Эмар Густав. Новая Бразилия

   Многие из моих знакомых уговаривали меня прочесть несколько публичных лекций — я до этого небольшой охотник, но в Париже имел случай прочесть несколько публичных лекций, которые имели успех.
   В силу этого я наконец уступил настоянию моих новых приятелей и отправился в Сан-Кристобаль просить императора предоставить в мое распоряжение какую-нибудь залу.
   Император принял меня с обычной любезностью и сказал, что сделает соответствующее моей просьбе распоряжение, но я заметил, что он чувствовал как бы некоторую неловкость по отношению ко мне, видимо, стеснялся чего-то.
   Я вернулся в Рио, недоумевая, что бы это могло быть, как вдруг разгадка этого дела явилась как бы сама собой.
   Во время моего отсутствия мне принесли письмо от одного из богатейших бразильских негоциантов, который приглашал меня зайти к себе по адресу: улица Квинтанда, дом номер сто семнадцать, чтобы получить довольно крупную сумму денег, доставленную ему на мое имя несколько дней тому назад.
   Я почти никого не знал в Рио, никому не был должен, и мне никто не был должен ничего. Что могло значить это письмо?
   Не зная, что придумать, я обратился к господину Лидену, моему любезному хозяину.
   Лиден на минуту призадумался.
   — Уже одна подпись может служить доказательством того, что тут нет никакого розыгрыша: это негоциант старого закала, человек до того серьезный, что никто никогда не замечал на его лице улыбки.
   — Что же из этого, по-вашему, следует?
   — А то, что я на вашем месте пошел бы к нему с его письмом в руках и получил бы означенную сумму.
   — Прекрасно, но я положительно не знаю, откуда я могу получить эти деньги.
   — Если не ошибаюсь, вы сделали подарок императору?
   — Да, я привез ему фонограф.
   — Ну, так это сам император поручил передать вам эту сумму!
   — Вы шутите, конечно! Ведь я не торгаш. Я хотел порадовать императора — и он, видимо, остался доволен моим подарком; этим я вполне вознагражден. Если только ваше предположение верно, я откажусь от этих денег — ведь это своего рода публичное оскорбление! Я не приму этих денег, они будут жечь мне руки — нет, ни за что! Я решил! Господин Лиден только покачал головой.
   — Что же вы думаете об этом деле? — спросил я его.
   — Мне жаль, что вы так упорно отказываетесь принять эти деньги… Ответьте мне только на один вопрос: ведь это не Франция?
   — Конечно, нет, это Бразилия, и я прекрасно об этом знаю, но это не меняет дела!
   — Позвольте, в таком случае вы должны допускать, что нравы и обычаи в этой стране могут быть иные, чем у вас, во Франции?
   — Да, но тем не менее…
   — Надо вам сказать, что в Бразилии всегда дарят деньгами, — продолжал Лиден, — особенно высокопоставленные лица, как, например, император, принцы и высшее дворянство. Но из деликатности деньги не передают из рук в руки, а посылают через банкира или какого-нибудь известного негоцианта.
   — Хм, это кажется мне довольно странным!
   — Странным? — подхватил чей-то посторонний голос за моей спиной. — Подождите, я в двух словах объясню вам все дело!
   Я обернулся: за мной стоял Сойе.
   — Сделайте одолжение! — промолвил я, пожимая ему руку.
   — Сейчас, но выпьем прежде всего по кружке пива!
   Мы присели к одному из садовых столиков, и нам подали пиво.
   — Уф! — воскликнул Сойе, отпив залпом половину кружки. — Теперь я весь к вашим услугам!.. Ну, предположим, что император желает сделать вам подарок…
   — Деньгами?
   — Ну да! Что же он тогда делает?
   — Хм! Он отдает, вероятно, приказание кому-нибудь из своих министров или камергеров…
   — Та, та, та! — перебил меня Сойе. — Нет, милый друг, у нас это так не делается; император пишет кому-нибудь из крупных негоциантов или же для большей уверенности в том, что приказание его будет исполнено, лично вручает известную сумму этому господину, который обязуется передать ее тому лицу, которому она предназначена.
   — Но сознайтесь, однако, что этот способ довольно странный!
   — Ничуть, напротив, способ самый простой и, главное, весьма логичный. Господа камергеры в тех случаях, когда им доверяют более или менее крупные суммы, ухитряются почти всегда сделать так, чтобы эта сумма уменьшилась по крайней мере на одну треть, а то и вполовину, но бывали случаи, когда то лицо, кому предназначалась сумма, никогда не узнавало о том, что оно имело получить что-либо.
   — Это, конечно, весьма печально, но что бы вы ни говорили, а я придерживаюсь того мнения, что принять эти деньги просто-таки неприлично!
   Разговор незаметно перешел на другую тему, и этот вопрос был оставлен.
   Господин Сойе отобедал со мной, а вечерком зашел еще кое-кто, и мы провели время незаметно и весьма приятно.
   Когда мы расходились, господин Лиден сказал мне самым теплым, дружеским тоном:
   — Послушайте меня: поезжайте вы завтрак этому господину и примите предназначенную для вас сумму. Не упорствуйте в вашем гордом намерении, этим вы обидите и оскорбите императора, который до сих пор был так мил и так добр по отношению к вам.
   — Я подумаю об этом, — сказал я, — мне очень бы не хотелось огорчить императора, он всегда был так добр ко мне.
   — Ну что? — спросил господин Лиден, когда вышел поутру из своей комнаты.
   — Я решил последовать вашему доброму совету и тотчас после завтрака отправлюсь на улицу Квинтанда — тем более, что сегодня суббота, а в понедельник я, как всегда, думаю ехать в Сан-Кристобаль.
   — Браво! — воскликнул Лиден, пожимая мне руку. Улица Квинтанда — длинная, чрезвычайно узкая, вечно загроможденная всякого рода повозками, тачками и тележками, очень грязная и зловонная. Это центр торговли кожами, сушеной рыбой, сушеным мясом и т. п. Здесь совершаются громадные торговые обороты всякого рода товара, привозимого со всех концов света.
   Остановившись перед домом номер сто семнадцать, я вошел в громадный магазин, или, вернее, склад, имевший до шестидесяти метров глубины, почти совершенно темный и до того загроможденный всякого рода товаром, что положительно некуда было ступить.
   Ко мне подошел высокий господин лет сорока. Несмотря на некоторую неряшливость, внешность его была довольно симпатична. Он вежливо провел меня между ящиками и тюками различной величины и различного вида и, предложив мне стул, осведомился, чему он обязан честью видеть меня у себя.
   Я достал из бумажника и подал ему письмо, полученное мной накануне.
   Бросив беглый взгляд на этот клочок бумаги, он обратился ко мне.
   — Я ждал вас, — сказал он, — хотя посланный мной к вам человек и не застал вас, насколько мне известно.
   — Да, я вернулся очень поздно; но могу я узнать, какому счастливому обстоятельству должен приписать честь нашего знакомства?
   — Для меня это несравненно большая честь! — ответил он, раскланиваясь. Я со своей стороны ответил ему тем же.
   Надо заметить, что бразильцы — народ чрезвычайно вежливый; это настоящая квинтэссенция вежливости.
   — Император, — продолжал он, — поручил мне вручить вам сумму в миллион рейсов. Конечно, рейсы — не франки, но все же миллион остается миллионом.
   — Слава Богу, что рейсов! — невольно воскликнул я.
   — Почему же слава Богу?
   — Потому что миллион рейсов составляет две с половиной тысячи франков, если не ошибаюсь, а такая благодарность уже весьма тяжела для меня; посудите, что же было бы со мной, бедным, если бы мне пришлось вынести благодарность в миллион! Ведь я подломился бы под такой тяжестью и наверняка умер бы на месте от апоплексии!
   Несмотря на свою непоколебимую серьезность, почтенный негоциант не мог удержаться на этот раз от смеха: вероятно, физиономия моя была крайне комична в этот момент.
   Его смех был чем-то столь необычайным, что все служащие казались сильно встревоженными; они переглядывались между собой, искоса поглядывая на своего хозяина; очевидно, эти люди заподозрили, что их патрон вдруг лишился рассудка.
   — Ну, — наконец сказал он, — теперь я вижу, что меня не обманули.
   — Я вас не понимаю!
   — Видите ли, милостивый государь, я не знал вашего адреса, но мне каким-то образом стало известно, что вы прибыли в Рио на судне компании «Товарищество Грузо-вщиков».
   — А-а, теперь я понимаю, вы обратились к господину Лейбе!
   — Да, он поспешил, конечно, сообщить мне ваш адрес и при этом добавил, что вы прелестнейший собеседник, весельчак, с которым никогда не может быть скучно, и теперь я вижу, что Лейбе сказал правду.
   Мы говорили с ним еще несколько минут; затем я дал ему расписку в получении денег, засунул врученную мне пачку ассигнаций в карман пальто, откланялся и, пожав уважаемому негоцианту руку, вышел из магазина.
   Когда я рассказал Лидену обо всем происшедшем, тот мне сначала было не поверил, до того прочно установилось у всех убеждение, что почтенного негоцианта ничем нельзя рассмешить, что он будто бы совершенно лишен способности смеяться, как другие люди.
   Вечером ко мне зашли Депрэ и Жемс, и мы отлично провели время, которое в их милом обществе летело незаметно.
   В одиннадцать часов они ушли, а я закрылся в своей комнате и стал приводить в порядок свои заметки и записки.

ГЛАВА XIII. Кое-какие памятники

   Когда я в понедельник в обычный час явился в Сан-Кристобаль, император встретил меня весьма любезно, осведомился о том, что я делал за это время и по-прежнему ли доволен своим пребыванием в Рио.
   Я воспользовался случаем, начал благодарить императора самым сердечным образом и между прочим дал понять, что несравненно более счастлив тем, что мой подарок понравился императору, чем всеми возможными в мире вознаграждениями. При этом я добавил — и это было вполне искренне, — что навсегда сохраню неизгладимое воспоминание о добром и милостивом ко мне отношении его величества.
   Император приветливо улыбнулся — и этим все было сказано. Но признаюсь, мне было тяжело и неприятно: это вознаграждение деньгами за подарок казалось мне обидным и задевало мое самолюбие.
   Поговорив еще несколько минут, я попросил императора назначить мне день и час, когда ему будет угодно почтить своим присутствием мою публичную лекцию, и, получив согласие, откланялся, сел в ожидавшую меня коляску и поехал обратно в Рио.
   Тюрьма приходилась как раз на моем пути; я приказал своему вознице остановиться и вошел в главный подъезд исправительного дома, как в Бразилии называют все тюрьмы.
   Я спросил директора и на ответ, что он у себя, попросил одного из служащих передать ему мою визитную карточку.
   Не прошло и пяти минут, как ко мне вышел господин лет сорока, роста немного выше среднего, с умным, энергичным лицом; он предложил мне свои услуги самым любезным образом.
   Я поблагодарил его и в сопровождении этого господина обошел всю тюрьму. Это громадное здание, похожее скорее на виллу, чем на тюрьму; со всех сторон оно окружено газонами, цветниками, деревьями, и, мне кажется, трудно представить себе, чтобы это привлекательное жилище служило обиталищем для самых лютых бандитов Бразилии.
   Даже покойницкая, куда временно выносят умерших бандитов, построена среди густых, тенистых деревьев, укрывающих это маленькое строение в своей тени. Здесь, в Бразилии, придерживаются системы полуамериканской-полуфранцузской — системы смягченного одиночного заключения.
   Внутреннее расположение тюрьмы превосходно: камеры большие, светлые, прекрасно вентилированные, устроенные на манер камер в Мазасе.
   Каждая из камер сообщается с кабинетом директора электрическим звонком и телефоном.
   Работы производятся сообща в большой светлой прекрасной зале поразительной чистоты и опрятности.
   Полнейшее безмолвие здесь обязательно.
   Главнейшие мастерские этой тюрьмы: портняжная, брошюровочная и переплетная, мозаичных работ и еще некоторые другие.
   Пища достаточная и здоровая.
   Все работы, выходящие из исправительного дома, очень ценятся, и на них постоянно существует большой спрос. Я полагал, что успел уже осмотреть все, когда любезный директор тюрьмы обратился ко мне:
   — Попрошу вас сюда, здесь вы увидите самых опасных, самых серьезных преступников; все это по большей части убийцы, совершившие по несколько убийств при самых отягчающих обстоятельствах, или же поджигатели, словом, самые отъявленные негодяи, на исправление которых весьма трудно рассчитывать.
   Директор отомкнул дверь с тремя засовами и вошел внутрь первым. Я последовал за ним.
   Прежде всего нам представился род большого сарая, а затем совершенно открытое песчаное место — довольно большая площадка, на которой до сотни преступников в глубоком безмолвии обтачивали камень, высекали плиты и т. п. под надзором двух сторожей, не имевших при себе на виду никакого оружия.
   Когда кто-либо из заключенных совершал преступление против правил тюремного порядка, его лишали работы, и он оставался один в своей камере, не видя решительно никого в продолжение недели, а иногда и двух.
   Директор уверил меня, что все ужасно боятся этого наказания, и оно вполне достаточно, чтобы удержать заключенных в порядке и повиновении.
   Видно было, что господин директор отлично понимает свое дело, и император вполне ему доверяет.
   Обойдя со мной тюрьму, директор пригласил меня к себе на квартиру, где нам подали прохладительные напитки; пробыв у него с четверть часа, я распрощался и уехал домой.
   На другой день я отправился в Ботафаго. Самая деревушка весьма непривлекательна, домики по большей части отличаются архитектурой в китайском вкусе, то есть совершенно нелепой, но вид на залив превосходен, и я, пожалуй, понимаю пристрастие жителей Рио к этой деревеньке. Воздух прекрасный; здесь с особенным наслаждением можно вдыхать под вечер живительный морской ветерок.
   Я посетил также дом умалишенных — здание очень обширное, красивое и превосходно устроенное. Лечение проводится по системе докторов Пинсла и Эскироса.
   Отдельные камеры, как и общие, чрезвычайно удобны и прекрасно обставлены, везде царят образцовый порядок и чистота. Существуют две отдельные половины — мужская и женская. Здесь также есть мастерские, где изготовляют прекраснейшие вещи, чрезвычайно изящные.
   Я присутствовал при обеде женщин, а затем и мужчин; столовые прекрасные, большие и светлые.
   Обед проходит в совершенном молчании. За больными присматривают и ухаживают монахини.
   Я разговаривал в продолжение двадцати минут с одним очень буйным помешанным, который, однако, говорил разумно и, казалось, был человеком с большими знаниями.
   Затем я увидел там француза священника, очень буйного; он весь увесился четками и угрюмо молчал; говорят, что фанатизм довел его до умопомешательства.
   Выше было упомянуто о монахинях-сиделках; они француженки и сумели стать ненавистными для всех вследствие узости своих взглядов, своего властного характера и глупого фанатизма.
   Говорят, что лечение шло бы несравненно успешнее, если бы эти женщины не вмешивались безо всякой надобности во все распоряжения врачей.
   Говорю только то, что слышал, сам же я не мог в продолжение каких-нибудь двух часов времени составить сколько-нибудь определенного суждения об этом вопросе и даже весьма мало ознакомился с администрацией больницы.
   Но я заметил нечто такое, что возмутило меня до глубины души: эти монахини позволяли себе без зазрения совести продавать в свою пользу работы больных, вместо того чтобы отдавать эти деньги родственникам несчастных. Мало того, что они продают эти работы за очень высокую цену в магазины города Рио, но еще, кроме того, устраивают в самой больнице постоянную выставку этих художественных произведений, прельщая ими посетителей и почти навязывая им эти вещи за непомерно высокую цену. Это положительно отвратительно, и я уверен, что если бы правительство знало об этом, оно наверняка запретило бы этот торг.
   Выйдя из больницы умалишенных, я направился в институт глухонемых; он находился как раз на моем пути в самом Ботафаго. Мне пришлось пройти всего несколько шагов.
   Это столь полезное учреждение прекрасно содержится, но, к сожалению, здесь придерживаются немецкой системы: представлять предварительно глазам больного тот предмет, название которого его хотят заставить заучить. Это имеет то неудобство, что немые могут знакомиться исключительно с теми предметами, которые можно продемонстрировать им наглядно, тогда как все остальное остается для них мертвой буквой. К сожалению, этот институт имеет весьма мало питомцев. Несмотря на все усилия и старания бразильского правительства, бразильцы весьма неохотно отдают сюда своих глухонемых детей, поскольку предубеждены против этого столь полезного учреждения глупыми толкованиями и наущениями своего духовенства и монахов.
   Это тем более жаль, что директор училища — человек чрезвычайно образованный и настоящий филантроп, всей душой преданный своей трудной задаче.
   Лекцию свою я читал в одной из зал народной школы. Я не знал, что в Рио публичные лекции всегда бывают бесплатными, и поступил так, как это делается в Париже. Кроме того, я был ужасно не в ударе: вот уже два дня, как я был совершенно болен, а кроме того, в том же самом помещении и одновременно со мной читалась кем-то еще одна публичная лекция, бесплатная.
   Публика собиралась медленно, но все же ряды понемногу заполнялись. Ровно в шесть часов прибыл император с императрицей и со своей свитой. Благодаря его присутствию аплодисментов быть не могло. Чтение прошло холодно, безжизненно; впечатление, вынесенное мной, было крайне неприятным и тяжелым. Мало того, в известный момент мне сделалось так худо, что я вынужден был прервать лекцию, а оправившись, скомкал ее кое-как — и на этом дело закончилось.
   Несколько дней спустя мой добрый приятель господин Делор вручил мне несколько сотен франков — это был чистый сбор от моей лекции за покрытием всех необходимых расходов.
   Я поблагодарил его, но это была моя последняя публичная лекция в Рио.
   Спустя несколько дней я принял участие в прекрасной, фантастической прогулке, если можно так выразиться. Мы ездили на Тижуку.
   Нас было всего человек двенадцать, в том числе господин Виктор, редактор «GazettadeNoticias», господин Делор, редактор «Бразильского курьера», господин Гумберт и еще человек пять молодых бразильцев, весьма милых, любезных и прекрасно воспитанных молодых людей.
   Тижука — очень высокая гора, с успехом заменяющая жителям Рио Булонский лес Парижа.
   Сначала мы сели в трамвай, который подвез нас к самому подножию этой горы; здесь нас ожидали коляски, запряженные четверкой прекрасных мулов. Разместившись в экипажах, мы галопом помчались в гору. Эти животные, точно крылатые, мчат во весь опор, несмотря на очень крутой подъем; впрочем, дорога здесь прекрасная, отлично содержащаяся, широкая и ярко освещенная газовыми рожками с правой и с левой стороны. По пути вам нередко попадаются маленькие деревушки; кое-где виднеются запрятанные в чаще леса виллы; все это крайне живописно и прелестно — тем более, что по обе стороны дороги лес остался совершенно девственным, никто не прилизывал, не подстригал и не уродовал его на свой лад, его оставили таким, каким он вышел из-под рук Создателя, расчистив немного вправо и влево, чтобы дать дорогу проезжающим.
   На одном из поворотов наши экипажи вдруг неожиданно остановились.
   — Взгляните! — обратился ко мне Делор.
   Я обернулся; передо мной расстилался во всей красе залив Рио. Вид был поистине феерический, нигде я не встречал более прекрасного пейзажа.
   Мы двинулись дальше все тем же аллюром. Минут двадцать спустя экипажи опять остановились.
   — Ну, теперь вылезайте, — сказал доктор Курти.
   — Зачем? Мне так удобно в коляске!
   — Да, может быть, я вам охотно верю, но остальную часть пути нам придется проделать пешком!
   — Эх, черт возьми! — воскликнул я. — Зачем нам непременно идти пешком?
   — Дорога становится слишком узкой для экипажа.
   — Но куда же мы, собственно, едем?
   — Мы едем завтракать, друг мой! — сказал мне господин Виктор.
   — Так бы мне сразу и сказали! — ответил я, смеясь и вылезая из экипажа, после чего все мы двинулись в путь по узкой лесной тропинке, извилистой и темной, как настоящая тропа индейцев.
   Вдруг господин Виктор громко вскрикнул, и я увидел в двух шагах от него превосходнейшую змею, длиной приблизительно в два метра, совершенно безобидной, впрочем, породы.
   Прекрасное пресмыкающееся грациозно переползало дорогу.
   Сколько я ни кричал Виктору: «Оставьте это бедное животное, оно совершенно безвредно», — сколько ни уговаривал его, он не внимал мне и всячески старался изловчиться убить змею, что ему в конце концов удалось.
   Он явился к нам, хвастая результатами своей охоты, но я вместо ответа достал из бумажника свою членскую карточку общества покровительства животным и объявил, что составляю на него протокол за убиение совершенно безвредного животного и приговариваю его к уплате штрафа в виде трех бутылок шампанского.
   — Право, это жестоко: из-за какой-то зеленой змеи!
   — Будь она хоть белая, это безразлично! — строго ответил я.
   Все расхохотались.
   — Ну вот мы и на месте! — сказал кто-то. Действительно, мы пришли наконец на виллу Моро. Сам владелец вышел на крыльцо встретить нас.
   Эта вилла была поистине царским жилищем: повсюду царили блеск, роскошь и богатство. Мы тотчас же сели за стол, потому что завтрак был уже готов и ожидал нас. Здесь кухня совсем иная, нежели в городе, на улице Овидор; все блюда тонкие, изысканные, превосходно приготовленные; вина дорогие, только самые лучшие.
   Завтрак прошел чрезвычайно весело. Господин Виктор уплатил свой штраф с видимым удовольствием.
   После кофе господин Моро показал нам все свои владения. Земля, принадлежащая его вилле, так велика, что иначе ее назвать нельзя — это целое поместье.
   Простившись с господином Моро, мы отправились обедать к Бокажу.
   Этот Бокаж, человек чрезвычайно богатый, так же, как и Моро, содержатель крупного ресторана. Кроме того, онсда-вал комнаты и квартирки людям, боящимся желтой лихорадки, преимущественно проезжим; эта страшная язва еще ни разу не появлялась в Тижуке.
   Обед ничем не уступал завтраку по качеству блюд и вин, и все присутствующие были в прекрасном расположении духа, все были весело настроены; кроме того, эта прогулка на Тижуку — действительно нечто бесподобное, нечто такое, чему едва можно поверить, так это феерично и прекрасно. Это место прогулок заканчивается настоящим девственным лесом, которым здесь имели гениальную и вместе с тем практическую мысль воспользоваться в качестве образцового питомника различных древесных пород, и для этого не понадобилось ни больших затрат, ни большой хитрости; все деревья остались на своих местах, только на них навесили соответствующие этикетки.
   Владельцы ресторанов Тижуки прекрасно кормят своих посетителей и ухаживают за ними на славу, но в момент, когда настал час расплаты за угощение и услуги, всем сделалось не по себе.
   За завтрак и обед, не считая экипажей, нам пришлось уплатить семьсот франков!
   Это прекрасно, но чересчур уж пересолено! Все мы были того же мнения.
   Когда мы наконец решили возвратиться в Рио, было уже совсем темно.
   Доктор Курти и господин Гумберт предпочли возвратиться верхом; им подвели полудиких степных коней, и они вскочили на них. Но похвастаться им не пришлось: оба они, и в особенности доктор Курти, спешивались несколько раз и притом гораздо быстрее, чем сами того желали бы.
   Спуск с Тижуки, особенно в ночное время, когда вся дорога ярко освещена двойным рядом газовых фонарей, просто прелестен!
   Наши экипажи подвезли нас к началу линии трамваев, в один из которых мы тотчас же переместились из колясок, желая, чтобы он как можно быстрее довез нас домой.
   Мы прекрасно провели весь этот день, и в одиннадцать часов я вернулся к себе — правда, усталый, но очень довольный проведенным днем.

ГЛАВА XIV. Посещение больницы Милосердия

   Шскоре я посетил больницу Милосердия. В Бразилии все больницы и госпитали носят это название. Эта больница Милосердия — главный госпиталь в Рио. Не знаю, существует ли еще где-либо в мире другой, подобный прекрасный госпиталь. Не говоря уже о его размерах и безупречной чистоте, этот госпиталь содержится так, что может считаться образцовым.
   Госпиталь этот еще не окончен, и вряд ли его скоро окончат, потому что едва успеют выстроить и докончить один флигель, как начинают строить другой, и так продолжается все время.
   Впрочем, в этом отношении бразильское правительство заслуживает только одобрение за свою просвещенную филантропию.
   Госпиталь построен на берегу моря и потому прекрасно вентилирован, что чрезвычайно важно.
   Чистота в нем чрезвычайная, доведенная, как мне кажется, до крайних пределов.
   В этом здании находится около сорока коридоров длиной до двухсот метров. В тот момент, когда я посетил больницу, в ней находилось на излечении тысяча четыреста человек, но здесь могло бы поместиться вдвое большее число больных, и при этом госпиталь не был бы переполнен.
   Я желал осмотреть все подробно, потому что это поистине грандиозное учреждение заслуживало полного внимания и, как мне кажется, было единственным в своем роде.
   Я три раза обходил госпиталь Милосердия и тем не менее убежден, что многое еще осталось мне неизвестно.
   Бельевое отделение, аптека, залы, общие и отдельные комнаты, часовня, домовая церковь, кухни, клиника, различные ванные, зала совета, словом, все, все решительно грандиозно и великолепно.