Буканьеры осушили свои стаканы и вышли, поочередно пожав руку капитану Лорану.
— Что ты теперь скажешь? — обратился он после их ухода к Тихому Ветерку.
— Скажу, что ты сущий черт, после твоих слов все они дадут искрошить себя на куски за тебя.
— И я так думаю… Ты здесь уже целых три дня?
— Да, три дня.
— Так говори, что ты видел.
— Гм! Признаться, брат, немного утешительного.
— Ну вот! Все-таки рассказывай.
— Ты все шутишь, Лоран, а ведь напрасно.
— Нисколько не шучу, а пытаюсь выудить из тебя сведения, и все тут.
— Очень хорошо… Население города, не говоря об окрестных деревнях, доходит до шестидесяти тысяч душ.
— Не удивляюсь этому, торговля тут идет бойко. Дальше!
— Город обнесен стенами и большим глубоким рвом.
— Знаю, видел.
— А видел ли также двести орудий на валах?
— Видел пушки, но не считал их.
— А я считал.
— Верю тебе на слово, продолжай.
— Вход на рейд защищен четырьмя хорошо укрепленными фортами.
— Какое нам дело!
— Ничем пренебрегать не следует.
— Дальше что? Ты не упомянул еще о гарнизоне, ведь должен же он быть?
— И есть, брат.
— Я был уверен; а во сколько тысяч человек — пятнадцать или двадцать, надо думать?
Товарищ взглянул на него с таким наивным изумлением, что он засмеялся.
— Ну, двадцать пять тысяч?
— Нет, брат, — возразил Тихий Ветерок, — он в двенадцать тысяч, но и этого, по-моему, довольно.
— Плевое дело! Это же испанцы!
— Испанцы испанцами, однако они воевали во Фландрии под предводительством Фуэнтеса; это храбрые, обстрелянные воины, которые будут драться, как черти.
— Тем больше чести для нас, когда мы победим.
— Ты никогда не сомневаешься в успехе!
— А ты вечно во всем сомневаешься.
— Напрасно ты так говоришь, Лоран, я — матрос Монбара! Мигель Баск и я, мы не отходили от него ни на шаг, и он знает нам цену.
— Знаю и я, черт побери! Разве одно твое присутствие здесь не опровергает моих слов? Прости меня, старый дружище, я виноват.
— Ну вот, Лоран, какая вина!
— Нет, меня в детстве дурно воспитали, и потому я заносчив, нередко позволяю себе оскорблять людей во сто раз достойнее меня, но ты знаешь, как я тебя люблю, брат, и потому простишь меня, не правда ли?
— Можешь ли ты сомневаться в этом? Они крепко пожали друг другу руки.
— Что там делалось, когда ты уехал? — спросил Лоран.
— Готовились в экспедицию, но ничего еще не было определено. Я заставил выбрать адмирала.
— Ага! Кого же выбрали?
— Вообрази, хотели поставить во главе Моргана, но я ненавижу англичан, а ты?
— Я тоже: они холодны, жестоки, вороваты и эгоистичны.
— Всеми силами я воспротивился этому назначению, я сказал, что первая мысль экспедиции принадлежит французу, ведь ты француз, Лоран?
— Я Береговой брат, что за дело до остального?
— Справедливо, национальность ничего не значит в нашей среде, отвага — вот главное, — согласился Тихий Ветерок, не замечая, что сам себе противоречит. — Итак, я настаивал, что эскадра должна быть под командой француза, что трехцветный флаг — единственный, под которым мы хотим идти, и что второстепенные предводители, англичане ли, кто другие, должны довольствоваться брейд-вымпелом на фок-мачте, тогда как на гафеле должен быть поднят один только флибустьерский флаг. Прав ли я был?
— Тысячу раз прав, брат, флибустьерский флаг — национальный флаг всех нас, Береговых братьев.
— Д'Ожерон был того же мнения, он горячо поддержал меня.
— Узнаю великую и прекрасную душу д'Ожерона! Кого же наконец выбрали в адмиралы?
— Монбара, а капитаном на его корабле — Медвежонка Железная Голова.
— Монбар и Медвежонок! Вот, ей-Богу, счастье-то! С этими двумя людьми можно овладеть всей Америкой, была бы охота!
— Эге, брат, как разошелся!
— Кого выбрали в вице-адмиралы?
— Моргана.
— И прекрасно: Морган храбр, умен, знает свое дело, особенно он бесценен для разработки деталей операции и с этой стороны окажет нам величайшие услуги.
— Так ты доволен?
— Просто в восторге.
— Да! Я и забыл сказать тебе.
— Что такое?
— Ты знаешь, что флотилия галионов со всего Тихого океана собирается здесь, в Панаме.
— Ну что ж из этого?
— Она будет здесь недели через две, самое позднее.
— Как, негодник! — вскричал Лоран, вскочив со стула. — И ты молчал?
— Признаться, совсем из головы вылетело.
— Да ведь это лучшая весть, какую ты мог сообщить мне!
— Почему?
— Пойми же, что когда братья узнают о присутствии галионов, ничто не устоит против них, они пройдут сквозь огонь и воду, чтобы овладеть ими.
— И впрямь, черт побери! Мне это в голову не пришло. В дверях появился Мигель.
— Вам надо одеваться, — сказал он.
— Лошади здесь?
— Приведены.
— Хорошо, сейчас.
— Я ухожу, — с этими словами Тихий Ветерок встал.
— Ты со мной обедаешь?
— А это возможно?
— Я представил бы тебе кое-кого.
— Кого же?
— Моего краснокожего проводника, неоценимого человека.
— Как хочешь. До свидания, в таком случае.
— До свидания.
— Не забудь о Бартелеми.
— Будь спокоен.
Три буканьера пожали друг другу руки, и Тихий Ветерок вышел.
Капитан Лоран весь день провел в официальных посещениях; везде он был принят с изысканной почтительностью, имя и титул, которые он присвоил себе, а более всего его вполне естественное аристократическое обращение открывали ему все двери настежь. По встреченному им приему он убедился, что положение его превосходно и он может отважиться на все.
Особенно предупредителен был дон Рамон де Ла Крус, он даже настоял на том, чтобы представить ему жену и дочь, прелестного пятнадцатилетнего ребенка, наделенного той своеобразной красотой, которая свойственна одним только испанским креолкам; взгляды девушки пронизывали насквозь, словно огненные стрелы.
Дон Рамон де Л а Крус не отпустил графа де Кастель-Морено, пока тот не дал честного слова быть у него на другой день на парадном обеде.
По возвращении домой, часам к шести, Лоран застал там ожидавшего его капитана Тихого Ветерка.
Согласно своему обещанию, он представил ему Хосе, к которому флибустьер проникся с первого взгляда и с первого взгляда полюбил.
Лоран, Тихий Ветерок, Мигель и Хосе обедали вместе, и остальные флибустьеры прислуживали им за столом с глубокой почтительностью и должным приличием.
Храбрые Береговые братья вошли в свои роли не на шутку и добросовестно исполняли их.
К концу обеда Лоран наклонился к Хосе.
— Ты не забыл о наших товарищах? — спросил он.
— Уже веду переговоры и рассчитываю на скорый успех.
— Когда состоится суд над ними?
— Дней через пять.
— Времени остается мало.
— Я прошу у вас всего двое суток. Ведь это немного.
— Немного, если ты спасешь их.
— Разве я не обещал?
— Правда, спасибо тебе.
Почти тотчас вслед за тем Хосе вышел.
Три авантюриста принялись за трубки и вино, между тем обсуждая свою экспедицию. Беседа длилась так долго, что Тихий Ветерок и Мигель Баск наконец скатились на пол, мертвецки пьяные.
Капитан Лоран облокотился на стол, подпер голову руками и погрузился в глубокую задумчивость.
Он думал о донье Флоре.
ГЛАВА IX. В этой главе читатели найдут старых знакомых
— Что ты теперь скажешь? — обратился он после их ухода к Тихому Ветерку.
— Скажу, что ты сущий черт, после твоих слов все они дадут искрошить себя на куски за тебя.
— И я так думаю… Ты здесь уже целых три дня?
— Да, три дня.
— Так говори, что ты видел.
— Гм! Признаться, брат, немного утешительного.
— Ну вот! Все-таки рассказывай.
— Ты все шутишь, Лоран, а ведь напрасно.
— Нисколько не шучу, а пытаюсь выудить из тебя сведения, и все тут.
— Очень хорошо… Население города, не говоря об окрестных деревнях, доходит до шестидесяти тысяч душ.
— Не удивляюсь этому, торговля тут идет бойко. Дальше!
— Город обнесен стенами и большим глубоким рвом.
— Знаю, видел.
— А видел ли также двести орудий на валах?
— Видел пушки, но не считал их.
— А я считал.
— Верю тебе на слово, продолжай.
— Вход на рейд защищен четырьмя хорошо укрепленными фортами.
— Какое нам дело!
— Ничем пренебрегать не следует.
— Дальше что? Ты не упомянул еще о гарнизоне, ведь должен же он быть?
— И есть, брат.
— Я был уверен; а во сколько тысяч человек — пятнадцать или двадцать, надо думать?
Товарищ взглянул на него с таким наивным изумлением, что он засмеялся.
— Ну, двадцать пять тысяч?
— Нет, брат, — возразил Тихий Ветерок, — он в двенадцать тысяч, но и этого, по-моему, довольно.
— Плевое дело! Это же испанцы!
— Испанцы испанцами, однако они воевали во Фландрии под предводительством Фуэнтеса; это храбрые, обстрелянные воины, которые будут драться, как черти.
— Тем больше чести для нас, когда мы победим.
— Ты никогда не сомневаешься в успехе!
— А ты вечно во всем сомневаешься.
— Напрасно ты так говоришь, Лоран, я — матрос Монбара! Мигель Баск и я, мы не отходили от него ни на шаг, и он знает нам цену.
— Знаю и я, черт побери! Разве одно твое присутствие здесь не опровергает моих слов? Прости меня, старый дружище, я виноват.
— Ну вот, Лоран, какая вина!
— Нет, меня в детстве дурно воспитали, и потому я заносчив, нередко позволяю себе оскорблять людей во сто раз достойнее меня, но ты знаешь, как я тебя люблю, брат, и потому простишь меня, не правда ли?
— Можешь ли ты сомневаться в этом? Они крепко пожали друг другу руки.
— Что там делалось, когда ты уехал? — спросил Лоран.
— Готовились в экспедицию, но ничего еще не было определено. Я заставил выбрать адмирала.
— Ага! Кого же выбрали?
— Вообрази, хотели поставить во главе Моргана, но я ненавижу англичан, а ты?
— Я тоже: они холодны, жестоки, вороваты и эгоистичны.
— Всеми силами я воспротивился этому назначению, я сказал, что первая мысль экспедиции принадлежит французу, ведь ты француз, Лоран?
— Я Береговой брат, что за дело до остального?
— Справедливо, национальность ничего не значит в нашей среде, отвага — вот главное, — согласился Тихий Ветерок, не замечая, что сам себе противоречит. — Итак, я настаивал, что эскадра должна быть под командой француза, что трехцветный флаг — единственный, под которым мы хотим идти, и что второстепенные предводители, англичане ли, кто другие, должны довольствоваться брейд-вымпелом на фок-мачте, тогда как на гафеле должен быть поднят один только флибустьерский флаг. Прав ли я был?
— Тысячу раз прав, брат, флибустьерский флаг — национальный флаг всех нас, Береговых братьев.
— Д'Ожерон был того же мнения, он горячо поддержал меня.
— Узнаю великую и прекрасную душу д'Ожерона! Кого же наконец выбрали в адмиралы?
— Монбара, а капитаном на его корабле — Медвежонка Железная Голова.
— Монбар и Медвежонок! Вот, ей-Богу, счастье-то! С этими двумя людьми можно овладеть всей Америкой, была бы охота!
— Эге, брат, как разошелся!
— Кого выбрали в вице-адмиралы?
— Моргана.
— И прекрасно: Морган храбр, умен, знает свое дело, особенно он бесценен для разработки деталей операции и с этой стороны окажет нам величайшие услуги.
— Так ты доволен?
— Просто в восторге.
— Да! Я и забыл сказать тебе.
— Что такое?
— Ты знаешь, что флотилия галионов со всего Тихого океана собирается здесь, в Панаме.
— Ну что ж из этого?
— Она будет здесь недели через две, самое позднее.
— Как, негодник! — вскричал Лоран, вскочив со стула. — И ты молчал?
— Признаться, совсем из головы вылетело.
— Да ведь это лучшая весть, какую ты мог сообщить мне!
— Почему?
— Пойми же, что когда братья узнают о присутствии галионов, ничто не устоит против них, они пройдут сквозь огонь и воду, чтобы овладеть ими.
— И впрямь, черт побери! Мне это в голову не пришло. В дверях появился Мигель.
— Вам надо одеваться, — сказал он.
— Лошади здесь?
— Приведены.
— Хорошо, сейчас.
— Я ухожу, — с этими словами Тихий Ветерок встал.
— Ты со мной обедаешь?
— А это возможно?
— Я представил бы тебе кое-кого.
— Кого же?
— Моего краснокожего проводника, неоценимого человека.
— Как хочешь. До свидания, в таком случае.
— До свидания.
— Не забудь о Бартелеми.
— Будь спокоен.
Три буканьера пожали друг другу руки, и Тихий Ветерок вышел.
Капитан Лоран весь день провел в официальных посещениях; везде он был принят с изысканной почтительностью, имя и титул, которые он присвоил себе, а более всего его вполне естественное аристократическое обращение открывали ему все двери настежь. По встреченному им приему он убедился, что положение его превосходно и он может отважиться на все.
Особенно предупредителен был дон Рамон де Ла Крус, он даже настоял на том, чтобы представить ему жену и дочь, прелестного пятнадцатилетнего ребенка, наделенного той своеобразной красотой, которая свойственна одним только испанским креолкам; взгляды девушки пронизывали насквозь, словно огненные стрелы.
Дон Рамон де Л а Крус не отпустил графа де Кастель-Морено, пока тот не дал честного слова быть у него на другой день на парадном обеде.
По возвращении домой, часам к шести, Лоран застал там ожидавшего его капитана Тихого Ветерка.
Согласно своему обещанию, он представил ему Хосе, к которому флибустьер проникся с первого взгляда и с первого взгляда полюбил.
Лоран, Тихий Ветерок, Мигель и Хосе обедали вместе, и остальные флибустьеры прислуживали им за столом с глубокой почтительностью и должным приличием.
Храбрые Береговые братья вошли в свои роли не на шутку и добросовестно исполняли их.
К концу обеда Лоран наклонился к Хосе.
— Ты не забыл о наших товарищах? — спросил он.
— Уже веду переговоры и рассчитываю на скорый успех.
— Когда состоится суд над ними?
— Дней через пять.
— Времени остается мало.
— Я прошу у вас всего двое суток. Ведь это немного.
— Немного, если ты спасешь их.
— Разве я не обещал?
— Правда, спасибо тебе.
Почти тотчас вслед за тем Хосе вышел.
Три авантюриста принялись за трубки и вино, между тем обсуждая свою экспедицию. Беседа длилась так долго, что Тихий Ветерок и Мигель Баск наконец скатились на пол, мертвецки пьяные.
Капитан Лоран облокотился на стол, подпер голову руками и погрузился в глубокую задумчивость.
Он думал о донье Флоре.
ГЛАВА IX. В этой главе читатели найдут старых знакомых
Корник, хозяин «Коронованного Лосося», лучшей и наиболее посещаемой гостиницы во всем Пор-де-Пе, нежился, уютно лежа на широкой кровати с балдахином в сообществе своей целомудренной супруги, толстухи тридцати пяти без малого лет, с прелестями внушительного размера, веселым лицом и живыми глазами, которая два года тому назад пересекла океан, чтобы отдать свою руку вышеупомянутому трактирщику, уроженцу, подобно ей, деревни Бас и ее нареченному уже целых двадцать лет.
Корник попал на берега Санто-Доминго подобно вещи, выкинутой волнами на сушу; несчастный и умирающий с голоду, он перепробовал все способы к существованию, был даже едва не повешен испанцами и после этой невежливости питал к ним сильную ненависть бретонца, которая прекращается лишь со смертью.
Бретонцы весьма хитры, а главное — рассудительны, данный же их представитель был не промах ни в том, ни в другом, он тотчас же понял, что если заниматься добычей золота с помощью меча, грабя испанские талионы, то риск слишком велик в этом, правда, прибыльном, но очень опасном ремесле.
Словом, бретонец весьма радел о целости своей шкуры. Он рассудил, что золото, добываемое буканьерами молодецким образом, убывает у них, как вода из решета, и что для них нет большого удовольствия, чем спускать его в чудовищных оргиях.
Свой план он составил немедленно. Вместо того чтобы рисковать заработать увечье или умереть, забирая непосредственно у неприятелей-испанцев то золото, которого он жаждал, он решил получать его из вторых рук, то есть из флибустьерских карманов, дырявых как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Это было спокойнее, не сопряжено ни с какой опасностью и лучше во всех отношениях.
Вследствие этого соображения, не лишенного сметливости, и основал наш бретонец гостиницу «Коронованный Лосось».
В первое время плохо обустроенная и еще хуже снабженная, эта несчастная лавчонка, однако, и в тогдашнем ее положении, как единственная в городе, оказала действенные услуги Береговому Братству и была избрана флибустьерами местом сходок и общего сбора.
Итак, гостиница процветала, ее хозяин набил себе карманы и сделался вскоре богатейшим гражданином города; он приобрел вес и обзавелся сонмом льстецов и дармоедов. Счастье его было полным — впрочем, не совсем. Ему недоставало Ивоны. Разбогатев, Корник вспомнил о своей землячке, которая в течение двадцати лет ждала его в ландах18 Бретани с той твердой верой, которую девы этого края придают обещаниям своих женихов. Корник выписал Ивону и женился на ней.
Этот достойный человек был вознагражден за свой хороший поступок выгодным приобретением. Ивона была женой-хозяйкой, которая умела своей твердой рукой так крепко держать нелегкое кормило управления домом, что хотя в Пор-де-Пе и было основано еще несколько гостиниц, — счастливая мысль всегда находит подражателей, — «Коронованный Лосось» по-прежнему был наиболее популярен, и благосостояние его, вместо того чтобы падать, увеличивалось в почтенных размерах.
В таком-то положении, лелея радужные мечты, и нежился наш трактирщик подле своей добродетельной супруги, как вдруг сильный стук в дверь заставил его внезапно проснуться и вытаращить мутные глаза.
— Это что еще значит? — воскликнул он, озираясь. Начинало светать, от зари чуть посветлело за окнами, но
в комнате стояла почти кромешная тьма, так как не было еще четырех часов утра.
— Что значит?! — вскричала Ивона. — Известно что, кто-то стучится.
— Я сам слышу, что стучат, и порядком даже стучат! Вот это кулаки!
— Без сомнения, хотят поскорее войти.
— Ладно! Пусть ждут, покуда наступит день! Могут стучать, сколько угодно: и дверь, и стены прочны.
— Вставай-ка лучше да отвори.
— Отворить в такое время! Да ты что, Ивона? Посмотри, ведь еще ночь!
— Прекрасно вижу, но если ты не встанешь, то встану я сама. Чтобы производить такой гвалт у дверей, надобно, чтобы люди эти чувствовали себя на это вправе и чтобы их карманы были туго набиты испанскими унциями и дублонами.
— Ты права! — воскликнул трактирщик, вскочив с постели и проворно начав одеваться.
— Ну, слава Богу! Поторопись узнать, что им от тебя нужно. А я тем временем тоже встану и разбужу прислугу.
— Дело, жена! — подтвердил трактирщик, громко засмеявшись.
Он поцеловал жену в обе щеки и бегом спустился по лестнице.
Стук в дверь не умолкал.
Корник поспешно отпер ее, даже не опросив стучавших; он знал своих посетителей.
Вошли четыре или пять человек.
Трактирщик снял колпак и почтительно поклонился, изображая на лице любезнейшую из своих улыбок, которая была на самом деле страшнейшей гримасой.
«Что за умница эта Ивона! — подумал он про себя. — Она угадала!»
Посетители расселись у стола.
— Водку, табак и трубки, чтобы запастись терпением в ожидании завтрака, который ты нам подашь в Синей комнате, — приказал один из них.
— Отчего же не здесь, любезный Монбар? — спросил другой.
— Оттого, господин д'Ожерон, — отвечал знаменитый флибустьер, — что нам нужно переговорить о важных делах, а через пару часов эта зала будет полна народа.
— Вы правы, капитан.
— Так хороший завтрак на пять человек, слышишь, Корник? Давай что хочешь, но смотри, чтобы все было честь по чести.
— Ивона сама будет готовить завтрак, — ответил трактирщик.
— Ну, раз Ивона, — возразил, смеясь, Монбар, — то я спокоен.
В это время на улице послышался шум.
— А вот и шестой явился — я про него совсем позабыл. Принеси сперва что я требовал, а потом завтрак на шестерых, слышишь?
— Я прошу у вас час времени, капитан, чтобы приготовить его.
— Хорошо, ступай.
Новый товарищ, упомянутый Монбаром, явился почти тотчас. Это был еще молодой человек с мужественными и выразительными чертами лица, красивого и симпатичного; длинная черная борода чуть не до пояса падала веером на его широкую грудь; роста он был высокого и хорошо сложен, а мускулы, выдававшиеся, точно канаты, обнаруживали недюжинную силу.
Он был великолепно одет; шпага его висела сбоку на широком поясе, вышитом золотом, жемчугом и драгоценными камнями, на шляпе развевалось перо, а в левой руке он держал желеновское ружье.
Его обычная свита — две собаки и два кабана — следовала за ним, идя, когда он шел, и останавливаясь, когда он останавливался; звери не спускали с него глаз.
— Здравствуй, Медвежонок, старый товарищ! — воскликнули буканьеры в один голос.
К нему немедленно протянулось пять рук.
— Здравствуйте, братья, — отвечал он со своей очаровательной улыбкой, протягивая обе руки, — здравствуйте, господин д'Ожерон, здравствуй, Монбар, здравствуй, Польтэ, здравствуй, Питриан, здравствуй, Пьер Легран!
— Добро пожаловать, капитан, — сказал д'Ожерон.
— Не опоздал ли я, братья?
— Мы только что пришли.
— Тем лучше! Представьте себе, что я шел и немного замечтался на берегу.
— Думая о жене, — смеясь, договорил Монбар.
— Не стану отрицать, что без памяти люблю это кроткое небесное создание. Тебе это кажется странным, Монбар?
— Напротив, любезный друг, вполне естественным, так как и сам без ума от своей собственной жены.
— Я рад слышать это, потому что боялся насмешек — признаться, они очень огорчили бы меня.
Тотчас послышались дружные возражения.
— Да вы нисколько и не опоздали, — заметил д'Ожерон. — Мы пришли не далее как пять минут назад.
Между тем Медвежонок подсел к друзьям, а кабаны и собаки улеглись у его ног.
— Ваше здоровье! — сказал он, налив в стакан воды. При появлении Медвежонка трактирщик тотчас подал графин с водой, так как было известно, что этот капитан иного напитка не употреблял.
Буканьеры весело чокнулись с добрым товарищем, но их стаканы до краев были наполнены ромом.
Тем временим в комнату проник луч солнца, словно золотая стрела.
В то же мгновение раздались звуки труб и барабанный бой, сливавшиеся с топотом большой толпы народа, которая смеялась, кричала и пела.
— Ваши приказания исполняются, Монбар, — сказал, улыбаясь, губернатор.
— Не только здесь, но и в Пор-Марго, в Леогане, на Тортуге — словом, везде, не так ли, Медвежонок?
— Чтобы избежать недоразумений, я сам передал твои приказания во все места.
— Сколько народу! — вскричал Пьер Легран, выглянув на улицу.
— Нам понадобится много людей, — заметил Медвежонок, кивнув головой.
— Да, дело будет жаркое.
— Но мы нанесем смертельный удар испанской торговле!
— Она не оправится за несколько лет!
— Не слышно ли чего о Прекрасном Лоране? — спросил губернатор.
— Ровно ничего.
— Гм!
— В этом нет ничего удивительного, — заметил Монбар. — Чтобы попытаться высадиться на перешейке, Лорану следовало сперва подняться до широты мыса Горна, где крейсировал Тихий Ветерок, увидеться с ним и объяснить ему наш план, а потом уже вернуться назад. Путь не близкий. Заметьте, что он снялся с якоря второго января в Пор-де-Пе — правда, в тех морях это летняя пора, — а сейчас уже десятое марта.
— Положим, но…
— Лоран вполне предвидел задержки и трудности предстоящего ему плавания, когда назначал десятое марта датой вербовки, если мы не получим от него предварительно известий, а вам известно, господин губернатор, что отсутствие вестей — уже прекрасная весть для нас. Если бы Лоран потерпел неудачу, он уже давно вернулся бы сюда.
— Мне тоже так кажется, — подтвердил Медвежонок, — я вполне убежден, что Лорану удался его план, он человек необыкновенный, его самые безумные, казалось бы, предприятия, в сущности, обдуманы с величайшей тщательностью, он никогда ничего не упускает из виду и почти не оставляет места случайностям.
— Знаю, все это знаю, но знаю также и то, что из всех предпринятых вами экспедиций эта — самая безумная, просто можно сказать сумасшедшая! Такая отчаянная смелость наводит на меня ужас, хотя испугать меня, сознайтесь, господа, совсем не легко.
— Мы ценим вашу храбрость по достоинству, — ответил Польтэ, — но вы забываете, что мы Береговые братья, то есть люди, для которых невозможного не существует; опасность для нас — приманка, а экспедиция тем привлекательнее, чем менее одолимы кажутся трудности, которые надо преодолеть.
— Согласен; я умолкаю, ведь я сам разрешил вам эту смелую попытку, не брать же теперь свое согласие назад.
— И поздно было бы, — вмешался Питриан, — вам должно быть известно, что я три дня назад вернулся с Ямайки.
— Нет, не знал. Что же, успешно вы съездили?
— Вполне! При мне обязательство, подписанное Морганом, в силу которого он соглашается участвовать в экспедиции на равных правах в дележе добычи, принимает звание вице-адмирала под непосредственной командой Монбара и изъявляет готовность подписать договор, как скоро станет на рейде со своей эскадрой в Пор-де-Пе.
— Сколько у него будет судов?
— Семь: пять корветов, один фрегат и посыльное судно, а на них девятьсот человек экипажа, за каждого из которых он ручается, как за самого себя.
— Видите, господин губернатор, — сказал Медвежонок, — наши силы уже обозначаются красивыми цифрами.
— Не спорю, и все же на каждого из нас приходится добрый десяток противников.
— Плюгавых испанцев? Велика беда! — презрительно возразил Польтэ.
— К тому же, — прибавил Питриан, — поскольку я не знал, какие решения могли принять на совете после меня, то предупредил Моргана, что флот19, вероятно, разделится на три эскадры, и потребуется два вице-адмирала.
— Хорошо сделал, брат! — весело вскричал Монбар. — И что же он сказал на это?
— Ровно ничего; нашел это вполне естественным.
— Славно распорядился, малый! Ты далеко пойдешь.
— Если меня не повесят, — возразил Питриан, смеясь, — мать мне предсказывала это смолоду. Спасибо, Монбар, на добром слове.
Авантюристы засмеялись над этой выходкой Питриана, но так как набралось уже много посетителей разного сорта, они сочли благоразумным переменить разговор и завести речь о посторонних предметах.
В этот утренний час обыватели, слуги, ремесленники и всякого рода люд, перед тем как открыть свои лавочки или приняться за дневной труд, приходили один за другим выпить рюмочку, поболтать о делах колонии или посплетничать о соседях, и каждый, проходя мимо стола, у которого сидели известные всем шестеро авантюристов, снимал шляпу и кланялся с оттенком уважения и дружелюбия, которые свидетельствовали о том, как высоко ценили этих скромных героев. Впрочем, им по большей части и были обязаны колонисты своим благоденствием.
Авантюристы и сам д'Ожерон отвечали на поклоны несколькими дружескими словами, улыбкой или рукопожатием.
Вскоре явился трактирщик с докладом, что завтрак подан, и повел их в одну из комнат верхнего этажа, где у отворенной на балкон двери с видом на море стоял накрытый стол, весь уставленный вкусными кушаньями и разнообразными бутылками.
— Сядем, господа, — весело сказал д'Ожерон, — сегодня, с вашего позволения, я хозяин. Надеюсь, вы окажете честь предлагаемому мной скромному завтраку.
— С удовольствием и признательностью, господин д'Ожерон, — ответил Монбар от имени всех.
Все уселись за стол и проворно принялись за завтрак, как обычно удовлетворяют свои физические потребности люди деятельные.
Звенели стаканы, и бутылки опорожнялись с такой быстротой, что весело было смотреть.
Только Медвежонок, по своему обыкновению, пил одну воду, что не мешало ему быть веселым и со своими четвероногими друзьями, скромно улегшимися у его ног, делиться по-братски всеми угощениями, которые поочередно перебывали на его тарелке.
Авантюристы до того привыкли видеть Медвежонка неразлучным с его собаками и кабанами, что предоставили ему полную свободу, совершенно не обращая на него внимания. С его стороны все это казалось им очень естественным, тем более что его вообще любили и уважали — известно было, сколько он выстрадал и с каким мужеством вынес горькие испытания — и, разумеется, остереглись бы чем-нибудь нанести ему неприятность. Причуды знаменитого авантюриста уважались не только всеми присутствующими, но и всеми Береговыми братьями.
Сидя за столом, флибустьеры могли наблюдать восхитительный вид: прямо напротив окна был порт, вдали раскинулось море, сливаясь на горизонте с небосклоном, направо черной точкой виднелся Акулий Утес, знаменитый в истории флибустьерства, налево тянулись гористые, поросшие лесом берега Черепашьего острова, колыбели грозного Берегового Братства.
Утренний ветерок вызывал легкую рябь на поверхности моря, и каждая струйка, отражая в себе солнечные лучи, горела, как алмазный убор.
На судах всех видов и размеров, стоявших на якоре в гавани и пришвартованных к пристани, сушили паруса или возились около снастей, словом, исполняли все ежедневные обязанности моряков по боцманскому свистку или под грустное монотонное пение матросов.
Воздух был пропитан тем острым и едким запахом, который бывает только в гаванях и по которому тоскуют моряки, когда подолгу живут в городах в глубине материка и не могут вдохнуть его полной грудью.
Был великолепный день, всюду солнце, жизнь и движение. Гости д'Ожерона расположены были видеть все в розовом цвете, поддаваясь этому благотворному влиянию, вдобавок усиленному превосходным и обильным завтраком, сдобренным изысканными винами.
Когда подали ликеры и кофе, — заметим мимоходом, что кофе, тогда почти неизвестный во Франции, давно уже был в широком употреблении в Вест-Индии, — и закурили трубки, разговор, до тех пор довольно вялый, принял вдруг в высшей степени серьезный характер.
Губернатор первый придал ему этот оборот.
— Господа, — сказал он, откинувшись на спинку кресла, — теперь, если вы согласны, мы немного потолкуем о делах, но, по-моему, самая лучшая приправа к хорошей беседе или важному обсуждению — ароматный кофе, старый ликер да трубка.
— С вашего позволения, господин губернатор, у вас губа не дура, но я предпочитаю одно — хорошую резню с собаками-испанцами! — Сказав это, Питриан провел языком по губам с выражением чувственной неги.
— Эх ты, лакомка! — засмеялся Польтэ.
— Да уж каков есть, прошу не гневаться.
— Окинем взглядом наши дела, любезный Монбар, — продолжал губернатор, — что вы сделали и что намерены делать?
— Я ничего не скрою от вас, — ответил флибустьер, — и сочту за счастье воспользоваться вашим добрым советом, если совершил какой-нибудь промах, что вероятно.
— Этого я, со своей стороны, допустить не могу, любезный капитан, — вежливо возразил губернатор, — но все равно, расскажите-ка, а мы послушаем.
— Вы справедливо сказали, господин д'Ожерон, что экспедиция, к которой мы готовимся в настоящее время, самая безумная из всех предпринимаемых нами до сих пор; гренадская, даже маракайбская — были просто детской игрой в сравнении с этой.
— Черт возьми!
— Как видите, я не настаиваю на выражениях и даю вам полную свободу пользоваться этим преимуществом.
— Однако маракайбская экспедиция — славное и доблестное дело!
— В успех которого вы также не хотели верить, — сказал Монбар с легким оттенком насмешливости, — однако…
— Вы вышли победителем, и я признал свою ошибку со всем смирением.
— Так будет и теперь, господин д'Ожерон!
— Надеюсь… Впрочем, Монбар, знаете ли, бросим лучше этот разговор, я предпочитаю теперь же признать себя побежденным, потому что с таким противником, как вы, борьба мне не под силу.
— Браво! — вскричали буканьеры, смеясь.
— А что вы хотите, господа, — добродушно продолжал д'Ожерон, — долгие годы я изучал жизнь; казалось бы, я отлично знаю, сколько энергии, мужества, упрямства и терпения может заключать человеческое сердце, даже самое необыкновенное, а с вами… провались я сквозь землю, если все мои расчеты не разлетаются в прах! Вот уже ровно двенадцать лет как его величество Людовик Четырнадцатый назначил меня вашим губернатором.
Корник попал на берега Санто-Доминго подобно вещи, выкинутой волнами на сушу; несчастный и умирающий с голоду, он перепробовал все способы к существованию, был даже едва не повешен испанцами и после этой невежливости питал к ним сильную ненависть бретонца, которая прекращается лишь со смертью.
Бретонцы весьма хитры, а главное — рассудительны, данный же их представитель был не промах ни в том, ни в другом, он тотчас же понял, что если заниматься добычей золота с помощью меча, грабя испанские талионы, то риск слишком велик в этом, правда, прибыльном, но очень опасном ремесле.
Словом, бретонец весьма радел о целости своей шкуры. Он рассудил, что золото, добываемое буканьерами молодецким образом, убывает у них, как вода из решета, и что для них нет большого удовольствия, чем спускать его в чудовищных оргиях.
Свой план он составил немедленно. Вместо того чтобы рисковать заработать увечье или умереть, забирая непосредственно у неприятелей-испанцев то золото, которого он жаждал, он решил получать его из вторых рук, то есть из флибустьерских карманов, дырявых как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Это было спокойнее, не сопряжено ни с какой опасностью и лучше во всех отношениях.
Вследствие этого соображения, не лишенного сметливости, и основал наш бретонец гостиницу «Коронованный Лосось».
В первое время плохо обустроенная и еще хуже снабженная, эта несчастная лавчонка, однако, и в тогдашнем ее положении, как единственная в городе, оказала действенные услуги Береговому Братству и была избрана флибустьерами местом сходок и общего сбора.
Итак, гостиница процветала, ее хозяин набил себе карманы и сделался вскоре богатейшим гражданином города; он приобрел вес и обзавелся сонмом льстецов и дармоедов. Счастье его было полным — впрочем, не совсем. Ему недоставало Ивоны. Разбогатев, Корник вспомнил о своей землячке, которая в течение двадцати лет ждала его в ландах18 Бретани с той твердой верой, которую девы этого края придают обещаниям своих женихов. Корник выписал Ивону и женился на ней.
Этот достойный человек был вознагражден за свой хороший поступок выгодным приобретением. Ивона была женой-хозяйкой, которая умела своей твердой рукой так крепко держать нелегкое кормило управления домом, что хотя в Пор-де-Пе и было основано еще несколько гостиниц, — счастливая мысль всегда находит подражателей, — «Коронованный Лосось» по-прежнему был наиболее популярен, и благосостояние его, вместо того чтобы падать, увеличивалось в почтенных размерах.
В таком-то положении, лелея радужные мечты, и нежился наш трактирщик подле своей добродетельной супруги, как вдруг сильный стук в дверь заставил его внезапно проснуться и вытаращить мутные глаза.
— Это что еще значит? — воскликнул он, озираясь. Начинало светать, от зари чуть посветлело за окнами, но
в комнате стояла почти кромешная тьма, так как не было еще четырех часов утра.
— Что значит?! — вскричала Ивона. — Известно что, кто-то стучится.
— Я сам слышу, что стучат, и порядком даже стучат! Вот это кулаки!
— Без сомнения, хотят поскорее войти.
— Ладно! Пусть ждут, покуда наступит день! Могут стучать, сколько угодно: и дверь, и стены прочны.
— Вставай-ка лучше да отвори.
— Отворить в такое время! Да ты что, Ивона? Посмотри, ведь еще ночь!
— Прекрасно вижу, но если ты не встанешь, то встану я сама. Чтобы производить такой гвалт у дверей, надобно, чтобы люди эти чувствовали себя на это вправе и чтобы их карманы были туго набиты испанскими унциями и дублонами.
— Ты права! — воскликнул трактирщик, вскочив с постели и проворно начав одеваться.
— Ну, слава Богу! Поторопись узнать, что им от тебя нужно. А я тем временем тоже встану и разбужу прислугу.
— Дело, жена! — подтвердил трактирщик, громко засмеявшись.
Он поцеловал жену в обе щеки и бегом спустился по лестнице.
Стук в дверь не умолкал.
Корник поспешно отпер ее, даже не опросив стучавших; он знал своих посетителей.
Вошли четыре или пять человек.
Трактирщик снял колпак и почтительно поклонился, изображая на лице любезнейшую из своих улыбок, которая была на самом деле страшнейшей гримасой.
«Что за умница эта Ивона! — подумал он про себя. — Она угадала!»
Посетители расселись у стола.
— Водку, табак и трубки, чтобы запастись терпением в ожидании завтрака, который ты нам подашь в Синей комнате, — приказал один из них.
— Отчего же не здесь, любезный Монбар? — спросил другой.
— Оттого, господин д'Ожерон, — отвечал знаменитый флибустьер, — что нам нужно переговорить о важных делах, а через пару часов эта зала будет полна народа.
— Вы правы, капитан.
— Так хороший завтрак на пять человек, слышишь, Корник? Давай что хочешь, но смотри, чтобы все было честь по чести.
— Ивона сама будет готовить завтрак, — ответил трактирщик.
— Ну, раз Ивона, — возразил, смеясь, Монбар, — то я спокоен.
В это время на улице послышался шум.
— А вот и шестой явился — я про него совсем позабыл. Принеси сперва что я требовал, а потом завтрак на шестерых, слышишь?
— Я прошу у вас час времени, капитан, чтобы приготовить его.
— Хорошо, ступай.
Новый товарищ, упомянутый Монбаром, явился почти тотчас. Это был еще молодой человек с мужественными и выразительными чертами лица, красивого и симпатичного; длинная черная борода чуть не до пояса падала веером на его широкую грудь; роста он был высокого и хорошо сложен, а мускулы, выдававшиеся, точно канаты, обнаруживали недюжинную силу.
Он был великолепно одет; шпага его висела сбоку на широком поясе, вышитом золотом, жемчугом и драгоценными камнями, на шляпе развевалось перо, а в левой руке он держал желеновское ружье.
Его обычная свита — две собаки и два кабана — следовала за ним, идя, когда он шел, и останавливаясь, когда он останавливался; звери не спускали с него глаз.
— Здравствуй, Медвежонок, старый товарищ! — воскликнули буканьеры в один голос.
К нему немедленно протянулось пять рук.
— Здравствуйте, братья, — отвечал он со своей очаровательной улыбкой, протягивая обе руки, — здравствуйте, господин д'Ожерон, здравствуй, Монбар, здравствуй, Польтэ, здравствуй, Питриан, здравствуй, Пьер Легран!
— Добро пожаловать, капитан, — сказал д'Ожерон.
— Не опоздал ли я, братья?
— Мы только что пришли.
— Тем лучше! Представьте себе, что я шел и немного замечтался на берегу.
— Думая о жене, — смеясь, договорил Монбар.
— Не стану отрицать, что без памяти люблю это кроткое небесное создание. Тебе это кажется странным, Монбар?
— Напротив, любезный друг, вполне естественным, так как и сам без ума от своей собственной жены.
— Я рад слышать это, потому что боялся насмешек — признаться, они очень огорчили бы меня.
Тотчас послышались дружные возражения.
— Да вы нисколько и не опоздали, — заметил д'Ожерон. — Мы пришли не далее как пять минут назад.
Между тем Медвежонок подсел к друзьям, а кабаны и собаки улеглись у его ног.
— Ваше здоровье! — сказал он, налив в стакан воды. При появлении Медвежонка трактирщик тотчас подал графин с водой, так как было известно, что этот капитан иного напитка не употреблял.
Буканьеры весело чокнулись с добрым товарищем, но их стаканы до краев были наполнены ромом.
Тем временим в комнату проник луч солнца, словно золотая стрела.
В то же мгновение раздались звуки труб и барабанный бой, сливавшиеся с топотом большой толпы народа, которая смеялась, кричала и пела.
— Ваши приказания исполняются, Монбар, — сказал, улыбаясь, губернатор.
— Не только здесь, но и в Пор-Марго, в Леогане, на Тортуге — словом, везде, не так ли, Медвежонок?
— Чтобы избежать недоразумений, я сам передал твои приказания во все места.
— Сколько народу! — вскричал Пьер Легран, выглянув на улицу.
— Нам понадобится много людей, — заметил Медвежонок, кивнув головой.
— Да, дело будет жаркое.
— Но мы нанесем смертельный удар испанской торговле!
— Она не оправится за несколько лет!
— Не слышно ли чего о Прекрасном Лоране? — спросил губернатор.
— Ровно ничего.
— Гм!
— В этом нет ничего удивительного, — заметил Монбар. — Чтобы попытаться высадиться на перешейке, Лорану следовало сперва подняться до широты мыса Горна, где крейсировал Тихий Ветерок, увидеться с ним и объяснить ему наш план, а потом уже вернуться назад. Путь не близкий. Заметьте, что он снялся с якоря второго января в Пор-де-Пе — правда, в тех морях это летняя пора, — а сейчас уже десятое марта.
— Положим, но…
— Лоран вполне предвидел задержки и трудности предстоящего ему плавания, когда назначал десятое марта датой вербовки, если мы не получим от него предварительно известий, а вам известно, господин губернатор, что отсутствие вестей — уже прекрасная весть для нас. Если бы Лоран потерпел неудачу, он уже давно вернулся бы сюда.
— Мне тоже так кажется, — подтвердил Медвежонок, — я вполне убежден, что Лорану удался его план, он человек необыкновенный, его самые безумные, казалось бы, предприятия, в сущности, обдуманы с величайшей тщательностью, он никогда ничего не упускает из виду и почти не оставляет места случайностям.
— Знаю, все это знаю, но знаю также и то, что из всех предпринятых вами экспедиций эта — самая безумная, просто можно сказать сумасшедшая! Такая отчаянная смелость наводит на меня ужас, хотя испугать меня, сознайтесь, господа, совсем не легко.
— Мы ценим вашу храбрость по достоинству, — ответил Польтэ, — но вы забываете, что мы Береговые братья, то есть люди, для которых невозможного не существует; опасность для нас — приманка, а экспедиция тем привлекательнее, чем менее одолимы кажутся трудности, которые надо преодолеть.
— Согласен; я умолкаю, ведь я сам разрешил вам эту смелую попытку, не брать же теперь свое согласие назад.
— И поздно было бы, — вмешался Питриан, — вам должно быть известно, что я три дня назад вернулся с Ямайки.
— Нет, не знал. Что же, успешно вы съездили?
— Вполне! При мне обязательство, подписанное Морганом, в силу которого он соглашается участвовать в экспедиции на равных правах в дележе добычи, принимает звание вице-адмирала под непосредственной командой Монбара и изъявляет готовность подписать договор, как скоро станет на рейде со своей эскадрой в Пор-де-Пе.
— Сколько у него будет судов?
— Семь: пять корветов, один фрегат и посыльное судно, а на них девятьсот человек экипажа, за каждого из которых он ручается, как за самого себя.
— Видите, господин губернатор, — сказал Медвежонок, — наши силы уже обозначаются красивыми цифрами.
— Не спорю, и все же на каждого из нас приходится добрый десяток противников.
— Плюгавых испанцев? Велика беда! — презрительно возразил Польтэ.
— К тому же, — прибавил Питриан, — поскольку я не знал, какие решения могли принять на совете после меня, то предупредил Моргана, что флот19, вероятно, разделится на три эскадры, и потребуется два вице-адмирала.
— Хорошо сделал, брат! — весело вскричал Монбар. — И что же он сказал на это?
— Ровно ничего; нашел это вполне естественным.
— Славно распорядился, малый! Ты далеко пойдешь.
— Если меня не повесят, — возразил Питриан, смеясь, — мать мне предсказывала это смолоду. Спасибо, Монбар, на добром слове.
Авантюристы засмеялись над этой выходкой Питриана, но так как набралось уже много посетителей разного сорта, они сочли благоразумным переменить разговор и завести речь о посторонних предметах.
В этот утренний час обыватели, слуги, ремесленники и всякого рода люд, перед тем как открыть свои лавочки или приняться за дневной труд, приходили один за другим выпить рюмочку, поболтать о делах колонии или посплетничать о соседях, и каждый, проходя мимо стола, у которого сидели известные всем шестеро авантюристов, снимал шляпу и кланялся с оттенком уважения и дружелюбия, которые свидетельствовали о том, как высоко ценили этих скромных героев. Впрочем, им по большей части и были обязаны колонисты своим благоденствием.
Авантюристы и сам д'Ожерон отвечали на поклоны несколькими дружескими словами, улыбкой или рукопожатием.
Вскоре явился трактирщик с докладом, что завтрак подан, и повел их в одну из комнат верхнего этажа, где у отворенной на балкон двери с видом на море стоял накрытый стол, весь уставленный вкусными кушаньями и разнообразными бутылками.
— Сядем, господа, — весело сказал д'Ожерон, — сегодня, с вашего позволения, я хозяин. Надеюсь, вы окажете честь предлагаемому мной скромному завтраку.
— С удовольствием и признательностью, господин д'Ожерон, — ответил Монбар от имени всех.
Все уселись за стол и проворно принялись за завтрак, как обычно удовлетворяют свои физические потребности люди деятельные.
Звенели стаканы, и бутылки опорожнялись с такой быстротой, что весело было смотреть.
Только Медвежонок, по своему обыкновению, пил одну воду, что не мешало ему быть веселым и со своими четвероногими друзьями, скромно улегшимися у его ног, делиться по-братски всеми угощениями, которые поочередно перебывали на его тарелке.
Авантюристы до того привыкли видеть Медвежонка неразлучным с его собаками и кабанами, что предоставили ему полную свободу, совершенно не обращая на него внимания. С его стороны все это казалось им очень естественным, тем более что его вообще любили и уважали — известно было, сколько он выстрадал и с каким мужеством вынес горькие испытания — и, разумеется, остереглись бы чем-нибудь нанести ему неприятность. Причуды знаменитого авантюриста уважались не только всеми присутствующими, но и всеми Береговыми братьями.
Сидя за столом, флибустьеры могли наблюдать восхитительный вид: прямо напротив окна был порт, вдали раскинулось море, сливаясь на горизонте с небосклоном, направо черной точкой виднелся Акулий Утес, знаменитый в истории флибустьерства, налево тянулись гористые, поросшие лесом берега Черепашьего острова, колыбели грозного Берегового Братства.
Утренний ветерок вызывал легкую рябь на поверхности моря, и каждая струйка, отражая в себе солнечные лучи, горела, как алмазный убор.
На судах всех видов и размеров, стоявших на якоре в гавани и пришвартованных к пристани, сушили паруса или возились около снастей, словом, исполняли все ежедневные обязанности моряков по боцманскому свистку или под грустное монотонное пение матросов.
Воздух был пропитан тем острым и едким запахом, который бывает только в гаванях и по которому тоскуют моряки, когда подолгу живут в городах в глубине материка и не могут вдохнуть его полной грудью.
Был великолепный день, всюду солнце, жизнь и движение. Гости д'Ожерона расположены были видеть все в розовом цвете, поддаваясь этому благотворному влиянию, вдобавок усиленному превосходным и обильным завтраком, сдобренным изысканными винами.
Когда подали ликеры и кофе, — заметим мимоходом, что кофе, тогда почти неизвестный во Франции, давно уже был в широком употреблении в Вест-Индии, — и закурили трубки, разговор, до тех пор довольно вялый, принял вдруг в высшей степени серьезный характер.
Губернатор первый придал ему этот оборот.
— Господа, — сказал он, откинувшись на спинку кресла, — теперь, если вы согласны, мы немного потолкуем о делах, но, по-моему, самая лучшая приправа к хорошей беседе или важному обсуждению — ароматный кофе, старый ликер да трубка.
— С вашего позволения, господин губернатор, у вас губа не дура, но я предпочитаю одно — хорошую резню с собаками-испанцами! — Сказав это, Питриан провел языком по губам с выражением чувственной неги.
— Эх ты, лакомка! — засмеялся Польтэ.
— Да уж каков есть, прошу не гневаться.
— Окинем взглядом наши дела, любезный Монбар, — продолжал губернатор, — что вы сделали и что намерены делать?
— Я ничего не скрою от вас, — ответил флибустьер, — и сочту за счастье воспользоваться вашим добрым советом, если совершил какой-нибудь промах, что вероятно.
— Этого я, со своей стороны, допустить не могу, любезный капитан, — вежливо возразил губернатор, — но все равно, расскажите-ка, а мы послушаем.
— Вы справедливо сказали, господин д'Ожерон, что экспедиция, к которой мы готовимся в настоящее время, самая безумная из всех предпринимаемых нами до сих пор; гренадская, даже маракайбская — были просто детской игрой в сравнении с этой.
— Черт возьми!
— Как видите, я не настаиваю на выражениях и даю вам полную свободу пользоваться этим преимуществом.
— Однако маракайбская экспедиция — славное и доблестное дело!
— В успех которого вы также не хотели верить, — сказал Монбар с легким оттенком насмешливости, — однако…
— Вы вышли победителем, и я признал свою ошибку со всем смирением.
— Так будет и теперь, господин д'Ожерон!
— Надеюсь… Впрочем, Монбар, знаете ли, бросим лучше этот разговор, я предпочитаю теперь же признать себя побежденным, потому что с таким противником, как вы, борьба мне не под силу.
— Браво! — вскричали буканьеры, смеясь.
— А что вы хотите, господа, — добродушно продолжал д'Ожерон, — долгие годы я изучал жизнь; казалось бы, я отлично знаю, сколько энергии, мужества, упрямства и терпения может заключать человеческое сердце, даже самое необыкновенное, а с вами… провались я сквозь землю, если все мои расчеты не разлетаются в прах! Вот уже ровно двенадцать лет как его величество Людовик Четырнадцатый назначил меня вашим губернатором.