Страница:
Письма этого Вы не получите, потому что я его не написал. Но, если я доставлю Вам Роупера и, несмотря на хранящиеся у меня под подкладкой письменные заверения, Вы сделаете с ним то, чего я опасаюсь, у меня по крайней мере будет что сказать в его защиту.
Сейчас без двух минут четыре. От полдника я воздержусь и постараюсь поменьше есть вечером. Сатириазу я скажу: «Спокойно, сэр, спокойно». Послезавтра мне необходимо быть в своей лучшей форме, все-таки это мое последнее задание. А теперь надо вздремнуть. Ваш (впрочем, уже не совсем) Д. X. (729).
В зеркале, стоявшем на туалетном столике, отражалось его обнаженное тело—пока еще стройное и годное к употреблению. Но, казалось, оно вот-вот обмякнет под тяжестью бурного прошлого, запечатлевшего на нем свои следы в виде шрамов и оспин. На левом плече красовалась несмываемая отметина, настоящее тавро. Соскис (который в итоге получил свое и, подыхая, проклинал все на свете) скалил свои гнилые пожелтевшие зубы, наблюдая, как Хильера прижигают раскаленным добела тавром в форме буквы S. «Подпись под не самой сильной моей работой,—прошамкал Соскис. — Резьба по телу. Хотя до неузнаваемости не изрезали». Привязанный к стулу Хильер пытался вложить в букву (изображение которой в зеркале постепенно расплывалось) другой смысл—Sybil, Сивилла, имя его матери. Так лучше Помощник Соскиса сладострастно оттягивал момент прижигания, а Хильер убеждал свое тело: «Будет не больно! Не больно! Не больно!» И снова: «Стремись к этому,—твердил он коже,—зови, желай. Обыкновенная припарка. Полезная». Он не вскрикнул, почувствовав невыносимую, раздирающую S-образную боль, проникавшую до кишок,—сфинктер, слабейший из мускулов, умолял их открыться и извергнуть землю с телом, усеянным зубами. Соскис брезгливо скривился. Хильер тоже. «Я не хотел,—простонал Хильер.—Извиняюсь». Они не убрали за Хильером, но дали ему передышку перед окончательным прижиганием. Это и спасло ему жизнь (долгая история: помог человек по фамилии Костюшко). И сейчас он снова видит в зеркале S —перевернутое, выжженное S. Для бывшего разведчика будет неплохим сувениром. Женщины расспрашивали его об этой змейке и—когда в постели наступало затишье —томно поглаживали ее извивы. Соскис, Брейи, Чириков, Тарнхельм, Арцыбашев, еще вчера числившиеся среди его заклятых врагов, станут героями щемящих, полных ностальгии (подобно школьному томику Вергилия с загнутыми страницами) воспоминаний, которым он будет предаваться, выйдя в отставку.
Вещи Хильера были еще не распакованы. Он открыл один из двух своих чемоданов,—тот, что постарее—и из-под бумажных и железных коробок с дешевыми сигарами («Сумована», «Кастанеда», «Уифкар империалес») достал старый цветистый халат. Хильер подумал, что вряд ли кто-нибудь зайдет к нему в каюту, пока он будет принимать душ. Тем не менее «Айкен» с глушителем и коробку передач с ампулами PSTX лучше все-таки спрятать. PSTX считался последней разработкой, и он еще не видел ее в действии. Говорят, что подкожная инъекция немедленно вызывает пьяную эйфорию и сговорчивость. Затем наступает сон, и после пробуждения—никакого похмелья. Он оглядел каюту и остановился на висевшем над тумбочкой шкафчике со спасательным поясом. Сойдет на время. Лучше лишний раз перестраховаться—враг не дремлет. При посадке на корабль его наверняка засекли, на измененную внешность особо полагаться не стоит. Перед тем как пойти в душ, Хильер тщательно изучил в зеркале плод своих стараний — новое лицо. Слегка набитые щеки выдавали некоторое самодовольство, лицемерно скрываемое его обычной худобой. Седоватые усы и такие же чуть поредевшие волосы, коричневые глаза (так изменили их светло-карий цвет контактные линзы), заостренный нос, презрительно искривленный рот—все это принадлежало уже не ему, Хильеру, а находящемуся сейчас в отпуске Джаггеру, эксперту по пишущим машинкам. Что ж, предпоследний в жизни маскарад. А где то, что он приготовил для Роупера? Когда-то бороды были в моде, а теперь…—теперь никто не дернет за бороду, не крикнет: «Эй, борода!» Хильер спрятал в шкафчик бороду, «Айкен» и ампулы. Упитанный человечек в эдуардовском костюме[61] плотно затягивал спасательный пояс, равнодушно взирая на Хильера-Джаггера с пожелтевшего листка инструкции,—столь же функциональный и обезличенный, как и стоящий перед ним шпион.
Хильер вышел в коридор. Аромат верхней палубы мог убедить любого запершегося в своей каюте первого класса пассажира, что он не зря столько выложил за билет. Никаких тебе запахов бензина или капусты, вместо них—нечто сугубо сухопутное, отдающее лепестками роз. Матово светились витые пластиковые фонари. Хильер запер дверь и, сжимая ключ в кармане халата, направился в душевую. Неожиданно в тишину коридора ворвались раздраженные голоса. Дверь каюты (третьей от его собственной) распахнулась, и из нее попятился кричащий мальчуган. «Детей еще не хватало»,—вздохнул Хильер. Детей он недолюбливал: слишком непоседливы и бесхитростны—попробуй, проверни с ними что-нибудь. К тому же во время путешествий они маются от скуки и путаются под ногами. Мальчику было лет тринадцать—тот еще возраст!
— Очень она мне нужна,—проговорил он обиженно.—Уж нельзя посмотреть, про что там. Да, выговор не отличается благородством.
— Мал еще,—отвечал девичий голос.—Погоди, скажу папе. Иди лучше покидай кольца.
— Да я больше тебя про это знаю. Нужны мне твои кольца!
Небольшого роста крепыш выглядел как типичный взрослый турист в миниатюре: яркая рубашка навыпуск, зауженные коричневые брюки, сандалии, не хватало только фотоаппарата на шее. Хильер отметил, что в зубах он сжимал сигарету, судя по запаху—«Балканское собрание»[ Балканское собрание» — дорогие английские сигареты с фильтрами разных цветов.
]. Подойдя ближе (чтобы попасть в душевую, надо было пройти мимо их каюты), он увидел девушку. Одного взгляда хватило, чтобы у него вырвался слабый стон, реакция тела как всегда была мгновенной и непроизвольной: перехватило дыхание, появилась легкая боль в уздечке, в артерии хлынула кровь, возникло смутное ощущение полета. Пшеничные волосы небрежно уложены на голове, носик с горбинкой чуть вздернут, губы, излияния которых так и хочется прервать поцелуем,—хороша! Открытое золотистое платье с высоким разрезом оставляло восхитительные ноги, руки и шею сладостно-обнаженными. На вид ей было лет восемнадцать. Хильер заскулил, как дремлющий пес.
— К тому же, папу это не волнует. Не говоря уже про нее. Они своим делом заняты. Только одно на уме.
У меня тоже, подумал Хильер. Он увидел, что мальчик требовал от сестры книгу некоего Ральфа Куинтина. Крупный заголовок гласил: «Секс и его садистские проявления». В столь юном возрасте читать подобные вещи! Какие глаза! Голубые глаза Эдема, напоенные первым дождем! Ее огромные глаза смотрели на Хильера, затем, раздраженно сощурившись, она крикнула брату:—Грязный поросенок!
— Между прочим, свиньи вовсе не грязные,—сказал мальчуган.—Это ошибочное мнение. И о «вонючих козлах» тоже.
Она захлопнула дверь. Хильер сказал мальчику:
— Грязь—неизбежный атрибут любого живого существа. Именно поэтому люди принимают душ. Именно поэтому и я сейчас иду в душ. Но, к сожалению, ты мешаешь мне пройти.
Мальчик внимательно посмотрел на Хильера и неторопливо—люди на этом корабле отдыхают!—прижался к стене.
— Вы тут новенький. Только что сели. А мы—с самого отплытия. Мы сели в Саутгемптоне. Обжираловка плавучая,—добавил он доверительно.—Жрут, пока худо не сделается. Недаром некоторые сползли на берег в Венеции и покатили домой. Я надеюсь, вам здесь понравится.
— Я тоже.
— Не надо мне было злить сестру. Она помешана на сексе, но это то, что Д. Г. Лоуренс называл «головным сексом». Обожает про это читать. Сигарету хотите?
Из нагрудного кармана рубашки он вытащил сигаретницу и дорогую зажигалку.
— Спасибо, но я предпочитаю сигары.
— Тогда после обеда я угощу вас «Ресервадос». Кстати, для своих в баре есть графинчики в стиле Людовика XIV с потрясающим «Реми Мартеном». Никто не может определить, какого он года.
— Непременно попробую. А теперь—в душ.
— Да, обязательно попробуйте. Надеюсь, мы встретимся во время аперитива.
Из молодых да ранних, подумал Хильер, направляясь в душ. И всё туда же—секс у него на уме. Спокойно, сэр, спокойно. Голубая Адриатика его поддержала—громко загудел проплывавший мимо корабль.
Хильер открыл дверь в душевую и застыл на пороге. Нет, это уже слишком! Белокурая красавица, которую он только что видел, была, по крайней мере, одета. Здесь же перед ним—словно в противовес—предстала обнаженная жгучая брюнетка. Индианка вытирала свое смуглое тело, полуночным потоком струились к ягодицам распущенные волосы.
— Тысяча извинений,—с трудом проговорил Хильер.—Дверь была…
Она обернулась банным полотенцем с надписью «Полиольбион», словно победительница корабельного конкурса красоты. Из них двоих Хильер был смущен гораздо сильней. Прямой нос и благородные арийские черты составляли контраст с кофейным цветом ее лица.
— Да,—сказала она,—дверь была не заперта. Я часто бываю такой рассеянной.
Особенности ее английского произношения напомнили ему интонации валлийской школьницы. Она невозмутимо наблюдала, как Хильер пятился в коридор. И, кажется, снова не заперла дверь. Хильер зашел в другую душевую. Неплохое начало. Или плохое? Зависит от точки зрения. Перед операцией надо быть предельно собранным, а тут за несколько минут он уже дважды испытал плотский соблазн, увидел оба экстремума континуума[62]. Хильер, фыркая, принял ледяной душ и, глядя только вперед, высоконравственно прошествовал к себе в каюту.
Дверь оказалась распахнутой, и кто-то, мурлыкая себе под нос, рылся в ящиках тумбочки. В чемоданах уже тоже покопались. Однако на повернувшемся к Хильеру жизнерадостном лице не было и тени смущения.
— Как я понимаю, мистер Джаггер? А где другой джентльмен, мистер Иннес?
— Присоединится позже. В ближайшем порту.
— Это будет Ярылык. Занятное местечко. Он, снова напевая, переложил несколько рубашек Хильера в выдвижной ящик.
— Наверное, я вам что-то должен,—сказал Хильер. Открыв шкаф, в котором висел летний пиджак, он полез в карман за кошельком.
— Да, сэр, тут так принято, сами увидите. Называется «подсластить».
Трудно было определить, что у него за выговор: то ли восточно-лондонский, то ли сиднейский, а скорее, оба—интонации моря, двух противоположных его; концов. Хильер выкладывал банкноты на его ладонь, пока она, подобно лыжному креплению, не захлопнулась.
— Меня зовут Ричард Рист. Но Ричардом меня называют редко: обычно Риком или Рики.
Рист выглядел лет на тридцать пять. На нем была тельняшка и синие парусиновые штаны. Обветренная кожа пропиталась солью, а морщины и тени на северном лице, казалось, появились в результате долгого травления кислотой. Все свидетельствовало о том, что этот человек не первый год в море. Глаза его были постоянно устремлены куда-то вдаль. Разговаривая, он сильно вытягивал губы, даже во время пауз они не сразу возвращались в нормальное положение, и эта манера только усиливала сходство его шамкающего—без зубов и протезов—рта с рыбьим. Темно-каштановые волосы Риста казались приклеенными к черепу. На ногах были удобные домашние туфли из очень дорогой кожи.
— Что вы обычно пьете, сэр? На корабле есть шикарное виски. Только у нас. Называется «Олд морталити». Кстати, сэр, для вас письмо. В Венеции получили, там столько писем было—не поверите. У нас же пассажиры—сплошь бизнесмены, магнаты. Все время должны быть в курсе дела.
Письмо в стандартном служебном конверте было адресовано Себастьяну Джаггеру, эсквайру.
— Вы, наверное, захотите его прочесть, сэр. Давайте, а я пока сбегаю за «Олд морталити».
Напевая, Рист вышел из каюты. Хильера охватили тяжелые предчувствия. Предупреждение об опасности? Изменения в плане? Хильер вскрыл конверт. Как он и предполагал, письмо было закодировано: ZZWM DDHGEM EH IJNZ OJNMU ODWI E XWI OVU ODVP. Послание, однако, не маленькое. Хильер нахмурился. Как его прикажете расшифровывать? Никто не предупредил, что на корабль будет передана шифровка. У него не было с собой ни дешифратора, ни шифроблокнота. Еще раз заглянув в конверт, Хильер увидел крошечную полоску папиросной бумаги, которую он сначала не заметил. На ней было напечатано двустишие:
Ноябрьская богиня постаралась,
Чтоб Англия на месте не топталась.
И ниже ободряющая приписка: «Привет от всех». Пульс Хильера забился спокойней. Похоже, ничего серьезного. Шутливое послание из Департамента, разумеется, закодированное—других писем он не получал. Какой-нибудь ребус с зашифрованным ключом. Чтобы развлекся на досуге (когда он, наконец, появится).
К приходу Риста, который принес виски со льдом, Хильер уже переоделся в вечернюю сорочку и легкие черные брюки. Послание лежало в заднем кармане. Может, выдастся время…
— К вечеру здесь переодеваются?—спросил Хильер.
— Еще как! С первого же дня! Хотят убедить себя, что шикарно отдыхают. А женщины!—Вытянув рыбьи губы, он безнадежно присвистнул.—Какие вырезы! Надо видеть! Этот народ не признает полумер. Потому я богатых и уважаю. Но не все, конечно, такие щедрые.
С этими словами он почти до краев наполнил рюмку Хильера. Сквозь кубики льда поблескивало золото. На подносе стояло две рюмки, и Хильер кивнул Ристу—наливай. Тот воспринял это как должное и развязно провозгласил: «Ваше здоровьице». Хильер не помнил, когда в последний раз пил такое мягкое виски. Он налил себе еще. Повязывая черный галстук, Хильер уже нетерпеливо предвкушал предстоящий вечер, глубокие вырезы, запах богатства. Рист снова принялся распаковывать чемоданы.
— Между прочим,—сказал он,—пара, которая жила здесь до вас, денег не считала. Не жалуюсь. Они сошли в Венеции, чтобы проехать по Восточному побережью. Равенна, Римини, Анкона, Пескара, Бари, Бриндизи, а там—на чью-то яхту. Ничего жизнь! Каждый день оплачивали нам с напарником по дюжине пива. Он тоже стюард в первом классе.
— Я почту за честь,—сказал Хильер,—если вы согласитесь…
— Значит, сэр, я в вас не ошибся. Мы с Гарри будем с радостью каждый вечер пить за ваше здоровье. В Венеции отпуск проводили, сэр?
— Нет, приехал по делам,—сказал Хильер. Он был доволен предоставившейся возможностью заранее опробовать свою легенду.—Я разрабатываю новые модели пишущих машинок.
— Неужели?—спросил Рист восхищенным шепотом, словно в жизни не слышал ничего более поразительного.—Ваша работа, наверное, как-то связана с «Оливетти»?
Так, осторожно…
— По крайней мере, в Венеции у меня были другие дела,—сказал Хильер.
— Да, я понимаю. Но надо же какое совпадение: у меня сестра работает секретаршей, и ее однажды тоже подключили к одной из исследовательских групп. Им дали новую машинку, в которой размеры букв были разными, знаете, как при обычной печати, Я в этом слегка разбираюсь, потому что работал в корабельной типографии, правда, не на этом корабле. Например, «т» в два раза шире, чем «n», то же самое с «о» и «i». Но вы-то как профессионал прекрасно понимаете, что ей больше всего не понравилось!
Рист собирался положить пачку платков в выдвижной ящик, но остановился в ожидании ответа Хильера.
— Конечно! Когда буквы разных размеров, то очень неудобно исправлять опечатки. Вы начинаете бояться опечаток. Машинисткам это страшно действует на нервы.
— Вот именно,—подтвердил Рист.—Вы совершенно правы.—Он продемонстрировал Хильеру свои розовые беззубые десны.—Итак, сэр, чем я могу быть для вас полезен? — Он сказал это так, словно Хильер успешно сдал экзамен,—по сути дела, так и было. Рист задвинул ящик и подошел ближе.—Могу, скажем, заказать для вас место в ресторане.
Хильеру требовалось выбрать между светлым и темным.
— Я тут видел девушку… Впрочем, нет, не надо.
— Если мы думаем об одной и той же, то я вас понимаю. Но братец у нее—настоящая бестия. Зато денег невпроворот. Уолтерс, их папаша,—большой человек в мучном бизнесе. Мне сдается, что его половина—она, кстати, здорово моложе—не прочь бы от него избавиться. Каждый раз заказывает ему дополнительную порцию. Дети у него от первого брака. Пацан, его зовут Алан, участвовал в телевизионной викторине в Штатах. Думает, что знает все на свете. Лучше от него держаться подальше. Иначе доведет вас!
— Я еще видел какую-то индианку.
— Тут далеко ходить не надо, точно, сэр? Да, на этом деле у нас можно все потерять. Любая готова, только позови. Мужьям своим они уже не интересны. Так что вам и одного вашего коридора хватит,—все, так сказать, под рукой. А индианка, про которую вы говорили, это мисс Деви. Она вроде секретарши у одного заграничного бизнесмена. Теодореску его фамилия. Богатый и здорово шпарит по-английски. Оксфорд небось кончал. По крайней мере, он утверждает, что она секретарша. Вы бы проверили, что ей известно про машинки!—Рист опустил глаза, что-то обдумывая.—Еще надо успеть разложить вещи пассажирского помощника. Но ведь и вашу каюту так не бросишь. Несколько фунтов заставили бы меня шевелиться побыстрее.
Хильер со вздохом протянул пять фунтов и подумал, что, выйдя в отставку, он себе такого уже не позволит.
Рист преданно поглядел ему в глаза.
— Если есть какие-нибудь просьбы, не стесняйтесь—постараюсь исполнить все, что скажете.
Хильер заказал джин с тоником. Видно было, что одетому в грязные лохмотья бармену не терпится поскорее переодеться. Не прошло и минуты, как к Хильеру опять прицепился этот маленький хлыщ, Алан Уолтерс. Он был в прекрасно скроенном миниатюрном смокинге, в петлице красовался изысканный желтый цветок. Хильер с надеждой подумал, что, может быть, у Алана хватило ума не разбавлять водкой свой томатный сок.
— А я ведь все про вас выяснил,—сказал маленький мистер Уолтерс.
— Поздравляю!—воскликнул Хильер, не на шутку опасаясь, что мальчишка не шутит.
— За тридцать шиллингов Рист мне выложил все, как есть. Насквозь продажный тип.—Произношение его не отличалось ни правильностью, ни изяществом.—Вас зовут Джаггер. Вы занимаетесь пишущими машинками. Расскажите мне про них.
— Нет уж, я сейчас в отпуске,—сказал Хильер.
— Не надо только говорить, что в отпуске люди не любят обсуждать свои дела. Большинство только этим и занимается.
— Сколько тебе лет?
— К делу это не относится, однако я отвечу. Тринадцать.
— Господи,—пробормотал Хильер.
Сидевшие поблизости (толстые мужчины, казавшиеся благодаря портновским стараниям чуть полноватыми, и влекущие, окутанные шелками женщины) взглянули на Хильера с неприязнью и состраданием. Они-то знали, что ему предстоит, и в то же время их злило, что мучения Хильера, в отличие от их собственных, начинаются только сейчас.
— Начнем,—сказал мальчуган.—Кто изобрел печатающую машинку?
— Это было в далеком прошлом,—сказал Хильер,—а меня больше интересует будущее.
— В 1870 году ее изобрели три человека: Скоулз, Глидден и Соул[63]. Было это в Америке, и вся работа оплачивалась неким Денсмором.
— Только что где-то вычитал,—мрачно произнес Хильер.
— Почему же только что,—возразил Алан.—Я прочел это, когда увлекался огнестрельным оружием. Меня в то время занимала техническая сторона вопроса. Теперь же—практическая.
Сидевшие поблизости рады были бы не обращать внимания на Алана, но это им никак не удавалось. Они слушали с открытыми ртами, зажав в руке бокал.
— Первой наладила серийное производство компания «Ремингтон». Пишущая машинка—это тоже своего рода оружие.
Неожиданно кто-то сказал:
— Конечно, для Чикаго это вполне естественное помещение капитала.
Хильер увидел, что к соседней группе присоединилась мисс Деви. Она была головокружительно хороша в своем багряном сари, по которому были вышиты золотом многорукие боги с высунутыми языками. Нос ее украшало серебряное колечко. Прическа была традиционной: две косы, прямой пробор. Но замечание относительно «помещения капитала» исходило от стоящего рядом с ней мужчины. Судя по всему, это и был ее босс, мистер Теодореску. Тучность придавала ему величие, лицо не казалось заплывшим, наоборот, не будь полным, оно выглядело бы непропорциональным, пухлые щеки и тяжелая челюсть естественно гармонировали с крупным, правильным носом. У него был упрямый подбородок, глаза же казались не смородинами в тесте, а огромными сверкающими светильниками с начищенными до блеска белками. То, что благоухающий фиалками череп был абсолютно голым, в данном случае являлось не недостатком, а достоинством—признаком мудрости и зрелости. На вид Хильер дал бы ему лет пятьдесят. Пальцы Теодореску украшало множество колец, что, однако, не производило вульгарного впечатления, напротив, его холеные руки казались большими и могучими, а сверкающие камни, которыми они были усыпаны, можно было принять за своеобразный цветочный венок, по праву врученный этим божественным творениям, сильным, искусным и прекрасным. Фигура Теодореску выглядела настолько огромной, что его белый смокинг напоминал грот-марсель. В его высоком бокале плескалась, как показалось Хильеру, чистая водка. Теодореску внушал Хильеру страх. Таким же страхом наполняла его и мисс Деви, представшая перед ним совершенно обнаженной. Кто-то уже был невольным свидетелем купания богини. Актеон?[64] Его, что ли, боги превратили в оленя, которого загрызли пятьдесят собак? Мальчишка наверняка помнит.
Сейчас без двух минут четыре. От полдника я воздержусь и постараюсь поменьше есть вечером. Сатириазу я скажу: «Спокойно, сэр, спокойно». Послезавтра мне необходимо быть в своей лучшей форме, все-таки это мое последнее задание. А теперь надо вздремнуть. Ваш (впрочем, уже не совсем) Д. X. (729).
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
Хильер проснулся весь мокрый, если не считать пересохшего рта. Было ужасно душно. Он лежал на койке в старых серых выходных брюках и зеленой рубашке с короткими рукавами. Брюки липли к телу. Рубашка пропиталась потом. Хильер чувствовал его острый запах. Пробудившийся Адам вдыхает эдемские ароматы; падшего Адама, которому недавно перевалило за сорок, встречает благоухание дня: въевшийся в кожу табачный смрад, едва уловимый дух кисло-сладкой мясной подливы; словно астронавт, вышедший в открытый космос и удалившийся (но не слишком!) от своего корабля, Хильер ощущал исходивший из его собственного рта зловонный запах горелого картофеля и сыромятни. Он встал и мрачно сглотнул слюну. Надо было перед сном включить вентилятор. Включил его сейчас, раздеваясь. Прохладный ветерок развеял остатки только что снившегося кошмара: орущая толпа хлещет его колючими розами, он ковыляет по круто уходящей в горы дороге, обессилевший, хилый. Хильер, хилый—несомненно, сон был навеян его именем. Огромный рупор, который он тащил, ассоциировался с именем его жертвы —Роупер. Как будто не могли сниться другие имена!В зеркале, стоявшем на туалетном столике, отражалось его обнаженное тело—пока еще стройное и годное к употреблению. Но, казалось, оно вот-вот обмякнет под тяжестью бурного прошлого, запечатлевшего на нем свои следы в виде шрамов и оспин. На левом плече красовалась несмываемая отметина, настоящее тавро. Соскис (который в итоге получил свое и, подыхая, проклинал все на свете) скалил свои гнилые пожелтевшие зубы, наблюдая, как Хильера прижигают раскаленным добела тавром в форме буквы S. «Подпись под не самой сильной моей работой,—прошамкал Соскис. — Резьба по телу. Хотя до неузнаваемости не изрезали». Привязанный к стулу Хильер пытался вложить в букву (изображение которой в зеркале постепенно расплывалось) другой смысл—Sybil, Сивилла, имя его матери. Так лучше Помощник Соскиса сладострастно оттягивал момент прижигания, а Хильер убеждал свое тело: «Будет не больно! Не больно! Не больно!» И снова: «Стремись к этому,—твердил он коже,—зови, желай. Обыкновенная припарка. Полезная». Он не вскрикнул, почувствовав невыносимую, раздирающую S-образную боль, проникавшую до кишок,—сфинктер, слабейший из мускулов, умолял их открыться и извергнуть землю с телом, усеянным зубами. Соскис брезгливо скривился. Хильер тоже. «Я не хотел,—простонал Хильер.—Извиняюсь». Они не убрали за Хильером, но дали ему передышку перед окончательным прижиганием. Это и спасло ему жизнь (долгая история: помог человек по фамилии Костюшко). И сейчас он снова видит в зеркале S —перевернутое, выжженное S. Для бывшего разведчика будет неплохим сувениром. Женщины расспрашивали его об этой змейке и—когда в постели наступало затишье —томно поглаживали ее извивы. Соскис, Брейи, Чириков, Тарнхельм, Арцыбашев, еще вчера числившиеся среди его заклятых врагов, станут героями щемящих, полных ностальгии (подобно школьному томику Вергилия с загнутыми страницами) воспоминаний, которым он будет предаваться, выйдя в отставку.
Вещи Хильера были еще не распакованы. Он открыл один из двух своих чемоданов,—тот, что постарее—и из-под бумажных и железных коробок с дешевыми сигарами («Сумована», «Кастанеда», «Уифкар империалес») достал старый цветистый халат. Хильер подумал, что вряд ли кто-нибудь зайдет к нему в каюту, пока он будет принимать душ. Тем не менее «Айкен» с глушителем и коробку передач с ампулами PSTX лучше все-таки спрятать. PSTX считался последней разработкой, и он еще не видел ее в действии. Говорят, что подкожная инъекция немедленно вызывает пьяную эйфорию и сговорчивость. Затем наступает сон, и после пробуждения—никакого похмелья. Он оглядел каюту и остановился на висевшем над тумбочкой шкафчике со спасательным поясом. Сойдет на время. Лучше лишний раз перестраховаться—враг не дремлет. При посадке на корабль его наверняка засекли, на измененную внешность особо полагаться не стоит. Перед тем как пойти в душ, Хильер тщательно изучил в зеркале плод своих стараний — новое лицо. Слегка набитые щеки выдавали некоторое самодовольство, лицемерно скрываемое его обычной худобой. Седоватые усы и такие же чуть поредевшие волосы, коричневые глаза (так изменили их светло-карий цвет контактные линзы), заостренный нос, презрительно искривленный рот—все это принадлежало уже не ему, Хильеру, а находящемуся сейчас в отпуске Джаггеру, эксперту по пишущим машинкам. Что ж, предпоследний в жизни маскарад. А где то, что он приготовил для Роупера? Когда-то бороды были в моде, а теперь…—теперь никто не дернет за бороду, не крикнет: «Эй, борода!» Хильер спрятал в шкафчик бороду, «Айкен» и ампулы. Упитанный человечек в эдуардовском костюме[61] плотно затягивал спасательный пояс, равнодушно взирая на Хильера-Джаггера с пожелтевшего листка инструкции,—столь же функциональный и обезличенный, как и стоящий перед ним шпион.
Хильер вышел в коридор. Аромат верхней палубы мог убедить любого запершегося в своей каюте первого класса пассажира, что он не зря столько выложил за билет. Никаких тебе запахов бензина или капусты, вместо них—нечто сугубо сухопутное, отдающее лепестками роз. Матово светились витые пластиковые фонари. Хильер запер дверь и, сжимая ключ в кармане халата, направился в душевую. Неожиданно в тишину коридора ворвались раздраженные голоса. Дверь каюты (третьей от его собственной) распахнулась, и из нее попятился кричащий мальчуган. «Детей еще не хватало»,—вздохнул Хильер. Детей он недолюбливал: слишком непоседливы и бесхитростны—попробуй, проверни с ними что-нибудь. К тому же во время путешествий они маются от скуки и путаются под ногами. Мальчику было лет тринадцать—тот еще возраст!
— Очень она мне нужна,—проговорил он обиженно.—Уж нельзя посмотреть, про что там. Да, выговор не отличается благородством.
— Мал еще,—отвечал девичий голос.—Погоди, скажу папе. Иди лучше покидай кольца.
— Да я больше тебя про это знаю. Нужны мне твои кольца!
Небольшого роста крепыш выглядел как типичный взрослый турист в миниатюре: яркая рубашка навыпуск, зауженные коричневые брюки, сандалии, не хватало только фотоаппарата на шее. Хильер отметил, что в зубах он сжимал сигарету, судя по запаху—«Балканское собрание»[ Балканское собрание» — дорогие английские сигареты с фильтрами разных цветов.
]. Подойдя ближе (чтобы попасть в душевую, надо было пройти мимо их каюты), он увидел девушку. Одного взгляда хватило, чтобы у него вырвался слабый стон, реакция тела как всегда была мгновенной и непроизвольной: перехватило дыхание, появилась легкая боль в уздечке, в артерии хлынула кровь, возникло смутное ощущение полета. Пшеничные волосы небрежно уложены на голове, носик с горбинкой чуть вздернут, губы, излияния которых так и хочется прервать поцелуем,—хороша! Открытое золотистое платье с высоким разрезом оставляло восхитительные ноги, руки и шею сладостно-обнаженными. На вид ей было лет восемнадцать. Хильер заскулил, как дремлющий пес.
— К тому же, папу это не волнует. Не говоря уже про нее. Они своим делом заняты. Только одно на уме.
У меня тоже, подумал Хильер. Он увидел, что мальчик требовал от сестры книгу некоего Ральфа Куинтина. Крупный заголовок гласил: «Секс и его садистские проявления». В столь юном возрасте читать подобные вещи! Какие глаза! Голубые глаза Эдема, напоенные первым дождем! Ее огромные глаза смотрели на Хильера, затем, раздраженно сощурившись, она крикнула брату:—Грязный поросенок!
— Между прочим, свиньи вовсе не грязные,—сказал мальчуган.—Это ошибочное мнение. И о «вонючих козлах» тоже.
Она захлопнула дверь. Хильер сказал мальчику:
— Грязь—неизбежный атрибут любого живого существа. Именно поэтому люди принимают душ. Именно поэтому и я сейчас иду в душ. Но, к сожалению, ты мешаешь мне пройти.
Мальчик внимательно посмотрел на Хильера и неторопливо—люди на этом корабле отдыхают!—прижался к стене.
— Вы тут новенький. Только что сели. А мы—с самого отплытия. Мы сели в Саутгемптоне. Обжираловка плавучая,—добавил он доверительно.—Жрут, пока худо не сделается. Недаром некоторые сползли на берег в Венеции и покатили домой. Я надеюсь, вам здесь понравится.
— Я тоже.
— Не надо мне было злить сестру. Она помешана на сексе, но это то, что Д. Г. Лоуренс называл «головным сексом». Обожает про это читать. Сигарету хотите?
Из нагрудного кармана рубашки он вытащил сигаретницу и дорогую зажигалку.
— Спасибо, но я предпочитаю сигары.
— Тогда после обеда я угощу вас «Ресервадос». Кстати, для своих в баре есть графинчики в стиле Людовика XIV с потрясающим «Реми Мартеном». Никто не может определить, какого он года.
— Непременно попробую. А теперь—в душ.
— Да, обязательно попробуйте. Надеюсь, мы встретимся во время аперитива.
Из молодых да ранних, подумал Хильер, направляясь в душ. И всё туда же—секс у него на уме. Спокойно, сэр, спокойно. Голубая Адриатика его поддержала—громко загудел проплывавший мимо корабль.
Хильер открыл дверь в душевую и застыл на пороге. Нет, это уже слишком! Белокурая красавица, которую он только что видел, была, по крайней мере, одета. Здесь же перед ним—словно в противовес—предстала обнаженная жгучая брюнетка. Индианка вытирала свое смуглое тело, полуночным потоком струились к ягодицам распущенные волосы.
— Тысяча извинений,—с трудом проговорил Хильер.—Дверь была…
Она обернулась банным полотенцем с надписью «Полиольбион», словно победительница корабельного конкурса красоты. Из них двоих Хильер был смущен гораздо сильней. Прямой нос и благородные арийские черты составляли контраст с кофейным цветом ее лица.
— Да,—сказала она,—дверь была не заперта. Я часто бываю такой рассеянной.
Особенности ее английского произношения напомнили ему интонации валлийской школьницы. Она невозмутимо наблюдала, как Хильер пятился в коридор. И, кажется, снова не заперла дверь. Хильер зашел в другую душевую. Неплохое начало. Или плохое? Зависит от точки зрения. Перед операцией надо быть предельно собранным, а тут за несколько минут он уже дважды испытал плотский соблазн, увидел оба экстремума континуума[62]. Хильер, фыркая, принял ледяной душ и, глядя только вперед, высоконравственно прошествовал к себе в каюту.
Дверь оказалась распахнутой, и кто-то, мурлыкая себе под нос, рылся в ящиках тумбочки. В чемоданах уже тоже покопались. Однако на повернувшемся к Хильеру жизнерадостном лице не было и тени смущения.
— Как я понимаю, мистер Джаггер? А где другой джентльмен, мистер Иннес?
— Присоединится позже. В ближайшем порту.
— Это будет Ярылык. Занятное местечко. Он, снова напевая, переложил несколько рубашек Хильера в выдвижной ящик.
— Наверное, я вам что-то должен,—сказал Хильер. Открыв шкаф, в котором висел летний пиджак, он полез в карман за кошельком.
— Да, сэр, тут так принято, сами увидите. Называется «подсластить».
Трудно было определить, что у него за выговор: то ли восточно-лондонский, то ли сиднейский, а скорее, оба—интонации моря, двух противоположных его; концов. Хильер выкладывал банкноты на его ладонь, пока она, подобно лыжному креплению, не захлопнулась.
— Меня зовут Ричард Рист. Но Ричардом меня называют редко: обычно Риком или Рики.
Рист выглядел лет на тридцать пять. На нем была тельняшка и синие парусиновые штаны. Обветренная кожа пропиталась солью, а морщины и тени на северном лице, казалось, появились в результате долгого травления кислотой. Все свидетельствовало о том, что этот человек не первый год в море. Глаза его были постоянно устремлены куда-то вдаль. Разговаривая, он сильно вытягивал губы, даже во время пауз они не сразу возвращались в нормальное положение, и эта манера только усиливала сходство его шамкающего—без зубов и протезов—рта с рыбьим. Темно-каштановые волосы Риста казались приклеенными к черепу. На ногах были удобные домашние туфли из очень дорогой кожи.
— Что вы обычно пьете, сэр? На корабле есть шикарное виски. Только у нас. Называется «Олд морталити». Кстати, сэр, для вас письмо. В Венеции получили, там столько писем было—не поверите. У нас же пассажиры—сплошь бизнесмены, магнаты. Все время должны быть в курсе дела.
Письмо в стандартном служебном конверте было адресовано Себастьяну Джаггеру, эсквайру.
— Вы, наверное, захотите его прочесть, сэр. Давайте, а я пока сбегаю за «Олд морталити».
Напевая, Рист вышел из каюты. Хильера охватили тяжелые предчувствия. Предупреждение об опасности? Изменения в плане? Хильер вскрыл конверт. Как он и предполагал, письмо было закодировано: ZZWM DDHGEM EH IJNZ OJNMU ODWI E XWI OVU ODVP. Послание, однако, не маленькое. Хильер нахмурился. Как его прикажете расшифровывать? Никто не предупредил, что на корабль будет передана шифровка. У него не было с собой ни дешифратора, ни шифроблокнота. Еще раз заглянув в конверт, Хильер увидел крошечную полоску папиросной бумаги, которую он сначала не заметил. На ней было напечатано двустишие:
Ноябрьская богиня постаралась,
Чтоб Англия на месте не топталась.
И ниже ободряющая приписка: «Привет от всех». Пульс Хильера забился спокойней. Похоже, ничего серьезного. Шутливое послание из Департамента, разумеется, закодированное—других писем он не получал. Какой-нибудь ребус с зашифрованным ключом. Чтобы развлекся на досуге (когда он, наконец, появится).
К приходу Риста, который принес виски со льдом, Хильер уже переоделся в вечернюю сорочку и легкие черные брюки. Послание лежало в заднем кармане. Может, выдастся время…
— К вечеру здесь переодеваются?—спросил Хильер.
— Еще как! С первого же дня! Хотят убедить себя, что шикарно отдыхают. А женщины!—Вытянув рыбьи губы, он безнадежно присвистнул.—Какие вырезы! Надо видеть! Этот народ не признает полумер. Потому я богатых и уважаю. Но не все, конечно, такие щедрые.
С этими словами он почти до краев наполнил рюмку Хильера. Сквозь кубики льда поблескивало золото. На подносе стояло две рюмки, и Хильер кивнул Ристу—наливай. Тот воспринял это как должное и развязно провозгласил: «Ваше здоровьице». Хильер не помнил, когда в последний раз пил такое мягкое виски. Он налил себе еще. Повязывая черный галстук, Хильер уже нетерпеливо предвкушал предстоящий вечер, глубокие вырезы, запах богатства. Рист снова принялся распаковывать чемоданы.
— Между прочим,—сказал он,—пара, которая жила здесь до вас, денег не считала. Не жалуюсь. Они сошли в Венеции, чтобы проехать по Восточному побережью. Равенна, Римини, Анкона, Пескара, Бари, Бриндизи, а там—на чью-то яхту. Ничего жизнь! Каждый день оплачивали нам с напарником по дюжине пива. Он тоже стюард в первом классе.
— Я почту за честь,—сказал Хильер,—если вы согласитесь…
— Значит, сэр, я в вас не ошибся. Мы с Гарри будем с радостью каждый вечер пить за ваше здоровье. В Венеции отпуск проводили, сэр?
— Нет, приехал по делам,—сказал Хильер. Он был доволен предоставившейся возможностью заранее опробовать свою легенду.—Я разрабатываю новые модели пишущих машинок.
— Неужели?—спросил Рист восхищенным шепотом, словно в жизни не слышал ничего более поразительного.—Ваша работа, наверное, как-то связана с «Оливетти»?
Так, осторожно…
— По крайней мере, в Венеции у меня были другие дела,—сказал Хильер.
— Да, я понимаю. Но надо же какое совпадение: у меня сестра работает секретаршей, и ее однажды тоже подключили к одной из исследовательских групп. Им дали новую машинку, в которой размеры букв были разными, знаете, как при обычной печати, Я в этом слегка разбираюсь, потому что работал в корабельной типографии, правда, не на этом корабле. Например, «т» в два раза шире, чем «n», то же самое с «о» и «i». Но вы-то как профессионал прекрасно понимаете, что ей больше всего не понравилось!
Рист собирался положить пачку платков в выдвижной ящик, но остановился в ожидании ответа Хильера.
— Конечно! Когда буквы разных размеров, то очень неудобно исправлять опечатки. Вы начинаете бояться опечаток. Машинисткам это страшно действует на нервы.
— Вот именно,—подтвердил Рист.—Вы совершенно правы.—Он продемонстрировал Хильеру свои розовые беззубые десны.—Итак, сэр, чем я могу быть для вас полезен? — Он сказал это так, словно Хильер успешно сдал экзамен,—по сути дела, так и было. Рист задвинул ящик и подошел ближе.—Могу, скажем, заказать для вас место в ресторане.
Хильеру требовалось выбрать между светлым и темным.
— Я тут видел девушку… Впрочем, нет, не надо.
— Если мы думаем об одной и той же, то я вас понимаю. Но братец у нее—настоящая бестия. Зато денег невпроворот. Уолтерс, их папаша,—большой человек в мучном бизнесе. Мне сдается, что его половина—она, кстати, здорово моложе—не прочь бы от него избавиться. Каждый раз заказывает ему дополнительную порцию. Дети у него от первого брака. Пацан, его зовут Алан, участвовал в телевизионной викторине в Штатах. Думает, что знает все на свете. Лучше от него держаться подальше. Иначе доведет вас!
— Я еще видел какую-то индианку.
— Тут далеко ходить не надо, точно, сэр? Да, на этом деле у нас можно все потерять. Любая готова, только позови. Мужьям своим они уже не интересны. Так что вам и одного вашего коридора хватит,—все, так сказать, под рукой. А индианка, про которую вы говорили, это мисс Деви. Она вроде секретарши у одного заграничного бизнесмена. Теодореску его фамилия. Богатый и здорово шпарит по-английски. Оксфорд небось кончал. По крайней мере, он утверждает, что она секретарша. Вы бы проверили, что ей известно про машинки!—Рист опустил глаза, что-то обдумывая.—Еще надо успеть разложить вещи пассажирского помощника. Но ведь и вашу каюту так не бросишь. Несколько фунтов заставили бы меня шевелиться побыстрее.
Хильер со вздохом протянул пять фунтов и подумал, что, выйдя в отставку, он себе такого уже не позволит.
Рист преданно поглядел ему в глаза.
— Если есть какие-нибудь просьбы, не стесняйтесь—постараюсь исполнить все, что скажете.
2.
Направляясь в бар для пассажиров первого класса, Хильер ожидал увидеть там стены, обитые мягким шелком, изысканный полумрак, лишающий предметы тени, сиденья у стойки—со спинкой и подлокотниками, и под ногами пушистый, как снег, ковер. Но увидел он копию «Таверны Фицрой» в Сохо, какой она была до того, как любители современного дизайна там все не перепортили. В лужицах пива валялись размякшие окурки, напоминая открывшиеся бутоны, патлатый тип в серьгах барабанил по безнадежно расстроенному пианино, с закопченного потолка свисали обрывки сигаретной фольги, заброшенной туда разгоряченными посетителями. Вдоль стойки шли небольшие, затейливо обрамленные матовые оконца, которые поминутно открывались, мешая делать заказы. Стены украшала ученическая мазня. Магнитофонная запись шума Сохо безжалостно заглушала шум Адриатики. Хильер подумал, что в баре пассажиров туристского класса наверняка все наоборот—роскошный интерьер, никаких дизайнерских шалостей. Впрочем, судя по нарядам, среди посетителей не было ни одного маклера, работяги, наркомана или неудавшегося писателя. Одежда соответствовала классу, которым они путешествовали, ткани пушились роскошным ворсом, некоторые мужчины были—по последней американской моде — в золотистых смокингах. В баре стоял тяжелый табачный дух, и Хильер заметил, что пиво они пили подозрительно водянистое. Профессиональное чутье сразу подсказало: пиво здесь разбавляли отнюдь не водой. Кто мог ожидать, что дорогу к стойке придется прокладывать локтями? Но для пассажиров первого класса в этом, по-видимому, состояла своеобразная экзотика. Впрочем, наличными здесь никто не расплачивался и не получал на сдачу горстку мокрой мелочи. И в правдоподобии следует соблюдать меру!Хильер заказал джин с тоником. Видно было, что одетому в грязные лохмотья бармену не терпится поскорее переодеться. Не прошло и минуты, как к Хильеру опять прицепился этот маленький хлыщ, Алан Уолтерс. Он был в прекрасно скроенном миниатюрном смокинге, в петлице красовался изысканный желтый цветок. Хильер с надеждой подумал, что, может быть, у Алана хватило ума не разбавлять водкой свой томатный сок.
— А я ведь все про вас выяснил,—сказал маленький мистер Уолтерс.
— Поздравляю!—воскликнул Хильер, не на шутку опасаясь, что мальчишка не шутит.
— За тридцать шиллингов Рист мне выложил все, как есть. Насквозь продажный тип.—Произношение его не отличалось ни правильностью, ни изяществом.—Вас зовут Джаггер. Вы занимаетесь пишущими машинками. Расскажите мне про них.
— Нет уж, я сейчас в отпуске,—сказал Хильер.
— Не надо только говорить, что в отпуске люди не любят обсуждать свои дела. Большинство только этим и занимается.
— Сколько тебе лет?
— К делу это не относится, однако я отвечу. Тринадцать.
— Господи,—пробормотал Хильер.
Сидевшие поблизости (толстые мужчины, казавшиеся благодаря портновским стараниям чуть полноватыми, и влекущие, окутанные шелками женщины) взглянули на Хильера с неприязнью и состраданием. Они-то знали, что ему предстоит, и в то же время их злило, что мучения Хильера, в отличие от их собственных, начинаются только сейчас.
— Начнем,—сказал мальчуган.—Кто изобрел печатающую машинку?
— Это было в далеком прошлом,—сказал Хильер,—а меня больше интересует будущее.
— В 1870 году ее изобрели три человека: Скоулз, Глидден и Соул[63]. Было это в Америке, и вся работа оплачивалась неким Денсмором.
— Только что где-то вычитал,—мрачно произнес Хильер.
— Почему же только что,—возразил Алан.—Я прочел это, когда увлекался огнестрельным оружием. Меня в то время занимала техническая сторона вопроса. Теперь же—практическая.
Сидевшие поблизости рады были бы не обращать внимания на Алана, но это им никак не удавалось. Они слушали с открытыми ртами, зажав в руке бокал.
— Первой наладила серийное производство компания «Ремингтон». Пишущая машинка—это тоже своего рода оружие.
Неожиданно кто-то сказал:
— Конечно, для Чикаго это вполне естественное помещение капитала.
Хильер увидел, что к соседней группе присоединилась мисс Деви. Она была головокружительно хороша в своем багряном сари, по которому были вышиты золотом многорукие боги с высунутыми языками. Нос ее украшало серебряное колечко. Прическа была традиционной: две косы, прямой пробор. Но замечание относительно «помещения капитала» исходило от стоящего рядом с ней мужчины. Судя по всему, это и был ее босс, мистер Теодореску. Тучность придавала ему величие, лицо не казалось заплывшим, наоборот, не будь полным, оно выглядело бы непропорциональным, пухлые щеки и тяжелая челюсть естественно гармонировали с крупным, правильным носом. У него был упрямый подбородок, глаза же казались не смородинами в тесте, а огромными сверкающими светильниками с начищенными до блеска белками. То, что благоухающий фиалками череп был абсолютно голым, в данном случае являлось не недостатком, а достоинством—признаком мудрости и зрелости. На вид Хильер дал бы ему лет пятьдесят. Пальцы Теодореску украшало множество колец, что, однако, не производило вульгарного впечатления, напротив, его холеные руки казались большими и могучими, а сверкающие камни, которыми они были усыпаны, можно было принять за своеобразный цветочный венок, по праву врученный этим божественным творениям, сильным, искусным и прекрасным. Фигура Теодореску выглядела настолько огромной, что его белый смокинг напоминал грот-марсель. В его высоком бокале плескалась, как показалось Хильеру, чистая водка. Теодореску внушал Хильеру страх. Таким же страхом наполняла его и мисс Деви, представшая перед ним совершенно обнаженной. Кто-то уже был невольным свидетелем купания богини. Актеон?[64] Его, что ли, боги превратили в оленя, которого загрызли пятьдесят собак? Мальчишка наверняка помнит.