О, умереть, не чувствовать никогда...
Ее больше нет. Да будут прокляты боги. Ее больше нет.
Мои глаза застилали слезы, накопившиеся во мне за долгие, долгие годы. Высоко, высоко надо мной сверкали и танцевали звезды, издеваясь над моими страданиями. И в то время, как я лежал, рыдая, опустошенный, шокированный, ко мне осторожно приблизился Улрич. Я не замечал его, пока он не заговорил со мной.
- Григор сказал, что это был ты, - пробормотал он.
Его одежда спереди была забрызгана ее - нашей - кровью. Она покрывала кисти его рук; одна из них все еще судорожно сжимала большущий деревянный молоток. От красных пятен на нем на морозе шел пар.
- Как ты посмел? - спросил он. - Как ты посмел взять молодую девушку и испачкать ее своей мерзостью?
Слезы мои высохли. Мысли о смерти резко покинули мою голову.
- Но все, конец. Я спас ее от тебя. Лучше умереть вот так, с душой,
очищенной и готовой к встрече с богом, чем идти по земле под твоим
проклятьем.
Мне казалось, что его мускулистая фигура на фоне темного неба обведена
алой краской. Он шлепнулся на колени рядом со мной.
- Но ты, ты сгинешь навечно...
Он извлек откуда-то палку... и занес ее надо мной.
Я перехватил его руку. Он сделал попытку освободиться, но не смог, и
достал свой молоток, чтобы проломить мне череп, но я отбил его кулаком, и мы покатились по земле, визжа и рыча. Смерть Татьяны оглушила меня и лишила сил. Он был крепкий мужчина в полном расцвете сил, подгоняемый жаждой возмездия и страхом за свою жизнь. Мы друг друга стоили.
Однако я... у меня ничего не осталось. Ничего. Ее больше нет. И этот урод убил ее. В своей ярости я черпал энергию, чтобы бороться с ним.
Я вырвал палку у него из рук.
Он царапал мое лицо, мою шею, как лев.
Я всадил эту штуковину ему в бок. Выдрал ее. Ударил снова. И опять. Скорчившись от боли, он упал в слякоть, крича, как кричала она. Я пополз к нему. Проткнул его ногу палкой. Проткнул насквозь. Он завопил, и выгнулся дугой, и принялся молить о пощаде, и свпомнил всех своих богов, когда я обрушился на него ревущим смерчем из ада.
Но все кончилось слишком быстро.
Чересчур быстро для наказания за его ужасное преступление.
Его кровь тянулась красной дорожкой из одного угла сада в другой, но все это не заняло много времени. Он не страдал, как страдала она. Его мучения нельзя сравнить с моими.
Я взглянул на его искалеченный труп с невыразимым отвращением.
Мертв, конец его страданиям.
А я... передо мной маячила вечность, бесконечная вереница ночей, каждая из которых будет напоминать о невосполнимой утрате.
Прошло полвека и я приучил себя к боли и скорби. Но вот она вернулась ко мне... и все эти годы слетели с моей души, как будто они мне приснились, и рай блеснул впереди, а потом...
...я снова потерял ее.
Это было невыносимо. Охваченный отчаянием, я валялся в грязи, дав волю своему горю, не в силах остановиться.
* * *
Медленно встав на ноги, я направился к дому. Я был так потрясен, что даже
не подумал изменить форму своего тела. Я толкнул дверь и поплелся через холл к ее комнате.
Страый слуга растянулся на полу около порога. Смерть коснулась его
бледного лица, его слабое сердце еле билось. Не обращая на него внимания, я собрался с духом и подошел к ее постели.
- Нет ее, - пробормотал он.
Да.
Я смотрел на комнату, на единственную горящую свечку, на кровь, стекающую со стен на одеяло... и на пустую кровать.
На взбитых простынях остался отпечаток ее предсмертной агонии. Ее не было. Что этот безжалостный мясник сделал с ней?
Я сгреб старика в охапку.
- Где она?
Его дряблые веки приоткрылись, но взор блуждал где-то далеко.
- Бедная Марина. Бедное дитя.
- Где?
Он, похоже, не слышал и не видел меня.
- Такая красивая. Такая добрая...
- Где?
Он вздрогнул и поглядел на меня.
- Туман унес ее, - прохныкал он. - Заполнил комнату и... унес ее. Туман.
Это были его последние слова. Он вздохнул и больше не шевелился.
ГЛАВА 9.
Двенадцатое полнолуние, 720
Наступило время зимнего солнцестояния, время завершения старых дел и начала новых, время обновления и смерти.
Самая длинная ночь в году.
Без солнца, луны или звезд, не имея другой возможности мерять часы, крме
как считать удары моего сердца, я все равно чувствовал приближение полуночи. Это важный, поворотный момент в году, когда тьма наиболее могущественна, а рассвет - очень далек. Власть мрака не уравновешена светом и не уступает ему по силе, как во время летнего солнцестояния; преимущество в их борьбе однозначно на стороне теней.
По отношению к магии эта ночь имеет огромное значение для всевозможных волшебных экспериментов, но вместо того, чтобы заняться совершенствованием свего мастерства, я сидел в библиотеке и глядел на портрет Татьяны.
С тех пор, как она позировала для него, прошло три с лишним столетия, но краски на полотне сохранили свою яркость. Лак слегка потемнел, но задумка художника по-прежнему была хорошо видна. В ее лице светилась невинность и живой ум, но сама она была на удивление далека. Где бы вы ни стояли, она всегда смотрела мимо вас на сто-то другое. Ее красота, видимо, очаровала и художника тоже, и он влюбился в нее, так как многие со временем пришли к выводу, что он создал настоящий шедевр. Конечно, что бы он ни рисовал потом, ничто не могло сравниться с этой его работой... хотя, по правде говоря, ему уже не суждено было превзойти самого себя, потому что вскоре он, как и другие, погиб от яда Лео в ту давнюю, летнюю ночь.
Многое случилось за это время, но мало что изменилось. Крестьяне все так же разводили птицу на фермах и пасли свои стада. Они боялись меня, но подчинялись моим приказам. Если кто и нарушал закон, второго шанса повторить преступление у него уже не было. Жизнь не баловала их, но они знали, что кое-где людям приходилось и похуже.
Ибо Баровия перестала быть изолированной от остального мира страной.
По прошествии нескольких веков туман на границе отодвинулся в сторону, открыв другие земли. Господа вроде меня правили ими, сидя в своих владениях, как в ловушке. Это, однако, не мешало им воевать между собой, но эти сражения никогда не приводили к каким-то значительным перестановкам. Например, Влад Драков, правитель Фалковнии, старался подчинить себе Даркон (как и другие народы) с настойчивостью зануды на протяжении последних трех десятилетий. Мои шпионы недавно сообщили, что он, очевидно, опять собирает под свои знамена солдат для очередной атаки. Через шесть месяцев он снова приготовился выступить в похож, радуясь, что посылает людей на верную смерть, или, что еще хуже, намереваясь потешить свою уязвленную прошлыми поражениями гордость. В те дни, когда воевал и я, такого командира казнили бы только по причине его вопиющего скудоумия.
Не то чтобы я не пытался. Его безответственные поступки сделали его довольно непопулсярным, и я, в обмен на оказанные мне другими правителями услуги, не раз посылал к нему своих слуг. Они вплотную подбирались к нему, но он выживал и соотношение сил оставалось прежним. За исключением этого, тем же методом - услуга за услугу - я пользовался и для достижения своих собственных целей. Единственной причиной для проведения такой политики было то, что без постоянной угрозы с его стороны наш общий сосед, Айван Дилисния
- после смерти Рейнхольда в развитии этой семейной линии наступил упадок обратил бы все свое внимание на Баровию. Мои шпионы пустили в ход яд, специальность Айвана, и это возбудило подозрения во многих умах, заставив этих двоих сцепиться между собой и грызть друг друга уже в течение очень долгого времени. Возможно, я и мог бы снабдить своих слуг более действенным порошком или смесью для Дракова... но по-настоящему я не был заинтересован в своей победе в этой схватке.
Так же я вел себя и с другими правителями других стран, окруженных туманом. Я посылал к ним своих шпионов, они от меня не отставали. Мы не могли сразиться в честной битве и все больше действовали хитростью, расставляя друг для друга политические ловушки. Несмотря на то, что я всегда предпочитал открытое выяснение отношений, я теперь тоже включился в эту игру, в этот как бы уменьшенный, если не сказать даже цнизительный для меня, вариант одного большого состязания.
Но Татьяна смотрела мимо меня, как будто ничто не имело значения.
Вероятно, она права.
Я смотрел на нее с затаенной болью, которую научился терпеть, привыкнув к постоянному тупому покалыванию отчаяния у меня внутри. Свои последние слезы я выплакал много-много лет назад? Сколько раз за эти столетия я встречал ее? И сколько раз терял? Я не знал. У нее всегда было одного и то же лицо, но другое имя и иногда совсем другие характер и привычки. Но каким-то образом я всякий раз находил путь к скрытым воспоминаниям в ее сердце.
И каким-то образом я непременно терял ее: Марина, убитая своим приеным отцом... Олия, погибшая от зимней лихорадки, как мне сказали... и остальные, отнятые у меня. На протяжении веков она появлялась и исчезала опять и опять, и моя великая радость сменялась великой печалью.
Если бы я только мог разбить заклятье, разбить то, что не давало нам соединиться. Сделав это, я бы освободил и ее, и себя.
Я пытался. Бессчетное число раз.
Я не однажды ходил к границам, выставляя против темной силы тумана свое растущее могущество. Я расспрашивал кочевников, которые беспрепятственно путешествовали из страны в страну, но они не помнили своих дорог. Я изучил все магические книги, находящиеся в моем распоряжении, и не нашел ничего, что помогло бы мне понять природу моей и ее тюрьмы и как нам вырваться из нее на волю. Этой ночью я должен был работать, но я не испытывал ни малейшего желания идти в свою мастерскую. Возможно, позже я и пожалею о потерянном времени, но пока мне было глубоко на все наплевать.
Наступила полночь... но ведь вечно она не продлится.
Какую бы силу я ни мог почерпнуть в ее тьме, я уже упустил момент, и на следующий год мне не наверстать упущенного.
Но это такой пустяк. Годы стали для меня бесцветными. Сегодня я буду охотиться среди сугробов, а завтра помчусь по воздуху, напоенному сладким теплым ароматом цветов. Годы летели мимо меня; из них выстраивались десятилетия, а за ними громоздились века.
Сколько еще ждало меня впереди? Обречен ли я на одиночество?
Не в состоянии ответить, не желая размышлять, я сидел и смотрел на портрет Татьяны, чувствуя, как еще одна ночь утекает в безвозвратное прошлое.
* **
Приближался рассвет и мое недолгое пребывание в гробу. В последнее время я перестал отдыхать за короткие промежутки смерти. Сначала я думал, что это связано с непродолжительностью зимних дней, но потом осознал, что моя усиливающаяся усталость объяснялась совсем другим.
Дрова в камине давным-давно догорели. Меня бил озноб, хотя я и не ощущал холода в комнате. Мороз шел откуда-то изнутри. Это было мучительное чувство и вызывал его во мне мой утомленный дух.
Я так устал, как будто тяжесть всех годов навалилась на мое сердце и теперь уже ничто не в состоянии снять ее. Все вокруг сделалось тяжелым. Воздух затвердел и я не мог двигаться, но я и не хотел шевелиться. Мне казалось, что я взбираюсь на бесконечно высокую гору, но никогда не смогу долезть до ее вершины.
Мне бы только отдохнуть. Мне бы заснуть, но не на один день, заснуть и забыть свои печали, заснуть и потеряться в... я не знал.
Плыть по течению, не видя снов, безмятежно и бездумно.
Не помнить ни о чем.
Чтобы...
Отдохнуть.
Эпилог
Ван Ричтан перевернул страницу и увидел, что следующая абсолютна чиста. Он мельком просмотрел остальные листки в стопке. Ничего. Страд дописал до точки... и просто ушел.
Он огляделся вокруг новыми глазами, обратив особое внимание на портрет Татьяна, несчастная душа. А вот то место на полу, не там ли Страда одолели страшные силы тьмы?
Тело его затекло от долгого сидения. Ван Ричтан поднялся, взял свой фонарь
и направился к дверям, в спальню Страда. Вон то окно, выходящее на смотровую площадку, где погиб Алек Гуилем, а вот и шкаф, где Страд спрятал его труп. Здесь сгущались тени и легкий сквознячок, дующий из библиотеки, заставлял занавески и покрывало на кроватитрепетать наподобие беспокойных призраков. Его фонарь не справлялся с...
С темнотой... становилось темно.
Он позабыл, что в этом месте сумерки наступают раньше из-за того, что солнце спускается за горные вершины. Господи помоги, мне надо убраться отсюда.
Он бросился в библиотеку, но не стал тушить уже почти догоревшие свечи.
Скоро они погаснут сами и если кучки теплого воска скажут Страду, что кто-то
побывал в его замке, да будет так. У Ван Ричтана были неплохие шансы сбежать
до того, как проснется эта тварь. Он знал, как войти во дворец, и теперь да
придадут ему добрые боги скорости и сил, чтобы выбраться отсюда прежде, чем...
Забыв про онемевшие мускулы, он понесся вниз по ступеням, не чуя под собой ног.
* **
В спальне от стены отделилась тень, чернее всех остальных, и придвинулась к окну, которое бесшумно отворилось. Тень выплыла наружу и замерла у края смотровой площадки.
Через несколько долгих минут маленький исследователь появился во дворе, торопясь по направлению к опускным воротам.
Страд фон Зарович с интересом наблюдал за его продвижением вперед и усмехался. Удивительно, что человек в таком возрасте мог так быстро бегать, но еще удивительнее то, что он, Страд, по-прежнему находил подобные штучки забавными. Он было подумал о том, чтобы приказать одному из своих слуг поймать нарушителя его спокойствия, но потом отказался от этой идеи. Если он такой же, как и остальные, он очень скоро опять будет здесь. Вот тогда Страд с ним и разберется.
Когда старый исследователь пересек мост и скрылся из виду в тумане, Страд вернулся в библиотеку. Его книга лежала на столе в открытом виде. Он вытянул руку и погладил ждущую его пергаментную страницу, своими длинными ногтями оставляя на девственно чистой странице листа неглубокие бороздки.
Многое надо было сделать... многого еще не случилось.
Он уселся в кресло, сохранившее тепло тела старого ученого, выдернул из стаканчика гусиное перо, откупорил чернильницу и принялся писать.
Ее больше нет. Да будут прокляты боги. Ее больше нет.
Мои глаза застилали слезы, накопившиеся во мне за долгие, долгие годы. Высоко, высоко надо мной сверкали и танцевали звезды, издеваясь над моими страданиями. И в то время, как я лежал, рыдая, опустошенный, шокированный, ко мне осторожно приблизился Улрич. Я не замечал его, пока он не заговорил со мной.
- Григор сказал, что это был ты, - пробормотал он.
Его одежда спереди была забрызгана ее - нашей - кровью. Она покрывала кисти его рук; одна из них все еще судорожно сжимала большущий деревянный молоток. От красных пятен на нем на морозе шел пар.
- Как ты посмел? - спросил он. - Как ты посмел взять молодую девушку и испачкать ее своей мерзостью?
Слезы мои высохли. Мысли о смерти резко покинули мою голову.
- Но все, конец. Я спас ее от тебя. Лучше умереть вот так, с душой,
очищенной и готовой к встрече с богом, чем идти по земле под твоим
проклятьем.
Мне казалось, что его мускулистая фигура на фоне темного неба обведена
алой краской. Он шлепнулся на колени рядом со мной.
- Но ты, ты сгинешь навечно...
Он извлек откуда-то палку... и занес ее надо мной.
Я перехватил его руку. Он сделал попытку освободиться, но не смог, и
достал свой молоток, чтобы проломить мне череп, но я отбил его кулаком, и мы покатились по земле, визжа и рыча. Смерть Татьяны оглушила меня и лишила сил. Он был крепкий мужчина в полном расцвете сил, подгоняемый жаждой возмездия и страхом за свою жизнь. Мы друг друга стоили.
Однако я... у меня ничего не осталось. Ничего. Ее больше нет. И этот урод убил ее. В своей ярости я черпал энергию, чтобы бороться с ним.
Я вырвал палку у него из рук.
Он царапал мое лицо, мою шею, как лев.
Я всадил эту штуковину ему в бок. Выдрал ее. Ударил снова. И опять. Скорчившись от боли, он упал в слякоть, крича, как кричала она. Я пополз к нему. Проткнул его ногу палкой. Проткнул насквозь. Он завопил, и выгнулся дугой, и принялся молить о пощаде, и свпомнил всех своих богов, когда я обрушился на него ревущим смерчем из ада.
Но все кончилось слишком быстро.
Чересчур быстро для наказания за его ужасное преступление.
Его кровь тянулась красной дорожкой из одного угла сада в другой, но все это не заняло много времени. Он не страдал, как страдала она. Его мучения нельзя сравнить с моими.
Я взглянул на его искалеченный труп с невыразимым отвращением.
Мертв, конец его страданиям.
А я... передо мной маячила вечность, бесконечная вереница ночей, каждая из которых будет напоминать о невосполнимой утрате.
Прошло полвека и я приучил себя к боли и скорби. Но вот она вернулась ко мне... и все эти годы слетели с моей души, как будто они мне приснились, и рай блеснул впереди, а потом...
...я снова потерял ее.
Это было невыносимо. Охваченный отчаянием, я валялся в грязи, дав волю своему горю, не в силах остановиться.
* * *
Медленно встав на ноги, я направился к дому. Я был так потрясен, что даже
не подумал изменить форму своего тела. Я толкнул дверь и поплелся через холл к ее комнате.
Страый слуга растянулся на полу около порога. Смерть коснулась его
бледного лица, его слабое сердце еле билось. Не обращая на него внимания, я собрался с духом и подошел к ее постели.
- Нет ее, - пробормотал он.
Да.
Я смотрел на комнату, на единственную горящую свечку, на кровь, стекающую со стен на одеяло... и на пустую кровать.
На взбитых простынях остался отпечаток ее предсмертной агонии. Ее не было. Что этот безжалостный мясник сделал с ней?
Я сгреб старика в охапку.
- Где она?
Его дряблые веки приоткрылись, но взор блуждал где-то далеко.
- Бедная Марина. Бедное дитя.
- Где?
Он, похоже, не слышал и не видел меня.
- Такая красивая. Такая добрая...
- Где?
Он вздрогнул и поглядел на меня.
- Туман унес ее, - прохныкал он. - Заполнил комнату и... унес ее. Туман.
Это были его последние слова. Он вздохнул и больше не шевелился.
ГЛАВА 9.
Двенадцатое полнолуние, 720
Наступило время зимнего солнцестояния, время завершения старых дел и начала новых, время обновления и смерти.
Самая длинная ночь в году.
Без солнца, луны или звезд, не имея другой возможности мерять часы, крме
как считать удары моего сердца, я все равно чувствовал приближение полуночи. Это важный, поворотный момент в году, когда тьма наиболее могущественна, а рассвет - очень далек. Власть мрака не уравновешена светом и не уступает ему по силе, как во время летнего солнцестояния; преимущество в их борьбе однозначно на стороне теней.
По отношению к магии эта ночь имеет огромное значение для всевозможных волшебных экспериментов, но вместо того, чтобы заняться совершенствованием свего мастерства, я сидел в библиотеке и глядел на портрет Татьяны.
С тех пор, как она позировала для него, прошло три с лишним столетия, но краски на полотне сохранили свою яркость. Лак слегка потемнел, но задумка художника по-прежнему была хорошо видна. В ее лице светилась невинность и живой ум, но сама она была на удивление далека. Где бы вы ни стояли, она всегда смотрела мимо вас на сто-то другое. Ее красота, видимо, очаровала и художника тоже, и он влюбился в нее, так как многие со временем пришли к выводу, что он создал настоящий шедевр. Конечно, что бы он ни рисовал потом, ничто не могло сравниться с этой его работой... хотя, по правде говоря, ему уже не суждено было превзойти самого себя, потому что вскоре он, как и другие, погиб от яда Лео в ту давнюю, летнюю ночь.
Многое случилось за это время, но мало что изменилось. Крестьяне все так же разводили птицу на фермах и пасли свои стада. Они боялись меня, но подчинялись моим приказам. Если кто и нарушал закон, второго шанса повторить преступление у него уже не было. Жизнь не баловала их, но они знали, что кое-где людям приходилось и похуже.
Ибо Баровия перестала быть изолированной от остального мира страной.
По прошествии нескольких веков туман на границе отодвинулся в сторону, открыв другие земли. Господа вроде меня правили ими, сидя в своих владениях, как в ловушке. Это, однако, не мешало им воевать между собой, но эти сражения никогда не приводили к каким-то значительным перестановкам. Например, Влад Драков, правитель Фалковнии, старался подчинить себе Даркон (как и другие народы) с настойчивостью зануды на протяжении последних трех десятилетий. Мои шпионы недавно сообщили, что он, очевидно, опять собирает под свои знамена солдат для очередной атаки. Через шесть месяцев он снова приготовился выступить в похож, радуясь, что посылает людей на верную смерть, или, что еще хуже, намереваясь потешить свою уязвленную прошлыми поражениями гордость. В те дни, когда воевал и я, такого командира казнили бы только по причине его вопиющего скудоумия.
Не то чтобы я не пытался. Его безответственные поступки сделали его довольно непопулсярным, и я, в обмен на оказанные мне другими правителями услуги, не раз посылал к нему своих слуг. Они вплотную подбирались к нему, но он выживал и соотношение сил оставалось прежним. За исключением этого, тем же методом - услуга за услугу - я пользовался и для достижения своих собственных целей. Единственной причиной для проведения такой политики было то, что без постоянной угрозы с его стороны наш общий сосед, Айван Дилисния
- после смерти Рейнхольда в развитии этой семейной линии наступил упадок обратил бы все свое внимание на Баровию. Мои шпионы пустили в ход яд, специальность Айвана, и это возбудило подозрения во многих умах, заставив этих двоих сцепиться между собой и грызть друг друга уже в течение очень долгого времени. Возможно, я и мог бы снабдить своих слуг более действенным порошком или смесью для Дракова... но по-настоящему я не был заинтересован в своей победе в этой схватке.
Так же я вел себя и с другими правителями других стран, окруженных туманом. Я посылал к ним своих шпионов, они от меня не отставали. Мы не могли сразиться в честной битве и все больше действовали хитростью, расставляя друг для друга политические ловушки. Несмотря на то, что я всегда предпочитал открытое выяснение отношений, я теперь тоже включился в эту игру, в этот как бы уменьшенный, если не сказать даже цнизительный для меня, вариант одного большого состязания.
Но Татьяна смотрела мимо меня, как будто ничто не имело значения.
Вероятно, она права.
Я смотрел на нее с затаенной болью, которую научился терпеть, привыкнув к постоянному тупому покалыванию отчаяния у меня внутри. Свои последние слезы я выплакал много-много лет назад? Сколько раз за эти столетия я встречал ее? И сколько раз терял? Я не знал. У нее всегда было одного и то же лицо, но другое имя и иногда совсем другие характер и привычки. Но каким-то образом я всякий раз находил путь к скрытым воспоминаниям в ее сердце.
И каким-то образом я непременно терял ее: Марина, убитая своим приеным отцом... Олия, погибшая от зимней лихорадки, как мне сказали... и остальные, отнятые у меня. На протяжении веков она появлялась и исчезала опять и опять, и моя великая радость сменялась великой печалью.
Если бы я только мог разбить заклятье, разбить то, что не давало нам соединиться. Сделав это, я бы освободил и ее, и себя.
Я пытался. Бессчетное число раз.
Я не однажды ходил к границам, выставляя против темной силы тумана свое растущее могущество. Я расспрашивал кочевников, которые беспрепятственно путешествовали из страны в страну, но они не помнили своих дорог. Я изучил все магические книги, находящиеся в моем распоряжении, и не нашел ничего, что помогло бы мне понять природу моей и ее тюрьмы и как нам вырваться из нее на волю. Этой ночью я должен был работать, но я не испытывал ни малейшего желания идти в свою мастерскую. Возможно, позже я и пожалею о потерянном времени, но пока мне было глубоко на все наплевать.
Наступила полночь... но ведь вечно она не продлится.
Какую бы силу я ни мог почерпнуть в ее тьме, я уже упустил момент, и на следующий год мне не наверстать упущенного.
Но это такой пустяк. Годы стали для меня бесцветными. Сегодня я буду охотиться среди сугробов, а завтра помчусь по воздуху, напоенному сладким теплым ароматом цветов. Годы летели мимо меня; из них выстраивались десятилетия, а за ними громоздились века.
Сколько еще ждало меня впереди? Обречен ли я на одиночество?
Не в состоянии ответить, не желая размышлять, я сидел и смотрел на портрет Татьяны, чувствуя, как еще одна ночь утекает в безвозвратное прошлое.
* **
Приближался рассвет и мое недолгое пребывание в гробу. В последнее время я перестал отдыхать за короткие промежутки смерти. Сначала я думал, что это связано с непродолжительностью зимних дней, но потом осознал, что моя усиливающаяся усталость объяснялась совсем другим.
Дрова в камине давным-давно догорели. Меня бил озноб, хотя я и не ощущал холода в комнате. Мороз шел откуда-то изнутри. Это было мучительное чувство и вызывал его во мне мой утомленный дух.
Я так устал, как будто тяжесть всех годов навалилась на мое сердце и теперь уже ничто не в состоянии снять ее. Все вокруг сделалось тяжелым. Воздух затвердел и я не мог двигаться, но я и не хотел шевелиться. Мне казалось, что я взбираюсь на бесконечно высокую гору, но никогда не смогу долезть до ее вершины.
Мне бы только отдохнуть. Мне бы заснуть, но не на один день, заснуть и забыть свои печали, заснуть и потеряться в... я не знал.
Плыть по течению, не видя снов, безмятежно и бездумно.
Не помнить ни о чем.
Чтобы...
Отдохнуть.
Эпилог
Ван Ричтан перевернул страницу и увидел, что следующая абсолютна чиста. Он мельком просмотрел остальные листки в стопке. Ничего. Страд дописал до точки... и просто ушел.
Он огляделся вокруг новыми глазами, обратив особое внимание на портрет Татьяна, несчастная душа. А вот то место на полу, не там ли Страда одолели страшные силы тьмы?
Тело его затекло от долгого сидения. Ван Ричтан поднялся, взял свой фонарь
и направился к дверям, в спальню Страда. Вон то окно, выходящее на смотровую площадку, где погиб Алек Гуилем, а вот и шкаф, где Страд спрятал его труп. Здесь сгущались тени и легкий сквознячок, дующий из библиотеки, заставлял занавески и покрывало на кроватитрепетать наподобие беспокойных призраков. Его фонарь не справлялся с...
С темнотой... становилось темно.
Он позабыл, что в этом месте сумерки наступают раньше из-за того, что солнце спускается за горные вершины. Господи помоги, мне надо убраться отсюда.
Он бросился в библиотеку, но не стал тушить уже почти догоревшие свечи.
Скоро они погаснут сами и если кучки теплого воска скажут Страду, что кто-то
побывал в его замке, да будет так. У Ван Ричтана были неплохие шансы сбежать
до того, как проснется эта тварь. Он знал, как войти во дворец, и теперь да
придадут ему добрые боги скорости и сил, чтобы выбраться отсюда прежде, чем...
Забыв про онемевшие мускулы, он понесся вниз по ступеням, не чуя под собой ног.
* **
В спальне от стены отделилась тень, чернее всех остальных, и придвинулась к окну, которое бесшумно отворилось. Тень выплыла наружу и замерла у края смотровой площадки.
Через несколько долгих минут маленький исследователь появился во дворе, торопясь по направлению к опускным воротам.
Страд фон Зарович с интересом наблюдал за его продвижением вперед и усмехался. Удивительно, что человек в таком возрасте мог так быстро бегать, но еще удивительнее то, что он, Страд, по-прежнему находил подобные штучки забавными. Он было подумал о том, чтобы приказать одному из своих слуг поймать нарушителя его спокойствия, но потом отказался от этой идеи. Если он такой же, как и остальные, он очень скоро опять будет здесь. Вот тогда Страд с ним и разберется.
Когда старый исследователь пересек мост и скрылся из виду в тумане, Страд вернулся в библиотеку. Его книга лежала на столе в открытом виде. Он вытянул руку и погладил ждущую его пергаментную страницу, своими длинными ногтями оставляя на девственно чистой странице листа неглубокие бороздки.
Многое надо было сделать... многого еще не случилось.
Он уселся в кресло, сохранившее тепло тела старого ученого, выдернул из стаканчика гусиное перо, откупорил чернильницу и принялся писать.