставалось таким же, каким
он помнил его по нескольким совместным путешествиями запасы воды и пищи
располагались вдоль одной короткой стены, откидывающиеся койки - вдоль
другой. Любительский корабль, предназначенный для полетов на пикники и
развлекательных путешествий. Место, отводимое обычно для груза, было
незанятым. Площадь пола составляла роскошных восемь квадратных метров.
Бедокур взмахнул рукой, и со стен замерцал мягкий зеленый свет: свет
пещер Хтона. Атон как будто этого не заметил. Соучастник, скрывая свою
личность, страдал от обычного освещения, но теперь маска была отброшена.
Какова истинная связь между этим человеком и Хтоном, и почему раньше он
утаивал свою историю?
- Что такое "Микса"? - спросил Атон.
- Слизь. Это было не очевидно?
- Не в то время, - сказал Атон, думая о Хтоне и тамошних ужасах.
"Тяжелый Поход приберег худшее на самый конец. Какого рода человек мог
полюбить его настолько, чтобы задавать академические загадки тем, кто идет
следом?" - Вы знаете, сколько погибло, пытаясь бежать? Как вам удалось это
в одиночку?
Бедокур сидел на корточках, прислонившись к стене, словно находился в
пещерах, по которым он явно скучал. Атон был убежден, что его скальпеле не
на виду, но наготове. Неосторожный человек не переживет опасностей похода.
И нормальный. И не безумный.
- Безумие в наши дни, конечно же, узаконенная выдумка, - сказал
Бедокур, решив прежде всего разделаться с подразумеваемым вопросом. -
Биопсихические методы официально искоренили эту проблему, подобно тому,
как лекарства победили физические болезни, за исключением озноба и
двух-трех других. - Атон оценил ироническую ссылку на страшнейшую из всех
болезней - озноб. - Тем не менее, для общества остается необходимым
заточать в тюрьму определенных... э-э... нонконформистов. Когда я оказался
в Хтоне в качестве заключенного, мой - позвольте назвать это комплексом
побега - мой комплекс побега активизировался. У меня была цель. При таких
обстоятельствах я вынужден был стать нормальным. Вы следите за мной?
- Нет.
Бедокур нахмурился.
- Человек, который приспособился к ненормальной ситуации, но живет в
"нормальном" обществе, имеет тенденцию к невыживанию. Но поместите этого
человека в ситуацию, сообразную его личным склонностям, и его черты станут
необходимыми для выживания, тогда как нормальный человек погибнет. Вот
основания для поговорки; что не безумному человеку из Хтона не убежать.
Хтон не ориентирован на душевное здоровье. Конечно, шансы против
совместного наложения искаженных изображений...
Атон замотал головой. Он не обращал особого внимания на слова,
понимая, что это лишь разговорная прелюдия к грядущему отчаянному
поединку. Ему противостоял здесь такой смертельный враг, с каким он не
встречался за всю свою жизнь - из тех, кого приходилось убивать. От их
сражения зависело будущее Атона, хотя исход был неясен. Поражение означало
возвращение в Хтон и новую нормальность; победа - возвращение к
погубленным надеждам умершей хвеи. Вероятно, он боролся, скорее всего, за
сохранение за собой права запятнать себя самоубийством.
- Бросьте рыбу в воду, и она поплывет, - резко произнес Бедокур. -
Оставьте ту же рыбу на суше...
Атон кивнул, не желая продолжать эту тему.
- Хтон был моей стихией, - беспощадно продолжал Бедокур. - Я проложил
себе путь наружу. Я выплыл. Тамошние чудовища были ничто по сравнению с
чудовищами в моей голове. Но когда я вернулся в мир, я стал тонуть в
воздухе, как тонул и раньше. Мое отклонение быстро указало на мое
положение, и я вновь был арестован. Вторично меня в Хтон не отправили,
поскольку решили, что я выведу всех. Меня нельзя было ни игнорировать; ни
выпускать. Они предпочли приложить небольшое целебное безумие к своему
собственному разуму и объявили, что из Хтона убежать невозможно, а потому
я - сумасшедший, назвавший себя знаменитым доктором Бедокуром. Это,
по-своему, вполне справедливо. Как бы там ни было, меня положили в
"больницу" на "обследование". Очередное заключение вновь активизировало
мой синдром побега, и я опять стал способен действовать. После Тяжелого
Похода их стены и охрана были детской игрой.
Атон с циничным видом наблюдал за ним.
- Если вы знали, что свобода будет стоить вам душевного здоровья,
зачем вы боролись за нее?
Бедокур широко улыбнулся.
- Еще одно романтическое помешательство. Мы полагаем, что проблему
личности можно ликвидировать посредством ее понимания - как будто для
того, чтобы поднять гору, человеку достаточно подумать, что она тяжела.
Нет, понимание - не синонимично решению. Я лечу к свободе, как мотылек к
свече, и ничто столь несущественное, как Разум, не свернет меня в сторону.
Атон подумал о собственном опрометчивом стремлении соединиться с
миньонеткой: ее алые волосы - страсть, черные - смерть. Разум - как он мог
надеяться преодолеть разверстую холодную и мрачную пустоту, потерю
исцеленной песни, разбитой раковины? Мотыльку больно, поскольку его крылья
превратились в пепел, но он еще не понял, что больше не может летать.
Какой смесью метафор сумеет он себя проанализировать? Гусеница, ползущая в
ад?
- Но теперь вы здоровы и свободны. - "Не похоже".
- Ни то, ни другое не естественно, - сказал Бедокур. - Впрочем, да:
теперь у меня больше здоровья и свободы, чем когда-либо, и вот их-то я вам
и предлагаю.
- Свобода и здоровье - в _Х_т_о_н_е_? Экая чушь? - сказал Атон и
приготовился к действиям.
- Неужели вы полагали, - сказал Бедокур на удивление спокойно, - что
можно бросить вызов легким и желудку Хтона и не быть подотчетным мозгу?
- Вашему богу я не подотчетен. Я выиграл свою свободу.
- Еще нет, - сказал Бедокур. - Хтон пожаловал вам отсрочку приговора.
Вы ее не завоевали.
Слова звучали очень знакомо. Как много, сил воображало, что они
управляют его жизнью? Или они всего-навсего воображаемы?
- Как вы заметили, - продолжил Бедокур, - мы очень похожи. По
нормальным стандартам я безумен. Лишь поручение от Хтона сохраняет мое
Старшой долго изучал ее. Потом отвернулся.
- Останься здесь, - кинул он через плечо. - Пятый, пойдем со мной.
Атон отправился с ним подальше от отряда, туда, где стена резко
изгибалась, оставляя на берегу открытое место.
- Я хочу потолковать с тобой, Пятый, - сказал Старшой, кладя топор у
воды и снимая остальное оружие. Атон, зная, что грядет, сложил свои
каменные орудия.
- У каждого из всех нас - своя причина, по которой он оказался внизу,
- продолжал Старшой. - Ни один из нас не вправе судить других. Но сейчас
мы должны принять решение. - Он стоял, упершись руками в бока. Его мышцы,
более крепкие, чем перед походом, слегка блестели от пота. - Не знаю,
из-за чего ты сюда попал пне спрашиваю об этом. - Всего-навсего
стандартная любезность: слух об Атоновой миньонетке ходил уже давно. - Но
после того, как мы покинули рудники, ты вызвал больше неприятностей, чем
десяток людей из отряда. Ты ловкий, крепкий - но я тебя раскусил. Я
давным-давно понял тебя. Будь моя воля, я привязал бы к камню приманкой
для химеры тебя, а не того испуганного человечка, у которого на крупные
опасности кишка была тонка. Ты должен был застрять в той дыре и получить
удар топором, а не единственный человек с мозгами, способный нас вывести.
Ты поплывешь по реке в одиночку.
Старшой вовсе не был невежествен, как полагал Атон. Насколько сильны
были его подозрения?
- Ты обвиняешь меня в преступлении Влома?
- Я - человек простой, - сказал Старшой. - Я не знаю, что творится в
людских умах, и мне понадобилось много времени, чтобы все это понять. Но я
уверен, что Влом и пальцем бы не тронул своего единственного приятеля. Он
указал бы на своего злейшего врага, чтобы спасти виновного друга. Но он
н_е _з_н_а_л_, кто взял вторую половину голубого граната. Он решил, что ты
невиновен, поскольку виновен был он. Влом надеялся, что ты предоставишь
ему алиби, но ты этого не сделал, и это означало его конец. У тебя была
одна причина так его вломить. Ты понимал, что мы ни из кого не вытянем
признания, потому что они никогда этого не делали: вторые полграната
подобрал _т_ы_ и сунул их в корзину для Счетовода. Предатель - ты!
Тугодум Старшой казнил Влома до того, как понял правду - и теперь
должен был признать свою ошибку.
- Очень жаль, - с сочувствием произнес Атон. - Ты вешаешь на меня и
вину за смерть Первоцвета?
- Ты хитер! - Старшой оставил без внимания иронию Атона. - Рассчитал,
что дело кончится Тяжелым Походом, а этого-то тебе и надо было. Другие
умирали вместо тебя. Ты не осилил бы поход в одиночку. Все, кто здесь
умер, умерли из-за тебя.
- Даже жертвы химеры?
- Когда мы услышали крик Влома, тебя поблизости не оказалось.
Тогда-то я и начал размышлять. Ты явился с той стороны туннеля. Химера
должна была пройти мимо тебя. Но ты ничего не сказал! Ты хотел смерти
Влома, чтобы он ничего не сболтнул, ведь ему, возможно, кто-нибудь бы и
поверил.
- Точно! Колдунья-миньонетка наделила меня истеричной силой. Я могу в
мгновение ока убить голыми руками. Могу схватить человека за жилы на шее и
разодрать их. Могу засунуть пальцы ему под ребра и вырвать грудную клетку.
Могу воспользоваться длинными ногтями, по-кошачьи впиваясь в лицо своей
добычи, могу ломать шеи и откручивать головы. Могу точно воспроизводить
порезы и царапины, оставляемые когтями животного, а также полусжеванные,
полурваные следы нападения. У меня в тайнике есть специальные
приспособления, чтобы подражать следам призрачной химеры, и делаю я это в
считанные секунды. Я не сумел протащить эти приспособления вниз и потому
изготовил их сам, в тайной лаборатории, где у меня имеется крепкий
металлический пресс и небольшая доменная печь для плавки железной руды.
Камень, сам понимаешь, для этого неудобен. Я пробил дыру на поверхность,
чтобы незаметно выпускать дым и гарь. То и дело приходилось подниматься
вверх и отгонять от дыры ротозеев, потому что я не хотел, чтобы кто-то
совал нос в мои личные дела. Моя лаборатория звуконепроницаема, чтобы
никто не слышал грохот. А еще у меня есть собственная железная дорога,
параллельная нашему пути в Тяжелом Походе, так что я могу подвозить свои
орудия всякий раз, когда возникает нужда в очередной казни. У меня есть
особые устройства для уничтожения кровавых следов, и, конечно же, я ношу
закрывающую все тело одежду, наподобие космокостюма, уберегающую от
кровавых брызг; я снимаю ее и прячу, оставаясь нагим, и никто не может
распознать, что я сделал. Ведь мне нужно немедленно присоединиться к
отряду, чтобы никто не заметил моего отсутствия, когда раздается первый
крик жертвы. Должен признаться, что с Вломом я немного замешкался, но все
равно сделал все в лучшем виде. Всего несколько секунд. Чем не охота? Если
бы ты знал, как это увлекательно...
Старшой продолжал, не тронутый навязчивым сарказмом Атона:
- Я вижу, что ты сделал с Гранаткой. Она - грубая баба, но не
заслуживает того, как ты с ней обходишься. Ничем не могу помочь в
остальном. Но с ней ты все уладишь.
"Да, пришло время решения".
- Ты в этом уверен?
- Уверен, - подтвердил Старшой. - Есть одна штука, которую может
сделать хвеевод. Гранатка должна умереть, но пусть она умрет счастливой.
Ты позовешь ее по-хорошему, приведешь куда-нибудь, где вас никто не
увидит, сочинишь ей всю ту чушь, на которую покупаются бабы, и все с ней
уладишь. Пусть она получит то, что вполне заслужила. Остальные будут
отдыхать и готовиться к переправе.
Атон внимательно посмотрел на него. Старшой говорил серьезно.
- Думаешь, она этому поверит? - он готов уже был сдаться.
- Она поверит тому, во что хочет верить. Я прекрасно ее знаю. И ты ей
в этом поможешь. Когда надо, ты - отличный болтун, - Старшой позволил себе
легкую улыбку. - Почему она торчит на тебе, мне не понять. Но ради тебя
она готова на все. Сделаешь все как надо и до конца... или на этот раз
будешь приманкой _т_ы_, а не она. Если не веришь мне...
Атон не верил. Привыкнув не предупреждать, он развернулся и нанес
удар босой ногой со всем смертоносным умением своего боевого искусства.
Креллевод запоздал с нравоучением.
Ребро стальной ладони отмело выпад Атона в сторону. Казалось, Старшой
чуть шевельнулся, а уже провел боевой прием. Его мозолистая ступня ударила
по другой ноге Атона снизу. Сила болезненного падения на каменный пол была
удвоена весом Старшого. Под тонким слоем оставшегося жира креллевод был
тверд, как стена пещеры. Свободная рука зажала голову Атона, мощная ладонь
ухватила руку в мертвый замок. Пальцы нащупали челюсть.
Атон дико рванулся. Заорал. Взрыв невыносимой боли в горле, невольный
и бесполезный рывок из удерживающих его рук, вопящий мрак над миром.
После легкого прикосновения стальных пальцев к скрытому нервному
центру, мир вернулся к нему на удивление нереальный. Голос мягко спросил:
- Детка задумал поиграть?
Старшой отпустил его, оставаясь настороже.
- Скажи Гранатке, что мы дрались из-за нее, и ты победил, -
посоветовал он. - Не хочу, чтобы ты выглядел потрепанным, космогард
все-таки. - Старшой продолжал настаивать на своем.
Так они разыграли втроем сцену жертвоприношения Гранатой:
Старшой ждал с обмотанным веревкой кулаком, зная, что любовные звуки
поддельны, хотя его сострадание охотно сделало бы их истинными;
Атон смутно обнаруживал, что познание смерти порождает мелодию, а
мелодия - удивительно реальную страсть;
Гранатка принимала добровольную смерть как единственный способ
вызвать эту страсть и, вероятно, на какой-то миг подлинную любовь и
преодолеть свои невзгоды.
А белый бурун ждал...
$ 403
Атон медленно приходил в себя. Календарь на противоположной стене
комнаты был открыт на Втором Месяце, $ 403 - почти через год после
запавшего в память ужаса. Он поцеловал миньонетку, и... почти год!
"Где я был? Что делал в этот промежуток?"
Он огляделся. Первым предметом в уютной комнате, привлекшим его
внимание, было деревянное кресло с твердой спинкой: мощное кресло Аврелия,
охранявшее выход. Напротив стоял плюшевый диван, тоже слишком знакомый -
диван, который он всегда воспринимал как материнский. Над ним по-прежнему
висел портрет дочери Десятого в раме, не вызывавший ныне никакой вины.
Рядом с ним...
Рядом с ним висела паутинная картина художника-ксеста: мать и сын.
Атон выкинул из головы комнату и стал рассматривать себя. На нем была
светлая рубаха, чистый комбинезон и мягкие сапоги хвеевода: тот, кто его
одевал, знал как. Мог ли он при подобной амнезии одеться так сам?
В соседней комнате кто-то находился. Аврелий? Нет, он умер, так же
как умерла лесная нимфа, как умерли все, кто заботился о нем. Кто занимал
дом пятого? Поступь была легкой, знакомой.
- Тема раковины? - воскликнул он, внезапно обрадовавшись, очень
обрадовавшись. Он думал, что она тоже мертва, если она вообще существовала
вне его грез. Он убил ее - но это была символическая казнь, отречение от
второй любви, а теперь символика исчезла.
Она вошла в комнату: волосы были длиннее, чем в воспоминаниях
четырехлетней давности, и отсвечивали серебром на фоне зеленой хвеи в
полуденном солнечном свете. Изящные черты лица тверды, на запястье -
ничего.
На Идиллии не существовало физической смерти, и они оба знали об
этом. Однако он столкнул ее с горы в момент восторга. Она не была
телепаткой и не могла знать, что его поступок означал отречение не от нее,
а от миньонетки. Для Кокены это был его второй отказ... но трепещущая
хвея, которую она по прежнему носила, показывала, что ее любовь к нему не
ослабевает.
Быть достойным такой женщина...
- Дочь Четвертого, - сказал он, - я люблю тебя.
Она подняла глаза:
- Атон?
Он с трудом встал. В своем теле он почувствовал силу - значит, он не
провел весь год в постели.
- Кокена, ты меня не узнаешь?
Она внимательно на него посмотрела.
- Атон, - повторила она, наконец, улыбнувшись.
Он шагнул к ней. Она отступила.
- Пожалуйста, не дотрагивайся до меня, Атон.
- Кокена, _п_о_ч_е_м_у_?
Она стояла за широким креслом Аврелия.
- Все может быть не таким, каким ты это помнишь, Атон.
Он вернулся к своему стулу и сел.
- Разве мои мечты ошибались, милая ракушка? Ведь на Идиллии никто не
умирает?
- Нет, Атон, нет - не то. Но тебя... не было... долгое время. Я
должна быть уверена.
- В _ч_е_м_ уверена? - спросил он. - Миньонетка мертва, а я люблю
тебя. Я любил тебя с самого начала, но пока я не победил миньонетку...
- Атон, позволь мне, пожалуйста, сказать. Тебе будет тяжело, а
времени не так много.
Ее рассудочность изумила его.
- Кокена!
Она не обратила внимания на его восклицание и заговорила чуть
быстрее, чем раньше, словно читая лекцию.
- Я ходила в лес до того, как ты освободился из Хтона, и говорила с
миньонеткой, говорила со Злобой. Я показала ей хвею, которую носила, а она
взяла ее и показала, что любит тебя так же, как и я.
- Она любила по-своему, - сказал Атон.
- Она была прелестна. Я улавливала ваше семейное сходство. Она
рассказала о тебе все, что мне следовало знать, и я смогла позаботиться о
тебе во время твоего выздоровления. Она предупредила меня, что из Хтона
явится некий злодей и что я должна защитить тебя от него. Она сказала...
она сказала, что вскоре уйдет, и оставила мне песню.
- Песню!
- Она хотела, чтобы ты был счастлив, Атон, но видела, что кровь
миньона разрушает тебя, а злодей из Хтона ждет, что от тебя останется. Она
подарила тебя мне, Атон, ты не победил эту великолепную женщину!
Мысль об этом ужаснула его.
- Все это... случилось _д_о _т_о_г_о_, как я бежал из Хтона?
- Мы любили тебя, Атон.
- Злоба _з_н_а_л_а_, что она умрет?
- Да. Ее имя в понятиях ее культуры означает "Сострадание", и она
любила твоего отца настолько, что оставила его, а тебя настолько, что
умерла ради тебя. Когда Аврелий увидел, как ты идешь с ней по полям, он
понял все и прекратил свою долгую борьбу с болотной ржой. Вскоре умерла и
она. Приехал брат Пятого, и мы похоронили Аврелия в лесу рядом с ней.
- Песня, - выговорил Атон, не в силах более сосредоточиться.
Кокена мельком взглянула на него.
- Мне пришлось разбудить тебя... рано, - сказала она. - Песня... -
Она решилась: - Вот песня.
Она запела, и это была мелодия его детства. Голосу Кохены не
доставало богатства голоса миньонетки, но сейчас это не имело значения.
Ведь это была та самая _п_е_с_н_я_.
Она пропела ее до конца, но чудо исчезло.
- Песня не прервана, - сказал он, только теперь понимая, что ее
истинная привлекательность - не в самой мелодии, а в том, что она не
завершена - точно такими были и его отношения с миньонеткой. Не песня,
н_о_ п_р_е_р_в_а_н_н_о_с_т_ь_ влекла его за собой. Почему он не понимал
этого раньше?
Кокена пристально наблюдала за ним.
- Теперь, Атон, песня для тебя ничего не значит?
- Извини, - сказал он, понимая, что это выражение неуместно. - Ты
могла бы избавить себя от неприятностей.
- Нет, нет, - сказала она с более ясной улыбкой. - Все хорошо.
Значит, миньон в тебе умер. Ты опять выздоровеешь, если только...
Эти таинственные намеки раздражали его.
- Если только _ч_т_о_? Что еще за "выздоровление" и какой такой
"злодей"? Где я был и что делал весь этот год? Почему ты не подпускаешь
меня к себе? Почему тебе вообще пришлось будить меня? Я спал?
- Теперь я могу тебе сказать, - Кокена обошла кресло и села в него,
поодаль от Атона. - Полуминьон, получеловек, ты не мог жить ни в одном из
двух миров. Злоба предупредила меня о страшных последствиях, если бы ты
бежал до разрешения этого конфликта. Но после того, как она принесла себя
в жертву, ты обезумел и рыскал по лесу в диком слепом гневе. Твой дядя -
Вениамин - вытащил тебя из аэромобиля и привел ко мне. Пришлось
воспользоваться наркотическими препаратами. Мы не смели извещать власти,
иначе тебя выдали бы Хтону. Мы поддерживали твой разум пустым до тех пор,
пока ты не выздоровел. Миньонетка предупреждала меня, что может пройти два
года до того, как потрясение от ее смерти оставит твою душу и ты снова
станешь нормальным человеком. Мы знали, что, все это время мы должны
удерживать тебя от деятельности. Но...
- Наркотики! Целый год?
- Больше ничего не оставалось. Добавляли в пищу. Вениамин вел
хозяйство, я ему помогала и ухаживала за тобой. Ты, Атон, стал растением -
вот почему сейчас я не могу к тебе привыкнуть. Я водила тебя на
прогулки...
- Как зверька на поводке!
- Подробность про выгуливание собак! - огрызнулась она. - Пожалуйста,
дай мне закончить. Мы скрывали твое присутствие, но один злодей, похоже,
это знал. Его бог - телепат, сильнее миньонетки. Этот злодей приходил за
тобой, утверждая, что отныне ты принадлежишь Хтону. Он знал... очень
многое. Он сказал, что только в Хтоне ты в безопасности, что бог Хтона
восстановит твой разум. Он пытался забрать тебя.
- Посланник из Хтона? - Атон недоумевал.
- Хвеи его не любят, - сказала Кокена, словно это снимало вопрос -
как, вероятно, и было. - Я... я сделала ему больно, и он убрался. Теперь
сидит в космокорабле и дожидается твоего пробуждения. Говорит, что ты
придешь к нему, когда вернешься в сознание. Я его боюсь. Тебе придется
встретиться с ним до того, как ты к этому готов, я слишком рано прекратила
давать тебе лекарства.
- Кончился запас? - Атона не радовала ни одна из составляющих его
странного положения.
- Нет, - больше она ничего не сказала, а вместо этого указала на
дверь. Он подчинился ее жесту.
Опускалась ночь, над сумрачным горизонтом виднелись облака - пепел на
небе. Он никогда не видел свою родину более прекрасной.
"О радость! - подумал он. - В нашем..."
- Ты должен пойти к нему, - настаивала Кокена. - Тебе придется
сразиться сегодня ночью, пока есть время. Пожалуйста, иди.
Атон смотрел на нее, рассеянно отмечая ее прелестную бледность.
- Сразиться? Зачем? Я ничего о нем не знаю, об этом "злодее". Что за
спешка? Почему ты молчишь?
- Прошу тебя, - сказала она, и на щеках ее блеснули слезы.
- Позволь мне коснуться моей хвеи, - сказал он, выигрывая время,
чтобы понять тайну. Кокена стояла неподвижно, как кукла, пока он вынимал
цветок из ее волос: знак любви, который ему придется постоянно приручать,
когда они поженятся. Кокена любила его странно, такими могли показаться и
ее поступки; но хвея подтверждала ее любовь. Сейчас она действовала так же
необъяснимо, как давным-давно миньонетка в космотеле. Были ли причины ее
поступков так же обоснованны?
Хвея на его ладони завяла и умерла.
"Час убывания любви нас посетил", - подумал он пораженный. Но
потерянная ДЗЛ теперь не утешит.
Кого хвея не может любить...
Атон уставился на бессильную зеленую веточку. Она осудила его как
недостойного быть любимым, и просить ни о чем было нельзя. Неужели все его
стремления нашли в этом свое завершение?
Облака тускнели в гаснувшем свете: зола на небе.
Охладевшая Кокена не сказала ему, где искать злодея, но Атон
целеустремленно шагал по полям в знакомом направлении. Три километра
ходьбы в сумерках привели его к черному силуэту корабля Хтона.
Этот человек ждал его почти год - не как рука правосудия, но как
посланник бога. Сила Кокены оттолкнула его. Кокена не преувеличивала,
когда говорила - давным-давно, когда ее любовь только зарождалась - о
своей способности побеждать нападавших мужчин. Но ей не дано покорить мощь
Хтона, стоявшую за спиной посланника. Это удел самого Атона.
Он ни в коем случае не собирался вернуться в тюрьму.
Замок не был заперт. Глупец, позабывший о собственной безопасности!
Атон нашел трап и полез наверх.
Его голова поднялась до уровня люка, что напомнило ему прошлое
восхождение и прошлую надежду. Что-то кольнуло его в лицо. Атон замер,
ощупывая глазами потемки.
Это был небольшой нож с тонким лезвием, который кто-то держал с
четкостью хирурга. Чуть поблескивая, глаза сидевшего на корточках человека
внимательно следили за ним, а Атон знал, что сильные контактные линзы
позволяют видеть и в темноте. Ниже - губы, сложенные в беззвучном свисте,
немелодичном отклонении от нормы.
- Привет, Соучастник, - сказал Атон.
- Соучастниками мы еще станем, - ответил человек. - Но не такими,
какими были. Вы меня уже знаете. - Нож не шевелился.
- Да, - сказал Атон, ставя ноги поудобнее. - Миньон Хтона, пришедший
забрать меня обратно. Вовсе не случайность привела вас в дремучие леса
Идиллии, планеты Хтона, чтобы найти меня и провести через открытия, не
оправдавшие моей пригодности вашему хозяину. Отличные слова: никто не
убегает.
- Никто, - согласился человек, которого красноречие Атона ничуть не
впечатлило. Лезвие не отодвинулось.
Атон понимал, что отступать нельзя - ни словесно, ни физически. Если
бы его не обуревали другие вопросы, он бы давным-давно разглядел
Соучастника насквозь. Тот был слишком терпелив, давая ему время на Земле,
на Миньоне, на Хвее; он стушевывался, пока Атон исследовал собственную
природу. Соучастника не интересовали ни гранаты, ни рудники, где их
добывали; всего лишь удобный предлог, чтобы усыпить подозрения. У
Соучастника имелся уже ключ и от рудников, и от всего Хтона.
Атон помедлил, прежде чем сделать очередное заявление, не уверенный,
заставит ли оно убрать нож или воткнуть его. Потом бросился с головой.
- Не случайность. В самом деле, мы очень похожи... доктор Бедокур!
Лезвие исчезло.
- Входите, - сказал доктор.
Атон залез в каюту. Тесное жилое помещение оставалось таким же, каким
он помнил его по нескольким совместным путешествиями запасы воды и пищи
располагались вдоль одной короткой стены, откидывающиеся койки - вдоль
другой. Любительский корабль, предназначенный для полетов на пикники и
развлекательных путешествий. Место, отводимое обычно для груза, было
незанятым. Площадь пола составляла роскошных восемь квадратных метров.
Бедокур взмахнул рукой, и со стен замерцал мягкий зеленый свет: свет
пещер Хтона. Атон как будто этого не заметил. Соучастник, скрывая свою
личность, страдал от обычного освещения, но теперь маска была отброшена.
Какова истинная связь между этим человеком и Хтоном, и почему раньше он
утаивал свою историю?
- Что такое "Микса"? - спросил Атон.
- Слизь. Это было не очевидно?
- Не в то время, - сказал Атон, думая о Хтоне и тамошних ужасах.
"Тяжелый Поход приберег худшее на самый конец. Какого рода человек мог
полюбить его настолько, чтобы задавать академические загадки тем, кто идет
следом?" - Вы знаете, сколько погибло, пытаясь бежать? Как вам удалось это
в одиночку?
Бедокур сидел на корточках, прислонившись к стене, словно находился в
пещерах, по которым он явно скучал. Атон был убежден, что его скальпеле не
на виду, но наготове. Неосторожный человек не переживет опасностей похода.
И нормальный. И не безумный.
- Безумие в наши дни, конечно же, узаконенная выдумка, - сказал
Бедокур, решив прежде всего разделаться с подразумеваемым вопросом. -
Биопсихические методы официально искоренили эту проблему, подобно тому,
как лекарства победили физические болезни, за исключением озноба и
двух-трех других. - Атон оценил ироническую ссылку на страшнейшую из всех
болезней - озноб. - Тем не менее, для общества остается необходимым
заточать в тюрьму определенных... э-э... нонконформистов. Когда я оказался
в Хтоне в качестве заключенного, мой - позвольте назвать это комплексом
побега - мой комплекс побега активизировался. У меня была цель. При таких
обстоятельствах я вынужден был стать нормальным. Вы следите за мной?
- Нет.
Бедокур нахмурился.
- Человек, который приспособился к ненормальной ситуации, но живет в
"нормальном" обществе, имеет тенденцию к невыживанию. Но поместите этого
человека в ситуацию, сообразную его личным склонностям, и его черты станут
необходимыми для выживания, тогда как нормальный человек погибнет. Вот
основания для поговорки; что не безумному человеку из Хтона не убежать.
Хтон не ориентирован на душевное здоровье. Конечно, шансы против
совместного наложения искаженных изображений...
Атон замотал головой. Он не обращал особого внимания на слова,
понимая, что это лишь разговорная прелюдия к грядущему отчаянному
поединку. Ему противостоял здесь такой смертельный враг, с каким он не
встречался за всю свою жизнь - из тех, кого приходилось убивать. От их
сражения зависело будущее Атона, хотя исход был неясен. Поражение означало
возвращение в Хтон и новую нормальность; победа - возвращение к
погубленным надеждам умершей хвеи. Вероятно, он боролся, скорее всего, за
сохранение за собой права запятнать себя самоубийством.
- Бросьте рыбу в воду, и она поплывет, - резко произнес Бедокур. -
Оставьте ту же рыбу на суше...
Атон кивнул, не желая продолжать эту тему.
- Хтон был моей стихией, - беспощадно продолжал Бедокур. - Я проложил
себе путь наружу. Я выплыл. Тамошние чудовища были ничто по сравнению с
чудовищами в моей голове. Но когда я вернулся в мир, я стал тонуть в
воздухе, как тонул и раньше. Мое отклонение быстро указало на мое
положение, и я вновь был арестован. Вторично меня в Хтон не отправили,
поскольку решили, что я выведу всех. Меня нельзя было ни игнорировать; ни
выпускать. Они предпочли приложить небольшое целебное безумие к своему
собственному разуму и объявили, что из Хтона убежать невозможно, а потому
я - сумасшедший, назвавший себя знаменитым доктором Бедокуром. Это,
по-своему, вполне справедливо. Как бы там ни было, меня положили в
"больницу" на "обследование". Очередное заключение вновь активизировало
мой синдром побега, и я опять стал способен действовать. После Тяжелого
Похода их стены и охрана были детской игрой.
Атон с циничным видом наблюдал за ним.
- Если вы знали, что свобода будет стоить вам душевного здоровья,
зачем вы боролись за нее?
Бедокур широко улыбнулся.
- Еще одно романтическое помешательство. Мы полагаем, что проблему
личности можно ликвидировать посредством ее понимания - как будто для
того, чтобы поднять гору, человеку достаточно подумать, что она тяжела.
Нет, понимание - не синонимично решению. Я лечу к свободе, как мотылек к
свече, и ничто столь несущественное, как Разум, не свернет меня в сторону.
Атон подумал о собственном опрометчивом стремлении соединиться с
миньонеткой: ее алые волосы - страсть, черные - смерть. Разум - как он мог
надеяться преодолеть разверстую холодную и мрачную пустоту, потерю
исцеленной песни, разбитой раковины? Мотыльку больно, поскольку его крылья
превратились в пепел, но он еще не понял, что больше не может летать.
Какой смесью метафор сумеет он себя проанализировать? Гусеница, ползущая в
ад?
- Но теперь вы здоровы и свободны. - "Не похоже".
- Ни то, ни другое не естественно, - сказал Бедокур. - Впрочем, да:
теперь у меня больше здоровья и свободы, чем когда-либо, и вот их-то я вам
и предлагаю.
- Свобода и здоровье - в _Х_т_о_н_е_? Экая чушь? - сказал Атон и
приготовился к действиям.
- Неужели вы полагали, - сказал Бедокур на удивление спокойно, - что
можно бросить вызов легким и желудку Хтона и не быть подотчетным мозгу?
- Вашему богу я не подотчетен. Я выиграл свою свободу.
- Еще нет, - сказал Бедокур. - Хтон пожаловал вам отсрочку приговора.
Вы ее не завоевали.
Слова звучали очень знакомо. Как много, сил воображало, что они
управляют его жизнью? Или они всего-навсего воображаемы?
- Как вы заметили, - продолжил Бедокур, - мы очень похожи. По
нормальным стандартам я безумен. Лишь поручение от Хтона сохраняет мое