— Какой вы оригинал, граф!
— Вы находите, сеньор? Быть может, вы и правы, но я вынужден объявить вам свое неизменное решение: или снять ваш прелестный дом, или поселиться в другом — вероятно, во сто раз худшем, но где я буду чувствовать себя как дома.
— И вы не передумаете?
— Ни в коем случае.
— Хорошо, граф, я согласен.
— Вы меня очень обязали этим, остается только определить цену.
— Не заботьтесь об этом, граф.
— Напротив, сеньор, я сильно озабочен.
— Да мы договоримся.
— Во сто раз лучше договориться теперь же, чтобы впоследствии не приходилось жалеть ни мне, ни вам.
— Да вы просто страшный человек!
— Потому, что хочу вести дело, как следует?
— Нет, потому что вам во всем надо уступать.
— Вы заходите чересчур далеко, сеньор, ведь я требую только справедливого, кажется.
— Это правда, граф, и я прошу прощения.
— Простить я готов, но с условием.
— Каким же?
— Назначить мне цену за съем вашего дома.
— Опять вы за свое?
— Разумеется, или скажите мне откровенно, что не хотите сдавать мне его.
— Если вы непременно этого требуете, то платите мне тысячу пиастров в год. Не много это будет?
— Цена умеренная, сеньор, и я согласен.
— Значит, теперь с делами покончено?
— Не совсем.
— Что такое?
— Позвольте минуту.
Дон Фернандо вынул из кармана бумажник с золотым замком, порылся в бумагах и подал одну асиендадо, говоря:
— Известна ли вам в Панаме банкирская фирма Гутьеррес, Эскирос и К°?
— Очень даже известна, граф, это самая значительная банкирская фирма во всем городе.
— Очень рад это слышать. Вот чек на тысячу пиастров за дом, который вы, вероятно, примете; оплата, как видите, по предъявлению.
— О, граф! — вскричал асиендадо, которому одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в подлинности документа. — Я беру его, закрыв глаза, в полном убеждении, что он законный.
— Итак, решено. Потрудитесь дать мне расписку в получении тысячи пиастров и адрес дома, который находится теперь в моем распоряжении. Еще два слова сторожу дома, и с делами покончено.
По знаку хозяина мажордом вышел. Почти тотчас же он вернулся со всеми письменными принадлежностями.
— Как! Тут же, на месте, не переводя духа? — смеясь, вскричал асиендадо.
— Если вы ничего против не имеете, сеньор, я буду вам весьма обязан; я уезжаю завтра на рассвете.
— Справедливо, — согласился дон Хесус.
Он написал расписку и вручил ее молодому человеку; тот положил ее в бумажник после того, как пробежал глазами.
— Что же касается адреса дома, — продолжал асиендадо, — то он называется просто «Цветочный», и ваш проводник-индеец приведет вас к нему с закрытыми глазами.
— Вот и ключи. Я привез их с собой, — сказал мажордом, подавая громадную связку молодому посетителю, который, в свою очередь, передал их Мигелю.
— Благодарю. Позвольте мне теперь принести вам искреннюю признательность, сеньор, за вашу любезность и ваше радушное гостеприимство.
— Будьте уверены, граф, — возразил асиендадо с поклоном, — что я считаю за счастье случай, который мне представился, оказать вам услугу. Вы позволите нанести вам визит?
— Я сам буду иметь честь появиться у вас, как только вы приедете в Панаму.
— Каждый укажет вам мой дом.
— И я, со своей стороны, в вашем распоряжении, если вам угодно будет осмотреть порт, город и даже мой корвет, на котором почту за счастье принимать вас, — сказал капитан.
— С величайшим удовольствием принимаю ваше приглашение, капитан, я воспользуюсь им непременно.
— Так вы решительно отправляетесь в путь?
— Как только займется день, это необходимо; я даже, если позволите, прощусь с вами теперь же, — признаться, я совсем разбит от усталости.
Отец Санчес прочел молитву, и все встали из-за стола.
Дон Фернандо простился с хозяевами и ушел, улыбнувшись донье Флоре на прощание какой-то загадочной улыбкой.
У двери дон Фернандо обернулся, приложив палец к губам. Девушка молча глядела на него.
«По-моему, она хочет что-то сказать мне», — пробормотал он про себя.
Он вышел из залы, предшествуемый мажордомом, который светил ему, в сопровождении самого хозяина и Мигеля.
Дон Хесус настоял на том, чтобы проводить гостя до его спальни и удостовериться, что для него все приготовлено.
Молодому человеку пришлось покориться этой фантазии хозяина, которую он в душе приписывал избытку вежливости.
Мажордом отворил несколько дверей, прошел через несколько зал и наконец ввел посетителей в комнату, но не в ту, где они были сперва.
Эта комната была велика, с потолком в виде купола и ковровыми обоями; освещалась она тремя готическими окнами; дубовая, потемневшая от времени изящной резьбы мебель напоминала лучшие образцы эпохи Возрождения и, очевидно, была привезена из Европы; кровать, поставленная на возвышении, к которому вели три ступени, была скрыта тяжелыми занавесками.
Рядом с изголовьем была дверь туалетной, где постелили постель для Мигеля.
Чемоданы путешественников стояли на стульях.
На столике возле кровати, у изголовья, горел ночник, и тут же стояла кружка с укрепляющим напитком, который в то время обыкновенно пили, ложась спать, и который поэтому называли вечерним питьем.
Восковые свечи горели в канделябрах, поставленных на тумбах, раскрытая библия лежала на аналое, над которым возвышалось распятие из пожелтевшей слоновой кости.
Асиендадо с видимым удовольствием осмотрелся вокруг.
— Кажется, все в порядке, — сказал он, потирая руки.
— Не знаю, как благодарить вас за такое внимание, — ответил дон Фернандо.
— Я только исполняю долг гостеприимства. Впрочем, — прибавил он со значением, — если вы считаете себя моим должником, мы и этот счет сведем со временем; теперь же, когда я удостоверился, что мои приказания исполнены и вам все подано, позвольте пожелать вам доброй ночи и в особенности благополучного пути, — по всей вероятности, я не буду иметь чести видеть вас перед вашим отъездом.
— Боюсь, что так, поскольку собираюсь отправиться с рассветом.
— Так прощайте — или, вернее, до свидания в городе! Еще раз желаю вам доброй ночи и спокойного сна, чтобы завтра проснуться свежим и бодрым — это едва ли не лучшее, что я могу пожелать вам.
— И чему всего легче исполниться, — с улыбкой ответил молодой человек, — однако искренне благодарю вас.
— Не скажите: иной раз ляжешь в убеждении, что сейчас заснешь — и что же? От бессонницы проворочаешься с боку на бок всю ночь напролет. Для большей верности я бы советовал вам отведать питье, приготовленное на ночном столике, — это чудное средство против бессонницы.
— Не забуду вашего совета; доброй ночи и еще раз благодарю.
Хозяин и гость пожали друг другу руки, и дон Хесус вышел, предшествуемый мажордомом.
— Черт бы его побрал! — вскричал Мигель, запирая дверь на замок и на задвижку. — Я думал, он останется тут до утра. Наконец-то мы от него избавились!
— Признаться, я рад, что он убрался, — ответил дон Фернандо, — он уже начал сильно действовать мне на нервы! Сам не знаю отчего, но мне все время кажется, что любезность его притворная и он скрывает какой-то тайный замысел, которого я не угадываю.
— Говоря по правде, у этого человека физиономия настоящего мошенника.
— Не правда ли?
— Он как две капли воды похож на изображение Иуды Искариота, которое я где-то видел в детстве. Но что за беда! Мы примем меры предосторожности.
— Осторожность никогда не помешает, — заметил дон Фернандо, положив обнаженную шпагу у своего изголовья и пистолеты под подушку.
— Теперь, ваше сиятельство, мы осмотрим комнату.
— Хорошо.
Они взяли в руки по свече и осмотрели всю комнату, приподнимая ковры и простукивая стены. Ничего подозрительного они не нашли.
— Я думаю, мы можем спать спокойно — сказал молодой человек.
— И я думаю так же… Кстати, ваше сиятельство, знаете ли, наем этого дома — замечательная идея, которую вы осуществили преискусно!
— Да, хитрая лисица этот старик, но коса нашла на камень! Мы не могли найти более удобного убежища.
— Сущая находка… Но неужели мы дадим повесить этим собакам-испанцам наших бедных товарищей?
— Ей-Богу, не дадим, если только можно помешать этому! Ведь они и попались из-за нас, думая оказать нам помощь.
— Правда, но через два дня мы будем в Панаме. И хитры же будут испанцы, если мы не высвободим из их когтей наших братьев!
— Что ты думаешь о капитане, дружище Мигель?
— Премилый господин, — ответил буканьер с усмешкой, — но если, как надеюсь, я когда-нибудь ступлю ногой на его корвет, уж покажу же я ему, на что способны грабители, которых он так презирает!
— Это удовольствие я доставлю тебе очень скоро.
— В самом деле, ваше сиятельство? — вскричал Мигель весело.
— Даю тебе слово… но тс-с! Не говори так громко, а то еще, пожалуй, кто услышит.
— Ну вот еще! Все спят.
— И мы отлично сделаем, если последуем этому примеру. Спокойной ночи, Мигель.
— Спокойной ночи, граф.
— Постой, возьми этот напиток и выпей его, если хочешь.
— А вы разве не желаете?
— Нет, я не чувствую жажды.
— А у меня так постоянная жажда. Доброй ночи, ваше сиятельство, я оставлю дверь в туалетную открытой.
— Разумеется, нельзя знать, что может случиться.
Молодой человек лег. Мигель потушил свечи и вышел из комнаты.
Комната теперь освещалась лишь мерцающим светом ночника.
Еще некоторое время Мигель ворочался в кровати, после чего в туалетной воцарилась тишина. Спустя пятнадцать минут дон Фернандо услышал, что товарищ его храпит, словно труба органа, — буканьер спал мертвым сном.
ГЛАВА V. Какую странную ночь провел дон Фернандо на асиенде дель-Райо
— Вы находите, сеньор? Быть может, вы и правы, но я вынужден объявить вам свое неизменное решение: или снять ваш прелестный дом, или поселиться в другом — вероятно, во сто раз худшем, но где я буду чувствовать себя как дома.
— И вы не передумаете?
— Ни в коем случае.
— Хорошо, граф, я согласен.
— Вы меня очень обязали этим, остается только определить цену.
— Не заботьтесь об этом, граф.
— Напротив, сеньор, я сильно озабочен.
— Да мы договоримся.
— Во сто раз лучше договориться теперь же, чтобы впоследствии не приходилось жалеть ни мне, ни вам.
— Да вы просто страшный человек!
— Потому, что хочу вести дело, как следует?
— Нет, потому что вам во всем надо уступать.
— Вы заходите чересчур далеко, сеньор, ведь я требую только справедливого, кажется.
— Это правда, граф, и я прошу прощения.
— Простить я готов, но с условием.
— Каким же?
— Назначить мне цену за съем вашего дома.
— Опять вы за свое?
— Разумеется, или скажите мне откровенно, что не хотите сдавать мне его.
— Если вы непременно этого требуете, то платите мне тысячу пиастров в год. Не много это будет?
— Цена умеренная, сеньор, и я согласен.
— Значит, теперь с делами покончено?
— Не совсем.
— Что такое?
— Позвольте минуту.
Дон Фернандо вынул из кармана бумажник с золотым замком, порылся в бумагах и подал одну асиендадо, говоря:
— Известна ли вам в Панаме банкирская фирма Гутьеррес, Эскирос и К°?
— Очень даже известна, граф, это самая значительная банкирская фирма во всем городе.
— Очень рад это слышать. Вот чек на тысячу пиастров за дом, который вы, вероятно, примете; оплата, как видите, по предъявлению.
— О, граф! — вскричал асиендадо, которому одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в подлинности документа. — Я беру его, закрыв глаза, в полном убеждении, что он законный.
— Итак, решено. Потрудитесь дать мне расписку в получении тысячи пиастров и адрес дома, который находится теперь в моем распоряжении. Еще два слова сторожу дома, и с делами покончено.
По знаку хозяина мажордом вышел. Почти тотчас же он вернулся со всеми письменными принадлежностями.
— Как! Тут же, на месте, не переводя духа? — смеясь, вскричал асиендадо.
— Если вы ничего против не имеете, сеньор, я буду вам весьма обязан; я уезжаю завтра на рассвете.
— Справедливо, — согласился дон Хесус.
Он написал расписку и вручил ее молодому человеку; тот положил ее в бумажник после того, как пробежал глазами.
— Что же касается адреса дома, — продолжал асиендадо, — то он называется просто «Цветочный», и ваш проводник-индеец приведет вас к нему с закрытыми глазами.
— Вот и ключи. Я привез их с собой, — сказал мажордом, подавая громадную связку молодому посетителю, который, в свою очередь, передал их Мигелю.
— Благодарю. Позвольте мне теперь принести вам искреннюю признательность, сеньор, за вашу любезность и ваше радушное гостеприимство.
— Будьте уверены, граф, — возразил асиендадо с поклоном, — что я считаю за счастье случай, который мне представился, оказать вам услугу. Вы позволите нанести вам визит?
— Я сам буду иметь честь появиться у вас, как только вы приедете в Панаму.
— Каждый укажет вам мой дом.
— И я, со своей стороны, в вашем распоряжении, если вам угодно будет осмотреть порт, город и даже мой корвет, на котором почту за счастье принимать вас, — сказал капитан.
— С величайшим удовольствием принимаю ваше приглашение, капитан, я воспользуюсь им непременно.
— Так вы решительно отправляетесь в путь?
— Как только займется день, это необходимо; я даже, если позволите, прощусь с вами теперь же, — признаться, я совсем разбит от усталости.
Отец Санчес прочел молитву, и все встали из-за стола.
Дон Фернандо простился с хозяевами и ушел, улыбнувшись донье Флоре на прощание какой-то загадочной улыбкой.
У двери дон Фернандо обернулся, приложив палец к губам. Девушка молча глядела на него.
«По-моему, она хочет что-то сказать мне», — пробормотал он про себя.
Он вышел из залы, предшествуемый мажордомом, который светил ему, в сопровождении самого хозяина и Мигеля.
Дон Хесус настоял на том, чтобы проводить гостя до его спальни и удостовериться, что для него все приготовлено.
Молодому человеку пришлось покориться этой фантазии хозяина, которую он в душе приписывал избытку вежливости.
Мажордом отворил несколько дверей, прошел через несколько зал и наконец ввел посетителей в комнату, но не в ту, где они были сперва.
Эта комната была велика, с потолком в виде купола и ковровыми обоями; освещалась она тремя готическими окнами; дубовая, потемневшая от времени изящной резьбы мебель напоминала лучшие образцы эпохи Возрождения и, очевидно, была привезена из Европы; кровать, поставленная на возвышении, к которому вели три ступени, была скрыта тяжелыми занавесками.
Рядом с изголовьем была дверь туалетной, где постелили постель для Мигеля.
Чемоданы путешественников стояли на стульях.
На столике возле кровати, у изголовья, горел ночник, и тут же стояла кружка с укрепляющим напитком, который в то время обыкновенно пили, ложась спать, и который поэтому называли вечерним питьем.
Восковые свечи горели в канделябрах, поставленных на тумбах, раскрытая библия лежала на аналое, над которым возвышалось распятие из пожелтевшей слоновой кости.
Асиендадо с видимым удовольствием осмотрелся вокруг.
— Кажется, все в порядке, — сказал он, потирая руки.
— Не знаю, как благодарить вас за такое внимание, — ответил дон Фернандо.
— Я только исполняю долг гостеприимства. Впрочем, — прибавил он со значением, — если вы считаете себя моим должником, мы и этот счет сведем со временем; теперь же, когда я удостоверился, что мои приказания исполнены и вам все подано, позвольте пожелать вам доброй ночи и в особенности благополучного пути, — по всей вероятности, я не буду иметь чести видеть вас перед вашим отъездом.
— Боюсь, что так, поскольку собираюсь отправиться с рассветом.
— Так прощайте — или, вернее, до свидания в городе! Еще раз желаю вам доброй ночи и спокойного сна, чтобы завтра проснуться свежим и бодрым — это едва ли не лучшее, что я могу пожелать вам.
— И чему всего легче исполниться, — с улыбкой ответил молодой человек, — однако искренне благодарю вас.
— Не скажите: иной раз ляжешь в убеждении, что сейчас заснешь — и что же? От бессонницы проворочаешься с боку на бок всю ночь напролет. Для большей верности я бы советовал вам отведать питье, приготовленное на ночном столике, — это чудное средство против бессонницы.
— Не забуду вашего совета; доброй ночи и еще раз благодарю.
Хозяин и гость пожали друг другу руки, и дон Хесус вышел, предшествуемый мажордомом.
— Черт бы его побрал! — вскричал Мигель, запирая дверь на замок и на задвижку. — Я думал, он останется тут до утра. Наконец-то мы от него избавились!
— Признаться, я рад, что он убрался, — ответил дон Фернандо, — он уже начал сильно действовать мне на нервы! Сам не знаю отчего, но мне все время кажется, что любезность его притворная и он скрывает какой-то тайный замысел, которого я не угадываю.
— Говоря по правде, у этого человека физиономия настоящего мошенника.
— Не правда ли?
— Он как две капли воды похож на изображение Иуды Искариота, которое я где-то видел в детстве. Но что за беда! Мы примем меры предосторожности.
— Осторожность никогда не помешает, — заметил дон Фернандо, положив обнаженную шпагу у своего изголовья и пистолеты под подушку.
— Теперь, ваше сиятельство, мы осмотрим комнату.
— Хорошо.
Они взяли в руки по свече и осмотрели всю комнату, приподнимая ковры и простукивая стены. Ничего подозрительного они не нашли.
— Я думаю, мы можем спать спокойно — сказал молодой человек.
— И я думаю так же… Кстати, ваше сиятельство, знаете ли, наем этого дома — замечательная идея, которую вы осуществили преискусно!
— Да, хитрая лисица этот старик, но коса нашла на камень! Мы не могли найти более удобного убежища.
— Сущая находка… Но неужели мы дадим повесить этим собакам-испанцам наших бедных товарищей?
— Ей-Богу, не дадим, если только можно помешать этому! Ведь они и попались из-за нас, думая оказать нам помощь.
— Правда, но через два дня мы будем в Панаме. И хитры же будут испанцы, если мы не высвободим из их когтей наших братьев!
— Что ты думаешь о капитане, дружище Мигель?
— Премилый господин, — ответил буканьер с усмешкой, — но если, как надеюсь, я когда-нибудь ступлю ногой на его корвет, уж покажу же я ему, на что способны грабители, которых он так презирает!
— Это удовольствие я доставлю тебе очень скоро.
— В самом деле, ваше сиятельство? — вскричал Мигель весело.
— Даю тебе слово… но тс-с! Не говори так громко, а то еще, пожалуй, кто услышит.
— Ну вот еще! Все спят.
— И мы отлично сделаем, если последуем этому примеру. Спокойной ночи, Мигель.
— Спокойной ночи, граф.
— Постой, возьми этот напиток и выпей его, если хочешь.
— А вы разве не желаете?
— Нет, я не чувствую жажды.
— А у меня так постоянная жажда. Доброй ночи, ваше сиятельство, я оставлю дверь в туалетную открытой.
— Разумеется, нельзя знать, что может случиться.
Молодой человек лег. Мигель потушил свечи и вышел из комнаты.
Комната теперь освещалась лишь мерцающим светом ночника.
Еще некоторое время Мигель ворочался в кровати, после чего в туалетной воцарилась тишина. Спустя пятнадцать минут дон Фернандо услышал, что товарищ его храпит, словно труба органа, — буканьер спал мертвым сном.
ГЛАВА V. Какую странную ночь провел дон Фернандо на асиенде дель-Райо
Дон Фернандо не спал; напротив, никогда он небывал менее расположен ко сну, чем в настоящее время. Он лежал, закрыв глаза, чтобы, не видя внешних предметов, лучше сосредоточиться. В этом положении он бредил наяву самыми очаровательными сновидениями и убаюкивал себя соблазнительнейшими фантазиями.
В воображении его медленно воссоздавались различные происшествия во время ужина — до того ничтожные, что никто, кроме него, не обратил на них внимания; это взаимное понимание, установившееся между ним и девушкой, немой разговор двух сердец, которые за несколько часов до того обоюдно не знали даже, что существуют, а тут вдруг одним взглядом или улыбкой стали друг друга понимать, эта глубокая любовь, горячая, как электрическая искра, попавшая из глаз в сердце, чтобы воспламенить его тем огнем, что таится в самом сокровенном его уголке, этот союз, так чистосердечно и откровенно заключенный на глазах у всех, — все это, соединяясь в возбужденном мозгу молодого человека, совершенно путало его мысли и рисовало ему, как через призму, картины счастья и невыразимых наслаждений.
Как же все случилось? Он этого не знал, да и не пытался понять. Он довольствовался убеждением, что нельзя быть более уверенным в любви женщины, чем он был уверен относительно доньи Флоры, но если бы он доверил кому-нибудь свою тайну и был спрошен, на чем основывалась эта уверенность, то не только не объяснил бы ее, но и не сумел бы сказать, откуда она взялась.
Он чувствовал, что с любовью растет и обилие его мыслей: цель, которую он себе поставил, показалась ему достойной презрения в сравнении с той, которую открывала ему вспыхнувшая страсть, и перед ним понемногу раскрывалось лучезарное будущее.
Но ночные часы шли, и усталость брала свое, молодой человек чувствовал, что его веки начинают тяжелеть, мысли становятся менее ясными и исчезают, прежде чем он успевал бы логически их связать. Он перешел в такое состояние, которое нельзя назвать бдением, хотя это еще не сон; он уже готов был окончательно уснуть.
Но вдруг среди оцепенения, в котором находился, он внезапно вздрогнул, привстал, открыл глаза и осмотрелся.
Комната была погружена в почти совершенный мрак, ночник потух, а луч месяца, скользивший через стекло, отражался на паркете белой полосой голубоватого оттенка.
Молодому человеку послышался звук, точно где-то сильно щелкнула пружина.
Напрасно он старался проникнуть взглядом в темноту — ничего не было видно; насторожив слух, он слышал одно только храпение своего товарища.
— Я ошибся, — пробормотал он, — однако мне так явственно послышалось…
Он протянул руку к изголовью, взял пистолет и, схватив в другую руку шпагу, мгновенно прыгнул на середину комнаты.
Но в ту же секунду, хотя ничего не видел и не слышал, он был мгновенно схвачен за руки и за ноги и после отчаянного сопротивления повален на пол, обезоружен и лишен возможности пошевелиться.
— Измена! — закричал он хриплым голосом. — На помощь, Мигель! Измена, брат!
— К чему звать того, кто не может ответить? — произнес ему на ухо тихий мелодичный голос. — Ваш товарищ не проснется.
— А это мы еще посмотрим! — отвечал он, начав кричать с новой яростью.
— Вам не хотят зла, — возразил голос, невольно заставивший его дрожать, так как он казался ему знакомым, — вы в нашей власти, и ничего не было бы легче, как перерезать вам горло, если бы мы имели это намерение.
— Это правда, — пробормотал он, уступая этим доводам, — будь проклят дьявол, который меня сюда занес!
Звонкий смех был ему ответом.
— Смейтесь, смейтесь, — сказал он угрюмо, — сила на вашей стороне.
— Признали, наконец!
— Я думаю, черт возьми: ваши пальцы и ногти впиваются мне в тело!
— Гастон, — тихо продолжал голос, — дайте слово дворянина, что не будете стараться узнать, кто мы, и бросите бесполезное сопротивление, тогда вас тотчас же освободят.
— Зачем называете вы меня тем именем, которое я и сам позабыл? — возразил он с гневом.
— Потому что это ваше имя. Так согласны вы на условие, которое от вас требуют?
— Поневоле придется согласиться.
— Дайте слово.
— Клянусь честью дворянина.
— Вставайте, — произнес тихий голос.
Дон Фернандо не заставил повторять приглашения и в один миг уже был на ногах.
Ощупью подошел он к кровати, взял платье, лежавшее на стуле, и оделся.
В комнате по-прежнему царила полная тишина.
— Теперь, когда вы оделись, — продолжал тот же голос, — ложитесь на кровать и не делайте ни малейшего движения — речь идет о вашей жизни.
— Да кто вы?
— Что вам до этого? Повинуйтесь!
— Не раньше чем узнаю, кто вы, черт побери!
— Друзья.
— Гм! Друзья с очень странным обращением.
— Не судите опрометчиво о том, чего не можете знать.
— Ну хорошо! — вскричал он. — Я не прочь в конце концов узнать, что мне думать обо всем этом.
— Вы храбры, это похвально.
— Большое диво, нечего сказать, при моей-то профессии! — пробормотал он сквозь зубы и лег на постель.
В ту же секунду он почувствовал легкое сотрясение, ему показалось, что кровать уходит в паркет.
«Вот тебе и на! — подумал он. — Достойный дон Хесус Ордоньес и так далее едва ли знает более половины своего дома и занимает-то его не один!»
К молодому человеку вернулась вся его обычная веселость, его львиное сердце ни на миг не содрогнулось в груди, страх был ему неизвестен, но зато любопытство его было сильно возбуждено. Кто бы могли быть люди, которые, по-видимому, знали его сокровеннейшие тайны? С какой целью разыгрывали они с ним этот фантастический спектакль, способный разве что напугать ребенка? Чего хотели они от него?
Эти мысли мелькали в его голове и вылились все в одном слове.
— Подождем, — сказал он.
Между тем кровать опускалась все ниже медленно и плавно, пока наконец не встала неподвижно, коснувшись пола.
Дон Фернандо сделал движение, чтобы встать. Чья-то рука удержала его за плечо.
— Оставайтесь на своем месте, — произнес грубый голос.
— Ага! У меня, кажется, появился другой собеседник, — ответил дон Фернандо. — Что ж мне прикажете, лежать или сидеть?
— Как хотите.
Молодой человек сел на постели, скрестил руки на груди и приготовился ждать.
Зеленоватый свет озарял фантастическими отблесками то место, где находился дон Фернандо, и позволял различать, хотя смутно и неопределенно, очертания нескольких черных фигур — призраков, людей или демонов — в длинных черных одеяниях, которые покрывали их с головы до ног, оставляя открытыми одни глаза, сверкавшие, как раскаленные угли, сквозь отверстия капюшонов, опущенных на лица.
Наступила минута такого глубокого молчания, что можно было бы расслышать биение сердца в груди этих существ, допустив, что они состоят из плоти и крови.
Дон Фернандо не думал об этом, он ждал, холодный, надменный, с грозным взглядом.
Наконец тихий голос, который он уже слышал у своего уха наверху в спальне, вдруг снова заговорил:
— Гастон, герцог…
— Не произносите другого имени, кроме того, которое этот человек носит теперь, — перебил грубый голос.
— Вот это умная речь, ей-Богу! — весело вскричал молодой человек. — К чему эти имена и титулы?.. Лицо, названное вами, давно умерло от позора, отчаяния и бессильной ярости! — в порыве гнева воскликнул он и прибавил с горечью: — Тот, кто находится перед вами, носит имя и титул достаточно известные, как мне кажется, и недругам, и друзьям, если, конечно, они у него еще остались.
— Вы правы, — произнес тихий голос с выражением глубокой грусти, — теперь я буду обращаться только к капитану Лорану, знаменитому буканьеру, соратнику Монбара, Медвежонка, Бартелеми и всех флибустьерских героев.
— Гм! Вы знаете меня несколько лучше, чем хотелось бы, принимая в соображение мою личную безопасность, тогда как о вас мне известно так немного.
— Все зависит от того, насколько откровенно вы ответите на наши вопросы.
— Посмотрим, что за вопросы. Если они будут относиться только ко мне, я отвечу без всякого затруднения, но как скоро они коснутся других лиц и могут подвергнуть их опасности, я не скажу ни слова, хоть кожу сдерите с живого, хоть на куски меня разрежьте! Теперь вы предупреждены, делайте, что хотите.
— Вопросы будут относиться только к вам и вашим собственным делам.
— Так говорите.
— Месяца два назад, на Ямайке, куда зашел ваш корабль, вы были предупреждены в одной таверне человеком, которому оказали услугу, что английское правительство намерено захватить вас и конфисковать ваш корабль.
— Это правда, но я в тот же самый вечер снялся с якоря и вернулся в Леоган, захватив английскую каравеллу в отместку за измену, жертвой которой я чуть было не сделался.
— Едва вы ступили на пристань в Леогане, как поджидавший тут незнакомый вам человек отвел вас в сторону и, показав условный знак, от которого вы затрепетали, долго говорил с вами.
— Это совершенно справедливо.
— Какой же знак это был?
— Вы должны знать не хуже меня, раз имеете такие подробные сведения.
— Знак заключался в перстне, на котором был изображен череп со скрещенными под ним двумя кинжалами и вырезано английское слово: «Remember!14».
— И это верно.
— Спустя восемь дней главные флибустьерские вожаки собрались в Пор-Марго на тайное совещание под председательством Монбара; там вы сделали некое предложение, принятое единогласно, но только после продолжительных прений, во время которых вам удалось убедить в своей правоте ваших товарищей. Что же это было за предложение?
— На это я отвечать не могу, дело касается не одного меня.
— Положим. На следующий день вы отправились к Чагресу и неподалеку от города сели в лодку вместе с одним из флибустьерских капитанов, вашим другом по имени Мигель Баск, и одним краснокожим. Высадившись на берег в пустынном месте, вы потопили лодку, предприняли переправу через перешеек берегом и, наконец, прибыли сюда около двух часов пополудни.
— Ни слова не могу возразить на это! Вы знаете мои дела так, что и я сам лучше не мог бы их знать.
— Не совсем… Нам известна лишь одна причина, побудившая вас к этому опасному предприятию, но другой мы не знаем.
— Не понимаю вас.
— Напротив, вы очень хорошо все понимаете! Ваша главная цель, та, для которой вы разыгрываете свою нынешнюю роль, — это месть.
— Пусть так! — сквозь зубы процедил молодой человек.
— Теперь мы хотим узнать другую вашу цель.
— Если она и существует, то уж от меня-то вы ее не узнаете.
— Вы не откроете ее нам?
— Ни в коем случае! Ведь я обязался отвечать только относительно себя самого и честно сдержал свое слово, большего вы от меня не добьетесь, напрасно было бы настаивать… Впрочем, раз у вас такие искусные шпионы и столь обширные связи, пустите в ход своих агентов и ищите, — быть может, вы и откроете то, что вам так хочется узнать.
Наступило довольно продолжительное молчание. Дон Фернандо напрасно напрягал слух и зрение, стараясь уловить малейший звук и подметить какой-нибудь проблеск света, чтобы найти подтверждение подозрениям, которые возникали в его уме, — все усилия его остались тщетными, он ничего не видел, ничего не слышал.
— О! — пробормотал он про себя. — Будь у меня оружие!
Чья-то рука нежно опустилась на его плечо, и голос тихий, как шепот ветра, произнес ему на ухо:
— Что же вы сделали бы с ним?
— Что бы сделал? Ей-Богу, я распорол бы живот двум-трем негодяям, которые держат меня, словно гусенка на насесте, и сам бы себя убил после этого!
— Убил! — повторил голос с невыразимой грустью. — Разве вы один на земле? Верно, вы никого не любите и… вас никто не любит? — прибавил голос после минутного колебания.
— Я люблю и любим, — ответил молодой человек, не задумываясь.
— Откуда вам это известно? — высокомерно возразил голос.
— Сердце мне подсказало, оно никогда не обманывает.
— Кого же вы любите? — спросил голос с плохо скрытым волнением.
— Я никогда не говорил с ней, два часа назад не знал ее вовсе.
— И она любит вас?
— Я в этом уверен.
Рука, все еще лежавшая на плече авантюриста, слегка задрожала.
— Почему?
— Сердца наши слились в одном взгляде.
— Послушайте, — с живостью продолжал нежный голос, — время уходит, не стоит тратить его на пустые слова. Вот, возьмите этот перстень; когда вам покажут такой же, кто бы ни был тот, у кого он будет в руках, спешите на зов не колеблясь.
— Я исполню это, если не паду мертвый на месте, — ответил молодой человек, крепко сжав в пальцах перстень, чтобы он случайно не выскользнул у него из рук.
— Зачем вспоминать о смерти? — продолжал голос с невыразимой нежностью. — Напротив, говорите о счастье, когда вы любимы… как утверждаете…
— О! — воскликнул молодой человек. — Это вы, Флора, моя возлюбленная Флора! Да, да, я люблю вас!
— Тише, несчастный! — вскричала она с ужасом. — Вы погибли, если вас услышат.
— Никого я не боюсь теперь, когда уверен в вашей любви! Крошечная ручка мгновенно закрыла ему рот; авантюрист покрыл ее страстными поцелуями.
— Тише! — еще раз шепнул голос ему на ухо, да так близко, что он с упоением почувствовал прикосновение двух пухленьких губок к своему лицу.
Он молчал, теперь ему было все равно, что бы ни случилось. В душе его достало бы блаженства на целый век мучений.
— Вы готовы нас выслушать и отвечать? — медленно спросил авантюриста грустный и строгий голос, которого он еще не слышал.
— Готов на то и другое, говорите, я слушаю.
— Мы поняли и оценили, — продолжал тот же голос, — чувство чести, которое обязывало вас молчать, не отвечая на наши расспросы. Мы не хотим более настаивать и заставлять вас изменить данному слову…
— Что касается этого, — перебил авантюрист с усмешкой, — то вы можете быть спокойны; хотел бы я посмотреть, как вы заставите меня изменить данному мной слову!
— Мы не станем это обсуждать, — возразил голос с оттенком досады. — Итак, бесцельно и, я прибавлю, даже неуместно было бы останавливаться дольше на этом вопросе.
— Хорошо, я молчу.
— Как уже сказано, — продолжал голос, — мы не только с удовольствием, но с живейшей радостью воспримем успех первой из целей, которая привела вас в этот край. Могу прибавить, что, хотя невидимые и неизвестные как вам, так и вашим врагам, которых вы не знаете, но знаем мы, мы будем содействовать вам всей нашей властью во что бы то ни стало.
— Благодарю вас и ваших друзей тем более искренне, милостивый государь, что, судя по тому, в чем я мог убедиться, власть эта должна быть очень велика. Я же, со своей стороны, клянусь во что бы то ни стало, как вы сами изволили выразиться, доказать вам свою благодарность за оказанную помощь.
— Мы примем к сведению ваше обещание и напомним вам его при случае.
— Когда угодно, в любой час и любую минуту, где бы то ни было, я готов заплатить долг, в котором у вас останусь.
— Очень хорошо, теперь все сказано на этот счет. Что же касается тайны, которую вы так упорно не выдаете, мы сами откроем ее.
— Может быть, — посмеиваясь, ответил дон Фернандо.
— Непременно откроем, только помните одно: в этом деле, каким бы оно ни оказалось, мы вас не знаем и будем поступать согласно этому.
— То есть?
— Не жертвуя нашими интересами ради ваших. Мы будем действовать с точки зрения личной выгоды, нисколько не заботясь о том, как вы на это смотрите, хотя бы пришлось для этого разрушить до основания все здание, вами сооруженное, и разбить в прах ваши соображения, как бы искусны они ни были.
В воображении его медленно воссоздавались различные происшествия во время ужина — до того ничтожные, что никто, кроме него, не обратил на них внимания; это взаимное понимание, установившееся между ним и девушкой, немой разговор двух сердец, которые за несколько часов до того обоюдно не знали даже, что существуют, а тут вдруг одним взглядом или улыбкой стали друг друга понимать, эта глубокая любовь, горячая, как электрическая искра, попавшая из глаз в сердце, чтобы воспламенить его тем огнем, что таится в самом сокровенном его уголке, этот союз, так чистосердечно и откровенно заключенный на глазах у всех, — все это, соединяясь в возбужденном мозгу молодого человека, совершенно путало его мысли и рисовало ему, как через призму, картины счастья и невыразимых наслаждений.
Как же все случилось? Он этого не знал, да и не пытался понять. Он довольствовался убеждением, что нельзя быть более уверенным в любви женщины, чем он был уверен относительно доньи Флоры, но если бы он доверил кому-нибудь свою тайну и был спрошен, на чем основывалась эта уверенность, то не только не объяснил бы ее, но и не сумел бы сказать, откуда она взялась.
Он чувствовал, что с любовью растет и обилие его мыслей: цель, которую он себе поставил, показалась ему достойной презрения в сравнении с той, которую открывала ему вспыхнувшая страсть, и перед ним понемногу раскрывалось лучезарное будущее.
Но ночные часы шли, и усталость брала свое, молодой человек чувствовал, что его веки начинают тяжелеть, мысли становятся менее ясными и исчезают, прежде чем он успевал бы логически их связать. Он перешел в такое состояние, которое нельзя назвать бдением, хотя это еще не сон; он уже готов был окончательно уснуть.
Но вдруг среди оцепенения, в котором находился, он внезапно вздрогнул, привстал, открыл глаза и осмотрелся.
Комната была погружена в почти совершенный мрак, ночник потух, а луч месяца, скользивший через стекло, отражался на паркете белой полосой голубоватого оттенка.
Молодому человеку послышался звук, точно где-то сильно щелкнула пружина.
Напрасно он старался проникнуть взглядом в темноту — ничего не было видно; насторожив слух, он слышал одно только храпение своего товарища.
— Я ошибся, — пробормотал он, — однако мне так явственно послышалось…
Он протянул руку к изголовью, взял пистолет и, схватив в другую руку шпагу, мгновенно прыгнул на середину комнаты.
Но в ту же секунду, хотя ничего не видел и не слышал, он был мгновенно схвачен за руки и за ноги и после отчаянного сопротивления повален на пол, обезоружен и лишен возможности пошевелиться.
— Измена! — закричал он хриплым голосом. — На помощь, Мигель! Измена, брат!
— К чему звать того, кто не может ответить? — произнес ему на ухо тихий мелодичный голос. — Ваш товарищ не проснется.
— А это мы еще посмотрим! — отвечал он, начав кричать с новой яростью.
— Вам не хотят зла, — возразил голос, невольно заставивший его дрожать, так как он казался ему знакомым, — вы в нашей власти, и ничего не было бы легче, как перерезать вам горло, если бы мы имели это намерение.
— Это правда, — пробормотал он, уступая этим доводам, — будь проклят дьявол, который меня сюда занес!
Звонкий смех был ему ответом.
— Смейтесь, смейтесь, — сказал он угрюмо, — сила на вашей стороне.
— Признали, наконец!
— Я думаю, черт возьми: ваши пальцы и ногти впиваются мне в тело!
— Гастон, — тихо продолжал голос, — дайте слово дворянина, что не будете стараться узнать, кто мы, и бросите бесполезное сопротивление, тогда вас тотчас же освободят.
— Зачем называете вы меня тем именем, которое я и сам позабыл? — возразил он с гневом.
— Потому что это ваше имя. Так согласны вы на условие, которое от вас требуют?
— Поневоле придется согласиться.
— Дайте слово.
— Клянусь честью дворянина.
— Вставайте, — произнес тихий голос.
Дон Фернандо не заставил повторять приглашения и в один миг уже был на ногах.
Ощупью подошел он к кровати, взял платье, лежавшее на стуле, и оделся.
В комнате по-прежнему царила полная тишина.
— Теперь, когда вы оделись, — продолжал тот же голос, — ложитесь на кровать и не делайте ни малейшего движения — речь идет о вашей жизни.
— Да кто вы?
— Что вам до этого? Повинуйтесь!
— Не раньше чем узнаю, кто вы, черт побери!
— Друзья.
— Гм! Друзья с очень странным обращением.
— Не судите опрометчиво о том, чего не можете знать.
— Ну хорошо! — вскричал он. — Я не прочь в конце концов узнать, что мне думать обо всем этом.
— Вы храбры, это похвально.
— Большое диво, нечего сказать, при моей-то профессии! — пробормотал он сквозь зубы и лег на постель.
В ту же секунду он почувствовал легкое сотрясение, ему показалось, что кровать уходит в паркет.
«Вот тебе и на! — подумал он. — Достойный дон Хесус Ордоньес и так далее едва ли знает более половины своего дома и занимает-то его не один!»
К молодому человеку вернулась вся его обычная веселость, его львиное сердце ни на миг не содрогнулось в груди, страх был ему неизвестен, но зато любопытство его было сильно возбуждено. Кто бы могли быть люди, которые, по-видимому, знали его сокровеннейшие тайны? С какой целью разыгрывали они с ним этот фантастический спектакль, способный разве что напугать ребенка? Чего хотели они от него?
Эти мысли мелькали в его голове и вылились все в одном слове.
— Подождем, — сказал он.
Между тем кровать опускалась все ниже медленно и плавно, пока наконец не встала неподвижно, коснувшись пола.
Дон Фернандо сделал движение, чтобы встать. Чья-то рука удержала его за плечо.
— Оставайтесь на своем месте, — произнес грубый голос.
— Ага! У меня, кажется, появился другой собеседник, — ответил дон Фернандо. — Что ж мне прикажете, лежать или сидеть?
— Как хотите.
Молодой человек сел на постели, скрестил руки на груди и приготовился ждать.
Зеленоватый свет озарял фантастическими отблесками то место, где находился дон Фернандо, и позволял различать, хотя смутно и неопределенно, очертания нескольких черных фигур — призраков, людей или демонов — в длинных черных одеяниях, которые покрывали их с головы до ног, оставляя открытыми одни глаза, сверкавшие, как раскаленные угли, сквозь отверстия капюшонов, опущенных на лица.
Наступила минута такого глубокого молчания, что можно было бы расслышать биение сердца в груди этих существ, допустив, что они состоят из плоти и крови.
Дон Фернандо не думал об этом, он ждал, холодный, надменный, с грозным взглядом.
Наконец тихий голос, который он уже слышал у своего уха наверху в спальне, вдруг снова заговорил:
— Гастон, герцог…
— Не произносите другого имени, кроме того, которое этот человек носит теперь, — перебил грубый голос.
— Вот это умная речь, ей-Богу! — весело вскричал молодой человек. — К чему эти имена и титулы?.. Лицо, названное вами, давно умерло от позора, отчаяния и бессильной ярости! — в порыве гнева воскликнул он и прибавил с горечью: — Тот, кто находится перед вами, носит имя и титул достаточно известные, как мне кажется, и недругам, и друзьям, если, конечно, они у него еще остались.
— Вы правы, — произнес тихий голос с выражением глубокой грусти, — теперь я буду обращаться только к капитану Лорану, знаменитому буканьеру, соратнику Монбара, Медвежонка, Бартелеми и всех флибустьерских героев.
— Гм! Вы знаете меня несколько лучше, чем хотелось бы, принимая в соображение мою личную безопасность, тогда как о вас мне известно так немного.
— Все зависит от того, насколько откровенно вы ответите на наши вопросы.
— Посмотрим, что за вопросы. Если они будут относиться только ко мне, я отвечу без всякого затруднения, но как скоро они коснутся других лиц и могут подвергнуть их опасности, я не скажу ни слова, хоть кожу сдерите с живого, хоть на куски меня разрежьте! Теперь вы предупреждены, делайте, что хотите.
— Вопросы будут относиться только к вам и вашим собственным делам.
— Так говорите.
— Месяца два назад, на Ямайке, куда зашел ваш корабль, вы были предупреждены в одной таверне человеком, которому оказали услугу, что английское правительство намерено захватить вас и конфисковать ваш корабль.
— Это правда, но я в тот же самый вечер снялся с якоря и вернулся в Леоган, захватив английскую каравеллу в отместку за измену, жертвой которой я чуть было не сделался.
— Едва вы ступили на пристань в Леогане, как поджидавший тут незнакомый вам человек отвел вас в сторону и, показав условный знак, от которого вы затрепетали, долго говорил с вами.
— Это совершенно справедливо.
— Какой же знак это был?
— Вы должны знать не хуже меня, раз имеете такие подробные сведения.
— Знак заключался в перстне, на котором был изображен череп со скрещенными под ним двумя кинжалами и вырезано английское слово: «Remember!14».
— И это верно.
— Спустя восемь дней главные флибустьерские вожаки собрались в Пор-Марго на тайное совещание под председательством Монбара; там вы сделали некое предложение, принятое единогласно, но только после продолжительных прений, во время которых вам удалось убедить в своей правоте ваших товарищей. Что же это было за предложение?
— На это я отвечать не могу, дело касается не одного меня.
— Положим. На следующий день вы отправились к Чагресу и неподалеку от города сели в лодку вместе с одним из флибустьерских капитанов, вашим другом по имени Мигель Баск, и одним краснокожим. Высадившись на берег в пустынном месте, вы потопили лодку, предприняли переправу через перешеек берегом и, наконец, прибыли сюда около двух часов пополудни.
— Ни слова не могу возразить на это! Вы знаете мои дела так, что и я сам лучше не мог бы их знать.
— Не совсем… Нам известна лишь одна причина, побудившая вас к этому опасному предприятию, но другой мы не знаем.
— Не понимаю вас.
— Напротив, вы очень хорошо все понимаете! Ваша главная цель, та, для которой вы разыгрываете свою нынешнюю роль, — это месть.
— Пусть так! — сквозь зубы процедил молодой человек.
— Теперь мы хотим узнать другую вашу цель.
— Если она и существует, то уж от меня-то вы ее не узнаете.
— Вы не откроете ее нам?
— Ни в коем случае! Ведь я обязался отвечать только относительно себя самого и честно сдержал свое слово, большего вы от меня не добьетесь, напрасно было бы настаивать… Впрочем, раз у вас такие искусные шпионы и столь обширные связи, пустите в ход своих агентов и ищите, — быть может, вы и откроете то, что вам так хочется узнать.
Наступило довольно продолжительное молчание. Дон Фернандо напрасно напрягал слух и зрение, стараясь уловить малейший звук и подметить какой-нибудь проблеск света, чтобы найти подтверждение подозрениям, которые возникали в его уме, — все усилия его остались тщетными, он ничего не видел, ничего не слышал.
— О! — пробормотал он про себя. — Будь у меня оружие!
Чья-то рука нежно опустилась на его плечо, и голос тихий, как шепот ветра, произнес ему на ухо:
— Что же вы сделали бы с ним?
— Что бы сделал? Ей-Богу, я распорол бы живот двум-трем негодяям, которые держат меня, словно гусенка на насесте, и сам бы себя убил после этого!
— Убил! — повторил голос с невыразимой грустью. — Разве вы один на земле? Верно, вы никого не любите и… вас никто не любит? — прибавил голос после минутного колебания.
— Я люблю и любим, — ответил молодой человек, не задумываясь.
— Откуда вам это известно? — высокомерно возразил голос.
— Сердце мне подсказало, оно никогда не обманывает.
— Кого же вы любите? — спросил голос с плохо скрытым волнением.
— Я никогда не говорил с ней, два часа назад не знал ее вовсе.
— И она любит вас?
— Я в этом уверен.
Рука, все еще лежавшая на плече авантюриста, слегка задрожала.
— Почему?
— Сердца наши слились в одном взгляде.
— Послушайте, — с живостью продолжал нежный голос, — время уходит, не стоит тратить его на пустые слова. Вот, возьмите этот перстень; когда вам покажут такой же, кто бы ни был тот, у кого он будет в руках, спешите на зов не колеблясь.
— Я исполню это, если не паду мертвый на месте, — ответил молодой человек, крепко сжав в пальцах перстень, чтобы он случайно не выскользнул у него из рук.
— Зачем вспоминать о смерти? — продолжал голос с невыразимой нежностью. — Напротив, говорите о счастье, когда вы любимы… как утверждаете…
— О! — воскликнул молодой человек. — Это вы, Флора, моя возлюбленная Флора! Да, да, я люблю вас!
— Тише, несчастный! — вскричала она с ужасом. — Вы погибли, если вас услышат.
— Никого я не боюсь теперь, когда уверен в вашей любви! Крошечная ручка мгновенно закрыла ему рот; авантюрист покрыл ее страстными поцелуями.
— Тише! — еще раз шепнул голос ему на ухо, да так близко, что он с упоением почувствовал прикосновение двух пухленьких губок к своему лицу.
Он молчал, теперь ему было все равно, что бы ни случилось. В душе его достало бы блаженства на целый век мучений.
— Вы готовы нас выслушать и отвечать? — медленно спросил авантюриста грустный и строгий голос, которого он еще не слышал.
— Готов на то и другое, говорите, я слушаю.
— Мы поняли и оценили, — продолжал тот же голос, — чувство чести, которое обязывало вас молчать, не отвечая на наши расспросы. Мы не хотим более настаивать и заставлять вас изменить данному слову…
— Что касается этого, — перебил авантюрист с усмешкой, — то вы можете быть спокойны; хотел бы я посмотреть, как вы заставите меня изменить данному мной слову!
— Мы не станем это обсуждать, — возразил голос с оттенком досады. — Итак, бесцельно и, я прибавлю, даже неуместно было бы останавливаться дольше на этом вопросе.
— Хорошо, я молчу.
— Как уже сказано, — продолжал голос, — мы не только с удовольствием, но с живейшей радостью воспримем успех первой из целей, которая привела вас в этот край. Могу прибавить, что, хотя невидимые и неизвестные как вам, так и вашим врагам, которых вы не знаете, но знаем мы, мы будем содействовать вам всей нашей властью во что бы то ни стало.
— Благодарю вас и ваших друзей тем более искренне, милостивый государь, что, судя по тому, в чем я мог убедиться, власть эта должна быть очень велика. Я же, со своей стороны, клянусь во что бы то ни стало, как вы сами изволили выразиться, доказать вам свою благодарность за оказанную помощь.
— Мы примем к сведению ваше обещание и напомним вам его при случае.
— Когда угодно, в любой час и любую минуту, где бы то ни было, я готов заплатить долг, в котором у вас останусь.
— Очень хорошо, теперь все сказано на этот счет. Что же касается тайны, которую вы так упорно не выдаете, мы сами откроем ее.
— Может быть, — посмеиваясь, ответил дон Фернандо.
— Непременно откроем, только помните одно: в этом деле, каким бы оно ни оказалось, мы вас не знаем и будем поступать согласно этому.
— То есть?
— Не жертвуя нашими интересами ради ваших. Мы будем действовать с точки зрения личной выгоды, нисколько не заботясь о том, как вы на это смотрите, хотя бы пришлось для этого разрушить до основания все здание, вами сооруженное, и разбить в прах ваши соображения, как бы искусны они ни были.