А шелстка… (Ик!) шерстка как шелк заблестит!
Мориц, который только что едва не умирал и не то что петь – говорить нормальным голосом не мог, вдруг почувствовал, что все его крошечное, толстое, слабенькое тельце налилось силой, он вдруг вырос и превратился в крепкого красавца кота. Шерсть у него теперь была не в дурацких пестрых пятнах, а белая как снег и мягкая как шелк, усы же у Морица стали такие, что ими мог бы гордиться даже тигр.
Мориц важно откашлялся и заговорил новым голосом – таким звучным и сильным, что сам пришел в восторг.
– Якоб, дорогой мой друг, как я тебе нравлюсь?
Ворон подмигнул и сказал:
– Первоклассный вид, Мориц. Ну, принц, ни дать ни взять! Ты таким всегда хотел быть.
– Знаешь, Якоб, – сказал кот, разгладив усы, – зови меня, пожалуй, как раньше, Мяуро ди Мурро. Пожалуй, это имя мне теперь больше подходит, как тебе кажется? А ну-ка, слушай! – Он набрал полную грудь воздуха и сладко замяукал. – О sole mio!..
– Тише, тише! Помни об опасности, – зашикал на него Якоб.
К счастью, колдун и ведьма ничего не слышали – как раз в ту минуту, когда кот запел, у них начался дикий скандал. Они громко ругались, с трудом выговаривая слова, и костерили друг друга на чем свет стоит.
– Это ты-то спесивалист? – негодовала Тирания. – Да я щас лопну… ик! От смеха… Ха-ха! Ты просто шляпа… растяпа… неумеха…
– Да как ты смеешь! – зарычал Бредо-вред. – Ты-то! Ты! Смеешь судить о моих просеффио… фропессио… профессиональных хва… квачествах, старая ты идитетка!
– Скорей, котик, – зашептал тут Якоб. – По-моему, лучше нам испариться да побыстрее. Того и гляди дойдет до них, что произошло, и тогда не миновать нам беды!
– Но я хочу увидеть, чем все это кончится, – шепотом ответил кот.
– Ну, мозгов у тебя не прибавилось! Конечно, зачем певцу мозги? Пошли отсюда, быстро, говорят тебе!
И пока ведьма с колдуном переругивались, кот и ворон незаметно выбрались через разбитое окно в парк.
На самом дне чаши из Холодного пламени еще оставалось немного пунша. Тетка с племянником наклюкались, как говорится, под завязку. И, как бывает обычно в таком состоянии с людьми злого нрава, они злились все больше и все яростней поносили друг друга.
О коте и вороне они даже не вспомнили и потому не заметили, что те скрылись. Насчет того, что волшебный пунш мог каким-то чудом утратить свое обратное действие, у колдуна и ведьмы все еще не зародилось никаких подозрений. Зато оба в безудержной ярости вздумали хорошенько насолить другому, разумеется, с помощью волшебного зелья. Каждый задумал для другого самое страшное и плохое, что только мог выдумать, представил его себе дряхлым, ужасающе уродливым и смертельно больным. И с этой мыслью они выдули по полному бокалу пунша и в один голос завопили:
Тирания, онемевшая от изумления, недоверчиво ощупала себя. Она стала стройной, как тростиночка! Только вот платье цвета серы висело на ней теперь, как на вешалке. Бредовред провел ладонью по голове и воскликнул:
– Ух ты! Что это выросло на моей головушке? Ик! Вот это да! Какая роскошная шевелюра… Дайте мне зербешок, дайте мне геркальце! Тьфу! Гребешок и зеркальце… Надо причесать мои буйные кудри.
В самом деле, теперь над его лбом вились непокорные черные кудри. А у тети длинные золотые локоны ниспадали чуть не до пояса, как у Лорелеи (Лорелея – в европейском фольклоре златокудрая нимфа реки Рейн, которая прекрасными песнями увлекает корабли на скалы.). Коснувшись руками лица – раньше оно была морщинистым, с отвислыми щеками – Тирания воскликнула:
– Ой! Кожа у меня стала гладкая, как у ребеночка!
И вдруг оба вздрогнули и улыбнулись друг другу с любовью, словно впервые увидев друг друга. (Что было правдой, ибо в новом своем облике они друг друга никогда не видели.)
Но если кунштюк-пунш совершенно изменил обоих и, конечно, сделал их не такими, как они желали друг другу, то кое-что все же осталось неизменным и даже, пожалуй, усилилось – опьянение. Все-таки ни одно чудо не может отменить свое собственное действие, этого попросту не бывает.
– Вельзе-зе-вульчик, – пролепетала тетка – Ты же самый настоящий красавульчик. Но мне… ик! кажется, ты что-то очень сильно двоишься…
– О, прекрасная златокудрая дева, – заплетающимся языком отвечал племянник. – Ты – фатаморгана, мираж, у тебя вдруг появился нимб вокруг головы… Нет, целых два нимба! Как бы там ни было, я преклоняюсь пред тобой, дорогая тютя… тетя! Я чувствую, что в глубине моей души все перекувырнулось. Ик! На душе так светло… Понимаешь, доброты и красоты выше крыши…
– Вот-вот, со мной то же самое, – подхватила тетка. – Так бы весь мир и обняла! До чего же хорошо на душе…
Тирашенька, – еле ворочая языком сказал Бредовред. – Ты прямо такая замечательная тетя, знаешь, я хочу сейчас же помириться с тобой. Заключим вечный мир. И давай перейдем на ты, а?
– Золотой мой мальчуган, да мы же и так на ты!
Бредовред с усилием кивнул – голова у него была тяжелая.
– Правильно, правильно. Ты опять права, тетя. Ну тогда давай будем звать друг друга просто по имени. Меня вот зовут… Ик! Как же меня зовут-то?
– Не ик!.. играет роли. Забудем все, что было. Начнем новую жизнь. Давай, правда! Ведь мы с тобой были такие злые… ик! Такие злые-презлые, такие нехорошие…
Колдун разрыдался.
– Да, мы были злые… Противные, отвратительные! Злодеи – вот кем мы были. Ик! Мне так стыдно, так стыдно, тетя…
Тут и тетка заскулила, как замковая собачка.
– Приди ко мне, в мои девические чистые объятия… ик! О благородный юноша… Отныне все пойдет по-другому. Мы будем добрыми и ласковыми. Я – с тобой, а ты – со мной и оба мы – со всеми остальными.
Бредовред рыдал все пуще.
– Да! Да! Пусть так и будет! Я растроган этими нашими словами…
Тирания потрепала его по щеке и просюсюкала:
– Не плачь так горько, моя кровиночка. Ты же разрываешь мне сердчиш… ик! сердечко! И потом, совсем нет причин для слез, ведь мы уже совершили столько добрых дел!
– Это когда же? – Бредовред вытер слезы.
– Да сегодня вечером.
– Как же это?
– А так! Пунш исполнил все наши пожелания в буквальном смысле, понял? Он ничего не сделал шиворот-навыворот.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда! Погляди на себя и на меня. Ик! Что, так ничего и не понимаешь?
И самой-то Тирании лишь в эту минуту стало по-настоящему ясно, о чем она говорит. Тетка уставилась на племянника, племянник на тетку. Оба переменились в лице: тетка пожелтела, племянник позеленел.
– Д-да в-ведь эт-то значит, – Бредовред начал заикаться, – что наши договорные обязательства мы не выполнили!
– Хуже, все гораздо хуже, – запричитала Тирания. – Мы профукали все, что успели сделать за год, все что могли бы представить в свое оправдание. Профукали на все сто процентов!
– Мы погибли! Спасенья нет! – завопил Бредовред.
– Караул! – завизжала Тирания. – Нет! Не хочу! Не надо меня наказывать!.. Смотри, смотри, там наберется еще по бокалу пунша.
Если мы сейчас придумаем что-нибудь, ну совсем, совсем страшное, что-нибудь такое ужасное, такое кошмарное… Может быть, мы спасемся!
В дикой спешке они наполнили бокалы остатками пунша. Бредовред даже поднял и перевернул вверх дном чашу из Холодного пламени, чтобы вылилось все до последней капли. Потом колдун и ведьма залпом осушили бокалы.
Оба начали тужиться и пыжиться, но ни тот ни другой не могли придумать ужасающе страшного пожелания.
Не получается, захныкал Бредовред. – Я не могу придумать проклятия даже для тебя, тетя!
– И у меня ничего не выходит, малыш, – заплакала Тирания. – А знаешь почему? Потому что мы теперь слишком добрые!
Ужасно, – запричитал колдун. – Я хочу, желаю… Желаю стать в точности таким, каким был раньше. Тогда все будет в порядке…
– И я! И я тоже!
Эти пожелания не были рифмованными, однако волшебный пунш их исполнил. В мгновение ока тетка и племянник сделались такими, какими были всегда: злобными в душе и весьма непривлекательными с виду.
Но это им уже не помогло: ведь катастрофа-нархисториязвандалкогорючий кунштюк-пунш был выпит до последней капли. И последняя капля стала действительно последней для ведьмы и колдуна: оба мертвецки пьяные повалились на пол.
В тот же миг в пустой чаше из Холодного пламени раздался гулкий, мощный звон колокола. Чаша раскололась на куски.
А в городе зазвонили церковные колокола.
– Господа, – сказал Могилус Трупп, который, оказывается, был тут как тут – сидел в старинном кресле Бредовреда, – ваше время истекло. Я приступаю к исполнению своих должностных обязанностей. Имеете ли вы что-нибудь возразить?
В ответ послышался лишь храп на два голоса. Трупп встал и, прищурив безвекие глаза, оглядел лабораторию.
– Н-да, похоже, они славно повеселились. Но когда проснутся, настроение у них будетдалеко не веселое. – Он поднял с полу один из бокалов, с любопытством понюхал его и в ужасе отпрянул.
– Тьфу ты, ангел! – выругался инфернальный чиновник и с отвращением отшвырнул бокал. – Какой мерзкий запах! Сразу чуешь, что в напитке была какая-то дрянь. – Он покачал головой и вздохнул. – И как это люди такое пьют? Впрочем, не удивительно, повывелись знатоки… Поистине, пора этому бездарному сброду уйти с нашей дороги.
Могилус Трупп открыл свой черный портфель и достал несколько почтовых марок с изображением летучей мыши. Лизнув одну марку, он налепил ее на лоб Бредовреду. Потом прилепил такую же марку на лоб Тирании. Марки при этом зашипели.
Затем Трупп снова уселся в кресло, положил ногу на ногу и стал ждать прихода адских душегубов, которые должны были уволочь тетку и племянника в преисподнюю. Трупп тихонько насвистывал и пребывал в великолепном настроении, раздумывая о предстоящем повышении по службе.
В это время Якоб Карр и Мяуро ди Мурро сидели высоко на колокольне городского собора.
Они еще раз забрались сюда, но на сей раз без труда, ведь сил у них теперь было предостаточно. Они с радостью поглядывали вниз и видели за ярко освещенными окнами людей, которые поздравляли друг друга с Новым годом и веселились. А над городом взлетали в небо бесчисленные ракеты, рассыпавшие искры разноцветных огней. Кот и ворон слушали величественный концерт – новогодний колокольный звон.
Святой Сильвестр – на сей раз он был каменным изваянием – с блаженной улыбкой смотрел на город с высоты соборной колокольни.
– Счастливого Нового года тебе, Якоб, – взволнованно сказал Мяуро.
– И тебе! – ответил ворон. – Желаю успеха. Всего тебе хорошего, Мяуро ди Мурро.
Ты говоришь так, будто мы прощаемся, – удивился кот.
– Да. Так будет лучше, – сурово прокаркал Якоб. – Можешь мне поверить. Когда природные условия придут в норму, кошки и птицы снова станут врагами по природе.
– Жаль, ах как жаль…
– Э, брось! Все в порядке.
Некоторое время они молча слушали колокольный звон. Затем кот заговорил:
– Хотелось бы мне знать, что стало с колдуном и ведьмой. Неужели мы никогда этого не узнаем?
– Подумаешь какое горе! Главное, все сошло хорошо.
– Хорошо?
– А то нет! Опасность миновала. Мы, вороны, такие вещи чувствуем. Тут мы никогда не ошибаемся.
Кот на минуту задумался, потом тихо сказал:
– В чем-то мне их почти жаль… Тех двоих. Ворон строго поглядел на него.
– Все! Ставим на этом точку.
Они замолчали и снова стали слушать концерт колоколов. Обоим не хотелось расставаться.
– В любом случае, – снова заговорил кот, – для всех наступающий год будет наверняка очень хорошим. Я хочу сказать, если везде все получилось так, как с нами.
– Наверное, так и есть, – глубокомысленно кивнул Якоб. – А вот кому они всем обязаны – этого люди никогда не узнают.
– Люди не узнают, – согласился кот. – И даже если кто-нибудь им расскажет, они скорее всего подумают, что это сказка.
Вновь настала долгая пауза, но ни кот ни ворон не собирались прощаться. Они смотрели на искрящиеся звезды, и обоим казалось, что никогда еще звездное небо не было таким высоким и ясным.
– Видишь, – сказал Якоб, – вот они, вершины жизни, которых ты до сих пор не знал.
– Да, – восторженно подхватил кот, – Вершины жизни! С этой минуты я буду покорять все сердца моими песнями, правда?
Якоб искоса настороженно поглядел на красавца кота и ответил:
– Кошачьи сердца – конечно. Ну а мне бы вернуться поскорей в уютное гнездышко, к моей Эльвире. Уж и подивится она, увидев меня такого молодого и в шикарном фраке. – Он аккуратно пригладил клювом несколько торчащих перышек.
– Эльвира? – переспросил кот. – Скажи честно, сколько у тебя жен?
Ворон чуть смущенно кашлянул.
– Да знаешь ли, нельзя им доверять. Надо вовремя сделать себе хороший запас, а то в конце концов один останешься. Тому, у кого нет родного крова, нужно везде иметь теплое гнездышко. Э, да тебе этого пока что не понять.
Кот возмутился.
– Я этого никогда не пойму!
– Поживем – увидим, господин лирический тенор, – сухо ответил Якоб.
Колокольный звон понемногу стихал. Кот и ворон молчали. Наконец Якоб подвел итог:
– Теперь надо сообщить обо всем Высокому Совету зверей. А потом вернемся к обычной жизни. И тут наши пути разойдутся.
– Погоди! Успеем еще в Высокий Совет. Прежде я хочу спеть мою первую песнь.
Якоб оторопел.
– Так я и думал! – каркнул он. – Кому же ты хочешь петь? Публики-то нет, а я абсолютно лишен музыкального слуха. У меня абсолютное отсутствие слуха, абсолютное!
– Я спою для святого Сильвестра и во славу Всемогущего Небесного Котищи.
– Пожалуйста, если уж тебе так хочется, – ворон пожал плечами. – А ты уверен, что там, наверху тебя услышат?
– Тебе этого не понять, друг мой, – с достоинством отвечал кот. – Это вопрос моего стиля.
Он наскоро пригладил свою шелковистую шерстку, разгладил внушительные усы, приосанился и замяукал свою первую и самую прекрасную арию, подняв голову к звездному небу. Ворон слушал терпеливо, хоть ничего и не понимал в музыке.
А так как чудесным образом у кота вдруг появилось великолепное знание итальянского языка, то пел он по-итальянски, несравненно мягким неаполитанским лирическим тенором:
Мориц, который только что едва не умирал и не то что петь – говорить нормальным голосом не мог, вдруг почувствовал, что все его крошечное, толстое, слабенькое тельце налилось силой, он вдруг вырос и превратился в крепкого красавца кота. Шерсть у него теперь была не в дурацких пестрых пятнах, а белая как снег и мягкая как шелк, усы же у Морица стали такие, что ими мог бы гордиться даже тигр.
Мориц важно откашлялся и заговорил новым голосом – таким звучным и сильным, что сам пришел в восторг.
– Якоб, дорогой мой друг, как я тебе нравлюсь?
Ворон подмигнул и сказал:
– Первоклассный вид, Мориц. Ну, принц, ни дать ни взять! Ты таким всегда хотел быть.
– Знаешь, Якоб, – сказал кот, разгладив усы, – зови меня, пожалуй, как раньше, Мяуро ди Мурро. Пожалуй, это имя мне теперь больше подходит, как тебе кажется? А ну-ка, слушай! – Он набрал полную грудь воздуха и сладко замяукал. – О sole mio!..
– Тише, тише! Помни об опасности, – зашикал на него Якоб.
К счастью, колдун и ведьма ничего не слышали – как раз в ту минуту, когда кот запел, у них начался дикий скандал. Они громко ругались, с трудом выговаривая слова, и костерили друг друга на чем свет стоит.
– Это ты-то спесивалист? – негодовала Тирания. – Да я щас лопну… ик! От смеха… Ха-ха! Ты просто шляпа… растяпа… неумеха…
– Да как ты смеешь! – зарычал Бредо-вред. – Ты-то! Ты! Смеешь судить о моих просеффио… фропессио… профессиональных хва… квачествах, старая ты идитетка!
– Скорей, котик, – зашептал тут Якоб. – По-моему, лучше нам испариться да побыстрее. Того и гляди дойдет до них, что произошло, и тогда не миновать нам беды!
– Но я хочу увидеть, чем все это кончится, – шепотом ответил кот.
– Ну, мозгов у тебя не прибавилось! Конечно, зачем певцу мозги? Пошли отсюда, быстро, говорят тебе!
И пока ведьма с колдуном переругивались, кот и ворон незаметно выбрались через разбитое окно в парк.
На самом дне чаши из Холодного пламени еще оставалось немного пунша. Тетка с племянником наклюкались, как говорится, под завязку. И, как бывает обычно в таком состоянии с людьми злого нрава, они злились все больше и все яростней поносили друг друга.
О коте и вороне они даже не вспомнили и потому не заметили, что те скрылись. Насчет того, что волшебный пунш мог каким-то чудом утратить свое обратное действие, у колдуна и ведьмы все еще не зародилось никаких подозрений. Зато оба в безудержной ярости вздумали хорошенько насолить другому, разумеется, с помощью волшебного зелья. Каждый задумал для другого самое страшное и плохое, что только мог выдумать, представил его себе дряхлым, ужасающе уродливым и смертельно больным. И с этой мыслью они выдули по полному бокалу пунша и в один голос завопили:
И в следующий миг оба в величайшем изумлении уставились друг на друга – они стали прекрасными и юными, как сказочные принц и принцесса!
Хрюкпунштюк, твори хрюктрюк
Ушлохитрый фуккаюк!
ТЕБЕ желаю (ик!) жизни беспечной,
Здоровья, радости, красоты,
Богатства, успехов, юности вечной,
Сердечной… гы-гы!… доброты!
Тирания, онемевшая от изумления, недоверчиво ощупала себя. Она стала стройной, как тростиночка! Только вот платье цвета серы висело на ней теперь, как на вешалке. Бредовред провел ладонью по голове и воскликнул:
– Ух ты! Что это выросло на моей головушке? Ик! Вот это да! Какая роскошная шевелюра… Дайте мне зербешок, дайте мне геркальце! Тьфу! Гребешок и зеркальце… Надо причесать мои буйные кудри.
В самом деле, теперь над его лбом вились непокорные черные кудри. А у тети длинные золотые локоны ниспадали чуть не до пояса, как у Лорелеи (Лорелея – в европейском фольклоре златокудрая нимфа реки Рейн, которая прекрасными песнями увлекает корабли на скалы.). Коснувшись руками лица – раньше оно была морщинистым, с отвислыми щеками – Тирания воскликнула:
– Ой! Кожа у меня стала гладкая, как у ребеночка!
И вдруг оба вздрогнули и улыбнулись друг другу с любовью, словно впервые увидев друг друга. (Что было правдой, ибо в новом своем облике они друг друга никогда не видели.)
Но если кунштюк-пунш совершенно изменил обоих и, конечно, сделал их не такими, как они желали друг другу, то кое-что все же осталось неизменным и даже, пожалуй, усилилось – опьянение. Все-таки ни одно чудо не может отменить свое собственное действие, этого попросту не бывает.
– Вельзе-зе-вульчик, – пролепетала тетка – Ты же самый настоящий красавульчик. Но мне… ик! кажется, ты что-то очень сильно двоишься…
– О, прекрасная златокудрая дева, – заплетающимся языком отвечал племянник. – Ты – фатаморгана, мираж, у тебя вдруг появился нимб вокруг головы… Нет, целых два нимба! Как бы там ни было, я преклоняюсь пред тобой, дорогая тютя… тетя! Я чувствую, что в глубине моей души все перекувырнулось. Ик! На душе так светло… Понимаешь, доброты и красоты выше крыши…
– Вот-вот, со мной то же самое, – подхватила тетка. – Так бы весь мир и обняла! До чего же хорошо на душе…
Тирашенька, – еле ворочая языком сказал Бредовред. – Ты прямо такая замечательная тетя, знаешь, я хочу сейчас же помириться с тобой. Заключим вечный мир. И давай перейдем на ты, а?
– Золотой мой мальчуган, да мы же и так на ты!
Бредовред с усилием кивнул – голова у него была тяжелая.
– Правильно, правильно. Ты опять права, тетя. Ну тогда давай будем звать друг друга просто по имени. Меня вот зовут… Ик! Как же меня зовут-то?
– Не ик!.. играет роли. Забудем все, что было. Начнем новую жизнь. Давай, правда! Ведь мы с тобой были такие злые… ик! Такие злые-презлые, такие нехорошие…
Колдун разрыдался.
– Да, мы были злые… Противные, отвратительные! Злодеи – вот кем мы были. Ик! Мне так стыдно, так стыдно, тетя…
Тут и тетка заскулила, как замковая собачка.
– Приди ко мне, в мои девические чистые объятия… ик! О благородный юноша… Отныне все пойдет по-другому. Мы будем добрыми и ласковыми. Я – с тобой, а ты – со мной и оба мы – со всеми остальными.
Бредовред рыдал все пуще.
– Да! Да! Пусть так и будет! Я растроган этими нашими словами…
Тирания потрепала его по щеке и просюсюкала:
– Не плачь так горько, моя кровиночка. Ты же разрываешь мне сердчиш… ик! сердечко! И потом, совсем нет причин для слез, ведь мы уже совершили столько добрых дел!
– Это когда же? – Бредовред вытер слезы.
– Да сегодня вечером.
– Как же это?
– А так! Пунш исполнил все наши пожелания в буквальном смысле, понял? Он ничего не сделал шиворот-навыворот.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда! Погляди на себя и на меня. Ик! Что, так ничего и не понимаешь?
И самой-то Тирании лишь в эту минуту стало по-настоящему ясно, о чем она говорит. Тетка уставилась на племянника, племянник на тетку. Оба переменились в лице: тетка пожелтела, племянник позеленел.
– Д-да в-ведь эт-то значит, – Бредовред начал заикаться, – что наши договорные обязательства мы не выполнили!
– Хуже, все гораздо хуже, – запричитала Тирания. – Мы профукали все, что успели сделать за год, все что могли бы представить в свое оправдание. Профукали на все сто процентов!
– Мы погибли! Спасенья нет! – завопил Бредовред.
– Караул! – завизжала Тирания. – Нет! Не хочу! Не надо меня наказывать!.. Смотри, смотри, там наберется еще по бокалу пунша.
Если мы сейчас придумаем что-нибудь, ну совсем, совсем страшное, что-нибудь такое ужасное, такое кошмарное… Может быть, мы спасемся!
В дикой спешке они наполнили бокалы остатками пунша. Бредовред даже поднял и перевернул вверх дном чашу из Холодного пламени, чтобы вылилось все до последней капли. Потом колдун и ведьма залпом осушили бокалы.
Оба начали тужиться и пыжиться, но ни тот ни другой не могли придумать ужасающе страшного пожелания.
Не получается, захныкал Бредовред. – Я не могу придумать проклятия даже для тебя, тетя!
– И у меня ничего не выходит, малыш, – заплакала Тирания. – А знаешь почему? Потому что мы теперь слишком добрые!
Ужасно, – запричитал колдун. – Я хочу, желаю… Желаю стать в точности таким, каким был раньше. Тогда все будет в порядке…
– И я! И я тоже!
Эти пожелания не были рифмованными, однако волшебный пунш их исполнил. В мгновение ока тетка и племянник сделались такими, какими были всегда: злобными в душе и весьма непривлекательными с виду.
Но это им уже не помогло: ведь катастрофа-нархисториязвандалкогорючий кунштюк-пунш был выпит до последней капли. И последняя капля стала действительно последней для ведьмы и колдуна: оба мертвецки пьяные повалились на пол.
В тот же миг в пустой чаше из Холодного пламени раздался гулкий, мощный звон колокола. Чаша раскололась на куски.
А в городе зазвонили церковные колокола.
– Господа, – сказал Могилус Трупп, который, оказывается, был тут как тут – сидел в старинном кресле Бредовреда, – ваше время истекло. Я приступаю к исполнению своих должностных обязанностей. Имеете ли вы что-нибудь возразить?
В ответ послышался лишь храп на два голоса. Трупп встал и, прищурив безвекие глаза, оглядел лабораторию.
– Н-да, похоже, они славно повеселились. Но когда проснутся, настроение у них будетдалеко не веселое. – Он поднял с полу один из бокалов, с любопытством понюхал его и в ужасе отпрянул.
– Тьфу ты, ангел! – выругался инфернальный чиновник и с отвращением отшвырнул бокал. – Какой мерзкий запах! Сразу чуешь, что в напитке была какая-то дрянь. – Он покачал головой и вздохнул. – И как это люди такое пьют? Впрочем, не удивительно, повывелись знатоки… Поистине, пора этому бездарному сброду уйти с нашей дороги.
Могилус Трупп открыл свой черный портфель и достал несколько почтовых марок с изображением летучей мыши. Лизнув одну марку, он налепил ее на лоб Бредовреду. Потом прилепил такую же марку на лоб Тирании. Марки при этом зашипели.
Затем Трупп снова уселся в кресло, положил ногу на ногу и стал ждать прихода адских душегубов, которые должны были уволочь тетку и племянника в преисподнюю. Трупп тихонько насвистывал и пребывал в великолепном настроении, раздумывая о предстоящем повышении по службе.
В это время Якоб Карр и Мяуро ди Мурро сидели высоко на колокольне городского собора.
Они еще раз забрались сюда, но на сей раз без труда, ведь сил у них теперь было предостаточно. Они с радостью поглядывали вниз и видели за ярко освещенными окнами людей, которые поздравляли друг друга с Новым годом и веселились. А над городом взлетали в небо бесчисленные ракеты, рассыпавшие искры разноцветных огней. Кот и ворон слушали величественный концерт – новогодний колокольный звон.
Святой Сильвестр – на сей раз он был каменным изваянием – с блаженной улыбкой смотрел на город с высоты соборной колокольни.
– Счастливого Нового года тебе, Якоб, – взволнованно сказал Мяуро.
– И тебе! – ответил ворон. – Желаю успеха. Всего тебе хорошего, Мяуро ди Мурро.
Ты говоришь так, будто мы прощаемся, – удивился кот.
– Да. Так будет лучше, – сурово прокаркал Якоб. – Можешь мне поверить. Когда природные условия придут в норму, кошки и птицы снова станут врагами по природе.
– Жаль, ах как жаль…
– Э, брось! Все в порядке.
Некоторое время они молча слушали колокольный звон. Затем кот заговорил:
– Хотелось бы мне знать, что стало с колдуном и ведьмой. Неужели мы никогда этого не узнаем?
– Подумаешь какое горе! Главное, все сошло хорошо.
– Хорошо?
– А то нет! Опасность миновала. Мы, вороны, такие вещи чувствуем. Тут мы никогда не ошибаемся.
Кот на минуту задумался, потом тихо сказал:
– В чем-то мне их почти жаль… Тех двоих. Ворон строго поглядел на него.
– Все! Ставим на этом точку.
Они замолчали и снова стали слушать концерт колоколов. Обоим не хотелось расставаться.
– В любом случае, – снова заговорил кот, – для всех наступающий год будет наверняка очень хорошим. Я хочу сказать, если везде все получилось так, как с нами.
– Наверное, так и есть, – глубокомысленно кивнул Якоб. – А вот кому они всем обязаны – этого люди никогда не узнают.
– Люди не узнают, – согласился кот. – И даже если кто-нибудь им расскажет, они скорее всего подумают, что это сказка.
Вновь настала долгая пауза, но ни кот ни ворон не собирались прощаться. Они смотрели на искрящиеся звезды, и обоим казалось, что никогда еще звездное небо не было таким высоким и ясным.
– Видишь, – сказал Якоб, – вот они, вершины жизни, которых ты до сих пор не знал.
– Да, – восторженно подхватил кот, – Вершины жизни! С этой минуты я буду покорять все сердца моими песнями, правда?
Якоб искоса настороженно поглядел на красавца кота и ответил:
– Кошачьи сердца – конечно. Ну а мне бы вернуться поскорей в уютное гнездышко, к моей Эльвире. Уж и подивится она, увидев меня такого молодого и в шикарном фраке. – Он аккуратно пригладил клювом несколько торчащих перышек.
– Эльвира? – переспросил кот. – Скажи честно, сколько у тебя жен?
Ворон чуть смущенно кашлянул.
– Да знаешь ли, нельзя им доверять. Надо вовремя сделать себе хороший запас, а то в конце концов один останешься. Тому, у кого нет родного крова, нужно везде иметь теплое гнездышко. Э, да тебе этого пока что не понять.
Кот возмутился.
– Я этого никогда не пойму!
– Поживем – увидим, господин лирический тенор, – сухо ответил Якоб.
Колокольный звон понемногу стихал. Кот и ворон молчали. Наконец Якоб подвел итог:
– Теперь надо сообщить обо всем Высокому Совету зверей. А потом вернемся к обычной жизни. И тут наши пути разойдутся.
– Погоди! Успеем еще в Высокий Совет. Прежде я хочу спеть мою первую песнь.
Якоб оторопел.
– Так я и думал! – каркнул он. – Кому же ты хочешь петь? Публики-то нет, а я абсолютно лишен музыкального слуха. У меня абсолютное отсутствие слуха, абсолютное!
– Я спою для святого Сильвестра и во славу Всемогущего Небесного Котищи.
– Пожалуйста, если уж тебе так хочется, – ворон пожал плечами. – А ты уверен, что там, наверху тебя услышат?
– Тебе этого не понять, друг мой, – с достоинством отвечал кот. – Это вопрос моего стиля.
Он наскоро пригладил свою шелковистую шерстку, разгладил внушительные усы, приосанился и замяукал свою первую и самую прекрасную арию, подняв голову к звездному небу. Ворон слушал терпеливо, хоть ничего и не понимал в музыке.
А так как чудесным образом у кота вдруг появилось великолепное знание итальянского языка, то пел он по-итальянски, несравненно мягким неаполитанским лирическим тенором:
Что значит:
Tutto е ben' quell' che finisce bene…
Здесь Михаэль Энде пошутил – привел немецкую поговорку: «Ende gutalles gut», обыграв свою фамилию.
Все хорошо, что хорошо кончается.