Эллиот Джеймс. Холодное, холодное сердце

   С тех пор как месяц назад он приступил к серии убийств, желания, загнанные прежде в подсознание, обрели силу, справиться с которой он уже не мог. Эти желания значительно изменились с того далекого времени, когда все это началось как игра, без осознанного намерения убивать, и только впоследствии он начал выслеживать свои жертвы, выискивать тех, кто его возбуждал. Случалось, что он месяцами, а то и годами не испытывал этих желаний. Но после трехлетнего перерыва, когда его проверяли как перебежчика и он адаптировался к новой жизни, желания стали возвращаться гораздо чаше, чуть не еженедельно. И они стали гораздо отчетливее и сильнее, приобретали все большую интенсивность с каждым новым убийством. Теперь он научился распознавать их с самого начала, ощущал, как они завладевают им. Его начинал манить сумеречный мир. Все цвета приобретали особую яркость. Время замедляло свой бег. Кожа обретала необычную чувствительность. В его ум начинали вторгаться странные, сексуально заряженные, насыщенные жаждой убийства фантазии. Эти фантазии, обретая черты реальности, властно требовали осуществления. Так начинался новый цикл безудержного стремления к убийствам, а периоды облегчения и удовлетворения между убийствами становились все короче.
   Эти циклы теперь никогда не сменялись бездействием после смерти жертвы. У него были видеопленки и сувениры: женские трусики, бюстгальтеры и другие вещи, снятые с его жертв; он даже хранил небольшой медальон, снятый им с самой первой жертвы, тридцать лет назад, в его родном поселке. Эти видеопленки и сувениры позволяли ему вновь и вновь переживать испытываемое при убийствах возбуждение, когда бы он ни пожелал. Воспоминания помогли ему выдержать трехлетний период бездействия, но они не могли заменить самих убийств, а только обостряли его инстинкт, побуждая все к новым и новым убийствам.
   Он спокойно смотрел на океан, мысленно воспроизводя сцену жестокой расправы над Тамми. Он терпеливо раздевал и ласкал ее, а потом вдруг ударил головой о дверь машины. С такой силой, что она сразу же потеряла сознание. Он помнил все, до мельчайших подробностей. И сейчас он слышал, как она умоляла, плакала и кричала, когда он оттащил ее от машины, слышал ее последний, исполненный боли крик. И тут его мысли вернулись к только что увиденной им бегунье, он как будто воочию увидел ее перед собой. Пройдя несколько сот ярдов, она повернулась и пошла по направлению к нему. Звали ее Кэрол Джордан, и, закончив свою обычную утреннюю пробежку, она отправилась обратно мимо фонтана, всего в десяти ярдах от Малика.
   В это время года кругом было пустынно: магазины и киоски вдоль набережной закрыты и даже заколочены 182
   после окончания работы парка с аттракционами, который открывали лишь по уик-эндам. Берег был пуст, и Малик никого не видел ни в каком направлении. Прямо под скамьей, где он сидел, виднелся узкий проход между двумя киосками. В этот проход выходила задняя дверь одного из заколоченных киосков.
   Идеальное место, подумал он. Нет! — тихо запротестовал внутренний голос. Не здесь! Не сейчас! Малик заскрежетал зубами, в безмолвной ярости сильно тряхнул головой, и внутренний голос замолк.
   Его внимание вновь обратилось к бегунье, которая, положив руки на талию, пила воду из фонтанчика. И желание все более нарастало в нем. Он делал вид, будто смотрит на море, но краем глаза наблюдал за каждым ее движением; он был весь в напряжении, точно гепард, выслеживающий в высокой траве антилопу.
   У Кэрол Джордан не было разрешения на короткоствольный револьвер 38-го калибра, который она всегда носила в сумочке на поясе, когда бегала одна или ходила по вечерам в опасные районы. Как и все ньюйоркцы, которые повседневно сталкиваются с угрозой бессмысленного грубого насилия, она придерживалась правила: «Лучше, чтобы тебя судили двенадцать присяжных, чем изнасиловали шестеро бандитов».
   Но, склоняясь над фонтанчиком, она не ощущала никакой угрозы. И у нее не было никаких оснований опасаться мужчины, сидящего на некотором расстоянии от нее. Приближаясь, она скользнула по нему беглым взглядом и решила, что он не опасен — слишком уж выхолен, хорошо одет и по-своему красив.
   Когда она прошла перед скамьей, Малик набросился на нее со стремительностью, обычно не свойственной людям его сложения и возраста. Он схватил ее, прежде чем она поняла, что случилось. Одной рукой крепко обхватил ее, прижав руки к бокам. Другой — зажал ей рот, чтобы она не могла позвать на помощь. Он приподнял ее над землей, держа точно большой сверток и предотвращая попытки лягнуть его.
   Затем он оттащил ее в проход, к боковой двери киоска и изо всех сил ударил ногой в непрочную фанеру. Один раз, второй. Фанера расщепилась около замка, и дверь с громким стуком открылась. Малик ринулся внутрь, таща с собой молодую женщину, и тут же плечом закрыл дверь. Вся эта операция заняла не более шести секунд. Никто ничего не видел и не слышал.
   Внутри киоск был тускло освещен лучами света, пробивавшимися через щели в досках, которыми забили боковые окна и окно, выходящее на набережную. Кэрол Джордан беспомощно барахталась в сильных руках, которые держали ее в воздухе. Чувствуя его теплое дыхание на своей шее, она подумала, что он лижет ее щеку. Она изо всех сил боролась с быстро овладевавшим ею парализующим страхом.
   Кисти ее рук были свободны. Она открыла застежку на сумочке и схватила рукоятку револьвера, положив палец на спусковой крючок.
   В этот же момент Джордан сильно ударила Малика ногой по голени, и он грубо отбросил ее лицом к стене. На какой-то миг ее оглушил удар, но она нашла в себе силы и хладнокровие, чтобы быстро повернуться к нападающему. И Малик оказался перед тупым дулом револьвера.
   — Убирайся от меня, — закричала она, пробираясь бочком к двери. — Убирайся.
   Малик шагнул к ней; на его лице застыла болезненная, невеселая улыбка.
   — Еще один шаг, и да поможет мне Господь, я застрелю тебя, — закричала она с широко открытыми от ужаса глазами.
   Малик решил, что стоит уже достаточно близко.
   Повернувшись к нему лицом, девушка нащупывала за спиной ручку двери. Дуло револьвера покачивалось всего в двух футах от головы Малика. Но она уже совершила роковую ошибку, свойственную людям, впервые попавшим в подобную ситуацию: она не выстрелила в тот момент, когда обладала преимуществом.
   И тогда Малик сделал свой отработанный ход. Он быстро посмотрел направо, словно что-то увидел в темном углу. Глаза Кэрол Джордан инстинктивно обратились в ту же сторону; этой доли секунды оказалось достаточно, чтобы Малик молниеносным движением вырвал у нее револьвер.
   Мобилизовав всю свою волю, она бросилась на него. Но он поймал ее своей сильной рукой за горло и не подпустил к себе. Ее ногти мелькали в нескольких дюймах от его лица. Он забросил револьвер в дальний угол и, опустив правое плечо, нанес ей мощный удар в грудь. Из ее горла вырвался воздух и странный гортанный звук. Он отпустил ее горло, и она упала на колени, ловя воздух ртом.
   — Никогда, никогда не предупреждай никого о своих намерениях, — спокойно произнес Малик. — Револьвер наставляют на кого-нибудь лишь с одной целью. Чтобы стрелять. Немедленно. Прежде чем он сможет отреагировать.
   Жадно, вдыхая воздух, Кэрол Джордан начала дрожать. Быстро теряя самообладание, она прислонилась к стене, медленно поднялась на ноги, зарыдала и стала умолять его о пощаде.
   — Пожалуйста. У меня есть с собой немного денег, — в отчаянии сказала она, доставая две бумажки по двадцать долларов, которые держала про запас в сумочке. Протягивая их, она не могла унять дрожь в руках. — Возьмите деньги. Только отпустите меня. Я обещаю, что никому ничего не скажу. Обещаю. Только отпустите меня. Ну пожалуйста.
   Малик стоял молча, на его лице отражалось спокойное размышление.
   — Разденься, — наконец сказал он ровным, невыразительным голосом, почти шепотом.
   — Нет. Пожалуйста.
   Резкий удар по лицу отбросил ее к стене. Из уголка ее рта потекла струйка крови.
   — Я приказываю только один раз, — сказал Малик все так же негромко и монотонно. — Если приказ не выполняется немедленно, без каких-либо вопросов, тут же следует наказание.
   Кэрол Джордан заглянула в глаза своего палача и увидела в них лишь мрачную жестокость. Казалось, он был в каком-то трансе, мышцы его лица расслабились, уголки рта были оттянуты книзу. Она еще никогда не испытывала такого страха и, раздеваясь, расстегивая пряжку ремня, сильно дрожала.
   — Кроссовки и носки тоже сними, — приказал Малик. — Быстро.
   Она поспешно повиновалась и сбросила кроссовки, даже не развязывая шнурков. Сняла через голову блузку и бюстгальтер, затем, через бедра, спустила шорты, трусики и скинула их с ног. Она стояла перед ним обнаженная, держа одну руку на груди, а другой прикрывая промежность.
   — Руки по бокам.
   Кэрол Джордан выполнила и этот приказ, впервые в своей молодой жизни чувствуя себя совершенно беспомощной. Ее глаза были наполнены слезами, она ощущала слабость и головокружение. Она нетвердо держалась на ногах, покачивалась. Внезапно ее глаза закатились, и она в беспамятстве рухнула на пол.
   Малик опустился рядом с ней на колено и стал ласкать ее тело. Затем грубо ущипнул соски. Убедившись, что она и в самом деле потеряла сознание, он стал раздеваться. Аккуратно сложил одежду на прилавке киоска, предварительно протерев его кухонным полотенцем, после чего засунул его в рот своей жертве. На полке под прилавком он нашел передник и моток бечевки и связал ее так, чтобы она лежала с раскинутыми ногами и руками. Концы бечевки привязал к ножкам печи для приготовления пиццы и к стойкам, поддерживающим прилавок.
   Он стоял обнаженный, глядя на нее и не зная, что делать дальше. Как и в случае с Тамми, здесь не было обычной процедуры отслеживания и подготовки к похищению, поэтому он не успел выработать план действий.
   Придется импровизировать, поскольку нет возможности применить заранее заготовленные инструменты. Ну ничего, фантазия подскажет ему, что делать. Она всегда подсказывала и открывала безграничные возможности.
   Он сел верхом на ее обнаженное тело. Закинув назад голову и закрыв глаза, он представил себе последующий ритуал. Он принялся ласкать себя, усердно работая рукой. С наступлением преждевременной эрекции его чувственные стоны сменились раздраженным ворчанием. Девушка тихо застонала и, открыв глаза, посмотрела на него. Тут им овладела бешеная ярость. Он стал свирепо пинать ее ногами, колотить кулаками, следя, однако, чтобы она не потеряла сознания. Пока еще он не хотел этого.
   Кэрол Джордан лежала перед ним совершенно беспомощная, ощущая сильную боль от ударов, но все еще ясно сознавая, что с ней происходит. Малик встал и подошел к прилавку. Когда он повернулся к ней, ее глаза округлились от ужаса, она издала долгий приглушенный вопль. Ухмыльнувшись, он опустился перед ней на колени, и в руке у него сверкнул нож.
   — Ну что, ты готова, сучка?
   Крики Кэрол Джордан не были слышны снаружи. Она сделала последнюю отчаянную попытку вырваться; ее тело извивалось и корчилось, когда Малик провел ножом по ее животу, вспарывая верхний слой кожи.
   — Еще не готова? — спросил Малик певучим детским голосом. — Ну, готова или нет, я иду.

* * *

   Шабаз Джонсон, пошатываясь, брел по причалу; он остерегался не только полицейских, но каждого, кто мог бы отнять у него только что раздобытые сокровища. У него было испитое лицо, покрытая расчесами кожа; воспаленные глаза в красных прожилках, белки с желтым отливом. Одежда грязная и драная, походка неустойчивая и неровная. Все это создавало бы комичное впечатление, если бы не было очевидно, что Шабаз серьезно озабочен. А озабочен он был тем, где ему спрятать раздобытый им «крэк». На этот раз ему крупно повезло, и он искал место, где мог бы спрятаться и закурить свою трубку. Где никто бы ему не помешал. А ему так хотелось затянуться. Ужасно хотелось.
   Он медленно прошел перед киосками, пока не наткнулся на узкий проход. Кажется, нашел подходящее место, обрадовался он. Одна из боковых дверей была открыта, и он направился прямо к ней. Проскользнул внутрь и присел на корточки в темном углу, готовясь хотя бы временно облегчить свои страдания.
   Порывшись в кармане, вытащил маленькую стеклянную пробирку с «крэком» и вдруг принюхался. Какой-то сильный запах щекотал ноздри. Запах знакомый. Но что это? Под ногами он ощутил что-то жидкое, липкое. Обмакнув в жижу палец, поднес его к носу, снова принюхался. И тогда, наконец, узнал запах.
   Шабаз Джонсон вскочил на ноги, попятился в сторону прилавка и почувствовал, что запах стал еще сильнее. Он задел обо что-то ногами и всмотрелся в тускло освещенное пространство под прилавком. Разглядев то, что лежало у него под ногами, он буквально вывалился из двери в узкий проход и выбежал на причал, едва не опрокинув пожилую пару, которая вышла на утреннюю прогулку.
   Испуганная видом Шабаза, его нечленораздельными криками и дикими жестами, пожилая пара заковыляла прочь. Мелкими испуганными шажками они быстро вышли с причала на близлежащую улицу. Из-за угла, как раз перед ними, вывернул полицейский автомобиль, и они отчаянно замахали руками.

Глава 27

   Было семь пятнадцать, когда Джули Хаузер свернула с Оушн-Паркуэй в Бруклине направо, на Сёрф-авеню. На первом же перекрестке она сбавила ход, вглядываясь в название улицы.
   — Мы проехали Брайтон-Бич-авеню, она осталась на один квартал сзади, слева, — сказал Калли.
   — Я знаю. Я хотела бы сперва остановиться.
   С тех пор как они приехали в город, Калли заметил в ней какую-то трудноуловимую перемену. В ней появилось что-то новое, чего он прежде не замечал. Об этом говорил весь ее вид, но более всего — глаза, которые все время внимательно ко всему присматривались. Она смотрела на людей, проезжающих в автомобилях, стоящих на углу или собирающихся на спортивных площадках и в скверах, мимо которых они ехали. Потом он понял, в чем дело. Она наблюдала за всем, как это делал бы полицейский. Все под подозрением, пока богатый оперативный опыт не подскажет, исходит или нет от них какая-нибудь угроза, преступники они или их жертвы.
   Они миновали стоявшие справа Брайтуотер Тауэрс, а за ними Трамп-Виллидж, и все это время глаза Хаузер продолжали рыскать по улице.
   — Это где-то здесь, — сказала она. — Я думаю, на Западной восьмой улице. За Аквариумом.
   — Где — здесь? — спросил Калли.
   Хаузер сбавила скорость и прочитала указатель.
   — Мы приехали.
   Она свернула на Западную восьмую улицу и проехала полквартала, ища места для парковки перед Шестидесятым полицейским участком.
   Калли увидел ряд стоящих под углом, передними колесами на тротуаре, сине-белых полицейских машин и вывеску над входом.
   — Полицейский участок?
   — Да, Шестидесятый.
   — Какого черта нам делать в полицейском участке?
   — У меня есть тут старый друг, Тони Гримальди. Я хотела бы с ним поздороваться. Поговорить кое о чем.
   Она заглушила двигатель и хотела выйти, но Калли поймал ее за руку.
   — Мы же договорились, что будем работать одни. Никаких полицейских.
   — Мы можем показать ему фотографию Малика; лишний глаз не помешает.
   — Ни в коем случае.
   — О'кей. Я только спрошу его о том парне, которого ты разыскиваешь. О Силкине. Возможно, он знает, где тот ошивается.
   — Я знаю Силкина, — сказал Калли. — И мне не нужна никакая помощь. И мне известно, откуда начать поиски.
   — Хорошо. Но я все же не могу проехать мимо, не предупредив Тони, что я здесь, — сказала Хаузер. — Я скажу ему, что работаю над новым материалом, а это правда.
   Калли неохотно вышел из машины и поднялся вслед за ней на крыльцо перед участком.
   — Привет, Лей, — окликнула Хаузер дежурного офицера, что на местном сленге соответствовало его званию лейтенанта. — Тони Гримальди здесь?
   — Кто спрашивает?
   — Его старая напарница.
   — Обратитесь в группу детективов. Вверх по лестнице и налево, — сказал лейтенант, всматриваясь в лицо Хаузер. — Мы знакомы?
   — Нет. Но хотели бы познакомиться?
   Лейтенант рассмеялся и вновь углубился в лежавшие перед ним бумаги.
   Хаузер стала подниматься вверх по лестнице. Калли следовал за ней, заинтригованный открывшимися в ней новыми чертами. Теперь у нее был чисто нью-йоркский выговор. Свободное фамильярное обращение с дежурным офицером казалось естественным и непринужденным. Она вновь была уличным полицейским, вернувшимся в свою родную стихию; спокойная, уверенная в себе, энергичная. Почему же она все-таки ушла, с недоумением подумал он.
   Они вошли в комнату, где помещалась группа детективов, и глаза Хаузер пробежали по столам, стоящим вдоль правой стены. Трое детективов сидели, ссутулившись, над старыми, видавшими виды пишущими машинками, двое других разговаривали по телефону. Тот, что сидел за столом поближе, поднял глаза. — Где Тони Гримальди?
   Детектив ткнул пальцем на дверь в стене и продолжал печатать. Маленькая комната, похоже, служила для отдыха: здесь было несколько шатких столиков с кофейными чашками и журналами и стульев, на консоли стоял телевизор, а вдоль одной из стен — холодильник, кофеварка и автомат с закусками.
   Хаузер остановилась в дверях и, улыбаясь, смотрела на Тони Гримальди. Он сидел за одним из столов, перед кружкой кофе, с пирожком в руке; другой рукой он стряхивал крошки с досье, которое читал. Он был без пиджака, в рубашке, с закатанными рукавами; с левой стороны, под мышкой, виднелась кобура с тупоносым револьвером, которым пользуются детективы. Он был коренаст и мускулист, с оливковым цветом лица, с коротко остриженными волосами впереди и по бокам, но длинными, до самого воротника, сзади. В его правом ухе сверкала серьга с крошечным брильянтиком. Словом, типичный, хорошо знающий свое дело нью-йоркский детектив.
   — Все так же готов набить брюхо при любой возможности? У тебя уже горб спереди вырос! — сказала Хаузер с широкой улыбкой.
   Гримальди поднял глаза, узнал ее, и его смуглое красивое лицо озарилось радостным светом.
   — Джули! — воскликнул он, вскочил, обнял ее, затем отстранил на расстояние вытянутой руки. — Кого я вижу, да это же старушка О'Крюгер! Просто не верю своим глазам.
   — А ты поверь, — сказала Хаузер, целуя его в щеку. На ней были потертые джинсы, черная, видавшая виды шелковая блузка и мешковатая серая твидовая куртка. Этот ее наряд дополняли поношенные кроссовки «Найк». Гримальди отступил назад и устремил на нее иронический взгляд.
   — Отлично выглядишь. Не иначе как разграбила дом Мэри Поппинс.
   Сразу же было заметно, что их соединяет искренняя, сердечная дружба, чувствовалось взаимное уважение и любовь. Калли невольно улыбнулся. Было заметно также, что их дружба связана с какой-то давней историей. Такие прочные, теплые отношения вырабатываются в опасных положениях, когда люди зависят друг от друга и могут полностью рассчитывать друг на друга. Он слегка позавидовал их дружбе, ему не хватало такой теплоты, и он знал, что обречен на одиночество. Потому что никогда никому не сможет доверять.
   — Эй, Салливэн, — окликнул Гримальди детектива, сидевшего за столом прямо напротив двери. — Посмотри, кто пришел.
   Тот поднял лицо, на котором отчетливо, как на географической карте, запечатлелось его ирландское происхождение.
   — И кто же это? — спросил Салливэн, окидывая Джули беглым, но внимательным взглядом.
   — Джули Хаузер. Мы работали вместе в отделе по борьбе с наркотиками. Я тебе рассказывал о ней.
   — Да?
   Да. Два года назад она ушла в отставку. И теперь вот стала шлюхой.
   — Побойся Бога, Гримальди, — со смешком сказала Хаузер. — Я репортер, а не шлюха, — объяснила она Салливэну.
   — Тут есть какая-нибудь разница? — шутливо спросил тот с серьезным видом.
   Хаузер улыбнулась.
   — Ваша взяла.
   — Сколько лет не виделись? — спросил Гримальди. — Три, четыре года?
   — Около трех.
   — Ты еще не вышла замуж?
   — Пока нет.
   — Ну, тогда ясно, в чем дело. Ты ждешь, когда я сделаю тебе предложение. Ты ведь скучаешь обо мне?
   — Ужасно. Каждую ночь вижу тебя во сне.
   — Ничего удивительного. Такое уж на мне лежит проклятье. Я ничего не могу с этим поделать. Куда ни пойду, женщины глазеют на меня с нескрываемым восхищением.
   — Ты все еще страдаешь манией величия, я вижу. Ну что ж, внеси в свой список и мое имя. Как ты поживаешь?
   — Настолько хорошо, насколько может поживать белый гетеросексуальный мужчина, по уши занятый работой.
   — Ах ты бедное, политически несознательное дитя. Насколько я понимаю, ты опять завалил экзамен на звание сержанта.
   — В пятый раз. Между нами, конечно. Я думаю, это делается в рамках антиитальянской кампании.
   — Ну и трепло же ты!
   Гримальди рассмеялся и вновь стиснул ее в объятиях.
   — Я правда скучаю по тебе, Хаузер. У нас были неплохие времена.
   — Да, были.
   — А что ты делаешь здесь? Просто проезжала мимо и зашла?
   — Собираю материал для статьи.
   — В последний раз я слышал, что ты работаешь в «Вашингтон пост». Пишешь только о Нью-Йорке?
   — Мы пишем обо всем мире, Гримальди, — сказала Хаузер и показала на лежавший перед ним на столе экземпляр «Дейли ньюз». — Не то что эта паршивая газетенка, которую ты почитываешь.
   — Это неплохая газета. Уйма картинок. А над чем ты работаешь сейчас? Может, поделишься?
   — Занимаюсь ограблением грузовика с бумагой для печатания денег. Это ограбление произошло около шести недель назад.
   Стоявший в стороне Калли метнул на нее предостерегающий взгляд. Гримальди перехватил этот взгляд и только тогда понял, что Калли пришел вместе с Хаузер.
   — Я тоже этим занимался. Мы помогали секретной службе совершить налет на склад, где она была сложена. Мы захватили все, за исключением одной кипы. Из этой кипы можно изготовить тридцать миллионов «баков». Но самих фальшивомонетчиков мы так и не нашли. Но это проблема не наша, а ФБР. Ты знаешь что-нибудь новенькое об этом?
   — Нет, только разнюхиваю.
   Гримальди показал подбородком на Калли.
   — Он с тобой?
   — Ах, прости. Майк Калли — Тони Гримальди, — сказала Хаузер.
   Мужчины обменялись рукопожатием. Гримальди внимательно смерил его взглядом.
   — Вы на службе? — спросил Гримальди, приняв его за своего.
   — Нет, — ответил Калли — Так просто слоняюсь.
   — Да? — с явным недоверием переспросил Гримальди.
   — Тебе нужна какая-нибудь информация об ограблении? — спросил он Хаузер.
   — Может, позднее. Я заехала просто так. Хотела, чтобы ты знал, что я здесь.
   — Хорошо было бы поужинать, выпить винца, прежде чем ты уедешь. Поболтать о том о сем. О старых днях. Мы так давно не виделись.
   — Если будет время.
   В дверях появился дородный детектив, лейтенант, одетый в хорошо сшитую костюмную тройку.
   — Гримальди, — сказал он, — на брайтонской набережной нашли тело. Офицер, который его обнаружил, говорит, что оно сильно покалечено. Отправляйся туда. — С этими словами лейтенант вышел.
   — Труба зовет, — сказал Гримальди, надевая пиджак. И, повернувшись к Хаузер, добавил: — Поехали с нами. Мой напарник сегодня в суде. Ты как раз работала над расследованием убийств. Поезжай со мной, как в доброе старое время... И вы тоже, — обратился он к Калли.
   — Стало быть, ты не возражаешь? — спросила Хаузер.
   — Нет, конечно. Женщины иногда бывают очень полезны.
   — Затрахал ты меня!
   — Если бы, если бы!
   Гримальди направился к лестнице, а Хаузер повернулась к Калли.
   — Я пробуду там недолго, затем мы займемся нашим делом. К тому же еще только семь тридцать. Все кругом закрыто. А преступление совершено как раз на Брайтон-Бич.
   Калли хотел один отправиться на поиски Малика и встретиться с ней позднее, но почувствовал, как рискованно отпускать Хаузер одну с ее друзьями-полицейскими. Он посмотрел на часы и кивнул в знак согласия.
   — Но мы должны уехать оттуда не позднее восьми тридцати.
   — Хорошо, — сказала Хаузер, устремляясь вслед за Гримальди.
   Группа предварительного осмотра и медицинский эксперт были уже на месте; нацепив свой значок на наружный карман пиджака, Гримальди нырнул под желтую ленту и поднял ее, пропуская Калли и Хаузер. Он не обратил внимания на посыпавшиеся градом вопросы теле— и газетных репортеров, уже собравшихся за лентой и удерживаемых шеренгой полицейских в мундирах.
   — Они со мной, — сказал он одному из полицейских, который хотел остановить Калли и Хаузер. — Кто нашел тело?
   — Какой-то полоумный, — сказал полицейский, указывая на Шабаза, который стоял рядом, давая показания другому полицейскому, и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, в ожидании, когда можно будет принять наркотик.
   — Где жертва?
   Полицейский показал на проход между двумя киосками. Гримальди направился к открытой двери с правой стороны. Калли и Хаузер последовали за ним. Окно на фасаде киоска было широко распахнуто, чтобы группа предварительного осмотра могла работать при ярком утреннем свете.