Страница:
бы позабыли, если б не наводнения. Река мстит за отношение. Против реки
возводят дамбы, защищаются мешками с песком, в городах нет набережных, о ней
говорят сквозь зубы. Если бы река пересохла и умерла, все были бы только
рады.
ЖИЗНЬ - ПАРАД
Наконец, настал день обещанного сюрприза. Им стал данный в нашу честь
общегражданский парад в городе Войнона, штат Миннесота, случайно совпавший с
Днем Независимости.
- А где ваша лошадь? - спросили американцы.
- Бы имеете в виду немку? Она прихорашивается.
- Нет, лошадь с польской фамилией!
- Готовится к параду.
- Ну, понятно... Значит, говорите, готовится? А вот мы, американцы,
всегда готовы к параду!
126
В самом деле, американские свадьбы, роды, похороны, трудовые будни,
совокупления, воскресные мессы, споры о том, кто был лучшим президентом США
и представляют собой парад, идущий под звуки уличного оркестра.
Перестраивающийся на ходу с компьютерной безупречностью, он призывает
население к гармонии, успеху, демократическом идеалу.
Впереди - полицейские на юношеских велосипедах. За ними - старинные
автомобили с намеком, что в Америке есть история. За ними -
девочки-акробатки возраста моей Лорочки, обещающие Америке будущее. Дальше -
бесконечная, строго организованная вакханалия. Она состоит из членов
яблочного фестиваля, местных каратистов, работников химчистки Bluff Country,
автомехаников, почтальонов, медсестер. В нее вливаются заслуженные польские
американки, искусственная черно-белая корова, команда пенсионеров на
роликах, конгрессмен, клоуны, масоны, монахини с голыми пятками,
национальная гвардия из империалистического комикса, воспитанники средних
школ, боящиеся сделать неверный шаг и потому идущие вперед с выпученными
глазами. Парад завершают холеные бездомные собаки с табличками, где и как их
нашли.
"Попугай тоже играет в прятки. Америка приручила Бога. Он - в клетке.
Цель религии сверхсчастья - сделать американского Бога полностью ручным", -
сидя на праздничной мостовой, записывал я в блокнот.
Помимо сверхсчастливых бездомных собак и Бога в клетке, самое большое
впечатление от парада - габариты местных красавиц. Америка
127
за последние годы сильно потолстела. На конкурсах красоты безобразно
толстые женщины занимают призовые места. Витрины тоже сдались. Манекены
делают толстыми. Скоро толстые победят повсеместно. Америка готова
поделиться с миром своим бескомплексным идеалом тела.
В вихре парада, осыпаемая конфетами, поцелуями, конфетти, благими
напутствиями русско-немецкая лошадь Пржевальского внедрилась в Америку. Пред
нашим взором лежала страна фамильных иконостасов - все зубы вперед. Вокруг -
образцовые американские семьи. Все рассказывают наперебой смешные истории,
которым положено быть не слишком смешными, но не умеют делать обобщений. Вы
- гедонисты? Нет, труженики. Успех-деньги? Нет, гордость за то, чего мы
добились. Бизнес, самостоятельность. Еще поколение назад с образцовыми
семьями не здоровалась соседка-расистка, так как они дружили с негром. Негр
помог им с устройством фундамента (старый развалился, негр работал бесплатно
два дня). Соседка примирилась с негром. Дочь соседки завела с негром роман.
В возрасте шестидесяти двух лет все превращаются в прадедушек-прабабушек.
Помощник капитана предложил мне свои разработки религии сверхсчастья.
Они меня рассмешили. В них безграмотно упоминались Ленин в пломбированном
вагоне и Сталинград как примеры немецкой хитрости и военной жадности. Я
предложил более испытанные русские модели.
- И смените ваш матюгальник на микрофон, - добавил я. - Научитесь
играть своим голосом.
128
-Три принципа сверхсчастливой жизни: Любовь, Честность, Сила, -
буквально пропел помощник капитана в пароходный микрофон в духе Фрэнка
Синатры.
Двенадцать девчонок, которых мы наняли вопить и балдеть, сделали то,
что им велели. Но остальная сотня пассажиров, которых мы не нанимали,
завопила еще более восторженно и преданно.
- Парень, ты далеко пойдешь, если возьмешь себе американскую фамилию, -
сказал мне помощник капитана.
- Бери мои идеи, но оставь мне мою фамилию, - ответил я, вынимая
зубочистку изо рта. -Кстати, как насчет прибавки к гонорару?
Светлячки, кукуруза, дощатые дома, колибри. Габи жалуется, что срать в
американском туалете неудобно. Все говно остается, как борщ, на поверхности.
Войдя в антикварную лавку, вдруг понимаешь: сегодняшняя Америка бесстильна.
Она утратила стиль в 60-е годы. Бабушка никогда не выходила из дома без
шляпы и перчаток. Внуки бегают по дому в бейсбольных кепках козырьком назад.
Это им в наказание за вьетнамскую войну, считает Габи. Мы ссоримся за ужином
по поводу вьетнамской войны, Ленина и фашизма. Она не хочет признать, что
Шталин для русских был хуже, чем Guitlеr для немцев. Почему хуже?! Все это,
естественно, по-английски, только она от волнения приобретает жуткий
немецкий акцент, а я - жуткий русский.
Мы продолжаем выяснять отношения в муниципальном бассейне. Габи
набрасывается на меня, чтобы утопить. Вместо меня тонут местные
129
дети. Спасатель не выдерживает, гонит нас из бассейна, как Адама и Еву.
Приходится укрыться в казино - суррогате парадиза с дешевым джин-тоником.
Вместо фрустрации выигрыш -двенадцать долларов за вечер. Выходим под кайфом.
С грехом пополам садимся верхом на лошадь Пржевальского. Перед нами великая
арка Сент-Луиса. Приставить к ней вторую, и выйдет "М" ресторана
Макдональдс.
- Но! - кричим мы. - Вперед! На дикий Запад!
Лошадь Пржевальского скачет галопом. Вот это - жизнь. Мы растворяемся в
сверхсчастье.
ТРИ АМЕРИКАНКИ
Если кого и надо опасаться Лоре Павловне, так это трех американок.
Помощник поднял на мачте флаг новой религии. Флаг отчасти похож на игорную
кость.
От желающих приобщиться нет отбоя. Нас завалили письмами.
"Какое облегчение!-написала мне какая-то медсестра из Аляски. - Раньше
я считала себя за дрянь, а теперь испытываю к себе уважение. Я стопа более
чем счастливой в профессионапьной и личной жизни".
Я зачитываю ее письмо в пароходной радиорубке. Нас поддерживают актеры,
предприниматели, рекламные агенты, летчики, секретарши.
- Идите к нам, и вы поймете, что человек не создан из грязи, - звучит
мой голос на весь пароход.
130
Собираем нал и чеки в мешки. Кипит работа. Американцы несут все свои
сбережения. Сдают драгоценности. Мы постепенно подчиняем себе ведущих
адвокатов Америки. Меня охватывают сомнения.
- Капитан! - сказал я. - Ваш помощник растлевает невинный народ. Под
видом цифровой религии и улучшения качества жизни он обирает пассажиров.
Поиграли и хватит! Остановите его!
- Что вы не поделили? - Капитан посмотрел на меня непонимающим
взглядом. - Каждый народ заслуживает своей религии.
Ночью в мою каюту пришли три американки.
- Так больше нельзя, - сказали они. - Пора покончить с помощником.
У Мэгги ирландские веснушки и мускулы, которых ей хватает для того,
чтобы оказаться на обложке американского журнала "Здоровье". Она говорит
мне, что читать по-настоящему так и не выучилась. Ей приходится выговаривать
каждую букву.
Лиз следит за порядком в стране и мире. Время от времени она наезжает
на Мадагаскар и в Молдавию, пишет им гражданский кодекс, по которому они
будут жить следующую тысячу лет.
Третья не выходит у меня из головы. Вернее, они все три не выходят,
каждая не выходит по-своему, но третья совсем не выходит у меня из головы.
По своей глубине и грусти она приближается к моему идеалу. У нее большой дом
на берегу Тихого моря, на скале, которую подмывают волны. Дом грозит
свалиться в океан, не пережить будущую зиму. У нее
131
спортивный "Понтиак" 1968 года выпуска, серебристая мощная тачка, на
которую оборачиваются люди, когда попадаются нам по дороге. У нее друг -
художник, они с Марком любят друг друга, но, наверное, скоро расстанутся,
потому что что-то не складывается. Она -хозяйка большой интернетовской
компании, настолько передовой, что ей приходится придумывать новые слова,
чтобы объяснить, что она делает, и там такие скорости прогресса, что,
смеясь, она говорит: если что-то уже работает, значит это уже устарело. У
нее большие доходы и любимый папа, которые патронирует ее бизнес, но такие
же расходы, от которых болит голова, и они сердят даже самого любящего папу.
Мэгги делает мне массаж. Она рассказывает, что сообщают ей руки от
прикосновения к моему телу. На ее лице улыбка чистого блаженства, которого,
может быть, не знает и Восток. Она видит в своем подсознании множество
крупных черных зрачков, она видит человека, который, может быть, моя
бабушка, и она говорит, что этот человек всегда со мной, и что бабушка
никогда не осуждает меня.
Мэгги - фотограф. Она показала мне тайно сделанные ею фотографии, на
которых помощник капитана превращает американцев в рабов цифровой религии.
Оказывается, там много неприятных, унизительных обрядов, связанных напрямую
с очищением плоти.
- Ни одна газета не хочет печатать, - сказала Мэгги. - Все слишком
запущено.
132
Лиз делится со мной всеми возможными критическими замечаниями. У нее
хорошее чувство дураков, особенно американских. Она их определяет
безошибочно и, по американским нормам, беспощадно. Она не дает нам
расфокусироваться на фронте идиотов.
- Кто привьет американцам знание о глупости, тот разрушит цифровую
религию и освободит Америку, - скромно считает Лиз.
Третья американка пытается по-сестрински вступиться за американцев.
- Я по-прежнему думаю о том, что ты сказал, - говорит она мне. - О
культуре как поисках абсолютных ценностей и о том, как это относится к
Америке. Во всяком случае, разве и у тебя в России нет огромных пространств,
где господствуют сельскохозяйственные рабочие, а не интеллигенция? Вот что
такое Миссисипи в Америке.
- Всякое представление об Америке ошибочно, - говорю я.
Каждое утро три американки бегают по берегу Миссисипи, потом плавают на
каноэ. Однажды утром их нашли убитыми в каюте.
- Капитан! - не выдержал я. - Что творится у вас на пароходе? Убивают
лучших людей.
HOTEL "PEABODY"
Больше всего на свете Габи любит ебаться. Хотя это так, но это не
совсем так. Больше всего на свете Габи хочет быть знаменитой. Она хо-
133
чет, чтобы о ней много говорили, чтобы ею восхищались и чтобы ее высоко
ценили. И это так, но не совсем окончательно. Больше всего на свете Габи
хочет, чтобы ее любили и чтобы она любила, чтобы была большая, по ее словам,
любовь. Не маленькая, а большая.
Габи растоптала мое затянувшееся отрочество. Не воздержание, но
томительный перебор привел меня, наконец, к избавлению. Я вдруг увидел
закаты на Миссисипи.
В Мемфисе в гостинице "Peabody" мы подрались с ней совсем по-зверски.
"Peabody" - шикарная гостиница. В таких мы не останавливались.
- Я одна ищу истину в реке, - закричала немецкая
естествоиспытательница, - а ты только и делаешь, что в каждой дыре ищешь
свою блудную дочь!
Мы пошли с ней в музей полиции, где висели фотографии убитых
полицейских, выполнивших свой долг, и прочие интересные экспонаты,
полицейские наряды разных лет, она заметила, что в департаменте
расследования убийств все полицейские (на общей фотографии) с большими
носами, что, правда, смешно, но я на нее посмотрел, как на червя. Мы пошли с
ней слушать блюзы сначала в клуб Би Би Кинга (где съели невкусный ужин) и
послушали сына Кинга, который кусал струны зубами, показушник, но пел
неплохо. А потом - в более простонародный кабак, и там молодые ребята играли
и пели рок, а под конец вышла короткостриженная блондинка в черной ти-шерт и
белых штанах, с ломовой грудью и стала лихо танцевать, и я снова подумал об
американской дочке и о том, что у нее, должно быть, уже начались
менструации.
134
Габи напилась и решила истерически звонить в Берлин своему другу
Маттиасу и хохотать истерически, и говорить по-немецки. Когда она кончила, я
решил тоже позвонить, и она тогда сказала, что я хочу взять реванш и
отключила телефон, и даже хотела вырвать его с корнем. Тогда я сказал, чтобы
она этого не делала, а она стала кричать, что я большой кусок говна, такой
большой, какого она в жизни еще не видела. А потом она закричала, что никто
в жизни не говорил ей fuck off и не считал ее за говно и так воспалилась,
что набросилась на меня и стала хлестать по щекам. Я сбил ее с ног и пару
раз ударил по лицу, правда, ладонью и не слишком больно.
- Габи! - вскричал я. - У тебя черные пятки! Тебя не до конца
перекрасили! Ты не настоящая.
- У негров розовые пятки, - успокоила меня Габи.
Она рыдала, как вообще никто не рыдает, то есть началась чудовищная
истерика, и я стал опасаться американской полиции из музея. Она стала
звонить в полицию и кричать, что я убил негра. Хорошо, что я перерезал
заранее провод. Но я знал, что она может выскочить из комнаты и побежать
донести на меня. Я скрутил ее, отвел под холодный душ, перед душем она
сказала, что я боюсь только одного:
она обо всем этом напишет и я потеряю свою немецкую репутацию. В
Германии они меня все пугают этой немецкой репутацией. Я нехотя ей возражал
и, пораженный снова ее тщеславием, я ее помыл с мылом.
135
- На кого ты меня променял? На эту замухрышку Лору Павловну? Она
маленькая и страшная.
- Подожди, вот она пострижет волосы и станет красоткой!
Новый этап истерики и даже немного мордобоя с ее стороны. Я лежал до
рассвета одетый, в ожидании какой-нибудь ее глупости. От волнения она
выкурила первую сигарету за девять лет. Чтобы снять накопившееся напряжение,
я решил закончить все трахом, что и сделал с отвращением, не без
сопротивления немецкого партнера.
- Еще! - раздался хриплый голос. Потом она неумеренно хвалила этот
трах. Наутро мы починили очки (она сломала мне очки для чтения) у оптика,
который оказался оптиком Элвиса Пресли, у доктора Метца, который рассказал
мне, что Элвис приезжал к нему на прием в 12 ночи, чтобы никто не видел. Ну,
и как, он был хорошим пациентом? Он говорил, да, доктор Метц, спасибо,
доктор Метц. Тщеславие доктора было пожизненно удовлетворено.
Габи каждый день с пяти до шести вечера находится в приподнятом
настроении, много смеется и шутит. А потом снова - неврастеничка и стерва.
То всего стесняется, то разгуливает голой. Я говорю, ты при подружках тоже
пукаешь, сидишь, говорю, с Сабиной, обсуждаете последние художественные
новости и обе пукаете, так у вас в Берлине заведено?
Но она сказала, что нет. А тут она пукает. На кладбище пришли к
конфедератам. Казалось
136
бы, священное место. Дубы вокруг. Кто на кладбище громко пукает? Перед
могилами героев, которые выбрали неверное место в истории, но, тем не менее,
выбрали. Может, я спрашиваю, ты громко пукаешь потому, что протестуешь
против их фашистского, как ты выражаешься, места в истории?
Оказывается, все вегетарианцы громко пукают. Ужас какой. Вот и Габи
пукает. Вместо того, чтобы есть мясо. А что хуже? Пукать или есть мясо? Вот
вопрос.
В ГОСТЯХ У ЭЛВИСА
- Элвис Пресли - пророк цифровой религии, - сказал я помощнику
капитана.
- Микки Маус - тоже наш человек, - добавил он.
Мы с помощником поехали поклониться пророку.
Если поставить себе задачу увидеть плачущего американца, надо ехать в
Мемфис. Здесь на бульваре Элвиса Пресли в особняке Grace-land слезы льются
рекой. Плачут дети, плачут старухи в каталках. Всем жалко Пресли.
Начало дельты Миссисипи. Фронтир Севера и Юга. Как раз тут и должен был
явиться Элвис. На ранних фотографиях видно, что он - пришелец. Но как он
жестоко разыграл Америку, по жизни прикинувшись буреющим вымпелом
американского конформизма!
137
- Мерилин Монро - тоже розыгрыш, - сознался помощник. - Мы закончили
тем, что ее труп оттрахали в полицейском морге.
- А Кеннеди?
- Подкидыш, - отрезал помощник. Издевательская страсть Элвиса -
коллекционировать солдатские мундиры (150 комплектов) и полицейские знаки
симпатии. Он в разных штатах объявлялся почетным замом начальников
полицейских участков, шерифов. Классовый комплекс водителя грузовика -
низкий старт, когда полиция кажется всемогущей и так хочется стать ее
другом. Культ личности, мифологическая зона. Ни слова о наркотиках,
пьянстве, пеленках не контролирующего мочеиспускание кумира.
- Смотри! Ни слова о его доносе в ФБР на Битлс! - обрадовался помощник
капитана.
Бесчисленные золотые и платиновые диски, акцент на финансовом триумфе и
благотворительной деятельности. Ни слова о смысле рока. Ни слова о
социальных, расовых мятежах 60-х. Ни разу, нигде на фотографии с негром.
Конформизм плюс успех - святая связка Америки. Три телевизора в одной
стенке, можно смотреть сразу три разных программы, и скромный набор чужих
пластинок, тир во дворе, живые рысаки-экспонаты с завязанными глазами. У
покойника в доме большая кухня обжоры и ни одной книги. Могила секс-символа
- в детских игрушках.
Мы возложили чистые памперсы.
138
АЛЛИГАТОРЫ
Я пригласил капитана в бар.
- Устал, - отказался он. - Я пошел спать. Разбирайтесь сами.
- Раньше у нас все ЧП сводились к тому, -сказал мне черный, с рыжей
гривой по грудь бармен, проводив капитана глазами, - что команда браталась
по ночам с пассажирами в спасательных шлюпках.
- Бензин с кампари, - заказал я.
- Я не ослышался? - уточнил честный парень.
Как только я окончательно решил, что Америка лишена элегантности, майки
и шорты сменились блузками, рубашками, длинными платьями. Темные очки
плантаторов обрели европейские очертания. На полках магазинов Виксбурга и
Нетчета - сладкие статуэтки негритянского отцовства-материнства, в
гостиницах - сладкие, если не приторные, завтраки.
Мы въехали в другую культуру. Американский Юг элегантен. На фоне
аристократических южанок дерзкая Габи сама выглядит замухрышкой. Как только
мы очутились в рабовладельческих штатах, Габи в знак протеста перестала
носить трусы. Сознание и подсознание Америки отражаются на мемориальных
досках. На лицевой стороне - даты сражений Гражданской войны. На обороте -
гомосексуальные объяснения в вечной любви и горячие номера телефонов,
написанные гвоздем.
Жара. Влажность. Гора льда в апельсиновом соке. Ходишь вареный. Не
пишется, не ду-
139
мается. Только в середине ночи наступает прохлада. Мне снится, что у
меня в Америке растет дочь, короткостриженная блондинка в черной ти-шерт и
белых штанах до колен, и что у нее, должно быть, уже начались менструации.
Ее мама работает певицей и пианисткой на туристическом, роскошно
реанимированном четырехпалубном пароходе "Дельта Куин".
Капитан и помощник капитана берут меня за руки, ведут в салон.
- Мы выполнили свое обещание. - Они открывают дверь.
- Капитан, - говорю я. - Прикажите ему отменить цифровую религию.
Капитан молчит.
- Капитан, - говорю я. - Проснитесь! Вы же не американец.
- У меня папа - ирландец. Мама - русская. Из Гданьска.
- Ты зачем убил трех американок? - спрашиваю я помощника капитана.
- Агентки хаоса. У меня алиби. А кто убил негра?
- Негр - кино.
- Все - кино, - говорит помощник.
- Америка России подарила пароход... - в стиле блюз поет певица в
ковбойской шляпе.
Я встречаю их обеих за ужином. Мать и дочь странно смотрят на меня. А
вот и муж Лоры Павловны - диссидент Питер Феррен. Мечтал жить в Европе, не
получилось. 58 лет. Профессор европейской литературы в городе Рочестере,
штат Нью-Йорк, родине пленки "Кодак", он подрабатывает летом на пароходе
игрой на кларнете и саксофо-
140
не. Мы разговорились. По мнению профессора, причина американской беды -
неудавшаяся сексуальная революция. Она разрушила общество тем, что общество
ответило на нее ультраконсервативной пуританской контрреакцией. А вот и два
его сына-дебила.
- Завтра экскурсия на озера. Поедем охотиться на аллигаторов? - говорю
я.
- That sounds like a plan, - соглашается диссидент.
За штурвалом моторной лодки - Дональд, ветеран вьетнамской войны.
- Лора, - тихо говорю я певице.
- Ну, чего?
- Да, так. Ничего.
Дональд был, в основном, в Камбодже, минером, добровольно ушел воевать
в 17 лет, ему после снились кошмары, у него три инсульта, он все забыл:
детство, войну, жену - когда смотрит по телевизору о войне, переключает
программу, живет в плавучем домике на озере (чтобы не платить налог на
недвижимость).
Вообще красота неземная. Кувшинки, цапли, деревья в воде.
- Американцы не любят природу, - вдруг сказала девочка Лорочка.
Мы все молча переглянулись.
Первый из увиденных нами аллигаторов вылезает на берег, чтобы съесть
кусок пирога с черникой, который я ему бросаю. Хвостатый, полтора метра,
шустрый и опасный. Вылезает и от всей души пердит. Габи хлопает в ладоши.
Счастье ее не знает пределов. Ах, если бы она знала, что это сигнал к
нападению!
141
- Как там у вас в России решается проблема с черными и латиносами? -
собрав все свои знания, спрашивают меня два брата-дебила.
Не успеваю им ответить. Внезапно, подняв фонтаны воды, со дна озера
взлетает чудо природы: стая летающих аллигаторов. Все в ужасе. Волны.
Тайфун. Лодка едва не переворачивается. Аллигаторы летят, как истребители.
Они приближаются, зубастые. Они подлетают к нам, улыбающиеся.
- Возьмем их на понт! - кричит нам Дональд. - Аллигаторы боятся шума!
Схватившись за руки, мы начинаем дико орать первое, что приходит в
Америке в голову:
- Happy birthday to you!
Аллигаторы еще шире открывают рты. Увы, не от удивления! На бреющем
полете с холодной кровью они атакуют вьетнамского ветерана. Тот, в последний
момент вспомнив Вьетнам, впивается одному из них в горло. Поздно! Нет
ветерана! Аллигаторы налетают на братьев-дебилов. Те, по опыту школьных
драк, оказавшись в меньшинстве, честно поднимают руки вверх. Аллигаторы
четвертуют зубами дебильных братьев. Питер Феррен отбивается кларнетом; он
обещал нам на закате исполнить Гершвина. Земноводные негодяи проглатывают
кларнет. Они откусывают седеющую диссидентскую голову Питера Феррена. Тот
умирает со словами "Бертольд Брехт".
Лора Павловна! Милая! Прыгайте за борт! Лора Павловна хочет нырнуть с
кормы. Аллигаторы ловят ее в прыжке, похожем на уже облупившиеся советские
скульптуры пловчих вдоль
142
Москвы-реки. Они подхватывают ее и, подняв высоко в воздух, бросаются
ею, как дельфины -мячом. Она летает между ними, сжимая руки, как святая.
Больно на это смотреть! Аллигаторы, натешившись добычей, хищно проглатывают
Лору Павловну. Съедают вместе с ковбойской шляпой и православным крестом на
груди (мой давнишний подарок).
Наконец, сорвав с Габи одежду, глумливо похрюкивая, словно Гришки
Распутины, аллигаторы потрошат оголенную немку с черным лобком и номером
1968 между лопаток. Она не должна как "образ врага" выжить и низким голосом
визжит:
- Der Tod ist vulgar!.. Море крови.
- Папа, ружье!
Дочка выхватывает со дна лодки крупнокалиберный ствол. Счастье, ты
назвала меня папой! Внезапные слезы мешают мне временно видеть противника.
Меж тем аллигаторы, описав в светло-оранжевом предзакатном воздухе
круг, хотят сожрать маленькую собачку вьетнамского ветерана по имени Никсон,
но мы с американской дочкой даем сокрушительный отпор. Я палю без остановки
из крупнокалиберного ружья. Паф! Паф! Паф! Разорванные куски аллигаторов
падают в озеро, один за другим. Никсон понимающе лает. Я поправляю свои
темные очки от Трусарди, купленные в прошлом году в Венеции, и закуриваю,
пользуясь бензиновой зажигалкой. Мы definitely в восторге друг от друга.
- Дочка!
143
- Папа!
- Ну, как ты?
- I am fine!
- Ну, слава Богу!
Через пять минут Лорочка уже забывает о съеденных маме, братьях и
диссиденте, берет Никсона на руки, и мы с ней уезжаем на джипе поужинать в
ресторан. Я заберу ее в Москву. Вместе с Никсоном.
ЗОМБИ
Путешествия учат тому, - говорю я Лорочке в ресторане (мы едим вкусных
вареных крабов), - что природа красива, а люди глупы. Они обладают
бесконечным запасом глупости. Остается либо манипулировать, либо
сочувствовать, либо махнуть рукой. Переделать ничего нельзя. Иначе люди
разучатся играть социальные роли. Каждый глуп по-своему. В этом
разнообразие.
Она не верит. Не понимает значение слова stupid. Но когда начинает
играть ресторанный оркестр, она, словно в грезе, встает и подходит к сцене и
танцует рок так, как никто на Волге его не танцует. В глазах у нее - золотые
рождественские пальмы. На лице - вечное Рождество.
- Как тебе было там, в притоне малолеток?
- Каком притоне? - спросила Лорочка.
- Мне Ольга сказала.
- Ольга, как все русские, преувеличивает. У них болезненное
воображение.
144
- Разве тебя не домогался твой псевдопапочка негр?
-Нет.
- Но он мне сказал, что спал с тобой.
- Спал, но не трахал. Он был добрый, -она всхлипнула. - Кто-то его
убил.
Плантации, усадьбы, призраки. Призраки по ночам страшно кричат. Страшно
кричит и плачет призрак Габи. Люди ходят с ружьями. Много дичи и призраков.
Негры - совсем другое. Иначе движутся, говорят, смеются, живут. Смеются во
весь рот. В них нет мертвечины. При ходьбе шевелят всем телом. Они -
глазастые. После всех этих рек я стал к русским относиться более
снисходительно. В них все-таки тоже есть что-то живое.
Я принимаю решение воскресить Габи. С этой целью еду в Новый Орлеан на
возводят дамбы, защищаются мешками с песком, в городах нет набережных, о ней
говорят сквозь зубы. Если бы река пересохла и умерла, все были бы только
рады.
ЖИЗНЬ - ПАРАД
Наконец, настал день обещанного сюрприза. Им стал данный в нашу честь
общегражданский парад в городе Войнона, штат Миннесота, случайно совпавший с
Днем Независимости.
- А где ваша лошадь? - спросили американцы.
- Бы имеете в виду немку? Она прихорашивается.
- Нет, лошадь с польской фамилией!
- Готовится к параду.
- Ну, понятно... Значит, говорите, готовится? А вот мы, американцы,
всегда готовы к параду!
126
В самом деле, американские свадьбы, роды, похороны, трудовые будни,
совокупления, воскресные мессы, споры о том, кто был лучшим президентом США
и представляют собой парад, идущий под звуки уличного оркестра.
Перестраивающийся на ходу с компьютерной безупречностью, он призывает
население к гармонии, успеху, демократическом идеалу.
Впереди - полицейские на юношеских велосипедах. За ними - старинные
автомобили с намеком, что в Америке есть история. За ними -
девочки-акробатки возраста моей Лорочки, обещающие Америке будущее. Дальше -
бесконечная, строго организованная вакханалия. Она состоит из членов
яблочного фестиваля, местных каратистов, работников химчистки Bluff Country,
автомехаников, почтальонов, медсестер. В нее вливаются заслуженные польские
американки, искусственная черно-белая корова, команда пенсионеров на
роликах, конгрессмен, клоуны, масоны, монахини с голыми пятками,
национальная гвардия из империалистического комикса, воспитанники средних
школ, боящиеся сделать неверный шаг и потому идущие вперед с выпученными
глазами. Парад завершают холеные бездомные собаки с табличками, где и как их
нашли.
"Попугай тоже играет в прятки. Америка приручила Бога. Он - в клетке.
Цель религии сверхсчастья - сделать американского Бога полностью ручным", -
сидя на праздничной мостовой, записывал я в блокнот.
Помимо сверхсчастливых бездомных собак и Бога в клетке, самое большое
впечатление от парада - габариты местных красавиц. Америка
127
за последние годы сильно потолстела. На конкурсах красоты безобразно
толстые женщины занимают призовые места. Витрины тоже сдались. Манекены
делают толстыми. Скоро толстые победят повсеместно. Америка готова
поделиться с миром своим бескомплексным идеалом тела.
В вихре парада, осыпаемая конфетами, поцелуями, конфетти, благими
напутствиями русско-немецкая лошадь Пржевальского внедрилась в Америку. Пред
нашим взором лежала страна фамильных иконостасов - все зубы вперед. Вокруг -
образцовые американские семьи. Все рассказывают наперебой смешные истории,
которым положено быть не слишком смешными, но не умеют делать обобщений. Вы
- гедонисты? Нет, труженики. Успех-деньги? Нет, гордость за то, чего мы
добились. Бизнес, самостоятельность. Еще поколение назад с образцовыми
семьями не здоровалась соседка-расистка, так как они дружили с негром. Негр
помог им с устройством фундамента (старый развалился, негр работал бесплатно
два дня). Соседка примирилась с негром. Дочь соседки завела с негром роман.
В возрасте шестидесяти двух лет все превращаются в прадедушек-прабабушек.
Помощник капитана предложил мне свои разработки религии сверхсчастья.
Они меня рассмешили. В них безграмотно упоминались Ленин в пломбированном
вагоне и Сталинград как примеры немецкой хитрости и военной жадности. Я
предложил более испытанные русские модели.
- И смените ваш матюгальник на микрофон, - добавил я. - Научитесь
играть своим голосом.
128
-Три принципа сверхсчастливой жизни: Любовь, Честность, Сила, -
буквально пропел помощник капитана в пароходный микрофон в духе Фрэнка
Синатры.
Двенадцать девчонок, которых мы наняли вопить и балдеть, сделали то,
что им велели. Но остальная сотня пассажиров, которых мы не нанимали,
завопила еще более восторженно и преданно.
- Парень, ты далеко пойдешь, если возьмешь себе американскую фамилию, -
сказал мне помощник капитана.
- Бери мои идеи, но оставь мне мою фамилию, - ответил я, вынимая
зубочистку изо рта. -Кстати, как насчет прибавки к гонорару?
Светлячки, кукуруза, дощатые дома, колибри. Габи жалуется, что срать в
американском туалете неудобно. Все говно остается, как борщ, на поверхности.
Войдя в антикварную лавку, вдруг понимаешь: сегодняшняя Америка бесстильна.
Она утратила стиль в 60-е годы. Бабушка никогда не выходила из дома без
шляпы и перчаток. Внуки бегают по дому в бейсбольных кепках козырьком назад.
Это им в наказание за вьетнамскую войну, считает Габи. Мы ссоримся за ужином
по поводу вьетнамской войны, Ленина и фашизма. Она не хочет признать, что
Шталин для русских был хуже, чем Guitlеr для немцев. Почему хуже?! Все это,
естественно, по-английски, только она от волнения приобретает жуткий
немецкий акцент, а я - жуткий русский.
Мы продолжаем выяснять отношения в муниципальном бассейне. Габи
набрасывается на меня, чтобы утопить. Вместо меня тонут местные
129
дети. Спасатель не выдерживает, гонит нас из бассейна, как Адама и Еву.
Приходится укрыться в казино - суррогате парадиза с дешевым джин-тоником.
Вместо фрустрации выигрыш -двенадцать долларов за вечер. Выходим под кайфом.
С грехом пополам садимся верхом на лошадь Пржевальского. Перед нами великая
арка Сент-Луиса. Приставить к ней вторую, и выйдет "М" ресторана
Макдональдс.
- Но! - кричим мы. - Вперед! На дикий Запад!
Лошадь Пржевальского скачет галопом. Вот это - жизнь. Мы растворяемся в
сверхсчастье.
ТРИ АМЕРИКАНКИ
Если кого и надо опасаться Лоре Павловне, так это трех американок.
Помощник поднял на мачте флаг новой религии. Флаг отчасти похож на игорную
кость.
От желающих приобщиться нет отбоя. Нас завалили письмами.
"Какое облегчение!-написала мне какая-то медсестра из Аляски. - Раньше
я считала себя за дрянь, а теперь испытываю к себе уважение. Я стопа более
чем счастливой в профессионапьной и личной жизни".
Я зачитываю ее письмо в пароходной радиорубке. Нас поддерживают актеры,
предприниматели, рекламные агенты, летчики, секретарши.
- Идите к нам, и вы поймете, что человек не создан из грязи, - звучит
мой голос на весь пароход.
130
Собираем нал и чеки в мешки. Кипит работа. Американцы несут все свои
сбережения. Сдают драгоценности. Мы постепенно подчиняем себе ведущих
адвокатов Америки. Меня охватывают сомнения.
- Капитан! - сказал я. - Ваш помощник растлевает невинный народ. Под
видом цифровой религии и улучшения качества жизни он обирает пассажиров.
Поиграли и хватит! Остановите его!
- Что вы не поделили? - Капитан посмотрел на меня непонимающим
взглядом. - Каждый народ заслуживает своей религии.
Ночью в мою каюту пришли три американки.
- Так больше нельзя, - сказали они. - Пора покончить с помощником.
У Мэгги ирландские веснушки и мускулы, которых ей хватает для того,
чтобы оказаться на обложке американского журнала "Здоровье". Она говорит
мне, что читать по-настоящему так и не выучилась. Ей приходится выговаривать
каждую букву.
Лиз следит за порядком в стране и мире. Время от времени она наезжает
на Мадагаскар и в Молдавию, пишет им гражданский кодекс, по которому они
будут жить следующую тысячу лет.
Третья не выходит у меня из головы. Вернее, они все три не выходят,
каждая не выходит по-своему, но третья совсем не выходит у меня из головы.
По своей глубине и грусти она приближается к моему идеалу. У нее большой дом
на берегу Тихого моря, на скале, которую подмывают волны. Дом грозит
свалиться в океан, не пережить будущую зиму. У нее
131
спортивный "Понтиак" 1968 года выпуска, серебристая мощная тачка, на
которую оборачиваются люди, когда попадаются нам по дороге. У нее друг -
художник, они с Марком любят друг друга, но, наверное, скоро расстанутся,
потому что что-то не складывается. Она -хозяйка большой интернетовской
компании, настолько передовой, что ей приходится придумывать новые слова,
чтобы объяснить, что она делает, и там такие скорости прогресса, что,
смеясь, она говорит: если что-то уже работает, значит это уже устарело. У
нее большие доходы и любимый папа, которые патронирует ее бизнес, но такие
же расходы, от которых болит голова, и они сердят даже самого любящего папу.
Мэгги делает мне массаж. Она рассказывает, что сообщают ей руки от
прикосновения к моему телу. На ее лице улыбка чистого блаженства, которого,
может быть, не знает и Восток. Она видит в своем подсознании множество
крупных черных зрачков, она видит человека, который, может быть, моя
бабушка, и она говорит, что этот человек всегда со мной, и что бабушка
никогда не осуждает меня.
Мэгги - фотограф. Она показала мне тайно сделанные ею фотографии, на
которых помощник капитана превращает американцев в рабов цифровой религии.
Оказывается, там много неприятных, унизительных обрядов, связанных напрямую
с очищением плоти.
- Ни одна газета не хочет печатать, - сказала Мэгги. - Все слишком
запущено.
132
Лиз делится со мной всеми возможными критическими замечаниями. У нее
хорошее чувство дураков, особенно американских. Она их определяет
безошибочно и, по американским нормам, беспощадно. Она не дает нам
расфокусироваться на фронте идиотов.
- Кто привьет американцам знание о глупости, тот разрушит цифровую
религию и освободит Америку, - скромно считает Лиз.
Третья американка пытается по-сестрински вступиться за американцев.
- Я по-прежнему думаю о том, что ты сказал, - говорит она мне. - О
культуре как поисках абсолютных ценностей и о том, как это относится к
Америке. Во всяком случае, разве и у тебя в России нет огромных пространств,
где господствуют сельскохозяйственные рабочие, а не интеллигенция? Вот что
такое Миссисипи в Америке.
- Всякое представление об Америке ошибочно, - говорю я.
Каждое утро три американки бегают по берегу Миссисипи, потом плавают на
каноэ. Однажды утром их нашли убитыми в каюте.
- Капитан! - не выдержал я. - Что творится у вас на пароходе? Убивают
лучших людей.
HOTEL "PEABODY"
Больше всего на свете Габи любит ебаться. Хотя это так, но это не
совсем так. Больше всего на свете Габи хочет быть знаменитой. Она хо-
133
чет, чтобы о ней много говорили, чтобы ею восхищались и чтобы ее высоко
ценили. И это так, но не совсем окончательно. Больше всего на свете Габи
хочет, чтобы ее любили и чтобы она любила, чтобы была большая, по ее словам,
любовь. Не маленькая, а большая.
Габи растоптала мое затянувшееся отрочество. Не воздержание, но
томительный перебор привел меня, наконец, к избавлению. Я вдруг увидел
закаты на Миссисипи.
В Мемфисе в гостинице "Peabody" мы подрались с ней совсем по-зверски.
"Peabody" - шикарная гостиница. В таких мы не останавливались.
- Я одна ищу истину в реке, - закричала немецкая
естествоиспытательница, - а ты только и делаешь, что в каждой дыре ищешь
свою блудную дочь!
Мы пошли с ней в музей полиции, где висели фотографии убитых
полицейских, выполнивших свой долг, и прочие интересные экспонаты,
полицейские наряды разных лет, она заметила, что в департаменте
расследования убийств все полицейские (на общей фотографии) с большими
носами, что, правда, смешно, но я на нее посмотрел, как на червя. Мы пошли с
ней слушать блюзы сначала в клуб Би Би Кинга (где съели невкусный ужин) и
послушали сына Кинга, который кусал струны зубами, показушник, но пел
неплохо. А потом - в более простонародный кабак, и там молодые ребята играли
и пели рок, а под конец вышла короткостриженная блондинка в черной ти-шерт и
белых штанах, с ломовой грудью и стала лихо танцевать, и я снова подумал об
американской дочке и о том, что у нее, должно быть, уже начались
менструации.
134
Габи напилась и решила истерически звонить в Берлин своему другу
Маттиасу и хохотать истерически, и говорить по-немецки. Когда она кончила, я
решил тоже позвонить, и она тогда сказала, что я хочу взять реванш и
отключила телефон, и даже хотела вырвать его с корнем. Тогда я сказал, чтобы
она этого не делала, а она стала кричать, что я большой кусок говна, такой
большой, какого она в жизни еще не видела. А потом она закричала, что никто
в жизни не говорил ей fuck off и не считал ее за говно и так воспалилась,
что набросилась на меня и стала хлестать по щекам. Я сбил ее с ног и пару
раз ударил по лицу, правда, ладонью и не слишком больно.
- Габи! - вскричал я. - У тебя черные пятки! Тебя не до конца
перекрасили! Ты не настоящая.
- У негров розовые пятки, - успокоила меня Габи.
Она рыдала, как вообще никто не рыдает, то есть началась чудовищная
истерика, и я стал опасаться американской полиции из музея. Она стала
звонить в полицию и кричать, что я убил негра. Хорошо, что я перерезал
заранее провод. Но я знал, что она может выскочить из комнаты и побежать
донести на меня. Я скрутил ее, отвел под холодный душ, перед душем она
сказала, что я боюсь только одного:
она обо всем этом напишет и я потеряю свою немецкую репутацию. В
Германии они меня все пугают этой немецкой репутацией. Я нехотя ей возражал
и, пораженный снова ее тщеславием, я ее помыл с мылом.
135
- На кого ты меня променял? На эту замухрышку Лору Павловну? Она
маленькая и страшная.
- Подожди, вот она пострижет волосы и станет красоткой!
Новый этап истерики и даже немного мордобоя с ее стороны. Я лежал до
рассвета одетый, в ожидании какой-нибудь ее глупости. От волнения она
выкурила первую сигарету за девять лет. Чтобы снять накопившееся напряжение,
я решил закончить все трахом, что и сделал с отвращением, не без
сопротивления немецкого партнера.
- Еще! - раздался хриплый голос. Потом она неумеренно хвалила этот
трах. Наутро мы починили очки (она сломала мне очки для чтения) у оптика,
который оказался оптиком Элвиса Пресли, у доктора Метца, который рассказал
мне, что Элвис приезжал к нему на прием в 12 ночи, чтобы никто не видел. Ну,
и как, он был хорошим пациентом? Он говорил, да, доктор Метц, спасибо,
доктор Метц. Тщеславие доктора было пожизненно удовлетворено.
Габи каждый день с пяти до шести вечера находится в приподнятом
настроении, много смеется и шутит. А потом снова - неврастеничка и стерва.
То всего стесняется, то разгуливает голой. Я говорю, ты при подружках тоже
пукаешь, сидишь, говорю, с Сабиной, обсуждаете последние художественные
новости и обе пукаете, так у вас в Берлине заведено?
Но она сказала, что нет. А тут она пукает. На кладбище пришли к
конфедератам. Казалось
136
бы, священное место. Дубы вокруг. Кто на кладбище громко пукает? Перед
могилами героев, которые выбрали неверное место в истории, но, тем не менее,
выбрали. Может, я спрашиваю, ты громко пукаешь потому, что протестуешь
против их фашистского, как ты выражаешься, места в истории?
Оказывается, все вегетарианцы громко пукают. Ужас какой. Вот и Габи
пукает. Вместо того, чтобы есть мясо. А что хуже? Пукать или есть мясо? Вот
вопрос.
В ГОСТЯХ У ЭЛВИСА
- Элвис Пресли - пророк цифровой религии, - сказал я помощнику
капитана.
- Микки Маус - тоже наш человек, - добавил он.
Мы с помощником поехали поклониться пророку.
Если поставить себе задачу увидеть плачущего американца, надо ехать в
Мемфис. Здесь на бульваре Элвиса Пресли в особняке Grace-land слезы льются
рекой. Плачут дети, плачут старухи в каталках. Всем жалко Пресли.
Начало дельты Миссисипи. Фронтир Севера и Юга. Как раз тут и должен был
явиться Элвис. На ранних фотографиях видно, что он - пришелец. Но как он
жестоко разыграл Америку, по жизни прикинувшись буреющим вымпелом
американского конформизма!
137
- Мерилин Монро - тоже розыгрыш, - сознался помощник. - Мы закончили
тем, что ее труп оттрахали в полицейском морге.
- А Кеннеди?
- Подкидыш, - отрезал помощник. Издевательская страсть Элвиса -
коллекционировать солдатские мундиры (150 комплектов) и полицейские знаки
симпатии. Он в разных штатах объявлялся почетным замом начальников
полицейских участков, шерифов. Классовый комплекс водителя грузовика -
низкий старт, когда полиция кажется всемогущей и так хочется стать ее
другом. Культ личности, мифологическая зона. Ни слова о наркотиках,
пьянстве, пеленках не контролирующего мочеиспускание кумира.
- Смотри! Ни слова о его доносе в ФБР на Битлс! - обрадовался помощник
капитана.
Бесчисленные золотые и платиновые диски, акцент на финансовом триумфе и
благотворительной деятельности. Ни слова о смысле рока. Ни слова о
социальных, расовых мятежах 60-х. Ни разу, нигде на фотографии с негром.
Конформизм плюс успех - святая связка Америки. Три телевизора в одной
стенке, можно смотреть сразу три разных программы, и скромный набор чужих
пластинок, тир во дворе, живые рысаки-экспонаты с завязанными глазами. У
покойника в доме большая кухня обжоры и ни одной книги. Могила секс-символа
- в детских игрушках.
Мы возложили чистые памперсы.
138
АЛЛИГАТОРЫ
Я пригласил капитана в бар.
- Устал, - отказался он. - Я пошел спать. Разбирайтесь сами.
- Раньше у нас все ЧП сводились к тому, -сказал мне черный, с рыжей
гривой по грудь бармен, проводив капитана глазами, - что команда браталась
по ночам с пассажирами в спасательных шлюпках.
- Бензин с кампари, - заказал я.
- Я не ослышался? - уточнил честный парень.
Как только я окончательно решил, что Америка лишена элегантности, майки
и шорты сменились блузками, рубашками, длинными платьями. Темные очки
плантаторов обрели европейские очертания. На полках магазинов Виксбурга и
Нетчета - сладкие статуэтки негритянского отцовства-материнства, в
гостиницах - сладкие, если не приторные, завтраки.
Мы въехали в другую культуру. Американский Юг элегантен. На фоне
аристократических южанок дерзкая Габи сама выглядит замухрышкой. Как только
мы очутились в рабовладельческих штатах, Габи в знак протеста перестала
носить трусы. Сознание и подсознание Америки отражаются на мемориальных
досках. На лицевой стороне - даты сражений Гражданской войны. На обороте -
гомосексуальные объяснения в вечной любви и горячие номера телефонов,
написанные гвоздем.
Жара. Влажность. Гора льда в апельсиновом соке. Ходишь вареный. Не
пишется, не ду-
139
мается. Только в середине ночи наступает прохлада. Мне снится, что у
меня в Америке растет дочь, короткостриженная блондинка в черной ти-шерт и
белых штанах до колен, и что у нее, должно быть, уже начались менструации.
Ее мама работает певицей и пианисткой на туристическом, роскошно
реанимированном четырехпалубном пароходе "Дельта Куин".
Капитан и помощник капитана берут меня за руки, ведут в салон.
- Мы выполнили свое обещание. - Они открывают дверь.
- Капитан, - говорю я. - Прикажите ему отменить цифровую религию.
Капитан молчит.
- Капитан, - говорю я. - Проснитесь! Вы же не американец.
- У меня папа - ирландец. Мама - русская. Из Гданьска.
- Ты зачем убил трех американок? - спрашиваю я помощника капитана.
- Агентки хаоса. У меня алиби. А кто убил негра?
- Негр - кино.
- Все - кино, - говорит помощник.
- Америка России подарила пароход... - в стиле блюз поет певица в
ковбойской шляпе.
Я встречаю их обеих за ужином. Мать и дочь странно смотрят на меня. А
вот и муж Лоры Павловны - диссидент Питер Феррен. Мечтал жить в Европе, не
получилось. 58 лет. Профессор европейской литературы в городе Рочестере,
штат Нью-Йорк, родине пленки "Кодак", он подрабатывает летом на пароходе
игрой на кларнете и саксофо-
140
не. Мы разговорились. По мнению профессора, причина американской беды -
неудавшаяся сексуальная революция. Она разрушила общество тем, что общество
ответило на нее ультраконсервативной пуританской контрреакцией. А вот и два
его сына-дебила.
- Завтра экскурсия на озера. Поедем охотиться на аллигаторов? - говорю
я.
- That sounds like a plan, - соглашается диссидент.
За штурвалом моторной лодки - Дональд, ветеран вьетнамской войны.
- Лора, - тихо говорю я певице.
- Ну, чего?
- Да, так. Ничего.
Дональд был, в основном, в Камбодже, минером, добровольно ушел воевать
в 17 лет, ему после снились кошмары, у него три инсульта, он все забыл:
детство, войну, жену - когда смотрит по телевизору о войне, переключает
программу, живет в плавучем домике на озере (чтобы не платить налог на
недвижимость).
Вообще красота неземная. Кувшинки, цапли, деревья в воде.
- Американцы не любят природу, - вдруг сказала девочка Лорочка.
Мы все молча переглянулись.
Первый из увиденных нами аллигаторов вылезает на берег, чтобы съесть
кусок пирога с черникой, который я ему бросаю. Хвостатый, полтора метра,
шустрый и опасный. Вылезает и от всей души пердит. Габи хлопает в ладоши.
Счастье ее не знает пределов. Ах, если бы она знала, что это сигнал к
нападению!
141
- Как там у вас в России решается проблема с черными и латиносами? -
собрав все свои знания, спрашивают меня два брата-дебила.
Не успеваю им ответить. Внезапно, подняв фонтаны воды, со дна озера
взлетает чудо природы: стая летающих аллигаторов. Все в ужасе. Волны.
Тайфун. Лодка едва не переворачивается. Аллигаторы летят, как истребители.
Они приближаются, зубастые. Они подлетают к нам, улыбающиеся.
- Возьмем их на понт! - кричит нам Дональд. - Аллигаторы боятся шума!
Схватившись за руки, мы начинаем дико орать первое, что приходит в
Америке в голову:
- Happy birthday to you!
Аллигаторы еще шире открывают рты. Увы, не от удивления! На бреющем
полете с холодной кровью они атакуют вьетнамского ветерана. Тот, в последний
момент вспомнив Вьетнам, впивается одному из них в горло. Поздно! Нет
ветерана! Аллигаторы налетают на братьев-дебилов. Те, по опыту школьных
драк, оказавшись в меньшинстве, честно поднимают руки вверх. Аллигаторы
четвертуют зубами дебильных братьев. Питер Феррен отбивается кларнетом; он
обещал нам на закате исполнить Гершвина. Земноводные негодяи проглатывают
кларнет. Они откусывают седеющую диссидентскую голову Питера Феррена. Тот
умирает со словами "Бертольд Брехт".
Лора Павловна! Милая! Прыгайте за борт! Лора Павловна хочет нырнуть с
кормы. Аллигаторы ловят ее в прыжке, похожем на уже облупившиеся советские
скульптуры пловчих вдоль
142
Москвы-реки. Они подхватывают ее и, подняв высоко в воздух, бросаются
ею, как дельфины -мячом. Она летает между ними, сжимая руки, как святая.
Больно на это смотреть! Аллигаторы, натешившись добычей, хищно проглатывают
Лору Павловну. Съедают вместе с ковбойской шляпой и православным крестом на
груди (мой давнишний подарок).
Наконец, сорвав с Габи одежду, глумливо похрюкивая, словно Гришки
Распутины, аллигаторы потрошат оголенную немку с черным лобком и номером
1968 между лопаток. Она не должна как "образ врага" выжить и низким голосом
визжит:
- Der Tod ist vulgar!.. Море крови.
- Папа, ружье!
Дочка выхватывает со дна лодки крупнокалиберный ствол. Счастье, ты
назвала меня папой! Внезапные слезы мешают мне временно видеть противника.
Меж тем аллигаторы, описав в светло-оранжевом предзакатном воздухе
круг, хотят сожрать маленькую собачку вьетнамского ветерана по имени Никсон,
но мы с американской дочкой даем сокрушительный отпор. Я палю без остановки
из крупнокалиберного ружья. Паф! Паф! Паф! Разорванные куски аллигаторов
падают в озеро, один за другим. Никсон понимающе лает. Я поправляю свои
темные очки от Трусарди, купленные в прошлом году в Венеции, и закуриваю,
пользуясь бензиновой зажигалкой. Мы definitely в восторге друг от друга.
- Дочка!
143
- Папа!
- Ну, как ты?
- I am fine!
- Ну, слава Богу!
Через пять минут Лорочка уже забывает о съеденных маме, братьях и
диссиденте, берет Никсона на руки, и мы с ней уезжаем на джипе поужинать в
ресторан. Я заберу ее в Москву. Вместе с Никсоном.
ЗОМБИ
Путешествия учат тому, - говорю я Лорочке в ресторане (мы едим вкусных
вареных крабов), - что природа красива, а люди глупы. Они обладают
бесконечным запасом глупости. Остается либо манипулировать, либо
сочувствовать, либо махнуть рукой. Переделать ничего нельзя. Иначе люди
разучатся играть социальные роли. Каждый глуп по-своему. В этом
разнообразие.
Она не верит. Не понимает значение слова stupid. Но когда начинает
играть ресторанный оркестр, она, словно в грезе, встает и подходит к сцене и
танцует рок так, как никто на Волге его не танцует. В глазах у нее - золотые
рождественские пальмы. На лице - вечное Рождество.
- Как тебе было там, в притоне малолеток?
- Каком притоне? - спросила Лорочка.
- Мне Ольга сказала.
- Ольга, как все русские, преувеличивает. У них болезненное
воображение.
144
- Разве тебя не домогался твой псевдопапочка негр?
-Нет.
- Но он мне сказал, что спал с тобой.
- Спал, но не трахал. Он был добрый, -она всхлипнула. - Кто-то его
убил.
Плантации, усадьбы, призраки. Призраки по ночам страшно кричат. Страшно
кричит и плачет призрак Габи. Люди ходят с ружьями. Много дичи и призраков.
Негры - совсем другое. Иначе движутся, говорят, смеются, живут. Смеются во
весь рот. В них нет мертвечины. При ходьбе шевелят всем телом. Они -
глазастые. После всех этих рек я стал к русским относиться более
снисходительно. В них все-таки тоже есть что-то живое.
Я принимаю решение воскресить Габи. С этой целью еду в Новый Орлеан на