Пепе не было тогда еще и пяти лет; следовательно, он был немного моложе своего названного братишки. Хуан Мигель назвал найденыша Торрибио. Пепе тоже был курчавый, только не белокурый, а смуглый и черноволосый. Оба мальчугана с доверчивостью, свойственной этому возрасту, быстро сдружились и сроднились, как если бы были на самом деле родные братья.
Отсутствие растреадора продолжалось на этот раз долее, чем он сам предполагал; он вернулся в ранчо лишь по прошествии трех недель и казался грустным, озабоченным. Крепко расцеловал обоих мальчуганов, бросившихся к нему с громким радостным криком: «Tatita! Queriedo tatita!12» — как только они завидели его еще издалека. Поздоровавшись с детьми, Хуан Мигель сделал знак жене, чтобы она следовала за ним в другую комнату, где они заперлись и долго о чем-то беседовали.
Что именно было предметом их беседы, никто не знал, но несомненно, что говорили о чем-то невеселом, потому что донья Хуанита казалась после того расстроенной и опечаленной, да и сам растреадор был не такой, как всегда.
— Вон, посмотри, — сказал он, указывая жене на весело игравших детей: они возились, поминутно прерывая свои речи громким смехом, — разве они не счастливы?
— Теперь, конечно, да, дай только Бог, чтобы они всегда были так счастливы! — со вздохом сказала Хуанита.
— Да что! Никто как Бог, люди кидают своих детей, — продолжал гаучо, — но Господь хранит их: Он никогда не забывает своих созданий и всегда печется о них!
Шло время; год за годом детишки подрастали. Хуан Мигель давно уже перестал видеть в Торрибио приемыша, а Хуанита и с самого начала не делала между детьми никакой разницы. Торрибио минуло уже семнадцать, а Пепе — шестнадцать лет; как тот, так и другой прекрасно выросли и развились на славу на свежем, чистом воздухе благоухающей пампы. Это были крупные, рослые, сильные, здоровые юноши, с той лишь разницей, что Торрибио был более изящного сложения и отличался особенной изысканностью манер. Пепе с виду казался сильнее; сложение у него было более грубое, лицо не столь нежное и манеры немного угловатые. Во всем остальном оба они были добросердечные, прямодушные, честные и любящие юноши. Оба стали отменными солдатами и всем известными гаучо, ловкими удальцами во всех телесных упражнениях. Никто, как они, не мог так быстро укротить самого ретивого коня так ловко закинуть лассо и bolas13, а также так искусно владеть всяким оружием, шпагой, саблей, охотничьим ножом, ружьем и пистолетом, как эти выросшие на воле юноши. Ловкость их во всем этом была поистине необычайна; что же касается Торрибио, то он положительно не имел соперников.
Недалеко от ранчо дона Хуана Мигеля стояла превосходнейшая образцовая ферма, основанная отставным французским полковником, который в числе многих других французов после беспорядков 1815 года покинул родину и искал убежище в Америке. Растреадору не раз приходилось оказывать соседу немаловажные услуги, которые нельзя было вознаградить никакими деньгами, но француз, человек находчивый, бывший ученик парижской Политехнической школы, нашел чем отблагодарить соседа. Он решил поделиться с его мальчуганами кое-чем из своих обширных знаний. Зазвав детей к себе на ферму, он серьезно занялся их образованием. Вначале, пока мальчики усваивали первоначальные знания и понятия о различных вещах и науках, оба ученика одинаково успешно подвигались вперед, но вскоре между ними проявилась большая разница: Торрибио во многом опередил своего названного брата. Впрочем Пепе это нимало не огорчало: сам он приобрел все, что находил нужным и полезным для себя, а до остального не имел никакой охоты. Пепе прекрасно читал и писал как по-испански, так и по-французски, знал арифметику, немного из географии и истории, — и этого, по его мнению, было совершенно достаточно. Его неудержимо влекло в простор лесов и необъятных саванн; мало-помалу он стал пренебрегать своими уроками и, наконец, совершенно отказался от занятий. Торрибио же, в противоположность Пепе, занимался с величайшим усердием, и чем больше приобретал разных сведений, тем сильнее разгоралась в нем жажда знаний. Чрезвычайно быстрое соображение помогало ему схватывать многое налету и разрешать верно и быстро самые трудные задачи. Его успехи и способности приводили в восхищение его преподавателя. В течение десяти лет молодой человек приобрел все те знания, на которые обыкновенно молодежь употребляла не менее пятнадцати. В один прекрасный день ученый француз объявил, что никаких других знаний он не может передать ему, так как уже рассказал своему ученику все, что сам знал.
Почтенный Хуан Мигель от души радовался всем приобретенным молодым человеком знаниям и премудрости, хотя сам не был сведущ в науках; радовался тем более, что все эти познания не помешали юноше стать самым искусным и ловким охотником пампы, а кроме того еще и выдающимся растреадором, обещавшим со временем превзойти его самого.
Действительно, первой заботой Хуана Мигеля, как только его мальчуганы стали кое-что понимать, было приучать их к познанию следов и исподволь готовить из них растреадоров, которые со временем, когда он сам состарится, могли бы с честью заменить его.
Достаточно было нескольких вступительных уроков, нескольких случайных прогулок, чтобы убедить опытного растреадора в том, что его родной сын Пепе, хотя и может сделаться со временем хорошим следопытом и даже недюжинным искателем следов, но никогда не станет равным ему, старику, в этом деле. У Торрибио же он не мог отрицать той врожденной способности, той загадочной силы и проницательности зрения, той необычайной чувствительности глаза, какие отличают от остальных людей выдающихся растреадоров. Мальчик, конечно, и не подозревал в себе этих способностей и крайне удивился и обрадовался открытию своего названного отца.
В несколько лет, благодаря усердному упражнению и основательному изучению следов под руководством опытного растреадора, врожденная способность Торрибио развилась с такой удивительной быстротой и так сильно, что Хуан Мигель несколько раз позволял юноше заменить себя, причем Торрибио ни разу не сделал ни малейшего промаха. Старый растреадор внутренне гордился своим воспитанником и чувствовал себя счастливым при мысли о том, что по смерти своей он оставил после себя достойного преемника, который, без сомнения, не только не уступит ему, но вскоре даже превзойдет его самого.
Что касается Пепе, то и он был юноша не без достоинств, и будь он один, он, вероятно, пользовался бы заслуженным уважением, но сравнение с Торрибио окончательно губило его. Превосходство брата во всем делало Пепе совершенно незаметным. Но этот прекрасный и благородный молодой человек не только не чувствовал себя обиженным и не завидовал счастливчику, а, напротив, гордился им, с особым удовольствием расхваливал его повсюду, радовался его успехам и удачам и с каждым днем все более и более привязывался к брату.
Впрочем, между ними существовала еще одна никому неизвестная связь, в силу которой дружеская привязанность Пепе к брату превратилась в безграничное обожание. Дело в том, что Торрибио два раза спас ему жизнь: однажды он вытащил его из Параны, когда Пепе купался и из-за судороги чуть не пошел ко дну, а Торрибио, подоспев к нему на помощь, вытащил его из воды и на руках вынес на берег. В другой раз он спас его чудесным образом из когтей тигра себадо, то есть испробовавшего человеческой крови. Мы кстати здесь заметим, что когда американский тигр, или ягуар, одолел человека и сожрал его, то вследствие того, что это мясо кажется ему несравненно вкуснее мяса разных животных, которыми он до тех пор питался, он уже начинал умышленно охотиться именно на людей. Такого ягуара здесь иначе и не называют, как себадо, — и он становится чрезвычайно опасным и кровожадным. С таким хищником пришлось Пепе иметь дело; Пепе был охотник, каких мало, его пуля не знала промаха; после довольно продолжительного преследования ему наконец удалось загнать себадо в его жилище: здесь ягуар обернулся к нему выжидая удобного момента сцепиться с врагом. Пепе хладнокровно вскинул ружье, прицелился и спустил курок: но вместо выстрела, ружье взорвалось и охотник упал навзничь.
Ему грозила неминуемая гибель; не оставалось никакой — даже малейшей — надежды на спасение; он приподнялся наполовину с земли, осенил себя крестным знамением и стал шептать последнюю молитву; себадо издал торжествующий рев, прилег к земле, затем присел на задние лапы, с резким, пронзительным рычанием готовился сделать прыжок — но в этот момент раздался выстрел, — и ягуар грузной массой опрокинулся назад и остался недвижим, убитый наповал меткой пулей, прострелившей ему правый глаз и засевшей в черепе.
Точно облако застлало глаза бедного Пепе; он почувствовал, что силы его покидают и упал без чувств.
Когда к нему вернулось сознание, он увидел себя на руках брата.
— Ты! Это ты опять! — воскликнул Пепе, обхватив шею брата обеими руками в порыве безграничной признательности.
— Не говори только ничего об этом нашей матери! — сказал Торрибио отвечая сердечной лаской на ласку брата. — Она, бедняжка, будет очень мучиться этим! Ты знаешь, ведь, какая она впечатлительная!
Они не сказали дома ни слова об этом случае. Но старый растреадор знал все; он оба раза невидимо присутствовал при спасении Пепе и от всей души благодарил Всевышнего, пославшего ему такого второго сына.
Однажды (тогда Торрибио исполнилось уже двадцать лет, а Пепе девятнадцать) старый растреадор был неожиданно вытребован в Буэнос-Айрес. Председатель судебной палаты по части уголовных дел прислал за ним, прося его не медлить ни минуты. Дон Хуан Мигель тотчас же оседлал лошадь и ускакал.
Вот дело, по которому его вытребовали в Буэнос-Айрес так неожиданно, заключалось вот в чем. В продолжении почти целого года шайка бандитов бесчинствовала в ближайших окрестностях города. Ежедневно приходилось слышать о каком-нибудь новом преступлении; пригородные фермы и усадьбы были разграблены; многие фермеры и их семьи убиты; самые фермы поджигали, скот уводили, караваны, отправлявшиеся в Мендосу через пампасы, останавливали и грабили, путешественников убивали и обирали; при всем том не было никакой возможности разыскать виновников всех этих преступлений. Тщетно подняли на ноги почти всех известнейших растреадоров, — ловкие разбойники умели провести их и сбить с толку. Люди эти были так предусмотрительны, так ловко умели хоронить концы в воду, что не оставляли по себе нигде ни малейшей улики. Никто не мог указать ни на какие приметы или следы их присутствия. Никто не мог сказать ни кто они, ни где они скрываются, и никто никогда не видел их.
Спустя некоторое время эти неуловимые разбойники — потому ли, что уже не находили никакой подходящей для себя поживы в опустошенных и разоренных ими окрестностях города, или же ободренные своей безнаказанностью — проникли в самый город. Вскоре только и стало слышно, что об убийствах, ловко задуманных и выполненных, о грабежах, воровстве, о смелых и дерзких погромах, всякий раз приведенных в исполнение с такой дьявольской хитростью и ловкостью, что столичная полиция, несмотря на свои старания и бдительность, принуждена была сознаться в полной своей несостоятельности.
Город охватила паника. Жители не осмеливались высунуть носа на улицу; все сидели, запершись по своим домам, и охраняли все входы и выходы. Ничто не помогало; число убийств и грабежей возрастало с каждым днем, несмотря на сторожевые патрули, объезжавшие и днем, и ночью все улицы Буэнос-Айреса. Лавки и магазины взламывали, грабили, торговцев убивали тут же, товар уносили; все это происходило одновременно в нескольких частях города. Очевидно, разбойники поделили весь город на участки и действовали вполне систематически, почти наверняка.
Нужно было во чтобы то ни стало покончить с этим, и глава судебной власти решил обратиться за содействием к дону Хуану Мигелю Кабальеро, знаменитнейшему растреадору, за которым тотчас же и отправил гонца.
Как нам уже известно, Хуан Мигель, не теряя времени, отправился в Буэнос-Айрес и тотчас по прибытии в город был препровожден к главе судебной власти республики, с которым просидел несколько часов с глаза на глаз, запершись в его кабинете.
Глава судебной власти подробно рассказал обо всем растреадору, входя в малейшие подробности ежедневно совершаемых преступлений и способа действий этих неуловимых злодеев. Хуан Мигель слушал с величайшим вниманием его бесконечный рассказ о возмутительных злодеяниях, не прерывая и не расспрашивая ни о чем. Когда же собеседник кончил и обратил к нему испытующий взгляд, Хуан Мигель произнес:
— Да, дело это нелегкое, но с Божией помощью я, надеюсь, сумею что-нибудь сделать.
— Вы надеетесь, что это вам удастся! — с нескрываемым радостным возбуждением воскликнул глава судебной власти.
— Я даже вполне уверен в этом, но только для успеха необходимо, чтобы никто не знал о моем пребывании в городе. Я выжду здесь в вашем доме какого-нибудь нового преступления этих злодеев и тогда немедля примусь за дело.
— Прекрасно, я рассчитываю на вас, дон Хуан Мигель Кабальеро! Если вы избавите нас от этих негодяев, то окажите этим огромную услугу городу, — и благодарность моя…
— Не говорите мне ни о признательности, ни о вознаграждении! — с живостью перебил его растреадор. — Господь, наделив меня этой драгоценной способностью, тем самым повелел мне употребить ее ко благу честных и добрых людей. Следовательно, я исполню свой долг перед Богом, избавив город от этих бандитов, которые и так уж слишком долго бесчинствовали здесь. Поверьте, я найду в своем сердце ту награду, о которой вы изволите заботиться для меня!
На этом собеседники расстались, крепко пожав друг другу руки.
В следующую за сим ночь был ограблен дом богатого французского негоцианта. Так как хозяин вздумал сопротивляться, то его убили, а также жену его и двух детей, еще малолетних, и двух слуг. Все эти убийства были совершены варварски бесчеловечно. При первой вести о новых злодеяниях сам начальник полиции во главе своих подчиненных явился на место преступления, но было уже поздно: разбойники успели скрыться, не оставив по себе никакого следа.
Хуан Мигель тотчас же распорядился оцепить кругом дом, в который вошел сам в сопровождении одного лишь начальника полиции. Здесь растреадор немедленно принялся за дело.
Розыски длились долго. Растреадор тщательно осматривал и оглядывал каждый предмет, каждый квадрат на полу; он шагал взад и вперед по комнате, то вдруг останавливался на каком-нибудь месте, оглядывал его со всех сторон, не оставляя ни малейшего места без внимания, прилежно изучая — шаг за шагом, дюйм за дюймом — пол, ковры, паркеты, плиты, время от времени останавливаясь и нагибаясь до самой земли, вдруг вскакивал на нога и упорно вглядывался в самые темные и отдаленные углы комнаты.
Начальник полиции, неподвижно стоя у порога, не смел шевельнуться и следил тревожным, смешанным с любопытством взглядом за растреадором, не решаясь спросить его и, вместе с тем, сгорая от любопытства узнать результаты его наблюдений и розысков.
Таким порядком были тщательно осмотрены магазин и все комнаты дома. Хуан Мигель раздумчиво покачивал головой: очевидно, он не находил никаких указаний. Тем не менее он настойчиво продолжал свои розыски: чем больше трудностей представляло принятое им на себя дело, тем упорнее становился он в своем желании достичь цели. Он уже раз десять принимался все снова и снова обыскивать каждую комнату, каждый уголок, не находя ничего такого, что могло бы направить его, дать ему руководящую нить.
Дом был одноэтажный и оканчивался большой итальянской террасой, уставленной кадками с редкими растениями и деревьями и представлявшей из себя род воздушного сада с гамаками, беседками и прочим. Кроме большой парадной лестницы, богатый негоциант приказал поставить еще маленькую потайную лесенку, лично для себя, ведущую из магазина прямо в его спальню и оттуда на террасу.
Хуан Мигель уже несколько раз подымался и спускался по этой лесенке, вдруг он остановился, встал на колени на одной из ступенек и несколько минут оставался совершенно неподвижен в этой позе, уставив глаза в одну точку. Наконец он поднялся на ноги, взошел по лестнице на террасу, где принялся все рассматривать и разглядывать с еще большим вниманием.
Вдруг довольная улыбка осветило его лицо; он выпрямился, вздохнул с облегчением и утер пот со лба. Затем обратился к начальнику полиции, стоявшему на верхней ступеньке лестницы.
— Ну, наконец-то!
— Что? Вы нашли что-нибудь?
— Да, идите сюда, — только идите вы один.
С этими словами он пошел к противоположному концу террасы, здесь соскочил на террасу соседнего дома, — оттуда на следующую и так вплоть до четвертой. Дойдя до конца этой последней, растреадор перегнулся через перила и в продолжении нескольких минут смотрел вниз.
— Ну, так и есть! — пробормотал растреадор. — Разбойники взобрались здесь, — сказал он, обращаясь к начальнику полиции, — теперь вернемся, все остальное уже не важно.
— Вы напали на след?
— Caray!14 Конечно! А то что же?
— Я решительно ничего не видал. А вы видели что-нибудь? Что именно?
— Первый след, который помог мне разыскать все остальное. О, это ловкий народ, они дело свое отлично знают, этого отрицать нельзя; они решительно ничем не пренебрегают, и потому всякого другого, кроме меня, они сумели бы отлично провести.
— Но что же навело вас на след?
— Сущий пустяк, несколько песчинок, — и больше ничего!
— Это непостижимо!
— Нет, нисколько; это все очень просто. На одной из ступенек потайной лесенки я заметил несколько песчинок желтого песка, подобного тому, которым усыпана терраса. Правда, они могли быть занесены сюда самим хозяином дома, — это было даже весьма вероятно, — но я решил удостовериться. Пройдя в спальню, я взглянул на сапоги убитого, оказалось, что подошвы его сапог совершенно гладки и сухи; это обстоятельство дало известное направление моим подозрениям. Я поднялся наверх на террасу и принялся осматривать ее в десятый раз. Оказывается, что убийцы не только бежали через террасу, но и проникли в дом этим путем.
— Вы уверены в этом?
— Вполне уверен; они прошли по крышам всего квартала, чтобы добраться сюда, и уходя опытные злодеи позаботились замести следы своими плащами. Это я увидал сразу. Но, как видно, они должны были спешить, к тому же теперь и ночи темные, и хотя они тщательно заметали, но, очевидно, поторопились, — и вот в углу, за кадкой, уцелел один след, который не стерт плащом окончательно. Этого следа было для меня достаточно, чтобы дать мне возможность распознать их следы и на других террасах. Вот и все!
— Нет, как хотите, это что-то необычайное, непостижимое, — я нигде никаких следов не вижу, — а вы их видите или, вернее, угадываете!
— Мне кажется, что это очень просто; но не станем терять времени, созовите ваших людей и идите за мной!
Два часа спустя все бандиты были арестованы в одном из домов предместья, схвачены и засажены в тюрьму. Последовавшие за сим розыски обнаружили массу награбленного товара, всяких ценных предметов, денег и различного имущества. Шайка эта состояла из десяти человек; к величайшему удивлению всего населения столицы, оказалось, что злодеи все до единого принадлежали к числу знатнейших и богатейших фамилий Буэнос-Айреса.
Главой и предводителем этой ужасной шайки являлся молодой человек лет двадцати шести по имени Сантьяго Лопес де Убарра, единственный сын и наследник богатейшего домовладельца в городе. В самом непродолжительном времени этот молодой человек должен был стать мужем дочери генеральского консула Соединенных Штатов Америки, прелестной молодой девушки лет семнадцати лет, необычайной красоты, в которую он, как говорят, был безумно влюблен.
Было сделано множество попыток вырвать преступников из рук правосудия; предлагали огромные суммы тем, кто пожелает способствовать их бегству. Но все оказывалось напрасно. Суд не поддавался ни запугиванию, ни подкупу, не смягчался перед мольбами родственников подсудимых.
Преступления, совершенные этой шайкой, были так многочисленны и так ужасны, что о пощаде и милосердии не могло быть и речи. Необходимо было примерное наказание, в урок на будущие времена. Четверо из злодеев, которых по суду признали менее виновными, были присуждены к каторжным работам на двадцать лет, двое других — к пожизненной каторге, а предводитель шайки и его главный помощник и сообщник были приговорены к смертной казни и заключены в острог, где должны были просидеть трое суток и затем уже подвергнуться всенародной казни в присутствии всех своих соучастников.
На другой день после того, как приговоренные к смертной казни преступники были заключены в тюрьму, несмотря на самый бдительный надзор, одному из них удалось бежать; предлагали бежать и другому, но тот отказался:
— Зачем бежать? — отвечал он, пожимая плечами на просьбы и увещевания своих друзей. — Ведь Хуан Мигель все равно разыщет меня! Так уж лучше смирно сидеть на месте.
Растреадор не успел еще покинуть Буэнос-Айреса, и ему тотчас же сообщили о бегстве одного из преступников; он, не тратя ни минуты, бросился по его следу.
Началось поистине редкое состязание в силе, ловкости, хитрости и изворотливости. Беглец знал, какая серьезная погоня была за ним, знал, с кем имел дело, и потому принимал все возможные предосторожности, изощрялся в хитростях, лукавил и прилагал все старания, чтобы сбить своего преследователя со следа, прибегая ко всей своей опытности и изобретательности, чтобы уйти от ожидавшей его позорной смерти.
Но его усилия были тщетны и, быть может, послужили даже ему же во вред, потому что растреадор, видя, на карту поставлена его репутация и не желая дать такому страшному преступнику уйти от заслуженного наказания, пустил в ход все свои способности. То была настоящая охота, охота на человека.
Беглец ловко пользовался каждым случившимся на пути укрытием, каждой кочкой, пригорком, где он мог проскочить, не оставив следа; он бежал целые кварталы на кончиках пальцев, перескакивал через низкие стены, пробегал и, пятясь, возвращался назад. Хуан Мигель, однако, не терял его следа; если случалось, что он сбивался на одно мгновение, то уже в следующее спохватывался и снова шел по следу беглеца, восклицая:
— Посмотрим, куда-то ты теперь меня заведешь? Через несколько часов погоня достигла канала в одном из пригородов столицы, которым воспользовался преступник, бросившись вплавь по течению, чтобы заставить растреадора потерять след. Но и эта предосторожность оказалась бесполезной: Хуан Мигель спокойно, нимало не смущаясь, шел берегом. Наконец он остановился, стал приглядываться к траве и сказал:
— Здесь он вышел на берег! Следов нет, — это правда, но вот капли воды на траве, а вокруг все сухо!
По пути Сантьяго Лопес укрылся в винограднике; Хуан Мигель, осмотрев глиняные стены, служившие оградой, и указав на виноградник, сказал:
— Он здесь и не успел еще уйти.
Виноградник тотчас же обыскали, и беглец был найден и под строгим конвоем доставлен в тюрьму.
— Я в этом был заранее уверен! — сказал его товарищ, увидев вновь своего сообщника. — Видишь, я не ошибся!
На другой день оба разбойника были казнены на площади, при громадном стечении народа.
ГЛАВА III. Как и почему дон Торрибио покинул свою родину
Отсутствие растреадора продолжалось на этот раз долее, чем он сам предполагал; он вернулся в ранчо лишь по прошествии трех недель и казался грустным, озабоченным. Крепко расцеловал обоих мальчуганов, бросившихся к нему с громким радостным криком: «Tatita! Queriedo tatita!12» — как только они завидели его еще издалека. Поздоровавшись с детьми, Хуан Мигель сделал знак жене, чтобы она следовала за ним в другую комнату, где они заперлись и долго о чем-то беседовали.
Что именно было предметом их беседы, никто не знал, но несомненно, что говорили о чем-то невеселом, потому что донья Хуанита казалась после того расстроенной и опечаленной, да и сам растреадор был не такой, как всегда.
— Вон, посмотри, — сказал он, указывая жене на весело игравших детей: они возились, поминутно прерывая свои речи громким смехом, — разве они не счастливы?
— Теперь, конечно, да, дай только Бог, чтобы они всегда были так счастливы! — со вздохом сказала Хуанита.
— Да что! Никто как Бог, люди кидают своих детей, — продолжал гаучо, — но Господь хранит их: Он никогда не забывает своих созданий и всегда печется о них!
Шло время; год за годом детишки подрастали. Хуан Мигель давно уже перестал видеть в Торрибио приемыша, а Хуанита и с самого начала не делала между детьми никакой разницы. Торрибио минуло уже семнадцать, а Пепе — шестнадцать лет; как тот, так и другой прекрасно выросли и развились на славу на свежем, чистом воздухе благоухающей пампы. Это были крупные, рослые, сильные, здоровые юноши, с той лишь разницей, что Торрибио был более изящного сложения и отличался особенной изысканностью манер. Пепе с виду казался сильнее; сложение у него было более грубое, лицо не столь нежное и манеры немного угловатые. Во всем остальном оба они были добросердечные, прямодушные, честные и любящие юноши. Оба стали отменными солдатами и всем известными гаучо, ловкими удальцами во всех телесных упражнениях. Никто, как они, не мог так быстро укротить самого ретивого коня так ловко закинуть лассо и bolas13, а также так искусно владеть всяким оружием, шпагой, саблей, охотничьим ножом, ружьем и пистолетом, как эти выросшие на воле юноши. Ловкость их во всем этом была поистине необычайна; что же касается Торрибио, то он положительно не имел соперников.
Недалеко от ранчо дона Хуана Мигеля стояла превосходнейшая образцовая ферма, основанная отставным французским полковником, который в числе многих других французов после беспорядков 1815 года покинул родину и искал убежище в Америке. Растреадору не раз приходилось оказывать соседу немаловажные услуги, которые нельзя было вознаградить никакими деньгами, но француз, человек находчивый, бывший ученик парижской Политехнической школы, нашел чем отблагодарить соседа. Он решил поделиться с его мальчуганами кое-чем из своих обширных знаний. Зазвав детей к себе на ферму, он серьезно занялся их образованием. Вначале, пока мальчики усваивали первоначальные знания и понятия о различных вещах и науках, оба ученика одинаково успешно подвигались вперед, но вскоре между ними проявилась большая разница: Торрибио во многом опередил своего названного брата. Впрочем Пепе это нимало не огорчало: сам он приобрел все, что находил нужным и полезным для себя, а до остального не имел никакой охоты. Пепе прекрасно читал и писал как по-испански, так и по-французски, знал арифметику, немного из географии и истории, — и этого, по его мнению, было совершенно достаточно. Его неудержимо влекло в простор лесов и необъятных саванн; мало-помалу он стал пренебрегать своими уроками и, наконец, совершенно отказался от занятий. Торрибио же, в противоположность Пепе, занимался с величайшим усердием, и чем больше приобретал разных сведений, тем сильнее разгоралась в нем жажда знаний. Чрезвычайно быстрое соображение помогало ему схватывать многое налету и разрешать верно и быстро самые трудные задачи. Его успехи и способности приводили в восхищение его преподавателя. В течение десяти лет молодой человек приобрел все те знания, на которые обыкновенно молодежь употребляла не менее пятнадцати. В один прекрасный день ученый француз объявил, что никаких других знаний он не может передать ему, так как уже рассказал своему ученику все, что сам знал.
Почтенный Хуан Мигель от души радовался всем приобретенным молодым человеком знаниям и премудрости, хотя сам не был сведущ в науках; радовался тем более, что все эти познания не помешали юноше стать самым искусным и ловким охотником пампы, а кроме того еще и выдающимся растреадором, обещавшим со временем превзойти его самого.
Действительно, первой заботой Хуана Мигеля, как только его мальчуганы стали кое-что понимать, было приучать их к познанию следов и исподволь готовить из них растреадоров, которые со временем, когда он сам состарится, могли бы с честью заменить его.
Достаточно было нескольких вступительных уроков, нескольких случайных прогулок, чтобы убедить опытного растреадора в том, что его родной сын Пепе, хотя и может сделаться со временем хорошим следопытом и даже недюжинным искателем следов, но никогда не станет равным ему, старику, в этом деле. У Торрибио же он не мог отрицать той врожденной способности, той загадочной силы и проницательности зрения, той необычайной чувствительности глаза, какие отличают от остальных людей выдающихся растреадоров. Мальчик, конечно, и не подозревал в себе этих способностей и крайне удивился и обрадовался открытию своего названного отца.
В несколько лет, благодаря усердному упражнению и основательному изучению следов под руководством опытного растреадора, врожденная способность Торрибио развилась с такой удивительной быстротой и так сильно, что Хуан Мигель несколько раз позволял юноше заменить себя, причем Торрибио ни разу не сделал ни малейшего промаха. Старый растреадор внутренне гордился своим воспитанником и чувствовал себя счастливым при мысли о том, что по смерти своей он оставил после себя достойного преемника, который, без сомнения, не только не уступит ему, но вскоре даже превзойдет его самого.
Что касается Пепе, то и он был юноша не без достоинств, и будь он один, он, вероятно, пользовался бы заслуженным уважением, но сравнение с Торрибио окончательно губило его. Превосходство брата во всем делало Пепе совершенно незаметным. Но этот прекрасный и благородный молодой человек не только не чувствовал себя обиженным и не завидовал счастливчику, а, напротив, гордился им, с особым удовольствием расхваливал его повсюду, радовался его успехам и удачам и с каждым днем все более и более привязывался к брату.
Впрочем, между ними существовала еще одна никому неизвестная связь, в силу которой дружеская привязанность Пепе к брату превратилась в безграничное обожание. Дело в том, что Торрибио два раза спас ему жизнь: однажды он вытащил его из Параны, когда Пепе купался и из-за судороги чуть не пошел ко дну, а Торрибио, подоспев к нему на помощь, вытащил его из воды и на руках вынес на берег. В другой раз он спас его чудесным образом из когтей тигра себадо, то есть испробовавшего человеческой крови. Мы кстати здесь заметим, что когда американский тигр, или ягуар, одолел человека и сожрал его, то вследствие того, что это мясо кажется ему несравненно вкуснее мяса разных животных, которыми он до тех пор питался, он уже начинал умышленно охотиться именно на людей. Такого ягуара здесь иначе и не называют, как себадо, — и он становится чрезвычайно опасным и кровожадным. С таким хищником пришлось Пепе иметь дело; Пепе был охотник, каких мало, его пуля не знала промаха; после довольно продолжительного преследования ему наконец удалось загнать себадо в его жилище: здесь ягуар обернулся к нему выжидая удобного момента сцепиться с врагом. Пепе хладнокровно вскинул ружье, прицелился и спустил курок: но вместо выстрела, ружье взорвалось и охотник упал навзничь.
Ему грозила неминуемая гибель; не оставалось никакой — даже малейшей — надежды на спасение; он приподнялся наполовину с земли, осенил себя крестным знамением и стал шептать последнюю молитву; себадо издал торжествующий рев, прилег к земле, затем присел на задние лапы, с резким, пронзительным рычанием готовился сделать прыжок — но в этот момент раздался выстрел, — и ягуар грузной массой опрокинулся назад и остался недвижим, убитый наповал меткой пулей, прострелившей ему правый глаз и засевшей в черепе.
Точно облако застлало глаза бедного Пепе; он почувствовал, что силы его покидают и упал без чувств.
Когда к нему вернулось сознание, он увидел себя на руках брата.
— Ты! Это ты опять! — воскликнул Пепе, обхватив шею брата обеими руками в порыве безграничной признательности.
— Не говори только ничего об этом нашей матери! — сказал Торрибио отвечая сердечной лаской на ласку брата. — Она, бедняжка, будет очень мучиться этим! Ты знаешь, ведь, какая она впечатлительная!
Они не сказали дома ни слова об этом случае. Но старый растреадор знал все; он оба раза невидимо присутствовал при спасении Пепе и от всей души благодарил Всевышнего, пославшего ему такого второго сына.
Однажды (тогда Торрибио исполнилось уже двадцать лет, а Пепе девятнадцать) старый растреадор был неожиданно вытребован в Буэнос-Айрес. Председатель судебной палаты по части уголовных дел прислал за ним, прося его не медлить ни минуты. Дон Хуан Мигель тотчас же оседлал лошадь и ускакал.
Вот дело, по которому его вытребовали в Буэнос-Айрес так неожиданно, заключалось вот в чем. В продолжении почти целого года шайка бандитов бесчинствовала в ближайших окрестностях города. Ежедневно приходилось слышать о каком-нибудь новом преступлении; пригородные фермы и усадьбы были разграблены; многие фермеры и их семьи убиты; самые фермы поджигали, скот уводили, караваны, отправлявшиеся в Мендосу через пампасы, останавливали и грабили, путешественников убивали и обирали; при всем том не было никакой возможности разыскать виновников всех этих преступлений. Тщетно подняли на ноги почти всех известнейших растреадоров, — ловкие разбойники умели провести их и сбить с толку. Люди эти были так предусмотрительны, так ловко умели хоронить концы в воду, что не оставляли по себе нигде ни малейшей улики. Никто не мог указать ни на какие приметы или следы их присутствия. Никто не мог сказать ни кто они, ни где они скрываются, и никто никогда не видел их.
Спустя некоторое время эти неуловимые разбойники — потому ли, что уже не находили никакой подходящей для себя поживы в опустошенных и разоренных ими окрестностях города, или же ободренные своей безнаказанностью — проникли в самый город. Вскоре только и стало слышно, что об убийствах, ловко задуманных и выполненных, о грабежах, воровстве, о смелых и дерзких погромах, всякий раз приведенных в исполнение с такой дьявольской хитростью и ловкостью, что столичная полиция, несмотря на свои старания и бдительность, принуждена была сознаться в полной своей несостоятельности.
Город охватила паника. Жители не осмеливались высунуть носа на улицу; все сидели, запершись по своим домам, и охраняли все входы и выходы. Ничто не помогало; число убийств и грабежей возрастало с каждым днем, несмотря на сторожевые патрули, объезжавшие и днем, и ночью все улицы Буэнос-Айреса. Лавки и магазины взламывали, грабили, торговцев убивали тут же, товар уносили; все это происходило одновременно в нескольких частях города. Очевидно, разбойники поделили весь город на участки и действовали вполне систематически, почти наверняка.
Нужно было во чтобы то ни стало покончить с этим, и глава судебной власти решил обратиться за содействием к дону Хуану Мигелю Кабальеро, знаменитнейшему растреадору, за которым тотчас же и отправил гонца.
Как нам уже известно, Хуан Мигель, не теряя времени, отправился в Буэнос-Айрес и тотчас по прибытии в город был препровожден к главе судебной власти республики, с которым просидел несколько часов с глаза на глаз, запершись в его кабинете.
Глава судебной власти подробно рассказал обо всем растреадору, входя в малейшие подробности ежедневно совершаемых преступлений и способа действий этих неуловимых злодеев. Хуан Мигель слушал с величайшим вниманием его бесконечный рассказ о возмутительных злодеяниях, не прерывая и не расспрашивая ни о чем. Когда же собеседник кончил и обратил к нему испытующий взгляд, Хуан Мигель произнес:
— Да, дело это нелегкое, но с Божией помощью я, надеюсь, сумею что-нибудь сделать.
— Вы надеетесь, что это вам удастся! — с нескрываемым радостным возбуждением воскликнул глава судебной власти.
— Я даже вполне уверен в этом, но только для успеха необходимо, чтобы никто не знал о моем пребывании в городе. Я выжду здесь в вашем доме какого-нибудь нового преступления этих злодеев и тогда немедля примусь за дело.
— Прекрасно, я рассчитываю на вас, дон Хуан Мигель Кабальеро! Если вы избавите нас от этих негодяев, то окажите этим огромную услугу городу, — и благодарность моя…
— Не говорите мне ни о признательности, ни о вознаграждении! — с живостью перебил его растреадор. — Господь, наделив меня этой драгоценной способностью, тем самым повелел мне употребить ее ко благу честных и добрых людей. Следовательно, я исполню свой долг перед Богом, избавив город от этих бандитов, которые и так уж слишком долго бесчинствовали здесь. Поверьте, я найду в своем сердце ту награду, о которой вы изволите заботиться для меня!
На этом собеседники расстались, крепко пожав друг другу руки.
В следующую за сим ночь был ограблен дом богатого французского негоцианта. Так как хозяин вздумал сопротивляться, то его убили, а также жену его и двух детей, еще малолетних, и двух слуг. Все эти убийства были совершены варварски бесчеловечно. При первой вести о новых злодеяниях сам начальник полиции во главе своих подчиненных явился на место преступления, но было уже поздно: разбойники успели скрыться, не оставив по себе никакого следа.
Хуан Мигель тотчас же распорядился оцепить кругом дом, в который вошел сам в сопровождении одного лишь начальника полиции. Здесь растреадор немедленно принялся за дело.
Розыски длились долго. Растреадор тщательно осматривал и оглядывал каждый предмет, каждый квадрат на полу; он шагал взад и вперед по комнате, то вдруг останавливался на каком-нибудь месте, оглядывал его со всех сторон, не оставляя ни малейшего места без внимания, прилежно изучая — шаг за шагом, дюйм за дюймом — пол, ковры, паркеты, плиты, время от времени останавливаясь и нагибаясь до самой земли, вдруг вскакивал на нога и упорно вглядывался в самые темные и отдаленные углы комнаты.
Начальник полиции, неподвижно стоя у порога, не смел шевельнуться и следил тревожным, смешанным с любопытством взглядом за растреадором, не решаясь спросить его и, вместе с тем, сгорая от любопытства узнать результаты его наблюдений и розысков.
Таким порядком были тщательно осмотрены магазин и все комнаты дома. Хуан Мигель раздумчиво покачивал головой: очевидно, он не находил никаких указаний. Тем не менее он настойчиво продолжал свои розыски: чем больше трудностей представляло принятое им на себя дело, тем упорнее становился он в своем желании достичь цели. Он уже раз десять принимался все снова и снова обыскивать каждую комнату, каждый уголок, не находя ничего такого, что могло бы направить его, дать ему руководящую нить.
Дом был одноэтажный и оканчивался большой итальянской террасой, уставленной кадками с редкими растениями и деревьями и представлявшей из себя род воздушного сада с гамаками, беседками и прочим. Кроме большой парадной лестницы, богатый негоциант приказал поставить еще маленькую потайную лесенку, лично для себя, ведущую из магазина прямо в его спальню и оттуда на террасу.
Хуан Мигель уже несколько раз подымался и спускался по этой лесенке, вдруг он остановился, встал на колени на одной из ступенек и несколько минут оставался совершенно неподвижен в этой позе, уставив глаза в одну точку. Наконец он поднялся на ноги, взошел по лестнице на террасу, где принялся все рассматривать и разглядывать с еще большим вниманием.
Вдруг довольная улыбка осветило его лицо; он выпрямился, вздохнул с облегчением и утер пот со лба. Затем обратился к начальнику полиции, стоявшему на верхней ступеньке лестницы.
— Ну, наконец-то!
— Что? Вы нашли что-нибудь?
— Да, идите сюда, — только идите вы один.
С этими словами он пошел к противоположному концу террасы, здесь соскочил на террасу соседнего дома, — оттуда на следующую и так вплоть до четвертой. Дойдя до конца этой последней, растреадор перегнулся через перила и в продолжении нескольких минут смотрел вниз.
— Ну, так и есть! — пробормотал растреадор. — Разбойники взобрались здесь, — сказал он, обращаясь к начальнику полиции, — теперь вернемся, все остальное уже не важно.
— Вы напали на след?
— Caray!14 Конечно! А то что же?
— Я решительно ничего не видал. А вы видели что-нибудь? Что именно?
— Первый след, который помог мне разыскать все остальное. О, это ловкий народ, они дело свое отлично знают, этого отрицать нельзя; они решительно ничем не пренебрегают, и потому всякого другого, кроме меня, они сумели бы отлично провести.
— Но что же навело вас на след?
— Сущий пустяк, несколько песчинок, — и больше ничего!
— Это непостижимо!
— Нет, нисколько; это все очень просто. На одной из ступенек потайной лесенки я заметил несколько песчинок желтого песка, подобного тому, которым усыпана терраса. Правда, они могли быть занесены сюда самим хозяином дома, — это было даже весьма вероятно, — но я решил удостовериться. Пройдя в спальню, я взглянул на сапоги убитого, оказалось, что подошвы его сапог совершенно гладки и сухи; это обстоятельство дало известное направление моим подозрениям. Я поднялся наверх на террасу и принялся осматривать ее в десятый раз. Оказывается, что убийцы не только бежали через террасу, но и проникли в дом этим путем.
— Вы уверены в этом?
— Вполне уверен; они прошли по крышам всего квартала, чтобы добраться сюда, и уходя опытные злодеи позаботились замести следы своими плащами. Это я увидал сразу. Но, как видно, они должны были спешить, к тому же теперь и ночи темные, и хотя они тщательно заметали, но, очевидно, поторопились, — и вот в углу, за кадкой, уцелел один след, который не стерт плащом окончательно. Этого следа было для меня достаточно, чтобы дать мне возможность распознать их следы и на других террасах. Вот и все!
— Нет, как хотите, это что-то необычайное, непостижимое, — я нигде никаких следов не вижу, — а вы их видите или, вернее, угадываете!
— Мне кажется, что это очень просто; но не станем терять времени, созовите ваших людей и идите за мной!
Два часа спустя все бандиты были арестованы в одном из домов предместья, схвачены и засажены в тюрьму. Последовавшие за сим розыски обнаружили массу награбленного товара, всяких ценных предметов, денег и различного имущества. Шайка эта состояла из десяти человек; к величайшему удивлению всего населения столицы, оказалось, что злодеи все до единого принадлежали к числу знатнейших и богатейших фамилий Буэнос-Айреса.
Главой и предводителем этой ужасной шайки являлся молодой человек лет двадцати шести по имени Сантьяго Лопес де Убарра, единственный сын и наследник богатейшего домовладельца в городе. В самом непродолжительном времени этот молодой человек должен был стать мужем дочери генеральского консула Соединенных Штатов Америки, прелестной молодой девушки лет семнадцати лет, необычайной красоты, в которую он, как говорят, был безумно влюблен.
Было сделано множество попыток вырвать преступников из рук правосудия; предлагали огромные суммы тем, кто пожелает способствовать их бегству. Но все оказывалось напрасно. Суд не поддавался ни запугиванию, ни подкупу, не смягчался перед мольбами родственников подсудимых.
Преступления, совершенные этой шайкой, были так многочисленны и так ужасны, что о пощаде и милосердии не могло быть и речи. Необходимо было примерное наказание, в урок на будущие времена. Четверо из злодеев, которых по суду признали менее виновными, были присуждены к каторжным работам на двадцать лет, двое других — к пожизненной каторге, а предводитель шайки и его главный помощник и сообщник были приговорены к смертной казни и заключены в острог, где должны были просидеть трое суток и затем уже подвергнуться всенародной казни в присутствии всех своих соучастников.
На другой день после того, как приговоренные к смертной казни преступники были заключены в тюрьму, несмотря на самый бдительный надзор, одному из них удалось бежать; предлагали бежать и другому, но тот отказался:
— Зачем бежать? — отвечал он, пожимая плечами на просьбы и увещевания своих друзей. — Ведь Хуан Мигель все равно разыщет меня! Так уж лучше смирно сидеть на месте.
Растреадор не успел еще покинуть Буэнос-Айреса, и ему тотчас же сообщили о бегстве одного из преступников; он, не тратя ни минуты, бросился по его следу.
Началось поистине редкое состязание в силе, ловкости, хитрости и изворотливости. Беглец знал, какая серьезная погоня была за ним, знал, с кем имел дело, и потому принимал все возможные предосторожности, изощрялся в хитростях, лукавил и прилагал все старания, чтобы сбить своего преследователя со следа, прибегая ко всей своей опытности и изобретательности, чтобы уйти от ожидавшей его позорной смерти.
Но его усилия были тщетны и, быть может, послужили даже ему же во вред, потому что растреадор, видя, на карту поставлена его репутация и не желая дать такому страшному преступнику уйти от заслуженного наказания, пустил в ход все свои способности. То была настоящая охота, охота на человека.
Беглец ловко пользовался каждым случившимся на пути укрытием, каждой кочкой, пригорком, где он мог проскочить, не оставив следа; он бежал целые кварталы на кончиках пальцев, перескакивал через низкие стены, пробегал и, пятясь, возвращался назад. Хуан Мигель, однако, не терял его следа; если случалось, что он сбивался на одно мгновение, то уже в следующее спохватывался и снова шел по следу беглеца, восклицая:
— Посмотрим, куда-то ты теперь меня заведешь? Через несколько часов погоня достигла канала в одном из пригородов столицы, которым воспользовался преступник, бросившись вплавь по течению, чтобы заставить растреадора потерять след. Но и эта предосторожность оказалась бесполезной: Хуан Мигель спокойно, нимало не смущаясь, шел берегом. Наконец он остановился, стал приглядываться к траве и сказал:
— Здесь он вышел на берег! Следов нет, — это правда, но вот капли воды на траве, а вокруг все сухо!
По пути Сантьяго Лопес укрылся в винограднике; Хуан Мигель, осмотрев глиняные стены, служившие оградой, и указав на виноградник, сказал:
— Он здесь и не успел еще уйти.
Виноградник тотчас же обыскали, и беглец был найден и под строгим конвоем доставлен в тюрьму.
— Я в этом был заранее уверен! — сказал его товарищ, увидев вновь своего сообщника. — Видишь, я не ошибся!
На другой день оба разбойника были казнены на площади, при громадном стечении народа.
ГЛАВА III. Как и почему дон Торрибио покинул свою родину
Несколько дней спустя после этих казней дон Хуан Мигель Кабальеро покинул Буэнос-Айрес и возвращался домой. Растреадор был невесел. Дело в том, что эта двойная казнь произвела на него тяжелое впечатление. Несмотря на то, что оба бандита вполне заслужили свою участь, он все же раскаивался — не в том, что предал их в руки правосудия, но в том, что был косвенной причиной их позорной смерти.
От Буэнос-Айреса до Росарио не близко, и у Хуана Мигеля было время поразмыслить. И вот мало-помалу мысли его стали принимать другое направление; по мере приближения к дому, к излюбленным местам, окружавшим его жилище, думы его становились более отрадными: о жене, о детях, с которыми он мечтал не расставаться более. Эта последняя поездка в Буэнос-Айрес окончательно отвратила его от ремесла преследователя. Он был уже немолод, ему теперь за шестьдесят, настало время и ему отдохнуть; пора уступить место другим, более молодым и проворным.
Рассуждая таким образом, Хуан Мигель быстро и незаметно приближался к своему ранчо; семья его была предупреждена о том, что он должен вернуться сегодня, и, вероятно, с часа на час ожидала его. Дети, конечно, не спускали глаз с дороги и едва только завидят его вдали, как тотчас же со всех ног поспешат к нему навстречу, как они всегда это делают.
И вот, едва он только въехал в небольшую рощицу высоких молодых деревьев, через которую ему следовало проезжать, чтобы добраться до своего ранчо, как вдруг с узкой тропинки, пересекающей под прямым углом дорогу, выскочил ему навстречу всадник, лицо которого скрывалось под черной маской. Осадив на полном скаку коня, незнакомец проворно вскинул ружье и спустил курок.
От Буэнос-Айреса до Росарио не близко, и у Хуана Мигеля было время поразмыслить. И вот мало-помалу мысли его стали принимать другое направление; по мере приближения к дому, к излюбленным местам, окружавшим его жилище, думы его становились более отрадными: о жене, о детях, с которыми он мечтал не расставаться более. Эта последняя поездка в Буэнос-Айрес окончательно отвратила его от ремесла преследователя. Он был уже немолод, ему теперь за шестьдесят, настало время и ему отдохнуть; пора уступить место другим, более молодым и проворным.
Рассуждая таким образом, Хуан Мигель быстро и незаметно приближался к своему ранчо; семья его была предупреждена о том, что он должен вернуться сегодня, и, вероятно, с часа на час ожидала его. Дети, конечно, не спускали глаз с дороги и едва только завидят его вдали, как тотчас же со всех ног поспешат к нему навстречу, как они всегда это делают.
И вот, едва он только въехал в небольшую рощицу высоких молодых деревьев, через которую ему следовало проезжать, чтобы добраться до своего ранчо, как вдруг с узкой тропинки, пересекающей под прямым углом дорогу, выскочил ему навстречу всадник, лицо которого скрывалось под черной маской. Осадив на полном скаку коня, незнакомец проворно вскинул ружье и спустил курок.