Страница:
Феттерлейну и его коллегам вновь пришлось поломать голову над новыми советскими шифрами и кодами, введенными Москвой летом 1923 года. Но, по-видимому, к концу 1924 года ШШПС все-таки вновь смогла разгадать значительную часть советской дипломатической переписки.
В отличие от службы шифровки и дешифровки, которая и после опубликования «ультиматума Керзона» продолжала отставать от своих британских коллег, зарубежная разведывательная сеть ИНО (Иностранного отдела ЧК) была по сравнению с СИС значительно больше, целеустремленней и агрессивней (дело в том, что бюджет СИС был сильно урезан после окончания Первой мировой войны). Подписание англо-советского соглашения в марте 1921 года положило начало широкому распространению советских торговых миссий и посольств по всему миру. Это дало возможность ИНО создать сеть «легальных резидентур», возглавляемых «резидентами», которые работали в советских представительствах и пользовались дипломатическим прикрытием. Вопрос дипломатического прикрытия всегда вызывал трения между дипломатами и сотрудниками разведки. Англия в этом смысле не была исключением.
В период между двумя мировыми войнами резиденты СИС за рубежом не имели никаких привилегий и числились «ответственными за паспортный контроль» при посольствах Великобритании. Находясь на положении второстепенных сотрудников посольств, руководители резидентур обычно не пользовались большим уважением послов, которые предпочитали держаться от разведки подальше. Резиденты ИНО обладали гораздо большим влиянием. Правда, из-за этого периодически возникавшие с советскими послами стычки носили более ожесточенный характер. Георгий Агабеков, резидент ОГПУ, оставшийся на Западе в 1930 году, рассказывал:
«Теоретически резидент. ОГПУ находится в подчинении посла. Официально он является вторым секретарем посольства или кем-то в этом роде. Но в действительности… его полномочия зачастую превосходят полномочия посла. Его боятся все сотрудники посольства, даже сам посол, поскольку над их головами витает постоянный страх перед доносом. Иногда посол, недовольный тем, как резидент исполняет свои обязанности дипломатического сотрудника посольства, направляет на него жалобу. В этом случае посольство обычно делится на два лагеря: одни поддерживают посла, другие выступают на стороне резидента. Все это продолжается до тех пор, пока Москва не отзовет одного или другого. За ним, как правило, вскоре следуют и его сторонники.»
С августа 1921 года до конца 1929 года во главе ИНО и по следующих служб, отвечающих за работу заграничных резидентур, стоял Михаил Абрамович Трилиссер, русский еврей, ставший профессиональным революционером в 1901 году, когда ему было всего 18 лет. До Первой мировой войны он занимался главным образом выявлением полицейских шпионов среди большевистской эмиграции. Даже Борис Бажанов, который был в свое время секретарем Сталина и бежал на Запад, преследуемый агентами ОГПУ, отзывался о Трилиссере, как об «умном и знающем чекисте». Как и большинство руководящих сотрудников ИНО его поколения, Трилиссер был репрессирован во время террора конца тридцатых годов. После смерти Сталина он был посмертно реабилитирован. Сегодня его портрет занимает одно из видных мест в мемориальной комнате пришедшего на смену ИНО Первого главного управления КГБ. В первые два года работы в качестве начальника Иностранного отдела Трилиссер переложил большую часть каждодневных забот по управлению отделом на плечи своего заместителя, эстонца по национальности, Владимира Андреевича Стырне, получившего известность не только благодаря своей молодости (он был принят на службу в Иностранный отдел в 1921 году, когда ему было 22 года), но и холодящей душу жестокости. Правда это или нет, но в ЧК рассказывали, что он сыграл не последнюю роль в том, что его собственные родители были расстреляны.
Трилиссер возглавил ИНО в 1921 году. Примерно в это же время Коминтерн создал секретный Отдел международных связей (ОМС) для организации подпольной работы своей агентуры за границей. ОМС оказал большую помощь ИНО, вовлекая в секретную разведывательную работу иностранных коммунистов и тех, кто им сочувствовал, поскольку они скорее были готовы откликнуться на призыв о помощи, который исходил от Коммунистического Интернационала, чем пойти на прямой контакт с советской разведкой. Многие лучшие иностранные агенты ОГПУ и НКВД тридцатых годов были уверены, что работают на Коминтерн.
ОМС также положил начало созданию «передовых организаций», которые впоследствии стали важным инструментом осуществления советской разведкой «активных действий» (обработки). Величайшим мастером организации работы передовых групп, создаваемых на деньги ОМС, был заместитель председателя Германской коммунистической партии Вилли Мюнценберг – «святой – покровитель всех наших соратников по борьбе», как его любовно называла его «спутница жизни» Бабетта Гросс. Во время голода в России в 1921 году Мюнценберг создал Международный фонд помощи рабочим (МФПР) со штаб-квартирой в Берлине и вскоре стал ведущим пропагандистом идей Коминтерна. Бабета Гросс рассказывала:
«Солидарность была его волшебным словом. Сначала солидарность с голодающей Россией, потом с пролетариатом всего мира. Заменив слово солидарность на благотворительность, Мюнценберг нашел ключ к сердцам многих представителей интеллигенции, добровольно откликнувшихся на его призыв… Когда он с восторгом говорил о „священном долге пролетариата отдавать и помогать“, он затрагивал струны восторженной жертвенности, которая проявляется везде, где только есть вера.»
Каждое проявление «солидарности с русским народом» способствовало установлению неразрывных эмоциональных связей между меценатами и тем идеализированным образом советского государства рабочих и крестьян, который создавался пропагандой Коминтерна.
МФПР был известен среди членов партии как «Трест Мюнценберга». По словам Артура Кестлера, который был направлен на работу к Мюнценбергу в 1933 году, он смог добиться «большей степени независимости и свободы действий на международной арене, чем любой другой видный деятель Коминтерна». «Находясь в стороне от удушающего контроля партийной бюрократии», Мюнценберг творчески подходил к организации пропагандистской работы, которая «коренным образом отличалась от доктринерских, сектантских методов официальной партийной прессы». «Трест Мюнценберга» смог очень быстро заручиться поддержкой целого ряда «независимых» писателей, профессоров и ученых. Плакат, выполненный Кете Кольвиц для Мюнценберга в 1923 году, на котором был изображен большеглазый ребенок, жадно просящий хлеба, до сих пор хранится в нашей памяти как один из наиболее впечатляющих образов нашего столетия. В двадцатые годы «Трест Мюнценберга» открывает свои собственные газеты, издательства и книжные клубы, а также выпускает целый ряд фильмов и театральных постановок. По словам Кестлера, «Трест» прямо или косвенно контролировал девятнадцать газет и журналов даже в такой далекой от Европы стране, как Япония. Как ни странно, Мюнценбергу удалось добиться того, что большинство его предприятий приносили доход.
При МФПР были созданы «клубы невинных», как их называл Мюнценберг, для «организации интеллигенции» под скрытым руководством Коминтерна в поддержку самых различных кампаний. Относясь с некоторым презрением к «невинной» буржуазной интеллигенции, Мюнценберг заманивал ее представителей в свои сети идеей духовной солидарности с пролетариатом. Хотя пропаганда занимала основное место в его деятельности, он с успехом использовал «клубы невинных» как прикрытие для шпионской сети ОМС, членами которой были некоторые представители той самой интеллигенции.
Во время работы постоянно возникали естественные трения между сотрудниками ОМС и их более влиятельными коллегами из ИНО. Однако на высшем уровне эти разногласия между двумя секретными службами смягчались дружескими отношениями между Михаилом Трилиссером, начальником ИНО, и Иосифом Ароновичем Пятницким, который возглавлял ОМС со дня его создания в 1921 году до того момента, когда он был репрессирован в середине тридцатых годов. Как и Трилиссер, Пятницкий был евреем, начавшим свою профессиональную революционную деятельность, когда ему не было еще и двадцати. До Первой мировой войны он занимался нелегальными поездками революционеров и провозом революционной литературы через границу царской России. В отношениях с ОМС ИНО обычно играл роль старшего брата. В отличие от Трилиссера, который был членом руководства ОМС, Пятницкий официально не имел никакого отношения к ИНО.
Самой значительной тайной операцией, задуманной совместно ОГПУ и Коминтерном, была последняя попытка революционного переворота в Германии. На этот раз инициатива, впоследствии одобренная Политбюро, исходила от Коминтерна. В марте 1923 года у Ленина случился третий удар, положивший конец его активной политической деятельности. Руководители Коминтерна были твердо настроены организовать еще одну революцию хотя бы еще в одной стране до его смерти. Они считали, что победа коммунизма в Германии подтолкнет его распространение по всей Европе. 15 августа Зиновьев прервал свой летний отпуск для того, чтобы проинструктировать членов Германской коммунистической партии (ГКП) в связи с подготовкой революционного выступления. 23 августа Политбюро провело секретное заседание, на котором был заслушан доклад Карла Радека, члена Коминтерна, специалиста по германским вопросам. «Вот наконец, товарищи, – говорил Троцкий, – то самое потрясение, которого мы с нетерпением ждали так много лет. Ему предначертано изменить облик земли… Немецкая революция означает крах мирового капитализма.» Лишь отчасти разделяя оптимизм Троцкого, Политбюро все же решило направить в Берлин по поддельным документам группу из четырех человек с секретным заданием подготовить проведение революции в Германии. Радек получил задание передать членам ГКП инструкции Коминтерна (разработанные советским Политбюро) и возглавить работу Центрального Комитета ГКП. Заместителю Дзержинского, сотруднику ОГПУ Уншлихту было поручено создать и вооружить «красные сотни», которые должны были осуществить революцию, а затем, создав немецкое ОГПУ, бороться с контрреволюцией. Василий Шмидт, нарком труда, по происхождению немец, должен был создать революционные ячейки в составе союзов, которые после революции должны были стать немецкими советами. Георгий Пятаков, член Центрального Комитета ВКП(б), получил задание координировать работу остальных и обеспечивать связь между Москвой и Берлином.
В действительности же в 1923 году не существовало никакого серьезного плана немецкой революции. ГКП пользовалась поддержкой лишь незначительной части немецкого рабочего класса, в основном разделяющего взгляды Социал-демократической партии Германии, да и германское правительство занимало более твердые позиции, чем Временное правительство Керенского в октябре 1917 года. Однако советская секретная миссия продолжала сохранять оптимизм. В своих докладах в Москву, полных презрительных замечаний в адрес руководства ГКП, Пятаков настаивал на том, что немецкий пролетариат готов к революции. На специальном заседании Политбюро, состоявшемся в конце сентября, было решено начать революционный переворот. Это решение носило настолько секретный характер, что протоколы заседаний были спрятаны в сейф в Секретариате Политбюро, а не разосланы членам Центрального Комитета, как это было принято в то время. План, одобренный Политбюро, предусматривал проведение праздничной демонстрации, посвященной очередной годовщине большевистской революции, которая должна была вылиться в вооруженные столкновения с полицией, спровоцированные «красными сотнями» Уншлихта. По замыслу большевиков, попытки правительства подавить силой вооруженные выступления должны были спровоцировать общее восстание рабочего класса Германии, в ходе которого отрядам Уншлихта надлежало захватить ключевые позиции в стране, подобно тому, как это было сделано красногвардейцами в Петрограде шесть лет тому назад. Оружие для «красных сотен» было нелегально перевезено на грузовом пароходе из Петрограда в Гамбург, где оно было разгружено местными докерами-коммунистами.
Революция в Германии должна была начаться рано утром 23 октября. Иосиф Пятницкий, начальник ОМС, Дмитрий Мануильский, член Центрального Комитета Коммунистической партии, и Отто Куусинен, финн по национальности, занимавший пост Генерального секретаря Коминтерна, всю ночь сидели, курили и пили кофе в кабинете Куусинена, ожидая телеграммы от Радека из Берлина с сообщением о начале революции. Они были соединены прямой телефонной линией с Горками, где находился прикованный к постели Ленин и куда приехали все остальные советские руководители. Хотя сам Ленин мог едва-едва произнести несколько слов, все его сознание находилось в ожидании известия о революции, предсказанной им пять лет тому назад. Однако сообщение из Берлина так и не поступило. Вечером 23 октября Радеку была направлена телеграмма с вопросом, что же все-таки произошло. Через несколько часов Радек прислал ответ в одно слово: «Ничего». В самый последний момент, убедившись в недостаточной поддержке со стороны рабочего класса, Радек и руководство ГКП отдали приказ остановить запланированное восстание. Начавшееся, несмотря на приказ, выступление в Гамбурге было быстро подавлено. За этим последовала буря взаимных упреков. Москва обвиняла ГКП в том, что немецкие коммунисты упустили «благоприятную возможность». В действительности же именно Москва и была во всем виновата, поскольку, пренебрегая очевидными фактами, она сама себя убедила в том, что такая возможность существует.
С тех пор надежды Коминтерна на распространение революции были связаны не с Европой, а с Азией, особенно с Индией и Китаем. Провал «немецкого Октября» в 1923 году подтвердил правильность курса, выбранного после неудачи «мартовской акции» в Германии в 1921 году, который был направлен на отказ от организации революционных выступлений и переход к установлению торговых и дипломатических отношений с европейскими капиталистическими странами. В течение ряда лет операции ЧК против западных дипломатических миссий в Москве были более продуктивными, чем действия чекистов в столицах западных государств. Проникновение в торговые представительства и посольства, которые начали открываться в Москве начиная с 1921 года, оказалось более простой задачей, чем внедрение в министерства иностранных дел ведущих западных держав. Наблюдение за иностранными миссиями было поручено Контрразведывательному отделу ЧК (КРО), во главе которого в двадцатые годы стоял Артур Христианович Артузов. Родившись в 1891 году в семье сыродела, итальянского швейцарца, поселившегося в России, Артузов был племянником М. С. Кедрова, начальника Управления исправительных работ НКВД. С конца 1929 года по 1934 год он возглавлял ИНО, сменив на этой должности Трилиссера. Сегодня его портрет, в сопровождении хвалебных реляций, отмечающих его заслуги на посту начальника КРО и ИНО, висит в мемориальной комнате Первого главного управления.
Секретные материалы ПГУ характеризуют Артузова как генератора идей. Он разработал множество способов проникновения в иностранные миссии от «медовой ловушки» до менее утонченных способов шантажа, впоследствии взятых на вооружение КГБ. За иностранными дипломатическими курьерами устанавливалась слежка с момента, а иногда и до того, как они пересекали советскую границу с тем, чтобы использовать любую возможность для получения доступа к дипломатической почте. К ночному поезду, на который часто садились курьеры, следующие из Петрограда в Москву, прицеплялся специальный вагон, оснащенный фотолабораторией на случай, если удастся добраться до содержимого дипломатической почты, пока курьер спит. Одному курьеру, работающему на финское торговое представительство в Москве в 1921 году, пришлось проявить незаурядную стойкость, когда его пыталась соблазнить агентка ЧК. Несмотря на все старания очаровательной дамы, он ни на секунду не выпустил из рук свой саквояж. Вскоре после этого другой финский курьер был усыплен снотворным, подмешанным в чай, который ему подали в самоваре в его купе. Содержимое его саквояжа было немедленно сфотографировано в находившейся рядом лаборатории. Это был первый зафиксированный случай, когда советская разведка использовала против дипломатического лица наркотический препарат. В отличие от ИНО двадцатых годов КРО имел свою собственную лабораторию, где его сотрудники осваивали приемы вскрытия дипломатических сумок, подделки пломб, использования специальных чернил для тайнописи и применения наркотических препаратов. Одним из самых ярких примеров успешной обработки КРО иностранных дипломатов был случай с сотрудником эстонского представительства Романом Бирком. Будучи в Москве, он проиграл в карты большую сумму денег агенту ЧК. В результате он не только позволил чекистам заглянуть в свой дипломатический саквояж, но и в конечном итоге был завербован и впоследствии принял участие в операции «Трест», самой успешной из всех проведенных советской разведкой в двадцатые годы.
В 1922 году в КРО был разработан коварнейший план по обработке главы британского торгового представительства Роберта Ходжсона. Бывший царский служащий утверждал, возможно, имея на то основания, что Комиссариат иностранных дел предложил ему работу в обмен на шпионскую информацию о британском представительстве. Ходжсон докладывал в Министерство иностранных дел: «Роллер (начальник отдела Великобритании в КРО) предложил мне следующий план: он приводит меня к себе домой, дает мне снотворное, обыскивает меня и получает необходимую ему информацию. Мой знакомый выдвинул очевидные аргументы против этого гениального плана: машина представительства долгое время будет стоять около дома, в представительстве начнут выяснять причины моего затянувшегося отсутствия, и в результате наверняка возникнут осложнения, которые вряд ли доставят удовольствие Советскому правительству.»
Артузов согласился с этими аргументами, и от плана отказались.
Самой распространенной операцией КРО был шантаж русских служащих иностранных представительств в Москве, а также других лиц, вступающих в контакт с сотрудниками этих миссий. В мае 1924 года Ходжсон послал Чичерину, комиссару иностранных дел, которого он совершенно правильно считал противником некоторых приемов работы ОГПУ, два «исключительно дружеских» письма. В них он приводил примеры того, как ОГПУ действовало против британской миссии за последние два года. В частности, он упоминал офицера ОГПУ Анатолия Владимировича Юргенса, чьей «специализацией», по словам Ходжсона, было «запугивание женщин и молодых девушек». В начале 1922 года Юргенс вызвал одну из горничных английской торговой миссии по имени Тереза Кох и, угрожая ей пожизненным заключением, потребовал, чтобы она письменно дала согласие на шпионскую деятельность против британской миссии и составление для ЧК еженедельных отчетов о проделанной работе:
«Окончательно запуганная, она поставила свою подпись. Ей угрожали расправой, если она расскажет о случившемся мне… В течение нескольких месяцев после этого она не осмеливалась покинуть территорию миссии. Позднее, когда она пожелала уехать из страны, ей регулярно отказывали в разрешение на выезд, объясняя это тем, что она была замешана в событиях в Екатеринославле, где она ни разу в жизни не была.»
В начале 1923 года Юргенс применил тот же самый метод и в отношении пожилой женщины, которую звали Мария Николаевна Шмегман. В свое время Ходжсон приобрел у нее старинную мебель. Вызвав ее к себе, Юргенс сказал, что она не выйдет живой с Лубянки, если не даст письменного согласия на то, чтобы воровать документы у Ходжсона и шпионить за британским посольством.
«В конце концов она подписала это обязательство. После этого на протяжении довольно длительного периода она подвергалась преследованиям со стороны Юргенса. Ей также угрожали жестокой расправой, если она кому-нибудь об этом расскажет.»
В начале 1924 года знакомая одного сотрудника торговой миссии Татьяна Романовна Левитская оказалась в точно таком же положении. Она отказалась сотрудничать с ЧК, за что и была сослана на три года в Нарым как английская шпионка.
В сообщении Ходжсона Министерству иностранных дел говорилось, что «в сравнении с другими миссиями» к представительству Великобритании «относятся вполне достойно». Однако в отличие от дипломатического представительства Польши, которому были принесены официальные извинения после того, как оно выразило протест против действий ОГПУ, Ходжсон не получил никаких официальных извинений. Вместе с тем в августе 1924 года он докладывал, что ОГПУ прекратило свою подрывную деятельность против английской миссии (как потом выяснилось, это продолжалось недолго). Ходжсон сообщал, что протест, с которым он выступил в мае, «очевидно, был близко воспринят Чичериным, который искренне желает того, чтобы подобные инциденты впредь не повторялись».
Чекисты и их последователи с большим успехом осуществляли проникновение в европейские дипломатические миссии, расположенные за пределами Европы. В начале двадцатых годов любовница британского консула в Реште (Персия) снабжала офицера ЧК Апресова секретными документами английского консульства. Став резидентом ОГПУ и переехав в 1923 году в Мешхед, Апресов смог получить копии докладов английского консульства посольству Великобритании в Тегеране, а также ознакомиться с корреспонденцией, которой обменивался военный атташе в Тегеране с верховным командованием в Индии.
Еще до прихода Сталина к власти среди европейских миссий, расположенных вне континента, самыми уязвимыми для советских агентов были иностранные представительства в Пекине. В результате обыска, произведенного полицией в советском посольстве в Пекине в апреле 1927 года, были обнаружены копии нескольких чрезвычайно секретных английских дипломатических документов. В отчете Министерства иностранных дел говорилось, что среди этих документов были «два наиболее важных сообщения» из всех, подготовленных за последние несколько месяцев британским послом Майлзом Лэмпсоном. Сам же Лэмпсон утверждал, что «утечка» информации из дипломатических представительств Италии и Японии была более серьезной:
В отличие от службы шифровки и дешифровки, которая и после опубликования «ультиматума Керзона» продолжала отставать от своих британских коллег, зарубежная разведывательная сеть ИНО (Иностранного отдела ЧК) была по сравнению с СИС значительно больше, целеустремленней и агрессивней (дело в том, что бюджет СИС был сильно урезан после окончания Первой мировой войны). Подписание англо-советского соглашения в марте 1921 года положило начало широкому распространению советских торговых миссий и посольств по всему миру. Это дало возможность ИНО создать сеть «легальных резидентур», возглавляемых «резидентами», которые работали в советских представительствах и пользовались дипломатическим прикрытием. Вопрос дипломатического прикрытия всегда вызывал трения между дипломатами и сотрудниками разведки. Англия в этом смысле не была исключением.
В период между двумя мировыми войнами резиденты СИС за рубежом не имели никаких привилегий и числились «ответственными за паспортный контроль» при посольствах Великобритании. Находясь на положении второстепенных сотрудников посольств, руководители резидентур обычно не пользовались большим уважением послов, которые предпочитали держаться от разведки подальше. Резиденты ИНО обладали гораздо большим влиянием. Правда, из-за этого периодически возникавшие с советскими послами стычки носили более ожесточенный характер. Георгий Агабеков, резидент ОГПУ, оставшийся на Западе в 1930 году, рассказывал:
«Теоретически резидент. ОГПУ находится в подчинении посла. Официально он является вторым секретарем посольства или кем-то в этом роде. Но в действительности… его полномочия зачастую превосходят полномочия посла. Его боятся все сотрудники посольства, даже сам посол, поскольку над их головами витает постоянный страх перед доносом. Иногда посол, недовольный тем, как резидент исполняет свои обязанности дипломатического сотрудника посольства, направляет на него жалобу. В этом случае посольство обычно делится на два лагеря: одни поддерживают посла, другие выступают на стороне резидента. Все это продолжается до тех пор, пока Москва не отзовет одного или другого. За ним, как правило, вскоре следуют и его сторонники.»
С августа 1921 года до конца 1929 года во главе ИНО и по следующих служб, отвечающих за работу заграничных резидентур, стоял Михаил Абрамович Трилиссер, русский еврей, ставший профессиональным революционером в 1901 году, когда ему было всего 18 лет. До Первой мировой войны он занимался главным образом выявлением полицейских шпионов среди большевистской эмиграции. Даже Борис Бажанов, который был в свое время секретарем Сталина и бежал на Запад, преследуемый агентами ОГПУ, отзывался о Трилиссере, как об «умном и знающем чекисте». Как и большинство руководящих сотрудников ИНО его поколения, Трилиссер был репрессирован во время террора конца тридцатых годов. После смерти Сталина он был посмертно реабилитирован. Сегодня его портрет занимает одно из видных мест в мемориальной комнате пришедшего на смену ИНО Первого главного управления КГБ. В первые два года работы в качестве начальника Иностранного отдела Трилиссер переложил большую часть каждодневных забот по управлению отделом на плечи своего заместителя, эстонца по национальности, Владимира Андреевича Стырне, получившего известность не только благодаря своей молодости (он был принят на службу в Иностранный отдел в 1921 году, когда ему было 22 года), но и холодящей душу жестокости. Правда это или нет, но в ЧК рассказывали, что он сыграл не последнюю роль в том, что его собственные родители были расстреляны.
Трилиссер возглавил ИНО в 1921 году. Примерно в это же время Коминтерн создал секретный Отдел международных связей (ОМС) для организации подпольной работы своей агентуры за границей. ОМС оказал большую помощь ИНО, вовлекая в секретную разведывательную работу иностранных коммунистов и тех, кто им сочувствовал, поскольку они скорее были готовы откликнуться на призыв о помощи, который исходил от Коммунистического Интернационала, чем пойти на прямой контакт с советской разведкой. Многие лучшие иностранные агенты ОГПУ и НКВД тридцатых годов были уверены, что работают на Коминтерн.
ОМС также положил начало созданию «передовых организаций», которые впоследствии стали важным инструментом осуществления советской разведкой «активных действий» (обработки). Величайшим мастером организации работы передовых групп, создаваемых на деньги ОМС, был заместитель председателя Германской коммунистической партии Вилли Мюнценберг – «святой – покровитель всех наших соратников по борьбе», как его любовно называла его «спутница жизни» Бабетта Гросс. Во время голода в России в 1921 году Мюнценберг создал Международный фонд помощи рабочим (МФПР) со штаб-квартирой в Берлине и вскоре стал ведущим пропагандистом идей Коминтерна. Бабета Гросс рассказывала:
«Солидарность была его волшебным словом. Сначала солидарность с голодающей Россией, потом с пролетариатом всего мира. Заменив слово солидарность на благотворительность, Мюнценберг нашел ключ к сердцам многих представителей интеллигенции, добровольно откликнувшихся на его призыв… Когда он с восторгом говорил о „священном долге пролетариата отдавать и помогать“, он затрагивал струны восторженной жертвенности, которая проявляется везде, где только есть вера.»
Каждое проявление «солидарности с русским народом» способствовало установлению неразрывных эмоциональных связей между меценатами и тем идеализированным образом советского государства рабочих и крестьян, который создавался пропагандой Коминтерна.
МФПР был известен среди членов партии как «Трест Мюнценберга». По словам Артура Кестлера, который был направлен на работу к Мюнценбергу в 1933 году, он смог добиться «большей степени независимости и свободы действий на международной арене, чем любой другой видный деятель Коминтерна». «Находясь в стороне от удушающего контроля партийной бюрократии», Мюнценберг творчески подходил к организации пропагандистской работы, которая «коренным образом отличалась от доктринерских, сектантских методов официальной партийной прессы». «Трест Мюнценберга» смог очень быстро заручиться поддержкой целого ряда «независимых» писателей, профессоров и ученых. Плакат, выполненный Кете Кольвиц для Мюнценберга в 1923 году, на котором был изображен большеглазый ребенок, жадно просящий хлеба, до сих пор хранится в нашей памяти как один из наиболее впечатляющих образов нашего столетия. В двадцатые годы «Трест Мюнценберга» открывает свои собственные газеты, издательства и книжные клубы, а также выпускает целый ряд фильмов и театральных постановок. По словам Кестлера, «Трест» прямо или косвенно контролировал девятнадцать газет и журналов даже в такой далекой от Европы стране, как Япония. Как ни странно, Мюнценбергу удалось добиться того, что большинство его предприятий приносили доход.
При МФПР были созданы «клубы невинных», как их называл Мюнценберг, для «организации интеллигенции» под скрытым руководством Коминтерна в поддержку самых различных кампаний. Относясь с некоторым презрением к «невинной» буржуазной интеллигенции, Мюнценберг заманивал ее представителей в свои сети идеей духовной солидарности с пролетариатом. Хотя пропаганда занимала основное место в его деятельности, он с успехом использовал «клубы невинных» как прикрытие для шпионской сети ОМС, членами которой были некоторые представители той самой интеллигенции.
Во время работы постоянно возникали естественные трения между сотрудниками ОМС и их более влиятельными коллегами из ИНО. Однако на высшем уровне эти разногласия между двумя секретными службами смягчались дружескими отношениями между Михаилом Трилиссером, начальником ИНО, и Иосифом Ароновичем Пятницким, который возглавлял ОМС со дня его создания в 1921 году до того момента, когда он был репрессирован в середине тридцатых годов. Как и Трилиссер, Пятницкий был евреем, начавшим свою профессиональную революционную деятельность, когда ему не было еще и двадцати. До Первой мировой войны он занимался нелегальными поездками революционеров и провозом революционной литературы через границу царской России. В отношениях с ОМС ИНО обычно играл роль старшего брата. В отличие от Трилиссера, который был членом руководства ОМС, Пятницкий официально не имел никакого отношения к ИНО.
Самой значительной тайной операцией, задуманной совместно ОГПУ и Коминтерном, была последняя попытка революционного переворота в Германии. На этот раз инициатива, впоследствии одобренная Политбюро, исходила от Коминтерна. В марте 1923 года у Ленина случился третий удар, положивший конец его активной политической деятельности. Руководители Коминтерна были твердо настроены организовать еще одну революцию хотя бы еще в одной стране до его смерти. Они считали, что победа коммунизма в Германии подтолкнет его распространение по всей Европе. 15 августа Зиновьев прервал свой летний отпуск для того, чтобы проинструктировать членов Германской коммунистической партии (ГКП) в связи с подготовкой революционного выступления. 23 августа Политбюро провело секретное заседание, на котором был заслушан доклад Карла Радека, члена Коминтерна, специалиста по германским вопросам. «Вот наконец, товарищи, – говорил Троцкий, – то самое потрясение, которого мы с нетерпением ждали так много лет. Ему предначертано изменить облик земли… Немецкая революция означает крах мирового капитализма.» Лишь отчасти разделяя оптимизм Троцкого, Политбюро все же решило направить в Берлин по поддельным документам группу из четырех человек с секретным заданием подготовить проведение революции в Германии. Радек получил задание передать членам ГКП инструкции Коминтерна (разработанные советским Политбюро) и возглавить работу Центрального Комитета ГКП. Заместителю Дзержинского, сотруднику ОГПУ Уншлихту было поручено создать и вооружить «красные сотни», которые должны были осуществить революцию, а затем, создав немецкое ОГПУ, бороться с контрреволюцией. Василий Шмидт, нарком труда, по происхождению немец, должен был создать революционные ячейки в составе союзов, которые после революции должны были стать немецкими советами. Георгий Пятаков, член Центрального Комитета ВКП(б), получил задание координировать работу остальных и обеспечивать связь между Москвой и Берлином.
В действительности же в 1923 году не существовало никакого серьезного плана немецкой революции. ГКП пользовалась поддержкой лишь незначительной части немецкого рабочего класса, в основном разделяющего взгляды Социал-демократической партии Германии, да и германское правительство занимало более твердые позиции, чем Временное правительство Керенского в октябре 1917 года. Однако советская секретная миссия продолжала сохранять оптимизм. В своих докладах в Москву, полных презрительных замечаний в адрес руководства ГКП, Пятаков настаивал на том, что немецкий пролетариат готов к революции. На специальном заседании Политбюро, состоявшемся в конце сентября, было решено начать революционный переворот. Это решение носило настолько секретный характер, что протоколы заседаний были спрятаны в сейф в Секретариате Политбюро, а не разосланы членам Центрального Комитета, как это было принято в то время. План, одобренный Политбюро, предусматривал проведение праздничной демонстрации, посвященной очередной годовщине большевистской революции, которая должна была вылиться в вооруженные столкновения с полицией, спровоцированные «красными сотнями» Уншлихта. По замыслу большевиков, попытки правительства подавить силой вооруженные выступления должны были спровоцировать общее восстание рабочего класса Германии, в ходе которого отрядам Уншлихта надлежало захватить ключевые позиции в стране, подобно тому, как это было сделано красногвардейцами в Петрограде шесть лет тому назад. Оружие для «красных сотен» было нелегально перевезено на грузовом пароходе из Петрограда в Гамбург, где оно было разгружено местными докерами-коммунистами.
Революция в Германии должна была начаться рано утром 23 октября. Иосиф Пятницкий, начальник ОМС, Дмитрий Мануильский, член Центрального Комитета Коммунистической партии, и Отто Куусинен, финн по национальности, занимавший пост Генерального секретаря Коминтерна, всю ночь сидели, курили и пили кофе в кабинете Куусинена, ожидая телеграммы от Радека из Берлина с сообщением о начале революции. Они были соединены прямой телефонной линией с Горками, где находился прикованный к постели Ленин и куда приехали все остальные советские руководители. Хотя сам Ленин мог едва-едва произнести несколько слов, все его сознание находилось в ожидании известия о революции, предсказанной им пять лет тому назад. Однако сообщение из Берлина так и не поступило. Вечером 23 октября Радеку была направлена телеграмма с вопросом, что же все-таки произошло. Через несколько часов Радек прислал ответ в одно слово: «Ничего». В самый последний момент, убедившись в недостаточной поддержке со стороны рабочего класса, Радек и руководство ГКП отдали приказ остановить запланированное восстание. Начавшееся, несмотря на приказ, выступление в Гамбурге было быстро подавлено. За этим последовала буря взаимных упреков. Москва обвиняла ГКП в том, что немецкие коммунисты упустили «благоприятную возможность». В действительности же именно Москва и была во всем виновата, поскольку, пренебрегая очевидными фактами, она сама себя убедила в том, что такая возможность существует.
С тех пор надежды Коминтерна на распространение революции были связаны не с Европой, а с Азией, особенно с Индией и Китаем. Провал «немецкого Октября» в 1923 году подтвердил правильность курса, выбранного после неудачи «мартовской акции» в Германии в 1921 году, который был направлен на отказ от организации революционных выступлений и переход к установлению торговых и дипломатических отношений с европейскими капиталистическими странами. В течение ряда лет операции ЧК против западных дипломатических миссий в Москве были более продуктивными, чем действия чекистов в столицах западных государств. Проникновение в торговые представительства и посольства, которые начали открываться в Москве начиная с 1921 года, оказалось более простой задачей, чем внедрение в министерства иностранных дел ведущих западных держав. Наблюдение за иностранными миссиями было поручено Контрразведывательному отделу ЧК (КРО), во главе которого в двадцатые годы стоял Артур Христианович Артузов. Родившись в 1891 году в семье сыродела, итальянского швейцарца, поселившегося в России, Артузов был племянником М. С. Кедрова, начальника Управления исправительных работ НКВД. С конца 1929 года по 1934 год он возглавлял ИНО, сменив на этой должности Трилиссера. Сегодня его портрет, в сопровождении хвалебных реляций, отмечающих его заслуги на посту начальника КРО и ИНО, висит в мемориальной комнате Первого главного управления.
Секретные материалы ПГУ характеризуют Артузова как генератора идей. Он разработал множество способов проникновения в иностранные миссии от «медовой ловушки» до менее утонченных способов шантажа, впоследствии взятых на вооружение КГБ. За иностранными дипломатическими курьерами устанавливалась слежка с момента, а иногда и до того, как они пересекали советскую границу с тем, чтобы использовать любую возможность для получения доступа к дипломатической почте. К ночному поезду, на который часто садились курьеры, следующие из Петрограда в Москву, прицеплялся специальный вагон, оснащенный фотолабораторией на случай, если удастся добраться до содержимого дипломатической почты, пока курьер спит. Одному курьеру, работающему на финское торговое представительство в Москве в 1921 году, пришлось проявить незаурядную стойкость, когда его пыталась соблазнить агентка ЧК. Несмотря на все старания очаровательной дамы, он ни на секунду не выпустил из рук свой саквояж. Вскоре после этого другой финский курьер был усыплен снотворным, подмешанным в чай, который ему подали в самоваре в его купе. Содержимое его саквояжа было немедленно сфотографировано в находившейся рядом лаборатории. Это был первый зафиксированный случай, когда советская разведка использовала против дипломатического лица наркотический препарат. В отличие от ИНО двадцатых годов КРО имел свою собственную лабораторию, где его сотрудники осваивали приемы вскрытия дипломатических сумок, подделки пломб, использования специальных чернил для тайнописи и применения наркотических препаратов. Одним из самых ярких примеров успешной обработки КРО иностранных дипломатов был случай с сотрудником эстонского представительства Романом Бирком. Будучи в Москве, он проиграл в карты большую сумму денег агенту ЧК. В результате он не только позволил чекистам заглянуть в свой дипломатический саквояж, но и в конечном итоге был завербован и впоследствии принял участие в операции «Трест», самой успешной из всех проведенных советской разведкой в двадцатые годы.
В 1922 году в КРО был разработан коварнейший план по обработке главы британского торгового представительства Роберта Ходжсона. Бывший царский служащий утверждал, возможно, имея на то основания, что Комиссариат иностранных дел предложил ему работу в обмен на шпионскую информацию о британском представительстве. Ходжсон докладывал в Министерство иностранных дел: «Роллер (начальник отдела Великобритании в КРО) предложил мне следующий план: он приводит меня к себе домой, дает мне снотворное, обыскивает меня и получает необходимую ему информацию. Мой знакомый выдвинул очевидные аргументы против этого гениального плана: машина представительства долгое время будет стоять около дома, в представительстве начнут выяснять причины моего затянувшегося отсутствия, и в результате наверняка возникнут осложнения, которые вряд ли доставят удовольствие Советскому правительству.»
Артузов согласился с этими аргументами, и от плана отказались.
Самой распространенной операцией КРО был шантаж русских служащих иностранных представительств в Москве, а также других лиц, вступающих в контакт с сотрудниками этих миссий. В мае 1924 года Ходжсон послал Чичерину, комиссару иностранных дел, которого он совершенно правильно считал противником некоторых приемов работы ОГПУ, два «исключительно дружеских» письма. В них он приводил примеры того, как ОГПУ действовало против британской миссии за последние два года. В частности, он упоминал офицера ОГПУ Анатолия Владимировича Юргенса, чьей «специализацией», по словам Ходжсона, было «запугивание женщин и молодых девушек». В начале 1922 года Юргенс вызвал одну из горничных английской торговой миссии по имени Тереза Кох и, угрожая ей пожизненным заключением, потребовал, чтобы она письменно дала согласие на шпионскую деятельность против британской миссии и составление для ЧК еженедельных отчетов о проделанной работе:
«Окончательно запуганная, она поставила свою подпись. Ей угрожали расправой, если она расскажет о случившемся мне… В течение нескольких месяцев после этого она не осмеливалась покинуть территорию миссии. Позднее, когда она пожелала уехать из страны, ей регулярно отказывали в разрешение на выезд, объясняя это тем, что она была замешана в событиях в Екатеринославле, где она ни разу в жизни не была.»
В начале 1923 года Юргенс применил тот же самый метод и в отношении пожилой женщины, которую звали Мария Николаевна Шмегман. В свое время Ходжсон приобрел у нее старинную мебель. Вызвав ее к себе, Юргенс сказал, что она не выйдет живой с Лубянки, если не даст письменного согласия на то, чтобы воровать документы у Ходжсона и шпионить за британским посольством.
«В конце концов она подписала это обязательство. После этого на протяжении довольно длительного периода она подвергалась преследованиям со стороны Юргенса. Ей также угрожали жестокой расправой, если она кому-нибудь об этом расскажет.»
В начале 1924 года знакомая одного сотрудника торговой миссии Татьяна Романовна Левитская оказалась в точно таком же положении. Она отказалась сотрудничать с ЧК, за что и была сослана на три года в Нарым как английская шпионка.
В сообщении Ходжсона Министерству иностранных дел говорилось, что «в сравнении с другими миссиями» к представительству Великобритании «относятся вполне достойно». Однако в отличие от дипломатического представительства Польши, которому были принесены официальные извинения после того, как оно выразило протест против действий ОГПУ, Ходжсон не получил никаких официальных извинений. Вместе с тем в августе 1924 года он докладывал, что ОГПУ прекратило свою подрывную деятельность против английской миссии (как потом выяснилось, это продолжалось недолго). Ходжсон сообщал, что протест, с которым он выступил в мае, «очевидно, был близко воспринят Чичериным, который искренне желает того, чтобы подобные инциденты впредь не повторялись».
Чекисты и их последователи с большим успехом осуществляли проникновение в европейские дипломатические миссии, расположенные за пределами Европы. В начале двадцатых годов любовница британского консула в Реште (Персия) снабжала офицера ЧК Апресова секретными документами английского консульства. Став резидентом ОГПУ и переехав в 1923 году в Мешхед, Апресов смог получить копии докладов английского консульства посольству Великобритании в Тегеране, а также ознакомиться с корреспонденцией, которой обменивался военный атташе в Тегеране с верховным командованием в Индии.
Еще до прихода Сталина к власти среди европейских миссий, расположенных вне континента, самыми уязвимыми для советских агентов были иностранные представительства в Пекине. В результате обыска, произведенного полицией в советском посольстве в Пекине в апреле 1927 года, были обнаружены копии нескольких чрезвычайно секретных английских дипломатических документов. В отчете Министерства иностранных дел говорилось, что среди этих документов были «два наиболее важных сообщения» из всех, подготовленных за последние несколько месяцев британским послом Майлзом Лэмпсоном. Сам же Лэмпсон утверждал, что «утечка» информации из дипломатических представительств Италии и Японии была более серьезной: