— Принимаю эти условия, хотя они и немного тяжелы. Каждый за себя, один Бог за всех — этому роковому закону повинуются все люди.
— Вы хорошо все взвесили?
— Вполне.
— И все же не хотите говорить?
— Менее прежнего!
— О! Подумайте еще.
— Я никогда не меняю принятого решения.
— Пусть будет по-вашему… и да суди нас Бог!
— Все же, надеюсь, мы остаемся друзьями?
— Да, относительно того, что сказано, и в указанных пределах.
— А насчет остального?
— Мы — смертельные враги, — ответил глухим голосом таинственный собеседник.
— Да суди нас Бог! — повторю и я за вами.
В то же мгновение дон Фернандо — или капитан Лоран, как угодно читателю называть его, — почувствовал, что ему положили что-то мокрое на лицо. Он хотел вскрикнуть, но голос его оборвался, и он упал без чувств на кровать…
Сильные удары посыпались с громовым гулом на дверь комнаты, занимаемой путешественниками.
Ничто не шевельнулось.
По прошествии нескольких секунд стук повторился с новой силой, да с таким упорством, что, казалось, еще минут пять — и дверь разлетится вдребезги.
Мигель Баск приоткрыл один глаз и повернулся на постели.
— Похоже, постучали? — проворчал он. — Черт бы побрал докучливого! Так славно спалось. А-ах! — потягиваясь, зевнул он во весь рот.
Стук в дверь возобновился.
— Решительно, это стучат, — продолжал Мигель и, не переставая ворчать, встал с постели, снова богатырски зевнул и потянулся. — Странно, — бормотал он сквозь зубы, — ведь я спал как убитый часов десять, а — прости Господи! — хочу спать, точно глаз не смыкал всю ночь.
— Эй! — кричали за дверью. — Живы вы там или нет?!
— Иду же, пропасть вас возьми! К чему горячку-то пороть? Мы живы, здоровы и невредимы, смею надеяться.
Шатаясь, как пьяный, и зевая, он отпер задвижку и отворил дверь. Вошел индеец-проводник.
— Ну вот! Что за идиотская спешка, друг?
— Уже шестой час, — возразил Хосе, — нам давно бы следовало быть в дороге.
— Пять часов?! — вскричал Мигель. — Как время-то идет, Боже мой!
— Где дон Фернандо?
— У себя в постели, где же ему прикажете быть?
— И он спит?
— Полагаю.
— Посмотрим.
Они приблизились к кровати.
Действительно, дон Фернандо спал таким крепким сном, будто век не собирался просыпаться.
— Разбудите его, — сказал Хосе.
— Жалко, он спит так крепко!
Однако он потряс молодого человека за руку. Дон Фернандо открыл глаза.
— Как, опять? — грозно вскричал он, живо вскакивая с постели.
— Что опять? — воскликнул озадаченный Мигель. — Что с вами, ваше сиятельство, что вы так окрысились на нас?
Молодой человек провел рукой по лбу.
— Прости меня, — сказал он, улыбаясь, — мне приснился дурной сон.
— О! В таком случае и прощать нечего, — спокойно ответил Мигель.
— Да, тяжелый сон… — повторил дон Фернандо. Вдруг он случайно увидел перстень с бриллиантовым
цветком на своем мизинце.
— Э-э! Ведь это был не сон! Все произошло в действительности, и я наяву присутствовал при этой странной сцене.
Он соскочил с постели.
— С ума сошел! Вот несчастье! — вскричал Мигель.
— А ты хорошо спишь, — обратился к нему дон Фернандо насмешливо.
— Я? Неплохо, кажется.
— Я убедился в этом ночью.
— Вы звали меня?
— Несколько раз.
— И я не отозвался?
— Отозвался… храпом. Мигель задумался.
— Все это неспроста, — решил он спустя минуту. — Не знаю, что было в том питье, но едва я успел проглотить его, как упал на постель, словно колода, и насилу проснулся теперь благодаря Хосе.
— Это правда, — сказал проводник, — не скоро я достучался.
— Во всем этом есть тайна, которую я открою, — пробормотал дон Фернандо.
— Вот тебе на! Вы спали одетые, — удивился Мигель. — Однако, помнится, я помогал вам раздеться.
Дон Фернандо вздрогнул, он начинал припоминать. Не говоря ни слова, он подошел к двери, запер ее на задвижку, после чего вернулся к двум своим спутникам.
— Помогите мне отодвинуть эту кровать, — сказал он.
— Зачем? — полюбопытствовал Мигель.
— Делай, что тебе говорят!
Соединенными усилиями они втроем после нескольких напрасных попыток наконец подняли тяжелую кровать и переставили ее на середину комнаты.
— Теперь надо взяться за приступки.
Это не представило большого труда, небольшие ступеньки легко отодвигались по паркету, поскольку не были прикреплены.
— Странно! — пробормотал Хосе. — Что же тут произошло? Когда место, занимаемое кроватью, было совсем очищено, дон Фернандо сказал:
— Друзья мои, теперь надо постараться отыскать в паркете малейшие щели.
— Ага! Понимаю, — пробормотал проводник. — Это действительно возможно. Но что же случилось? — спросил он с участием.
— Неслыханные вещи, — ответил дон Фернандо взволнованным голосом, — но поспешим, я расскажу все после, нас могут застать врасплох.
Все трое стали на колени и приникли к полу. Более получаса осматривали они его тщательно, упорно, но безуспешно: паркет казался несомненно цельным и сплошным.
Так ничего и не открыв, они с унынием поднялись на ноги.
— Странно, — прошептал дон Фернандо, — однако мне не приснилось это, ведь доказательство — этот перстень, — прибавил он, страстно целуя его. — Ведь это несомненный признак действительности всего, что произошло… Да где же это я нахожусь? — вскричал он в порыве гнева.
— В проклятом доме. Разве я не предупреждал вас? — глухим голосом сказал проводник.
— Правда, это проклятый дом! Поспешим выйти из него. Кто знает, какие бедствия нас постигнут, если мы останемся тут еще дольше!
— Давайте уедем, я ничего против этого не имею, — вставил свое слово Мигель. — С людьми я готов сразиться, но драться с духами — это не по моей части!
— Но прежде все следует привести в порядок, — посоветовал Хосе.
— Правда, — подтвердил дон Фернандо, — никто не должен подозревать, что мы тут делали.
Приступки и кровать были поставлены на свои места, два авантюриста оделись, взяли свои вещи и сошли во двор вслед за проводником.
Две оседланные лошади стояли на дворе, привязанные к кольцам.
Кое-где бродили пеоны, но хозяин дома не показывался.
Авантюристы уже собирались вскочить в седло, когда вышел отец Санчес и поздоровался с доном Фернандо.
— Вы уезжаете, граф? — спросил капеллан.
— Сейчас еду, святой отец, — сказал дон Фернандо, отвечая на поклон. — Буду ли я иметь честь видеть вас в Панаме?
— Надеюсь, сеньор: если моя духовная дочь, донья Флора, поедет с отцом в город, я буду сопровождать ее.
— Так я не прощаюсь с вами, отец Санчес, а говорю до свидания.
— До свидания, граф; примите и вы, и спутники ваши благословение старика, да хранит вас Господь на вашем пути!
Благоговейно склонив головы, все трое осенили себя крестным знамением, потом простились со священником, который вошел в церковь, и сели на лошадей.
Они выехали из асиенды крупной рысью.
Когда они достигли подножия пригорка, дон Фернандо приостановил лошадь, оглянулся на мрачное здание и протянул к нему руку с угрозой.
— Я уезжаю, — хриплым от бессильной ярости голосом произнес он, — но даю клятву вернуться и открыть страшные тайны этого мрачного жилища, хотя бы пришлось заплатить жизнью за это открытие! В путь, друзья, надо наверстать потерянное время!
Они удалились от асиенды, и на этот раз вскачь.
ГЛАВА VI. Каким образом капитан Лоран, или дон Фернандо, проник в первый раз в Цветочный дом
— Вы хорошо все взвесили?
— Вполне.
— И все же не хотите говорить?
— Менее прежнего!
— О! Подумайте еще.
— Я никогда не меняю принятого решения.
— Пусть будет по-вашему… и да суди нас Бог!
— Все же, надеюсь, мы остаемся друзьями?
— Да, относительно того, что сказано, и в указанных пределах.
— А насчет остального?
— Мы — смертельные враги, — ответил глухим голосом таинственный собеседник.
— Да суди нас Бог! — повторю и я за вами.
В то же мгновение дон Фернандо — или капитан Лоран, как угодно читателю называть его, — почувствовал, что ему положили что-то мокрое на лицо. Он хотел вскрикнуть, но голос его оборвался, и он упал без чувств на кровать…
Сильные удары посыпались с громовым гулом на дверь комнаты, занимаемой путешественниками.
Ничто не шевельнулось.
По прошествии нескольких секунд стук повторился с новой силой, да с таким упорством, что, казалось, еще минут пять — и дверь разлетится вдребезги.
Мигель Баск приоткрыл один глаз и повернулся на постели.
— Похоже, постучали? — проворчал он. — Черт бы побрал докучливого! Так славно спалось. А-ах! — потягиваясь, зевнул он во весь рот.
Стук в дверь возобновился.
— Решительно, это стучат, — продолжал Мигель и, не переставая ворчать, встал с постели, снова богатырски зевнул и потянулся. — Странно, — бормотал он сквозь зубы, — ведь я спал как убитый часов десять, а — прости Господи! — хочу спать, точно глаз не смыкал всю ночь.
— Эй! — кричали за дверью. — Живы вы там или нет?!
— Иду же, пропасть вас возьми! К чему горячку-то пороть? Мы живы, здоровы и невредимы, смею надеяться.
Шатаясь, как пьяный, и зевая, он отпер задвижку и отворил дверь. Вошел индеец-проводник.
— Ну вот! Что за идиотская спешка, друг?
— Уже шестой час, — возразил Хосе, — нам давно бы следовало быть в дороге.
— Пять часов?! — вскричал Мигель. — Как время-то идет, Боже мой!
— Где дон Фернандо?
— У себя в постели, где же ему прикажете быть?
— И он спит?
— Полагаю.
— Посмотрим.
Они приблизились к кровати.
Действительно, дон Фернандо спал таким крепким сном, будто век не собирался просыпаться.
— Разбудите его, — сказал Хосе.
— Жалко, он спит так крепко!
Однако он потряс молодого человека за руку. Дон Фернандо открыл глаза.
— Как, опять? — грозно вскричал он, живо вскакивая с постели.
— Что опять? — воскликнул озадаченный Мигель. — Что с вами, ваше сиятельство, что вы так окрысились на нас?
Молодой человек провел рукой по лбу.
— Прости меня, — сказал он, улыбаясь, — мне приснился дурной сон.
— О! В таком случае и прощать нечего, — спокойно ответил Мигель.
— Да, тяжелый сон… — повторил дон Фернандо. Вдруг он случайно увидел перстень с бриллиантовым
цветком на своем мизинце.
— Э-э! Ведь это был не сон! Все произошло в действительности, и я наяву присутствовал при этой странной сцене.
Он соскочил с постели.
— С ума сошел! Вот несчастье! — вскричал Мигель.
— А ты хорошо спишь, — обратился к нему дон Фернандо насмешливо.
— Я? Неплохо, кажется.
— Я убедился в этом ночью.
— Вы звали меня?
— Несколько раз.
— И я не отозвался?
— Отозвался… храпом. Мигель задумался.
— Все это неспроста, — решил он спустя минуту. — Не знаю, что было в том питье, но едва я успел проглотить его, как упал на постель, словно колода, и насилу проснулся теперь благодаря Хосе.
— Это правда, — сказал проводник, — не скоро я достучался.
— Во всем этом есть тайна, которую я открою, — пробормотал дон Фернандо.
— Вот тебе на! Вы спали одетые, — удивился Мигель. — Однако, помнится, я помогал вам раздеться.
Дон Фернандо вздрогнул, он начинал припоминать. Не говоря ни слова, он подошел к двери, запер ее на задвижку, после чего вернулся к двум своим спутникам.
— Помогите мне отодвинуть эту кровать, — сказал он.
— Зачем? — полюбопытствовал Мигель.
— Делай, что тебе говорят!
Соединенными усилиями они втроем после нескольких напрасных попыток наконец подняли тяжелую кровать и переставили ее на середину комнаты.
— Теперь надо взяться за приступки.
Это не представило большого труда, небольшие ступеньки легко отодвигались по паркету, поскольку не были прикреплены.
— Странно! — пробормотал Хосе. — Что же тут произошло? Когда место, занимаемое кроватью, было совсем очищено, дон Фернандо сказал:
— Друзья мои, теперь надо постараться отыскать в паркете малейшие щели.
— Ага! Понимаю, — пробормотал проводник. — Это действительно возможно. Но что же случилось? — спросил он с участием.
— Неслыханные вещи, — ответил дон Фернандо взволнованным голосом, — но поспешим, я расскажу все после, нас могут застать врасплох.
Все трое стали на колени и приникли к полу. Более получаса осматривали они его тщательно, упорно, но безуспешно: паркет казался несомненно цельным и сплошным.
Так ничего и не открыв, они с унынием поднялись на ноги.
— Странно, — прошептал дон Фернандо, — однако мне не приснилось это, ведь доказательство — этот перстень, — прибавил он, страстно целуя его. — Ведь это несомненный признак действительности всего, что произошло… Да где же это я нахожусь? — вскричал он в порыве гнева.
— В проклятом доме. Разве я не предупреждал вас? — глухим голосом сказал проводник.
— Правда, это проклятый дом! Поспешим выйти из него. Кто знает, какие бедствия нас постигнут, если мы останемся тут еще дольше!
— Давайте уедем, я ничего против этого не имею, — вставил свое слово Мигель. — С людьми я готов сразиться, но драться с духами — это не по моей части!
— Но прежде все следует привести в порядок, — посоветовал Хосе.
— Правда, — подтвердил дон Фернандо, — никто не должен подозревать, что мы тут делали.
Приступки и кровать были поставлены на свои места, два авантюриста оделись, взяли свои вещи и сошли во двор вслед за проводником.
Две оседланные лошади стояли на дворе, привязанные к кольцам.
Кое-где бродили пеоны, но хозяин дома не показывался.
Авантюристы уже собирались вскочить в седло, когда вышел отец Санчес и поздоровался с доном Фернандо.
— Вы уезжаете, граф? — спросил капеллан.
— Сейчас еду, святой отец, — сказал дон Фернандо, отвечая на поклон. — Буду ли я иметь честь видеть вас в Панаме?
— Надеюсь, сеньор: если моя духовная дочь, донья Флора, поедет с отцом в город, я буду сопровождать ее.
— Так я не прощаюсь с вами, отец Санчес, а говорю до свидания.
— До свидания, граф; примите и вы, и спутники ваши благословение старика, да хранит вас Господь на вашем пути!
Благоговейно склонив головы, все трое осенили себя крестным знамением, потом простились со священником, который вошел в церковь, и сели на лошадей.
Они выехали из асиенды крупной рысью.
Когда они достигли подножия пригорка, дон Фернандо приостановил лошадь, оглянулся на мрачное здание и протянул к нему руку с угрозой.
— Я уезжаю, — хриплым от бессильной ярости голосом произнес он, — но даю клятву вернуться и открыть страшные тайны этого мрачного жилища, хотя бы пришлось заплатить жизнью за это открытие! В путь, друзья, надо наверстать потерянное время!
Они удалились от асиенды, и на этот раз вскачь.
ГЛАВА VI. Каким образом капитан Лоран, или дон Фернандо, проник в первый раз в Цветочный дом
Когда асиенда скрылась за пригорком, путешественники придержали лошадей и продолжали свой путь умеренным шагом.
Местность, по которой ехали теперь авантюристы, была едва ли не одной из самых живописных во всей Америке. Думаю, не ошибусь, если скажу, что она не походила ни на какую другую.
Все, что природа заключает в себе поразительного, величественного и из ряда вон выходящего, представлялось удивленному взгляду во всей своей красоте и внушающем священный ужас величии.
Направо и налево, на расстоянии, точно определить которое не представлялось возможным, возвышались мохнатые вершины Кордильерского кряжа, этого спинного хребта Нового Света, пики которого, покрытые вечными снегами, достигали страшной высоты, окруженные облаками, как светлым сиянием. Их склоны покрывали громадные и таинственные леса, склоненные над темными озерками, в зеленоватой воде которых они отражались. На пустынных берегах этих озер, как бы оставшихся неприкосновенными с сотворения мира, никогда не раздавалось человеческого голоса, не скользило по ним лодки, не было закинуто рыбацкой сети, и склоны исполинских высот, постепенно понижаясь уступами, наконец сливались с бесконечными равнинами, бесплодными саваннами и страшными пустынями, которые покрывали перешеек по обе стороны горной цепи необъятным океаном зелени.
На протяжении многих миль путь лежит под исполинскими сводами деревьев-великанов, сквозь которые полуденные лучи никогда не проникают или, как бы нехотя, едва светят; потом вдруг лес редеет, и перед глазами расстилается степь, темная, обнаженная, бугристая, где взгляд теряется в безграничной дали, и грусть охватывает сердце, затем снова идут долины вперемежку с холмами. То и дело путешественник поднимается в гору и спускается вниз, пробираясь с унынием, порой с ужасом, среди этой наводящей тоску дикой природы. Напрасно ищет он следов дороги или хотя бы протоптанной тропы, и по прошествии нескольких часов одинокого странствования, не видя исхода из этой страшной пустыни, даже самый твердый человек падает духом и страх овладевает им, он отчаивается достигнуть цели своего пути, продолжительный переход, который он сделал, кажется ему напрасным и как будто вовсе не приблизившим его к человеческому жилью.
Потом вдруг, без малейшего перехода, с вершины холма ослепленному взгляду открывается восхитительная картина: громадные вековые леса, прихотливо разбросанные букетами группы роскошных тропических растений, которые грациозно склоняют свои широкие зубчатые листья, когда их нежно ласкает легкий ветерок, реки, словно змейки извивающиеся бесконечными изгибами под сенью водяных растений, которые окаймляют их берега, и нередко, перекинув через журчащий поток воздушный мост из листьев и цветов, образуют зеленые арки, и, наконец, местами, под жесткой травой, коварные трясины или озерки с зеленоватой стоячей водой, убежищем кайманов и игуан15, лениво греющихся на солнце.
На протяжении около двадцати миль, то есть от Чагреса до Панамы, и миль на сорок или пятьдесят в окружности разнообразнейшие живописные виды сменяют один другой, но не утрачивают печати величия и дикости, которую наложил Господь на все выдающиеся создания природы.
Часам к одиннадцати путешественники остановились для отдыха на большой поляне в лесу, по которой протекал ручеек.
Они хотели переждать полуденный зной, а заодно дать лошадям передохнуть и накормить их, в чем бедные животные чрезвычайно нуждались.
Когда лошадям задали корму, путешественники подумали о себе.
Хосе взялся приготовить обед и дело это исполнил с ловкостью и проворством, которые снискали ему похвалу товарищей, с давних пор привыкших к кочевой жизни и потому прекрасно разбиравшихся в подобном деле.
После обеда, который был прикончен мигом, путешественники, как обычно, раскурили трубки и принялись беседовать.
Разговор завязал Мигель Баск, богатырски хватив себя по колену кулаком, так что в пору было свалиться быку.
— Что с тобой? — спросил Лоран, смеясь.
— Что со мной? Пропасть их возьми! — вскричал Мигель с блеском гнева в глазах. — Да то, что со мной поступили, как с желторотым птенцом, и если когда-нибудь эти мерзавцы попадутся мне под лапу, — прибавил он, протянув с угрозой огромную ручищу, словно баранью лопатку, — они узнают на собственном опыте, из какого теста я создан.
— На что же тебе жаловаться? — шутливо возразил товарищ.
— Как на что?! — рассвирепел буканьер. — Вот это мне нравится! Замечание бесподобно! Вы не понимаете, на что я негодую?!
— Я жду, чтобы ты объяснился более спокойно, если можешь.
— Постараюсь, но ручаться не стану.
— Попробуй все-таки.
— Для меня дело ясное: мнимое питье — просто наркотическое зелье. Этот изменник дон Хесус, как он назвался, хотел убить нас во время сна; по счастью, я запер дверь на задвижку.
— Ты абсолютно ошибаешься, брат, асиендадо к этому непричастен.
— Не может быть!
— Очень даже может. Более того, скажу даже, что он первый перепугался бы, если б только знал, что в эту ночь происходило в его доме.
— Вздор какой! А усыпляющее зелье, которое я выпил?
— Приготовлено было не им. Этот достойный муж не подозревает и о четверти того, что у него творится в доме. Асиенда, полагаю, двойная, если не тройная, и построена во вкусе старых богемских и венгерских замков, со множеством потайных ходов, опускных дверей в стенах, тайников и подземелий, которые перекрещиваются во всех направлениях. У меня есть доказательство, что нынешний владелец не имеет понятия обо всем этом.
— Как хотите, граф, — возразил буканьер, пожав плечами, — а я все-таки был усыплен, иначе не мог бы не слышать, что вы зовете меня на помощь.
— Это правда.
— И я, ваш преданный товарищ, почти брат, дал бы убить вас возле себя, не защитив!
— Чем же ты был бы виноват, раз спал?
— Эту-то дьявольскую шутку я и не прощу тем, кто проделал ее со мной.
— Мне не хотели причинить зла, напротив, со мной прекрасно обращались.
— Возможно, но могло быть иначе, и тогда я, Мигель Баск, остался бы опозоренным в глазах товарищей, которые не поверили бы ни единому моему слову из этой нелепой истории.
— Полно, утешься, старый товарищ! Разве ты не знаешь, как я люблю тебя?
— Знаю ли? Именно потому и бешусь!
— Итак, — сказал проводник, который внимательно вслушивался в разговор двух флибустьеров, — это правда, что в доме водится нечистая сила, как утверждают?
— Да, водится, но это существа из такой же плоти и крови, как и мы, которые вынашивают какие-то мрачные замыслы.
— Вы не думаете, сеньор, что это призраки потустороннего мира?
— Повторяю тебе, что это люди — решительные и грозные, правда, — но вовсе не привидения. Они обладают громадными возможностями наводить ужас и, вероятно, действуют под началом некоего умного и неустрашимого предводителя, но в том, что они исполняют, нет ничего сверхъестественного, хотя способ и результаты их действий превышают человеческое понимание.
— Тем они опаснее!
— Разумеется! Поэтому я и принял твердое решение открыть, кто это.
— Нас будет двое в этих розысках, — заметил Мигель.
— Нет, трое, — медленно сказал краснокожий, — у меня также есть важный повод стараться узнать, кто эти люди.
Капитан Лоран украдкой взглянул на проводника, но лицо индейца было спокойно и взгляд исполнен такого достоинства, что подозрения молодого человека, если таковые у него и возникли, мгновенно рассеялись.
— Хорошо, — сказал он, — принимаю твою помощь, мы будем действовать сообща.
— Я запомню ваше обещание, сеньор, — произнес проводник.
— Кажется, об этом предмете теперь сказано достаточно, — сказал Лоран, — да и говорить, вроде, больше нечего… Сколько миль осталось еще до Панамы?
— Около восьми, если ехать по окольной дороге, напрямик же не более пяти.
— Можно ли рассчитывать быть в городе до заката солнца, если ехать окольной дорогой?
— Это трудно, даже невозможно.
— А напрямик?
— Очень легко, но предупреждаю вас, дорога утомительная.
— Эка невидаль для нас! — вскричал Мигель.
— Что же вы решили, сеньор?
— Мы поедем напрямик.
— Очень хорошо. Тогда надо двинуться в путь через час.
— Во сколько, примерно, мы будем в городе?
— Самое позднее — в четыре.
— Прекрасно, этого-то я и хочу… Ты хорошо знаешь Панаму?
— Так же, как и эту пустыню.
— Дон Хесус сдал мне внаймы свой дом, куда я прямиком и намерен отправиться.
— Который из домов? У дона Хесуса их в городе три.
— Тот, что называется Цветочным домом.
— Дон Хесус отдал вам внаймы Цветочный дом? — воскликнул в изумлении проводник.
— Да, а что же ты находишь в этом удивительного?
— Ничего… и вместе с тем очень много.
— Не понимаю.
— Человек этот, должно быть, сошел с ума, если согласился уступить вам этот дом… или кто-нибудь подсказал ему это.
— С какой целью?
— Не знаю, но совет, во всяком случае, исходит не иначе как от друга, вам же остается только радоваться такой удаче.
— Почему?
— Ни один из домов в Панаме не мог быть более удобным для вас по своему устройству как снаружи, так и внутри. Вообще, он имеет очень много общего с домом на асиенде.
— Ах, черт возьми! Ты пугаешь меня, любезный Хосе!
— Чем же, сеньор?
— Если я буду постоянно проваливаться в разные люки и тайники, мне придется плохо в моем жилище; меня окружат невидимыми шпионами, которые будут следить за каждым моим движением, подслушивать каждое мое слово, ловить все, что я захочу скрыть, — словом, я буду связан по рукам и по ногам и, подозревая измену, не посмею ни шевельнуться, ни сказать слова.
— Успокойтесь, ничего подобного не будет. Только два человека знали все тайны этого дома: один из них — тот, кто его строил, но он умер.
— А другой кто?
— Другой — я.
— Эге! Славная штука! — вскричал Мигель.
— Ты? — переспросил дон Фернандо или, вернее, капитан Лоран.
— Именно я, сеньор.
— Я ничего не понимаю, Хосе.
— Объяснение мое будет коротко и ясно, сеньор, слушайте.
— Я слушаю.
— По причинам, о которых вам знать теперь нет ни малейшей надобности, я попал в Панаму ребенком, едва достигнув десяти лет, но я был высок и силен для своего возраста, смотрел бойко и понравился капитану испанского торгового судна. Этот добрый человек купил меня, оставил при себе, мало-помалу привязался ко мне и — поскольку я с полной откровенностью рассказал ему свою историю, ничего не утаив, — был тронут моей несчастной судьбой и дал мне свободу, когда я достиг пятнадцати лет. Свободой своей я, однако, не воспользовался и остался при своем благодетеле. Я поклялся не расставаться с ним до его смерти. Капитан Гутьеррес Агуире, как звали моего хозяина, главным образом занимался контрабандой жемчуга. Он нажил неплохое состояние, занимаясь этим промыслом, но рисковал головой — испанское правительство не шутило с контрабандистами. Капитан был очень богат, но ежеминутно опасался обыска в своем доме, поскольку находился на подозрении. Однажды он сообщил мне о своих опасениях и попросил привести к нему индейца, который под его руководством построил бы такой дом, какой он желает. Во время поездки в Кальяо за несколько месяцев до этого капитан заказал испанцу-архитектору план дома, который показал мне. На мое замечание, что архитектор может случайно заглянуть в Панаму, капитан ответил мне со странной улыбкой, что предотвратить подобную случайность в его власти.
— Достойный контрабандист, видимо, придушил архитектора, — вставил свое словечко Мигель.
— Этого я не знаю, но верно то, что этот человек внезапно исчез и никто о нем больше не слыхал.
— Я поклялся бы, что так! — опять вскричал неисправимый буканьер.
— Молчи, Мигель!.. Что ты сделал, Хосе, после того как капитан доверился тебе?
— Я посоветовал ему взять мирных индейцев из другой местности, чтобы они выстроили этот дом под его руководством. Мысль капитану понравилась, и он поручил мне нанять этих людей. Поручение я исполнил со всей тщательностью и спустя две недели вернулся в Панаму с двадцатью работниками, взятыми из дальней индейской деревни или, вернее, дальнего индейского племени. В мое отсутствие капитан не зевал: он выбрал и купил место и завез необходимые материалы. Через пять месяцев дом был закончен, а работники щедро вознаграждены и отпущены. В течение всего времени, пока длилось строительство, мы с капитаном Гутьерресом наблюдали за ними так внимательно, что они ни с кем не могли общаться; впрочем, они и сами не понимали как следует, что именно они сооружают.
— Это весьма вероятно, — заметил Лоран, — но как правительство не встревожилось такой продолжительной постройкой? Ведь в этом краю и дворец воздвигается менее чем за месяц.
— Вам известна небрежность, нерадение и в особенности жадность членов колониального управления… У капитана Гутьерреса были друзья везде, он всем сумел залепить глаза и заткнуть уши. Впрочем, он вел свое дело с величайшей осторожностью, место для дома было им выбрано искусно, в отдаленной части города, где жили одни индейцы. Из всего этого вышло, что никто ничего не видел и видеть не хотел, что, в сущности, для капитана Гутьерреса было одно и то же. Прошло несколько лет, капитан сильно постарел, и его тянуло вернуться в Европу. Наконец он не мог более сопротивляться такому сильному желанию, снарядил корабль, на который перевез все свои богатства, обнял и поцеловал меня на пристани, куда я проводил его, сел в шлюпку, которая ждала его, и уехал. Поднимаясь по трапу на корабль, который стоял уже готовый сняться с якоря, он оступился, упал в воду и утонул, несмотря на все усилия спасти его.
— Это архитектор его за ногу дернул! — со смехом пояснил Мигель.
— А дом кому достался?
— У дона Гутьерреса не было наследников, все состояние его захватило правительство.
— Какая пожива для собак-испанцев!
— Куда же ты тогда девался, Хосе?
— Меня ничто больше не удерживало в Панаме, и я вернулся в прерии. Целых пятнадцать лет после того я близко не подходил к городам белых.
— А по возвращении в Панаму ты ничего не слышал об этом доме?
— Немного, сеньор, он меня не интересовал. Случайно до моих ушей дошло, что он был перепродан несколько раз, но окончательно куплен с год назад доном Хесусом Ордоньесом. Вот и все.
— Не подозреваешь ли ты причины, по которой дон Хесус приобрел его?
— Я солгал бы, сеньор, если бы стал утверждать противное.
— Какая же это причина, по твоему мнению?
— В Панаме все занимаются контрабандой, от губернатора до последнего пеона.
— Ай-яй-яй! — вскричал Мигель.
— Разумеется, — продолжал индеец, — все соблюдают величайшую осторожность, и те, кто имеют наибольшие прибыли от этого беспошлинного торга, то есть губернатор и другие члены правительства, неумолимы к мелким контрабандистам и преследуют их с ожесточением за вред, который те наносят их интересам.
— Итак?..
— Мелкие контрабандисты, которым все это известно как нельзя лучше, пускают в ход все возможные способы, чтобы укрыться от гонений на них, отсюда следует постоянная борьба хитрости против хитрости.
— Прекрасно, но какое отношение к этому имеет дон Хесус?
— Вместе с доном Пабло Сандовалем и некоторыми другими людьми он — один из самых смелых и хитрых контрабандистов в Панаме.
— Как?! — перебил проводника Мигель. — Дон Пабло Сандоваль, капитан корвета «Жемчужина», — контрабандист?
— Собственной персоной! Они ведут дело с большим размахом и не отступают ни перед чем. Компаньонам понадобился дом, где они в случае надобности могли бы сложить свои товары. Цветочный дом, с выходом в поле, пришелся им как раз на руку, вот дон Хесус и приобрел его.
— Это действительно вполне возможно… И ты уверен, что дон Хесус не знает всех тайников своего дома?
— Уверен в этом. Кто бы мог ему указать их?
— Случай мог бы помочь им в этом.
— Это невозможно, сеньор, вы скоро сами удостоверитесь в этом!.. Впрочем, с тех пор как дом был продан в первый раз и осмотрен от чердака до подвала, подобное открытие давно уже стало бы известно в городе. Для меня же несомненным доказательством полного неведения дона Хесуса на этот счет служит то, что он так легко согласился сдать вам этот дом внаймы и назначил такую умеренную цену.
— Я допускаю это, но чему ты приписываешь внезапную мысль сдать мне его?
— Как знать? Может быть, за ним стали зорко следить, и этим способом он хочет отвратить от себя подозрения. Прехитрая лисица этот сеньор Ордоньес!
— И я того же мнения, Хосе; не знаю почему, но человек этот, который, в сущности, был крайне любезен со мной, внушил мне непреодолимое отвращение.
— Такое впечатление он производит на всех с первого взгляда.
— Выгодное впечатление, нечего сказать! — пробормотал Мигель.
— Мы будем наблюдать за ним, Хосе.
— Положитесь в этом на меня, сеньор.
Вдруг проводник остановился. С минуту он с беспокойством втягивал в себя воздух, потом лег на землю и прислушался к отдаленному шуму, который был доступен лишь его слуху.
Два авантюриста переглянулись с изумлением, ничего не понимая.
Вдруг проводник вскочил на ноги.
— Скорее спрячьте лошадей в кустах, пока я скрою всякий след нашей стоянки.
Слова эти были произнесены так серьезно, что авантюристы молча повиновались, подозревая, что им грозит серьезная опасность.
Проводник торопливо разбросал золу от костра и поднял примятую траву.
Он крепко перевязал ноздри лошадям, чтобы они не заржали, и после этой последней меры предосторожности шепнул:
Местность, по которой ехали теперь авантюристы, была едва ли не одной из самых живописных во всей Америке. Думаю, не ошибусь, если скажу, что она не походила ни на какую другую.
Все, что природа заключает в себе поразительного, величественного и из ряда вон выходящего, представлялось удивленному взгляду во всей своей красоте и внушающем священный ужас величии.
Направо и налево, на расстоянии, точно определить которое не представлялось возможным, возвышались мохнатые вершины Кордильерского кряжа, этого спинного хребта Нового Света, пики которого, покрытые вечными снегами, достигали страшной высоты, окруженные облаками, как светлым сиянием. Их склоны покрывали громадные и таинственные леса, склоненные над темными озерками, в зеленоватой воде которых они отражались. На пустынных берегах этих озер, как бы оставшихся неприкосновенными с сотворения мира, никогда не раздавалось человеческого голоса, не скользило по ним лодки, не было закинуто рыбацкой сети, и склоны исполинских высот, постепенно понижаясь уступами, наконец сливались с бесконечными равнинами, бесплодными саваннами и страшными пустынями, которые покрывали перешеек по обе стороны горной цепи необъятным океаном зелени.
На протяжении многих миль путь лежит под исполинскими сводами деревьев-великанов, сквозь которые полуденные лучи никогда не проникают или, как бы нехотя, едва светят; потом вдруг лес редеет, и перед глазами расстилается степь, темная, обнаженная, бугристая, где взгляд теряется в безграничной дали, и грусть охватывает сердце, затем снова идут долины вперемежку с холмами. То и дело путешественник поднимается в гору и спускается вниз, пробираясь с унынием, порой с ужасом, среди этой наводящей тоску дикой природы. Напрасно ищет он следов дороги или хотя бы протоптанной тропы, и по прошествии нескольких часов одинокого странствования, не видя исхода из этой страшной пустыни, даже самый твердый человек падает духом и страх овладевает им, он отчаивается достигнуть цели своего пути, продолжительный переход, который он сделал, кажется ему напрасным и как будто вовсе не приблизившим его к человеческому жилью.
Потом вдруг, без малейшего перехода, с вершины холма ослепленному взгляду открывается восхитительная картина: громадные вековые леса, прихотливо разбросанные букетами группы роскошных тропических растений, которые грациозно склоняют свои широкие зубчатые листья, когда их нежно ласкает легкий ветерок, реки, словно змейки извивающиеся бесконечными изгибами под сенью водяных растений, которые окаймляют их берега, и нередко, перекинув через журчащий поток воздушный мост из листьев и цветов, образуют зеленые арки, и, наконец, местами, под жесткой травой, коварные трясины или озерки с зеленоватой стоячей водой, убежищем кайманов и игуан15, лениво греющихся на солнце.
На протяжении около двадцати миль, то есть от Чагреса до Панамы, и миль на сорок или пятьдесят в окружности разнообразнейшие живописные виды сменяют один другой, но не утрачивают печати величия и дикости, которую наложил Господь на все выдающиеся создания природы.
Часам к одиннадцати путешественники остановились для отдыха на большой поляне в лесу, по которой протекал ручеек.
Они хотели переждать полуденный зной, а заодно дать лошадям передохнуть и накормить их, в чем бедные животные чрезвычайно нуждались.
Когда лошадям задали корму, путешественники подумали о себе.
Хосе взялся приготовить обед и дело это исполнил с ловкостью и проворством, которые снискали ему похвалу товарищей, с давних пор привыкших к кочевой жизни и потому прекрасно разбиравшихся в подобном деле.
После обеда, который был прикончен мигом, путешественники, как обычно, раскурили трубки и принялись беседовать.
Разговор завязал Мигель Баск, богатырски хватив себя по колену кулаком, так что в пору было свалиться быку.
— Что с тобой? — спросил Лоран, смеясь.
— Что со мной? Пропасть их возьми! — вскричал Мигель с блеском гнева в глазах. — Да то, что со мной поступили, как с желторотым птенцом, и если когда-нибудь эти мерзавцы попадутся мне под лапу, — прибавил он, протянув с угрозой огромную ручищу, словно баранью лопатку, — они узнают на собственном опыте, из какого теста я создан.
— На что же тебе жаловаться? — шутливо возразил товарищ.
— Как на что?! — рассвирепел буканьер. — Вот это мне нравится! Замечание бесподобно! Вы не понимаете, на что я негодую?!
— Я жду, чтобы ты объяснился более спокойно, если можешь.
— Постараюсь, но ручаться не стану.
— Попробуй все-таки.
— Для меня дело ясное: мнимое питье — просто наркотическое зелье. Этот изменник дон Хесус, как он назвался, хотел убить нас во время сна; по счастью, я запер дверь на задвижку.
— Ты абсолютно ошибаешься, брат, асиендадо к этому непричастен.
— Не может быть!
— Очень даже может. Более того, скажу даже, что он первый перепугался бы, если б только знал, что в эту ночь происходило в его доме.
— Вздор какой! А усыпляющее зелье, которое я выпил?
— Приготовлено было не им. Этот достойный муж не подозревает и о четверти того, что у него творится в доме. Асиенда, полагаю, двойная, если не тройная, и построена во вкусе старых богемских и венгерских замков, со множеством потайных ходов, опускных дверей в стенах, тайников и подземелий, которые перекрещиваются во всех направлениях. У меня есть доказательство, что нынешний владелец не имеет понятия обо всем этом.
— Как хотите, граф, — возразил буканьер, пожав плечами, — а я все-таки был усыплен, иначе не мог бы не слышать, что вы зовете меня на помощь.
— Это правда.
— И я, ваш преданный товарищ, почти брат, дал бы убить вас возле себя, не защитив!
— Чем же ты был бы виноват, раз спал?
— Эту-то дьявольскую шутку я и не прощу тем, кто проделал ее со мной.
— Мне не хотели причинить зла, напротив, со мной прекрасно обращались.
— Возможно, но могло быть иначе, и тогда я, Мигель Баск, остался бы опозоренным в глазах товарищей, которые не поверили бы ни единому моему слову из этой нелепой истории.
— Полно, утешься, старый товарищ! Разве ты не знаешь, как я люблю тебя?
— Знаю ли? Именно потому и бешусь!
— Итак, — сказал проводник, который внимательно вслушивался в разговор двух флибустьеров, — это правда, что в доме водится нечистая сила, как утверждают?
— Да, водится, но это существа из такой же плоти и крови, как и мы, которые вынашивают какие-то мрачные замыслы.
— Вы не думаете, сеньор, что это призраки потустороннего мира?
— Повторяю тебе, что это люди — решительные и грозные, правда, — но вовсе не привидения. Они обладают громадными возможностями наводить ужас и, вероятно, действуют под началом некоего умного и неустрашимого предводителя, но в том, что они исполняют, нет ничего сверхъестественного, хотя способ и результаты их действий превышают человеческое понимание.
— Тем они опаснее!
— Разумеется! Поэтому я и принял твердое решение открыть, кто это.
— Нас будет двое в этих розысках, — заметил Мигель.
— Нет, трое, — медленно сказал краснокожий, — у меня также есть важный повод стараться узнать, кто эти люди.
Капитан Лоран украдкой взглянул на проводника, но лицо индейца было спокойно и взгляд исполнен такого достоинства, что подозрения молодого человека, если таковые у него и возникли, мгновенно рассеялись.
— Хорошо, — сказал он, — принимаю твою помощь, мы будем действовать сообща.
— Я запомню ваше обещание, сеньор, — произнес проводник.
— Кажется, об этом предмете теперь сказано достаточно, — сказал Лоран, — да и говорить, вроде, больше нечего… Сколько миль осталось еще до Панамы?
— Около восьми, если ехать по окольной дороге, напрямик же не более пяти.
— Можно ли рассчитывать быть в городе до заката солнца, если ехать окольной дорогой?
— Это трудно, даже невозможно.
— А напрямик?
— Очень легко, но предупреждаю вас, дорога утомительная.
— Эка невидаль для нас! — вскричал Мигель.
— Что же вы решили, сеньор?
— Мы поедем напрямик.
— Очень хорошо. Тогда надо двинуться в путь через час.
— Во сколько, примерно, мы будем в городе?
— Самое позднее — в четыре.
— Прекрасно, этого-то я и хочу… Ты хорошо знаешь Панаму?
— Так же, как и эту пустыню.
— Дон Хесус сдал мне внаймы свой дом, куда я прямиком и намерен отправиться.
— Который из домов? У дона Хесуса их в городе три.
— Тот, что называется Цветочным домом.
— Дон Хесус отдал вам внаймы Цветочный дом? — воскликнул в изумлении проводник.
— Да, а что же ты находишь в этом удивительного?
— Ничего… и вместе с тем очень много.
— Не понимаю.
— Человек этот, должно быть, сошел с ума, если согласился уступить вам этот дом… или кто-нибудь подсказал ему это.
— С какой целью?
— Не знаю, но совет, во всяком случае, исходит не иначе как от друга, вам же остается только радоваться такой удаче.
— Почему?
— Ни один из домов в Панаме не мог быть более удобным для вас по своему устройству как снаружи, так и внутри. Вообще, он имеет очень много общего с домом на асиенде.
— Ах, черт возьми! Ты пугаешь меня, любезный Хосе!
— Чем же, сеньор?
— Если я буду постоянно проваливаться в разные люки и тайники, мне придется плохо в моем жилище; меня окружат невидимыми шпионами, которые будут следить за каждым моим движением, подслушивать каждое мое слово, ловить все, что я захочу скрыть, — словом, я буду связан по рукам и по ногам и, подозревая измену, не посмею ни шевельнуться, ни сказать слова.
— Успокойтесь, ничего подобного не будет. Только два человека знали все тайны этого дома: один из них — тот, кто его строил, но он умер.
— А другой кто?
— Другой — я.
— Эге! Славная штука! — вскричал Мигель.
— Ты? — переспросил дон Фернандо или, вернее, капитан Лоран.
— Именно я, сеньор.
— Я ничего не понимаю, Хосе.
— Объяснение мое будет коротко и ясно, сеньор, слушайте.
— Я слушаю.
— По причинам, о которых вам знать теперь нет ни малейшей надобности, я попал в Панаму ребенком, едва достигнув десяти лет, но я был высок и силен для своего возраста, смотрел бойко и понравился капитану испанского торгового судна. Этот добрый человек купил меня, оставил при себе, мало-помалу привязался ко мне и — поскольку я с полной откровенностью рассказал ему свою историю, ничего не утаив, — был тронут моей несчастной судьбой и дал мне свободу, когда я достиг пятнадцати лет. Свободой своей я, однако, не воспользовался и остался при своем благодетеле. Я поклялся не расставаться с ним до его смерти. Капитан Гутьеррес Агуире, как звали моего хозяина, главным образом занимался контрабандой жемчуга. Он нажил неплохое состояние, занимаясь этим промыслом, но рисковал головой — испанское правительство не шутило с контрабандистами. Капитан был очень богат, но ежеминутно опасался обыска в своем доме, поскольку находился на подозрении. Однажды он сообщил мне о своих опасениях и попросил привести к нему индейца, который под его руководством построил бы такой дом, какой он желает. Во время поездки в Кальяо за несколько месяцев до этого капитан заказал испанцу-архитектору план дома, который показал мне. На мое замечание, что архитектор может случайно заглянуть в Панаму, капитан ответил мне со странной улыбкой, что предотвратить подобную случайность в его власти.
— Достойный контрабандист, видимо, придушил архитектора, — вставил свое словечко Мигель.
— Этого я не знаю, но верно то, что этот человек внезапно исчез и никто о нем больше не слыхал.
— Я поклялся бы, что так! — опять вскричал неисправимый буканьер.
— Молчи, Мигель!.. Что ты сделал, Хосе, после того как капитан доверился тебе?
— Я посоветовал ему взять мирных индейцев из другой местности, чтобы они выстроили этот дом под его руководством. Мысль капитану понравилась, и он поручил мне нанять этих людей. Поручение я исполнил со всей тщательностью и спустя две недели вернулся в Панаму с двадцатью работниками, взятыми из дальней индейской деревни или, вернее, дальнего индейского племени. В мое отсутствие капитан не зевал: он выбрал и купил место и завез необходимые материалы. Через пять месяцев дом был закончен, а работники щедро вознаграждены и отпущены. В течение всего времени, пока длилось строительство, мы с капитаном Гутьерресом наблюдали за ними так внимательно, что они ни с кем не могли общаться; впрочем, они и сами не понимали как следует, что именно они сооружают.
— Это весьма вероятно, — заметил Лоран, — но как правительство не встревожилось такой продолжительной постройкой? Ведь в этом краю и дворец воздвигается менее чем за месяц.
— Вам известна небрежность, нерадение и в особенности жадность членов колониального управления… У капитана Гутьерреса были друзья везде, он всем сумел залепить глаза и заткнуть уши. Впрочем, он вел свое дело с величайшей осторожностью, место для дома было им выбрано искусно, в отдаленной части города, где жили одни индейцы. Из всего этого вышло, что никто ничего не видел и видеть не хотел, что, в сущности, для капитана Гутьерреса было одно и то же. Прошло несколько лет, капитан сильно постарел, и его тянуло вернуться в Европу. Наконец он не мог более сопротивляться такому сильному желанию, снарядил корабль, на который перевез все свои богатства, обнял и поцеловал меня на пристани, куда я проводил его, сел в шлюпку, которая ждала его, и уехал. Поднимаясь по трапу на корабль, который стоял уже готовый сняться с якоря, он оступился, упал в воду и утонул, несмотря на все усилия спасти его.
— Это архитектор его за ногу дернул! — со смехом пояснил Мигель.
— А дом кому достался?
— У дона Гутьерреса не было наследников, все состояние его захватило правительство.
— Какая пожива для собак-испанцев!
— Куда же ты тогда девался, Хосе?
— Меня ничто больше не удерживало в Панаме, и я вернулся в прерии. Целых пятнадцать лет после того я близко не подходил к городам белых.
— А по возвращении в Панаму ты ничего не слышал об этом доме?
— Немного, сеньор, он меня не интересовал. Случайно до моих ушей дошло, что он был перепродан несколько раз, но окончательно куплен с год назад доном Хесусом Ордоньесом. Вот и все.
— Не подозреваешь ли ты причины, по которой дон Хесус приобрел его?
— Я солгал бы, сеньор, если бы стал утверждать противное.
— Какая же это причина, по твоему мнению?
— В Панаме все занимаются контрабандой, от губернатора до последнего пеона.
— Ай-яй-яй! — вскричал Мигель.
— Разумеется, — продолжал индеец, — все соблюдают величайшую осторожность, и те, кто имеют наибольшие прибыли от этого беспошлинного торга, то есть губернатор и другие члены правительства, неумолимы к мелким контрабандистам и преследуют их с ожесточением за вред, который те наносят их интересам.
— Итак?..
— Мелкие контрабандисты, которым все это известно как нельзя лучше, пускают в ход все возможные способы, чтобы укрыться от гонений на них, отсюда следует постоянная борьба хитрости против хитрости.
— Прекрасно, но какое отношение к этому имеет дон Хесус?
— Вместе с доном Пабло Сандовалем и некоторыми другими людьми он — один из самых смелых и хитрых контрабандистов в Панаме.
— Как?! — перебил проводника Мигель. — Дон Пабло Сандоваль, капитан корвета «Жемчужина», — контрабандист?
— Собственной персоной! Они ведут дело с большим размахом и не отступают ни перед чем. Компаньонам понадобился дом, где они в случае надобности могли бы сложить свои товары. Цветочный дом, с выходом в поле, пришелся им как раз на руку, вот дон Хесус и приобрел его.
— Это действительно вполне возможно… И ты уверен, что дон Хесус не знает всех тайников своего дома?
— Уверен в этом. Кто бы мог ему указать их?
— Случай мог бы помочь им в этом.
— Это невозможно, сеньор, вы скоро сами удостоверитесь в этом!.. Впрочем, с тех пор как дом был продан в первый раз и осмотрен от чердака до подвала, подобное открытие давно уже стало бы известно в городе. Для меня же несомненным доказательством полного неведения дона Хесуса на этот счет служит то, что он так легко согласился сдать вам этот дом внаймы и назначил такую умеренную цену.
— Я допускаю это, но чему ты приписываешь внезапную мысль сдать мне его?
— Как знать? Может быть, за ним стали зорко следить, и этим способом он хочет отвратить от себя подозрения. Прехитрая лисица этот сеньор Ордоньес!
— И я того же мнения, Хосе; не знаю почему, но человек этот, который, в сущности, был крайне любезен со мной, внушил мне непреодолимое отвращение.
— Такое впечатление он производит на всех с первого взгляда.
— Выгодное впечатление, нечего сказать! — пробормотал Мигель.
— Мы будем наблюдать за ним, Хосе.
— Положитесь в этом на меня, сеньор.
Вдруг проводник остановился. С минуту он с беспокойством втягивал в себя воздух, потом лег на землю и прислушался к отдаленному шуму, который был доступен лишь его слуху.
Два авантюриста переглянулись с изумлением, ничего не понимая.
Вдруг проводник вскочил на ноги.
— Скорее спрячьте лошадей в кустах, пока я скрою всякий след нашей стоянки.
Слова эти были произнесены так серьезно, что авантюристы молча повиновались, подозревая, что им грозит серьезная опасность.
Проводник торопливо разбросал золу от костра и поднял примятую траву.
Он крепко перевязал ноздри лошадям, чтобы они не заржали, и после этой последней меры предосторожности шепнул: