Эллиот Аронсон. Жгучая ложь

магией.
Обнажив меч, я направился в ту сторону, откуда донесся звук. Цепи
зазвенели снова. Звон удалялся, я спешил следом. Места вокруг были пустынные
и дикие. В сумеречном лунном свете деревья казались замороженными узловатыми
исполинами.
Один из них мигом разморозился, стоило мне к нему приблизиться. Гибкие
ветви обхватили меня, словно щупальца, и я понял, что угодил в объятия
путаны, тенетного дерева, одного из самых опасных хищных растений Ксанфа.
Выхватив меч, я принялся одно за другим отсекать щупальца, и дерево сочло за
благо меня отпустить. Мой клинок не обладал магическими свойствами, но
закален и отточен был на совесть. Ежели варвар сталкивается с какой-либо
проблемой, он, как правило, старается разрешить ее с помощью холодной стали,
и должен заметить, способ этот зачастую оказывается весьма эффективным.
Правда, не могу не признать, что обладай я другим магическим талантом, я,
возможно, смотрел бы на кое-какие вещи несколько иначе; в своем положении я
мог позволить себе некую толику безрассудства.
Отбившись от дерева, я поразмыслил и смекнул, что это звякало, кем или
чем бы оно ни было, по всей видимости, заманивает меня навстречу опасностям.
Я играл по навязанным мне правилам. Мог бы все бросить, но уже был
заинтригован - происходящее начинало напоминать настоящее приключение.
Следовало проявить смекалку и заставить неведомого любителя позвенеть цепями
сыграть в мою игру.
Я вернулся к месту своего привала и, разумеется, вскоре вновь услышал
приближающийся звон. Но по пути назад я нарвал целую охапку полевых
шуршавчиков и ворочушек, запихал все это в скорлупу большого ореха - под
руку весьма кстати подвернулся шоколадный дергунчик - и уложил на то место,
где должен был спать сам. Создавалось полное впечатление, будто человек
хочет уснуть, но беспокойно ворочается и подрагивает, потому что его пугает
звяканье цепи. Сам же я тихонько отполз в сторону, описал широкий круг и
оказался позади источника звука. Мы, варвары, мастера на такие хитрости.
И, само собой, я обдурил своего противника. Удивляясь, почему это я не
бегу ни за ним, ни от него, он двинулся к месту моего предполагаемого
ночлега, перевалил гребень холма - и тут я увидел в лунном свете его силуэт.
Вот тебе на! В первый момент я решил, будто это темная лошадка, но уже
в следующий отказался от подобного предположения. Кобылки-страшилки, конечно
же, пугают людей, но только спящих. И им некогда болтаться по лесу да
звякать цепями - примчалась, доставила дурной сон одному и галопом к
следующему. Да и не кобыла это была, а самый настоящий жеребец, только
обвешанный цепями. Только сейчас я сообразил, что имею дело с
конем-призраком. В наших краях эту породу называют пука.
И тут в моем варварском мозгу зародилась идея. Призрак-то он, может, и
призрак - но конь. И наверняка не совсем бесплотный, иначе не мог бы таскать
тяжеленные железные цепи. А ежели он носит их, то возможно, выдержит и меня.
Только вот как его изловить? Бегает-то он наверняка быстрее, чем я.
Впрочем, последнее соображение явилось еще одним доводом в пользу того,
что надо попробовать поймать животное: ведь путешествие верхом на коне
сулило не только легкость, но и быстроту. Кроме того, меня привлекала
сложность задачи. Я не слышал, чтобы кому-нибудь удалось изловить
коня-призрака. Вот это уже настоящее приключение! Стоит постараться ради
того, чтобы увидеть, какие физиономии будут у моих односельчан, когда я
вернусь в Крайнюю Топь верхом на таком скакуне.
Но сейчас я чувствовал себя слишком усталым для охоты - вопреки
старательно поддерживаемому мифу варвары тоже знают, что такое усталость.
Лучше всего было бы как следует отдохнуть и пуститься в погоню спозаранку. С
другой стороны, конь вряд ли согласится ждать до утра.
Я вздохнул. Ничего не поделаешь, придется заняться ловлей сейчас. В
конце концов, я был молод и силен, так что усталость представляла собой не
более чем неудобство.
Я отсек мечом несколько тонких и гибких, но прочных лиан и изготовил из
них аркан. Воспользоваться луком я не мог, ведь моей целью было не убийство,
а поимка обвешанного цепями скакуна. По правде сказать, я вообще не знал,
можно ли убить коня-призрака, но в любом случае поймать животное живьем куда
труднее, чем пристрелить. Обращаться с арканом я, разумеется, умел - этот
навык варварам прививают с детства. Изготовившись, я начал подкрадываться к
добыче. Конь-призрак оказался чутким и бдительным. Сообразив, что его
провели, он пустился наутек. Сравняться с ним в скорости я, разумеется, не
мог, но следы копыт были прекрасно различимы в свете луны, да и
беспрестанный звон цепей помогал неотступно преследовать добычу.
Вообще-то я не люблю болтаться по ночам, потому как именно в ночи
человека подстерегают самые неожиданные и коварные беды. Но, возможно,
потому что ночные хищники почуяли, насколько я раздражен, и поняли, что
шутки со мной плохи, никто даже не попытался напасть на меня под покровом
тьмы. Я не отставал, но в том не было моей заслуги. Некоторым дуракам на
удивление везет, особенно ежели дурак хочет, чтобы кто-нибудь его повез.
Я продолжал держаться в пределах слышимости звона цепей. Пука явно
недооценил мое упорство и несколько раз позволил себе остановиться и малость
пощипать травки. Я понял, что он нуждается в пище, и с этого момента стал
относится к нему не как к призраку, а как к живому существу. Не стану
утверждать, что с моей стороны это было глубокомысленное умозаключение, - в
ту пору я отнюдь не отличался глубокомыслием. Скорее то было догадкой
близкого к природе человека.
По всей видимости, пука напугал меня звоном цепей по чистой случайности
- просто потому, что я оказался поблизости. Когда я обманул его, а потом еще
и пустился в погоню, он растерялся, потому что не мог понять, каковы мои
намерения. Он не знал, что я задумал его поймать, но в любом случае хотел от
меня отделаться. Через некоторое время он сообразил, что преследователь, то
есть я, ориентируется по звуку цепей, но ничего не мог с этим поделать.
Правда, он стал останавливаться, замирать на месте, рассчитывая таким
образом сбить меня с толку, но стоило ему продолжить движение, как я
устремлялся следом.
Погоня уводила меня все дальше и дальше на юго-запад. Уже забрезжил
рассвет, когда конь-призрак наткнулся на густые заросли, забился туда и
замер. Я не видел и не слышал его. Кусты были столь густы, что я никак не
мог рассчитывать подобраться к нему, не подняв треска и шороха. Требовалось
заставить коня двигаться - он, понимая это, вознамерился стоять неподвижно.
Хорошо, решил я, посмотрим, кто кого переждет. После чего меня сморила
дрема. В чем я действительно нуждался, так это в хорошем сне!
Впрочем, поспать мне так и не удалось - стоило сомкнуть глаза, как
вновь зазвенели цепи. Видимо, пука никогда не имел дела с варварами и принял
меня за одного из тех цивилизованных сонь, которые ежели уж завалятся на
боковую, то разлепят веки не ранее чем часов через шесть. Но я был совсем не
таков. Вознамерившись отправиться на поиски приключений, я не мог не
подготовиться к этому должным образом, в частности не выучиться мгновенно
засыпать при любых обстоятельствах и столь же мгновенно пробуждаться при
малейшей тревоге. Все обитающие в дикой природе спят именно таким образом, а
ведь я по сути был самым настоящим дикарем.
Первый же звон заставил меня вскочить и возобновить погоню.
Теперь пука несся стрелой. Я мчался следом, чувствуя себя куда
увереннее, чем прежде, хотя поспать мне удалось совсем недолго, в конце
концов, я отдыхал ничуть не меньше, чем конь, и, как выяснилось, у меня
имелось некоторое преимущество. Он не мог пастись на всем скаку, и вынужден
был останавливаться, чтобы пощипать травки. Я уступал ему в скорости, зато
имел возможность подкрепляться на бегу, срывая с кустов съедобные ягоды. А
есть ему, по-видимому, было необходимо - тот, кто носит тяжелые цепи, не
может не нуждаться в материальной пище.
Пробегая мимо очередной кучки кустов, я поразился, как обильно они
усеяны сочными ягодами.
Их было вдвое больше, чем на обычных кустах, по той простой причине,
что на каждом стебельке росло по две ягодки. Я походя сорвал одну такую
сладкую парочку и уже вознамерился было отправить в рот, но вдруг
заколебался. Ягодки, покачиваясь, словно нашептывали мне: "Бери нас,
бери-бери, бери-бери, бери-бери..." Я никогда не встречал таких кустов, но с
детства прислушивался к рассказам тех, кто побывал в странствиях, и
услышанное, пусть бессознательно, откладывалось в памяти. Что-то я об
этом... Вздрогнув, я отбросил ягоды прочь. Ну конечно же - бери-бери! Так
называлась болезнь, которую вызывали эти прелестные ягодки. Отведавший их
начинал испытывать слабость, головокружение, а потом его разбивал паралич.
Действие их было медленным, а потому особенно коварным. Когда человек
начинал ощущать его, становилось уже слишком поздно. Конечно, со временем
мой магический талант исцелил бы меня от этой хвори, но с мечтой о коне
пришлось бы расстаться.
Однако, подумал я, возможно, и эти ядо-ягодки на что-нибудь да
сгодятся. Пробегая мимо следующей купы кустов, я сорвал несколько пригоршней
и сунул в свою котомку. Вокруг кустов не вились пчелы, что наводило на мысль
о способности бери-бери отпугивать насекомых.
Пука промчался мимо кустов не задерживаясь; видимо, он знал, что эти
ягоды есть нельзя. Уж не специально ли он заманивал меня в эти заросли?
Принято считать, что животные не отличаются особой сообразительностью, но
точно так же говорят и о варварах-меченосцах. Многие распространенные
предубеждения не вполне соответствуют действительности.
Следы копыт вывели меня к отчетливо видимой линии - а за этой линией
ничего не было. Ни стены, ни обрыва, ни... в общем ничего! Я уже говорил:
непонятное заставляет меня нервничать. Как, например, вопросы, связанные с
семьей и браком. Так вот, сейчас я решительно ничего не понимал. Значило ли
это, что я столкнулся с неким неведомым волшебством? Мне доводилось слышать
о магическом зеркале, сквозь которое можно пройти и оказаться в неведомом
мире По Ту Сторону, и, уж конечно, я остерегался заглядывать в глазок
гипнотыквы. Но здесь явно имело место нечто неведомое.
Так или иначе, если пука пересек эту линию и пропал из виду, мне
придется или последовать за ним, или отказаться от погони. Хм... до чего же
смышлен этот коняга! Сначала бери-бери, а теперь еще и новая хитрость.
Однако, прежде чем соваться неведомо куда, я решил провести проверку.
Осторожность еще никогда никому не вредила. Один из распространенных мифов о
варварах гласит, будто они очертя голову прут напролом, не обращая внимания
на опасность. На самом деле переть напролом в лесу способен разве что
цивилизованный человек - ни один варвар не полезет прямиком в объятия
древо-путаны. Правда, этой ночью я все-таки попался, но... на то были особые
причины, и я держал меч наготове.
Итак, я вернулся назад по следам копыт, которые казались мне слишком уж
отчетливыми, и за кустами увидел отходящую от них другую цепочку. Она шла по
твердому грунту, и менее наметанный глаз, наверное, не увидел бы никаких
отпечатков, но мне, как опытному следопыту, все стало ясно. Пука подошел к
самой линии, после чего осторожно вернулся назад по собственным следам;
конь-призрак хотел заставить меня пересечь черту.
Вот уж нет, решил я и лишь по прошествии времени понял, сколь мудрым
было это решение. Тогда я и понятия не имел, что за этой линией начинается
Пустота - великое Ничто, откуда никто не возвращается. Воистину пука
подготовил для меня незаурядную ловушку. Что лишний раз свидетельствовало о
его незаурядном уме. А это, в свою очередь, подхлестывало мое желание
заполучить его в качестве своего скакуна. Я пошел по следу и вскоре вновь
спугнул коня, который, как выяснилось, стоял в ближайшей рощице, наблюдая за
моими действиями. Ну и хитрюга!
Теперь я преследовал его с удвоенным рвением и почти не ощущал
усталости. Стоило ему остановиться, останавливался и я - иногда мне даже
удавалось вздремнуть минутку-другую. Едва доносился звон цепей, я вновь
пускался в погоню. Конь-призрак начинал нервничать, к тому же он был
голоден. За все это время ему не представилось возможности вдоволь
попастись.
На сей раз он бежал на юго-восток, что в конечном счете привело нас на
открытую равнину. Такие места не очень хороши для прогулок, потому как там
трудно укрыться от хищных птиц. Одна из таких пташек кружила как раз над
нами. Судя по огромным размерам, это была самая крупная и опасная птица
Ксанфа, которую одни называют pyx, а другие рок, говоря, что от нее так же
трудно укрыться, как от судьбы. За себя я мог особо не беспокоиться, ибо
представлял собой слишком мелкую добычу. Иное дело пука. Похоже, эта пташка
задумала перехватить мою добычу.
И тут птица рух буквально рухнула, вниз. Отстегнув лук, я метнулся
вперед и поднялся на холм в тот самый момент, когда рух, уже закогтив пуку,
начала вновь набирать высоту. Все движения хищников рассчитаны очень точно,
но рух не учла веса цепей, и это замедлило подъем. Прежде чем птица успела
взмыть в поднебесье, я выпустил стрелу прямо в оперенный огузок. Конечно,
для существа таких размеров моя стрела представляла собой не более чем
колючку, но каждый знает, как неприятно бывает, когда занозишь
чувствительное место. Издав негодующий клекот, рух выпустила пуку, который
упал на землю и бешеным галопом помчался к ближайшей рощице, где мог
укрыться от хищника.
Зато мне укрыться было негде, и ярость гигантской птицы обратилась на
меня. Доводилось ли тебе видеть разъяренную птицу рух? Желаю, чтобы никогда
и не довелось. Когда эта пташка подлетела ко мне, ее крылья заслонили
солнце. Я обнажил меч - понимал, что слишком мал и слаб для битвы с таким
гигантом, но сдаваться без боя не собирался. Птица попыталась схватить меня
слету, но лапы ее были столь велики, что я проскочил между когтей. Поняв,
что этак ей меня не закогтить, рух взмыла вверх и, выставив когти, рухнула
на землю. Вонзив когти в почву, она вырвала здоровенный кусок дерна и вместе
со мной и небольшим деревцом подняла его в воздух.
Откашливаясь - ведь поднялась целая туча песка и пыли, - я яростно
размахивал мечом. Мне удалось нанести удар по основанию толстенного - с мое
бедро - когтя и отсечь его напрочь. Из раны потоком хлынула кровь, размягчая
удерживаемый лапами дерн. В конце концов земля рассыпалась комьями, а
вырванное с корнем деревце и я полетели вниз.
Шмякнулся я основательно, к тому же сверху меня присыпал холмик
окровавленной земли. Все бы ничего, но в этой земле оказалось немало камней,
которые переломали мне кости. Уж не знаю, как другим странствующим героям
удавалось изо всех переделок выходить целыми и невредимыми, но я никакого
заклинания на сей счет не знал и сделал единственное, что мог сделать в
сложившихся обстоятельствах: потерял сознание.
Очухался я приблизительно через час, когда сломанные кости зажили. Мне,
кажется, уже случалось упомянуть о моем таланте? Да-да, он заключается в
способности к самоисцелению. Маленькая ранка затягивалась на моем теле
мгновенно, на заживление серьезной требовались считанные минуты. Я мог
отрастить заново отрезанный палец и даже отрубленную ногу, только на это
ушло бы около часа. Стрела, насквозь пробившая сердце, уложила бы меня на
день - или чуть подольше, если бы никто не догадался ее вытащить. Таким
образом через час мои раздробленные кости были как новенькие, если не лучше.
Птица тем временем улетела. По всей видимости, сочла меня мертвым и
потеряла ко мне всякий интерес. Подобные ошибки совершались и прежде другими
чудовищами. Никто из них не предполагал, что имеет дело с практически
неистребимым противником. Должен признаться, что сознание собственной
неуязвимости способствовало появлению у меня тяги ко всякого рода
похождениям.
Мой магический талант как нельзя лучше подходил для героя.
Придя в себя, я немедленно возобновил преследование, что оказалось не
так уж трудно. Как и птица, пука счел меня погибшим, а потому не убежал и
просто-напросто щипал травку неподалеку. И то сказать, за время нашей гонки
он основательно проголодался.
Издав дикий вопль, я устремился к нему. Он отреагировал так, как любое
нормальное существо реагирует на появление восставшего из могилы мертвеца:
содрогнулся и в ужасе пустился наутек. Многие считают, что привидения не
боятся других привидений, но это не так. Даже полноценные призраки пугаются
того, чего не понимают, а этот конь был призраком лишь отчасти. Он занимал
промежуточное положение между призрачными и материальными существами,
подобно зомби, которые представляют собой нечто среднее между живыми и
мертвыми. Впоследствии я выяснил, что именно цепи приковывают призрачных
лошадей к материальному миру. Сбрось пука эти вериги, он мигом утратил бы
вещественность и обратился духом. Но пока он их носил, ему приходилось
делать то же, что делает настоящее животное: есть, пить... и все такое.
Если подумать, Ксанф полон существ и явлений, представляющих собой
нечто неопределенное: ни дух, ни тело, ни зверь, ни птица, ни рыба ни мясо.
Гонка возобновилась. Пука продолжал скакать на юго-восток, и в результате мы
с ним оказались в местах, где гнездились грифоны. Приметив следы когтей на
коре деревьев и грифоний помет на земле, я насторожился, зная, насколько
опасны эти хищники. Совладать с одним грифоном я, конечно, мог, но порой они
охотятся целыми выводками, а это грозит неприятностями. Птица рух не стала
выковыривать меня из грязи, поскольку я представлялся ей ничтожной добычей.
Но для трапезы грифонов я подходил в самый раз. К тому же мне трудно было
понять, как станет действовать мой талант, если целая стая разорвет меня на
части и каждый грифон съест по куску. Возможно, мне удалось бы
восстановиться, окажись большая часть моего тела в одном желудке, но
проверять эту догадку как-то не хотелось. К тому же исцеление исцелением, но
боль от ран я испытывал точно так же, как и все нормальные люди, и это
ощущение не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Принято считать, будто
варвары смеются над болью, но я никогда не мог понять, что в ней смешного.
Пука, голодный и усталый, оказался менее осторожным. Не разбирая
дороги, он мчался прямо к раскидистому дереву, на ветвях которого
красовалось раскидистое гнездо. А в нем сидела грифониха. Возможно, она
высиживала яйца, но я не уверен. Никто толком не знает, как размножаются
грифоны, они ведь никого не подпускают к своим гнездам. Вот и сейчас,
заслышав топот копыт, грифониха усмотрела в появлении пуки посягательство на
свой священный покой и негодующе заклекотала. Самец сидел малость повыше,
сложив крылья и вцепившись когтями в толстую ветку. Услышав крик, он
немедленно спрыгнул вниз - прямо-таки рухнул, как рух, - но, не долетев до
земли, распростер крылья и заскользил по воздуху. Выглядел он рассерженным,
и его можно было понять. Представляю себе, как чувствовал себя я, будучи
разбуженным истошным криком недовольной появлением незваных гостей жены.
Возможно, это была одна из причин, по которым я так опасался брака, - он
представлялся мне чем-то вроде Пустоты, из-за грани которой уже нет
возврата.
Грифону потребовался лишь миг, чтобы сообразить, кто виновник всего
этого переполоха. Развернувшись в воздухе, он устремился за конем-призраком,
у которого хватило ума припустить наутек изо всей мочи. Я помчался следом.
Несмотря на свои цепи, пука скакал очень быстро, и на твердой почве,
возможно, сумел бы уйти от преследования, но эта местность была болотистой,
и копыта вязли во влажном мху. К тому же густо растущие деревья затрудняли
бег коня, тогда как привычный к охоте в лесу грифон лавировал между ними с
легкостью. Хищник постепенно настигал добычу.
Когда грифон налетел на пуку, я находился слишком далеко и ничего не
мог поделать. Да и находись я на расстоянии, позволяющим воспользоваться
луком, стрелять все равно бы не стал. Ведь убив грифона, я оставил бы его
самку, сидевшую на яйцах... или чем-то там еще, без добытчика. Она не смогла
бы прокормить детенышей одна, а мне вовсе не хотелось, чтобы живое существо
погибало понапрасну. Одно дело сойтись с грифоном в схватке и совсем другое
- обречь на голодную смерть детенышей. Я понимаю, что это звучит глупо, но
люди, Постоянно обитающие в диких краях, как правило, проникаются уважением
ко всем населяющим эти края существам. Грифон не искал схватки - пука
потревожил его гнездо из-за того, что я преследовал пуку. Таким образом, я
являлся истинным виновником происходящего и полагал, что не имею никакого
права нападать на грифона. С другой стороны, пука тоже влип в эту историю
исключительно из-за меня, и отказ помочь ему был бы с моей стороны не самым
благородным поступком.
Покуда я терзался сомнениями, грифон уселся пуке на спину и с размаху
долбанул его клювом. Удар пришелся по одному из звеньев цепи. Ошалевший от
неожиданной боли грифон затряс головой и попытался взлететь, но не смог,
поскольку один из его когтей застрял в другой цепи.
Некоторое время пука старался сбросить грифона, который и рад бы
улететь, да никак. Затем конь проскакал под низкой веткой, которая сшибла
хищника с его спины. Тот грянулся оземь и оправился далеко не сразу. Затем
он неуклюже взлетел и, вихляя в воздухе, направился к гнезду. По его шкуре
струился пот - мало кому доводилось видеть потеющего грифона. Он и думать
забыл о пуке - в отличие от меня. Я вновь устремился за конем-призраком.
Местность становилась все более заболоченной, и в конце концов нас
занесло в настоящую топь. Сапоги мои хлюпали по воде. Отставать я не
собирался, но и углубляться в трясину мне вовсе не хотелось. Как, впрочем, и
коню. Через некоторое время он круто повернул на юг, видимо, рассчитывая
выбраться на более высокое и сухое место. На южном горизонте маячили горы,
но до них было далеко, и подъема почвы в той стороне не наблюдалось. Тогда
пука свернул на запад. Он скакал во весь опор, я несся за ним - мы
направлялись к какой-то яркой стене. По всей видимости, конь-призрак знал
эти края ничуть не лучше, чем я, и выбирал направление наугад.
По мере нашего приближения стена становилась все ярче, а местность
вокруг все хуже. Это была настоящая трясина: зыбкую почву покрывала вода, а
над этой водой - вдобавок ко всем радостям - замелькали движущиеся с
огромной скоростью разноцветные треугольные плавники. Когда зеленый плавник
приблизился, из воды высунулась здоровенная рыбина со страшной, полной
острых зубов пастью. Эта пасть явно нацелилась на меня - я взмахнул мечом и
рассек рыбе нос. Она плюхнулась обратно в болотную жижу и обиженно завопила:
- Чего размахался, остолоп? Сразу видно - деревенщина. Я всего-то и
хотела, что получить залог, А тебе дала бы ссуду.
Кто-кто, а говорящие рыбы никогда не внушали мне доверия.
- Какой еще залог?
- Ну, руку там... или ногу. Пустяковый залог.
- Не интересуюсь. Оставь меня в покое, или...
- Я готова ссудить тебе покой, хоть вечный. Только оставь залог. Я ведь
акула капитализма, ростовщик.
- Будь ты ростом в щит или хоть в целое копье, никакого залога тебе не
видать. Убирайся, не то отсеку тебе плавник.
По всей видимости, акулу такая перспектива не устраивала, поскольку она
поспешно уплыла прочь. В ту пору, будучи невежественным варваром, я понятия
не имел какие акулы эти ростовщики, но теперь знаю, что, дай им в залог хоть
мизинец, и они заглотят тебя со всеми потрохами.
Тем временем пука попал в затруднительное положение. Он увязал в
болоте, а вокруг уже кружили - приближаясь с каждым кругом! - целых три
плавника. Конь по-прежнему рвался на запад, но, увы, он сам загнал себя в
ловушку. Теперь я видел, что сверкающая стена представляла собой не что
иное, как сплошное пламя. Ничего хорошего это не сулило.
Размахивая мечом, я бросился на выручку коню.
- Эй, - закричал я рыбам, - убирайтесь, пока я не искрошил вас в
капусту!
Сомневаюсь, чтобы акулы знали, что такое капуста, - уж их-то детенышей
наверняка в ней не находят, - однако желания узнать отнюдь не проявили. Они
испугались, но и пуку мое появление напугало не меньше. Рванув с места, он
устремился прямо к огненной стене.
- Стой! - закричал я ему вслед. - Да стой же ты! Я пытаюсь тебе помочь.
Увы, он рвался вперед, видимо, страшась моего меча больше, чем пламени
или акульих зубов. Однако вскоре ему пришлось остановиться, так; силен был
исходящий от стены жар. И разумеется, к нему тут же вновь устремились акулы.
Когда самая алчная приблизилась почти вплотную, конь с трудом выдернул
из трясины переднее копыто и лягнул ее в морду. Удар был хорош, но три
оставшиеся ноги увязли еще глубже. Теперь бедняга не мог сдвинутся с места.
Я поспешил к нему, хотя и сам плохо представлял, как смогу его выручить.
Нахальная синяя акула подплыла сбоку и попыталась ухватить пуку, но
того, как и в случае с грифоном, выручили цепи. Зубы лязгнули о металл с
такой силой, что высекли искры. Рыбине наверняка было больно, и она
отпрянула назад, однако не удалилась.
К тому времени подоспел я. Пука и рад бы был удрать, но теперь его