Емцев Михаил. Море Дирака

   На шестом этаже он услышал пушечный удар двери внизу и бряцание подковок по гулкому каменному полу. Он знал, что на седьмом этаже есть ход на чердак. Выскочив на крышу, нужно добежать до пожарной лестницы. Спуститься на брандмауэр. Прыгнуть на соседнюю крышу, а там будет глухой дворик с тремя подворотнями. Главное - выиграть хоть несколько шагов.
   Остро закололо в боку. Но Карстнер, сморщившись, как от лимона, заставил себя сделать прыжок сразу через три ступеньки. Лег на перила и, перевешивая тяжесть своего стремящегося упасть тела, выпрямился. Оставался еще один пролет. Потом восемь ступеней и чердачный лаз. Дверь почти наверняка открыта. На случай налета. "Там должен быть ящик с песком тушить зажигалку, - отметил Карстнер, - может, опрокинуть на них?.. Нет, не осилю..."
   Последняя ступенька - и он на площадке. Теперь пробежать площадку и свернуть налево...
   Перед Карстнером белела глухая стена. Гладкая, как лист бумаги. Точно лакированная, а не покрытая штукатуркой.
   "Может быть, я перепутал подъезд? - подумал он. - Хотя теперь это не имеет значения... Обидно".
   Он стоял лицом к стене, не решаясь обернуться. Покачнулся и, выставив вперед руки, упал. Он больно ударился локтем о край ступеньки. Стена куда-то исчезла. Дверь на чердак была открыта. Он пополз вверх на четвереньках. Дотянулся пальцами до двери, но не смог подняться. Сел, чтобы передохнуть и собраться с силами.
   "В крайнем случае одного из них я сумею ударить ногой в живот".
   Загремели кованые сапоги. Эсэсовцы вбежали на площадку. Карстнер подтянул ноги к груди и обернулся. Восемь ступенек вели вниз на площадку седьмого этажа. За ними была белая стена. Выход на площадку исчез. Карстнер не мог уже ни удивляться, ни действовать. Наступила реакция. Голова его бессильно упала на грудь, и он медленно осел набок, цепляясь непослушными пальцами за дверной косяк.
   Точно сквозь вату, он слышал, как эсэсовцы гремели сапогами по площадке, кричали, колотили в двери, звонили, врывались в квартиры и вновь выбегали на площадку. Потом был гомон голосов: мужских, женских, детских. Все они были где-то рядом, за этой стеной. Они искали его. Они хотели его убить. Карстнер не почувствовал, как чьи-то руки подняли его и понесли. Сначала вверх по лестнице, потом по какому-то длинному коридору и, наконец, вниз...
   ...Первое, что он ощутил, когда пришел в себя, это острый и свежий запах озона. Он лежал на большом кожаном диване, укрытый теплым клетчатым пледом. В комнате горела электрическая лампа. Карстнер посмотрел на часы они стояли. Окон не было. Полуоткрытая дверь вела в смежную комнату. Там что-то непрерывно полыхало дымным белым светом. Слышались странное жужжание, приглушенные голоса, отрывистые фразы.
   В комнату, ослепительно улыбаясь, вошел человек с красивым молодым лицом, пышной шевелюрой. Виски у него были совершенно белые.
   - Ну, как вы себя чувствуете у нас? - спросил он, присаживаясь на краешек дивана.
   - Где я? - спросил Карстнер.
   - Не волнуйтесь, вы у друзей.
   Человек улыбнулся еще шире и ослепительней.
   - Я не волнуюсь... Как я сюда попал?
   - О! Совершенно случайно. Вам, очевидно, стало нехорошо. У вас уже бывало такое? Нет? Ну, тем лучше. Вы были без сознания, и я решился доставить вас сюда, пока вам не станет лучше.
   - А где... они? Те двое?
   - Кого вы имеете в виду? - Человек искренне изумился. Его блестящие черные глаза смеялись.
   Карстнер пожал плечами.
   - Вам показалось, что вас кто-то преследует? - Человек не переставал улыбаться, и на его щеках играли симпатичные ямочки. - Это, знаете ли, бывает, перед приступом.
   - На каком этаже я нахожусь?
   - В цокольном. Вы предпочитаете бельэтаж?
   - Это дом три?
   - У вас есть тут знакомые?
   - На седьмом этаже есть выход на чердак?
   - Конечно. Вы уполномоченный противовоздушной обороны?
   - И он не замурован белой стеной?
   - Может быть, вы еще немного поспите? А потом мы с вами поговорим.
   - Так вы сказали, цокольный этаж? И попасть к вам можно через чердак?
   - Ну, зачем же обязательно так сложно? Можно и со двора, через черный ход.
   - Это квартира 18-б?
   - Вы проявляете поразительную осведомленность.
   - Так да или нет?
   - 18-б.
   - Разрешите мне самому в этом убедиться.
   - Пожалуйста. Я помогу вам подняться... Раз вы через весь город шли в гости... только для того, чтобы передать привет, должны же вы удостовериться, что попали по адресу.
   Карстнер откинулся на подушки и прикрыл глаза.
   - Да, я принес вам привет... От Янека... Слава богу, что все так кончилось... Что это была за стена?
   - Какая стена?
   - Перед чердачной лестницей. Я уж думал, что мне конец. Только она вдруг исчезла... А потом появилась опять.
   - Наверное, у вас был жар. Никакой стены перед чердачной лестницей нет.
   - Но она была...
   - Ее не было.
   Человек с седыми висками больше не улыбался. Спокойно и уверенно он смотрел на Карстнера.
   - Да, вы, правы. Это от переутомления. Никакой стены не было, - тихо ответил Карстнер.
   - Ну, вот видите... Если вам мешает свет, я погашу.
   - Нет, благодарю. Я не буду спать. Если можно, дайте мне поесть.
   - Хорошо, - сказал человек и опять засмеялся.
   Карстнер подумал, что никогда еще не видел таких веселых и умных глаз.
   - Постойте! - позвал Карстнер, когда человек был уже в дверях. - Не уходите. Значит, эсэсовцы за мной тоже не гнались?
   Человек развел руками непринужденным жестом популярного конферансье.
   - Где вы меня нашли?
   - На улице. Возле дома.
   - Не на седьмом этаже? И я могу, не опасаясь, выйти на улицу?
   - Вы мыслите удивительно нелогично, дорогой мой. Если вас вчера никто не преследовал, это не значит, что так будет сегодня, завтра, через месяц. К человеку, который знаком с Янеком, гестапо всегда питает известный интерес.
   - Да, - сказал Карстнер. - И у меня нет документов.
   - Ну, вот видите! У вас слабое здоровье, вы даже потеряли сознание на улице. Из одного лишь чувства сострадания вам нужно помочь... Надеюсь, вы меня поняли?
   - Да. Мне очень повезло, что я потерял сознание именно у вашего дома...
   - Вот ваши документы, - сказал человек с седыми висками.
   Карстнер внимательно рассмотрел заграничный паспорт, удостоверение личности, солдатскую книжку и брачный контракт. Документы выглядели безукоризненно.
   - Почти как настоящие, - сказал он.
   - Бланки, во всяком случае, настоящие.
   - Когда мне нужно уходить?
   - Сегодня. Вот железнодорожный билет и разрешение на выезд в Данию. Теперь деньги... Тысяча марок и на сто марок мелочи. А это семьдесят английских фунтов пятифунтовыми купюрами.
   - Это же целое состояние!
   - Не обменивайте за один раз больше одной купюры.
   - Фальшивые?
   - Нет, настоящие. Только номер у них одинаковый.
   - Ну, ясно, фальшивые.
   - Если будете пускать в ход по одной, их примут даже в Сити.
   - Местного производства? - спросил Карстнер, кивнув головой на закрытую дверь, за которой гудели какие-то электрические приборы.
   - Нет. Здесь просто частная физическая лаборатория... Один мой друг вынужден был оставить университет Марии-Августы. Теперь он работает здесь.
   Карстнер спрятал документы и деньги во внутренние карманы нового, тщательно отглаженного пиджака.
   - Сегодня к вечеру будет хорошая погода. Небо чистое, ясный, спокойный закат... Вы уверены, что человек, который послал вас в Маллендорф, умер?
   - Я последний, кто видел его в живых. Это было в лесу...
   Карстнер оборвал рассказ на полуслове. Он понял, что человек с седыми висками знал о нем все.
   - Забудьте обо всем, кроме того, что вы солидный коммерсант, отправляющийся в деловую поездку, - сказал человек.
   - Обо всем?
   - Да. Как вы уже однажды забыли о Ремерсе, Лиззи Мерперт, о супругах Юлиус из "Алой розы".
   - Хорошо... Вы только скажите мне, была ли та стена?
   - Нет.
   - Я могу еще раз увидеть это место?
   - Зачем?
   - А потом... когда все это кончится, вы скажете мне больше, чем сегодня?
   - Я бы очень хотел, чтобы мы с вами дожили до тех дней. Когда они придут, многое покажется не столь уж важным. Наступит переоценка ценностей во всемирном масштабе... Только что стало известно о покушении на Гитлера.
   - Что?
   Карстнер впервые увидел под глазами веселого человека с седыми висками усталые морщины. И глаза где-то на самом дне хранили горечь.
   - Вы правы, - тихо сказал Карстнер. - Сегодня важно только одно... Все остальное должно отойти на задний план. Мне уже пора?
   - Скоро за вами заедет машина.
   - Тогда расскажите мне о покушении. Я уже понял, что оно не удалось.
   Человек молча кивнул и вышел из комнаты. Он скоро вернулся, неся большой красно-коричневый чемодан.
   - Здесь образцы товаров вашей фирмы и всякие мелочи, которые необходимы в дороге людям вашего возраста и положения. Машина уже пришла.
   ...Отправление экспресса "Гамбург - Копенгаген" почему-то задержали на два часа. Карстнер решил на всякий случай пообедать. Он зашел в привокзальную пивную и сел за длинный деревянный стол.
   - Обед у нас отпускается только по мясным талонам, - сказал кельнер. За деньги можно получить только пиво.
   "Чуть не влопался!" - подумал Карстнер и, повернувшись к кельнеру, пояснил:
   - Видите ли, меня направляют за границу, и карточки я оставил жене. Мне ведь они будут ни к чему.
   Кельнер понимающе кивнул.
   - А где можно поесть за деньги?
   - Вы приезжий?
   - Я из Кеппеника, но неоднократно бывал в Гамбурге по делам фирмы.
   - Тогда вы легко найдете "Адлон". Это близко, нужно только перейти через площадь.
   - Знаю.
   - Там отпускают без карточек. Но цены...
   Карстнеру вдруг стало страшно покидать душную, накуренную пивную, куда-то идти, пересекать большую пустынную площадь.
   "Слишком долго я был оторван от всего этого... Можно погореть на каких-нибудь мелочах, о которых не имеешь ни малейшего представления", подумал он и, улыбнувшись, сказал:
   - Для "Адлона" я не слишком-то богат, приятель.
   Кельнер задумался и молча оглядел Карстнера.
   - Могу предложить вам суп из бычьих хвостов, картофельный салат и шарлотку с грушевым джемом, - неожиданно улыбнулся он.
   - Спасибо, дружище! И пива. Дайте мне кружку доброго гамбургского пива.
   - Без талонов это все обойдется в двадцать четыре марки.
   - Вот вам тридцать. Принесите две кружки!
   Кельнер принес суп из бычьих хвостов и две высокие фаянсовые кружки пива. В прозрачной водице плавал кусочек настоящего куриного яйца. Да и на вкус она показалась Карстнеру превосходной. Зато пиво здорово горчило.
   "Это оттого, что я отвык", - подумал он.
   Насвистывая "Лили Марлен", кельнер поставил перед ним салат и шарлотку. Карстнер благодарно кивнул.
   За окном завыли сирены. Хрипящий репродуктор объявил о надвигающейся волне бомбардировщиков. Станция отключила город, и свет погас. Кельнер чиркнул спичкой и зажег перед Карстнером тусклую коптилку. Такие же коптилки затеплились и на соседних столах.
   Карстнер заволновался, что не попадет из-за воздушной тревоги на свой экспресс.
   - Все равно до отбоя ни один поезд не тронется с места. Так что сидите лучше здесь, - успокоил его кельнер.
   - Почему?
   - Искры из паровозных труб хорошо заметны с воздуха.
   - Ах, так...
   От первых разрывов мелко задрожали бутылки на буфете. Застучали пулеметы.
   Хлопнула дверь. На пороге выросли темные фигуры эсэсовцев с бляхами на груди. Один из патрульных остался стоять в дверях, двое других медленно прошли в зал.
   "Мне, как всегда, везет", - подумал Карстнер.
   - Всем оставаться на местах! Проверка документов.
   Эсэсовцы медленно обходили столы, подолгу разглядывая документы в свете сильного электрического фонаря.
   Тоскливое предчувствие сдавило горло Карстнера. Он осторожно потрогал внутренний карман, проверяя, на месте ли документы.
   "Лучше бы я остался в купе... Хотя они, наверное, и по вагонам проверяют".
   Прямо перед Карстнером появилась широкая, в нетерпении раскрытая ладонь. Он поднял глаза. У его стола остановился верзила с нашивками унтерштурмфюрера.
   - Ну?!
   Карстнер нащупал пальцами заграничный паспорт и вытащил его из кармана. Унтер-штурмфюрер включил фонарь. Осветил фотографию. Направил резкий свет Карстнеру в глаза. Бросил паспорт на стол.
   - Командировочное удостоверение!
   Карстнер достал командировочное удостоверение.
   - Почему не в армии?
   - У меня язва двенадцатиперстной кишки.
   - Дайте солдатскую книжку.
   Карстнер полез в карман. Солдатской книжки там не было. Он вытащил брачное свидетельство, медицинскую карточку, справку о расовой полноценности, плацкарту - солдатской книжки не было. Он отчетливо помнил, как человек с седыми висками вместе с остальными документами дал ему и солдатскую книжку. Фельдфебель запаса Пауль Дитрих, легко ранен на Сомме в 1915 году, награжден "железным крестом", размер противогаза третий. Там говорилось и о язве двенадцатиперстной кишки.
   Все это тревожно вспыхивало в памяти Карстнера, пока он лихорадочно ощупывал свои карманы. Он даже заглянул под стол, не упала ли случайно туда эта проклятая книжка.
   - Ну?!
   - Я, кажется, оставил солдатскую книжку дома, господин унтер-штурмфюрер, - упавшим голосом сказал Карстнер.
   Теперь он был совершенно спокоен. Он знал, что сейчас его заберут. Самое страшное уже случилось. Все остальное не стоит волнения. Просто ему предстоит еще раз пережить это. Вряд ли оно надолго затянется.
   - Вам придется пойти с нами.
   - Возможно, солдатская книжка лежит в чемодане, господин унтер-штурмфюрер. Мой чемодан в купе экспресса "Гамбург-Копенгаген". Если вы позволите...
   - Дайте вашу плацкарту.
   Он взял плацкарту и осветил ее фонарем. В репродукторе объявили отбой.
   - Ташке! - Унтер-штурмфюрер подозвал второго эсэсовца. - Всех проверили?
   - Точно так, унтер-штурмфюрер. Все в порядке.
   - На шестом пути вы найдете экспресс "Гамбург-Копенгаген". Получите там чемодан вот по этой плацкарте.
   Карстнер понял, что все кончено. Он подумал, что не хватает только, чтобы при обыске у него нашли английские фунты с одинаковым номером. Унтерштурмфюрер стоял к нему спиной и разговаривал с Ташке. Неуловимым движением руки, на которое способны только карманные воры и люди, прошедшие концентрационные лагеря, он вытащил бумажник и по уклону далеко задвинутых под стол ног спустил его На пол. Бумажник упал без звука.
   - Пойдете с нами, - обернулся к нему унтерштурмфюрер.
   - Но мой поезд, господин офицер... Я же не успею на поезд...
   - Поедете следующим. Мы дадим вам справку.
   - Но...
   - Не валяй дурака! На выход, живо!
   Теперь с ним разговаривали настоящим языком. Пререкаться далее не было смысла. Карстнер встал из-за стола и пошел к двери.
   2
   "Сказал я ей: "Дарю тебе сердце мое", - а она отвечает: "Ну что ж, для него у меня есть футляр на "молнии"..." И увидел я, что сия девица лицом благообразна и умом находчива. И тогда порешил я приобщить одну особу к лику святых путем медленной пытки на костре любви..."
   - Мильч! К тебе пришли.
   Лаборант электрофизической лаборатории Роберт Мильчевский спрятал мелко исписанный лист бумаги в стол.
   Черти, не дают творчески поработать! Похоже, что Вадька так и не получит завтра этого письма. Придется дописывать дома. Неприятно. В отделе создается явно нездоровая атмосфера. Скоро дело дойдет до того, что весь рабочий день придется посвятить выполнению плана или беседе с посетителями. Грустно, девушки.
   Мильч вышел в институтский коридор. Солнечный свет из огромного окна падал на серый пластиковый пол, усиленно шлифуемый в течение рабочего дня подметками докторов, кандидатов и неостепененных товарищей.
   Театр начинается с гардеробной, так полагал великий режиссер. Наука кончается в коридоре, так думал Мильч. Зато начинаются дипломатия и сплетни. Здесь ученые бросаются идеями, обмениваются симпатиями, заключают союзы. Мильч посмотрел по сторонам, отыскал посетителя.
   Возле окна стоял молодой человек, нетерпеливо барабаня костяшками пальцев по подоконнику. Вокруг его гладко причесанной головы развевалось радужное апостольское сияние, за спиной сонм мечущихся пылинок поднимал и опускал легчайшие ангельские крылья.
   Мильчевский сразу узнал эту фигуру, тонкую и подвижную, похожую на вопросительный знак, поставленный самой природой в момент создания сего творения. Это был Патлач собственной персоной. Патлач - назло густо набриолиненным волосам, Патлач - как отрицание новенького, только что с плеч заезжего туриста костюмчика, Патлач - как выражение внутренней разболтанной патлатой сущности.
   Мильч поморщился. Появление Патлача в коридоре научного института его шокировало. По его мнению, Патлач вообще был персона нон грата, хотя и вполне пригоден для специального потребления...
   - Хм, - сказал Патлач вместо приветствия. - Качаешь науку с боку на бок?
   - Ты озверел? Чего ты явился? Как нашел меня? Я же...
   Патлач прищурился.
   - Совершенно срочно нужно получить с одного нобелевского лауреата небольшой должок за контрабандный японский транзистор.
   Мильч покраснел.
   - Была же договоренность на конец того месяца, - проговорил он.
   - Что делать, времена меняются, цены подымаются, - беспечно сказал Патлач. - Нужны башли. Сегодня.
   - Я сейчас не могу, - глухо ответил Мильч.
   Патлач помолчал, расковыривая носком узкой туфли шов на пластиковом полу.
   - Я так и думал. Эти мне Эйнштейны без сберкнижки. Тогда вот... - Он вынул из кармана пиджака плоскую длинную коробку. - Небольшая услуга. Пусть полежит денька два здесь. В субботу ты принесешь ее к "Веге".
   - Нет, - сердито сказал Мильч. Его и без того тонкие губы сжались в ниточку.
   - Не надо, - мирно сказал Патлач.
   - Что не надо? - возмутился Мильч.
   - Не надо спорить. Моя просьба - пустяк, и ее следует исполнить.
   В голосе Патлача было что-то заставившее Мильча протянуть руку к коробке. Еще не опустив ее в карман, он обнаружил, что собеседника уже нет. Был и исчез. Растаял, как эфемерида. Мильч тихонько ругнулся и пошел в лабораторию. Хорошо, что никто не видел.
   "Обыкновенный шантаж, - размышлял он, садясь за столик, заваленный диаграммами от электронных потенциометров. - Сначала ты покупаешь у своего полуприятеля импортный приемник. Очаровательную, сверкающую, безотказную штучку. Назло соседям и друзьям, на зависть случайным знакомым и прохожим. Их клейкие взгляды греют твою душу. Ты единственный обладатель вещи редкостной, почти уникальной. Потом тебе говорят, что твой идол контрабандный. Может быть, кого-то где-то схватят, и тебе придется фигурировать. Процесс, огласка, реакция на работе, реакция дома, реакция в институте. Сплошная химия! И вот неуверенной рукой ты впервые берешь краденую вещь, чтобы спрятать ее от усталой, сбившейся с ног милиции. Ты уже преступник. Ты преступник, ты соучастник. Мильч, ты не посочувствовал майору Петрову с проницательным взглядом светло-серых глаз, и бедняга будет курить до утра в своем кабинете папиросы "Казбек". Ты покатился по дорожке, усеянной розами и шипами комфорта.
   А что делать? За красивую жизнь приходится платить устойчивым советским рублем и красными кровяными тельцами. Тельца объединяются. Золотой с эритроцитом".
   - Роби, о чем замечтался? Готовь решетку. Дифрактометр запустим после обеда.
   Ее приготовят другие. Вернее, она уже готова и ждет новых рук и новых глаз. Самая легкомысленная конструкция, придуманная людьми, - это тюремная решетка. Ни одну любовницу не ласкают так долго и жадно, не спуская с нее взгляда, как это неостроумное сооружение из металла. Поклонники у нее не переводятся. Неужели же карие с поволокой глаза Роберта Мильча должны будут созерцать стальную абстракцию, ставшую на его пути к комфорту? Что же, это не исключено. Возможно, майор Петров уже записал эту коробку под тридцать шестым номером в длинном списке вещественных доказательств. А возможно... Все возможно.
   Мильч осмотрелся.
   Вот стол, диаграммы, приборы, друзья, окно, солнце за ним. Но... где я? Меня уже нет здесь, я ушел в иные дали... А может, выбросить? Есть же канализация, она собирает всякие отбросы. Так почему бы ей не принять в свое лоно ошибки, промахи и неудачи людей? Канализация для дефектов разума и души. Отличная система: человек нагрешил, наблудил, накуролесил, потом понял, сходил куда надо и очистился.
   Но, может, ничего страшного? Просто прием. Ловкий ход Патлача, чтобы затянуть в их капеллу. А капелла у них страшная. Но тогда, чтобы скомпрометировать меня, нужно пустить по этому следу майора Петрова. Возможно, что этот сероглазый товарищ уже набирает номер телефона нашего института, и тогда... Срочно выбросить!
   Подумаешь, деньги за транзистор! Деньги я отдам через месяц. Контрабанда? А откуда мне знать?
   Мильч встает и идет, придерживая полу пиджака.
   - У вас болят зубы, Роберт? - спрашивает его кандидат физико-математических наук Епашкина.
   - Одаряет же природа людей, - отвечает Мильч. - В вашем лице, Ольга Ивановна, блестяще сочетаются врач-электрик и физик-терапевт.
   - Вам следует еще поработать над своим остроумием, Роберт, - говорит Епашкина. - В таком виде оно недопустимо для пользования в общественных местах.
   - Мой юмор носит камерный характер. Я горжусь этим.
   Мильч бежит в туалет. Запирается, судорожно срывает обертку с коробки и открывает ее. Дюжина золотых часов-крабов. Лежа на черном бархате, они напоминают членистое тело неведомого насекомого. Мильч несколько секунд оцепенело смотрит на часы, затем осторожно вынимает одну пару.
   - Швейцария, - шепчет он.
   Из забеленного окна падает тусклый зимний свет я, отразившись от золота, желто-зеленой слизью ложится на лицо лаборанта.
   Прекрасные вещи. Изумительные вещи! Многодневный человеческий труд. Неужели же он должен погибнуть? За что? Скормить продукт цивилизации, прогресса и техники этой эмалированной белой глотке? А впрочем, металл нельзя отправить таким путем в канализацию. Он не преодолеет барьеров, расставленных инженерами.
   Мильч закрывает коробку и выходит. Видит бог, товарищ Петров, я хотел быть честным! Но я не могу ради этого дать пощечину своей бабушке. Дилемма очевидная: или бабушка, или честь. Я за бабушку. Это она твердила мне на протяжении всего моего затянувшегося детства, что я должен беречь вещи, уважать вещи, любить вещи. Их делали люди. Я не хочу обидеть людей и оскорбить память моей бабушки. Считайте меня соучастником, майор Петров!
   Мильч прошел в лабораторию. Сотрудники возвращались с обеда, обмениваясь впечатлениями о сегодняшнем меню. Аспирант Вася расхваливал гуляш, механик Андрей Борисович превозносил лангет, а младший научный сотрудник, кандидат наук Интерсон, страдавший язвой желудка, определил обед одним словом - "помои". Он питался протертым супом и рисовой кашей.
   - Вам, Кулешов, следует изменить фамилию на Гуляшов, - ядовито заметил Интерсон, обращаясь к Васе. - Тогда ваше пристрастие к этим осколкам барашка под томатным соусом будет генетически оправдано.
   Вася не заметил вольного обращения Интерсона со словом "генетика".
   - Ваша беда в том, Леонид Самойлович, - сказал Вася, - что вы не занимаетесь спортом. Займитесь физкультурой, и у вас появится огромная потребность в мясе. Вы случайно не турист?
   - Нет, я не турист. Я язвенник, - ответил Интерсон, зарываясь в бумаги.
   Последним пришел Геннадий.
   - Что я видел! - воскликнул он.
   Не ходившая на обед Епашкина оторвалась на секунду от манометра Мак-Леода, подняла очки на лоб и молча посмотрела на Геннадия.
   - Я видел, как забирали одного типа в нашем переулке. Чистая работа! Идет мне навстречу мимо нашего института длинный парень. Из стиляг. Урод классический. Нос бананом, глаза - булавки, так и бегают по сторонам. К нему подошли двое, один показал какую-то книжку, парень туда-сюда, они его под ручки, в машину - и будьте здоровы! Операция длилась тридцать секунд. Здорово!
   - Ты засекал время?
   - Ребята, наверное, поехали на именины. Тебе, Геннадий, придется на время воздержаться от чтения книг "Библиотеки военных приключений".
   Мильч похолодел. Патлача взяли! Взяли на выходе из института. Взяли длинного Патлача, без взаимности любившего красивую жизнь. Нужно что-то срочно предпринять. Поехать домой, сославшись на головную боль и ревматические явления в суставах? Отпадает. Если Патлач расколется, майор Петров прежде всего заявится на квартиру. Значит, нужно прятать здесь. Но не в столе, конечно.
   Внезапно Мильча осенило. Есть! Как это он сразу не сообразил? Склад! Лабораторный склад для хранения приборов и оборудования. Комната-коридор в полуподвале с одиноким окошком в углу. Отличное убежище.
   Через несколько минут Мильч плотно притворил за собой дверь склада. Теперь нужно придумать, куда спрятать. Не ровен час кто-нибудь нагрянет за прибором и обнаружит продукцию швейцарской фирмы. Можно, конечно, положить в ящик, где лежит барахло, но... это все равно, что прятать в стол. Если Патлач... Да, нужна нейтральная почва, ничейная зона, заброшенный островок.
   Взор Мильча остановился на металлическом шкафу, стоявшем под складским окном. Толстый, в палец, слой пыли покрыл его. Серо-зеленая окраска во многих местах облезла.
   На шкафу висел амбарный замок, который не запирался. Мильч отомкнул замок и заглянул внутрь шкафа. Там хранились ветошь, банки с маслом, согнутые кольцом дюралевые трубки и прочий невыразительный хлам.
   Мильч быстро засунул коробку с часами под ветошь, захлопнул шкаф и вышел со склада.
   Два часа, остававшиеся до конца работы, тянулись медленно, как ожидание в парикмахерской перед праздником. Наконец все ушли, кроме, конечно, Епашкиной. Мильч задержался под предлогом проверки схемы регистрирующего потенциометра. Кто-то сегодня жаловался, что прибор барахлит.