Страница:
Можно сделать некоторые сравнения состояния транса с тем, что происходит во время сна. Несомненно, легкое включение «коридора» и «оврага» в ту же субъективную ситуацию предполагает деятельность, напоминающую сновидение; такие особые включения зачастую обнаруживаются как спонтанное выявление глубокой гипнотической идеосенсорной деятельности у очень разумных, интеллектуально развитых субъектов. Сомнамбулическое поведение Хаксли, его открытые глаза, реакция на мое присутствие, длительное постгипнотическое поведение – несомненно говорят о том, что гипноз в этих специфических условиях определял всю ситуацию в целом.
Исключительно появление у Хаксли диссоциативного состояния, даже сохранение в памяти его первой просьбы о введении какого-то допустимого метода, который позволил бы ему наблюдать под гипнозом свой собственный рост и развитие в искаженных временных связях, говорит о всеохватывающей интеллектуальной любознательности Хаксли и предполагает наличие очень интересных и информативных исследовательских возможностей. Постэкспериментальный опрос выявил, что у Хаксли не было сознательных мыслей или планов пересмотреть весь свой жизненный опыт, во время индукции транса он также не делал попыток такой интерпретации даваемых ему внушений. Как объяснил Хаксли, чувствуя себя в глубоком состоянии транса, он хотел что-нибудь сделать и «неожиданно обнаружил там самого себя, что было очень неожиданно и необычно» для него.
Хотя этот опыт с Хаксли был несколько необычен, это не первая моя встреча с такими явлениями при возрастной регрессии у высоко интеллектуальных субъектов. Один такой испытуемый попросил, чтобы его загипнотизировали и сообщили, когда он будет в состоянии транса: у него должен возникнуть очень интересный тип регрессии. Просьбу удовлетворили и предоставили его самому себе сидящим в удобном кресле на другом конце лаборатории. Двумя часами позже он попросил, чтобы я его разбудил. Он рассказал, как неожиданно обнаружил себя сидящим на незнакомом холме и, оглядываясь вокруг, увидел маленького мальчика, которому сразу же дал шесть лет. Чтобы проверить это, он подошел к ребенку и обнаружил, что это он сам. Субъект сразу же узнал этот холм и стал решать вопрос о том, как он мог в возрасте двадцати шести лет наблюдать за собой шестилетним. Вскоре он обнаружил, что мог не только видеть, слышать и ощущать себя ребенком, но также осознавал и понимал чувства и мысли этого ребенка. В момент понимания этого факта он осознавал чувство голода у ребенка и его страстное желание съесть пирожное. Это вызвало целый поток воспоминаний у него двадцатишестилетнего, но он заметил, что мысли мальчика по-прежнему вертелись вокруг пирожного и что мальчик вовсе не осознавал его присутствия. Субъект был для него человеком-невидимкой. Он сообщил, что «прожил» с этим мальчиком многие годы, следил за его успехами и неудачами, знал все о его внутренней жизни, интересовался событиями его жизни в будущем и обнаружил, что, хотя ему уже двадцать шесть лет, он, как и этот ребенок, абсолютно ничего не помнил о событиях, происшедших в последующие годы, что, как и он, не может предугадать события в будущем. Он ходил вместе с мальчиком в школу, был с ним на каникулах, все время наблюдал за его непрерывным физическим ростом и развитием. Когда настал новый день, он обнаружил, что у него возникло множество ассоциаций относительно действительных событий прошлого вплоть до непосредственного момента жизни самого ребенка.
Он прошел вместе с ребенком начальную и среднюю школу, а потом долго решал, поступать ли ему в колледж и какой вид обучения ему следует избрать. Он пережил те же связанные с нерешительностью страдания, что и ребенок и он сам в его годы. Он почувствовал облегчение и восторг того ребенка и самого себя, когда, наконец, принял окончательное решение, и его собственные чувства подъема и облегчения были похожи на ощущения, испытываемые ребенком.
Мой субъект объяснил, что эти ощущения, буквально момент за моментом, оживили его собственную жизнь, жизнь с такими же понятиями, которые были у него в то время, и он понимает лишь то, что он в двадцатишестилетнем возрасте, будучи человеком-невидимкой, наблюдает за своим ростом и развитием, так же не зная будущих событий, как и шестилетний ребенок, за которым он наблюдал.
Он с удовольствием следил за каждым завершенным событием, наблюдая широкую и живую панораму воспоминаний прошлого по мере того, как каждое событие достигало своего конца. В момент поступления в колледж испытанные им события закончились. Тогда он понял, что находится в глубоком трансе, что хочет проснуться и прийти к согласию с самим собой относительно своих воспоминаний.
Такой же тип ощущений я наблюдал и у других субъектов, как мужчин, так и женщин, но в каждом случае изменялся характер получения таких ощущений. Например, девушка, у которой были сестры-близнецы, на три года моложе ее, оказалась в гипнотической ситуации парой сестер-близнецов, растущих вместе и все знающих друг о друге. В рассказе девушки не было ничего общего с ее реальными сестрами-близнецами, и все воспоминания и ассоциации такого рода были исключены.
Другой субъект, весьма склонный к технике, сконструировал робота, которого наделил жизнью, и обнаружил, что это – его собственная жизнь. Он в течение многих лет наблюдал за роботом, за событиями его жизни и его обучением, сам всегда постигая их значение, потому что у него была потеря памяти относительно своего прошлого.
Повторные попытки поставить упорядоченный эксперимент на эту тему терпели неудачу. Обычно испытуемый возражает и отказывается по какой-то не совсем понятной причине. Во всех моих опытах с развитием гипнотических трансов такого рода этот вид «оживления» чьей-то жизни был всегда спонтанным явлением у очень образованных, умных, хорошо тренированных участников моих опытов.
Опыт с Хаксли был, пожалуй, моим единственным хорошо записанным опытом, и очень жаль, что большая часть подробных сведений осталась у Хаксли и погибла до того, как у него появилась возможность полностью их записать. Хаксли обладал замечательной памятью и способностью использовать «глубокую рефлексию» и состояние глубокого транса, чтобы достичь определенных целей, а затем пробуждаться по своему желанию с полным осознанным пониманием того, что он выполнил (на следующий день Хаксли понадобилось получить совсем немного команд, чтобы овладеть искусством самогипноза). К сожалению, после гибели его записей он не мог восстановить их по памяти, но в моем блокноте было много пометок и наблюдений, которые он не мог помнить и которые имели жизненно важное значение для дальнейших исследований. Я надеюсь, что данное, хотя и недостаточное, описание может явиться основой для углубленного исследования различных состояний сознания.
Предмет научной дискуссии, независимо от того, насколько точно он определен, всегда бывает полезньм и ценным. Помня это, автор дает подробное описание нижеследующего случая, поскольку он ярко иллюстрирует определенный тип символической деятельности, сравнимой по своему характеру с той, что проявляется во время сна и в психотических состояниях.Обычно исследованием и интерпретацией таких состояний занимаются психоаналитики, стремясь прояснить определенные динамические взаимосвязи, которые существуют между сознательным и бессознательным аспектами человеческой психики. Мы описываем этот случай еще и потому, что существует определенный интерес к предлагаемому методу как средству выявления скрытого бессознательного материала, и поэтому такой подход может способствовать развитию психоаналитического метода.
На следующий день ее подробно расспросили. Вкратце наиболее важные данные, полученные при этом интервью, можно свести к следующему.
1. Единственный ребенок в семье, для родителей она была идолом, как и они для нее; их семья казалась одной из самых счастливых на земле.
2. Ее учеба и отношения в колледже были отличными до прошлого месяца, когда ее учеба начала серьезно страдать из-за внезапно появившегося «беспокойства», «тревоги», «страха», чувства того, что она «несчастна» и «ужасной депрессии», причину которых она понять пока не смогла.
3. Недавно она ознакомилась кое с какой психоаналитической литературой и обнаружила, что предмет «символизма» показался ей «интересным и любопытным», но «глупым», «бессмысленным» и «не имеющим конкретной ценности». Когда ее спросили, какие именно работы она прочла по этому вопросу, девушка ответила: «О, я просто перелистала множество книг и журналов в библиотеке, но единственное, что меня заинтересовало, это символизм».
4. После того как она прочитала о символизме, у нее появилась привычка «чиркать чем-нибудь по бумаге», «чертить, рисовать что-нибудь», «рисовать на бумаге картинки и линии», в то время когда она говорила по телефону, сидела в кресле или просто бездельничала. Обычно она проделывала это, не замечая, что делает, и считала просто признаком нервозности, желания действовать; что же это могло быть на самом деле, она не знала. Девушка добавила, что эта «нервная» привычка вызывала у нее неприятные ощущения, потому что она пачкала стены телефонных будок, скатерти на столах в ресторанах, чистую бумагу в блокнотах и тетрадях (во время интервью пациентка весьма наглядно и убедительно демонстрировала свою «привычку», и было очевидно, что она не сознает того, что она делает). Только при завершении интервью она заметила свое «чириканье» и сказала: «Ну, я думаю, что показала вам свою нервозность лучше, чем рассказывала о ней».
5. Единственной личной проблемой, которая беспокоила пациентку, это осознание того, что трехлетнее пребывание в колледже постепенно отдаляло ее от самой близкой подруги детства, несмотря на то, что по субботам и воскресеньям та бывала в ее доме. Пациентка чувствовала себя «покинутой» и «обиженной» в этом отношении, и в течение предыдущих нескольких недель это чувство возросло настолько, что превратилось в «неуправляемое чувство обиды» из-за потери подруги. Это чувство обиды не уменьшалось даже от ее понимания того, что с этим ничего нельзя поделать из-за все большего расхождения их интересов.
Рассказав свою историю (в манере, характерной для невротических пациентов, которые рассказывают больше, чем знают), она спросила, возможно ли зафиксировать с помощью автоматической записи факты, которые имеют прямое отношение к ее проблеме, если «таковая вообще имеется». Она полагала, что, прочитав и поняв впоследствии свою автоматическую запись, сможет таким образом осознать и понять то, что беспокоит ее в последнее время. Она также хотела знать, уверен ли экспериментатор, что ее бессознательное будет функционировать таким образом, чтобы дать нужный, понятный результат.
В ответ на эти тревожные вопросы ей уверенно сказали, что она сможет все сделать точно так, как хочет. Потом ей был дан целый ряд повторяющихся, тщательно сформулированных внушений в мягкой, настойчивой и не привлекающей внимание манере (с целью индукции пассивно воспринимаемого состояния, которое развивается в самом начале легкого гипнотического транса), для того чтобы:
1. Время, оставшееся до следующей встречи, ее бессознательное потратило на просмотр и организацию всего материала.
2. Ее бессознательное решило вопрос о методе и средстве связи. Оно должно было выбрать какой-то понятный, ощутимый способ, с помощью которого можно общаться с экспериментатором и который понятен самой пациентке, так, чтобы не возникало ни сомнений, ни противоречий.
Поскольку она сама предложила автоматическое письмо, нужно было приготовить карандаши и бумагу, чтобы у нее была возможность использовать этот способ в той же абстрактной манере, в которой она делала свои рисунки во время интервью. Читателю следует помнить, что это внушение фактически состояло из одной косвенной команды сознательно повторить свои рисунки. Это было сделано по той причине, что автоматическое письмо трудно бывает закрепить при первых же попытках.
Следовало ожидать, что это поможет нашей пациентке, у которой можно было предположить подсознательное нежелание знать какие-то определенные факты, в то время, как ее сознание стремилось узнать их.
3. В период до следующей встречи она должна была занять свой ум учебой, чтением легкой\удожественной литературы и общественной деятельностью, что могло бы дать ей безобидные темы, на которые она могла бы сознательно беседовать. Таким образом, во время второго сеанса, все, что связано с ее проблемой, будет полностью подчинено подсознательному автоматическому поведению (в данном случае – рисованию) и не станет частью ее сознательной речи.
В конце беседы пациентка казалась смущенной и неуверенной относительно данной ей инструкции. Она несколько раз пыталась собрать листы бумаги, на которых «нервно что-то написала», снова умоляла дать ей какие-то гарантии успеха и, когда ее опять уверили в этом, быстро вышла из кабинета.
Просмотр и изучение ее рисунков после того, как она ушла, показал, что некоторые фигуры и линии в них повторяются снова и снова, хотя и в другом размере. Мы увидели длинные и короткие линии, вертикальные и горизонтальные. Некоторые из них были тонкими, другие толстыми и сильно заштрихованными. Здесь были спирали, цилиндры, треугольники, квадраты и прямоугольники с различными пропорциями, одни из них были нарисованы тонкими линиями, другие – толстыми, жирными. Когда она делала эти рисунки, никакой связи и последовательности не замечали. Их особенность состояла в том, что каждая фигура была нарисована как изолированная единица, они не накладывались друг на друга и не переходили одна в другую.
Последующее изучение ее конспектов с записями лекций показало, что в последующие недели «нервические записи» получили неожиданное развитие. В этих тетрадях, страница за страницей, мы видели одни и те же ограниченные типы рисунков и линий, начерченных одинаково бессвязно и запутанно.
Когда пациентка снова появилась в кабинете, она сразу же отметила, что внушения, данные ей накануне, оказались эффективными, так как она вообще не думала о себе, уйдя отсюда. Она даже настолько утратила осознанный интерес к своей проблеме, что вернулась сюда, лишь чувствуя себя обязанной прийти на встречу с экспериментатором. Она также сказала, что прочла последний роман и готова подробно рассказать всю историю, весело заметив, что для экспериментатора это очень легкий путь знакомства с литературными новинками.
Ей сказали, что она может тотчас же начать рассказ, и предложили сесть на стул, поставленный таким образом, чтобы правая рука пациентки опиралась на стол вблизи от карандаша и блокнота, в то время как экспериментатор занял место против нее по диагонали. Таким образом, хотя лицо девушки не было обращено к блокноту, он находился в диапазоне ее периферического зрения.
Вскоре после того как пациентка начала рассказывать историю, изложенную в книге, она рассеянно взяла в руки карандаш и начала усердно, напряженно повторять на верхней половине листа рисунки, сделанные во время предыдущей встречи, иногда рассеянно поглядывая на свои «произведения». Как и прежде, никакой определенной связи между рисунками не замечалось, но на втором рисунке некоторые элементы явно дублировались.
Закончив рисовать, девушка стала заметно путаться в своей речи, и было видно, что она так держала карандаш, будто хотела положить его на стол, но в конце концов не смогла этого сделать. Здесь ее подбодрили настойчивым, произнесенным вполголоса внушением: «Продолжайте, рассказывайте дальше, все нормально, продолжайте, дальше, дальше!».
Она сразу же заметила: «Да, я знаю, где я нахожусь. Я просто на минуту потеряла нить рассказа», – и продолжила свой рассказ.
В то же время ее рука снова схватилась за карандаш. Она перевернула блокнот так, чтобы можно было писать на нижней части листа. Потом медленно и задумчиво, заметно напрягая правую руку и ускоряя свою речь, начала строить рисунок, компонуя элементы, которые так часто рисовала раньше, в упорядоченное систематическое целое – словно собирала их вместе. Так, например, четыре жирно заштрихованные линии одинаковой длины образовали квадрат, а другие линии, скомпонованные вместе, сформировали рисунок.
Однако когда пациентка заканчивала квадрат, у нее появилась явная неуверенность. Дойдя до нижнего левого угла, она несколько раз рассеянно взглянула на рисунок и, наконец, немного исказила угол, оставив его открытым. Кроме того, рисуя нижний правый угол, она слишком сильно нажала на карандаш и сломала его.
Проводя диагональную линию от левого нижнего угла квадрата, она начала двигать рукой с неожиданной силой и скоростью. Сделав значительную паузу перед изображением второй диагонали, рука стала двигаться все медленнее и медленнее, когда приближалась к нижнему правому углу квадрата, линии стали изгибаться; наконец, рука задвигалась быстрее и более уверенно, перейдя к заштрихованному треугольнику.
Проводя линию, соединяющую маленький треугольник с жирно заштрихованным треугольником, ее рука неожиданно остановилась, когда приблизилась к боковой стороне квадрата, и какое-то время спокойно лежала на столе. Затем приподнялась и передвинулась к краю, как бы преодолев барьер, после чего закончила линию, проведя ее твердо и решительно.
Спиральная линия, соединяющая цилиндр и заштрихованный треугольник, началась свободно и легко, но по мере того как рука приближалась к треугольнику, ее движения становились все более затрудненными и медленными.
Несколько раз во время процесса рисования рука пациентки возвращалась к большему из двух треугольников, нарисованных тонкими линиями, карандаш едва касался его, исправляя контур, в то время как жирный треугольник был нарисован грубо, небрежно.
Когда пациентка делала рисунок, нам удалось записать тот порядок, в котором к общей картине добавлялись различные элементы:
1. Квадрат.
2. Цилиндр.
3. Большой тонкий треугольник.
4. Маленький треугольник.
5. Соединительные линии между цилиндром и большим треугольником, большим треугольником и маленьким треугольником, цилиндром и маленьким треугольником.
6. Заключительный четырехугольник.
7. Жирно заштрихованный треугольник.
8. Соединительная линия между маленьким треугольником и заштрихованным треугольником.
9. Линия, проходящая от цилиндра к квадрату и за пределы четырехугольника, потом снова к квадрату, а затем к заштрихованному треугольнику.
10. Спиральная линия.
11. Штриховка в центре верхней части цилиндра.
Закончив рисунок, пациентка несколько раз взглядывала на него, но, казалось, ничего не видела. После этого она с шумом уронила карандаш, и это привлекло ее внимание. Затем она сразу же обратила внимание на свой рисунок и вновь взяла в руки карандаш. Потом она левой рукой вырвала лист из блокнота, чтобы рассмотреть его получше, а правую руку держала так, словно готовилась что-то написать. Заметив это, экспериментатор решил вызвать у нее подсознательное желание дать какое-то скрытое пояснение и сделал ей внушение: «Короткая вертикальная линия означает „да“, а короткая горизонтальная линия – „нет“».
Неправильно поняв это внушение, пациентка внимательно посмотрела на рисунок и заявила, что не видит таких линий, и спросила, как они вообще могут что-то означать.
Потом ей был задан вопрос: «Все ли теперь?», на что она ответила: «Я считаю, что да, если здесь вообще что-то есть», неосознанно сделав рукой знак «да». – «Все?» – «Да, я думаю, что все, если здесь вообще что-то есть», – и снова, не сознавая этого, сделала рукой знак «да».
Пациентка несколько минут рассматривала свой рисунок, а потом заметила: «Ну, это все чепуха, бессмыслица. Неужели вы думаете, что из этих каракулей можно что-то понять, или, говоря вашими словами, это вам все скажет?».
Очевидно в ответ на ее собственный вопрос ее рука сделала знак «да», а потом опустила карандаш, что могло бы означать завершение задачи. Не ожидая ответа, она добавила:
«Смешно! Хотя я знаю, что этот рисунок – чепуха, я знаю также, что он имеет какое-то значение, поскольку именно сейчас у меня появилось желание дать вам что-нибудь; хотя я знаю, что это глупо, я отдам вам ее, поскольку все это связано вот с ним». Указывая на заштрихованный треугольник, она вынула из кармана коробку спичек с рекламой местного отеля и бросила ее на стол.
Затем взглянула на часы, заявила, что ей пора уходить, и, кажется, была в легкой панике. После недолгих уговоров она согласилась ответить на несколько вопросов о том, что могла бы означать эта картинка. Девушка взглянула на рисунок и предложила несколько комментариев, развить которые не захотела:
«Две картинки в рамках, большая (указывает на четырехугольник) и маленькая (указывает на квадрат) с разломанным углом». Указывая на рисунки в квадрате, она сказала: «Они все соединены, и эти соединения происходят через маленький треугольник (указывает на небольшой треугольник), а это (показывает на цилиндр) – сигарета. У нас в семье все курят, может быть, это те спички, которые я дала отцу. Но в целом вся вещь не имеет никакого смысла. Только психиатр может из нее что-то понять». Сказав это, она бросилась вон из кабинета и вернулась, чтобы спросить: «Когда мне к вам прийти снова?». Ей ответили: «Приходите, как только вам захочется что-нибудь узнать». Девушка быстро ушла. Никаких комментариев относительно отдельных рисунков она не сделала и, казалось, просто не замечала их.
Через три недели она неожиданно появилась в моем кабинете и сообщила, что у нее наметились кое-какие успехи. Она заявила, что, очевидно, ее рисунки все-таки что-то означали, так как в ее чувствах появились значительные изменения. Она больше не испытывала беспокойства и депрессии, хотя «ощущала иногда сильный ужас перед чем-то, как будто я споткнулась обо что-то и упаду; у меня такое ощущение, что я обнаружу что-то ужасное для себя». – Немного поколебавшись, она добавила: – «У меня такое чувство, будто я скоро узнаю то, что мне уже известно, но я не знаю, что мне это известно. Это звучит ужасно глупо, но больше я ничего не могу сказать. Я действительно боюсь узнать все об этом. Это связано со спичками». Она вручила экспериментатору вторую коробку со спичками, очень похожую на первую. «Вчера вечером мы с родителями обедали в отеле, и именно там спички попали ко мне. Прошлым вечером я увидела на столе в библиотеке вторую коробку, но это именно те, что я взяла в отеле».
Все другие реплики носили случайный характер, ничего нового узнать не удалось. Девушка быстро ушла, и было видно, что она весьма смущена и чувствует себя довольно неловко.
Через две недели она неожиданно снова пришла, заявив, как и раньше, что в ее самочувствии заметно значительное улучшение. Пациентка объяснила, что за это время у нее появилась абсолютная уверенность в том, что ее рисунки имеют важное значение. «На этой картинке вся история, которую нужно прочесть, и мне ужасно любопытно, что же это такое».
Она попросила рисунок, чтобы взглянуть на него, и, внимательно рассмотрев его, заметила: «Ну, здесь какая-то смесь чепухи. И все же я знаю, что здесь вся история. Не знаю, почему я так говорю, однако я уверена, что мое подсознательное многое знает, но не говорит мне. У меня ощущение, что оно ждет, когда мое сознательное мышление приготовится принять удар на себя. И мне так любопытно все это узнать, что я не возражаю против удара».
Исключительно появление у Хаксли диссоциативного состояния, даже сохранение в памяти его первой просьбы о введении какого-то допустимого метода, который позволил бы ему наблюдать под гипнозом свой собственный рост и развитие в искаженных временных связях, говорит о всеохватывающей интеллектуальной любознательности Хаксли и предполагает наличие очень интересных и информативных исследовательских возможностей. Постэкспериментальный опрос выявил, что у Хаксли не было сознательных мыслей или планов пересмотреть весь свой жизненный опыт, во время индукции транса он также не делал попыток такой интерпретации даваемых ему внушений. Как объяснил Хаксли, чувствуя себя в глубоком состоянии транса, он хотел что-нибудь сделать и «неожиданно обнаружил там самого себя, что было очень неожиданно и необычно» для него.
Хотя этот опыт с Хаксли был несколько необычен, это не первая моя встреча с такими явлениями при возрастной регрессии у высоко интеллектуальных субъектов. Один такой испытуемый попросил, чтобы его загипнотизировали и сообщили, когда он будет в состоянии транса: у него должен возникнуть очень интересный тип регрессии. Просьбу удовлетворили и предоставили его самому себе сидящим в удобном кресле на другом конце лаборатории. Двумя часами позже он попросил, чтобы я его разбудил. Он рассказал, как неожиданно обнаружил себя сидящим на незнакомом холме и, оглядываясь вокруг, увидел маленького мальчика, которому сразу же дал шесть лет. Чтобы проверить это, он подошел к ребенку и обнаружил, что это он сам. Субъект сразу же узнал этот холм и стал решать вопрос о том, как он мог в возрасте двадцати шести лет наблюдать за собой шестилетним. Вскоре он обнаружил, что мог не только видеть, слышать и ощущать себя ребенком, но также осознавал и понимал чувства и мысли этого ребенка. В момент понимания этого факта он осознавал чувство голода у ребенка и его страстное желание съесть пирожное. Это вызвало целый поток воспоминаний у него двадцатишестилетнего, но он заметил, что мысли мальчика по-прежнему вертелись вокруг пирожного и что мальчик вовсе не осознавал его присутствия. Субъект был для него человеком-невидимкой. Он сообщил, что «прожил» с этим мальчиком многие годы, следил за его успехами и неудачами, знал все о его внутренней жизни, интересовался событиями его жизни в будущем и обнаружил, что, хотя ему уже двадцать шесть лет, он, как и этот ребенок, абсолютно ничего не помнил о событиях, происшедших в последующие годы, что, как и он, не может предугадать события в будущем. Он ходил вместе с мальчиком в школу, был с ним на каникулах, все время наблюдал за его непрерывным физическим ростом и развитием. Когда настал новый день, он обнаружил, что у него возникло множество ассоциаций относительно действительных событий прошлого вплоть до непосредственного момента жизни самого ребенка.
Он прошел вместе с ребенком начальную и среднюю школу, а потом долго решал, поступать ли ему в колледж и какой вид обучения ему следует избрать. Он пережил те же связанные с нерешительностью страдания, что и ребенок и он сам в его годы. Он почувствовал облегчение и восторг того ребенка и самого себя, когда, наконец, принял окончательное решение, и его собственные чувства подъема и облегчения были похожи на ощущения, испытываемые ребенком.
Мой субъект объяснил, что эти ощущения, буквально момент за моментом, оживили его собственную жизнь, жизнь с такими же понятиями, которые были у него в то время, и он понимает лишь то, что он в двадцатишестилетнем возрасте, будучи человеком-невидимкой, наблюдает за своим ростом и развитием, так же не зная будущих событий, как и шестилетний ребенок, за которым он наблюдал.
Он с удовольствием следил за каждым завершенным событием, наблюдая широкую и живую панораму воспоминаний прошлого по мере того, как каждое событие достигало своего конца. В момент поступления в колледж испытанные им события закончились. Тогда он понял, что находится в глубоком трансе, что хочет проснуться и прийти к согласию с самим собой относительно своих воспоминаний.
Такой же тип ощущений я наблюдал и у других субъектов, как мужчин, так и женщин, но в каждом случае изменялся характер получения таких ощущений. Например, девушка, у которой были сестры-близнецы, на три года моложе ее, оказалась в гипнотической ситуации парой сестер-близнецов, растущих вместе и все знающих друг о друге. В рассказе девушки не было ничего общего с ее реальными сестрами-близнецами, и все воспоминания и ассоциации такого рода были исключены.
Другой субъект, весьма склонный к технике, сконструировал робота, которого наделил жизнью, и обнаружил, что это – его собственная жизнь. Он в течение многих лет наблюдал за роботом, за событиями его жизни и его обучением, сам всегда постигая их значение, потому что у него была потеря памяти относительно своего прошлого.
Повторные попытки поставить упорядоченный эксперимент на эту тему терпели неудачу. Обычно испытуемый возражает и отказывается по какой-то не совсем понятной причине. Во всех моих опытах с развитием гипнотических трансов такого рода этот вид «оживления» чьей-то жизни был всегда спонтанным явлением у очень образованных, умных, хорошо тренированных участников моих опытов.
Опыт с Хаксли был, пожалуй, моим единственным хорошо записанным опытом, и очень жаль, что большая часть подробных сведений осталась у Хаксли и погибла до того, как у него появилась возможность полностью их записать. Хаксли обладал замечательной памятью и способностью использовать «глубокую рефлексию» и состояние глубокого транса, чтобы достичь определенных целей, а затем пробуждаться по своему желанию с полным осознанным пониманием того, что он выполнил (на следующий день Хаксли понадобилось получить совсем немного команд, чтобы овладеть искусством самогипноза). К сожалению, после гибели его записей он не мог восстановить их по памяти, но в моем блокноте было много пометок и наблюдений, которые он не мог помнить и которые имели жизненно важное значение для дальнейших исследований. Я надеюсь, что данное, хотя и недостаточное, описание может явиться основой для углубленного исследования различных состояний сознания.
ИСПОЛЬЗОВАНИЕ АВТОМАТИЧЕСКОГО ПИСЬМА ПРИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ И КОРРЕКЦИИ СИМПТОМОВ НАВЯЗЧИВОЙ ДЕПРЕССИИ
(В соавторстве с Лоренсом С. Кьюби)
Psychiatric quarterly Journal, 1938, No 7,рр443-466.
Предмет научной дискуссии, независимо от того, насколько точно он определен, всегда бывает полезньм и ценным. Помня это, автор дает подробное описание нижеследующего случая, поскольку он ярко иллюстрирует определенный тип символической деятельности, сравнимой по своему характеру с той, что проявляется во время сна и в психотических состояниях.Обычно исследованием и интерпретацией таких состояний занимаются психоаналитики, стремясь прояснить определенные динамические взаимосвязи, которые существуют между сознательным и бессознательным аспектами человеческой психики. Мы описываем этот случай еще и потому, что существует определенный интерес к предлагаемому методу как средству выявления скрытого бессознательного материала, и поэтому такой подход может способствовать развитию психоаналитического метода.
История болезни
Двадцатичетырехлетняя девушка присутствовала на клиническом сеансе гипноза для студентов курса по психологии в университете. На этом сеансе особое внимание было уделено явлению автоматического рисунка и совместному действию сознательных и бессознательных процессов, которые иногда кажутся независимым единством в общей картине психики. После сеанса девушка очень долго и подробно расспрашивала о возможности приобрести способность выполнять автоматическую запись самой и о том, возможно ли, чтобы ее собственное бессознательное функционировало без ее сознательного понимания. На оба вопроса она получила утвердительные ответы. Затем, как бы объясняя свой собственный повышенный интерес к этому вопросу, она заявила, что в течение предыдущего месяца чувствовала себя несчастной и ей по неизвестной, непонятной для нее причине было очень трудно поддерживать обычные взаимоотношения с окружающими; что она становится все более беспокойной, несчастной и расстроенной, хотя не знает никаких личных проблем, которые могли бы ее серьезно беспокоить. Потом она спросила, можно ли ей попытаться сделать автоматическую запись, с помощью которой ее бессознательное, действующее независимо от сознания, поможет определить, что же ее беспокоит. Ей сказали, что она может попробовать выполнить свой план, если действительно заинтересована в этом, и девушка ответила, что .сначала хотела бы получить психологическую интерпретацию краткого описания своей жизни.На следующий день ее подробно расспросили. Вкратце наиболее важные данные, полученные при этом интервью, можно свести к следующему.
1. Единственный ребенок в семье, для родителей она была идолом, как и они для нее; их семья казалась одной из самых счастливых на земле.
2. Ее учеба и отношения в колледже были отличными до прошлого месяца, когда ее учеба начала серьезно страдать из-за внезапно появившегося «беспокойства», «тревоги», «страха», чувства того, что она «несчастна» и «ужасной депрессии», причину которых она понять пока не смогла.
3. Недавно она ознакомилась кое с какой психоаналитической литературой и обнаружила, что предмет «символизма» показался ей «интересным и любопытным», но «глупым», «бессмысленным» и «не имеющим конкретной ценности». Когда ее спросили, какие именно работы она прочла по этому вопросу, девушка ответила: «О, я просто перелистала множество книг и журналов в библиотеке, но единственное, что меня заинтересовало, это символизм».
4. После того как она прочитала о символизме, у нее появилась привычка «чиркать чем-нибудь по бумаге», «чертить, рисовать что-нибудь», «рисовать на бумаге картинки и линии», в то время когда она говорила по телефону, сидела в кресле или просто бездельничала. Обычно она проделывала это, не замечая, что делает, и считала просто признаком нервозности, желания действовать; что же это могло быть на самом деле, она не знала. Девушка добавила, что эта «нервная» привычка вызывала у нее неприятные ощущения, потому что она пачкала стены телефонных будок, скатерти на столах в ресторанах, чистую бумагу в блокнотах и тетрадях (во время интервью пациентка весьма наглядно и убедительно демонстрировала свою «привычку», и было очевидно, что она не сознает того, что она делает). Только при завершении интервью она заметила свое «чириканье» и сказала: «Ну, я думаю, что показала вам свою нервозность лучше, чем рассказывала о ней».
5. Единственной личной проблемой, которая беспокоила пациентку, это осознание того, что трехлетнее пребывание в колледже постепенно отдаляло ее от самой близкой подруги детства, несмотря на то, что по субботам и воскресеньям та бывала в ее доме. Пациентка чувствовала себя «покинутой» и «обиженной» в этом отношении, и в течение предыдущих нескольких недель это чувство возросло настолько, что превратилось в «неуправляемое чувство обиды» из-за потери подруги. Это чувство обиды не уменьшалось даже от ее понимания того, что с этим ничего нельзя поделать из-за все большего расхождения их интересов.
Рассказав свою историю (в манере, характерной для невротических пациентов, которые рассказывают больше, чем знают), она спросила, возможно ли зафиксировать с помощью автоматической записи факты, которые имеют прямое отношение к ее проблеме, если «таковая вообще имеется». Она полагала, что, прочитав и поняв впоследствии свою автоматическую запись, сможет таким образом осознать и понять то, что беспокоит ее в последнее время. Она также хотела знать, уверен ли экспериментатор, что ее бессознательное будет функционировать таким образом, чтобы дать нужный, понятный результат.
В ответ на эти тревожные вопросы ей уверенно сказали, что она сможет все сделать точно так, как хочет. Потом ей был дан целый ряд повторяющихся, тщательно сформулированных внушений в мягкой, настойчивой и не привлекающей внимание манере (с целью индукции пассивно воспринимаемого состояния, которое развивается в самом начале легкого гипнотического транса), для того чтобы:
1. Время, оставшееся до следующей встречи, ее бессознательное потратило на просмотр и организацию всего материала.
2. Ее бессознательное решило вопрос о методе и средстве связи. Оно должно было выбрать какой-то понятный, ощутимый способ, с помощью которого можно общаться с экспериментатором и который понятен самой пациентке, так, чтобы не возникало ни сомнений, ни противоречий.
Поскольку она сама предложила автоматическое письмо, нужно было приготовить карандаши и бумагу, чтобы у нее была возможность использовать этот способ в той же абстрактной манере, в которой она делала свои рисунки во время интервью. Читателю следует помнить, что это внушение фактически состояло из одной косвенной команды сознательно повторить свои рисунки. Это было сделано по той причине, что автоматическое письмо трудно бывает закрепить при первых же попытках.
Следовало ожидать, что это поможет нашей пациентке, у которой можно было предположить подсознательное нежелание знать какие-то определенные факты, в то время, как ее сознание стремилось узнать их.
3. В период до следующей встречи она должна была занять свой ум учебой, чтением легкой\удожественной литературы и общественной деятельностью, что могло бы дать ей безобидные темы, на которые она могла бы сознательно беседовать. Таким образом, во время второго сеанса, все, что связано с ее проблемой, будет полностью подчинено подсознательному автоматическому поведению (в данном случае – рисованию) и не станет частью ее сознательной речи.
В конце беседы пациентка казалась смущенной и неуверенной относительно данной ей инструкции. Она несколько раз пыталась собрать листы бумаги, на которых «нервно что-то написала», снова умоляла дать ей какие-то гарантии успеха и, когда ее опять уверили в этом, быстро вышла из кабинета.
Просмотр и изучение ее рисунков после того, как она ушла, показал, что некоторые фигуры и линии в них повторяются снова и снова, хотя и в другом размере. Мы увидели длинные и короткие линии, вертикальные и горизонтальные. Некоторые из них были тонкими, другие толстыми и сильно заштрихованными. Здесь были спирали, цилиндры, треугольники, квадраты и прямоугольники с различными пропорциями, одни из них были нарисованы тонкими линиями, другие – толстыми, жирными. Когда она делала эти рисунки, никакой связи и последовательности не замечали. Их особенность состояла в том, что каждая фигура была нарисована как изолированная единица, они не накладывались друг на друга и не переходили одна в другую.
Последующее изучение ее конспектов с записями лекций показало, что в последующие недели «нервические записи» получили неожиданное развитие. В этих тетрадях, страница за страницей, мы видели одни и те же ограниченные типы рисунков и линий, начерченных одинаково бессвязно и запутанно.
Когда пациентка снова появилась в кабинете, она сразу же отметила, что внушения, данные ей накануне, оказались эффективными, так как она вообще не думала о себе, уйдя отсюда. Она даже настолько утратила осознанный интерес к своей проблеме, что вернулась сюда, лишь чувствуя себя обязанной прийти на встречу с экспериментатором. Она также сказала, что прочла последний роман и готова подробно рассказать всю историю, весело заметив, что для экспериментатора это очень легкий путь знакомства с литературными новинками.
Ей сказали, что она может тотчас же начать рассказ, и предложили сесть на стул, поставленный таким образом, чтобы правая рука пациентки опиралась на стол вблизи от карандаша и блокнота, в то время как экспериментатор занял место против нее по диагонали. Таким образом, хотя лицо девушки не было обращено к блокноту, он находился в диапазоне ее периферического зрения.
Вскоре после того как пациентка начала рассказывать историю, изложенную в книге, она рассеянно взяла в руки карандаш и начала усердно, напряженно повторять на верхней половине листа рисунки, сделанные во время предыдущей встречи, иногда рассеянно поглядывая на свои «произведения». Как и прежде, никакой определенной связи между рисунками не замечалось, но на втором рисунке некоторые элементы явно дублировались.
Закончив рисовать, девушка стала заметно путаться в своей речи, и было видно, что она так держала карандаш, будто хотела положить его на стол, но в конце концов не смогла этого сделать. Здесь ее подбодрили настойчивым, произнесенным вполголоса внушением: «Продолжайте, рассказывайте дальше, все нормально, продолжайте, дальше, дальше!».
Она сразу же заметила: «Да, я знаю, где я нахожусь. Я просто на минуту потеряла нить рассказа», – и продолжила свой рассказ.
В то же время ее рука снова схватилась за карандаш. Она перевернула блокнот так, чтобы можно было писать на нижней части листа. Потом медленно и задумчиво, заметно напрягая правую руку и ускоряя свою речь, начала строить рисунок, компонуя элементы, которые так часто рисовала раньше, в упорядоченное систематическое целое – словно собирала их вместе. Так, например, четыре жирно заштрихованные линии одинаковой длины образовали квадрат, а другие линии, скомпонованные вместе, сформировали рисунок.
Однако когда пациентка заканчивала квадрат, у нее появилась явная неуверенность. Дойдя до нижнего левого угла, она несколько раз рассеянно взглянула на рисунок и, наконец, немного исказила угол, оставив его открытым. Кроме того, рисуя нижний правый угол, она слишком сильно нажала на карандаш и сломала его.
Проводя диагональную линию от левого нижнего угла квадрата, она начала двигать рукой с неожиданной силой и скоростью. Сделав значительную паузу перед изображением второй диагонали, рука стала двигаться все медленнее и медленнее, когда приближалась к нижнему правому углу квадрата, линии стали изгибаться; наконец, рука задвигалась быстрее и более уверенно, перейдя к заштрихованному треугольнику.
Проводя линию, соединяющую маленький треугольник с жирно заштрихованным треугольником, ее рука неожиданно остановилась, когда приблизилась к боковой стороне квадрата, и какое-то время спокойно лежала на столе. Затем приподнялась и передвинулась к краю, как бы преодолев барьер, после чего закончила линию, проведя ее твердо и решительно.
Спиральная линия, соединяющая цилиндр и заштрихованный треугольник, началась свободно и легко, но по мере того как рука приближалась к треугольнику, ее движения становились все более затрудненными и медленными.
Несколько раз во время процесса рисования рука пациентки возвращалась к большему из двух треугольников, нарисованных тонкими линиями, карандаш едва касался его, исправляя контур, в то время как жирный треугольник был нарисован грубо, небрежно.
Когда пациентка делала рисунок, нам удалось записать тот порядок, в котором к общей картине добавлялись различные элементы:
1. Квадрат.
2. Цилиндр.
3. Большой тонкий треугольник.
4. Маленький треугольник.
5. Соединительные линии между цилиндром и большим треугольником, большим треугольником и маленьким треугольником, цилиндром и маленьким треугольником.
6. Заключительный четырехугольник.
7. Жирно заштрихованный треугольник.
8. Соединительная линия между маленьким треугольником и заштрихованным треугольником.
9. Линия, проходящая от цилиндра к квадрату и за пределы четырехугольника, потом снова к квадрату, а затем к заштрихованному треугольнику.
10. Спиральная линия.
11. Штриховка в центре верхней части цилиндра.
Закончив рисунок, пациентка несколько раз взглядывала на него, но, казалось, ничего не видела. После этого она с шумом уронила карандаш, и это привлекло ее внимание. Затем она сразу же обратила внимание на свой рисунок и вновь взяла в руки карандаш. Потом она левой рукой вырвала лист из блокнота, чтобы рассмотреть его получше, а правую руку держала так, словно готовилась что-то написать. Заметив это, экспериментатор решил вызвать у нее подсознательное желание дать какое-то скрытое пояснение и сделал ей внушение: «Короткая вертикальная линия означает „да“, а короткая горизонтальная линия – „нет“».
Неправильно поняв это внушение, пациентка внимательно посмотрела на рисунок и заявила, что не видит таких линий, и спросила, как они вообще могут что-то означать.
Потом ей был задан вопрос: «Все ли теперь?», на что она ответила: «Я считаю, что да, если здесь вообще что-то есть», неосознанно сделав рукой знак «да». – «Все?» – «Да, я думаю, что все, если здесь вообще что-то есть», – и снова, не сознавая этого, сделала рукой знак «да».
Пациентка несколько минут рассматривала свой рисунок, а потом заметила: «Ну, это все чепуха, бессмыслица. Неужели вы думаете, что из этих каракулей можно что-то понять, или, говоря вашими словами, это вам все скажет?».
Очевидно в ответ на ее собственный вопрос ее рука сделала знак «да», а потом опустила карандаш, что могло бы означать завершение задачи. Не ожидая ответа, она добавила:
«Смешно! Хотя я знаю, что этот рисунок – чепуха, я знаю также, что он имеет какое-то значение, поскольку именно сейчас у меня появилось желание дать вам что-нибудь; хотя я знаю, что это глупо, я отдам вам ее, поскольку все это связано вот с ним». Указывая на заштрихованный треугольник, она вынула из кармана коробку спичек с рекламой местного отеля и бросила ее на стол.
Затем взглянула на часы, заявила, что ей пора уходить, и, кажется, была в легкой панике. После недолгих уговоров она согласилась ответить на несколько вопросов о том, что могла бы означать эта картинка. Девушка взглянула на рисунок и предложила несколько комментариев, развить которые не захотела:
«Две картинки в рамках, большая (указывает на четырехугольник) и маленькая (указывает на квадрат) с разломанным углом». Указывая на рисунки в квадрате, она сказала: «Они все соединены, и эти соединения происходят через маленький треугольник (указывает на небольшой треугольник), а это (показывает на цилиндр) – сигарета. У нас в семье все курят, может быть, это те спички, которые я дала отцу. Но в целом вся вещь не имеет никакого смысла. Только психиатр может из нее что-то понять». Сказав это, она бросилась вон из кабинета и вернулась, чтобы спросить: «Когда мне к вам прийти снова?». Ей ответили: «Приходите, как только вам захочется что-нибудь узнать». Девушка быстро ушла. Никаких комментариев относительно отдельных рисунков она не сделала и, казалось, просто не замечала их.
Через три недели она неожиданно появилась в моем кабинете и сообщила, что у нее наметились кое-какие успехи. Она заявила, что, очевидно, ее рисунки все-таки что-то означали, так как в ее чувствах появились значительные изменения. Она больше не испытывала беспокойства и депрессии, хотя «ощущала иногда сильный ужас перед чем-то, как будто я споткнулась обо что-то и упаду; у меня такое ощущение, что я обнаружу что-то ужасное для себя». – Немного поколебавшись, она добавила: – «У меня такое чувство, будто я скоро узнаю то, что мне уже известно, но я не знаю, что мне это известно. Это звучит ужасно глупо, но больше я ничего не могу сказать. Я действительно боюсь узнать все об этом. Это связано со спичками». Она вручила экспериментатору вторую коробку со спичками, очень похожую на первую. «Вчера вечером мы с родителями обедали в отеле, и именно там спички попали ко мне. Прошлым вечером я увидела на столе в библиотеке вторую коробку, но это именно те, что я взяла в отеле».
Все другие реплики носили случайный характер, ничего нового узнать не удалось. Девушка быстро ушла, и было видно, что она весьма смущена и чувствует себя довольно неловко.
Через две недели она неожиданно снова пришла, заявив, как и раньше, что в ее самочувствии заметно значительное улучшение. Пациентка объяснила, что за это время у нее появилась абсолютная уверенность в том, что ее рисунки имеют важное значение. «На этой картинке вся история, которую нужно прочесть, и мне ужасно любопытно, что же это такое».
Она попросила рисунок, чтобы взглянуть на него, и, внимательно рассмотрев его, заметила: «Ну, здесь какая-то смесь чепухи. И все же я знаю, что здесь вся история. Не знаю, почему я так говорю, однако я уверена, что мое подсознательное многое знает, но не говорит мне. У меня ощущение, что оно ждет, когда мое сознательное мышление приготовится принять удар на себя. И мне так любопытно все это узнать, что я не возражаю против удара».