Страница:
Во всех мексиканских провинциях все были так глубоко убеждены в истине того, что мы сейчас сказали, что все свидетели убийства обыкновенно разбегались, не думая об оказании какой-либо помощи жертве. В случае, если смерть медлила прийти, чтобы прекратить страдания раненого и изувеченного, он испытывал самые жестокие муки, не надеясь, что кто-либо решится облегчить их. Горе сострадательному прохожему, который помог бы ему, а раненый на его руках умер!
В Соноре поступают еще бесчеловечнее: как только начинается драка с оружием и человек падает, все двери наглухо запираются.
ГЛАВА VIII. Отъезд
ГЛАВА IX. Свидание в пустыне
В Соноре поступают еще бесчеловечнее: как только начинается драка с оружием и человек падает, все двери наглухо запираются.
ГЛАВА VIII. Отъезд
Как объявил дон Сильва де Торрес, что они поедут с рассветом солнца, так оно и вышло.
В Мексике, а особенно в Соноре, где дорог нет совершенно, способ путешествовать не похож на тот, к которому мы привыкли в Европе.
В Мексике нет ни почтовых экипажей, ни станций. Единственный способ передвижения — путешествие верхом.
Путешествие, которое может продлиться всего несколько дней, вызывает массу сборов и хлопот. Необходимо все везти с собой, так как в дороге раздобыть ничего нельзя. Постели, палатки, провизия и даже вода, особенно вода, должны быть запасены для путешествия и размещены во вьюках на мулах. Если отнестись легкомысленно к подобному путешествию, то надо быть готовым спать на голой земле, рискуя в то же время умереть от голода и жажды.
Кроме того, следует иметь при себе достаточно сильный конвой, хорошо вооруженный, для защиты от диких зверей, индейцев и в особенности от грабителей, которыми кишат все мексиканские дороги из-за господствующей в этой несчастной стране анархии.
Поэтому вполне понятно желание дона Сильвы пораньше выбраться из города, чтобы засветло отъехать подальше.
Патио его дома уподобился в это раннее утро постоялому двору. Пятнадцать навьюченных мулов стояли, ожидая отправления. Готовили паланкин, в котором должна была ехать донья Анита.
Сорок оседланных лошадей были привязаны к кольцам в стене дома. Пеон держал под уздцы великолепного жеребца, предназначенного для дона Сильвы. Он ржал, бил копытом, раздувал ноздри и нетерпеливо грыз серебряную уздечку.
Во дворе стоял гул от криков, смеха, ржания.
На улице собралась толпа, в гуще которой стояли и Кукарес с доном Марсиалем, вернувшиеся из своей поездки в Ранчо. Люди с недоумением смотрели, не понимая, какая причина заставила дона Сильву предпринять путешествие в такое раннее время года, когда жить в сельской местности так неудобно.
Отовсюду доносились замечания и предположения относительно цели такого странного путешествия.
Среди собравшихся, привлеченных любопытством, находился один, очевидно, индеец, который, небрежно прислонившись к стене противоположного дома, не спускал глаз с дверей дома дона Сильвы и внимательно следил за всеми действиями его многочисленной прислуги.
Этот человек, еще очень молодой, был похож на индейца племени яки, но внимательный наблюдатель мог заметить иное. Широкий лоб, блестящие глаза, которые он, очевидно, нарочно сейчас щурил, надменный рот, какое-то изящество сильных, мускулистых, словно из бронзы изваянных членов, что-то смелое, решительное, независимое во всей фигуре заинтересовавшего нас человека говорили, что он скорее принадлежит к гордым команчам или свирепым апачам, чем к глупым яки. Но в настоящую минуту в толпе никто и не думал заниматься индейцем, да и сам он старался не привлекать к себе внимания.
Яки обыкновенно приходили в Гуаймас наниматься в качестве пеонов и прислуги, так что присутствие индейца не заключало в себе ничего необычного.
Наконец в восемь часов дон Сильва де Торрес появился в дверях своего жилища, ведя под руку свою дочь, одетую в изящный дорожный костюм.
Донья Анита была бледна, как лилия. Она казалась сильно уставшей; красные глаза говорили о душевных муках, которые она пережила за ночь. Она делала страшные усилия, чтобы не разрыдаться здесь, на глазах у всех.
При виде ее дон Марсиаль и Кукарес обменялись быстрым взглядом, в то время как по губам индейца, о котором мы говорили выше, скользнула чуть заметная неопределенная улыбка.
При появлении асиендадо воцарилась полная тишина. Погонщики кинулись по своим местам к порученным им мулам, конные, вооруженные с головы до ног, вскочили в седла, и дон Сильва, окинув все внимательным взглядом и убедившись, что все исполнено согласно его приказаниям, усадил дочь в паланкин, где она тотчас же закуталась в широкий ребосо, словно птичка свернулась в гнездышке.
По знаку дона Сильвы мулы, привязанные задний к хвосту переднего, начали выступать из ворот за первым, который вел их, побрякивая бубенчиками. По бокам шли погонщики.
Прежде чем сесть на лошадь, дон Сильва обратился к старому слуге, который почтительно стоял перед ним, держа в руках соломенную шляпу:
— Прощай, ньо 20 Пелучо, — сказал он, — я доверяю тебе дом. Смотри за ним, береги все, что есть там. Я оставляю тебе в помощь Педрито и Флоренсио, они в твоем распоряжении. Смотри, чтобы все было без меня в порядке.
— Будь спокоен, дорогой мой, — отвечал старый слуга своему господину, выросшему на его руках, — слава Богу, не в первый раз оставляешь ты меня здесь одного, я уверен, что и на этот раз справлюсь.
— Правда, правда, ты предан мне, ньо Пелучо, — улыбаясь ответил дон Сильва, — тебя можно только похвалить. Я совершенно спокойно оставляю все на тебя.
— Да хранит тебя Бог, дорогой мой, а также и Аниту, — добавил старик, перекрестившись.
— До свидания, ньо Пелучо, — ответила на пожелание старого слуги и донья Анита, высунувшись из паланкина, — я знаю, ты сбережешь все, что я люблю.
Старик, радостно бормоча что-то, наклонил голову.
Дон Сильва дал знак к отправлению, и весь караван зашевелился и тронулся по направлению к пуэбло Сан-Хосе.
Утро было чудное, одно из тех, которые бывают только в этих благодатных местах. Ночной ветер очистил воздух, небо стояло над головами безоблачное, матово-синее, солнце поднялось уже высоко и лило на землю свои теплые лучи, просеивавшиеся через ароматную мглу, поднимавшуюся с земли. Воздух был напоен горьким, жгучим запахом, ветерок время от времени освежал его; через дорогу то и дело перелетали ярко окрашенные птички. Мулы шли за бубенчиками нены мадрины — кобылицы, шедшей во главе каравана. Погонщики затянули песню.
Караван спокойно выступал по песчаной равнине, поднимая за собой облака пыли, длинной змеей извивался по бесчисленным поворотам наезженной дороги. Авангард из десятка всадников рыскал впереди, осматривая каждый кустик и пригорок. Дои Сильва курил сигару и перекидывался с дочерью словами. Караван замыкали двадцать испытанных вооруженных всадников, обеспечивая полную безопасность.
Мы уже говорили, что в этой стране, где власть правительственных агентов бессильна, и потому никакого надзора не существует, путешествие в пять-шесть миль — а пуэбло Сан-Хосе отстояло от Гуаймаса именно на такое расстояние — представлялось очень серьезным и требовало особых мер предосторожности. В любой момент мог показаться неприятель, с которым, может быть, придется вступить в борьбу, будь то индейские шайки или дикие звери. И те и другие были слишком многочисленны, отважны, кровожадны и быстры, так что довериться одной только быстроте лошади было, по меньшей мере, неразумно.
Уже отъехали довольно далеко от Гуаймаса. Его белые дома остались далеко за легкими, чуть заметными отлогими неровностями почвы. Капатас 21 в это время покинул свое место во главе каравана и подскакал галопом к паланкину, рядом с которым был дон Сильва.
— Ну, Блаз, что нового? Ты заметил впереди что-либо неладное?
— Ничего, сеньор, — отвечал капатас, — все идет отлично. Не более чем через час мы будем в ранчо.
— Зачем же ты так мчался ко мне?
— О, сеньор, пустяки. Мне пришла в голову одна мысль, которой я хотел бы поделиться с вами.
— Ага! — сказал дон Сильва. — Так в чем же дело, мой милый?
— Посмотрите, сеньор, — отвечал капатас, протягивая руку по направлению к юго-западу.
— Что это значит? Да там огонь, если я не ошибаюсь!
— Правда, сеньор, это огонь. Посмотрите теперь сюда.
И он указал на юго-восток.
— А вот и другой! Какой черт зажег там эти костры, с какой целью развели их на холмах?
— О! Все очень просто, сеньор.
— Ты полагаешь, друг мой? Ну, так объясни же мне.
— Я это и хочу сделать. Вот тот, — и он указал на первый костер, — разведен на холме, называемом Серро-дель-Гиганте.
— Верно.
— А этот, — продолжал капатас, указывая теперь на второй костер, — на холме Серро-де-Сан-Ксавье.
— Да, похоже.
— Я уверен в этом.
— Ну?
— Ну, костер не загорится сам собой, а в такую жару едва ли кому придет мысль разводить костер на горе…
— И ты заключаешь отсюда?..
— Я заключаю, что эти костры разведены индейцами или грабителями, которые узнали о нашем отъезде.
— Ну, ну! Звучит правдоподобно, друг мой, продолжай свое объяснение, оно крайне интересует меня.
Капатас дона Сильвы был здоровенный мужчина лет сорока, геркулесовского сложения, душой и телом беззаветно преданный своему господину, который во всем доверял ему. Услышав благосклонную речь асиендадо, этот достойный человек нагнулся вперед с улыбкой удовольствия.
— О! Теперь мне осталось сказать пустяки, — докончил он, — по этому сигналу мошенники, вероятно, хотят дать знать своим товарищам, что дон Сильва де Торрес покинул Гуаймас и направляется в пуэбло Сан-Хосе.
— Мне кажется, что ты прав, я совсем забыл об этих хищных птицах, которые подстерегают нас по дороге. Но, в конце концов, к чему все это! Пусть себе разбойники идут по нашим следам, мы не скрываемся и выехали из города при таком скоплении зевак, что каждый желающий мог знать об этом. Нас так много, что никакое покушение нам не страшно. Но если кто-либо из этих бездельников осмелится напасть на нас, у нас найдется кое-кто, кто сумеет поговорить с ними по душам! Я уверен в этом. Поэтому едем вперед смело и спокойно, мой милый Блаз, с нами не может случиться ничего неприятного.
Капатас поклонился своему господину и галопом вновь вернулся на свое место во главе каравана.
Час спустя караван без особенных приключений достиг Сан-Хосе.
Дон Сильва все время ехал рядом с паланкином дочери и разговаривал с ней, получая от нее лишь редкие односложные ответы. Несмотря на все свои старания, она не могла скрыть своей грусти. В это время асиендадо услышал, как его кто-то окликнул несколько раз. Он обернулся и узнал в человеке, звавшем его, графа Лорайля.
— Как, сеньор граф! Вы здесь? — воскликнул он. — По какой причине я встречаю вас так близко от дома? Ведь вы хотели за ночь отъехать далеко вперед.
Увидев графа, молодая девушка почувствовала, что ее охватило волнение и краска залила щеки. Она откинулась на спинку сиденья и опустила занавеси.
— О! — отвечал граф, приподняв шляпу и приветствуя асиендадо. — Со вчерашнего вечера со мной случилось нечто, о чем я расскажу вам, дон Сильва. Я знаю, это удивит вас. Но сейчас некогда разговаривать.
— Как вам угодно, друг мой. А теперь, что вы здесь делаете? Вы хотите ехать или остаться?
— Я еду, еду. Я остановился здесь лишь для того, чтобы дождаться вас. Если я не помешаю вам, поедем вместе. Вместо того, чтобы приехать в Гетцали раньше вас, мы приедем вместе, вот и все.
— Вот и отлично. Вперед, — прибавил асиендадо и сделал капатасу знак отправляться, так как, увидав, что господин его беседует с графом, он остановился. Караван тронулся.
Пуэбло Сан-Хосе скоро осталось позади. Отсюда, собственно, и начиналось настоящее путешествие.
Перед путешественниками раскинулась пустыня. Во все стороны тянулась бесконечная песчаная, слегка всхолмленная равнина. Извилистая линия, обозначенная только белеющими костями павших мулов и лошадей, представляла собой дорогу, которой следовало держаться, чтобы не сбиться окончательно с пути.
В двухстах шагах впереди каравана трусил на ослике какой-то человек. И ослик, и его всадник, казалось, вот-вот упадут на землю и заснут под горячими лучами солнца, отвесно падавшими на голову, — так они качались из стороны в сторону.
— Блаз! — подозвал асиендадо своего управляющего. — Кликни-ка этого индейца, который едет впереди, эти черти краснокожие знают пустыню как свои пять пальцев. Он будет служить нам проводником, с ним мы не заблудимся.
— Это верно, — заметил граф, — в этих проклятых песках нет ничего легче, чем потерять направление.
— Ну, ступай, догони его.
Капатас пришпорил лошадь. Подъехав к одинокому путнику, он приложил рупором руки к губам и крикнул:
— Эй, хосе!
В Мексике все индейцы, сделавшиеся мансос, то есть оседлыми, называются хосе и отвечают на этот призыв, ставший для них нарицательной кличкой.
Индеец обернулся.
— Чего надо? — спросил он, сохраняя полную невозмутимость.
Это был тот самый индеец, которого мы видели в Гуаймасе перед домом дона Сильвы, внимательно следивший за приготовлениями к отъезду.
Каким образом очутился он здесь, случайно или нарочно? Никто не мог ответить на это.
Блаз Васкес, капатас дона Сильвы, слыл человеком уже издавна хорошо знакомым со всеми хитростями индейцев, так же как с характером и нравами диких зверей, с которыми он одинаково часто сталкивался, охотясь за теми и другими. Он оглядел путника инквизиторским взглядом, который тот вынес с полным спокойствием. Голова его была боязливо наклонена, руки беспомощно лежали на шее ослика, оголенные ноги болтались по обоим бокам животного. Словом, это был тип мансоса, в полной мере переделанного гибельным влиянием белых людей.
Капатас с недовольным видом тряхнул головой, его проницательный взгляд ничего не открыл ему, поэтому он обратился к индейцу с прямыми вопросами.
— Что ты делаешь здесь один, хосе?
— Еду из дель-Пуэрто, я был там плотником. Я жил там месяц, немного заработал, как мне хотелось, и теперь еду домой в деревню.
Ни малейшего сомнения не могли возбудить эти слова, все яки поступают таким образом. Да и к чему бы человеку этому обманывать капатаса? Он был один и безоружен. Напротив, караван был многочислен и состоял из преданных людей. Чего опасаться этого индейца?
— А много ты заработал? — продолжал расспросы капатас.
— Да, — с торжествующим видом ответил индеец, — пять пиастров, да потом еще три.
— Ого, хосе, да ты богач!
Яки неопределенно улыбнулся.
— Да, у Тибурона есть деньги.
— Тебя зовут Тибурон? — с презрением переспросил капатас. — Скверное имя. 22
— Почему же? Бледнолицые дали его своему красному сыну, он находит его хорошим, так как дали его бледнолицые, и он хранит его.
— А далеко твоя деревня?
— Если бы у меня была хорошая лошадь, я доехал бы за три дня. Деревня Тибурона находится между Рио-Хилой и Гетцали.
— Так ты знаешь Гетцали?
Индеец только пожал плечами и презрительно фыркнул.
— Краснокожие знают все земли охоты по Хиле, — отвечал он.
В это время караван нагнал разговаривавших.
— Ну что, Блаз? — спросил дон Сильва. — Что это за человек?
— Индеец племени яки. Он заработал немного в дель-Пуэрто и возвращается домой в деревню.
— Может он нам быть полезен?
— Я думаю, да. Его племя, говорит он, живет между Рио-Хилой и Гетцали.
— Не из племени ли он Белого Коня? — спросил приблизившийся в это время граф.
— Да, из племени Белого Коня, — отвечал индеец.
— О! Ну, так я ручаюсь за этого человека, — оживленно продолжал граф, — это очень смирные индейцы, это бедные, жалкие люди, они почти умирают от голода, я часто даю им работу у себя на асиенде.
— Слушай, — обратился к индейцу дон Сильва, фамильярно ударив его по плечу, — мы идем в Гетцали.
— Ну?
— Нам нужен надежный и честный проводник.
— Тибурон беден, у него только этот ослик, очень слабый, и он не может поспевать за бледнолицыми братьями.
— Об этом не беспокойся, — прибавил асиендадо, — я дам тебе такую лошадь, на какой ты еще никогда ни сиживал. Если ты будешь служить нам честно, то по приезде на асиенду я прибавлю тебе еще десять пиастров. Согласен?
Глаза индейца заблестели жадностью при этих словах.
— А где же лошадь? — спросил он.
— Вот она, — указал ему капатас на великолепного скакуна, подведенного в это время пеоном.
Краснокожий окинул коня взглядом знатока.
— Итак, ты согласен? — спросил асиендадо.
— Согласен, — отвечал индеец.
— Ну, так слезай со своего осла и едем.
— Тибурон не бросит своего ослика, Тибурон любит его и обязан ему.
— Об осле не беспокойся, он пойдет вместе с моими мулами.
Индеец кивнул в знак согласия и ничего не ответил. Через несколько секунд он уселся на коня, и караван вновь тронулся.
Один только капатас не был доволен так неожиданно встретившимся проводником и тихо пробурчал:
— Ну, уж я не спущу с него глаз.
Путешествие продолжалось. Целый день ехали, не встретив ничего особенного. Утром достигли Рио-Хилы.
Берега Рио-Хилы представляли по своему плодородию резкий и радостный контраст с полной безжизненностью окружавших ее сухих равнин. Путешествие дона Сильвы вдоль ее берегов, несмотря на то, что происходило в полдень под палящими лучами солнца, стоявшего почти над головой, походило на приятную прогулку — так густа и прохладна была тень лесной растительности.
Было около трех часов пополудни, когда вдруг из этого леса совсем близко от путешественников показалась колония Гетцали, основанная графом Лорайлем. Хотя она была основана всего года полтора тому назад, но за это время сильно разрослась.
Колония состояла из асиенды, вокруг которой были разбросаны хижины рабочих. Опишем это место в нескольких словах.
Асиенда стояла на полуострове, образованном излучиной реки, около трех четвертей мили в поперечнике. Вокруг нее расстилались рощи и луга, на них без присмотра паслись до четырех тысяч голов скота, на ночь загонявшегося в отгороженные места на берегу реки, служившей асиенде естественной защитой. Полуостров в самом узком месте, соединявшем его с остальной землей, имел не более четырех ярдов. Этот перешеек был укреплен батареей из пяти пушек большого калибра, впереди которой находился ров, наполненный водой.
Сама асиенда была окружена высокими зубчатыми стенами с башнями по углам и представляла собой крепость, способную выдержать длительную осаду. На башнях стояли восемь пушек, защищавших ворота. Внутри за стенами находилось длинное одноэтажное здание с плоской крышей. Два флигеля выдавались вперед справа и слева. Правый флигель предназначался для хранения хлеба, сена, орудий сельского хозяйства и прочего, а в левом жил капатас с многочисленным штатом прислуги.
Широкая терраса, огражденная красивой решеткой и с одной стороны покрытая крышей, лежавшей на каменных столбах, вела в комнаты, которые занимал граф и которые были меблированы с простым, но изящным комфортом загородных домов в Испанской Америке.
Между террасой и стеной, окружавшей асиенду, был разбит на откосе английский сад, содержавшийся в порядке, но такой густой и тенистый, что в двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Особую прелесть ему придавали громадные дикие камни, выступавшие кое-где из земли. Напротив входа на террасу из дома в стене, окружавшей асиенду, находилась небольшая, едва приметная калитка. Пространство до стены с другой стороны было занято коралями, между которыми на широкой площадке ежегодно в определенное время производилось убиение определенного количества голов.
Карниз дома просвечивал сквозь окружавшую его густую растительность и был виден издалека. Трудно было представить себе что-либо живописнее вида на асиенду с ее зубчатыми стенами, тонувшими в целом море зелени.
Не уступал ему и вид из окон главного дома. С одной стороны развертывалась бесконечная равнина, а с другой — серебряной лентой извивалась и исчезала в голубой дымке капризная Рио-Хила.
С тех пор как апачи пытались взять асиенду, на крыше главного дома выстроили бельведер с вышкой, на которой день и ночь ходил часовой. В его обязанности входило возвещать звуком рожка о приближении всякого постороннего человека, державшего путь на асиенду.
Кроме того, на упомянутом перешейке постоянно находился караул из шести человек, и пушки были всегда заряжены.
Неудивительно поэтому, что караван заметили с асиенды еще издали, и управляющий графа, старый солдат по имени Мартин Леру, служивший в Америке, встал за батареей, чтобы окликнуть подъезжавших, как только они будут на расстоянии человеческого голоса.
Дону Сильве были известны обычаи, принятые на асиенде. Эти обычаи были общие на всех асиендах, расположенных близ границы и потому обязанных держаться настороже из-за набегов индейцев.
Ему только показалось странным, что управляющий графа не отворяет ворот, хотя он уже должен был отлично узнать его. Он даже заметил это графу.
— Это не важно, — ответил граф, — Гетцали всегда на военном положении. Устав должен строго соблюдаться по отношению ко всем без исключения, от этого зависит жизнь в этих местах. Мартин узнал меня уже давно, я уверен в этом, но он, может быть, думает, что я попал в плен к индейцам, которые только для вида держат меня на свободе, чтобы легче овладеть асиендой. Будьте уверены, что мой осторожный управляющий только тогда пропустит нас, когда после опроса вполне убедится, что наши одежды белых не надеты на красную кожу.
— Да, — пробормотал дон Сильва в сторону, — правда, эти европейцы все предусмотрят. О! Они задавят нас!
Караван подошел к батарее шагов на двадцать.
— Я полагаю, — заметил граф, — что если мы не желаем, чтобы нас обдали градом картечи, то нам следует остановиться.
— Как! — с удивлением воскликнул дон Сильва. — Они будут стрелять?
— Обязательно.
Оба они остановили своих лошадей и стали ждать окрика.
— Кто идет? — спросил по-французски сильным голосом Мартин Леру и вышел на вал батареи.
— Ну, что скажете теперь? — сказал граф дону Сильве.
— Это великолепно… вот это дисциплина!.. — в восторге проговорил тот.
— Друзья! — ответил граф на окрик. — «Лорайль и свобода», — произнес он затем пароль.
— Отлично. Опускай, — скомандовал голос. — Это друзья, и дай Бог нам почаще принимать таких.
Пеоны опустили подъемный мост через ров, единственное средство для въезда на асиенду.
Караван перешел по мосту, который немедленно поднялся.
— Простите меня, капитан, — проговорил Мартин Леру, отдав графу честь и приветствуя его, — я давно узнал вас, но мы живем в стране, где никакая предосторожность не излишня.
— Вы исполнили свой долг, лейтенант, я могу вас только благодарить. Что нового у вас?
— Ничего особенного. Я послал в пустыню охотников, они донесли мне, что набрели на оставленный кем-то костер, — вероятно, индейцы бродят в окрестностях.
— Поглядим.
— О! Я уже приготовился, особенно теперь: приближается месяц, который команчи называют Мексиканской луной. Я не прочь, если они осмелятся подойти к нам, дать им урок, который они не забудут и впредь.
— Я разделяю ваше мнение. Удвоим осторожность, и все пройдет хорошо.
— Будут у вас еще распоряжения?
— Нет.
— Тогда я пойду. Ведь вы, капитан, возложили на меня обязанность следить за всеми мелочами, поэтому я должен поспевать всюду.
— Идите, лейтенант, я вас не задерживаю.
Старый служака взял под козырек перед капитаном, сделал капатасу дона Сильвы дружеский знак рукой и в сопровождении его и пеонов, ведших мулов, удалился.
Граф провел своих гостей в комнату, предназначенную для них и комфортабельно убранную.
— Дон Сильва, — обратился он к асиендадо, — весь дом к вашим услугам, отдохните. Вы и донья Анита, должно быть, очень устали от долгой езды. А завтра, если позволите, поговорим о делах.
— В любое время, когда вам угодно, друг мой!
Граф отвесил гостям глубокий поклон и удалился. С тех пор как он в первый раз увидел донью Аниту, ему не удалось перекинуться с ней ни единым словом.
На дворе граф нашел проводника-индейца. Он расхаживал взад и вперед и курил. Граф подошел к нему.
— Эй ты, вот тебе десять пиастров, которые тебе обещали.
— Благодарю, — сказал индеец, принимая плату.
— Что же ты теперь собираешься делать?
— Отдохнуть здесь до завтра, и завтра же отправиться в свою деревню.
— Тебе очень нужно попасть туда?
— Мне? Вовсе нет.
— Так оставайся здесь.
— Зачем?
— Я скажу тебе: быть может, через несколько дней ты мне понадобишься.
— А мне заплатят?
— И очень даже щедро. Согласен?
— Да.
— Так ты остаешься?
— Остаюсь.
Граф удалился, не заметив странного взгляда, которым проводил его индеец.
В Мексике, а особенно в Соноре, где дорог нет совершенно, способ путешествовать не похож на тот, к которому мы привыкли в Европе.
В Мексике нет ни почтовых экипажей, ни станций. Единственный способ передвижения — путешествие верхом.
Путешествие, которое может продлиться всего несколько дней, вызывает массу сборов и хлопот. Необходимо все везти с собой, так как в дороге раздобыть ничего нельзя. Постели, палатки, провизия и даже вода, особенно вода, должны быть запасены для путешествия и размещены во вьюках на мулах. Если отнестись легкомысленно к подобному путешествию, то надо быть готовым спать на голой земле, рискуя в то же время умереть от голода и жажды.
Кроме того, следует иметь при себе достаточно сильный конвой, хорошо вооруженный, для защиты от диких зверей, индейцев и в особенности от грабителей, которыми кишат все мексиканские дороги из-за господствующей в этой несчастной стране анархии.
Поэтому вполне понятно желание дона Сильвы пораньше выбраться из города, чтобы засветло отъехать подальше.
Патио его дома уподобился в это раннее утро постоялому двору. Пятнадцать навьюченных мулов стояли, ожидая отправления. Готовили паланкин, в котором должна была ехать донья Анита.
Сорок оседланных лошадей были привязаны к кольцам в стене дома. Пеон держал под уздцы великолепного жеребца, предназначенного для дона Сильвы. Он ржал, бил копытом, раздувал ноздри и нетерпеливо грыз серебряную уздечку.
Во дворе стоял гул от криков, смеха, ржания.
На улице собралась толпа, в гуще которой стояли и Кукарес с доном Марсиалем, вернувшиеся из своей поездки в Ранчо. Люди с недоумением смотрели, не понимая, какая причина заставила дона Сильву предпринять путешествие в такое раннее время года, когда жить в сельской местности так неудобно.
Отовсюду доносились замечания и предположения относительно цели такого странного путешествия.
Среди собравшихся, привлеченных любопытством, находился один, очевидно, индеец, который, небрежно прислонившись к стене противоположного дома, не спускал глаз с дверей дома дона Сильвы и внимательно следил за всеми действиями его многочисленной прислуги.
Этот человек, еще очень молодой, был похож на индейца племени яки, но внимательный наблюдатель мог заметить иное. Широкий лоб, блестящие глаза, которые он, очевидно, нарочно сейчас щурил, надменный рот, какое-то изящество сильных, мускулистых, словно из бронзы изваянных членов, что-то смелое, решительное, независимое во всей фигуре заинтересовавшего нас человека говорили, что он скорее принадлежит к гордым команчам или свирепым апачам, чем к глупым яки. Но в настоящую минуту в толпе никто и не думал заниматься индейцем, да и сам он старался не привлекать к себе внимания.
Яки обыкновенно приходили в Гуаймас наниматься в качестве пеонов и прислуги, так что присутствие индейца не заключало в себе ничего необычного.
Наконец в восемь часов дон Сильва де Торрес появился в дверях своего жилища, ведя под руку свою дочь, одетую в изящный дорожный костюм.
Донья Анита была бледна, как лилия. Она казалась сильно уставшей; красные глаза говорили о душевных муках, которые она пережила за ночь. Она делала страшные усилия, чтобы не разрыдаться здесь, на глазах у всех.
При виде ее дон Марсиаль и Кукарес обменялись быстрым взглядом, в то время как по губам индейца, о котором мы говорили выше, скользнула чуть заметная неопределенная улыбка.
При появлении асиендадо воцарилась полная тишина. Погонщики кинулись по своим местам к порученным им мулам, конные, вооруженные с головы до ног, вскочили в седла, и дон Сильва, окинув все внимательным взглядом и убедившись, что все исполнено согласно его приказаниям, усадил дочь в паланкин, где она тотчас же закуталась в широкий ребосо, словно птичка свернулась в гнездышке.
По знаку дона Сильвы мулы, привязанные задний к хвосту переднего, начали выступать из ворот за первым, который вел их, побрякивая бубенчиками. По бокам шли погонщики.
Прежде чем сесть на лошадь, дон Сильва обратился к старому слуге, который почтительно стоял перед ним, держа в руках соломенную шляпу:
— Прощай, ньо 20 Пелучо, — сказал он, — я доверяю тебе дом. Смотри за ним, береги все, что есть там. Я оставляю тебе в помощь Педрито и Флоренсио, они в твоем распоряжении. Смотри, чтобы все было без меня в порядке.
— Будь спокоен, дорогой мой, — отвечал старый слуга своему господину, выросшему на его руках, — слава Богу, не в первый раз оставляешь ты меня здесь одного, я уверен, что и на этот раз справлюсь.
— Правда, правда, ты предан мне, ньо Пелучо, — улыбаясь ответил дон Сильва, — тебя можно только похвалить. Я совершенно спокойно оставляю все на тебя.
— Да хранит тебя Бог, дорогой мой, а также и Аниту, — добавил старик, перекрестившись.
— До свидания, ньо Пелучо, — ответила на пожелание старого слуги и донья Анита, высунувшись из паланкина, — я знаю, ты сбережешь все, что я люблю.
Старик, радостно бормоча что-то, наклонил голову.
Дон Сильва дал знак к отправлению, и весь караван зашевелился и тронулся по направлению к пуэбло Сан-Хосе.
Утро было чудное, одно из тех, которые бывают только в этих благодатных местах. Ночной ветер очистил воздух, небо стояло над головами безоблачное, матово-синее, солнце поднялось уже высоко и лило на землю свои теплые лучи, просеивавшиеся через ароматную мглу, поднимавшуюся с земли. Воздух был напоен горьким, жгучим запахом, ветерок время от времени освежал его; через дорогу то и дело перелетали ярко окрашенные птички. Мулы шли за бубенчиками нены мадрины — кобылицы, шедшей во главе каравана. Погонщики затянули песню.
Караван спокойно выступал по песчаной равнине, поднимая за собой облака пыли, длинной змеей извивался по бесчисленным поворотам наезженной дороги. Авангард из десятка всадников рыскал впереди, осматривая каждый кустик и пригорок. Дои Сильва курил сигару и перекидывался с дочерью словами. Караван замыкали двадцать испытанных вооруженных всадников, обеспечивая полную безопасность.
Мы уже говорили, что в этой стране, где власть правительственных агентов бессильна, и потому никакого надзора не существует, путешествие в пять-шесть миль — а пуэбло Сан-Хосе отстояло от Гуаймаса именно на такое расстояние — представлялось очень серьезным и требовало особых мер предосторожности. В любой момент мог показаться неприятель, с которым, может быть, придется вступить в борьбу, будь то индейские шайки или дикие звери. И те и другие были слишком многочисленны, отважны, кровожадны и быстры, так что довериться одной только быстроте лошади было, по меньшей мере, неразумно.
Уже отъехали довольно далеко от Гуаймаса. Его белые дома остались далеко за легкими, чуть заметными отлогими неровностями почвы. Капатас 21 в это время покинул свое место во главе каравана и подскакал галопом к паланкину, рядом с которым был дон Сильва.
— Ну, Блаз, что нового? Ты заметил впереди что-либо неладное?
— Ничего, сеньор, — отвечал капатас, — все идет отлично. Не более чем через час мы будем в ранчо.
— Зачем же ты так мчался ко мне?
— О, сеньор, пустяки. Мне пришла в голову одна мысль, которой я хотел бы поделиться с вами.
— Ага! — сказал дон Сильва. — Так в чем же дело, мой милый?
— Посмотрите, сеньор, — отвечал капатас, протягивая руку по направлению к юго-западу.
— Что это значит? Да там огонь, если я не ошибаюсь!
— Правда, сеньор, это огонь. Посмотрите теперь сюда.
И он указал на юго-восток.
— А вот и другой! Какой черт зажег там эти костры, с какой целью развели их на холмах?
— О! Все очень просто, сеньор.
— Ты полагаешь, друг мой? Ну, так объясни же мне.
— Я это и хочу сделать. Вот тот, — и он указал на первый костер, — разведен на холме, называемом Серро-дель-Гиганте.
— Верно.
— А этот, — продолжал капатас, указывая теперь на второй костер, — на холме Серро-де-Сан-Ксавье.
— Да, похоже.
— Я уверен в этом.
— Ну?
— Ну, костер не загорится сам собой, а в такую жару едва ли кому придет мысль разводить костер на горе…
— И ты заключаешь отсюда?..
— Я заключаю, что эти костры разведены индейцами или грабителями, которые узнали о нашем отъезде.
— Ну, ну! Звучит правдоподобно, друг мой, продолжай свое объяснение, оно крайне интересует меня.
Капатас дона Сильвы был здоровенный мужчина лет сорока, геркулесовского сложения, душой и телом беззаветно преданный своему господину, который во всем доверял ему. Услышав благосклонную речь асиендадо, этот достойный человек нагнулся вперед с улыбкой удовольствия.
— О! Теперь мне осталось сказать пустяки, — докончил он, — по этому сигналу мошенники, вероятно, хотят дать знать своим товарищам, что дон Сильва де Торрес покинул Гуаймас и направляется в пуэбло Сан-Хосе.
— Мне кажется, что ты прав, я совсем забыл об этих хищных птицах, которые подстерегают нас по дороге. Но, в конце концов, к чему все это! Пусть себе разбойники идут по нашим следам, мы не скрываемся и выехали из города при таком скоплении зевак, что каждый желающий мог знать об этом. Нас так много, что никакое покушение нам не страшно. Но если кто-либо из этих бездельников осмелится напасть на нас, у нас найдется кое-кто, кто сумеет поговорить с ними по душам! Я уверен в этом. Поэтому едем вперед смело и спокойно, мой милый Блаз, с нами не может случиться ничего неприятного.
Капатас поклонился своему господину и галопом вновь вернулся на свое место во главе каравана.
Час спустя караван без особенных приключений достиг Сан-Хосе.
Дон Сильва все время ехал рядом с паланкином дочери и разговаривал с ней, получая от нее лишь редкие односложные ответы. Несмотря на все свои старания, она не могла скрыть своей грусти. В это время асиендадо услышал, как его кто-то окликнул несколько раз. Он обернулся и узнал в человеке, звавшем его, графа Лорайля.
— Как, сеньор граф! Вы здесь? — воскликнул он. — По какой причине я встречаю вас так близко от дома? Ведь вы хотели за ночь отъехать далеко вперед.
Увидев графа, молодая девушка почувствовала, что ее охватило волнение и краска залила щеки. Она откинулась на спинку сиденья и опустила занавеси.
— О! — отвечал граф, приподняв шляпу и приветствуя асиендадо. — Со вчерашнего вечера со мной случилось нечто, о чем я расскажу вам, дон Сильва. Я знаю, это удивит вас. Но сейчас некогда разговаривать.
— Как вам угодно, друг мой. А теперь, что вы здесь делаете? Вы хотите ехать или остаться?
— Я еду, еду. Я остановился здесь лишь для того, чтобы дождаться вас. Если я не помешаю вам, поедем вместе. Вместо того, чтобы приехать в Гетцали раньше вас, мы приедем вместе, вот и все.
— Вот и отлично. Вперед, — прибавил асиендадо и сделал капатасу знак отправляться, так как, увидав, что господин его беседует с графом, он остановился. Караван тронулся.
Пуэбло Сан-Хосе скоро осталось позади. Отсюда, собственно, и начиналось настоящее путешествие.
Перед путешественниками раскинулась пустыня. Во все стороны тянулась бесконечная песчаная, слегка всхолмленная равнина. Извилистая линия, обозначенная только белеющими костями павших мулов и лошадей, представляла собой дорогу, которой следовало держаться, чтобы не сбиться окончательно с пути.
В двухстах шагах впереди каравана трусил на ослике какой-то человек. И ослик, и его всадник, казалось, вот-вот упадут на землю и заснут под горячими лучами солнца, отвесно падавшими на голову, — так они качались из стороны в сторону.
— Блаз! — подозвал асиендадо своего управляющего. — Кликни-ка этого индейца, который едет впереди, эти черти краснокожие знают пустыню как свои пять пальцев. Он будет служить нам проводником, с ним мы не заблудимся.
— Это верно, — заметил граф, — в этих проклятых песках нет ничего легче, чем потерять направление.
— Ну, ступай, догони его.
Капатас пришпорил лошадь. Подъехав к одинокому путнику, он приложил рупором руки к губам и крикнул:
— Эй, хосе!
В Мексике все индейцы, сделавшиеся мансос, то есть оседлыми, называются хосе и отвечают на этот призыв, ставший для них нарицательной кличкой.
Индеец обернулся.
— Чего надо? — спросил он, сохраняя полную невозмутимость.
Это был тот самый индеец, которого мы видели в Гуаймасе перед домом дона Сильвы, внимательно следивший за приготовлениями к отъезду.
Каким образом очутился он здесь, случайно или нарочно? Никто не мог ответить на это.
Блаз Васкес, капатас дона Сильвы, слыл человеком уже издавна хорошо знакомым со всеми хитростями индейцев, так же как с характером и нравами диких зверей, с которыми он одинаково часто сталкивался, охотясь за теми и другими. Он оглядел путника инквизиторским взглядом, который тот вынес с полным спокойствием. Голова его была боязливо наклонена, руки беспомощно лежали на шее ослика, оголенные ноги болтались по обоим бокам животного. Словом, это был тип мансоса, в полной мере переделанного гибельным влиянием белых людей.
Капатас с недовольным видом тряхнул головой, его проницательный взгляд ничего не открыл ему, поэтому он обратился к индейцу с прямыми вопросами.
— Что ты делаешь здесь один, хосе?
— Еду из дель-Пуэрто, я был там плотником. Я жил там месяц, немного заработал, как мне хотелось, и теперь еду домой в деревню.
Ни малейшего сомнения не могли возбудить эти слова, все яки поступают таким образом. Да и к чему бы человеку этому обманывать капатаса? Он был один и безоружен. Напротив, караван был многочислен и состоял из преданных людей. Чего опасаться этого индейца?
— А много ты заработал? — продолжал расспросы капатас.
— Да, — с торжествующим видом ответил индеец, — пять пиастров, да потом еще три.
— Ого, хосе, да ты богач!
Яки неопределенно улыбнулся.
— Да, у Тибурона есть деньги.
— Тебя зовут Тибурон? — с презрением переспросил капатас. — Скверное имя. 22
— Почему же? Бледнолицые дали его своему красному сыну, он находит его хорошим, так как дали его бледнолицые, и он хранит его.
— А далеко твоя деревня?
— Если бы у меня была хорошая лошадь, я доехал бы за три дня. Деревня Тибурона находится между Рио-Хилой и Гетцали.
— Так ты знаешь Гетцали?
Индеец только пожал плечами и презрительно фыркнул.
— Краснокожие знают все земли охоты по Хиле, — отвечал он.
В это время караван нагнал разговаривавших.
— Ну что, Блаз? — спросил дон Сильва. — Что это за человек?
— Индеец племени яки. Он заработал немного в дель-Пуэрто и возвращается домой в деревню.
— Может он нам быть полезен?
— Я думаю, да. Его племя, говорит он, живет между Рио-Хилой и Гетцали.
— Не из племени ли он Белого Коня? — спросил приблизившийся в это время граф.
— Да, из племени Белого Коня, — отвечал индеец.
— О! Ну, так я ручаюсь за этого человека, — оживленно продолжал граф, — это очень смирные индейцы, это бедные, жалкие люди, они почти умирают от голода, я часто даю им работу у себя на асиенде.
— Слушай, — обратился к индейцу дон Сильва, фамильярно ударив его по плечу, — мы идем в Гетцали.
— Ну?
— Нам нужен надежный и честный проводник.
— Тибурон беден, у него только этот ослик, очень слабый, и он не может поспевать за бледнолицыми братьями.
— Об этом не беспокойся, — прибавил асиендадо, — я дам тебе такую лошадь, на какой ты еще никогда ни сиживал. Если ты будешь служить нам честно, то по приезде на асиенду я прибавлю тебе еще десять пиастров. Согласен?
Глаза индейца заблестели жадностью при этих словах.
— А где же лошадь? — спросил он.
— Вот она, — указал ему капатас на великолепного скакуна, подведенного в это время пеоном.
Краснокожий окинул коня взглядом знатока.
— Итак, ты согласен? — спросил асиендадо.
— Согласен, — отвечал индеец.
— Ну, так слезай со своего осла и едем.
— Тибурон не бросит своего ослика, Тибурон любит его и обязан ему.
— Об осле не беспокойся, он пойдет вместе с моими мулами.
Индеец кивнул в знак согласия и ничего не ответил. Через несколько секунд он уселся на коня, и караван вновь тронулся.
Один только капатас не был доволен так неожиданно встретившимся проводником и тихо пробурчал:
— Ну, уж я не спущу с него глаз.
Путешествие продолжалось. Целый день ехали, не встретив ничего особенного. Утром достигли Рио-Хилы.
Берега Рио-Хилы представляли по своему плодородию резкий и радостный контраст с полной безжизненностью окружавших ее сухих равнин. Путешествие дона Сильвы вдоль ее берегов, несмотря на то, что происходило в полдень под палящими лучами солнца, стоявшего почти над головой, походило на приятную прогулку — так густа и прохладна была тень лесной растительности.
Было около трех часов пополудни, когда вдруг из этого леса совсем близко от путешественников показалась колония Гетцали, основанная графом Лорайлем. Хотя она была основана всего года полтора тому назад, но за это время сильно разрослась.
Колония состояла из асиенды, вокруг которой были разбросаны хижины рабочих. Опишем это место в нескольких словах.
Асиенда стояла на полуострове, образованном излучиной реки, около трех четвертей мили в поперечнике. Вокруг нее расстилались рощи и луга, на них без присмотра паслись до четырех тысяч голов скота, на ночь загонявшегося в отгороженные места на берегу реки, служившей асиенде естественной защитой. Полуостров в самом узком месте, соединявшем его с остальной землей, имел не более четырех ярдов. Этот перешеек был укреплен батареей из пяти пушек большого калибра, впереди которой находился ров, наполненный водой.
Сама асиенда была окружена высокими зубчатыми стенами с башнями по углам и представляла собой крепость, способную выдержать длительную осаду. На башнях стояли восемь пушек, защищавших ворота. Внутри за стенами находилось длинное одноэтажное здание с плоской крышей. Два флигеля выдавались вперед справа и слева. Правый флигель предназначался для хранения хлеба, сена, орудий сельского хозяйства и прочего, а в левом жил капатас с многочисленным штатом прислуги.
Широкая терраса, огражденная красивой решеткой и с одной стороны покрытая крышей, лежавшей на каменных столбах, вела в комнаты, которые занимал граф и которые были меблированы с простым, но изящным комфортом загородных домов в Испанской Америке.
Между террасой и стеной, окружавшей асиенду, был разбит на откосе английский сад, содержавшийся в порядке, но такой густой и тенистый, что в двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Особую прелесть ему придавали громадные дикие камни, выступавшие кое-где из земли. Напротив входа на террасу из дома в стене, окружавшей асиенду, находилась небольшая, едва приметная калитка. Пространство до стены с другой стороны было занято коралями, между которыми на широкой площадке ежегодно в определенное время производилось убиение определенного количества голов.
Карниз дома просвечивал сквозь окружавшую его густую растительность и был виден издалека. Трудно было представить себе что-либо живописнее вида на асиенду с ее зубчатыми стенами, тонувшими в целом море зелени.
Не уступал ему и вид из окон главного дома. С одной стороны развертывалась бесконечная равнина, а с другой — серебряной лентой извивалась и исчезала в голубой дымке капризная Рио-Хила.
С тех пор как апачи пытались взять асиенду, на крыше главного дома выстроили бельведер с вышкой, на которой день и ночь ходил часовой. В его обязанности входило возвещать звуком рожка о приближении всякого постороннего человека, державшего путь на асиенду.
Кроме того, на упомянутом перешейке постоянно находился караул из шести человек, и пушки были всегда заряжены.
Неудивительно поэтому, что караван заметили с асиенды еще издали, и управляющий графа, старый солдат по имени Мартин Леру, служивший в Америке, встал за батареей, чтобы окликнуть подъезжавших, как только они будут на расстоянии человеческого голоса.
Дону Сильве были известны обычаи, принятые на асиенде. Эти обычаи были общие на всех асиендах, расположенных близ границы и потому обязанных держаться настороже из-за набегов индейцев.
Ему только показалось странным, что управляющий графа не отворяет ворот, хотя он уже должен был отлично узнать его. Он даже заметил это графу.
— Это не важно, — ответил граф, — Гетцали всегда на военном положении. Устав должен строго соблюдаться по отношению ко всем без исключения, от этого зависит жизнь в этих местах. Мартин узнал меня уже давно, я уверен в этом, но он, может быть, думает, что я попал в плен к индейцам, которые только для вида держат меня на свободе, чтобы легче овладеть асиендой. Будьте уверены, что мой осторожный управляющий только тогда пропустит нас, когда после опроса вполне убедится, что наши одежды белых не надеты на красную кожу.
— Да, — пробормотал дон Сильва в сторону, — правда, эти европейцы все предусмотрят. О! Они задавят нас!
Караван подошел к батарее шагов на двадцать.
— Я полагаю, — заметил граф, — что если мы не желаем, чтобы нас обдали градом картечи, то нам следует остановиться.
— Как! — с удивлением воскликнул дон Сильва. — Они будут стрелять?
— Обязательно.
Оба они остановили своих лошадей и стали ждать окрика.
— Кто идет? — спросил по-французски сильным голосом Мартин Леру и вышел на вал батареи.
— Ну, что скажете теперь? — сказал граф дону Сильве.
— Это великолепно… вот это дисциплина!.. — в восторге проговорил тот.
— Друзья! — ответил граф на окрик. — «Лорайль и свобода», — произнес он затем пароль.
— Отлично. Опускай, — скомандовал голос. — Это друзья, и дай Бог нам почаще принимать таких.
Пеоны опустили подъемный мост через ров, единственное средство для въезда на асиенду.
Караван перешел по мосту, который немедленно поднялся.
— Простите меня, капитан, — проговорил Мартин Леру, отдав графу честь и приветствуя его, — я давно узнал вас, но мы живем в стране, где никакая предосторожность не излишня.
— Вы исполнили свой долг, лейтенант, я могу вас только благодарить. Что нового у вас?
— Ничего особенного. Я послал в пустыню охотников, они донесли мне, что набрели на оставленный кем-то костер, — вероятно, индейцы бродят в окрестностях.
— Поглядим.
— О! Я уже приготовился, особенно теперь: приближается месяц, который команчи называют Мексиканской луной. Я не прочь, если они осмелятся подойти к нам, дать им урок, который они не забудут и впредь.
— Я разделяю ваше мнение. Удвоим осторожность, и все пройдет хорошо.
— Будут у вас еще распоряжения?
— Нет.
— Тогда я пойду. Ведь вы, капитан, возложили на меня обязанность следить за всеми мелочами, поэтому я должен поспевать всюду.
— Идите, лейтенант, я вас не задерживаю.
Старый служака взял под козырек перед капитаном, сделал капатасу дона Сильвы дружеский знак рукой и в сопровождении его и пеонов, ведших мулов, удалился.
Граф провел своих гостей в комнату, предназначенную для них и комфортабельно убранную.
— Дон Сильва, — обратился он к асиендадо, — весь дом к вашим услугам, отдохните. Вы и донья Анита, должно быть, очень устали от долгой езды. А завтра, если позволите, поговорим о делах.
— В любое время, когда вам угодно, друг мой!
Граф отвесил гостям глубокий поклон и удалился. С тех пор как он в первый раз увидел донью Аниту, ему не удалось перекинуться с ней ни единым словом.
На дворе граф нашел проводника-индейца. Он расхаживал взад и вперед и курил. Граф подошел к нему.
— Эй ты, вот тебе десять пиастров, которые тебе обещали.
— Благодарю, — сказал индеец, принимая плату.
— Что же ты теперь собираешься делать?
— Отдохнуть здесь до завтра, и завтра же отправиться в свою деревню.
— Тебе очень нужно попасть туда?
— Мне? Вовсе нет.
— Так оставайся здесь.
— Зачем?
— Я скажу тебе: быть может, через несколько дней ты мне понадобишься.
— А мне заплатят?
— И очень даже щедро. Согласен?
— Да.
— Так ты остаешься?
— Остаюсь.
Граф удалился, не заметив странного взгляда, которым проводил его индеец.
ГЛАВА IX. Свидание в пустыне
На расстоянии приблизительно трех выстрелов от асиенды в густую поросль мастичных деревьев мексиканской смоковницы, ветел, дикого хлопчатника, перуанской акации за час до захода солнца въехал всадник, слез с коня — великолепного мустанга с горячим взглядом и красивой шеей, спутал ему ноги, проницательно взглянул кругом и, удовлетворенный окружавшей его тишиной, стал готовиться к ночлегу.