Эмар Густав. Флибустьеры

   Прошло довольно много времени с тех пор, как они покинули свой остров, и он исчез из виду за одним из причудливых поворотов реки. Мыс, на котором стояла асиенда, обозначился уже не на далеком расстоянии, и черный силуэт крепости вырисовывался на темно-синем безоблачном, звездном небе. До места, к которому они должны были причалить, оставалось уже не более одного полета стрелы, когда Черный Медведь, державшийся все время впереди и непрестанно вглядывавшийся вперед, заметил всего в нескольких шагах перед собой легкую пирогу, покачивавшуюся на поверхности реки и привязанную к выступающей из воды коряге.
   Эта пирога возбудила подозрение в осторожном индейце. Ему показалось странным, что в такой поздний час кто-нибудь мог оставить лодку, привязанную на середине реки. Черный Медведь был человек решительный, ни при каких обстоятельствах не колебавшийся. Еще раз внимательно оглядев эту пирогу, мирно продолжавшую покачиваться перед ним, он наклонился к Малой Пантере, который уцепился за то же дерево, что и он, и плыл, ежеминутно готовый передать плывущим сзади воинам или самому исполнить любое приказание вождя, взял в зубы его нож, отделился от дерева и поплыл.
   Он вынырнул у самой пироги, схватил ее сильными руками, нагнул в свою сторону и прыгнул в нее прямо на грудь Кукаресу, которого сразу схватил за горло.
   Это было исполнено так быстро, что леперо не успел воспользоваться своим оружием и в мгновение ока оказался во власти врага, не успев даже сообразить, что случилось.
   — О-о-а! — с удивлением произнес индеец, узнав его. — Что делает здесь брат мой?
   Леперо также узнал вождя, и это, как ни странно, придало ему бодрости.
   — Ты видишь, — отвечал он, — я сплю.
   — О-о-а! Брат вождя боится огня, потому он и остановился посередине реки.
   — Совершенно верно, ты сразу угадал, вождь, я боюсь огня.
   — Хорошо, — отвечал на это апач с ядовитой, только ему свойственной улыбкой. — Но брат вождя не может быть один. Где Толстый Бизон?
   — Гм! Какой еще Толстый Бизон? Я не знаю, вождь, никакого Толстого Бизона! О ком ты говоришь?
   — Все бледнолицые лгут. Почему брат вождя не хочет сказать правду?
   — Я с удовольствием скажу ее, только я не понимаю, о чем ты говоришь.
   — Черный Медведь — великий вождь апачей, он умеет говорить на своем языке, но плохо знает язык гачупинов.
   — Я не то хочу сказать, ты очень хорошо говоришь на кастильском наречии, но ты спрашиваешь меня о человеке, которого я совершенно не знаю.
   — О-о-а! Возможно ли это? — произнес индеец с притворным изумлением. — Неужели брат вождя не знает воина, с которым он находился вместе два дня тому назад?
   — А! Теперь я понял. Ты говоришь о доне Марсиале! Ну да, я его знаю, конечно.
   — Хорошо, — ответил апач, — вождь знает, что он не ошибся. Но почему сейчас нет с братом моим этого воина?
   — Черт возьми! Вероятно, потому, что я здесь, — ехидно отвечал леперо.
   — Это верно, но так как вождю некогда терять на пустые разговоры время, а мой брат не желает отвечать, то вождь сейчас убьет его.
   Это было произнесено таким тоном, который не допускал и мысли о каком-либо колебании. Черный Медведь поднял свой нож. Леперо понял, что, если не удовлетворит желания индейца, он погиб, и на него, словно по вдохновению, нашла решимость.
   — Что ты хочешь от меня? — спросил он.
   — Чтобы мой брат сказал правду.
   — Спрашивай!
   — Мой брат ответит?
   — Да.
   — Хорошо. Так где же Толстый Бизон?
   — Там, — указал он в направлении асиенды.
   — Давно?
   — Более часа.
   — Зачем он пошел туда?
   — Ты сам догадаешься об этом.
   — Да. Значит, они вместе?
   — Они должны быть вместе, так как она вызвала его.
   — О-о-а! А когда же он вернется?
   — Я не знаю.
   — Разве он не сказал этого моему брату?
   — Нет.
   — Он вернется один?
   — Не знаю.
   Индеец окинул леперо пристальным взглядом, будто хотел проникнуть в самую его душу. Леперо остался бесстрастным, он честно сдержал свое слово и сказал все, что знал.
   — Хорошо, — вновь начал вождь через минуту, — не условился ли Толстый Бизон с моим братом о каком-нибудь сигнале?
   — Условился.
   — Что же это за сигнал?
   Блестящая идея озарила при этом Кукареса. Мексиканские леперос представляют собой класс людей, которых можно сравнить разве что с неаполитанскими лаццарони: расточительные и жадные в одно и то же время, алчные и бескорыстные, то безумно отважные, то, как бабы, трусливые, эти люди представляют самое странное сочетание порочного и злого с добродетельным. Они совершают поступки, руководствуясь сиюминутным побуждением, без размышления, но и без страсти. Они постоянно веселы, верят всему, но в то же время и не верят ничему, одним словом, жизнь их представляется рядом самых удивительных крайностей. Из-за мальчишеской глупости они рискнут жизнью, с легким сердцем предадут своего самого преданного друга, но, может быть, и самоотверженно спасут его.
   Кукарес представлял собой олицетворение этой эксцентричной группы людей. Хотя кинжал вождя апачей был всего в дюйме ³¹ от его груди и хотя он отлично знал, что его жестокий враг не даст ему пощады, он решил любой ценой сыграть с ним злую шутку. Мы не будем утверждать, что он решился сделать это из чувства дружбы к дону Марсиалю (повторяем, леперо ни к кому не чувствовал любви и дружбы, быть может, даже не исключая и самого себя). Сердце существовало в груди его только как некий внутренний орган, выполнявший известные физиологические функции, но действия Кукареса предопределялись его веселым характером.
   — Вождь хочет знать, что это за сигнал? — спросил он.
   — Да! — отвечал апач.
   Кукарес с изумительным хладнокровием и спокойствием издал крик водяной курочки.
   — Молчать! — крикнул Черный Медведь. — Зачем ты подал сигнал?!
   — Прости, — ответил леперо, язвительно усмехаясь, — я, должно быть, не так сделал, — и он повторил изданный звук.
   Индеец, взбешенный дерзостью своего врага, бросился на него с намерением прикончить леперо одним ударом.
   Но, ослепленный яростью, он плохо рассчитал движение, утлая пирога качнулась, опрокинулась, и оба врага очутились в воде.
   Леперо плавал, как выдра, и потому не растерялся, нырнул и изо всех сил поплыл по направлению к асиенде.
   Но если он и хорошо плавал, то Черный Медведь уж никак не уступал ему. Через секунду вождь оправился, огляделся и кинулся вслед за своим врагом.
   Между ними началось соревнование в силе и ловкости. Вероятно, оно кончилось бы в пользу белого, который намного опередил своего противника, если бы несколько воинов, бывших свидетелями происходящего, также не бросились в воду наперерез леперо.
   Кукарес увидел, что бегство невозможно. Тогда, не желая продолжать далее бесцельную борьбу, он направился к дереву, уцепился за него и с изумительным хладнокровием стал ожидать, что будет дальше.
   Черный Медведь немедленно очутился возле него. Он не выказывал ни малейшего озлобления за его проделку.
   — О-о-а! — произнес он, также ухватившись за ветви дерева. — Брат мой истинный воин, он обладает хитростью.
   — К чему мне она, все равно мне не сохранить моего скальпа.
   — Может быть, — ответил индеец, — но пусть брат мой скажет, где находится Толстый Бизон?
   — Я уже сказал тебе, вождь!
   — Да, мой брат сказал, что Толстый Бизон находится в большом вигваме бледнолицых, но пусть он скажет, в каком именно месте.
   — Гм! А если я покажу тебе это место, буду ли я свободен?
   — Да! Если язык у моего брата не раздвоен и он скажет мне всю правду, то, как только мы будем на берегу, его освободят.
   — Печальная свобода! — пробормотал леперо, покачав головой.
   — Ну, так что же выбирает брат мой?
   — Честное слово! — ответил на это Кукарес, окончательно решая, что ему нужно делать. — Я сделал для дона Марсиаля все, что было в моих силах. Он предупрежден, теперь мне надо позаботиться и о своей шкуре, а он пусть действует сам как знает. Смотри, вождь, куда я показываю пальцем. Ты видишь отсюда эти ивы на мысу?
   — Вождь видит.
   — Ну вот, за этими ивами ты найдешь того, кого ты называешь Толстым Бизоном.
   — Ну, хорошо. Слово Черного Медведя всегда одно, бледнолицый будет свободен.
   — Благодарю.
   Разговор на этом прервался, да и пора было, так как почти все апачи уже подплыли к берегу.
   Индейцы пустили по течению большую часть деревьев, на которых приплыли, и целыми гроздьями повисли на нескольких самых толстых.
   Асиенда безмолвствовала. Не видно было ни одного огонька. Все было спокойно, как будто жители покинули ее.
   Это глубочайшее спокойствие возбудило подозрение Черного Медведя, тишина предвещала для него бурю. Он решил, что прежде, чем дать сигнал к высадке на берег и нападению, следует убедиться собственными глазами, какая опасность грозит индейцам. Он издал переливчатый звук, подобный крику игуаны ³², и нырнул в воду.
   Апачи поняли намерение своего вождя и остановились.
   Через несколько секунд они увидели, что он уже взбирается по песчаному откосу наверх. Черный Медведь сделал несколько шагов по берегу и прислушался. Он ничего не увидел и не услышал и тогда, уверенный в полной безопасности, обернулся к реке и дал сигнал к высадке.
   Апачи покинули свои деревья и поплыли. Кукарес воспользовался этим моментом и исчез, что не составило особого труда, так как на него никто не обращал внимания.
   Апачи быстро плыли к берегу сомкнутой колонной. Через несколько минут они уже вышли на прибрежный песок и взяли немного вверх по реке.
   — Пли! — раздалась вдруг громкая команда.
   Вслед за этим почти в упор апачам последовал страшный залп.
   Апачи ответили яростным воем, их захватили врасплох те, на кого они сами надеялись напасть совершенно неожиданно. Они бросились прямо на звук залпа, потрясая оружием.

ГЛАВА XV. Нашла коса на камень

   Вернемся теперь к нашим охотникам, которых мы совсем уже забыли. В продолжение предыдущего рассказа они не сидели сложа руки.
   После ухода обоих мексиканцев Весельчак и его друзья несколько минут сидели молча.
   Канадец носком сапога катал по земле уголья, выпавшие из костра и, по-видимому, полностью погрузился в это занятие. Граф Пребуа-Крансе сидел, уткнувшись подбородком в ладони и уперев локти в колени, и рассеянным взглядом смотрел на искры, вырывавшиеся из пламени, сверкавшие в густом дыму и гаснувшие одна за другой высоко в небе. Один Орлиная Голова, закутавшись в бизонью шкуру, курил свою трубку, храня полное бесстрастие и видимое спокойствие, свойственные его племени.
   — А что ни говори, — прервал молчание канадец, скорее отвечая на свои собственные размышления, чем с целью возобновить разговор, — поведение этих двоих кажется мне странным, чтобы не сказать более.
   — Вы подозреваете с их стороны измену? — спросил его дон Луи, подняв голову.
   — В пустыне всегда нужно ожидать измены, — неопределенно заметил Весельчак, — особенно со стороны случайных знакомых.
   — Однако у этого Тигреро, дона Марсиаля, — так, кажется, его зовут, — такая открытая внешность, что, друг мой, я никак не могу предположить, чтобы он был предателем.
   — Это правда, но согласитесь, что с момента нашей самой первой встречи он вел себя крайне двусмысленно.
   — Согласен. Но ведь вы знаете, что страсть ослепляет человека, а он, кажется, страстно влюблен.
   — Это я вижу. Но заметьте, пожалуйста, что во всем этом деле, — которое ближе всего касается его самого, а мы, кстати сказать, здесь, что называется, сбоку припека и только напрасно теряем драгоценное время, — он постоянно прячется за нас, словно боится выйти вперед.
   В это время к костру подсел Блаз Васкес, закончивший обход островка и расставивший своих пеонов в точках, с которых они могли наблюдать всю реку, оставаясь сами невидимыми.
   — Ну, теперь милости простим, все готово. Милости просим, сеньоры апачи, в любую секунду готовы принять вас с честью.
   — Одно слово, капатас, — обратился к нему Весельчак.
   — Даже два, если угодно!
   — Знаете вы человека, которому передали сейчас письмо?
   — А что?
   — Я хочу спросить у вас о нем кое-что.
   — Лично я его знаю очень мало. Все, что я могу сказать о нем, это то, что во всей округе он пользуется самой завидной репутацией, все знают его как храброго, истинного кабальеро и вполне светского, принятого в лучшем обществе человека.
   — Все это так, — проговорил про себя канадец, качая головой, — а все-таки, я сам не знаю почему, меня ужасно беспокоит его внезапный отъезд.
   — О-о-а! — вдруг вмешался в беседу Орлиная Голова, вынимая изо рта трубку, наклоняя вперед голову и давая знаком остальным понять, что он прислушивается к чему-то.
   Все умолкли и уставились на вождя.
   — Что такое? — спросил наконец Весельчак.
   — Огонь! — медленно ответил индеец. — Апачи идут. Прерия горит.
   — Как! — воскликнул Весельчак, поднимаясь и оглядываясь по сторонам. — Я нигде не вижу огня.
   — Нет, мой брат еще не может видеть, но Орлиная Голова чувствует огонь.
   — Гм! Если вождь говорит, то, значит, это правда; уж он-то не ошибется. Что же нам делать?
   — Нам здесь нечего бояться пожара, — заметил капатас.
   — Нам нечего, ну а обитателям асиенды? — с живостью вмешался граф.
   — Им — еще меньше, — отвечал ему Весельчак. — Вы ведь видели, что вокруг асиенды срублен и выкорчеван весь лес на большом пространстве, и огню не дойти до нее. Это просто индейская хитрость, чтобы скрыть свою численность.
   — Однако я согласен с кабальеро, — заметил капатас, — думаю, что было бы лучше предупредить их.
   — Есть вещь еще более важная, — продолжал граф, — надо бы послать умелого разведчика, чтобы точно узнать, с каким врагом нам придется иметь дело и как велико число его.
   — Одно другому не мешает, — отвечал на это Весельчак. — В таких обстоятельствах две предосторожности лучше, чем одна. Вот мое мнение: Орлиная Голова пусть добудет сведения о враге, а мы пойдем к асиенде.
   — Все? — спросил капатас.
   — Нет, ваша позиция здесь безопасна, в случае серьезного нападения вы можете оказать нам значительную пользу. На асиенду пойдем мы с доном Луи. Помните, что вы не должны выдавать своего присутствия здесь. Что бы ни случилось, ждите сигнала к действию, понимаете?
   — Ступайте, кабальеро, я буду действовать как надо, будьте уверены.
   — Хорошо. Приступим к делу. Вам, вождь, конечно, нечего давать советы, но вы найдете нас на асиенде, если узнаете что-нибудь важное.
   Приняв такое решение и не привыкнув терять время попусту, все трое немедленно переправились на берег, и дон Луи и Весельчак отправились к асиенде, а вождь команчей двинулся в противоположную сторону.
   Блаз Васкес остался один со своими пеонами.
   Блаз Васкес был человек, смолоду привыкший к войнам с краснокожими. Он знал, какая ответственность ложится на него с этого момента, и счел необходимым удвоить осторожность. Он привел это в исполнение, почти три четверти своего отряда выставив в качестве часовых чуть не под каждым кустом, убедительнейше увещевая их быть бдительными и ни на минуту на смыкать глаз, вернулся к костру, закутался в свой сарапе и спокойно уснул, уверенный в том, что пеоны разбудят его, если произойдет что-нибудь особенное.
   Покинем на время графа Пребуа-Крансе и Весельчака и последуем за Орлиной Головой.
   Поручение, которое было на него возложено, казалось очень легким. Но вождь команчей был опытен во всех индейских хитростях и одарен, сверх того, тем невозмутимо-флегматичным характером, который при известных обстоятельствах сильно помогает успеху. Расставшись со своими друзьями, он наметил для себя план действий.
   Вместо того, чтобы следовать по берегу, по которому двигался вслед за пожаром неприятель, вождь повернул лошадь к воде, подъехал к броду и переправился на противоположный берег. Выйдя на берег, он дал своей лошади несколько минут отдохнуть, обтер ее сухой травой, затем положил шкуру пантеры, служившую ему седлом, одним прыжком вскочил на нее и во весь опор помчался по направлению к становищу апачей на острове Чоль-Гекель.
   Ехал он часа два. По временам ему приходилось покидать берег причудливо извивавшейся реки, и тогда он направлял коня прямо на зарево.
   Через два часа он уже стоял против оконечности острова, где в это время апачи собирали плывущие коряги, чтобы спуститься на них к асиенде.
   Орлиная Голова осадил коня.
   Направо от него весь горизонт пылал заревом пожара, который он встретил и миновал, двигаясь по другому берегу. Вокруг него все было погружено во тьму и молчание.
   Долго команчский вождь смотрел на остров. Тайный голос говорил ему, что там таится опасность.
   Зрело все обдумав, он решил вновь переправиться на другой берег, но уже выше острова; тишина на нем казалась ему подозрительной.
   Он совсем уже приготовился привести свое намерение в исполнение, как вдруг его осенила внезапная мысль. Он слез с лошади, спрятал ее в кустарнике, снял свой карабин и бизоний плащ. Затем внимательно огляделся, стараясь проникнуть взглядом во мрак, лег на землю и пополз, как змея, среди высокой травы к берегу. Как черепаха, неслышно сполз он в воду и бесшумно поплыл к острову, которого достиг довольно скоро.
   Но как раз в тот момент, когда он почувствовал под ногами дно и хотел встать, его слуха коснулся едва заметный звук. Ему показалось, что в воде совсем близко от него происходит что-то необычное, какая-то странная возня. Орлиная Голова опять погрузился в воду и отплыл от острова.
   Через минуту он вновь показался на поверхности воды, чтобы набрать свежего воздуха, но как раз встретился с двумя горящими, как угли, глазами, словно сверлящими его. Сильный удар в грудь оглушил его, он перевернулся и почувствовал, что в его горло нервно впилась и сжимает, как железом, чья-то рука.
   Минута была решительная. Орлиная Голова понял, что только сверхъестественное усилие еще может спасти его. Он сделал такое усилие. Схватив неведомого врага, он также вцепился в него со всей силой отчаяния.
   В реке началась безмолвная, ужасная борьба. Оба нападали, и каждый хотел нанести смертельный удар, нисколько не помышляя о защите. Вода вокруг боровшихся кипела, как будто бились два крокодила. Наконец на поверхность вынырнуло окровавленное, обезображенное тело и бессильно закачалось на волнах. Через несколько секунд за ним из воды показалась голова с искаженным от перенесенной борьбы выражением лица и бросила налево и направо дикий взгляд.
   При виде трупа врага победитель испустил тихий злорадный хохот. Он направился к нему, схватил за волосы и, работая одной рукой, поплыл, но не к острову, а к берегу.
   Победителем вышел Орлиная Голова, убивший так неожиданно напавшего на него апача.
   Вождь команчей доплыл до берега, не отпуская труп, вытащил его из воды, снял скальп, привязал этот ужасный трофей к своему поясу, вывел лошадь из кустов и сел на нее.
   Орлиная Голова понял план апачей. Нападение, жертвой которого он чуть было не пал, открыло ему замышляемую ими хитрость. Бесполезно было продолжать дальнейшее исследование острова. Нельзя было ему также и оставить труп в реке, так как апачи, наверное, обнаружили бы его и узнали, что к ним пробирался шпион. Поэтому Орлиная Голова и выволок его на сухое место, где его никто не мог найти до утра, если бы, конечно, врагам не помогла какая-нибудь случайность.
   Несколько минут отдыха полностью восстановили силы его коня. Вождь мог бы теперь возвращаться к своим друзьям, так как то, что он узнал, имело для них огромное значение, но Весельчак поручил ему также определить число и состав неприятельского отряда, выступавшего против колонии. Орлиная Голова решил исполнить и это поручение. Схватка, из которой он только чудом вышел победителем, вызвала в его душе глубокое нервное напряжение, которое толкало его довести начатое им дело до конца.
   Он взял несколько сухих листьев, приложил их к легкой ране на левой руке, обвязал руку лубом, чтобы остановить кровь, и вновь пустил лошадь в воду. Так как на этой стороне реки ему ничего не нужно было узнавать и высматривать, он переправился далеко выше острова.
   На противоположном берегу, благодаря тому, что индейцы шли за огнем, след их представлял широкую ясную полосу. Несмотря на тьму, вождю было нетрудно ехать по этому следу.
   Огонь, пущенный индейцами, как это обыкновенно бывает, не причинил такого сильного разрушения, какого можно было бы ожидать, судя по зловещему виду широко разлившегося пламени. На прерии не было ничего, кроме немногих мексиканских тополей, стоявших на далеком расстоянии один от другого, и сухой травы, уже наполовину спаленной жгучими лучами летнего солнца.
   Эта трава и горела быстро, давая (а это и нужно было нападавшим) большую дымовую завесу, но не настолько раскаляя землю, чтобы по ней нельзя было идти следом за пламенем. Последнее обстоятельство и позволило краснокожим быстро подойти к асиенде.
   Благодаря быстроте своего коня, а также тому, что шедший впереди него отряд должен был потерять несколько часов, Орлиная Голова подошел к асиенде почти в одно время с ним. Он присоединился к команчам в тот момент, когда они, сделав неудачную попытку взять приступом батарею на перешейке, бежали, поражаемые картечью и пулями из карабинов. Их положение усугублялось теперь тем, что они сами же выжгли всю траву и должны были бежать по совершенно голой земле, где все было видно как на ладони. Несмотря на это, благодаря темноте и быстроте своих лошадей, они отделались сравнительно небольшими потерями.
   Орлиная Голова очутился, вовсе не предполагая и не ожидая этого, в самой середине бегущей толпы. В первый момент каждый был слишком занят собственным спасением, и никто не обратил на него внимания. Вождь воспользовался этим бросился в сторону и притаился за небольшим обрывом.
   Но тут произошло нечто удивительное. Едва вождь почувствовал, что он укрыт от взоров бегущих, он присмотрелся к ним внимательнее, и неопределенная усмешка осветила его лицо. Он дал шпоры коню и бросился опять в середину бегущих, испустив дважды резкий, прерывистый, вибрирующий крик.
   Услышав этот крик, индейцы остановились и со всех сторон бросились к тому, кто его издал. Быстро выстроились они вокруг Орлиной Головы, взирая на него со священным ужасом, готовые повиноваться, что бы он ни приказал им совершить.
   Орлиная Голова гордым взглядом обвел собравшуюся толпу, над которой он возвышался на целую голову.
   — О-о-а! — начал он наконец тоном горького упрека. — С каких пор команчи стали робкими антилопами и бегут от пуль бледнолицых, как псы апачи?
   — Орлиная Голова! Орлиная Голова! — радостно закричали воины, но глаза их невольно опускались вниз под горящим взглядом вождя. Их мучил стыд.
   — Зачем дети мои покинули без приказания сахема земли охоты по реке дель-Норте? Разве дети мои ищейки апачей?
   Подавленный ропот пробежал по рядам при этом горьком упреке вождя.
   — Сахем кончил, — продолжал Орлиная Голова. — Разве нет здесь никого, кто мог бы ему ответить? Разве у команчей озер нет более вождей, которые ведут их?
   Из тесно сплотившихся рядов команчей вышел воин, приблизился к вождю и почтительно склонил голову до самой шеи коня.
   — Насмешник вождь, — проговорил он мягким голосом.
   Лицо Орлиной Головы прояснилось, с него сошло гневное выражение, он бросил на приблизившегося воина взгляд, полный любви, протянул к нему правую руку ладонью вверх и проговорил:
   — О-о-а! Сердце сахема радуется при виде сына его Насмешника. Воины пусть отдохнут, пока сахемы будут держать совет.
   И, сделав величественный жест, он отошел с Насмешником в сторону. Краснокожие проводили их взглядами и поспешили воспользоваться так кстати полученным дозволением отдохнуть.
   Орлиная Голова и Насмешник отошли, чтобы их слова не могли быть услышаны остальными воинами.
   — Сахем хочет держать совет с сахемом, — проговорил Орлиная Голова, садясь на кочку и знаком приглашая Насмешника сесть рядом.
   Насмешник безмолвно повиновался.
   Последовало продолжительное молчание. Оба вождя внимательно разглядывали друг друга, хотя на их лицах нельзя было прочесть ничего, кроме полнейшего бесстрастия.
   Наконец Орлиная Голова начал речь — медленно, внушительно, временами возвышая голос и подчеркивая слова:
   — Орлиная Голова — знаменитый воин своего народа, он первый сахем команчей озер. Его тотем покрывает тенью своей и защищает бесчисленных детей великой священной черепахи Чемиин-Анту, блестящий щит которой поддерживает мир с тех пор, как Ваконда низверг в пропасть первого человека и первую женщину после их греха. Слова, исходящие из груди Орлиной Головы, суть слова Сагамора, язык его не раздвоен, и ложь никогда не оскверняла его губ. Орлиная Голова заменил Насмешнику отца, он учил его укрощать и объезжать дикую лошадь, поражать быстрой стрелой легкую антилопу, душить руками ужасного медведя. Орлиная Голова любит Насмешника, он сын сестры его третьей жены. Орлиная Голова дал Насмешнику место у костра совета, он сделал его вождем, и когда Орлиная Голова уходит из селений своего народа, то говорит Насмешнику: «Сын мой будет предводительствовать воинами команчей, он будет вести их на охоту, на рыбную ловлю, на войну». Верны ли эти слова? Лжет ли Орлиная Голова?