Страница:
Раскаленное добела, оно окружено спиралью из восьми витков красной меди.
Луну - даже днем - окружает та же спираль, но из белой меди. Звезды -
глиняные катыши, заброшенные в пространство. Догоны почитают "собачью
звезду" Сириус и ее невидимого спутника, по траектории которого определяют
смену поколений - тогда пляши весь год на ходулях! Когда мы вошли в
харчевню, к нам навстречу разлетелся метрдотель в красном пиджаке. Габи не
выдержала и воскликнула:
164
- Мсье, вы так элегантны!
Скорее всего, это была ошибка. Борьба с дикарем в Черной Африке
закончилась его неумеренным почитанием. Всякий повод хорош для комплимента.
Белый выделяет уважение к черному, как пот - в тропических дозах. Это
-расизм шиворот-навыворот, выгнанный из сознания в подкорку.
Короче, когда в харчевне показался местный проводник, или тот, кого они
послали нам как проводника, атмосфера уже напряглась до предела. Они были
обижены тем, что невидимый мир оказался доступным каким-то белым. Во всяком
случае, у меня не имелось с собой никакого мандата на гениальность. Когда за
столом я громко заговорил о луне, они прислушивались с нескрываемым
подозрением. С другой стороны, итальянцы, которых я немало встречал в Мали
во время путешествия и которые проходили какими-то чемпионами по
невменяемости, смотрели на меня как на шарлатана.
В десять вечере вырубили электричество. Мы пошли спать, и вдогонку нам
лаяли собаки.
Наутро пришел проводник.
- Возьмите воды, - сказал он. - Путь будет долог.
Мы шли по каменистой пустыне. Сури плелся за нами. Наконец мы вышли к
скалам. Внизу в долине лежала деревня.
- У нас каждый камень может быть фетишем, - сказал проводник, -
достаточно вдохнуть в него энергию и принести жертвоприношения.
Он взял камень в руку, подумал и бросил его на землю. Я вдруг
почувствовал, как у меня
165
исчезает дешевое презрение к жизни, как испаряется сен-жерменский
экзистенциализм, которым за свою жизнь я весь пропах, как свитер - табаком.
Нас окружили местные женщины. Они дружелюбно улыбались. Местные приветствия
отрывочны и трехступенчаты, как заклинания.
- Саyо? Как дела?
- Хорошо.
- Как родители?
- Хорошо.
- Как дети?
- Хорошо.
- Ну,хорошо.
Я незаметно сфотографировал женщин, и они набросились на меня с
криками.
- Это нехорошо, - нелюбезно сказал проводник.
- Кадо! Кадо! - закричали женщины.
- Ты отобрал у них душу, - сказал проводник.
- Что теперь делать? - спросил я.
- Кадо! Кадо! - кричали женщины. Я достал мелочь. Женщины презрительно
рассмеялись. Проводник молчал. Я полез в бумажник. Достал тыщу франков. Они
вырвали купюру у меня из рук и побежали.
- Ерунда какая-то, - сказал я. - Неужели душа стоит тыщу франков?
Проводник молчал.
- Если вы смогли победить мусульманство, то почему не победили деньги?
Гид, не отвечая, кивнул на скалы.
- Здесь мы хороним своих мертвецов. Их поднимают на веревках в гроты, а
потом при-
166
валивают камнем. В наших местах смерть - новость.
Габи нервно захихикала.
- Еще совсем недавно, - посмотрел на нее проводник без осуждения, -
состарившись, люди превращались в змей, и они ползали вот тут, по плато
Бандиагара. По ночам змеи-предки заползали в жилища поесть, и люди, даже
сегодня, как увидят змею, рвут на себе одежду и бросают ей, чтобы та
приоделась. Затем змеи превратились в духов-йебанов.
- Ну, этих духов у нас хватает, - сухо сказал я. - А как же смерть?
- Это была сделка, - сказал проводник. -Мы поменяли смерть на корову.
- Муууу! - высказалась Габи, намекая на Хайдеггера, у кого
бытие-в-смерти основано в заботе. Как брошеное бытие-в-мире присутствие
вверено своей смерти, которая есть неоспоримый "опытный факт".
- На корову? - недоверчиво спросил я. -Корова породила смерть!
- Во всяком случае, смерть - это жадность, - сказал проводник.
Мы вошли в деревню. Она состояла из двух частей-близнецов, каждая -
соответствовала человеческому телу. Хижины были похожи на белые грибы чуть
выше мужского роста. В одних грибах жили люди, в других - овцы, в третьих
хранилось зерно. Отдельно стояли хижины, где помещались менструальные
женщины. Малые дети с душераздирающими криками, писаясь и какаясь на ходу,
бросились от нас врассыпную: мы были белые люди, с содранной кожей, как
освежеванные бараны, и
167
детям казалось, что мы пришли их забрать с собой. Мы вошли в одну
хижину без всякого приглашения, но нас никто не остановил. На полу лежала
нагая женщина со следами смущения на лице. Над ней суетилась зеленоволосая
братва, которую мы видели вчера в харчевне. Братья вытягивали у себя из
пальцев волокна: они делали матери юбку. Скрученные спиралью влажные
волокна, полные сущности этих зеленоволосых людей, заключали в себе слово.
Мать очнулась и быстро заговорила. Мы вышли. Мне показалось, что земля под
ногами пульсирует, что здесь бьется чье-то сердце.
- Какие жертвоприношения любезны вашим богам? - спросила, привычно
сделав брови домиком, Габи.
- Да всякие, - лениво сказал проводник. -Мы любим курей, овец, собак.
- А людей? - спросил я.
- Бывает, - ответил гид.
- Белых тоже?
- Когда предоставляется возможность, -сказал проводник с нехорошей
ухмылкой. Сури заволновался.
- Каннибализм? - спросил я.
- Дикарь с человеческим мясом между зубов - это колонизаторский миф! -
выкрикнула Габи.
- Тут был небесный десант, - сказал проводник. - Когда восьмой предок
спустился на землю раньше седьмого, нарушив последовательность, тот пришел в
бешенство, восстал против всех, раскидал, понимаете ли, наши семена.
Пришлось убить. Мы съели тело, а голову отдали кузнецу.
168
- Зачем? - удивилась Габи.
- Кузнец вырыл яму, похоронил голову, -ответил проводник.
Габи дико закричала. Стояла ночь. Я схватил фонарь. Осветил помещение.
Вцепившись Габи зубами в шею, проводник пытался совокупляться с ней, но
что-то ему мешало. Какая-то сила мешала мне броситься немке на помощь.
Проводник выхватил нож и срезал Габи клитор, который всегда поражал меня
своими размерами. По своей конфигурации он был похож на термитник из здешней
саванны.
К утру все это привело к аномалии. Габи родила в сортире на улице
непарное существо, шакала, и назвала его почему-то Йуругу, хотя при
благоприятных обстоятельствах должны были родиться близнецы. Мы не знали,
как быть. Габи кормила шакала грудью, хотела увезти в Берлин, поскольку это
ее ребенок. Взволнованная мать утверждала, что шакал также необходим для
нормального течения жизни, как и близнецы. Меня растрогали ее материнские
чувства. Но, строго говоря, рожденный Габи в то жаркое утро зверь воплощал
беспорядок (что было странно для мамы-немки), бесплодие, засуху, ночь и
смерть.
Оставшись без пары, шакал в тот же день совершил инцест с Габи, которая
от ужаса, пытаясь воспрепятствовать его некрасивой затее, превратилась в
муравья и спряталась в собственном чреве, но не смогла убежать. В результате
инцеста шакал обрел дар речи, обматерил нас и открыл мудрецам замыслы нашего
проводника.
- Я знаю, - возник проводник, перейдя со мной на ты, - зачем тебе нужны
пять рек.
169
Я вздрогнул. В сущности, это была моя тайна тайн, ключ ко всей этой
книге. В системе догонского знания пять рек - основа всех основ. Но я не
совсем понимал их значение. Меня уверяли, что под действием напитка конжо,
кажущегося, на первый взгляд, догонским квасом из проса, а также плодов
колы, с которыми в этих краях ходят женихаться, можно совершать
головокружительные путешествия. Но мы не в Мексике, здесь - без допинга.
Вселенная по своей конструкции напоминает увесистую фруктовую вазу
сталинских времен, состоящую из четырнадцати сфер. Все эти сферы нанизаны
параллельно -одна за другой - на железный столб, однако вместо винограда,
груш и гранатов на них живут люди. Сферы делятся на семь верхних и семь
нижних, и земля - верхняя из нижних миров. Над нами, в верхних мирах, живут
рогатые люди, которые посылают на землю болезни, чернуху, под нами -
хвостатые. Круглая и плоская Земля окружена ободом из соленой воды, все это
вместе, прикусив свой хвост, обвивает змея.
Мы превратились в перелетных мух, садящихся с божества на божество,
бестолково, но с видимым самосознанием. Кто мы? Мы - перелетные мухи. Мы
перелетали из одной сферы на другую, от рогатых к хвостатым, пока не
опустились на соляную поверхность, и время со страшной силой стало
разматываться назад, до упора в слово АММА.
Из этого слова, собственно, и произошел мир.
Проводник остановился, отпил воды и продолжал, обращаясь
преимущественно к немке:
170
- Каждое человеческое существо наделено двумя разнополыми душами.
Женская душа мужчины устраняется при обрезании, мужская душа женщины - при
эксцизии.
Услышав это, немка зарыдала.
- Брось, - сказал проводник на правах бывшего хахаля. - Не все так
худо. Человеческая пара, созданная мною, породила восемь андрогенов. Они
умели самооплодотворяться, - Проводник показал на пальцах, как это делается.
- От них и произошли восемь родов догонов.
- А как же Лебе? - спросил Сури, и мне подумалось, что он похож на
молодого Горького и со временем станет классиком малийской словесности.
- Лебе был потомком восьмого первоп редка и организатором человеческого
языка. Но старый хранитель слова, седьмой первопредок, убитый нами, заманил
его под землю - Лебе умер. Седьмой первопредок под землей проглотил Лебе,
затем изрыгнул его вместе с потоком воды. На том месте, где находилось тело
Лебе, вода покрыла большое пространство, образовалось пять рек.
- Не четыре? - придирчиво переспросил Сури. - Обычно речь идет о
четырех реках, текущих в четыре конца света. Взять, например, калмыкскую
космологию...
- Да чего далеко ходить, - перебил я. - В начале Библии из Эдема
вытекает река для орошения рая, а после она разделяется на четыре реки!
- Ребята, пить хочется! - облизнулась Габи. Ей дали попить.
171
- Ну, это совсем другое, - вдруг обозлился проводник. - Библия
ошиблась. Кости Лебе, выблеванные первопредком, превратились в священные
предметы культа, цветные камни -дуге. Они обозначили контур души, который
делают Номмо при рождении человека. После того, как восьмой первопредок
проглотил потомка, их силы смешались, и Лебе - это новое слово, а пять рек
суть символ нового слова.
Mon Dieu! Река как речь, как змея в Погоне составляет пятикнижье.
Четыре реки - неполное знание, пропущенная глава. Вот откуда берется
человеческая слабость, вот откуда изъян и разрыв между верой и знанием, не
хватает одного потока, вот куда стекла человеческая мысль, греческая,
мусульманская, где на персидских миниатюрах изображаются четыре течения
воды, наконец, библейская, и только в Догоне... Ах, как не хватает пятой
реки!
Проводник подтвердил мои мысли. Мне стало не по себе.
У каждого есть своя пятая река. Не спи, соберись, не трать время, ищи,
дыши, свирищи, никто тебе не поможет, сам найди - не пожалеешь. Найди ее и
разомкни цепь: сон-жизнь-слово-смерть-любовь. Нет более заветной (и более
пошлой) цепи.
Нашел. Неужто нашел? Похоже, это и есть тотсангам, на который меня
навела Индия. Скважина основного мифа. Если замысел угадан правильно, то вот
оно -- золотое руно.
Да, но как его, собаку, экспорировать? Украдкой? Чем точнее замысел,
тем опаснее приводить его в исполнение. Нечеловеческое это
172
дело. Здесь вторжение в правила, с которыми изволь считаться как с
обязательными законами. Заметив мой испуг, проводник усмехнулся. Мы выехали
из Догона в некотором оцепенении. Сури сосредоточенно молчал, занавесив лицо
несвежим тюрбаном. Мы страшно пылили красной пылью. Немка дулась. Путь наш
теперь лежал в Томбукту, духовный центр государства Мали.
ПОСОЛ НА ХУЙ
- Дай бинокль, - сказала немка. Перед отплытием из Мопти в Томбукту мы
бродили по вещевому базару, смотрели, как делают пироги, толковали с
кузнецами, зашли в кафе. С высокой веранды были видны моющиеся люди. Это
были мальчики и мужчины. Немка балдела.
- Ты погляди, - сказала она возбужденно, -когда мужчины выходят на
берег, они прячут хуй между ног. Смешно.
- Габи, - сказал я, - неужели тебя это все еще волнует?
- А что меня должно волновать? Сури быстро вошел в кафе.
- Капитан сердится, - сказал он. - Пора отплывать, а вы чем тут
занимаетесь?
Сердце мое учащенно забилось. Мне представилась встреча с капитаном. Яя
отвез нас к пироге и распрощался. Он возвращался в Бамако. Мы подошли к
моторной пироге, или пинасе. Нам предстояло плыть на ней три дня. По доске
прошли и сели. Двое курчавых пацанов в одина-
173
ковых белых пальто и черно-белых клетчатых штанах, очень грустные,
предложили свои услуги.
- Батюшки! - перепугались они, вглядевшись в меня, с зеленой шапочкой
на голове и в черных очках. - Каддафи приехал III
В Африке все на кого-то похожи.
- Да вы и сами - вылитые Пушкины! - рассудил я.
- Мы помощники капитана, - отрекомендовались повеселевшие трупные пятна
моей культуры. - Добро пожаловать!
- А я Элен - повариха, - сказала застенчиво черная женщина и блеснула
зубами.
Капитан сидел в отдалении, ближе к корме, у руля. Это был черный
человек в нелепых черных очках за три копейки с какими-то неприятными
узорами на дужках и в дешевом спортивном непромокаемом костюме. Он помахал
нам рукой, но даже не привстал. Я был несколько разочарован его видом.
Впрочем, я уже в Индии заметил, что чем дальше я отрывался от западной
цивилизации, тем бледнее становилась личность капитана. Она почти
растворялась в окружающей среде: в Индии - по аскетической вертикали, в
Африке - по природной горизонтали.
Капитан завел мотор, мы поплыли. Мы плыли по молочно-зеленой воде
Нигера в середине января, в середине месяца Рамадан. Нигер -благодушная
река. В ней нет истерии. Она река рек. Она река крови, но в мирном смысле,
то есть артерия. После Догона только так и хотелось. Река осмысляет пейзаж и
делает его бесконечным. Каждый пикнику реки (фотография нарождающегося
среднего класса во Франции, трид-
174
цатые годы XX столетия, женское белье на женском толстом теле)
отличается от пикника без реки. Нигер между Мопти и Томбукту имеет
неожиданную внутреннюю дельту, над происхождением которой ломают головы
географы. Река распадается на рукава, сливается в молочно-зеленое внутреннее
море без берегов, а после вытекает из моря стройным потоком без всяких
причуд. Богат и разнообразен мир пернатых. Меня поразили длинношеии аисты,
которые, взлетая, складывают шею, как столярную линейку, в несколько раз.
Нигер, с другой стороны, дает примеры минимализма. То угостит стаей обезьян,
и больше их никогда не покажет, то выставит крокодила (но я не буду врать,
крокодилов не видел), то скромно положит на отмель дюжину бегемотов. Они -
зорче матросов, с прозрачными фиолетовыми ушами, с большими ноздрями.
- Ноздри, как у тебя, - сказала немка. - В них танк пройдет.
- Редкая женщина долетит до середины Нигера, - незлобно отмахнулся я.
Кстати, Мали - в переводе и есть бегемот. Мясо бегемотов коптят. В
таком виде его можно хранить в течение нескольких месяцев. Африканцы -
прекрасные охотники. Техника охоты на бегемотов осталась до сих пор такой
же, какой ее описал еще Ибн Баттута в 1352 году, путешествуя из Томбукту в
Гао, и я не будут повторяться, скажу только, что загарпуненное животное мы с
немкой тоже добивали копьями. Но это так -вскользь, а вообще наибольшую
ценность представляет нильский окунь (lates niloticus), или иначе капитан.
175
Капитан - главная рыба Нигера. Он очень приятен на вкус, действительно
напоминает нашего окуня и весит 10-20 килограмм, но, бывает, доходит до 100.
Мы останавливали встречные пироги рыбаков с длинным шестом (как они ловко им
орудуют!) и покупали свежайшего капитана. Элен оказалась классной поварихой
и приготовляла капитана во всех видах, под разными соусами, с разными
травками, натирала капитана петрушкой, киндзой, сельдереем, ладаном,
мариновала, солила, боготворила, жарила на гриле. Мы все ели капитана с утра
до вечера и очень хвалили Элен, а она улыбалась.
По берегам Нигера широко распространены разнообразные термиты. Пейзажи
сахеля пестрят их постройками, высотой до полутора метров. Отойдя от шока,
Габи осторожно раздвинула губы.
- Потрогай! Он вернулся ко мне! Мой петушок вернулся! - от счастья
заплакала Габи.
На радость мне, она тонула во всех пяти реках. Мы были чужие друг другу
люди, попадавшие в аргонавтные условия вынужденной близости. Каждый
по-своему бездомный, несчастный, растерянный. Я люблю ее точные лесбиянские
руки, шарящие по утрам мои соски. Она - разложение женской массы, выделение
мужского начала, распространение волосяного покрова, щетина на ягодицах,
затвердение молочных желез, отказ от деторождения, острый интерес к
молоденьким графиням, развивающийся алкоголизм, перенос интереса в анал,
тяжелая шишка сфинктера, раздробление принципов, потеря половой
идентификации, генетическая катастро-
176
фа, гормональный бред, продукт века, его наказание.
Я аккуратно потрогал указательным пальцем. Не хилый, и даже залупается,
как детский пенис. Не сразу сообразишь, где кончается большой клитор и
начинается маленький хуй. Боюсь ошибиться, но клитор Габи, по-моему, и есть
посол на хуй.
Мы с ней панически боялись (ой, просто тряслись), но не мухи цеце, с
которой медицина довольно успешно борется, а одного водяного невидимого
микроба, который живет в стоячей воде Нигера всего двадцать секунд жизни и
за это время ищет, куда бы ему внедриться, и если человек купается или
просто стоит как дурак, то микроб в него попадает, как пуля, и после этого у
мужчин отпадают все половые органы в буквальном смысле этого слова. У женщин
тоже все отпадает. Во всяком случае, у Габи, как теперь всем известно, есть
чему отпасть. Солнце заходит здесь ровно в шесть вечера и начинается тьма.
Первую ночь мы ночевали в палатках. Сны в пустыне похожи на медленно
разворачивающиеся оперы с длинными ариями, хором, множеством действующих
лиц, оркестром и декорациями из реквизита Большого театра.
Лежишь, приложив ухо к пустыне, вслушиваешься в подземные саги земли и
содрогаешься. Я такие безумные сны видел только раз, на Тибете, и во время
болезней. О чем эти сны? О скоротечности времени, страшном суде, разлуке с
любимой женщиной, человеческой бездомности, мало ли о чем. То в одной
одноместной палатке, то в другой в ужасе орут сонные люди. То капитан
заорет, то помощники-Пушкины, то верный наш Горький, то повариха Элен. Под
утро, часа в четыре, ко мне в
177
палатку с ревом влетела немка, ей приснилось, что она разрушила в
Германии всю налаженную систему социального страхования.
Не успела она успокоиться, как до нас донеслись неопределенные звуки
воя. Они приближались. Надо сказать, что когда мы выходили на берег, я
фонарем осветил какое-то большое скопление белых костей и даже успел
пошутить по этому поводу, но тут призадумался. Когда же чьи-то хищные морды
стали тыкаться в полупрозрачную, фактически, эфемерную для хищных зубов
палатку, то Габи узнала в непрошеных мордах шакалов. Поскольку Догон снабдил
ее дополнительной информацией об этих мерзких животных (информацией, которую
мы с ней сочли правильным не комментировать), а, кроме этого, она, может
быть, даже еще пахла шакалом, сомнений не оставалось. Мы поджали ноги и
затаились. В соседних палатках тоже закончились храп и кошмарные крики.
Наступила человеческая тишина.
- Сури! - крикнул я на весь сахель по-французски. - Чего делать-то?
- Ш-ш-ш! - был несчастный ответ. Но вдруг раздался громкий выстрел. Это
как-то сразу приободрило меня. Оказывается капитан захватил с собой
огнестрельное оружие. Раздался вой испуганных зверей. Затем топот. Мы
выскочили из палатки с фонарями. Капитан гнался за шакалами с палкой
наперевес. Враги ретировались. Мы сели у костра.
- У меня просьба, - сказал капитан, который, несмотря на тьму,
оставался в солнечных очках за три копейки.
- Не болтать о Догоне? - не выдержал я. Капитан почесал нос.
178
Я тридцать лет, и никогда такого, - сообщил он. - Давайте перейдем
спать в пирогу. Там на дне, конечно, не фонтан, но зато безопасно, как в
чреве матери.
Кудрявые помощники перенесли Габи на своих тонких руках на судно,
храбро бредя по стоячей микробной воде.
- А это верно, что у русского президента обезьянье сердце? - спросил
капитан, когда мы расставались с ним навсегда на пристани неподалеку от
Томбукту.
- Как обезьянье?
- Да тут все говорят... Вы не обижайтесь, - сказал капитан. - Обезьяны
- они нам ближе собак.
ТОМБУКТУ
Посещение Томбукту есть уже само по себе его похищение, и любой отъезд
из Томбукту напоминает бегство. Отсутствие дорог имеет принципиальное
значение и не обсуждается. Каждый белый, посетивший Томбукту, достоин
смерти. Я увидел себя в Томбукту как запечатанную сургучом бутылку и
благодарил Господа за Его милость и покровительство.
- Кто вы? - спросил я стариков на паперти мечети.
- Мудрецы, - сказали они. - Нас здесь триста тридцать три человека.
Теперь я знаю, что в три часа ночи по Томбукту проносится белая лошадь
со всадником, приближенным к совершенству.
179
Мы бежали из Томбукту ранним утром, предприняв дерзко-трусливую
переправу через Нигер. Новый шофер Мамаду оказался не слишком разговорчивым.
Более того, несговорчивым. Мы пробивались на юг через пустыню с этим новым
арабоподобным водителем. Мы вместе с ним вязли и пропадали в песках. Мы
меняли ландшафт, как масти карт, нам выпадала то красная, то желтая, то
черно-асфальтовая пустыня, она была то сыпучей, то каменной, внезапно
выросли наросты диких гор и финиковые пальмы, мы доверяли водителю, не зная,
что он и есть наш палач.
РАССТРЕЛ
Городишко Гао - одно недоразумение. Он разлинован, как Манхэттен, и в
нем даже есть ресторан La Belle Etoile, но это не мешает ему быть
захолустьем. В Гао самый рогатый рогатый скот. Он не боится машин. Я потер
воспаленные глаза. Ночная Африка - континент беспощадного неонового света.
Обложившись керосиновыми лампами, я медленно читал перед сном роман
Достоевского "Бесы".
Арабообразный водитель сдал нас полиции на опасном в военном отношении
участке дороги Гао - Неомей, возле границы с урановой республикой Нигер без
всякого сожаления. В порядке аргументации против нас он привел наши
паспорта, в которых не значились въездные и выездные визы не только из
Томбукту, но даже из Гао.
- Да вы что? Вопреки всем уставам!
180
Сержант покачал головой.
- Ведь вы не простые пассажиры! Вы - туристы !!!
Сержант сделал большие глаза и объявил нас врагами малийского народа.
- Се n'est pas serieux, - пробормотал я фразу, оскорбительную для
каждого уважающего себя негра.
- Да у вас и паспорта фальшивые! - вдруг выкрикнул он мне в лицо,
вращая глазами.
С каждой минутой он накалялся все сильнее. Он говорил, что у него нет
никакой возможности держать нас под стражей, поскольку у него нет охраны и
что самое разумное дело - нас умертвить и трупы отправить в Бамако на
экспертизу. Он предложил мне согласиться с его проектом как наиболее
гуманной акцией. До границы оставалось всего-то пять километров, и мне стало
обидно погибнуть зазря.
Однако шофер Мамаду не хотел, чтобы я уезжал с тайным знанием, опасным
для метафизической безопасности не только сахеля, но и всей Африки. Если
Элен и Сури симпатизировали нам, то Мамаду был воплощением ненависти. Когда
он отошел пописать, а сержант пошел к проезжавшему грузовику, чтобы украсть
дрова на костер, Сури шепнул мне, что с Мамаду нужно поговорить на языке
африканского братства.
- У Африки пока нет будущего, - заметил Сури, человек двух миров.
"Отчего шофер плох? Отчего хорош Сури?" - взгрустнул я.
С точки зрения мусульманства, Мамаду писал еретически, потому что он
писал стоя, а
181
не сидя на корточках. Пописав, он немедленно совершил омовение члена из
пластмассового чайника с веселенькими полосками и повернулся в нашу сторону,
цинично застегивая штаны.
- Мамаду, - сказал я, - предложи сержанту деньги.
- Я не твой раб, - ответил араб, - чтобы выполнять твои команды.
Я видел, как сержант, зевая, ушел за рожком автомата, чтобы нас
расстрелять.
- Мамаду, - сказал я. - В этой истории есть только два раба: она и я.
Вот тебе моя братская рука. Выручи.
- Я спросил небеса и Бога, - сказал Мамаду, - и они мне ответили: нет1
Вернулся сержант с автоматом. Вид его был свиреп и ленив. Скотоводы -
равнодушные убийцы.
- Ну что, пошли? - сказал он.
Мы зашли за угол дома. Сержант выстроил нас у стенки. Габи стала
презрительно улыбаться. Она схватила меня за руку. Казалось, это ее
успокаивало. Я стал тоже кое-как подражать ей в презрительной улыбке, хотя
мне не очень хотелось держаться за руки. Женская любовь не боится смерти, не
то, что мужская, к тому же сердце мое принадлежало Лоре Павловне.
Сержант поднял дуло автомата. Мамаду с удовольствием встал в стороне,
изображая любопытную толпу.
Как всегда, сцена расстрела обросла ненужными жанровыми деталями:
блеяли овцы, кукарекали куры, вдалеке прыгали дети, было жарко.
182
- Подожди! - к нам со всех ног бежал Сури. Вид у него был растрепанный.
- Расстреляй лучше меня!
Сержант в недоумении оглянулся.
Луну - даже днем - окружает та же спираль, но из белой меди. Звезды -
глиняные катыши, заброшенные в пространство. Догоны почитают "собачью
звезду" Сириус и ее невидимого спутника, по траектории которого определяют
смену поколений - тогда пляши весь год на ходулях! Когда мы вошли в
харчевню, к нам навстречу разлетелся метрдотель в красном пиджаке. Габи не
выдержала и воскликнула:
164
- Мсье, вы так элегантны!
Скорее всего, это была ошибка. Борьба с дикарем в Черной Африке
закончилась его неумеренным почитанием. Всякий повод хорош для комплимента.
Белый выделяет уважение к черному, как пот - в тропических дозах. Это
-расизм шиворот-навыворот, выгнанный из сознания в подкорку.
Короче, когда в харчевне показался местный проводник, или тот, кого они
послали нам как проводника, атмосфера уже напряглась до предела. Они были
обижены тем, что невидимый мир оказался доступным каким-то белым. Во всяком
случае, у меня не имелось с собой никакого мандата на гениальность. Когда за
столом я громко заговорил о луне, они прислушивались с нескрываемым
подозрением. С другой стороны, итальянцы, которых я немало встречал в Мали
во время путешествия и которые проходили какими-то чемпионами по
невменяемости, смотрели на меня как на шарлатана.
В десять вечере вырубили электричество. Мы пошли спать, и вдогонку нам
лаяли собаки.
Наутро пришел проводник.
- Возьмите воды, - сказал он. - Путь будет долог.
Мы шли по каменистой пустыне. Сури плелся за нами. Наконец мы вышли к
скалам. Внизу в долине лежала деревня.
- У нас каждый камень может быть фетишем, - сказал проводник, -
достаточно вдохнуть в него энергию и принести жертвоприношения.
Он взял камень в руку, подумал и бросил его на землю. Я вдруг
почувствовал, как у меня
165
исчезает дешевое презрение к жизни, как испаряется сен-жерменский
экзистенциализм, которым за свою жизнь я весь пропах, как свитер - табаком.
Нас окружили местные женщины. Они дружелюбно улыбались. Местные приветствия
отрывочны и трехступенчаты, как заклинания.
- Саyо? Как дела?
- Хорошо.
- Как родители?
- Хорошо.
- Как дети?
- Хорошо.
- Ну,хорошо.
Я незаметно сфотографировал женщин, и они набросились на меня с
криками.
- Это нехорошо, - нелюбезно сказал проводник.
- Кадо! Кадо! - закричали женщины.
- Ты отобрал у них душу, - сказал проводник.
- Что теперь делать? - спросил я.
- Кадо! Кадо! - кричали женщины. Я достал мелочь. Женщины презрительно
рассмеялись. Проводник молчал. Я полез в бумажник. Достал тыщу франков. Они
вырвали купюру у меня из рук и побежали.
- Ерунда какая-то, - сказал я. - Неужели душа стоит тыщу франков?
Проводник молчал.
- Если вы смогли победить мусульманство, то почему не победили деньги?
Гид, не отвечая, кивнул на скалы.
- Здесь мы хороним своих мертвецов. Их поднимают на веревках в гроты, а
потом при-
166
валивают камнем. В наших местах смерть - новость.
Габи нервно захихикала.
- Еще совсем недавно, - посмотрел на нее проводник без осуждения, -
состарившись, люди превращались в змей, и они ползали вот тут, по плато
Бандиагара. По ночам змеи-предки заползали в жилища поесть, и люди, даже
сегодня, как увидят змею, рвут на себе одежду и бросают ей, чтобы та
приоделась. Затем змеи превратились в духов-йебанов.
- Ну, этих духов у нас хватает, - сухо сказал я. - А как же смерть?
- Это была сделка, - сказал проводник. -Мы поменяли смерть на корову.
- Муууу! - высказалась Габи, намекая на Хайдеггера, у кого
бытие-в-смерти основано в заботе. Как брошеное бытие-в-мире присутствие
вверено своей смерти, которая есть неоспоримый "опытный факт".
- На корову? - недоверчиво спросил я. -Корова породила смерть!
- Во всяком случае, смерть - это жадность, - сказал проводник.
Мы вошли в деревню. Она состояла из двух частей-близнецов, каждая -
соответствовала человеческому телу. Хижины были похожи на белые грибы чуть
выше мужского роста. В одних грибах жили люди, в других - овцы, в третьих
хранилось зерно. Отдельно стояли хижины, где помещались менструальные
женщины. Малые дети с душераздирающими криками, писаясь и какаясь на ходу,
бросились от нас врассыпную: мы были белые люди, с содранной кожей, как
освежеванные бараны, и
167
детям казалось, что мы пришли их забрать с собой. Мы вошли в одну
хижину без всякого приглашения, но нас никто не остановил. На полу лежала
нагая женщина со следами смущения на лице. Над ней суетилась зеленоволосая
братва, которую мы видели вчера в харчевне. Братья вытягивали у себя из
пальцев волокна: они делали матери юбку. Скрученные спиралью влажные
волокна, полные сущности этих зеленоволосых людей, заключали в себе слово.
Мать очнулась и быстро заговорила. Мы вышли. Мне показалось, что земля под
ногами пульсирует, что здесь бьется чье-то сердце.
- Какие жертвоприношения любезны вашим богам? - спросила, привычно
сделав брови домиком, Габи.
- Да всякие, - лениво сказал проводник. -Мы любим курей, овец, собак.
- А людей? - спросил я.
- Бывает, - ответил гид.
- Белых тоже?
- Когда предоставляется возможность, -сказал проводник с нехорошей
ухмылкой. Сури заволновался.
- Каннибализм? - спросил я.
- Дикарь с человеческим мясом между зубов - это колонизаторский миф! -
выкрикнула Габи.
- Тут был небесный десант, - сказал проводник. - Когда восьмой предок
спустился на землю раньше седьмого, нарушив последовательность, тот пришел в
бешенство, восстал против всех, раскидал, понимаете ли, наши семена.
Пришлось убить. Мы съели тело, а голову отдали кузнецу.
168
- Зачем? - удивилась Габи.
- Кузнец вырыл яму, похоронил голову, -ответил проводник.
Габи дико закричала. Стояла ночь. Я схватил фонарь. Осветил помещение.
Вцепившись Габи зубами в шею, проводник пытался совокупляться с ней, но
что-то ему мешало. Какая-то сила мешала мне броситься немке на помощь.
Проводник выхватил нож и срезал Габи клитор, который всегда поражал меня
своими размерами. По своей конфигурации он был похож на термитник из здешней
саванны.
К утру все это привело к аномалии. Габи родила в сортире на улице
непарное существо, шакала, и назвала его почему-то Йуругу, хотя при
благоприятных обстоятельствах должны были родиться близнецы. Мы не знали,
как быть. Габи кормила шакала грудью, хотела увезти в Берлин, поскольку это
ее ребенок. Взволнованная мать утверждала, что шакал также необходим для
нормального течения жизни, как и близнецы. Меня растрогали ее материнские
чувства. Но, строго говоря, рожденный Габи в то жаркое утро зверь воплощал
беспорядок (что было странно для мамы-немки), бесплодие, засуху, ночь и
смерть.
Оставшись без пары, шакал в тот же день совершил инцест с Габи, которая
от ужаса, пытаясь воспрепятствовать его некрасивой затее, превратилась в
муравья и спряталась в собственном чреве, но не смогла убежать. В результате
инцеста шакал обрел дар речи, обматерил нас и открыл мудрецам замыслы нашего
проводника.
- Я знаю, - возник проводник, перейдя со мной на ты, - зачем тебе нужны
пять рек.
169
Я вздрогнул. В сущности, это была моя тайна тайн, ключ ко всей этой
книге. В системе догонского знания пять рек - основа всех основ. Но я не
совсем понимал их значение. Меня уверяли, что под действием напитка конжо,
кажущегося, на первый взгляд, догонским квасом из проса, а также плодов
колы, с которыми в этих краях ходят женихаться, можно совершать
головокружительные путешествия. Но мы не в Мексике, здесь - без допинга.
Вселенная по своей конструкции напоминает увесистую фруктовую вазу
сталинских времен, состоящую из четырнадцати сфер. Все эти сферы нанизаны
параллельно -одна за другой - на железный столб, однако вместо винограда,
груш и гранатов на них живут люди. Сферы делятся на семь верхних и семь
нижних, и земля - верхняя из нижних миров. Над нами, в верхних мирах, живут
рогатые люди, которые посылают на землю болезни, чернуху, под нами -
хвостатые. Круглая и плоская Земля окружена ободом из соленой воды, все это
вместе, прикусив свой хвост, обвивает змея.
Мы превратились в перелетных мух, садящихся с божества на божество,
бестолково, но с видимым самосознанием. Кто мы? Мы - перелетные мухи. Мы
перелетали из одной сферы на другую, от рогатых к хвостатым, пока не
опустились на соляную поверхность, и время со страшной силой стало
разматываться назад, до упора в слово АММА.
Из этого слова, собственно, и произошел мир.
Проводник остановился, отпил воды и продолжал, обращаясь
преимущественно к немке:
170
- Каждое человеческое существо наделено двумя разнополыми душами.
Женская душа мужчины устраняется при обрезании, мужская душа женщины - при
эксцизии.
Услышав это, немка зарыдала.
- Брось, - сказал проводник на правах бывшего хахаля. - Не все так
худо. Человеческая пара, созданная мною, породила восемь андрогенов. Они
умели самооплодотворяться, - Проводник показал на пальцах, как это делается.
- От них и произошли восемь родов догонов.
- А как же Лебе? - спросил Сури, и мне подумалось, что он похож на
молодого Горького и со временем станет классиком малийской словесности.
- Лебе был потомком восьмого первоп редка и организатором человеческого
языка. Но старый хранитель слова, седьмой первопредок, убитый нами, заманил
его под землю - Лебе умер. Седьмой первопредок под землей проглотил Лебе,
затем изрыгнул его вместе с потоком воды. На том месте, где находилось тело
Лебе, вода покрыла большое пространство, образовалось пять рек.
- Не четыре? - придирчиво переспросил Сури. - Обычно речь идет о
четырех реках, текущих в четыре конца света. Взять, например, калмыкскую
космологию...
- Да чего далеко ходить, - перебил я. - В начале Библии из Эдема
вытекает река для орошения рая, а после она разделяется на четыре реки!
- Ребята, пить хочется! - облизнулась Габи. Ей дали попить.
171
- Ну, это совсем другое, - вдруг обозлился проводник. - Библия
ошиблась. Кости Лебе, выблеванные первопредком, превратились в священные
предметы культа, цветные камни -дуге. Они обозначили контур души, который
делают Номмо при рождении человека. После того, как восьмой первопредок
проглотил потомка, их силы смешались, и Лебе - это новое слово, а пять рек
суть символ нового слова.
Mon Dieu! Река как речь, как змея в Погоне составляет пятикнижье.
Четыре реки - неполное знание, пропущенная глава. Вот откуда берется
человеческая слабость, вот откуда изъян и разрыв между верой и знанием, не
хватает одного потока, вот куда стекла человеческая мысль, греческая,
мусульманская, где на персидских миниатюрах изображаются четыре течения
воды, наконец, библейская, и только в Догоне... Ах, как не хватает пятой
реки!
Проводник подтвердил мои мысли. Мне стало не по себе.
У каждого есть своя пятая река. Не спи, соберись, не трать время, ищи,
дыши, свирищи, никто тебе не поможет, сам найди - не пожалеешь. Найди ее и
разомкни цепь: сон-жизнь-слово-смерть-любовь. Нет более заветной (и более
пошлой) цепи.
Нашел. Неужто нашел? Похоже, это и есть тотсангам, на который меня
навела Индия. Скважина основного мифа. Если замысел угадан правильно, то вот
оно -- золотое руно.
Да, но как его, собаку, экспорировать? Украдкой? Чем точнее замысел,
тем опаснее приводить его в исполнение. Нечеловеческое это
172
дело. Здесь вторжение в правила, с которыми изволь считаться как с
обязательными законами. Заметив мой испуг, проводник усмехнулся. Мы выехали
из Догона в некотором оцепенении. Сури сосредоточенно молчал, занавесив лицо
несвежим тюрбаном. Мы страшно пылили красной пылью. Немка дулась. Путь наш
теперь лежал в Томбукту, духовный центр государства Мали.
ПОСОЛ НА ХУЙ
- Дай бинокль, - сказала немка. Перед отплытием из Мопти в Томбукту мы
бродили по вещевому базару, смотрели, как делают пироги, толковали с
кузнецами, зашли в кафе. С высокой веранды были видны моющиеся люди. Это
были мальчики и мужчины. Немка балдела.
- Ты погляди, - сказала она возбужденно, -когда мужчины выходят на
берег, они прячут хуй между ног. Смешно.
- Габи, - сказал я, - неужели тебя это все еще волнует?
- А что меня должно волновать? Сури быстро вошел в кафе.
- Капитан сердится, - сказал он. - Пора отплывать, а вы чем тут
занимаетесь?
Сердце мое учащенно забилось. Мне представилась встреча с капитаном. Яя
отвез нас к пироге и распрощался. Он возвращался в Бамако. Мы подошли к
моторной пироге, или пинасе. Нам предстояло плыть на ней три дня. По доске
прошли и сели. Двое курчавых пацанов в одина-
173
ковых белых пальто и черно-белых клетчатых штанах, очень грустные,
предложили свои услуги.
- Батюшки! - перепугались они, вглядевшись в меня, с зеленой шапочкой
на голове и в черных очках. - Каддафи приехал III
В Африке все на кого-то похожи.
- Да вы и сами - вылитые Пушкины! - рассудил я.
- Мы помощники капитана, - отрекомендовались повеселевшие трупные пятна
моей культуры. - Добро пожаловать!
- А я Элен - повариха, - сказала застенчиво черная женщина и блеснула
зубами.
Капитан сидел в отдалении, ближе к корме, у руля. Это был черный
человек в нелепых черных очках за три копейки с какими-то неприятными
узорами на дужках и в дешевом спортивном непромокаемом костюме. Он помахал
нам рукой, но даже не привстал. Я был несколько разочарован его видом.
Впрочем, я уже в Индии заметил, что чем дальше я отрывался от западной
цивилизации, тем бледнее становилась личность капитана. Она почти
растворялась в окружающей среде: в Индии - по аскетической вертикали, в
Африке - по природной горизонтали.
Капитан завел мотор, мы поплыли. Мы плыли по молочно-зеленой воде
Нигера в середине января, в середине месяца Рамадан. Нигер -благодушная
река. В ней нет истерии. Она река рек. Она река крови, но в мирном смысле,
то есть артерия. После Догона только так и хотелось. Река осмысляет пейзаж и
делает его бесконечным. Каждый пикнику реки (фотография нарождающегося
среднего класса во Франции, трид-
174
цатые годы XX столетия, женское белье на женском толстом теле)
отличается от пикника без реки. Нигер между Мопти и Томбукту имеет
неожиданную внутреннюю дельту, над происхождением которой ломают головы
географы. Река распадается на рукава, сливается в молочно-зеленое внутреннее
море без берегов, а после вытекает из моря стройным потоком без всяких
причуд. Богат и разнообразен мир пернатых. Меня поразили длинношеии аисты,
которые, взлетая, складывают шею, как столярную линейку, в несколько раз.
Нигер, с другой стороны, дает примеры минимализма. То угостит стаей обезьян,
и больше их никогда не покажет, то выставит крокодила (но я не буду врать,
крокодилов не видел), то скромно положит на отмель дюжину бегемотов. Они -
зорче матросов, с прозрачными фиолетовыми ушами, с большими ноздрями.
- Ноздри, как у тебя, - сказала немка. - В них танк пройдет.
- Редкая женщина долетит до середины Нигера, - незлобно отмахнулся я.
Кстати, Мали - в переводе и есть бегемот. Мясо бегемотов коптят. В
таком виде его можно хранить в течение нескольких месяцев. Африканцы -
прекрасные охотники. Техника охоты на бегемотов осталась до сих пор такой
же, какой ее описал еще Ибн Баттута в 1352 году, путешествуя из Томбукту в
Гао, и я не будут повторяться, скажу только, что загарпуненное животное мы с
немкой тоже добивали копьями. Но это так -вскользь, а вообще наибольшую
ценность представляет нильский окунь (lates niloticus), или иначе капитан.
175
Капитан - главная рыба Нигера. Он очень приятен на вкус, действительно
напоминает нашего окуня и весит 10-20 килограмм, но, бывает, доходит до 100.
Мы останавливали встречные пироги рыбаков с длинным шестом (как они ловко им
орудуют!) и покупали свежайшего капитана. Элен оказалась классной поварихой
и приготовляла капитана во всех видах, под разными соусами, с разными
травками, натирала капитана петрушкой, киндзой, сельдереем, ладаном,
мариновала, солила, боготворила, жарила на гриле. Мы все ели капитана с утра
до вечера и очень хвалили Элен, а она улыбалась.
По берегам Нигера широко распространены разнообразные термиты. Пейзажи
сахеля пестрят их постройками, высотой до полутора метров. Отойдя от шока,
Габи осторожно раздвинула губы.
- Потрогай! Он вернулся ко мне! Мой петушок вернулся! - от счастья
заплакала Габи.
На радость мне, она тонула во всех пяти реках. Мы были чужие друг другу
люди, попадавшие в аргонавтные условия вынужденной близости. Каждый
по-своему бездомный, несчастный, растерянный. Я люблю ее точные лесбиянские
руки, шарящие по утрам мои соски. Она - разложение женской массы, выделение
мужского начала, распространение волосяного покрова, щетина на ягодицах,
затвердение молочных желез, отказ от деторождения, острый интерес к
молоденьким графиням, развивающийся алкоголизм, перенос интереса в анал,
тяжелая шишка сфинктера, раздробление принципов, потеря половой
идентификации, генетическая катастро-
176
фа, гормональный бред, продукт века, его наказание.
Я аккуратно потрогал указательным пальцем. Не хилый, и даже залупается,
как детский пенис. Не сразу сообразишь, где кончается большой клитор и
начинается маленький хуй. Боюсь ошибиться, но клитор Габи, по-моему, и есть
посол на хуй.
Мы с ней панически боялись (ой, просто тряслись), но не мухи цеце, с
которой медицина довольно успешно борется, а одного водяного невидимого
микроба, который живет в стоячей воде Нигера всего двадцать секунд жизни и
за это время ищет, куда бы ему внедриться, и если человек купается или
просто стоит как дурак, то микроб в него попадает, как пуля, и после этого у
мужчин отпадают все половые органы в буквальном смысле этого слова. У женщин
тоже все отпадает. Во всяком случае, у Габи, как теперь всем известно, есть
чему отпасть. Солнце заходит здесь ровно в шесть вечера и начинается тьма.
Первую ночь мы ночевали в палатках. Сны в пустыне похожи на медленно
разворачивающиеся оперы с длинными ариями, хором, множеством действующих
лиц, оркестром и декорациями из реквизита Большого театра.
Лежишь, приложив ухо к пустыне, вслушиваешься в подземные саги земли и
содрогаешься. Я такие безумные сны видел только раз, на Тибете, и во время
болезней. О чем эти сны? О скоротечности времени, страшном суде, разлуке с
любимой женщиной, человеческой бездомности, мало ли о чем. То в одной
одноместной палатке, то в другой в ужасе орут сонные люди. То капитан
заорет, то помощники-Пушкины, то верный наш Горький, то повариха Элен. Под
утро, часа в четыре, ко мне в
177
палатку с ревом влетела немка, ей приснилось, что она разрушила в
Германии всю налаженную систему социального страхования.
Не успела она успокоиться, как до нас донеслись неопределенные звуки
воя. Они приближались. Надо сказать, что когда мы выходили на берег, я
фонарем осветил какое-то большое скопление белых костей и даже успел
пошутить по этому поводу, но тут призадумался. Когда же чьи-то хищные морды
стали тыкаться в полупрозрачную, фактически, эфемерную для хищных зубов
палатку, то Габи узнала в непрошеных мордах шакалов. Поскольку Догон снабдил
ее дополнительной информацией об этих мерзких животных (информацией, которую
мы с ней сочли правильным не комментировать), а, кроме этого, она, может
быть, даже еще пахла шакалом, сомнений не оставалось. Мы поджали ноги и
затаились. В соседних палатках тоже закончились храп и кошмарные крики.
Наступила человеческая тишина.
- Сури! - крикнул я на весь сахель по-французски. - Чего делать-то?
- Ш-ш-ш! - был несчастный ответ. Но вдруг раздался громкий выстрел. Это
как-то сразу приободрило меня. Оказывается капитан захватил с собой
огнестрельное оружие. Раздался вой испуганных зверей. Затем топот. Мы
выскочили из палатки с фонарями. Капитан гнался за шакалами с палкой
наперевес. Враги ретировались. Мы сели у костра.
- У меня просьба, - сказал капитан, который, несмотря на тьму,
оставался в солнечных очках за три копейки.
- Не болтать о Догоне? - не выдержал я. Капитан почесал нос.
178
Я тридцать лет, и никогда такого, - сообщил он. - Давайте перейдем
спать в пирогу. Там на дне, конечно, не фонтан, но зато безопасно, как в
чреве матери.
Кудрявые помощники перенесли Габи на своих тонких руках на судно,
храбро бредя по стоячей микробной воде.
- А это верно, что у русского президента обезьянье сердце? - спросил
капитан, когда мы расставались с ним навсегда на пристани неподалеку от
Томбукту.
- Как обезьянье?
- Да тут все говорят... Вы не обижайтесь, - сказал капитан. - Обезьяны
- они нам ближе собак.
ТОМБУКТУ
Посещение Томбукту есть уже само по себе его похищение, и любой отъезд
из Томбукту напоминает бегство. Отсутствие дорог имеет принципиальное
значение и не обсуждается. Каждый белый, посетивший Томбукту, достоин
смерти. Я увидел себя в Томбукту как запечатанную сургучом бутылку и
благодарил Господа за Его милость и покровительство.
- Кто вы? - спросил я стариков на паперти мечети.
- Мудрецы, - сказали они. - Нас здесь триста тридцать три человека.
Теперь я знаю, что в три часа ночи по Томбукту проносится белая лошадь
со всадником, приближенным к совершенству.
179
Мы бежали из Томбукту ранним утром, предприняв дерзко-трусливую
переправу через Нигер. Новый шофер Мамаду оказался не слишком разговорчивым.
Более того, несговорчивым. Мы пробивались на юг через пустыню с этим новым
арабоподобным водителем. Мы вместе с ним вязли и пропадали в песках. Мы
меняли ландшафт, как масти карт, нам выпадала то красная, то желтая, то
черно-асфальтовая пустыня, она была то сыпучей, то каменной, внезапно
выросли наросты диких гор и финиковые пальмы, мы доверяли водителю, не зная,
что он и есть наш палач.
РАССТРЕЛ
Городишко Гао - одно недоразумение. Он разлинован, как Манхэттен, и в
нем даже есть ресторан La Belle Etoile, но это не мешает ему быть
захолустьем. В Гао самый рогатый рогатый скот. Он не боится машин. Я потер
воспаленные глаза. Ночная Африка - континент беспощадного неонового света.
Обложившись керосиновыми лампами, я медленно читал перед сном роман
Достоевского "Бесы".
Арабообразный водитель сдал нас полиции на опасном в военном отношении
участке дороги Гао - Неомей, возле границы с урановой республикой Нигер без
всякого сожаления. В порядке аргументации против нас он привел наши
паспорта, в которых не значились въездные и выездные визы не только из
Томбукту, но даже из Гао.
- Да вы что? Вопреки всем уставам!
180
Сержант покачал головой.
- Ведь вы не простые пассажиры! Вы - туристы !!!
Сержант сделал большие глаза и объявил нас врагами малийского народа.
- Се n'est pas serieux, - пробормотал я фразу, оскорбительную для
каждого уважающего себя негра.
- Да у вас и паспорта фальшивые! - вдруг выкрикнул он мне в лицо,
вращая глазами.
С каждой минутой он накалялся все сильнее. Он говорил, что у него нет
никакой возможности держать нас под стражей, поскольку у него нет охраны и
что самое разумное дело - нас умертвить и трупы отправить в Бамако на
экспертизу. Он предложил мне согласиться с его проектом как наиболее
гуманной акцией. До границы оставалось всего-то пять километров, и мне стало
обидно погибнуть зазря.
Однако шофер Мамаду не хотел, чтобы я уезжал с тайным знанием, опасным
для метафизической безопасности не только сахеля, но и всей Африки. Если
Элен и Сури симпатизировали нам, то Мамаду был воплощением ненависти. Когда
он отошел пописать, а сержант пошел к проезжавшему грузовику, чтобы украсть
дрова на костер, Сури шепнул мне, что с Мамаду нужно поговорить на языке
африканского братства.
- У Африки пока нет будущего, - заметил Сури, человек двух миров.
"Отчего шофер плох? Отчего хорош Сури?" - взгрустнул я.
С точки зрения мусульманства, Мамаду писал еретически, потому что он
писал стоя, а
181
не сидя на корточках. Пописав, он немедленно совершил омовение члена из
пластмассового чайника с веселенькими полосками и повернулся в нашу сторону,
цинично застегивая штаны.
- Мамаду, - сказал я, - предложи сержанту деньги.
- Я не твой раб, - ответил араб, - чтобы выполнять твои команды.
Я видел, как сержант, зевая, ушел за рожком автомата, чтобы нас
расстрелять.
- Мамаду, - сказал я. - В этой истории есть только два раба: она и я.
Вот тебе моя братская рука. Выручи.
- Я спросил небеса и Бога, - сказал Мамаду, - и они мне ответили: нет1
Вернулся сержант с автоматом. Вид его был свиреп и ленив. Скотоводы -
равнодушные убийцы.
- Ну что, пошли? - сказал он.
Мы зашли за угол дома. Сержант выстроил нас у стенки. Габи стала
презрительно улыбаться. Она схватила меня за руку. Казалось, это ее
успокаивало. Я стал тоже кое-как подражать ей в презрительной улыбке, хотя
мне не очень хотелось держаться за руки. Женская любовь не боится смерти, не
то, что мужская, к тому же сердце мое принадлежало Лоре Павловне.
Сержант поднял дуло автомата. Мамаду с удовольствием встал в стороне,
изображая любопытную толпу.
Как всегда, сцена расстрела обросла ненужными жанровыми деталями:
блеяли овцы, кукарекали куры, вдалеке прыгали дети, было жарко.
182
- Подожди! - к нам со всех ног бежал Сури. Вид у него был растрепанный.
- Расстреляй лучше меня!
Сержант в недоумении оглянулся.