Страница:
Ликвидация свобод в Польше, хотя реальные масштабы этого в Вашингтоне даже не представляли, стало основной причиной первого серьезного столкновения преемника Рузвельта Гарри С. Трумэна с советским руководством. Во время первой встречи с Молотовым 23 апреля 1945 года новый и неопытный президент открыто заявил, что американо-советские отношения не могут далее строиться «по принципу улицы с односторонним движением» и что в будущем России придется выполнять свои обязательства. Молотов побелел и вначале не нашелся что сказать. Но потом ответил: «Со мной за всю жизнь так не разговаривали.» На что Трумэн, как он сам вспоминает, ответил: «Соблюдайте соглашения, и с вами никто не будет так говорить.»
После смерти Рузвельта Гарри Гопкинс жил почти забытым в своем доме в Джорджтауне – районе Вашингтона. Он пережил президента всего на девять месяцев. Ахмеров, правда, как всегда заявляя, что говорит от имени Сталина, пытался убедить его, что ему снова предстоит сыграть важную роль в этот критический для американо-советских отношений момент. В середине мая Аверелл Гарриман, американский посол в Москве, и «Чип» Болен разработали план, по которому Трумэн должен был послать Гопкинса в Москву для решения некоторых наболевших вопросов непосредственно со Сталиным. Реакция Гопкинса на предложение заслуживает внимания. Он сказался больным настолько, что принимал гостей, лежа в постели, «но при упоминании о полете в Москву вновь преобразился в того самого пожарного коня, который заслышал звук сигнального колокола.» Госдепартамент и новый государственный секретарь Джеймс Ф. Бирнс считали, что Гопкинс слишком субъективен и не сможет правильно расценить разглагольствования советского руководителя. Трумэн отверг их возражения. Москва на предложение о визите ответила оперативно и с радостью.
На первой встрече со Сталиным 26 мая Гопкинс подчеркнул важность сохранения в неприкосновенности «всей структуры мирового сотрудничества и отношений с Советским Союзом, ради создания которых президент Рузвельт и маршал (Сталин) так много потрудились.» Основной причиной утраты в Америке доверия к сотрудничеству с Советским Союзом является «наша неспособность провести в жизнь ялтинские договоренности по Польше.» Ряд историков, даже не подозревающих о том, что НКВД/НКГБ считало Гопкинса своим агентом, были поражены явно просоветским подходом Гопкинса. Войтех Мастны пишет:
«Гопкинс использовал недавний неблагоприятный поворот в американском общественном мнении в отношении России, но не связал эту перемену с действиями Советского Союза. Вместо этого он, положительно оценив действия Сталина, поддержавшего идею Рузвельта о новой „структуре мирового сотрудничества“, как бы снял с него вину. Отсутствующие англичане оказались в роли виновных, и Сталин не преминул воспользоваться возможностью осудить их.»
Сталин заявил, что английские консерваторы, включая Черчилля, выступали против советского плана свободной Польши, потому что стремились возродить враждебную «санитарную зону» вокруг СССР. Вместо того, чтобы оспорить такое неверное толкование политики Англии, Гопкинс еще дважды подчеркнул, что Америка проводит совершенно иную политику. Соединенные Штаты хотят, чтобы все соседи Советского Союза были дружественными странами. В таком случае, возразил Сталин, они могут легко достичь соглашения по Польше. Гопкинс ответил, что рад слышать это от Сталина.
«Мы примем любое правительство в Польше, – продолжал Гопкинс на следующий день, – которое изберет польский народ и которое будет дружественным по отношению к Советскому правительству.» Ни Гопкинс, ни Трумэн в тот момент не понимали неприятной истины, что ни одно польское правительство не может отвечать этим двум требованиям. Профессор Мастны, снова, не подозревав об отношении НКВД к Гопкинсу, пишет в заключение, что «в конце концов Гопкинс согласился на советское предложение… Польский вопрос, таким образом, был решен Гопкинсом и Сталиным без англичан.» Руководимое коммунистами временное правительство было расширено за счет чисто символических представителей поляков, находившихся в изгнании в Лондоне, а Миколайчик получил престижный, но практически бесправный пост заместителя премьер-министра. Неразрешимая проблема проведения свободных выборов постоянного правительства была отложена в сторону. Хотя Гопкинс и вышел за пределы данных ему полномочий, Трумэн приветствовал соглашение считая его средством укрепления военного альянса. НКГБ полагал, что с помощью Гопкинса одержал победу над американским империализмом. Дело же, скорее всего, обстоит так, что хотя влияние Гопкинса на Рузвельта, а первоначально и на Трумэна служило советским интересам, он никогда не был сознательным советским агентом. НКГБ через Ахмерова еще раз воспользовался его страстным желанием лично участвовать в укреплении советско-американских отношений и его наивной верой в то, что Сталин разделяет его приверженность новому мировому порядку. Устраивавшая всех формула решения польской проблемы, согласованная Сталиным и Гопкинсом, была утверждена на встрече «Большой тройки» в Потсдаме в июле-августе 1945 года, на которой Гопкинс не присутствовал. Но по мере того, как пренебрежение Советским Союзом правами человека становилось все труднее игнорировать, даже вера Гопкинса в будущее советско-американских отношений дала трещину. Не успел он уехать из Москвы, как начался показательный процесс над 16 польскими лидерами, для которых он просил помилования. Гопкинс умер в январе 1946 года, расставшись с некоторыми своими иллюзиями.
Американской посол в Варшаве Артур Блисс Лейн печально констатировал, «что НКВД и УБ так туго натянули поводья власти, что никакая демократия в нашем понимании этого слова не будет возможна в Польше еще долгие годы.» Советский контроль над действиями УБ был наиболее пристальным в 1944—47 годах, когда в каждом отделении УБ был советский советник с правом принимать окончательное решение. Преподаватели первых школ УБ должны были предъявлять черновики своих лекций советникам, которые вносили в них изменения по своему усмотрению. В период между 1947-м и 1949 годом советников убрали из районных отделений УБ. К моменту смерти Сталина в 1953 году число советников в провинциальных отделениях за пределами Варшавы сократили до двух. В некоторых операциях, в особенности по фальсификации выборов, УБ проявило себя слабым учеником. В Ялте Молотов заявил, что для организации выборов в Польше потребуется всего месяц. На самом же деле УБ было настолько не уверено в своей способности совладать с двумя ведущими оппозиционными партиями – Крестьянской партией и Христианской партией труда, что выборы перенесли на январь 1947 года, явно рассчитывая на помощь сильных снегопадов. Но даже и через два года подготовки к фальсификации выборов свидетельства фальсификации были настолько очевидными, что удивились даже советские советники УБ. В течение года оппозиционные партии были запрещены. Во избежание неудачи на следующих общих выборах в 1952 году и для обеспечения значительного преимущества руководимой коммунистами Польской объединенной рабочей партии (созданной после «слияния» с социалистами в 1948 году), советские советники провели трехмесячные курсы, на которых мисс Конопко дала подробнейшие инструкции по подлогу и технологии подготовки заранее результатов выборов.
Влияние Польской католической церкви, однако, поставило УБ перед проблемой, решения которой не было и у советников. Одним из самых циничных изобретений УБ была подготовка подполковника Йерека Лабановского выступать в роли католического, православного или иудейского священника, когда приговоренные к смерти просили о присутствии духовного лица на казни.
Весной 1945 года, когда захват Польши коммунистами успешно осуществлялся, будущий председатель КГБ генерал Серов прибыл в Германию, чтобы возглавить «внутренний» (НКВД/НКГБ) отдел советской военной администрации (СБА). Администрация располагалась в берлинском пригороде Карлсхорст в огромном здании, окруженном железным забором, колючей проволокой, патрулями и полицейскими кордонами с собаками. Серов создал на территории СБА целый городок НКГБ (позже МГБ). Свой штаб он разместил в бывшем госпитале, когда-то красивые особняки отдал своим офицерам, развернул огромный гараж. Входить на территорию могли только сотрудники НКГБ/МГБ, которых насчитывалось около двух тысяч. Серов создал в советской оккупационной зоне мощную сеть НКГБ/МГБ, поставив во главе нее генерал-майора Мельникова, бывшего советника молодой польский УБ. Зона делилась на районы (Bezirke), каждый со своим штабом НКГБ/МГБ, которые в свою очередь подразделялись на округа (Kreis), контролируемые «оперативными группами». Этот колоссальный аппарат осуществлял наблюдение за политическими партиями, церковью, профсоюзами и направлял процесс советизации. Карлсхорст стал также крупнейшей советской зарубежной базой шпионажа против стран Запада. База в Лейпциге занималась нелегалами.
«Коммунизм для немцев, что корове седло», – жаловался Сталин. Руководство ГКП (Германской коммунистической партии) возвратилось из своей московской ссылки 30 апреля 1945 года – в день самоубийства Гитлера в его берлинском бункере. Двое наиболее выдающихся членов руководства – шестидесятилетний Вильгельм Пик (ставший впоследствии первым президентом Германской Демократической Республики) и пятидесятидвухлетний Вальтер Ульбрихт (первый секретарь правящей партии ГДР) – были ветеранами коммунистического подполья, а также ставленниками НКВД. Серов и руководство ГКП действовали вначале робко, не зная, каким образом будет осуществлено взятие страны под контроль коммунистов. По прибытии из Москвы Ульбрихт заявил своим ближайшим соратникам: «Все будет выглядеть демократично, но мы должны все держать под контролем.» Первой его тактической задачей было создать неформальную антифашистскую коалицию из ГКП и трех других, разрешенных СВА партий. Свободные выборы в советской зоне могли, вероятно, продемонстрировать большинство социал-демократов (СДП), но разгул насилия и грабежей, которым Красная Армия отметила победу, лишили ГКП всякой надежды на занятие лидирующей роли в стране без помощи мощных сил СВА и НКГБ/МГБ.
Обеспокоенный ростом популярности социал-демократов, глава СВА маршал Жуков стал оказывать давление на руководство СДП с целью добиться от него согласия на объединение с коммунистами. Английские власти получили жалобы от двух выдающихся социал-демократов, которым НКГБ приказало под страхом ареста «агитировать за объединение». Отказавшиеся уже брошены в тюрьму Заксенхаузен», бывшую при фашистах концлагерем. Председатель западногерманской СДП Эрих Олленауэр заявлял, что по меньшей мере 20.000 несогласных членов социал-демократической партии Восточной Германии подверглись преследованиям, заключению и даже были убиты в период с декабря 1945 года по апрель 1946 года. В результате развернутой НКГБ кампании массового устрашения 22 апреля 1946 года – в день рождения Ленина – произошло объединение ГКП и СДП в Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ). Другим важным итогом стало мощное подавление социал-демократии в Восточной Германии. Несмотря на угрозы на первых муниципальных и региональных выборах осенью 1946 года СЕПГ набрала едва 50 процентов голосов, но движение в сторону однопартийного государства остановить было уже невозможно.
В августе 1947 года по приказу 201 СВА в Восточной Германии под контролем МГБ была создана полиция безопасности, Комиссариат 5 (К—5), предшественник Службы государственной безопасности ГДР (ССД), организованной в октябре 1949 года после провозглашения Германской Демократической Республики. Глава К—5, а впоследствии и ССД Вильгельм Цайсер был старым агентом ГРУ в Германии, а во время Гражданской войны в Испании командовал 13-й интернациональной бригадой под псевдонимом «генерал Гомес». Одним из ближайших его помощников был также агент ГРУ со стажем Рудольф Геррнштадт, среди заслуг которого числится вербовка немецкого дипломата Рудольфа фон Шелиха. В Восточной Германии, как и в Польше, советники из МГБ давали инструкции по подтасовке результатов выборов. На первых общенациональных выборах в ГДР в 1950 году СЕПГ получила 99,7 процента голосов – вдвое больше, чем в 1946 году.
Между двумя войнами до прихода к власти Гитлера в Германии была массовая коммунистическая партия. В Румынии, напротив, партия была почти такой же слабой, как и в Польше, причем большинство ее составляли представители нацменьшинств. В последний год войны партию пришлось восстанавливать практически с нуля. В марте 1944 года НКГБ направило группу из трех человек во главе со своим румынским агентом Эмилем Боднарасом для подготовки партийного руководства к приходу Красной Армии. Боднарасу удалось провести встречу в тюремной больнице с Георге Георгиу-Деж и другими заключенными лидерами компартии, на котором Георгиу-Деж обвинил действующего секретаря подпольной партии Стефана Фориса в связях с полицией. Георгиу-Деж занял его место. Это был первый из его коварных маневров в борьбе за власть с московским бюро румынских коммунистов в изгнании, которое возглавляли агенты НКГБ Анна Паукер и Василе Лука. После оккупации Румынии Красной Армией в августе 1944 года Георгиу-Деж был освобожден, а Форис брошен в тюрьму. Два года спустя по приказу Георгиу-Деж Фориса без суда повесили.
В течение зимы 1944—45 года подготовленные Боднарасом и НКГБ бойцы «Патриотической гвардии» заняли ключевые посты в полиции и силах безопасности. В марте 1945 года, через семь месяцев после начала правления коалиционного правительства с широким представительством, румынский король Михай согласился с советским ультиматумом об установлении «народно-демократического» режима под руководством коммунистов во главе с сочувствующим коммунистам Петру Гроза. В результате подтасовки выборов в ноябре 1946 года правительство одержало убедительную победу. В 1947 году оппозиционные партии были ликвидированы, и состоялся показательный процесс над лидерами оппозиции, которых обвинили в заговоре против безопасности государства. 31 декабря 1947 года короля Михая вынудили отречься от престола. Была провозглашена Румынская Народная Республика. Основой новой республики стали Служба народной безопасности (СНБ) и ее русские советники. Николае Чаушеску, страдавший манией величия даже в большей степени, чем Георгиу-Деж, признавал позже, что «в прошлом» (иными словами, при Георгиу-Деж) вопросы внутренней жизни партии «иногда решались с помощью органов безопасности, что создавало возможность для вмешательства в жизнь партии и серьезно подрывало ее авторитет и ведущую роль.» СНБ использовалась не только с целью проведения сталинской ортодоксальной политики, но и в личных интересах Георгиу-Деж. Поскольку Георгиу-Деж неустанно заверял в своей верности Советскому Союзу и его великому лидеру, советские советники позволяли ему проявлять самостоятельность.
Как и Серов, успешно проводивший операции НКГБ/МГБ в Польше и Восточной Германии, Дмитрий Георгиевич Федичкин, главный советник в Румынии с 1944 по 1947 год, был жестким, бескомпромиссным карьеристом. Он родился в 1903 году, опыт работы в Балканах приобрел в 30-е годы и вел себя в послевоенном Бухаресте как вице-король, часто давая инструкции и советы Георгиу-Деж. Его фотография, на которой изображен коренастый человек с круглым лицом и в очках, занимает сегодня почетное место в мемориальной комнате в Первом главном управлении КГБ.
В пояснительной надписи сказано, что он успешно работал «советником» в Бухаресте, а потом разрабатывал «активные действия» против западных стран. Для Серова, который в те времена считался более выдающимся советником, стал впоследствии даже первым председателем КГБ, места в мемориальной комнате не нашлось, поскольку он был лишен всех почестей за активное участие в сталинских зверствах и самоубийство в 1962 году.
Захват коммунистами власти в Болгарии произошел даже быстрее, чем в Румынии. Усиленный славянскими родственными узами с Советской Россией, коммунизм в Болгарии, хотя и не был лидирующей силой в болгарском обществе, имел там более глубокие корни, чем в Польше или Румынии. Несмотря на то, что между двумя мировыми войнами Болгария числилась среди наименее развитых стран Европы, она славилась тем, что была родиной лучших большевиков Коминтерна. Харизматический Георгий Димитров своей успешной защитой на суде в Лейпциге по обвинению в поджоге рейхстага в 1933 году снискал себе известность как герой антифашистского движения. С 1935 по 1943 год он был последним генеральным секретарем Коминтерна. Когда в сентябре 1944 года Красная Армия перешла границу Болгарии, руководимый коммунистами Отечественный фронт успешно осуществил переворот. За три месяца партия выросла с 15.000 членов до 750.000. Коммунистическая народная милиция, пришедшая на смену старой полиции, и находившаяся под контролем НКГБ тайная полиция начали кампанию террора. Даже Димитров прекрасно знал, что его телохранитель и зять Вылко Червенков, которого он спас от верной смерти в годы террора, шпионил за ним по заданию тайной полиции. Коалиционное правительство оставалось у власти четыре месяца. В январе 1945 года власть захватила новоявленная коалиция коммунистов с сочувствующими. В результате подтасовки результатов выборов в ноябре 1945 года Отечественный фронт получил 88 процентов голосов. Несмотря на отважную борьбу остатков оппозиции, в декабре 1947 года Болгария стала народной республикой. Все последующие годы она оставалась наиболее лояльной из советских сателлитов.
В Венгрии и Чехословакии многопартийные демократии оказали коммунистическому захвату наиболее сильное сопротивление. Всеобщие выборы в Венгрии в ноябре 1945 года выиграла партия мелких собственников, набравшая 57 процентов голосов, а коммунистическая и социалистическая остались позади с 17 процентами каждая. Президент новой Венгерской республики, провозглашенной 1 февраля 1946 года, доктор Золтан Тилди и премьер-министр нового правительства доктор Ференц Надь представляли партию мелких собственников. Однако из-за присутствия на территории Венгрии советских оккупационных сил правила эта партия недолго. Наиболее могущественным из членов кабинета Ференца Надя был его заместитель коммунист Матпьяш Ракоши (урожденный Рот). Министр финансов, член партии мелких собственников, Николас Ньяради так писал о нем: «… Это наиболее опытный и сильный коммунист в Венгрии. Его обучили в Москве пропаганде, саботажу, психологии толпы и средствам политической войны. Ракоши – самый хитроумный из политических деятелей, которых я когда-либо знал. Он, безусловно, имел талант, необходимый актерам, конферансье и политическим деятелям, – он чувствовал время. В России его научили, что делать, а интуиция подсказывала, когда это делать.»
Самым сильным орудием в руках коммунистов была полиция безопасности, находившаяся под контролем советских «советников» и названная АВО (позднее АВХ). Первоначально АВО действовала как армия компартии. Ракоши признавал впоследствии, что это была организация, «в которой наша партия добивалась руководящей роли и не допускала ни разделения (власти), ни влияния… Эта организация была в наших руках с самого начала, и мы следили, чтобы она оставалась надежным, острым оружием в борьбе за народную демократию.»
Во главе АВО стоял еврей-портной с гитлеровскими усиками «мушкой» Габор Петер (урожденный Бено Аушпиц), который до этого работал на НКВД. На первых этапах послевоенной коалиции он ушел в тень, чтобы не вызывать подозрений у министров, представлявших другие партии. Ньяради считал его «бесполым»:
«Он суетится, жеманится, лепечет что-то, руки постоянно в движении. При разговоре с ним, неофициальном, конечно, так и ждешь, что он достанет метр и начнет размечать мелом твой костюм… А еще… он очень любит цветы. Окна его дома 60 по Андрашши Ут увиты плющом, на подоконнике голубые цветочки, а сам чистенький кабинетик Петера напоминает девичью спаленку. Кругом герани – розовые, красные, белые, их чуть горьковатым ароматом пропитана вся комната. Говорить с Петером в его кабинете все равно, что общаться со стареющей дамой, которая наконец получила клочок земли. В руках у него секатор, он то и дело переходит от горшка к вазе, от вазы к кадке с цветами. „О, господин министр!“ Отстриг веточку пеларгонии. „Боже, доктор Ньяради!“ Отхватил цветочек гортензии. „Какое счастье, господин министр“. Укоротил плеточку плюща. Это может вызвать смех, и не верится, что перед вами человек, которого боится вся Венгрия.
Большинство посетителей Петера видели другую сторону его натуры. «Вам следует усвоить, что ни на чью поддержку, ни на чью защиту вы можете не рассчитывать», – говорил он. – Понятно? Партия отдала вас нам в руки.» Он любил убеждать подследственных «набойкой каблуков» – так в довоенной венгерской полиции называли позаимствованным у сапожников термином пытку, когда человека били по голым пяткам палкой или резиновым шлангом. Применялись и другие пытки – пострашнее. Советские советники иногда принимали участие в допросах, но пытки обычно оставляли АВО.
К 1948 году коалиционное правительство ушло, и Венгрия превратилась в «народную демократию». Ракоши хвастался потом, что «отрезал» от коалиции оппозиционные некоммунистические партии, «как кружки салями». Нож для резки политической колбасы держала в руках АВО. Первым кусочком стало, как утверждалось, «правое крыло» партии мелких собственников. Под предлогом искоренения «фашистских элементов» АВО арестовала членов партии, которые больше всего распространялись о недостойных действиях коммунистов. Другой кусочек – «правое крыло» социал-демократов, которых также обвинили в сотрудничестве с фашистами. Самый большой кусок, основную часть партии собственников отрезать было трудно, и пришлось воспользоваться советской помощью. АВО сфабриковала заговор, в который был вовлечен генеральный секретарь партии Бела Ковач. Когда Национальная ассамблея не смогла лишить его парламентской неприкосновенности, Ковача арестовала советская военная полиция по обвинению в заговоре против оккупационных войск. В мае 1947 года премьер-министр Ференц Надь не вернулся из Швейцарии, где проводил отпуск, потому что ему пригрозили арестом в случае возвращения.
Но ни опыт «в разделке колбасы», ни фальсификации на выборах не принесли коммунистам немедленной победы. На всеобщих выборах в августе 1947 года коммунисты, хотя и стали впервые крупнейшей партией, набрали всего 24 процента голосов. По свидетельству очевидца, в штаб-квартире АВО царило упадническое настроение в связи со сравнительно неудачной фальсификацией выборов (МГБ потом повысило квалификацию АВО). Правящая коалиция во главе с коммунистами получила, тем не менее, вдвое больше голосов, чем оппозиция. Самую малочисленную из вошедших в коалицию партий – Национальную крестьянскую, которая набрала 9 процентов голосов, возглавлял тайный коммунист Ференц Эрдей. Зимой 1947—48 года Ракоши сократил правительство до чисто номинальной коалиции, в которой присутствие нескольких некоммунистических министров едва скрывало коммунистическую сущность. После создания в 1948 году однопартийного государства, узаконенного на будущий год новой конституцией, антисемит Берия насмешливо назвал Ракоши «еврейским королем Венгрии».
В Чехословакии, в отличие от других стран – советских сателлитов, коммунистическая партия благодаря живым еще воспоминаниям о предательстве Запада в Мюнхене вышла из войны как наиболее популярная партия страны. На свободных выборах 1946 года она набрала 38 процентов голосов – вдвое больше, чем любая другая партия. Коммунисты успешно внедрили другие партии в правящую коалицию. Генерал Людвик Свобода, министр обороны с 1945 по 1950 год, а позднее президент республики, официально считался беспартийным. Он, правда, признал впоследствии, что всегда был «преданным и дисциплинированным» коммунистом, от которого партия потребовала прервать членство с тем, чтобы он мог оказать содействие в будущем захвате власти.
Как и в других странах Восточной Европы, коммунисты практически с самого начала контролировали Министерство внутренних дел, а также полицию и полицию безопасности (государственная безопасность – ГБ), которые находились в подчинении министерства. Поскольку в Чехословакии советские оккупационные силы не стояли, роль этих организаций была еще значительнее, чем в Венгрии. По настоянию президента Бенеша во главе Управления Z Министерства внутренних дел, которому подчинялась ГБ, поставили социал-демократа Йозефа Бартика. Работавшие в ГБ коммунисты с помощью бывшего сотрудника гестапо сфабриковали против Бартика обвинение в сотрудничестве с оккупантами и вынудили его к отставке. Бывшего заместителя и преемника Бартика Бедржиха Покорного сместили после того, как он использовал подложные документы для дискредитации генерального секретаря Национал-социалистической партии (несмотря на сходство в названии не путать с нацистской партией). Коммунисты посадили на это место подставного беспартийного генерала Франтишека Янда, при котором все руководство Управлением Z осуществлял его заместитель коммунист Индржих Веселый.
После смерти Рузвельта Гарри Гопкинс жил почти забытым в своем доме в Джорджтауне – районе Вашингтона. Он пережил президента всего на девять месяцев. Ахмеров, правда, как всегда заявляя, что говорит от имени Сталина, пытался убедить его, что ему снова предстоит сыграть важную роль в этот критический для американо-советских отношений момент. В середине мая Аверелл Гарриман, американский посол в Москве, и «Чип» Болен разработали план, по которому Трумэн должен был послать Гопкинса в Москву для решения некоторых наболевших вопросов непосредственно со Сталиным. Реакция Гопкинса на предложение заслуживает внимания. Он сказался больным настолько, что принимал гостей, лежа в постели, «но при упоминании о полете в Москву вновь преобразился в того самого пожарного коня, который заслышал звук сигнального колокола.» Госдепартамент и новый государственный секретарь Джеймс Ф. Бирнс считали, что Гопкинс слишком субъективен и не сможет правильно расценить разглагольствования советского руководителя. Трумэн отверг их возражения. Москва на предложение о визите ответила оперативно и с радостью.
На первой встрече со Сталиным 26 мая Гопкинс подчеркнул важность сохранения в неприкосновенности «всей структуры мирового сотрудничества и отношений с Советским Союзом, ради создания которых президент Рузвельт и маршал (Сталин) так много потрудились.» Основной причиной утраты в Америке доверия к сотрудничеству с Советским Союзом является «наша неспособность провести в жизнь ялтинские договоренности по Польше.» Ряд историков, даже не подозревающих о том, что НКВД/НКГБ считало Гопкинса своим агентом, были поражены явно просоветским подходом Гопкинса. Войтех Мастны пишет:
«Гопкинс использовал недавний неблагоприятный поворот в американском общественном мнении в отношении России, но не связал эту перемену с действиями Советского Союза. Вместо этого он, положительно оценив действия Сталина, поддержавшего идею Рузвельта о новой „структуре мирового сотрудничества“, как бы снял с него вину. Отсутствующие англичане оказались в роли виновных, и Сталин не преминул воспользоваться возможностью осудить их.»
Сталин заявил, что английские консерваторы, включая Черчилля, выступали против советского плана свободной Польши, потому что стремились возродить враждебную «санитарную зону» вокруг СССР. Вместо того, чтобы оспорить такое неверное толкование политики Англии, Гопкинс еще дважды подчеркнул, что Америка проводит совершенно иную политику. Соединенные Штаты хотят, чтобы все соседи Советского Союза были дружественными странами. В таком случае, возразил Сталин, они могут легко достичь соглашения по Польше. Гопкинс ответил, что рад слышать это от Сталина.
«Мы примем любое правительство в Польше, – продолжал Гопкинс на следующий день, – которое изберет польский народ и которое будет дружественным по отношению к Советскому правительству.» Ни Гопкинс, ни Трумэн в тот момент не понимали неприятной истины, что ни одно польское правительство не может отвечать этим двум требованиям. Профессор Мастны, снова, не подозревав об отношении НКВД к Гопкинсу, пишет в заключение, что «в конце концов Гопкинс согласился на советское предложение… Польский вопрос, таким образом, был решен Гопкинсом и Сталиным без англичан.» Руководимое коммунистами временное правительство было расширено за счет чисто символических представителей поляков, находившихся в изгнании в Лондоне, а Миколайчик получил престижный, но практически бесправный пост заместителя премьер-министра. Неразрешимая проблема проведения свободных выборов постоянного правительства была отложена в сторону. Хотя Гопкинс и вышел за пределы данных ему полномочий, Трумэн приветствовал соглашение считая его средством укрепления военного альянса. НКГБ полагал, что с помощью Гопкинса одержал победу над американским империализмом. Дело же, скорее всего, обстоит так, что хотя влияние Гопкинса на Рузвельта, а первоначально и на Трумэна служило советским интересам, он никогда не был сознательным советским агентом. НКГБ через Ахмерова еще раз воспользовался его страстным желанием лично участвовать в укреплении советско-американских отношений и его наивной верой в то, что Сталин разделяет его приверженность новому мировому порядку. Устраивавшая всех формула решения польской проблемы, согласованная Сталиным и Гопкинсом, была утверждена на встрече «Большой тройки» в Потсдаме в июле-августе 1945 года, на которой Гопкинс не присутствовал. Но по мере того, как пренебрежение Советским Союзом правами человека становилось все труднее игнорировать, даже вера Гопкинса в будущее советско-американских отношений дала трещину. Не успел он уехать из Москвы, как начался показательный процесс над 16 польскими лидерами, для которых он просил помилования. Гопкинс умер в январе 1946 года, расставшись с некоторыми своими иллюзиями.
Американской посол в Варшаве Артур Блисс Лейн печально констатировал, «что НКВД и УБ так туго натянули поводья власти, что никакая демократия в нашем понимании этого слова не будет возможна в Польше еще долгие годы.» Советский контроль над действиями УБ был наиболее пристальным в 1944—47 годах, когда в каждом отделении УБ был советский советник с правом принимать окончательное решение. Преподаватели первых школ УБ должны были предъявлять черновики своих лекций советникам, которые вносили в них изменения по своему усмотрению. В период между 1947-м и 1949 годом советников убрали из районных отделений УБ. К моменту смерти Сталина в 1953 году число советников в провинциальных отделениях за пределами Варшавы сократили до двух. В некоторых операциях, в особенности по фальсификации выборов, УБ проявило себя слабым учеником. В Ялте Молотов заявил, что для организации выборов в Польше потребуется всего месяц. На самом же деле УБ было настолько не уверено в своей способности совладать с двумя ведущими оппозиционными партиями – Крестьянской партией и Христианской партией труда, что выборы перенесли на январь 1947 года, явно рассчитывая на помощь сильных снегопадов. Но даже и через два года подготовки к фальсификации выборов свидетельства фальсификации были настолько очевидными, что удивились даже советские советники УБ. В течение года оппозиционные партии были запрещены. Во избежание неудачи на следующих общих выборах в 1952 году и для обеспечения значительного преимущества руководимой коммунистами Польской объединенной рабочей партии (созданной после «слияния» с социалистами в 1948 году), советские советники провели трехмесячные курсы, на которых мисс Конопко дала подробнейшие инструкции по подлогу и технологии подготовки заранее результатов выборов.
Влияние Польской католической церкви, однако, поставило УБ перед проблемой, решения которой не было и у советников. Одним из самых циничных изобретений УБ была подготовка подполковника Йерека Лабановского выступать в роли католического, православного или иудейского священника, когда приговоренные к смерти просили о присутствии духовного лица на казни.
Весной 1945 года, когда захват Польши коммунистами успешно осуществлялся, будущий председатель КГБ генерал Серов прибыл в Германию, чтобы возглавить «внутренний» (НКВД/НКГБ) отдел советской военной администрации (СБА). Администрация располагалась в берлинском пригороде Карлсхорст в огромном здании, окруженном железным забором, колючей проволокой, патрулями и полицейскими кордонами с собаками. Серов создал на территории СБА целый городок НКГБ (позже МГБ). Свой штаб он разместил в бывшем госпитале, когда-то красивые особняки отдал своим офицерам, развернул огромный гараж. Входить на территорию могли только сотрудники НКГБ/МГБ, которых насчитывалось около двух тысяч. Серов создал в советской оккупационной зоне мощную сеть НКГБ/МГБ, поставив во главе нее генерал-майора Мельникова, бывшего советника молодой польский УБ. Зона делилась на районы (Bezirke), каждый со своим штабом НКГБ/МГБ, которые в свою очередь подразделялись на округа (Kreis), контролируемые «оперативными группами». Этот колоссальный аппарат осуществлял наблюдение за политическими партиями, церковью, профсоюзами и направлял процесс советизации. Карлсхорст стал также крупнейшей советской зарубежной базой шпионажа против стран Запада. База в Лейпциге занималась нелегалами.
«Коммунизм для немцев, что корове седло», – жаловался Сталин. Руководство ГКП (Германской коммунистической партии) возвратилось из своей московской ссылки 30 апреля 1945 года – в день самоубийства Гитлера в его берлинском бункере. Двое наиболее выдающихся членов руководства – шестидесятилетний Вильгельм Пик (ставший впоследствии первым президентом Германской Демократической Республики) и пятидесятидвухлетний Вальтер Ульбрихт (первый секретарь правящей партии ГДР) – были ветеранами коммунистического подполья, а также ставленниками НКВД. Серов и руководство ГКП действовали вначале робко, не зная, каким образом будет осуществлено взятие страны под контроль коммунистов. По прибытии из Москвы Ульбрихт заявил своим ближайшим соратникам: «Все будет выглядеть демократично, но мы должны все держать под контролем.» Первой его тактической задачей было создать неформальную антифашистскую коалицию из ГКП и трех других, разрешенных СВА партий. Свободные выборы в советской зоне могли, вероятно, продемонстрировать большинство социал-демократов (СДП), но разгул насилия и грабежей, которым Красная Армия отметила победу, лишили ГКП всякой надежды на занятие лидирующей роли в стране без помощи мощных сил СВА и НКГБ/МГБ.
Обеспокоенный ростом популярности социал-демократов, глава СВА маршал Жуков стал оказывать давление на руководство СДП с целью добиться от него согласия на объединение с коммунистами. Английские власти получили жалобы от двух выдающихся социал-демократов, которым НКГБ приказало под страхом ареста «агитировать за объединение». Отказавшиеся уже брошены в тюрьму Заксенхаузен», бывшую при фашистах концлагерем. Председатель западногерманской СДП Эрих Олленауэр заявлял, что по меньшей мере 20.000 несогласных членов социал-демократической партии Восточной Германии подверглись преследованиям, заключению и даже были убиты в период с декабря 1945 года по апрель 1946 года. В результате развернутой НКГБ кампании массового устрашения 22 апреля 1946 года – в день рождения Ленина – произошло объединение ГКП и СДП в Социалистическую единую партию Германии (СЕПГ). Другим важным итогом стало мощное подавление социал-демократии в Восточной Германии. Несмотря на угрозы на первых муниципальных и региональных выборах осенью 1946 года СЕПГ набрала едва 50 процентов голосов, но движение в сторону однопартийного государства остановить было уже невозможно.
В августе 1947 года по приказу 201 СВА в Восточной Германии под контролем МГБ была создана полиция безопасности, Комиссариат 5 (К—5), предшественник Службы государственной безопасности ГДР (ССД), организованной в октябре 1949 года после провозглашения Германской Демократической Республики. Глава К—5, а впоследствии и ССД Вильгельм Цайсер был старым агентом ГРУ в Германии, а во время Гражданской войны в Испании командовал 13-й интернациональной бригадой под псевдонимом «генерал Гомес». Одним из ближайших его помощников был также агент ГРУ со стажем Рудольф Геррнштадт, среди заслуг которого числится вербовка немецкого дипломата Рудольфа фон Шелиха. В Восточной Германии, как и в Польше, советники из МГБ давали инструкции по подтасовке результатов выборов. На первых общенациональных выборах в ГДР в 1950 году СЕПГ получила 99,7 процента голосов – вдвое больше, чем в 1946 году.
Между двумя войнами до прихода к власти Гитлера в Германии была массовая коммунистическая партия. В Румынии, напротив, партия была почти такой же слабой, как и в Польше, причем большинство ее составляли представители нацменьшинств. В последний год войны партию пришлось восстанавливать практически с нуля. В марте 1944 года НКГБ направило группу из трех человек во главе со своим румынским агентом Эмилем Боднарасом для подготовки партийного руководства к приходу Красной Армии. Боднарасу удалось провести встречу в тюремной больнице с Георге Георгиу-Деж и другими заключенными лидерами компартии, на котором Георгиу-Деж обвинил действующего секретаря подпольной партии Стефана Фориса в связях с полицией. Георгиу-Деж занял его место. Это был первый из его коварных маневров в борьбе за власть с московским бюро румынских коммунистов в изгнании, которое возглавляли агенты НКГБ Анна Паукер и Василе Лука. После оккупации Румынии Красной Армией в августе 1944 года Георгиу-Деж был освобожден, а Форис брошен в тюрьму. Два года спустя по приказу Георгиу-Деж Фориса без суда повесили.
В течение зимы 1944—45 года подготовленные Боднарасом и НКГБ бойцы «Патриотической гвардии» заняли ключевые посты в полиции и силах безопасности. В марте 1945 года, через семь месяцев после начала правления коалиционного правительства с широким представительством, румынский король Михай согласился с советским ультиматумом об установлении «народно-демократического» режима под руководством коммунистов во главе с сочувствующим коммунистам Петру Гроза. В результате подтасовки выборов в ноябре 1946 года правительство одержало убедительную победу. В 1947 году оппозиционные партии были ликвидированы, и состоялся показательный процесс над лидерами оппозиции, которых обвинили в заговоре против безопасности государства. 31 декабря 1947 года короля Михая вынудили отречься от престола. Была провозглашена Румынская Народная Республика. Основой новой республики стали Служба народной безопасности (СНБ) и ее русские советники. Николае Чаушеску, страдавший манией величия даже в большей степени, чем Георгиу-Деж, признавал позже, что «в прошлом» (иными словами, при Георгиу-Деж) вопросы внутренней жизни партии «иногда решались с помощью органов безопасности, что создавало возможность для вмешательства в жизнь партии и серьезно подрывало ее авторитет и ведущую роль.» СНБ использовалась не только с целью проведения сталинской ортодоксальной политики, но и в личных интересах Георгиу-Деж. Поскольку Георгиу-Деж неустанно заверял в своей верности Советскому Союзу и его великому лидеру, советские советники позволяли ему проявлять самостоятельность.
Как и Серов, успешно проводивший операции НКГБ/МГБ в Польше и Восточной Германии, Дмитрий Георгиевич Федичкин, главный советник в Румынии с 1944 по 1947 год, был жестким, бескомпромиссным карьеристом. Он родился в 1903 году, опыт работы в Балканах приобрел в 30-е годы и вел себя в послевоенном Бухаресте как вице-король, часто давая инструкции и советы Георгиу-Деж. Его фотография, на которой изображен коренастый человек с круглым лицом и в очках, занимает сегодня почетное место в мемориальной комнате в Первом главном управлении КГБ.
В пояснительной надписи сказано, что он успешно работал «советником» в Бухаресте, а потом разрабатывал «активные действия» против западных стран. Для Серова, который в те времена считался более выдающимся советником, стал впоследствии даже первым председателем КГБ, места в мемориальной комнате не нашлось, поскольку он был лишен всех почестей за активное участие в сталинских зверствах и самоубийство в 1962 году.
Захват коммунистами власти в Болгарии произошел даже быстрее, чем в Румынии. Усиленный славянскими родственными узами с Советской Россией, коммунизм в Болгарии, хотя и не был лидирующей силой в болгарском обществе, имел там более глубокие корни, чем в Польше или Румынии. Несмотря на то, что между двумя мировыми войнами Болгария числилась среди наименее развитых стран Европы, она славилась тем, что была родиной лучших большевиков Коминтерна. Харизматический Георгий Димитров своей успешной защитой на суде в Лейпциге по обвинению в поджоге рейхстага в 1933 году снискал себе известность как герой антифашистского движения. С 1935 по 1943 год он был последним генеральным секретарем Коминтерна. Когда в сентябре 1944 года Красная Армия перешла границу Болгарии, руководимый коммунистами Отечественный фронт успешно осуществил переворот. За три месяца партия выросла с 15.000 членов до 750.000. Коммунистическая народная милиция, пришедшая на смену старой полиции, и находившаяся под контролем НКГБ тайная полиция начали кампанию террора. Даже Димитров прекрасно знал, что его телохранитель и зять Вылко Червенков, которого он спас от верной смерти в годы террора, шпионил за ним по заданию тайной полиции. Коалиционное правительство оставалось у власти четыре месяца. В январе 1945 года власть захватила новоявленная коалиция коммунистов с сочувствующими. В результате подтасовки результатов выборов в ноябре 1945 года Отечественный фронт получил 88 процентов голосов. Несмотря на отважную борьбу остатков оппозиции, в декабре 1947 года Болгария стала народной республикой. Все последующие годы она оставалась наиболее лояльной из советских сателлитов.
В Венгрии и Чехословакии многопартийные демократии оказали коммунистическому захвату наиболее сильное сопротивление. Всеобщие выборы в Венгрии в ноябре 1945 года выиграла партия мелких собственников, набравшая 57 процентов голосов, а коммунистическая и социалистическая остались позади с 17 процентами каждая. Президент новой Венгерской республики, провозглашенной 1 февраля 1946 года, доктор Золтан Тилди и премьер-министр нового правительства доктор Ференц Надь представляли партию мелких собственников. Однако из-за присутствия на территории Венгрии советских оккупационных сил правила эта партия недолго. Наиболее могущественным из членов кабинета Ференца Надя был его заместитель коммунист Матпьяш Ракоши (урожденный Рот). Министр финансов, член партии мелких собственников, Николас Ньяради так писал о нем: «… Это наиболее опытный и сильный коммунист в Венгрии. Его обучили в Москве пропаганде, саботажу, психологии толпы и средствам политической войны. Ракоши – самый хитроумный из политических деятелей, которых я когда-либо знал. Он, безусловно, имел талант, необходимый актерам, конферансье и политическим деятелям, – он чувствовал время. В России его научили, что делать, а интуиция подсказывала, когда это делать.»
Самым сильным орудием в руках коммунистов была полиция безопасности, находившаяся под контролем советских «советников» и названная АВО (позднее АВХ). Первоначально АВО действовала как армия компартии. Ракоши признавал впоследствии, что это была организация, «в которой наша партия добивалась руководящей роли и не допускала ни разделения (власти), ни влияния… Эта организация была в наших руках с самого начала, и мы следили, чтобы она оставалась надежным, острым оружием в борьбе за народную демократию.»
Во главе АВО стоял еврей-портной с гитлеровскими усиками «мушкой» Габор Петер (урожденный Бено Аушпиц), который до этого работал на НКВД. На первых этапах послевоенной коалиции он ушел в тень, чтобы не вызывать подозрений у министров, представлявших другие партии. Ньяради считал его «бесполым»:
«Он суетится, жеманится, лепечет что-то, руки постоянно в движении. При разговоре с ним, неофициальном, конечно, так и ждешь, что он достанет метр и начнет размечать мелом твой костюм… А еще… он очень любит цветы. Окна его дома 60 по Андрашши Ут увиты плющом, на подоконнике голубые цветочки, а сам чистенький кабинетик Петера напоминает девичью спаленку. Кругом герани – розовые, красные, белые, их чуть горьковатым ароматом пропитана вся комната. Говорить с Петером в его кабинете все равно, что общаться со стареющей дамой, которая наконец получила клочок земли. В руках у него секатор, он то и дело переходит от горшка к вазе, от вазы к кадке с цветами. „О, господин министр!“ Отстриг веточку пеларгонии. „Боже, доктор Ньяради!“ Отхватил цветочек гортензии. „Какое счастье, господин министр“. Укоротил плеточку плюща. Это может вызвать смех, и не верится, что перед вами человек, которого боится вся Венгрия.
Большинство посетителей Петера видели другую сторону его натуры. «Вам следует усвоить, что ни на чью поддержку, ни на чью защиту вы можете не рассчитывать», – говорил он. – Понятно? Партия отдала вас нам в руки.» Он любил убеждать подследственных «набойкой каблуков» – так в довоенной венгерской полиции называли позаимствованным у сапожников термином пытку, когда человека били по голым пяткам палкой или резиновым шлангом. Применялись и другие пытки – пострашнее. Советские советники иногда принимали участие в допросах, но пытки обычно оставляли АВО.
К 1948 году коалиционное правительство ушло, и Венгрия превратилась в «народную демократию». Ракоши хвастался потом, что «отрезал» от коалиции оппозиционные некоммунистические партии, «как кружки салями». Нож для резки политической колбасы держала в руках АВО. Первым кусочком стало, как утверждалось, «правое крыло» партии мелких собственников. Под предлогом искоренения «фашистских элементов» АВО арестовала членов партии, которые больше всего распространялись о недостойных действиях коммунистов. Другой кусочек – «правое крыло» социал-демократов, которых также обвинили в сотрудничестве с фашистами. Самый большой кусок, основную часть партии собственников отрезать было трудно, и пришлось воспользоваться советской помощью. АВО сфабриковала заговор, в который был вовлечен генеральный секретарь партии Бела Ковач. Когда Национальная ассамблея не смогла лишить его парламентской неприкосновенности, Ковача арестовала советская военная полиция по обвинению в заговоре против оккупационных войск. В мае 1947 года премьер-министр Ференц Надь не вернулся из Швейцарии, где проводил отпуск, потому что ему пригрозили арестом в случае возвращения.
Но ни опыт «в разделке колбасы», ни фальсификации на выборах не принесли коммунистам немедленной победы. На всеобщих выборах в августе 1947 года коммунисты, хотя и стали впервые крупнейшей партией, набрали всего 24 процента голосов. По свидетельству очевидца, в штаб-квартире АВО царило упадническое настроение в связи со сравнительно неудачной фальсификацией выборов (МГБ потом повысило квалификацию АВО). Правящая коалиция во главе с коммунистами получила, тем не менее, вдвое больше голосов, чем оппозиция. Самую малочисленную из вошедших в коалицию партий – Национальную крестьянскую, которая набрала 9 процентов голосов, возглавлял тайный коммунист Ференц Эрдей. Зимой 1947—48 года Ракоши сократил правительство до чисто номинальной коалиции, в которой присутствие нескольких некоммунистических министров едва скрывало коммунистическую сущность. После создания в 1948 году однопартийного государства, узаконенного на будущий год новой конституцией, антисемит Берия насмешливо назвал Ракоши «еврейским королем Венгрии».
В Чехословакии, в отличие от других стран – советских сателлитов, коммунистическая партия благодаря живым еще воспоминаниям о предательстве Запада в Мюнхене вышла из войны как наиболее популярная партия страны. На свободных выборах 1946 года она набрала 38 процентов голосов – вдвое больше, чем любая другая партия. Коммунисты успешно внедрили другие партии в правящую коалицию. Генерал Людвик Свобода, министр обороны с 1945 по 1950 год, а позднее президент республики, официально считался беспартийным. Он, правда, признал впоследствии, что всегда был «преданным и дисциплинированным» коммунистом, от которого партия потребовала прервать членство с тем, чтобы он мог оказать содействие в будущем захвате власти.
Как и в других странах Восточной Европы, коммунисты практически с самого начала контролировали Министерство внутренних дел, а также полицию и полицию безопасности (государственная безопасность – ГБ), которые находились в подчинении министерства. Поскольку в Чехословакии советские оккупационные силы не стояли, роль этих организаций была еще значительнее, чем в Венгрии. По настоянию президента Бенеша во главе Управления Z Министерства внутренних дел, которому подчинялась ГБ, поставили социал-демократа Йозефа Бартика. Работавшие в ГБ коммунисты с помощью бывшего сотрудника гестапо сфабриковали против Бартика обвинение в сотрудничестве с оккупантами и вынудили его к отставке. Бывшего заместителя и преемника Бартика Бедржиха Покорного сместили после того, как он использовал подложные документы для дискредитации генерального секретаря Национал-социалистической партии (несмотря на сходство в названии не путать с нацистской партией). Коммунисты посадили на это место подставного беспартийного генерала Франтишека Янда, при котором все руководство Управлением Z осуществлял его заместитель коммунист Индржих Веселый.