Эренбург Илья Григорьевич. Оттепель

   Швейцар оскалил большие желтые зубы: "Погодка сегодня замечательная". Володя удивился: "Разве?"
   Надрывался баян. За крайним столиком рыжий небритый бухгалтер, напившись, буянил: "Кто ей дал право плевать мне в душу?.." Володя подумал: я его знаю, два раза, когда я приходил в издательство за деньгами, он мне отвечал, что неплатежный день... Почему сегодня, столько народу? Может быть, суббота?.. А в общем удивительно пусто... Я должен напиться, не то я сойду с ума...
   Морщась, он проглотил стакан водки.
   - Самогон?
   Официант равнодушно ответил:
   - "Столичная", как заказывали.
   Володе хотелось разбить стакан, выругаться, крикнуть рыжему бухгалтеру, что люди всегда плюют друг на друга, но он кротко сказал:
   - Хорошо. Дайте еще триста.
   ...Он проснулся поздно и долго не мог вспомнить, что приключилось, а вспомнив, подумал: Андреев - нормальный человек, значит он женат. Если жены не было в клубе, он ей рассказал за чаем: "Пухов не только плохой художник, он ко всему паршивый человек - завидует Сабурову". В общем это правда. Я ведь знаю, что Сабуров честный художник, а старался его очернить. Как Хитров... Почему? Очевидно, боюсь - увидят настоящую живопись и поймут, что король гол. Дело не в деньгах, заработать всегда можно. Даже не в положении: для Ершова да, пожалуй, и для Фокина я еще долго буду "ведущим". Я испугался, что Андреев понял... Впрочем, все это теперь несущественно. Я был плохим художником, а стал подлецом. С Хитровым можно не встречаться, но как я буду жить с самим собой?..
   Болела голова, он решил проветриться, дошел до угла и вернулся: вдруг кого-нибудь встречу... Весь день он просидел запершись, матери сказал, что у него срочная работа. Я знал, что не нужно было идти. Теперь не поправишь... Разве я посмею пойти к Соколовскому? Да он меня попросту выгонит... Весь город знает... Если бы мы встречались с Танечкой, этого не случилось бы: я ее стеснялся... Да о чем говорить - докатился! Дальше некуда ..
   Несколько дней он провел в лихорадочном состоянии. Его преследовала одна мысль: что обо мне_ думает Сабуров? Конечно, Андреев ему рассказал, он вспомнил, как я приходил, восхищался его картинами. Решил, что я подлец, самый настоящий...
   Володя больше не думал ни о живописи, ни о том, что ему делать с собой. Тысячу раз он повторял себе: я должен пойти к Сабурову. Нужно прямо сказать: "Я потерял голову, наговорил черт знает что. Если можешь, прости. В общем мне очень стыдно..."
   Он выходил из дома и сейчас же возвращался: то стыд мешал, то гордость, то говорил себе: зачем идти? Он меня на порог не пустит.
   Наконец он решился.
   Сабуров встретил его, как всегда, приветливо. Но Володя молчал. Глаша делала вид, будто что-то прибирает. Все трое испытывали неловкость.
   Сабуров украдкой поглядел на Володю. Он очень изменился, постарел. Наверно, мучается. Я говорил Глаше, что он сам себя наказал. Ведь он очень талантлив и вдруг увидел, что растоптал себя... Глаша этого не понимает... Вот бы написать его портрет!.. И, забыв про все, Сабуров невольно залюбовался Володей. Узкое лицо с тяжелым подбородком, серо-зеленоватое, а глаза яркие, будто фосфорические, под высоко поднятыми бровями; чувствуется напряжение, большие душевные муки. Напоминает один портрет Греко, позади рыжие скалы... Неловко, что я его разглядываю...
   - Как твое здоровье, Володя? Мы ведь очень давно не видались. Я боялся, что ты больше не придешь...
   Володя вздрогнул. Теперь я должен все сказать. Но как он ни пытался, он не мог вымолвить слова, только губы судорожно шевелились.
   А Сабуров суетился, спросил, не хочет ли Володя чаю, пытался его развлечь - начал вспоминать школьные годы.
   Глаша все время молчала.
   Володя поднялся и почему-то сказал:
   - Весна в этом году поздняя... Я пойду..
   Вдруг он увидел на стене тот пейзаж, о котором говорил Савченко: ранняя весна, кое-где снег и нежнозеленое пятно. Как в городском саду, когда я дурил с Танечкой. Тогда казалось, что все может перемениться. А не вышло...
   - Это мой последний этюд, - сказал Сабуров.
   Володя машинально подумал: сейчас она воскликнет: "Да это просто удивительно!" Но Глаша по-прежнему молчала.
   - Я пойду, - повторил Володя, и на этот раз действительно пошел к двери.
   Глаша встала.
   - Я вас провожу до ворот, грязь во дворе ужасная...
   У калитки она сказала:
   - Я вас об одном прошу: никогда больше не приходите, очень вас прошу!
   Такой он прежде не видел ее - ни в жизни, ни на портретах Сабурова, - и столько гнева было в ее глазах, что он отвернулся, быстро зашагал вниз по крутой скользкой улице
   10
   Поговорив с Головановым, Трифонов шел к своей машине, когда увидел Коротеева.
   - Дмитрий Сергеевич, а я не знал, что вы вернулись! Как здоровье? Ванны принимали? - И, не дожидаясь ответа, он заговорил о работе: - Как вам понравился проект Сафонова? Говорят, что производительность повысится на четыре процента...
   Коротеев ответил, что еще не успел познакомиться ни с проектом Сафонова, ни с предложением Соколовского.
   - Ну, это несерьезно. Вы ведь знаете, что я всегда поддерживал передовые предложения, но это, простите меня, очковтирательство. Одно дело лабораторные опыты, другое - крупное промышленное предприятие ..
   - Мнения расходятся. Нужно хорошенько подумать.
   Трифонов согласился и хотел было идти дальше. Коротеев его удержал:
   - Вы ведь знаете, что партбюро вынесло выговор Соколовскому?
   Трифонов вздохнул.
   - Конечно, неприятно - старый член партии, на заводе давно работает. Но нельзя не одернуть. Ведь так легко все развалить... Мне говорили, что одиннадцать за, а против только двое...
   - Да, я голосовал за.
   - Правильно поступили, Дмитрий Сергеевич. Я знаю, что вы цените Соколовского, но это вопрос принципиальный...
   - А по-моему, мы ошиблись, подошли формально. Во всяком случае, на партсобрании я предложу не утверждать...
   Трифонов рассердился. На его бледном, пергаментном лице щеки складками стекали вниз, и когда он сердился, складки шевелились.
   - Ничего не понимаю, Дмитрий Сергеевич! Да и объяснить трудно. Подрывает авторитет...
   - Исправить ошибку никогда не поздно. Соколовского мы знаем не со вчерашнего дня. Человек он вспыльчивый... А работать он никогда не отказывался, это неправда. Взыскания он не заслужил. Так я и скажу...
   - Ваше право. И партсобрание вправе не утвердить. Вы ведь знаете, я всегда отстаиваю принципы партийной демократии. Да и насчет Соколовского не хочу с вами спорить - вам виднее... Но факт остается фактом: на бюро вы голосовали за. На вашем месте я не стал бы выступать против. Непоследовательно... Партсобрание все равно утвердит. А вы окажетесь в странном положении.
   - В странном положении я теперь. Вернее сказать, в скверном - голосовал не так, как думал... Я собирался поговорить об этом с Деминым. Он вчера приезжал на завод, но я был в цехе, и мне не сказали. Вот так, Захар Иванович...
   В машине Трифонов долго не мог опомниться; его щеки продолжали сердито шевелиться.
   У Коротеева на заводе большой авторитет Сегодня - за, завтра - против. Нельзя так! Кто его уважать будет?.. Твердой руки нет. Голованов человек честный и в своем деле разбирается. Но он слишком мягок, размазня... Ясно, что Соколовского следовало одернуть. Но если уж он у них непогрешимый, нечего было затевать историю. Сафонов уверял, что все против Соколовского... Меня их склоки не интересуют. А развалить очень легко... Коротеев не случайно упомянул о Демине. Будь сейчас Ушаков, я не волновался бы. Конечно, Ушаков потакал Соколовскому, но в данном случае он ответил бы Коротееву, что нельзя раздувать историю... А за Демина я не отвечаю.
   Вернувшись в горком, Захар Иванович долго думал о разговоре с Коротеевым. Нехорошо, очень нехорошо!. Он вспомнил и толки вокруг скандала с Красновым и десятки жалоб на различные бытовые непорядки. Не умеет Голованов одернуть, навести порядок...
   Конечно, беспорядка при Журавлеве было куда больше, но тогда люди говорили о своих обидах жене или друзьям, а теперь они шли с претензиями к Голованову, к Обухову, в горком, и Захар Иванович думал: распустить людей легко. Тогда и производительность снизится, никакое новаторство не поможет... Коротеев депутат, выступает с докладами, на прошлой неделе в "Труде" была его статья. Нельзя же подрывать авторитет!
   Прежде было просто: горком мог утвердить - и все. Теперь труднее... Да и Демин не согласится. Странный он все-таки человек, я ему говорю: "Может отразиться на производстве", а он отвечает: "Производство - это люди". Любит щегольнуть фразой. Ему бы писателем стать, а в партийном аппарате это фигура неуместная.
   Все в Демине раздражало Трифонова. Худой, одни кости, а ест много, ростом с каланчу, вообще, если посмотреть со стороны, - бегун, призы ему брать. Вот он и бегает - то на заводе, то в мясокомбинате, то на строительстве, причем ни шляпы, ни кепки, спрашивается: если кто-нибудь поклонится, как он ответит? Хитров говорил, что он в цирке вел себя неприлично, хохотал громче всех клоуны его рассмешили. Другой бы постеснялся, а он о престиже вообще не думает. Самоуверенность потрясающая! Скажи семикласснику, что ему предстоит выступить на школьном собрании, мальчик подготовится, напишет, зачитает. А Демин Первого мая выступил с отсебятиной, да еще при всех на трибуне объяснял: "Народ не любит, когда по бумажке..." Работать стало просто невозможно: два раза в наделю принимает всех, причем каждого усаживает. Зоя теперь не может справиться - приходят и кричат: "Подумаешь, заведующий отделом!.. А почему к Демину можно?.." Ершова раскритиковал: газета будто бы скучная. Стоит кому-нибудь выступить поострее, как он сразу говорит: "Толковый человек"... Можно сказать, сам ищет беспорядка. Не понимаю, как такого прислали?..
   Все-таки Коротеев перегнул. Я убежден, что и Демин возмутится: дело серьезное, на карту поставлен авторитет партбюро. Конечно, Демин - ломака, любит попозировать, но что он глуп, этого никто не скажет. Нужно с ним поговорить до того, как его настроит Коротеев...
   Секретарша сказала Трифонову: "Никого у него нет, работает".
   Демин действительно сидел над ворохом бумаг.
   - Я на минутку, есть короткий разговор. Тебе на заводе сказали насчет Соколовского?
   - Я как раз над этим сижу. Сложная история... Технику я еще не освоил. Четыре года на хлопке просидел... Ты что думаешь, Захар Иванович?
   Трифонов хотел ответить: "Очковтирательство", - но удержался. Хорошо, что хоть раз Демин признался в своем невежестве. Незачем мне вылезать.
   - Да, история сложная...
   - Интересно, что Коротеев скажет.
   Трифонов помолчал, а потом решил, что пора приступить к делу:
   - Я утром был на заводе - меня сборочный волнует, опять отстали. Встретил Коротеева. Он мне, между прочим, сказал, что на партбюро голосовал за выговор Соколовскому, а теперь хочет выступить против. Может быть, ты ему подскажешь?
   - Что именно?
   - Лучше ему не выступать - авторитет подрывает.
   Демин пожал плечами.
   - Не вижу в этом ничего плохого. Если он считает, что ошибся, почему не признать?
   - Так-то так... Но объективно что получается? Во-первых, партсобрание отменит решение бюро. Нехорошо это... А главное - как будут смотреть на Коротеева? У человека семь пятниц на неделе...
   - Если он считает, что ошибся, лучше прямо сказать. А парторганизация вправе не утвердить выговор. Устав знаешь?
   Трифонов уныло подумал: начинается театр. Подумать только, что это первый секретарь!..
   - На работе может отразиться... Если все спускать с рук, там такое пойдет.
   Демин улыбнулся.
   - Это ты насчет Соколовского? Я вчера два часа у них просидел, немного разобрался. Единственное, что можно поставить в вину Соколовскому, это что он ушел с совещания - расстроился. Да он сам об этом жалеет. Ну, а все прочее басни. Сафонов каждый день бегал к Голованову, наговаривал. Да и Хитров постарался. Придумали, будто Соколовский отказался работать над проектом Сафонова. Чепуха! Мне в конструкторском бюро показали: он поправки внес. Пожалуйста, полюбуйся - семнадцать страничек на машинке. Такое на человека возвести! Безобразие!.. Конечно, он стоит за свой проект, но это дело другое. Голованов говорит, что нужно подумать... А выговор дали зря. Я Коротеева понимаю...
   Вернувшись к себе, Захар Иванович добрый час не мог раскрыть папку, которую положила на его стол Зоя. Потом он позвал секретаршу:
   - Почему вы написали "в эксплоатацию"?
   - А вы так диктовали...
   - Я вас спрашиваю: почему у вас "эксплоатация" через "о"? Нужно через "у".
   - Захар Иванович, и так и так можно.
   - "И так и так" не бывает. Посмотрите подшивку "Правды" - только через "у".
   Щеки его ходили.
   Дома он не притронулся к еде. Маруся жалостливо сказала:
   - Да ты покушай. Это без соли и на пару, ничего тебе не будет...
   Он не слышал ее слов и угрюмо вслух подумал:
   - Расшатать очень легко, а кому придется налаживать? Трифонову.
   Ночью он не мог уснуть - болела поясница, отмирали ноги. В комнате было душно. Маруся спала, уткнув лицо в подушку. А он все думал и думал.
   Завтра подскажу Обухову: раз у них такие настроения, пускай на партсобрании выступает покороче да и помягче. Ничего другого не остается. Соколовский теперь совсем распояшется. Черт с ним! Лишь бы беспорядка не было. Коллектив в общем крепкий. Если нажмут на сборочный, выйдут на первое место... Не понимаю я Демина. Кажется, он первый в этом заинтересован. А ему лишь бы позировать. Он и со мной разговаривал, как будто он на трибуне. А кто должен думать о производстве? Трифонов... Потом выскочит какой-нибудь крикун вроде Савченко и начнет обличать: "Трифонов проявил пристрастие и без всяких оснований обвинял Соколовского, Трифонов формально подходит к делу, Трифонов не считается с людьми, он нечутко подошел к Коротееву"... А для кого я работаю, спрашивается? Не для себя. Горохов мне прямо сказал, что я должен по меньшей мере полгода лечиться, оставить совершенно работу. Да я без докторов знаю, что мое дело дрянь... А не говорю. И Горохова попросил: "Никому не рассказывайте"... Я не на экран работаю, как Демин. Хочу, чтобы лучше было, и только...
   Половина четвертого. Ну, уснуть уж, видно, не удастся...
   В окно без стеснения врывалось чересчур яркое утро мая.
   11
   На педагогическом совете Екатерина Алексеевна сказала: "Некоторые молодые преподавательницы - я, конечно, никого из наших работников не имею в виду - не умеют себя поставить, распускают детей, поощряют дурные наклонности. А достаточно прокрасться в детскую среду одному мальчику или одной девочке с моральным дефектом, как это немедленно отражается на поведении и на успеваемости всего коллектива. К сожалению, печальный герой происшествия в седьмом классе все еще не обнаружен..."
   Лена давно забыла об изрезанной парте. Голова ее сейчас была занята Васей Никитиным. Ведь он был первым в классе. Почему он стал плохо учиться? Рассеянный. Выглядит плохо. А доктор говорит - здоров...
   Она решила вечером зайти к Васе: нужно посмотреть, какая у него дома обстановка. Живет он неподалеку от школы. Отца нет - погиб на войне. Мать работает уборщицей в столовой; на родительские собрания не приходит, один раз была у Лены; производит впечатление ворчливой, но доброй; жаловалась, что сын по ночам не спит, а читает.
   Лена увидела бедную, но чистенькую комнату; на высокой кровати гора подушек; много фотографий; в вазе бумажные розы. Матери Васи не оказалось дома. Мальчик что-то писал и, увидев Елену Борисовну, быстро засунул тетрадку в ящик кухонного стола
   Вася сначала дичился: не понимал, зачем пришла Елена Борисовна, объяснял: "С математикой у меня последнее время исключительно плохо, а по английскому двойка - это случайно..." Лена хотела вызвать его на разговор, шутила, рассказывала про свои школьные годы, вспомнила: "У меня отец любил вырезывать из дерева зверушек, один раз слона сделал"... Вася, заинтересованный, сказал: "Я тоже пробовал вырезать, но у меня пропорции не получаются. Я носорога пробовал..." Ему хотелось рассказать, что учитель математики очень похож на носорога, но он не решился. Сказал, что увлекается зоологией: "Жалко, что у нас нет зоопарка... Я много наблюдений сделал - над козами, над белками, над птицами. Весной возле школы скворечник занял дрозд, я вас уверяю, нигде кругом не было скворцов - они дрозда боятся..."
   Помолчав, он спросил: "Елена Борисовна, вы книгу Дурова читали? Исключительно интересно, особенно насчет морских львов - они жонглируют абсолютно естественно"...
   Когда Лена заговорила о занятиях, Вася сразу померк, сказал, что постарается догнать: "У меня большие неприятности, я себя во время урока часто ловлю: думаю совершенно о другом..." Напрасно Лена пыталась узнать, какие у него неприятности, он не говорил. А, провожая ее, в сенях вдруг сказал: "Вы не думайте, что, когда вы пришли, я от вас что-то спрятал, это я дневник пишу. Каждый день... Но показать категорически не могу, ведь это все равно, что выйти на улицу голым"... Лена ответила: "Это хорошо, что ты ведешь дневник. Я тебя только очень прошу налечь на математику. И на английский. А то мне неловко: я всегда тобой гордилась - и вдруг у тебя двойки. Я знаю, что ты можешь - воли у тебя хватит..."
   На следующий день, когда Лена выходила из школы, Вася ее поджидал. Он молча пошел с ней, а возле ее дома наконец сказал:
   - Елена Борисовна, парту это я изрезал. Если бы вы знали, как я мучался!
   - Не ожидала от тебя. Дневник ведешь - и вдруг такая глупость...
   - Я сам не понимаю. Такое настроение на меня нашло. Можно сказать, запсиховал...
   - Нехорошо!..
   - Елена Борисовна, я вам сейчас объясню. Накануне, понимаете, мы поругались с Любой Горшениной. Я ей сказал, что мне не нравится картина "Пармская обитель", она ответила, что я вообще ничего не понимаю, что я по природе исключительно грубый, понимаете? А это не так, потому что роман мне нравится, я про картину сказал, но она ответила, что у меня вообще такая натура, что я по радио никогда не слушаю музыку, а только про спорт, ну и все в том же духе. Одним словом, она категорически сказала, что больше со мной не будет разговаривать и что я должен ей вернуть фото. Я был дежурным по классу, хотел ей написать, вернуть, конечно, фото, но написать, что я так быстро своих чувств не меняю. А потом я решил, что писать после всего унизительно, просто отдал фото. А когда все ушли, я, понимаете, абсолютно запсиховал. Я вас уверяю, я резал как-то машинально, даже не думал, что делаю. А получилась исключительная неприятность. Я от этого впал в ненормальное состояние, уверяю вас!
   - А почему ты не сказал, когда я спрашивала? Ведь могли на другого подумать ..
   - Елена Борисовна, я тысячу раз решал, сейчас скажу... Вы даже себе не представляете, как я переживал, что скрываю!
   - А все-таки почему не сказал?
   - Екатерина Алексеевна говорила, что парту придется отремонтировать за счет того, кто это сделал. А у меня лично нет никаких средств, маме я не могу сказать, ей и так трудно. Вот когда я в техникум попаду, она сможет не брать на дом стирку... Я каждое утро хотел вам сказать. Когда вчера вы пришли, все время порывался, потом записал в дневнике, что разговор был исключительно интересный, но мои мысли были далеко от темы...
   Лена сдерживалась, чтобы не улыбнуться.
   - Люба Горшенина, а у тебя "Л. А".
   - Отчество - Александровна. Конечно, ее никто не зовет по отчеству, но я вам говорю, что я это сделал машинально. Наверно, не хотел ее впутать...
   Лена ему сказала, что он очень плохо поступил, что Люба его будет презирать, если он провалится на экзаменах, что нужно сейчас же сесть за математику, даже дневник отложить в сторону, а про парту она никому не скажет.
   Как дошло это до Дмитриевой? Вася рассказал только Любе и, конечно, взял с нее слово, что она никому не расскажет. На следующий день Люба поспорила с Витей. Витя говорил, что он никому из учителей не может ничего доверить - они сейчас же опозорят перед всем классом. Люба ответила: "Это неправда. Не понимаю, почему ты такое несешь. Если ты обещаешь держать в секрете, я тебе что-то расскажу"... Витя рассказал о разговоре Елены Борисовны с Васей своему единственному другу Саше Бойко, от которого у него не было тайн - они поклялись все рассказывать друг другу. Саша Бойко, когда мать начала его бранить, сказал, что Елена Борисовна понимает переживания, а мать не хочет понять. Мать Саши Бойко была неравнодушна к преподавателю английского языка Серову, скептику и снобу. Она ему сказала: "Напрасно вы говорите, что в нашей жизни нет романтики. Чувства остаются чувствами. Вот Елена Борисовна недавно услыхала детскую исповедь. Это товарищ моего сына"... Серов хотел заслужить расположение завуча и на следующее утро преподнес все Екатерине Алексеевне.
   На педагогическом совете Екатерина Алексеевна сказала:
   - Теперь эта печальная история раскрылась. Естественно, что мальчика следует наказать. Но я хотела бы поговорить о роли классной руководительницы Мне не нравятся поиски дешевой популярности среди худших элементов класса. В Воронеже в девятом классе одна классная руководительница потакала низким инстинктам юноши, пришлось вмешаться прокуратуре. Я, конечно, не сравниваю: Никитин еще мальчик, и как ни отвратителен его поступок, он не выходит за пределы обычной детской распущенности. Но мы знаем, что распущенность легко перерастает в преступность. Наш долг - своевременно предупредить Елену Борисовну. Мы все ее любим и хотим удержать от поступков, противных нашей передовой педагогике. Елена Борисовна должна понять: чтобы воспитывать детей, нужно самой иметь четкое представление о советской морали.
   Лена нашла в себе силы и не ответила на намеки Дмитриевой, она только горячо заступилась за Васю, рассказала про его семейное положение: мальчик очень мучался, именно этим объясняются дурные отметки, он обещал нагнать, и действительно за последнюю неделю заметны успехи.
   Математик подтвердил слова Лены, а Серов, усмехнувшись, заметил:
   - Я ему, правда, поставил вчера четверку, но, Елена Борисовна, разве вы не знаете, что можно один раз хорошо подготовиться и остаться при этом неисправимым лентяем?
   Штейн сказал Лене:
   - Дмитриева объявила, что она этого так не оставит, пойдет в гороно к Мерзляковой...
   Лена улыбнулась:
   - Пускай.
   В душе, однако, она далеко не была такой спокойной, как казалось. Конечно, поступила я правильно. Но не только Серов, Балабанова тоже поддержала Дмитриеву. Создается противная атмосфера. Делают из мухи слона... Мерзлякова меня ненавидит, она всем говорит, что я не имела права бросить мужа, раз есть ребенок, что если у Журавлева были недостатки, я должна была его перевоспитать, что любая мать побоится доверить своих детей такой ветреной особе, - одним словом, полное согласие с Екатериной Алексеевной. Могут назначить обследование, вообще отравить жизнь.
   С горечью она подумала: Мите я не скажу. Он и так расстроенный, потом я не знаю, что он мне ответит. Ужасно, что я его иногда не понимаю! Когда я ему рассказала зимой, что поспорила с завучем, он вдруг сказал: "Зачем ты, Лена, ей все это говоришь? Ее ты не переделаешь, а себя изведешь. Пойми, у нее больше возможностей, поверят ей, а не тебе. Ты, как маленькая, не хочешь считаться с условиями"... Конечно, это он сказал потому, что хотел оградить меня от передряг, но все-таки я его не понимаю. Никогда я ему не сказала бы "молчи", если бы он возмутился какой-нибудь мерзостью. Мы многое по-разному воспринимаем. Он мне раз сказал, что это от возраста. Не знаю... Он так мне и не объяснил, почему голосовал за выговор. Иногда я с ним теряюсь...
   Дома Лену ждало письмо от Журавлева: Иван Васильевич писал, что во второй половине июня рассчитывает приехать за Шурочкой. Лена вспыхнула: почему он решил, что я ее отпущу? Хочет повидаться - пусть приезжает. А я уйду на целый день. Не моту и подумать, как он войдет, заговорит!.. Может быть, это нехорошо, но я его ненавижу...
   Леонид Борисович сказал, что Митя звонил - он вернется поздно, у них какое-то совещание. Лена подумала: вот ему я могу рассказать, он поймет...
   Леонид Борисович выслушал ее с интересом.
   - Мальчик хороший. Дурак он, конечно, ну, а кто в его возрасте не был дураком? Я, когда был в четвертом классе гимназии, влюбился в одну актрису из театра Корша, увидал на сцене и понял - это мой идеал. Каждый вечер поджидал ее у театра и шел позади, она возвращалась домой пешком - жила близко, в Газетном переулке. Иногда ее провожали кавалеры, мне все равно было, я только глядел издали и думал: "Идеал!" А раз она остановилась и начала на меня кричать: "Нахальный мальчишка! Кто тебе это позволяет? Я в твою гимназию пожалуюсь". Можете представить, что я переживал! Даже о самоубийстве думал... Нет, мальчик как мальчик. Вы говорите "отремонтировать парту"? Сложнейшая проблема! Да если бы мне дали, я бы в два часа сделал. Я ведь там многому научился, не только агроном, я и горняк, и электромонтер, и столяр, и организатор ансамбля... Но завуч ваша - это действительно явление...
   - К сожалению, в города с ней считаются.
   - Кто? Наверно, такие, как она. Мне говорили, что в гороно Степанов, честный человек и энергичный. Вы, главное, не унывайте. Я на многое гляжу что называется свежими глазами, как будто семнадцать лет спал и проснулся. Иногда огорчаюсь, а чаще радуюсь. Сегодня был у Демина. Прекрасное впечатление производит. Заинтересовался моей работой, сказал, что отведет опытный участок, спросил, хватает ли места в нашей тепличке. Полтора часа у него просидел. Он, оказывается, обо мне все знал. В тридцать четвертом у меня его старший брат экзамены сдавал. Я-то, конечно, не помню, а ему брат рассказывал. Он мне говорил, что в техникуме мало уделяют внимания исканиям, а ведь в молодости ум пытливый, смекалка у человека развивается, если не только зубрить, а попробовать свое слово сказать... Я от него ушел довольный. Такие много могут сделать, очень много. Пробивать надо... Вот и в гороно пробьете. Могут, конечно, вам нервы потрепать, а в итоге пробьете... В хорошее время вы начинаете действовать. Мне бы еще десять лет!