Страница:
— Эге! — заметил Кукарес, успокоившись, когда почувствовал, что лошадь его опять коснулась ногами дна и стала взбираться на небольшую кручу зеленого берега. — Ведь вы говорили мне, что мы идем на асиенду, а теперь, не правда ли, мы выбрали совсем другое направление? Так ведь я говорю?
— Нет, дружище, ты говоришь вовсе не так. Помни, что в пустыне часто приходится поворачиваться спиной к тому месту, которого ты стремишься достичь, и все это для того, чтобы добраться туда наверняка.
— Что вы этим хотите сказать?
— Мы спутаем своих лошадей под этими акациями и флорибондами, так как здесь они будут в полной безопасности, а сами вернемся к асиенде.
Тигреро тотчас же спрыгнул с лошади, подвел ее к группе деревьев, снял узду, чтобы она могла пастись, и стреножил. Затем он вернулся на берег.
Кукарес с тем отчаянием, которое в известных случаях, дойдя до предела, превращается в тупую покорность судьбе, имеющую некоторое сходство с мужеством, в точности повторил то, что проделал его товарищ. Достойный леперо, глубоко убежденный, что все погибло, отдался на произвол своей, быть может, несчастной звезды с тем фатализмом, который составляет характерную черту миросозерцания восточных народов.
Мы уже говорили, что на этом берегу реки царило спокойствие, только у воды раздавались самые разнообразные звуки — мяуканье, урчание, лай и прочее, — исходившие от зверей, выражавших таким образом радость по поводу своего спасения и спешивших поскорее убраться прочь в глубь прерии. Леперо наконец сообразил, что теперь он также в безопасности, и обратился к дону Марсиалю:
— Но как же мы попадем туда, на асиенду? Река широка, а плавать я не умею.
— Подожди немного. Мы сейчас кое-что найдем, я в этом уверен, если только хорошенько поищем, и облегчим нашу переправу. Э! Ну вот, смотри, — прибавил дон Марсиаль через минуту, — разве не правду я говорил?
И он указал леперо на пирогу, причаленную в маленькой бухточке по эту сторону реки.
— Колонисты ловят здесь рыбу, — продолжал Тигреро, — и в нескольких местах по берегу держат пироги. Мы возьмем эту и через две минуты будем опять у стен асиенды. Умеешь ли ты хоть владеть веслом?
— Да, когда я спокоен.
— Слушай, друг мой Кукарес, — оборвал его Марсиаль, положив ему на плечо руку и с минуту пристально смотря ему в глаза, — у меня нет сейчас времени разговаривать с тобой. У меня серьезные причины поступать так, как я поступаю. Мне нужна твоя самоотверженная помощь, ты должен помогать мне без всякой задней мысли, слышишь? Ты меня знаешь. При первом твоем подозрительном движении я всажу тебе в череп пулю, я убью тебя, как шакала. Теперь помоги мне достать эту пирогу, и быстрее в путь.
Леперо понял, что с ним не шутят, и вновь бессильно отдался на волю судьбы. Через несколько минут пирога была отвязана, и оба мексиканца уже сидели в ней.
Чтобы добраться до той части асиенды, что лежала против батареи, им нужно было проплыть совсем немного, но этот короткий путь был полон опасностей. Во-первых, река несла в своем быстром течении множество вырванных с корнями деревьев, которые плыли, наполовину выглядывая из воды, и на каждом шагу могли зацепить и опрокинуть зыбкое суденышко. Кроме того, через реку продолжали переправляться стадами звери, и если бы пирога попала в середину одного из таких стад, то она неизбежно была бы увлечена им и также перевернута вверх дном. Самая малая опасность, которой наши герои подвергались, состояла в том, что они могли получить в лоб пулю от часовых, расставленных в чаще под стенами асиенды и охранявших доступ к ней со стороны реки. Но эта последняя опасность была ничтожной по сравнению с двумя первыми, так как все заставляло предполагать, что привлеченный заревом гигантского пожара гарнизон направит все свое внимание от реки в сторону прерии. Наконец, дон Марсиаль не думал, что часовые стояли у самой воды.
По его знаку леперо взял весла, и они отчалили.
Пожар быстро проходил по направлению к западу, уничтожая все на своем пути.
Пирога медленно продвигалась вперед среди бесчисленных препятствий, замедлявших ее ход.
Кукарес, бледный как смерть, с развевающимися волосами, с выпученными от страха глазами, словно безумный работал веслом, с отчаянием поручив свою душу всем святым, каких только он мог припомнить из бесконечных испанских святцев. Он был убежден, что теперь-то ему уж никак не выйти живым из пироги.
Да и действительно, положение было не из приятных. Требовались вся решимость и отвага Тигреро, подогретые целью, к которой тот стремился, чтобы он сам решился проделать то, во что втянул и своего спутника.
Чем дальше продвигались они, тем ужаснее и многочисленнее становились окружающие их опасности. То и дело они были вынуждены изменять направление, чтобы избежать плывших по реке деревьев. Они постоянно останавливались, раз десять проплывали по одному и тому же месту, так как водоворот и быстрое течение то и дело сносили их вниз.
Около двух часов длилась эта трудная переправа. К асиенде они приближались крайне медленно, и ее темная масса, вырисовывающаяся на звездном небе, оказывалась у них то справа, то слева. Вдруг ужасный крик множества голосов донесся из-за асиенды, с прерии, и за ним, как гром небесный, последовал залп артиллерии и сухой треск ружейных выстрелов.
— Пресвятая Дева! — закричал Кукарес, бросив весло и сложив руки. — Мы погибли! Мы погибли!
— Что ты орешь? — спокойно остановил его Тигреро. — Напротив, мы спасены! Индейцы пошли на приступ, все французы теперь обратились в ту сторону, никто и не подумает смотреть, что делается на реке. Смелее, compadre! Еще два-три сильных гребка, и мы у цели.
— Да услышит вас Господь! — проговорил леперо, вновь принимаясь грести дрожащей рукой.
— А приступ, кажется, нешуточный. Ну, тем лучше! Чем дольше они будут сражаться по ту сторону асиенды, тем меньше будут смотреть на реку.
Со стороны перешейка доносился между тем гул схватки, которая с каждой минутой становилась все жарче.
Оба мексиканца, скрытые в темноте, бесшумно подплывали к асиенде.
Дон Марсиаль стал вглядываться вперед. Все было безмолвно с этой стороны. Берег возвышался уже шагах в двадцати от них. Все, по-видимому, говорило о том, что их не заметили.
Тигреро наклонился к своему спутнику:
— Довольно, мы приехали.
— Приехали? — как безумный переспросил леперо. — Но до берега еще далеко!
— Нет, в том месте, где мы стоим, тебе нечего бояться, что бы вокруг тебя ни происходило. Сиди в пироге, привяжи ее к какой-нибудь коряге и жди меня.
— Вас?
— Да, меня. Я оставлю тебя часа на два. Смотри, не зевай. Если заметишь что-либо подозрительное, то дай мне знать. Сигналом будет крик водяной курочки, который ты повторишь два раза, понял?
— Понял. Но если нам будет угрожать что-нибудь особенное, что мне делать?
Тигреро задумался на минуту.
— Что же может еще угрожать нам?
— Я не знаю. Но эти индейцы такие дьяволы, что от них можно ожидать чего угодно.
— Это верно. Ну, так в случае особенной опасности, и только в этом случае — понимаешь? — ты должен дать мне сигнал — прокричать два раза курочкой — и отъехать вон туда, к тем ивам над водой. Там ты будешь в полной безопасности, и я сейчас же приду к тебе.
— Хорошо. Но как же вы? Как я найду вас?
— Я два раза пролаю луговым шакалом. Ну, а теперь будь благоразумен и не трусь.
— Положитесь на меня.
Тигреро снял с себя всю лишнюю одежду, которая могла его стеснять — свой сарапе и сапоги, и остался в камзоле и панталонах. Засунув за пояс нож и пистолеты, закинув карабин за плечи, взяв картечь и пороховницу, он затем два раза попытался воспроизвести руладу жаворонка. Немедленно с берега последовала ответная трель. Тогда Тигреро вновь повторил своему товарищу совет держаться настороже, привязал оружие к голове и тихо спустился в воду. Леперо увидел его плывущим к асиенде сильными, но бесшумными взмахами рук. Скоро Тигреро исчез из виду, слившись с ночной темнотой.
Оставшись один, Кукарес, словно по какому-то наитию, стал осматривать свое оружие, переменил затравки, словом, приготовился на всякий случай, чтобы не быть застигнутым врасплох. Затем, успокоенный тишиной, которая царила вокруг, он, несмотря на предупреждения Тигреро, растянулся на дне пироги и приготовился спать.
Шум схватки понемногу затихал и, наконец, совсем смолк. Не стало слышно ни воинственных криков, ни выстрелов. Индейцы, встретив серьезный отпор колонистов, отступили. Пожар удалялся, зарево меркло, пустыня вновь погружалась в свои обычные молчание и тишину.
Леперо, лежа на спине на дне лодки, смотрел на звезды, сиявшие на темном небе. Легкая зыбь укачивала лодку, как колыбель, глаза его по временам слипались. Наконец он погрузился в дремоту и скорее всего заснул бы окончательно, если бы в тот самый момент, когда он готовился совсем сомкнуть веки, его не посетил последний проблеск сознания, заставивший вспомнить положение, в котором он находился, и осмотреться вокруг полусонными глазами. То, что увидели эти полусонные глаза, заставило его задрожать всем существом. Крик ужаса готов был вырваться из его груди, но он остался нем и только быстро поднялся в пироге, так что она закачалась и зачерпнула бортом воды.
Кукарес увидел ужасное зрелище. Он протер глаза, чтобы убедиться в том, что не спит, и осмотрелся вновь.
То, что он поначалу счел видением, на самом деле было действительностью.
Мы говорили, что река несла множество коряг, корней, вырванных деревьев с сучьями. В продолжение уже довольно долгого времени около того места, где находилась пирога, эти деревья стали образовывать затор. Почему это произошло, леперо не мог объяснить себе. Деревья должны были бы следовать по течению и спускаться вниз, а тут, поравнявшись с асиендой, они оставляли середину реки и мало-помалу приближались к берегу, на котором стояла асиенда.
Но что особенно удивительно, так это то, что все эти деревья направлялись к одному месту, а именно к оконечности мыса на стороне асиенды, противоположной перешейку, соединяющему асиенду с берегом, на котором стояла батарея. Но не это возбудило ужас Кукареса. Он увидел, как между странно переплетающимися сучьями сверкают глаза, скоро он разглядел также страшные очертания голов и ужасные профили в индейских воинских уборах.
Сомнений быть не могло — на каждом дереве сидел, по крайней мере, один индеец. Леперо решил, что, потерпев неудачу с одной стороны, индейцы попытались повторить нападение с другой и пробирались вплавь, уцепившись за суковатые деревья, спускавшиеся по реке, в ветвях которых они и спрятались.
Положение леперо становилось затруднительным. До сих пор индейцы не обращали внимания на пирогу, предполагая, что она принадлежит, вероятно, кому-нибудь из них, но каждую минуту истина могла открыться, и тогда, леперо знал, ему нечего ждать пощады.
Уже не один раз за борта пироги хватались сильные руки и держались за них по нескольку секунд, хотя те, кому эти руки принадлежали, не догадывались заглянуть внутрь ее, что Кукарес благочестиво приписывал действию Провидения.
Все эти размышления, как и многие другие, приходили в голову Кукаресу, когда он лежал на дне лодки, легко покачивавшейся на зыби, и смотрел на небо, усыпанное тихо мигающими звездами. Лицо его исказилось от ужаса, руки словно замерли, схватив ложа двух пистолетов, он мысленно возносил последнюю свою молитву и поручал себя своему святому. Каждую минуту он ждал ужасной развязки, которая, чем больше протекало времени, тем становилась все грознее и неизбежнее.
Ждать ему пришлось недолго.
ГЛАВА XIV. Индейская хитрость
— Нет, дружище, ты говоришь вовсе не так. Помни, что в пустыне часто приходится поворачиваться спиной к тому месту, которого ты стремишься достичь, и все это для того, чтобы добраться туда наверняка.
— Что вы этим хотите сказать?
— Мы спутаем своих лошадей под этими акациями и флорибондами, так как здесь они будут в полной безопасности, а сами вернемся к асиенде.
Тигреро тотчас же спрыгнул с лошади, подвел ее к группе деревьев, снял узду, чтобы она могла пастись, и стреножил. Затем он вернулся на берег.
Кукарес с тем отчаянием, которое в известных случаях, дойдя до предела, превращается в тупую покорность судьбе, имеющую некоторое сходство с мужеством, в точности повторил то, что проделал его товарищ. Достойный леперо, глубоко убежденный, что все погибло, отдался на произвол своей, быть может, несчастной звезды с тем фатализмом, который составляет характерную черту миросозерцания восточных народов.
Мы уже говорили, что на этом берегу реки царило спокойствие, только у воды раздавались самые разнообразные звуки — мяуканье, урчание, лай и прочее, — исходившие от зверей, выражавших таким образом радость по поводу своего спасения и спешивших поскорее убраться прочь в глубь прерии. Леперо наконец сообразил, что теперь он также в безопасности, и обратился к дону Марсиалю:
— Но как же мы попадем туда, на асиенду? Река широка, а плавать я не умею.
— Подожди немного. Мы сейчас кое-что найдем, я в этом уверен, если только хорошенько поищем, и облегчим нашу переправу. Э! Ну вот, смотри, — прибавил дон Марсиаль через минуту, — разве не правду я говорил?
И он указал леперо на пирогу, причаленную в маленькой бухточке по эту сторону реки.
— Колонисты ловят здесь рыбу, — продолжал Тигреро, — и в нескольких местах по берегу держат пироги. Мы возьмем эту и через две минуты будем опять у стен асиенды. Умеешь ли ты хоть владеть веслом?
— Да, когда я спокоен.
— Слушай, друг мой Кукарес, — оборвал его Марсиаль, положив ему на плечо руку и с минуту пристально смотря ему в глаза, — у меня нет сейчас времени разговаривать с тобой. У меня серьезные причины поступать так, как я поступаю. Мне нужна твоя самоотверженная помощь, ты должен помогать мне без всякой задней мысли, слышишь? Ты меня знаешь. При первом твоем подозрительном движении я всажу тебе в череп пулю, я убью тебя, как шакала. Теперь помоги мне достать эту пирогу, и быстрее в путь.
Леперо понял, что с ним не шутят, и вновь бессильно отдался на волю судьбы. Через несколько минут пирога была отвязана, и оба мексиканца уже сидели в ней.
Чтобы добраться до той части асиенды, что лежала против батареи, им нужно было проплыть совсем немного, но этот короткий путь был полон опасностей. Во-первых, река несла в своем быстром течении множество вырванных с корнями деревьев, которые плыли, наполовину выглядывая из воды, и на каждом шагу могли зацепить и опрокинуть зыбкое суденышко. Кроме того, через реку продолжали переправляться стадами звери, и если бы пирога попала в середину одного из таких стад, то она неизбежно была бы увлечена им и также перевернута вверх дном. Самая малая опасность, которой наши герои подвергались, состояла в том, что они могли получить в лоб пулю от часовых, расставленных в чаще под стенами асиенды и охранявших доступ к ней со стороны реки. Но эта последняя опасность была ничтожной по сравнению с двумя первыми, так как все заставляло предполагать, что привлеченный заревом гигантского пожара гарнизон направит все свое внимание от реки в сторону прерии. Наконец, дон Марсиаль не думал, что часовые стояли у самой воды.
По его знаку леперо взял весла, и они отчалили.
Пожар быстро проходил по направлению к западу, уничтожая все на своем пути.
Пирога медленно продвигалась вперед среди бесчисленных препятствий, замедлявших ее ход.
Кукарес, бледный как смерть, с развевающимися волосами, с выпученными от страха глазами, словно безумный работал веслом, с отчаянием поручив свою душу всем святым, каких только он мог припомнить из бесконечных испанских святцев. Он был убежден, что теперь-то ему уж никак не выйти живым из пироги.
Да и действительно, положение было не из приятных. Требовались вся решимость и отвага Тигреро, подогретые целью, к которой тот стремился, чтобы он сам решился проделать то, во что втянул и своего спутника.
Чем дальше продвигались они, тем ужаснее и многочисленнее становились окружающие их опасности. То и дело они были вынуждены изменять направление, чтобы избежать плывших по реке деревьев. Они постоянно останавливались, раз десять проплывали по одному и тому же месту, так как водоворот и быстрое течение то и дело сносили их вниз.
Около двух часов длилась эта трудная переправа. К асиенде они приближались крайне медленно, и ее темная масса, вырисовывающаяся на звездном небе, оказывалась у них то справа, то слева. Вдруг ужасный крик множества голосов донесся из-за асиенды, с прерии, и за ним, как гром небесный, последовал залп артиллерии и сухой треск ружейных выстрелов.
— Пресвятая Дева! — закричал Кукарес, бросив весло и сложив руки. — Мы погибли! Мы погибли!
— Что ты орешь? — спокойно остановил его Тигреро. — Напротив, мы спасены! Индейцы пошли на приступ, все французы теперь обратились в ту сторону, никто и не подумает смотреть, что делается на реке. Смелее, compadre! Еще два-три сильных гребка, и мы у цели.
— Да услышит вас Господь! — проговорил леперо, вновь принимаясь грести дрожащей рукой.
— А приступ, кажется, нешуточный. Ну, тем лучше! Чем дольше они будут сражаться по ту сторону асиенды, тем меньше будут смотреть на реку.
Со стороны перешейка доносился между тем гул схватки, которая с каждой минутой становилась все жарче.
Оба мексиканца, скрытые в темноте, бесшумно подплывали к асиенде.
Дон Марсиаль стал вглядываться вперед. Все было безмолвно с этой стороны. Берег возвышался уже шагах в двадцати от них. Все, по-видимому, говорило о том, что их не заметили.
Тигреро наклонился к своему спутнику:
— Довольно, мы приехали.
— Приехали? — как безумный переспросил леперо. — Но до берега еще далеко!
— Нет, в том месте, где мы стоим, тебе нечего бояться, что бы вокруг тебя ни происходило. Сиди в пироге, привяжи ее к какой-нибудь коряге и жди меня.
— Вас?
— Да, меня. Я оставлю тебя часа на два. Смотри, не зевай. Если заметишь что-либо подозрительное, то дай мне знать. Сигналом будет крик водяной курочки, который ты повторишь два раза, понял?
— Понял. Но если нам будет угрожать что-нибудь особенное, что мне делать?
Тигреро задумался на минуту.
— Что же может еще угрожать нам?
— Я не знаю. Но эти индейцы такие дьяволы, что от них можно ожидать чего угодно.
— Это верно. Ну, так в случае особенной опасности, и только в этом случае — понимаешь? — ты должен дать мне сигнал — прокричать два раза курочкой — и отъехать вон туда, к тем ивам над водой. Там ты будешь в полной безопасности, и я сейчас же приду к тебе.
— Хорошо. Но как же вы? Как я найду вас?
— Я два раза пролаю луговым шакалом. Ну, а теперь будь благоразумен и не трусь.
— Положитесь на меня.
Тигреро снял с себя всю лишнюю одежду, которая могла его стеснять — свой сарапе и сапоги, и остался в камзоле и панталонах. Засунув за пояс нож и пистолеты, закинув карабин за плечи, взяв картечь и пороховницу, он затем два раза попытался воспроизвести руладу жаворонка. Немедленно с берега последовала ответная трель. Тогда Тигреро вновь повторил своему товарищу совет держаться настороже, привязал оружие к голове и тихо спустился в воду. Леперо увидел его плывущим к асиенде сильными, но бесшумными взмахами рук. Скоро Тигреро исчез из виду, слившись с ночной темнотой.
Оставшись один, Кукарес, словно по какому-то наитию, стал осматривать свое оружие, переменил затравки, словом, приготовился на всякий случай, чтобы не быть застигнутым врасплох. Затем, успокоенный тишиной, которая царила вокруг, он, несмотря на предупреждения Тигреро, растянулся на дне пироги и приготовился спать.
Шум схватки понемногу затихал и, наконец, совсем смолк. Не стало слышно ни воинственных криков, ни выстрелов. Индейцы, встретив серьезный отпор колонистов, отступили. Пожар удалялся, зарево меркло, пустыня вновь погружалась в свои обычные молчание и тишину.
Леперо, лежа на спине на дне лодки, смотрел на звезды, сиявшие на темном небе. Легкая зыбь укачивала лодку, как колыбель, глаза его по временам слипались. Наконец он погрузился в дремоту и скорее всего заснул бы окончательно, если бы в тот самый момент, когда он готовился совсем сомкнуть веки, его не посетил последний проблеск сознания, заставивший вспомнить положение, в котором он находился, и осмотреться вокруг полусонными глазами. То, что увидели эти полусонные глаза, заставило его задрожать всем существом. Крик ужаса готов был вырваться из его груди, но он остался нем и только быстро поднялся в пироге, так что она закачалась и зачерпнула бортом воды.
Кукарес увидел ужасное зрелище. Он протер глаза, чтобы убедиться в том, что не спит, и осмотрелся вновь.
То, что он поначалу счел видением, на самом деле было действительностью.
Мы говорили, что река несла множество коряг, корней, вырванных деревьев с сучьями. В продолжение уже довольно долгого времени около того места, где находилась пирога, эти деревья стали образовывать затор. Почему это произошло, леперо не мог объяснить себе. Деревья должны были бы следовать по течению и спускаться вниз, а тут, поравнявшись с асиендой, они оставляли середину реки и мало-помалу приближались к берегу, на котором стояла асиенда.
Но что особенно удивительно, так это то, что все эти деревья направлялись к одному месту, а именно к оконечности мыса на стороне асиенды, противоположной перешейку, соединяющему асиенду с берегом, на котором стояла батарея. Но не это возбудило ужас Кукареса. Он увидел, как между странно переплетающимися сучьями сверкают глаза, скоро он разглядел также страшные очертания голов и ужасные профили в индейских воинских уборах.
Сомнений быть не могло — на каждом дереве сидел, по крайней мере, один индеец. Леперо решил, что, потерпев неудачу с одной стороны, индейцы попытались повторить нападение с другой и пробирались вплавь, уцепившись за суковатые деревья, спускавшиеся по реке, в ветвях которых они и спрятались.
Положение леперо становилось затруднительным. До сих пор индейцы не обращали внимания на пирогу, предполагая, что она принадлежит, вероятно, кому-нибудь из них, но каждую минуту истина могла открыться, и тогда, леперо знал, ему нечего ждать пощады.
Уже не один раз за борта пироги хватались сильные руки и держались за них по нескольку секунд, хотя те, кому эти руки принадлежали, не догадывались заглянуть внутрь ее, что Кукарес благочестиво приписывал действию Провидения.
Все эти размышления, как и многие другие, приходили в голову Кукаресу, когда он лежал на дне лодки, легко покачивавшейся на зыби, и смотрел на небо, усыпанное тихо мигающими звездами. Лицо его исказилось от ужаса, руки словно замерли, схватив ложа двух пистолетов, он мысленно возносил последнюю свою молитву и поручал себя своему святому. Каждую минуту он ждал ужасной развязки, которая, чем больше протекало времени, тем становилась все грознее и неизбежнее.
Ждать ему пришлось недолго.
ГЛАВА XIV. Индейская хитрость
Среди непокоренных индейских племен, кочующих по громадным пустыням, ограниченным реками Рио-Хилой, Рио-Браво-дель-Норте и Колорадо, в эпоху, к которой относится наш рассказ, два племени оспаривали первенство между собой: апачи и команчи.
Непримиримые враги, находящиеся в непрестанной войне друг с другом, эти племена иногда объединялись общей своей ненавистью к белым и ко всему тому, что имело какое-либо отношение к этой враждебной им расе.
Превосходные наездники, бесстрашные охотники, жестокие, безжалостные воины, команчи и апачи являлись для жителей северных областей Мексики ужасными соседями. Ежегодно в одно и то же время их отряды, насчитывавшие по нескольку тысяч человек, выходили из глубины пустынь, переплывали реки и в нескольких местах сразу проникали в пределы Мексики, сжигая и убивая все, что встречалось им на пути, захватывая женщин и детей и распространяя горе и разрушение миль на двадцать в глубь страны, занятой оседлыми европейскими поселениями.
В эпоху испанского владычества дело обстояло иначе. По границе были устроены многочисленные крепости и форты, между ними располагались в удобных для зашиты пунктах отряды войск, содержащиеся исключительно с целью отражать нападения индейцев и прогонять их в глубь прерий и не выпускать с их земель охоты. Но со времени провозглашения независимости Мексики граждане настолько втянулись в бесконечные и бесцельные междоусобицы и революции, что войска были отозваны и употреблялись для совершенно других нужд, форты были упразднены, и пограничным жителям предоставили защищаться самим, как они смогут и сумеют, то есть оставили их без всякой защиты. Следствием этого явилось то, что индейцы стали понемногу приближаться, перешли реки, не встречая никакого серьезного сопротивления. Произошло это по той простой причине, что мексиканское правительство под страхом самого сильного наказания запретило продавать оседлым индейцам огнестрельное оружие, а эти индейцы только одни и могли оказать достойное сопротивление нападавшим соплеменникам. Последние же без труда за несколько лет вернули себе все то, что Испания при всем своем могуществе с трудом приобрела за несколько веков. В результате получилось, что плодороднейшие в мире земли стояли без обработки и по этой несчастной стране нельзя было сделать шага, чтобы не натолкнуться на еще дымящиеся развалины. Дерзость индейцев дошла до того, что они даже не скрывали своих намерений вторгнуться в мексиканские пределы. Эти вторжения они стали повторять в определенное время года, регулярно в одни и те же месяцы и даже в одни и те же дни. В насмешку они называли эти месяцы Мексиканскими лунами, то есть такими месяцами, когда они отправлялись грабить мексиканцев.
Черному Медведю удалось основать сильную конфедерацию с целью поднять в глазах соплеменников свой престиж, который было сильно поколебался из-за неудач, преследовавших его в нескольких последних походах. Это и было уже описано нами в одной из предшествующих глав. Как все индейские вожди, он был крайне самолюбив. Несмотря на свои молодые годы, он успел уже разорить несколько мелких племен и присоединить их к своему племени. Он стремился теперь покорить команчей и заставить их признать его главенство. Замысел этот был смел, трудноисполним, пожалуй, даже и совсем не исполним, так как команчи по праву считались самым воинственным и сильным племенем в прериях. Это племя гордо именовало себя царем прерий и только терпело присутствие апачей на землях, которые считало входящими в состав своих земель охоты. Команчи имели перед другими племенами в прериях громадное преимущество, которое составляло их силу и делало их ужасными для тех, с кем они вели войны. Преимущество это заключалось в том, что они не употребляли никаких спиртных напитков и потому избежали повального развращения и болезней, которые поразили другие племена и в гораздо большей степени, чем пули, облегчили победу европейским пришельцам. Команчи же сохранили всю силу, выдержку и природный ум дикарей.
Насмешник точно так же, как и Черный Медведь, не верил в прочность союза двух племен. Ненависть, которую он чувствовал к апачам, слишком глубоко укоренилась в его душе. Но основание французами колонии Гетцали, установление постоянного владычества белых над землями, которые все краснокожие считали своими, грозило слишком серьезными последствиями одинаково для всех индейских племен, и потому нет ничего удивительного, что они соединились вместе, чтобы одержать победу над общим врагом. Они отложили на время свои давние неразрешимые раздоры и заключили союз для совместного похода на Гетцали, но только для этого. Между ними установилось безмолвное, но тем не менее прекрасно понимаемое обеими сторонами соглашение, что после изгнания иноземцев каждый волен поступать как ему угодно.
Мы описали уже, как начал военные действия Насмешник. Черный Медведь держал в голове план, который обдумал уже давно, но из-за недостатка средств не мог привести в исполнение. Желая получить сведения, необходимые для задуманного набега, он отправился в Гуаймас. Там Тигреро, преследуя, в свою очередь, собственные цели, предложил ему втереться в состав каравана дона Сильвы, направлявшегося в Гетцали, в качестве проводника. Апач ухватился за это предложение, прекрасно выполнил свою роль и за те несколько часов, которые провел на асиенде, со свойственной индейцам проницательностью самым подробнейшим образом ознакомился со всеми слабыми пунктами крепости.
Существовала еще одна цель, увеличившая его стремление овладеть асиендой. Как у всех краснокожих, у него была мечта иметь женой бледнолицую женщину. Когда ему довелось увидеть донью Аниту, в нем внезапно загорелась страсть, и он решил привести в исполнение мечту, которую давно лелеял, и ввести в свой вигвам чудный цветок, подобного которому, конечно, отродясь не имел ни один индейский вождь.
Пусть не подумает читатель, что Черный Медведь почувствовал к донье Аните какое-либо подобие любви. Вовсе нет — ему просто хотелось иметь белую жену, вот и все. Ему казалось обидным, что у всех прочих вождей его племени были белые жены, а у него нет. Если бы донья Анита была безобразна, то он и тогда попытался бы овладеть ею. Но она была на редкость хороша — тем лучше! Нужно прибавить, что апачский вождь даже не находил ее особенно красивой; по индейским понятиям молодая девушка была не более как недурна собой. Единственное, что он ценил в ней, это цвет кожи.
Черный Медведь, сидя с самыми важными из вождей на оконечности острова Чоль-Гекель, хранил серьезное молчание и, скрестив на груди руки, уставился в пространство, пока зарево пожара, пущенного в прерии Насмешником, не озарило окрестностей своим кровавым отблеском.
— Брат мой Насмешник — опытный вождь и верный союзник, он честно выполнил поручение, данное ему. Он сжигает сейчас бледнолицых собак. Что команчи начали — апачи докончат.
— Черный Медведь — великий вождь своего племени. Кто осмелится спорить с ним? — льстиво заметил в ответ Малая Пантера.
Сахем улыбнулся.
— Если команчи — антилопы, то апачи — выдры. Они умеют, когда надо, плавать по воде так же хорошо, как и ходить по земле, могут и летать по воздуху. Дни бледнолицых сочтены. Великий Дух обитает в Черном Медведе и говорит словами, исходящими из груди его.
Воины почтительно наклонили головы.
После минутного молчания Черный Медведь продолжал:
— Что значат для индейских воинов огненные трубы бледнолицых? Разве у них нет острых желобчатых стрел и разве не бесстрашны сердца их? Да последуют за мной дети мои, мы возьмем скальпы бледнолицых псов, привяжем их к гривам наших коней, и их женщины будут нашими рабынями!
Слова вождя были заглушены криками радости и энтузиазма.
— Река несет много деревьев. Братья мои не бабы, чтобы напрасно утомлять себя. Они сядут на эти деревья, и река донесет их до большого вигвама бледнолицых. Пусть приготовятся дети мои. Черный Медведь выступит в шестнадцатый час, когда синяя сова пропоет два раза и куропатка испустит свой резкий крик. Я сказал. Двести воинов последуют за Черным Медведем.
Вожди почтительно поклонились сахему и оставили его одного.
Черный Медведь закутался в бизонью шкуру, растянулся перед горевшим возле него костром, раскурил трубку при помощи священной палочки, украшенной погремушками и перьями, и замер, неподвижно устремив взор на зарево, которое ширилось, все сильнее захватывая горизонт.
Остров Чоль-Гекель, на котором апачский вождь расположился лагерем, находился не очень далеко от французской колонии. Перспектива плыть на деревьях, вырванных рекой, отдавшись на волю течения, не таила в себе ничего опасного для этих людей, с детства привыкших к разного рода телесным упражнениям и плававших в воде подобно рыбам. Между тем этот способ представлял то преимущество, что позволял воинам, во-первых, сохранить свои силы, а во-вторых, приблизиться к крепости совершенно незаметно под прикрытием воды и коряг и по данному сигналу, подобно стае голодных коршунов, кинуться на приступ.
Черный Медведь был настолько уверен в успехе своего плана, который он обдумал во всех мелочах, что даже не захотел брать с собой больше двухсот отборных воинов, считая излишним нападать большими силами на врага, которого следовало захватить врасплох и который должен был в то же время отбивать нападение команчей Насмешника. Он полагал, что, если французы подвергнутся еще и нападению с тыла, он успеет их перебить всех до одного прежде, чем они опомнятся.
В этих широтах сумерки длятся всего несколько минут, ночь наступает внезапно. Словно по мановению волшебного жезла, все окуталось тьмой, и только вдали яркая полоса цвета красной меди показывала, куда направился пожар, за которым, подобно стае волков, следовали команчи. Их привычные ко всему кони ступали по не остывшей еще земле топча копытами головни и угли, хотя и потухшие, но еще горячие.
Когда Черный Медведь решил, что пришла пора действовать, он потушил свою трубку, хладнокровно вытряс из нее пепел и сделал знак, который был тотчас понят Малой Пантерой, готовым немедленно исполнить любой приказ вождя.
Почти немедленно появились двести воинов, отобранных сахемом для набега.
Это были отборные люди, вооруженные копьями и стрелами. Колчаны у них были закинуты за плечи.
— Воины апачей идут на битву, — обратился к ним прочувствованным голосом Черный Медведь, — бледнолицые, с которыми им придется сразится — не йори. Говорят, что они очень храбры, но апачи — самые храбрые воины в мире. Никто не может сравниться с ними. Дети мои могут быть убиты, но они победят.
— Воины могут быть убиты, — в один голос отвечали воины.
— О-о-а! — продолжал Черный Медведь. — Дети мои хорошо говорят, Черный Медведь верит в их отвагу. Ваконда, Великий Дух, не оставит их, он любит краснокожих. Теперь пусть дети мои сядут на деревья, плывущие по реке, и отдадут себя на волю течения. Крик кондора будет для них сигналом, когда следует броситься на белых.
Индейцы тотчас же отправились исполнять приказание вождя. Обгоняя друг друга, они бросились к реке и стали притягивать к берегу плывшие мимо деревья и коряги. В самое короткое время на оконечности островка они собрали значительное количество деревьев. Черный Медведь в последний раз окинул взглядом остров и дал знак к отправлению. Он первым спустился в воду, прицепился к дереву и поплыл вниз по течению. Остальные без колебания последовали за ним.
Апачи так ловко расположили деревья еще у острова и так ловко правили ими, что, когда они оттолкнулись, деревья немедленно направились на середину реки, где было самое быстрое течение, и понесли их к крепости. Против крепости деревья, направляемые теми же умелыми руками, незаметно поворачивали к берегу и останавливались в том месте, о котором уже упоминалось.
Плавание это все-таки представляло для воинов значительную и серьезную опасность.
Индейцы не имели весел, поэтому, чтобы держаться в нужном положении, они вынуждены были прилагать невероятные усилия, так как деревья вертелись, качались и ежеминутно грозили утопить плывших на них. Была еще одна трудность: перед самой асиендой воины должны были полностью погрузиться в воду, чтобы вывести деревья из течения и заставить их направиться к берегу. Было, наконец, и еще одно, не последней важности обстоятельство. Деревья, на которых плыли индейцы, беспрестанно сталкивались с другими, также уносимыми рекой, сучья цеплялись друг за друга так, что невозможно было их расцепить, и волей-неволей приходилось, вместо одного, направлять по нескольку деревьев, так что через полчаса перед асиендой образовался громадный затор, занявший почти всю ширину реки.
Индейцы очень настойчивы. Раз они начали какое-то дело, они уже не бросят его до тех пор, пока не получат ясного как день доказательства, что неудача неминуема. В противном случае они лезут напролом, чего бы им это ни стоило. То же самое происходило и сейчас. Несколько человек утонули, несколько получили серьезные раны и должны были выплыть на берег, но остальные без колебаний продолжали спускаться вниз по течению, подбадриваемые своим вождем.
Непримиримые враги, находящиеся в непрестанной войне друг с другом, эти племена иногда объединялись общей своей ненавистью к белым и ко всему тому, что имело какое-либо отношение к этой враждебной им расе.
Превосходные наездники, бесстрашные охотники, жестокие, безжалостные воины, команчи и апачи являлись для жителей северных областей Мексики ужасными соседями. Ежегодно в одно и то же время их отряды, насчитывавшие по нескольку тысяч человек, выходили из глубины пустынь, переплывали реки и в нескольких местах сразу проникали в пределы Мексики, сжигая и убивая все, что встречалось им на пути, захватывая женщин и детей и распространяя горе и разрушение миль на двадцать в глубь страны, занятой оседлыми европейскими поселениями.
В эпоху испанского владычества дело обстояло иначе. По границе были устроены многочисленные крепости и форты, между ними располагались в удобных для зашиты пунктах отряды войск, содержащиеся исключительно с целью отражать нападения индейцев и прогонять их в глубь прерий и не выпускать с их земель охоты. Но со времени провозглашения независимости Мексики граждане настолько втянулись в бесконечные и бесцельные междоусобицы и революции, что войска были отозваны и употреблялись для совершенно других нужд, форты были упразднены, и пограничным жителям предоставили защищаться самим, как они смогут и сумеют, то есть оставили их без всякой защиты. Следствием этого явилось то, что индейцы стали понемногу приближаться, перешли реки, не встречая никакого серьезного сопротивления. Произошло это по той простой причине, что мексиканское правительство под страхом самого сильного наказания запретило продавать оседлым индейцам огнестрельное оружие, а эти индейцы только одни и могли оказать достойное сопротивление нападавшим соплеменникам. Последние же без труда за несколько лет вернули себе все то, что Испания при всем своем могуществе с трудом приобрела за несколько веков. В результате получилось, что плодороднейшие в мире земли стояли без обработки и по этой несчастной стране нельзя было сделать шага, чтобы не натолкнуться на еще дымящиеся развалины. Дерзость индейцев дошла до того, что они даже не скрывали своих намерений вторгнуться в мексиканские пределы. Эти вторжения они стали повторять в определенное время года, регулярно в одни и те же месяцы и даже в одни и те же дни. В насмешку они называли эти месяцы Мексиканскими лунами, то есть такими месяцами, когда они отправлялись грабить мексиканцев.
Черному Медведю удалось основать сильную конфедерацию с целью поднять в глазах соплеменников свой престиж, который было сильно поколебался из-за неудач, преследовавших его в нескольких последних походах. Это и было уже описано нами в одной из предшествующих глав. Как все индейские вожди, он был крайне самолюбив. Несмотря на свои молодые годы, он успел уже разорить несколько мелких племен и присоединить их к своему племени. Он стремился теперь покорить команчей и заставить их признать его главенство. Замысел этот был смел, трудноисполним, пожалуй, даже и совсем не исполним, так как команчи по праву считались самым воинственным и сильным племенем в прериях. Это племя гордо именовало себя царем прерий и только терпело присутствие апачей на землях, которые считало входящими в состав своих земель охоты. Команчи имели перед другими племенами в прериях громадное преимущество, которое составляло их силу и делало их ужасными для тех, с кем они вели войны. Преимущество это заключалось в том, что они не употребляли никаких спиртных напитков и потому избежали повального развращения и болезней, которые поразили другие племена и в гораздо большей степени, чем пули, облегчили победу европейским пришельцам. Команчи же сохранили всю силу, выдержку и природный ум дикарей.
Насмешник точно так же, как и Черный Медведь, не верил в прочность союза двух племен. Ненависть, которую он чувствовал к апачам, слишком глубоко укоренилась в его душе. Но основание французами колонии Гетцали, установление постоянного владычества белых над землями, которые все краснокожие считали своими, грозило слишком серьезными последствиями одинаково для всех индейских племен, и потому нет ничего удивительного, что они соединились вместе, чтобы одержать победу над общим врагом. Они отложили на время свои давние неразрешимые раздоры и заключили союз для совместного похода на Гетцали, но только для этого. Между ними установилось безмолвное, но тем не менее прекрасно понимаемое обеими сторонами соглашение, что после изгнания иноземцев каждый волен поступать как ему угодно.
Мы описали уже, как начал военные действия Насмешник. Черный Медведь держал в голове план, который обдумал уже давно, но из-за недостатка средств не мог привести в исполнение. Желая получить сведения, необходимые для задуманного набега, он отправился в Гуаймас. Там Тигреро, преследуя, в свою очередь, собственные цели, предложил ему втереться в состав каравана дона Сильвы, направлявшегося в Гетцали, в качестве проводника. Апач ухватился за это предложение, прекрасно выполнил свою роль и за те несколько часов, которые провел на асиенде, со свойственной индейцам проницательностью самым подробнейшим образом ознакомился со всеми слабыми пунктами крепости.
Существовала еще одна цель, увеличившая его стремление овладеть асиендой. Как у всех краснокожих, у него была мечта иметь женой бледнолицую женщину. Когда ему довелось увидеть донью Аниту, в нем внезапно загорелась страсть, и он решил привести в исполнение мечту, которую давно лелеял, и ввести в свой вигвам чудный цветок, подобного которому, конечно, отродясь не имел ни один индейский вождь.
Пусть не подумает читатель, что Черный Медведь почувствовал к донье Аните какое-либо подобие любви. Вовсе нет — ему просто хотелось иметь белую жену, вот и все. Ему казалось обидным, что у всех прочих вождей его племени были белые жены, а у него нет. Если бы донья Анита была безобразна, то он и тогда попытался бы овладеть ею. Но она была на редкость хороша — тем лучше! Нужно прибавить, что апачский вождь даже не находил ее особенно красивой; по индейским понятиям молодая девушка была не более как недурна собой. Единственное, что он ценил в ней, это цвет кожи.
Черный Медведь, сидя с самыми важными из вождей на оконечности острова Чоль-Гекель, хранил серьезное молчание и, скрестив на груди руки, уставился в пространство, пока зарево пожара, пущенного в прерии Насмешником, не озарило окрестностей своим кровавым отблеском.
— Брат мой Насмешник — опытный вождь и верный союзник, он честно выполнил поручение, данное ему. Он сжигает сейчас бледнолицых собак. Что команчи начали — апачи докончат.
— Черный Медведь — великий вождь своего племени. Кто осмелится спорить с ним? — льстиво заметил в ответ Малая Пантера.
Сахем улыбнулся.
— Если команчи — антилопы, то апачи — выдры. Они умеют, когда надо, плавать по воде так же хорошо, как и ходить по земле, могут и летать по воздуху. Дни бледнолицых сочтены. Великий Дух обитает в Черном Медведе и говорит словами, исходящими из груди его.
Воины почтительно наклонили головы.
После минутного молчания Черный Медведь продолжал:
— Что значат для индейских воинов огненные трубы бледнолицых? Разве у них нет острых желобчатых стрел и разве не бесстрашны сердца их? Да последуют за мной дети мои, мы возьмем скальпы бледнолицых псов, привяжем их к гривам наших коней, и их женщины будут нашими рабынями!
Слова вождя были заглушены криками радости и энтузиазма.
— Река несет много деревьев. Братья мои не бабы, чтобы напрасно утомлять себя. Они сядут на эти деревья, и река донесет их до большого вигвама бледнолицых. Пусть приготовятся дети мои. Черный Медведь выступит в шестнадцатый час, когда синяя сова пропоет два раза и куропатка испустит свой резкий крик. Я сказал. Двести воинов последуют за Черным Медведем.
Вожди почтительно поклонились сахему и оставили его одного.
Черный Медведь закутался в бизонью шкуру, растянулся перед горевшим возле него костром, раскурил трубку при помощи священной палочки, украшенной погремушками и перьями, и замер, неподвижно устремив взор на зарево, которое ширилось, все сильнее захватывая горизонт.
Остров Чоль-Гекель, на котором апачский вождь расположился лагерем, находился не очень далеко от французской колонии. Перспектива плыть на деревьях, вырванных рекой, отдавшись на волю течения, не таила в себе ничего опасного для этих людей, с детства привыкших к разного рода телесным упражнениям и плававших в воде подобно рыбам. Между тем этот способ представлял то преимущество, что позволял воинам, во-первых, сохранить свои силы, а во-вторых, приблизиться к крепости совершенно незаметно под прикрытием воды и коряг и по данному сигналу, подобно стае голодных коршунов, кинуться на приступ.
Черный Медведь был настолько уверен в успехе своего плана, который он обдумал во всех мелочах, что даже не захотел брать с собой больше двухсот отборных воинов, считая излишним нападать большими силами на врага, которого следовало захватить врасплох и который должен был в то же время отбивать нападение команчей Насмешника. Он полагал, что, если французы подвергнутся еще и нападению с тыла, он успеет их перебить всех до одного прежде, чем они опомнятся.
В этих широтах сумерки длятся всего несколько минут, ночь наступает внезапно. Словно по мановению волшебного жезла, все окуталось тьмой, и только вдали яркая полоса цвета красной меди показывала, куда направился пожар, за которым, подобно стае волков, следовали команчи. Их привычные ко всему кони ступали по не остывшей еще земле топча копытами головни и угли, хотя и потухшие, но еще горячие.
Когда Черный Медведь решил, что пришла пора действовать, он потушил свою трубку, хладнокровно вытряс из нее пепел и сделал знак, который был тотчас понят Малой Пантерой, готовым немедленно исполнить любой приказ вождя.
Почти немедленно появились двести воинов, отобранных сахемом для набега.
Это были отборные люди, вооруженные копьями и стрелами. Колчаны у них были закинуты за плечи.
— Воины апачей идут на битву, — обратился к ним прочувствованным голосом Черный Медведь, — бледнолицые, с которыми им придется сразится — не йори. Говорят, что они очень храбры, но апачи — самые храбрые воины в мире. Никто не может сравниться с ними. Дети мои могут быть убиты, но они победят.
— Воины могут быть убиты, — в один голос отвечали воины.
— О-о-а! — продолжал Черный Медведь. — Дети мои хорошо говорят, Черный Медведь верит в их отвагу. Ваконда, Великий Дух, не оставит их, он любит краснокожих. Теперь пусть дети мои сядут на деревья, плывущие по реке, и отдадут себя на волю течения. Крик кондора будет для них сигналом, когда следует броситься на белых.
Индейцы тотчас же отправились исполнять приказание вождя. Обгоняя друг друга, они бросились к реке и стали притягивать к берегу плывшие мимо деревья и коряги. В самое короткое время на оконечности островка они собрали значительное количество деревьев. Черный Медведь в последний раз окинул взглядом остров и дал знак к отправлению. Он первым спустился в воду, прицепился к дереву и поплыл вниз по течению. Остальные без колебания последовали за ним.
Апачи так ловко расположили деревья еще у острова и так ловко правили ими, что, когда они оттолкнулись, деревья немедленно направились на середину реки, где было самое быстрое течение, и понесли их к крепости. Против крепости деревья, направляемые теми же умелыми руками, незаметно поворачивали к берегу и останавливались в том месте, о котором уже упоминалось.
Плавание это все-таки представляло для воинов значительную и серьезную опасность.
Индейцы не имели весел, поэтому, чтобы держаться в нужном положении, они вынуждены были прилагать невероятные усилия, так как деревья вертелись, качались и ежеминутно грозили утопить плывших на них. Была еще одна трудность: перед самой асиендой воины должны были полностью погрузиться в воду, чтобы вывести деревья из течения и заставить их направиться к берегу. Было, наконец, и еще одно, не последней важности обстоятельство. Деревья, на которых плыли индейцы, беспрестанно сталкивались с другими, также уносимыми рекой, сучья цеплялись друг за друга так, что невозможно было их расцепить, и волей-неволей приходилось, вместо одного, направлять по нескольку деревьев, так что через полчаса перед асиендой образовался громадный затор, занявший почти всю ширину реки.
Индейцы очень настойчивы. Раз они начали какое-то дело, они уже не бросят его до тех пор, пока не получат ясного как день доказательства, что неудача неминуема. В противном случае они лезут напролом, чего бы им это ни стоило. То же самое происходило и сейчас. Несколько человек утонули, несколько получили серьезные раны и должны были выплыть на берег, но остальные без колебаний продолжали спускаться вниз по течению, подбадриваемые своим вождем.