— Мы еще нужны?
Он наткнулся взглядом на голую, замызганную кровью девицу и прилип взглядом к ее экстравагантному бюсту.
— Нужны, — выдохнул Ледогоров и, рывком подняв свою недавнюю жертву, поволок ее в ванную под пристальным взглядом старика. — Серж! Объясни понятым их права.
Холодная вода привела девицу в более-менее удобоваримый вид. Кровь унялась. Нос, по счастью, оказался цел. Зато разбитая губа увеличивалась на глазах. Ледогоров накинул на нее висевший на крючке халат, нашел в шкафчике перекись водорода и пластырь. Наркоманы всегда трепетно относятся к медикаментам. Она послушно, скосив глаза, наблюдала за его манипуляциями с ее лицом.
— Может, ты меня еще и трахнешь?
Он усмехнулся и заклеил ей ссадину на лбу от удара в дверной косяк.
— Обязательно. Если будешь мне мозги парить.
Она подняла обе руки.
— Не надо, начальник. Я все скажу. Хотя, если ты «жаришь» как лупишь…
— Цыц, — Ледогоров отрезал последний кусочек пластыря.
— Молчу, начальник, молчу.
Такие экземпляры встречались не часто. Ледогоров с трудом давил в себе смех.
— За что сидела, Верочка.
Он наконец закончил и бросил пластырь и ножницы на полку. Она поднялась с края ванны, не позаботившись запахнуть халат.
— За что Верочка сидела, я не знаю. А Катенька, то есть я, сидела за любовь.
— Несчастную, — кивнул Ледогоров, удивляясь, насколько больше она подходит на роль подруги дерзкого Зураба, чем невзрачная девчонка из кухни.
— Почему? Наоборот — счастливую, — она криво усмехнулась разбитыми губами и пропела. — Вор воровал, воровала и я!
— Ладно, пошли. Там разберемся. — Он открыл дверь. — Да запахнись ты!
На кухне Полянский зачитывал постановление на обыск. Девчонка в белом халате уже сидела на стуле и водила вокруг обалдевшим взглядом. Стол загромождали остатки вчерашнего пиршества. Дворничиха с интересом изучала с полдюжины пустых бутылок с цветными этикетками.
— Это что ж? Девки столько выдули?
Катя вошла и упала на стул, широко расставив ноги.
— Ты, тетка, не видела, какие мужики…
Ледогоров легонько хлопнул ее по затылку.
— Умолкни!
— Все, начальник, все.
«Отставник» не отводил взгляда от ее ног.
— Вера Васильевна, — Полянский тронул вторую девчонку за плечо. Вы снимаете эту квартиру?
Она кивнула.
— Предлагаю выдать хранящиеся в квартире орзокие, боеприпасы…
— Верка! Тащи миномет из-под кровати! — хихикнула Катя.
— …. и вещи, не принадлежащие вам.
Кухню заливало солнце. Оконное стекло нагрелось и излучало его тепло. Утробно урчал холодильник. Покряхтывал модными аккордами старенький приемник.
— Нет такого? Распишитесь.
Ледогоров взял со стола паспорт в потертой ледериновой обложке. Муратова Вера Васильевна, семьдесят четвертого года. Да, явно не шестнадцать лет. Уроженка и жительница Петрозаводска.
— Приступим, — Полянский поднялся. — Понятые, прошу вперед.
Хозяйка, похоже, еще плохо соображала, что происходит. Катя поманила Ледогорова.
— За диван в большой комнате не лазайте, — шепотом сказала она. — Я, когда трахалась, туда презики кидала. Некрасиво.
— Переживем, — он подтолкнул ее к двери. — Вперед.
Любой обыск есть занятие пыльное, муторное и малоприятное. Последнее возрастает пропорционально размерам и степени захламленности квартиры. Интересные находки являются редкой наградой за кучи перелопаченного белья и десятки метров грязных кладовок и антресолей. Сколько потерянных вещей находят в результате обысков хозяева. «Ой! Моя старая косметичка нашлась!» От какого количества ненужного хлама избавляются. «А эту коробку обратно не надо. Мы ее на помойку снесем.»
Квартира Муратовой была средней. Как и все съемные хаты, она не была переполненной вещами, но и маленькой ее было не назвать. В серванте валялось несколько полароидных фотографий Веры и Зураба. На них она выглядела ярче и привлекательней. У телевизора валялась упаковка одноразовых шприцов, что само по себе, юридически конечно, ничего не доказывало. У дивана, на котором, видимо, ночевала Катька, стояла пепельница с окурками папирос. Полянский понюхал один из них.
— Не нюхай! Это «блядомор» и есть! — махнула она рукой. — В тюрьме привыкла. А «дрянь» я не курю.
Дворничиха вздохнула и покачала головой.
— Понятые, перейдем в спальню.
На полу еще не засохла Катькина кровь.
— Гестапо! — ткнула она пальцем. — Понятые…
— То ли еще будет, — угрожающе шепнул Ледогоров.
— Поняла. Молчу.
Полянский приоткрыл пошире балконную дверь. Потянуло спасительным сквозняком. Небо за окном было синее-синее.
— Саша! — неожиданно позвал все время молчащий Мальцев, застыв перед открытым ящиком комода в углу.
Ледогоров подошел.
— Понятые, прошу поближе и повнимательнее! Серж! Найди какую-нибудь коробку!
Под стопкой белья матово отсвечивал стволом пистолет ТТ.
Муратова не шелохнулась. Катька подошла поближе.
— Ну ты даешь, подружка! — присвистнула она. — Нашла куда срок свой спрятать!
Ледогоров сел на кровать и посмотрел на Полянского. Тот улыбался.
А может, его просто слепило солнце.
— Хорошо!
— Да. У меня вообще на голодный желудок голова не варит.
В раскрытое окно кабинета вовсю плывет белый июльский зной.
— С кого начнем?
— С Кати. Как ее, кстати?
— Лукьянова Екатерина Матвевна.
— Хватит стебаться!
— На справку! Читай!
— Действительно, Матвеевна, семьдесят четвертого, статья сто пятьдесят восемь, часть три. Освобождена…
— Я по пути понял, что они — одноклассницы.
— Классная у них школа! А?
— Ладно! Давай допивай и поехали.
— Дай покурить спокойно!
— Кури, а я пока начну.
— Вот торопыга!
Жарко.
— Кофе будешь?
— Давай! И сигаретку!
Курить ей было явно больно. Она охала и морщилась.
— Ну ты приложил!
— Сама виновата. Чего под руку кидаешься.
— Это спьяну и спросонья. Да я не жалуюсь.
Ледогоров потряс справкой об освобождении.
— Неделю, как на свободе. За что сидела-то?
— Там написано.
— Написано-то — написано. А по жизни?
Она отхлебнула кофе и ойкнула.
— Больно, б…! По жизни — за глупость и любовь. Правда. Милый мой хаты чистил с пацанами, и меня потянул. Им по семь, мне три.
— В Саблино отбывала?
— Там написано.
Несмотря на жару, Ледогоров снова включил чайник. Невыспавшийся, перенервничавший организм требовал еще кофе. Девица ему нравилась. Она не комплексовала, не рисовалась, не жаловалась на судьбу, просто была самой собой.
— Муратову давно знаешь?
— Верку? С первого класса. Она одна мне письма писала. На свиданки ездила. Она клевая.
Ледогоров кивнул.
— Как ты к ней попала?
— Как? Обыкновенно. Вышла, позвонила и приехала.
— Когда?
Катька посчитала, загибая пальцы.
— В четверг. Вечером.
Чайник забулькал и щелкнул. Полянский налил кофе себе и Ледогорову.
— Тебе долить?
Она поморщилась.
— Мне бы лучше водки.
— Подождешь.
— Как скажешь, начальник.
— Мужика ее знаешь?
— Которого?
— Не дури! Зураба.
— Зуру? Конечно видела. Он до воскресенья был.
Ледогоров с Полянским переглянулись. Двух дней не хватило.
— А теперь где?
Она пожала плечами.
— А я почем знаю? Это Веркин мужик.
Полянский присел рядом на корточки.
— А друзей его видела кого-нибудь?
Она кивнула.
— Ну да. Кобу, по-моему. Здорового такого. Он его вызвонил в первый день. — Она улыбнулась. — Очень уж мне хотелось.
— Телефон оставил?
— Да на хрен он мне нужен! Сделал дело и ладно!
— И чего? Зураб не говорил, куда едет?
— А мне надо…
Ледогоров вышел в пустынный коридор отдела. Муратова сидела пристегнутая наручником к скамье и вежливо кивала какой-то потерпевшей бабушке, явно не заметившей стального браслета у нее на руке. Лицо у Муратовой было бледным как мел. Пальцы другой руки сжимали наспех собранную по указанию Полянского сумку с вещами. Ледогоров подумал, что еще полчаса и она созреет. Закурив, он вернулся в кабинет.
— … не знала, что Верка ширяется, поэтому и говорю: «Открывай, дура! Менты! Все равно дверь вышибут.» Она мне шприц показывает и говорит, что надо в унитаз слить. А я бухая. Мы только в полшестого угомонились. Я ей и говорю: «На хера сливать! Лучше вмажься!» Она и пошла. А я «соточкой» похмелилась и отъехала! Только, когда в морду получила, то протрезвела. А «волыну» я не видела! Б… буду!
Ледогоров присел на старый медицинский топчан и смотрел, как Полянский с Катькой дымят сигаретами, перебивая друг друга. Со стороны походило на беседу старых друзей. Ему вдруг захотелось домой и увидеть Юльку. Радовало, что так многое в этой жизни остается для нее неизвестным, и что она не знает того, что знает эта веселая Катька.
— …этот Коба и говорит, чтобы я…
Ледогоров вдруг вспомнил о лекарствах для матери. Челышев не приехал и не позвонил. Кольнула обида, Хоть бы предупредил.
— У нас в отряде была одна «мочалка»…
Зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Привет! Это я! — Юлька очень редко звонила ему на работу. — У тебя все в порядке?
— … принимала «цыриков» по трое…
— Тихо! — рявкнул он. — Да, все нормально!
— На кого это ты так кричишь?
Он вздохнул. Лукьянова показала язык. Губа и щека у нее совсем раздулись.
— Это по работе.
Юлька засмеялась.
— Как хорошо, что я не часть твоей работы. Пока. Целую.
— Пока.
Он не стал проявлять своих чувств при посторонних.
— Серж! Не пора ли поговорить с Верой Васильевной?
— Вполне.
— Мужики! — серьезно сказала Катька. — Вы ее только не лупите сильно, ладно? Она же слабенькая.
На неровно покрашенных стенах кабинета весело играли солнечные зайчики.
— Не знаю.
— Врешь!
— Я не знаю.
— Чей пистолет?
— Я его никогда не видела.
— Ты чего? Ты в Зою Космодемьянскую решила поиграть?
— Я ничего не знаю.
— Ты понимаешь, что пойдешь в тюрьму?
— Воля ваша.
— Это тебе кажется, что все это просто так. Ты будешь сидеть! Ясно? Сидеть!
— Не кричите на меня.
— Что?! Ты чего? Обалдела, сучка?!
— Я не сучка.
— Сучка! Где он?!
— Я не сучка.
Ведомый Полянским Ледогоров отошел и сел на топчан. Серж слегка подмигнул и вернулся к столу, напротив которого все так же сжимая сумку в руках, сидела вытянувшаяся в струнку Муратова.
— Мой коллега излишне эмоционален, — начал он, — но его можно понять…
Было очень жарко. Воздух в кабинете жег лицо. Ледогоров думал о том, кто придумал вариант работы «хороший-плохой». Все знают, но фактически все покупаются. В той, или иной степени. Психология. Муратова смотрела прямо перед собой. Казалось, что, несмотря на жару, она превратилась в ледяную статую.
— Нам было бы неприятно держать вас под стражей за оружие, которое вы не…
Ледогоров уже понял, что Муратова — крепкий орешек. Потому что она не боится Зураба. Потому что она не прикрывает его дела. Потому что она просто.его любит. Ледогоров специально употребил несколько выражений, типа «ублюдок» и «черная тварь», чтобы заметить, как страдальчески дергалось ее лицо и почувствовать исходящую от нее мощную волну ненависти. Он был уверен, что она готова выцарапать ему глаза.
— …готов забыть об оказанном сопротивлении, — Полянский потрогал ссадину на щеке.
— Извините, я была не в себе.
— Точнее, вы находились в состоянии наркотического опьянения.
— Нет. Я.просто…
— В вашем мусорном ведре мы нашли и жгут и шприц пустой. Вас отвезти на экспертизу?
Ледогоров решил подогреть ситуацию.
— Чего ты с ней цацкаешься? Ты на руки этой твари посмотри!
Муратова сверкнула глазами, лицо ее приобрело яростное выражение.
— Да! — выкрикнула она, роняя с колен сумку. — Я колюсь! Я больной человек! Вы меня за это посадите?!
— Подожди, Саша! — Полянский снова пе реключил внимание задержанной на себя. — Вера Васильевна, мы можем арестовать вас за укрывательство преступника и хранение оружия.
— Но я не знаю…
— Мы изъяли договор аренды квартиры на ваше имя. Значит, за все обнаруженное ответственность…
Ледогоров сидел, прикрыв глаза, и думал, что, если она запрется, то максимум у них будет сорок восемь часов. Арестовать ее отказалась бы даже прокуратура. Чего уж говорить о нашем самом гуманном суде в мире. Закон спокойно и безнаказанно разрешал обманывать себя, врать и укрывать преступников. Ледогоров думал, что он очень устал придумывать, как ради справедливости бороться и с Муратовыми, и с зурабами, и с законом.
— Я ничего не знаю! Ничего говорить не буду!
Он почувствовал, что сейчас ударит ее. Сильно и с удовольствием. Чтобы хоть как-то достучаться до заклиненных мозгов влюбленной наркоманки-партизанки. Чтобы удержаться, пришлось встать и выйти в коридор. Катька сидела на скамье и дымила сигаретой. Возле нее стояли Олег Армишев и Егор Сонин — молодые ребята, отработавшие в отделе по году.
— … только туфли на два метра отлетели!
Все расхохотались. Катька захабарила сигарету.
— В камере пригодится! А вот еще анекдот…
Ледогоров подошел ближе.
— Братцы! Шли бы вы работать! И не мешали девушке думать о ее грустной судьбе.
— Веселая «соска»! — ухмыльнулся круглоголовый лопоухий Сонин. — Саня! Закончишь, дай мы ее на что-нибудь поколем!
— Сам ты сосунок! — неожиданно возмутилась Лукьянова. — Иди давай!
— Че-го?! — Сонин угрожающе повернулся.
Ледогоров слегка свистнул.
— Брэк! Я сказал — займись своими делами!
Сонин остыл. Несмотря на свою «быковатость» и накачанные бицепсы, он понимал, что с Ледогоровым у них, во всех смыслах, разные весовые категории. Было странно, что объединяет его с абсолютно иным, изящным во всем, Армишевым.
— Пошли, Олежа.
Дверь кабинета за ними захлопнулась.
— Суки! — заключила Катька и, поймав сердитый взгляд Ледогорова, дернула плечами. — Что я им, проститутка, что ли? «Соску» нашли!
— Дурное воспитание, — Ледогоров присел рядом. — Надо тебя в травму свозить. Вдруг сломано чего?
Она махнула рукой.
— Забей! Заживет. И не так получала. Как там Верка?
— Едет в камеру.
Она даже в лице изменилась.
— Ты чего, сдурел?! Ее нельзя… Она же там не выдержит!
Ледогоров прикурил.
— Будешь?
— У меня хапец остался.
— А что я могу сделать? Она его выгораживает. Ствол однозначно зависает на ней.
Катька возбужденно заерзала.
— Погоди-погоди. Но ты же знаешь, что это не ее?
— Знаю! — он тоже повернулся к ней. — Но что толку! Она молчит!
Пистолет найден в ее квартире!
— Черт! Черт! Идиотка! — Катька нервно выпускала дым. — Ей в тюрьме — звиздец! Она чем думает!
Ледогоров ухмыльнулся.
— Не головой — это точно! Она втюрилась в этого «гурзошника». Вот и разыгрывает Джульетту.
— Дура! — простонала Лукьянова и запустила пальцы в свои волосы. — Я его видела! У него таких как она — на каждом углу. Вот безмозглая! Это на нее похоже — любовь до гроба! Сгинет ведь! А он и не вспомнит!
Ледогоров молчал. Дым попал в глаза, которые теперь противно щипало. В закуток заглянул Югов.
— Ты чего тут?
— Любовное свидание!
— Извини.
Было тихо и душно. За дверью что-то бубнил в телефон Сонин.
—Давай ее сюда! — неожиданно сказала Катька.
—Чего?
—Не боись. Ради этой дуры побуду «ментовской наседкой». Дай нам поговорить минут десять.
Ледогоров пристально взглянул в ее темные глаза.
— Да не протыкай ты меня взглядом. Давай, пока я не передумала!
В кабинете все было по-прежнему.
— Я понимаю ваши чувства, Вера Васильевна, но у меня есть служебные…
Ледогоров посочувствовал Полянскому. По себе знал, как тяжело разговаривать, когда нет контакта. Как со стеной.
— Серж! Хорэ метать бисер перед свиньями! Следак будет готов через десять минут. Пристегни ее пока в коридоре. Пусть с подругой попрощается.
Она не дрогнула лицом.
Солнце продолжало заливать кабинет.
— Думаешь, убедит?
— Не знаю.
— Ты ей доверяешь?
— Не знаю.
— Это обнадеживает.
— А у нас есть выход?
— Согласен.
Кто-то идет по коридору. В самом конце хрустит замок.
— Артур приехал.
— Я счастлив.
— Будет доволен. Ствол-то изъяли.
— А мы?
— Что?
— Мы будем этим довольны?
— Не смеши.
Солнце потихоньку смещается вбок и кажется, что по стене ползет неведомое черное чудовище. Под окном лениво ругаются «пэпээсники».
— Думаешь, убедит?
— Не знаю.
— Ты ей доверяешь?
— Не знаю. Жара.
—
— Больше ничего не говорил?
— Нет.
— А раньше часто пистолет забирал?
— Точно не помню. Ну раз пять-шесть. — Муратова мялась. Лицо ее порозовело. — Вы извините. Я просто раньше боялась.
Ледогоров улыбнулся.
— Не страшно. Вы тоже меня извините. Нервы.
— Что вы, что вы. Можно воды?
Полянский протянул девушке стакан.
— Может, чай или кофе?
— Нет, спасибо! Жарко.
— Когда он ночевал последний раз?
— В воскресенье.
— Где он сейчас?
— Я адрес не знаю. Могу показать. Мы новую квартиру сняли. Здесь, недалеко, на Саперном переулке.
— Серж! Звякни следаку! Скажи, заминка маленькая. Мы сейчас сгоняем — адрес посмотрим.
Ледогоров вышел в коридор. Катька сидела на скамье, уронив голову на руки.
— Как тебе это удалось?
Она подняла на него усталое, какое-то погасшее лицо.
— Просто.
Он сел.
— Как?
— Какая разница?
— Интересно.
— Дай лучше сигарету.
Он смотрел, как она выпускает дым через нос.
— Я сказала, что он меня трахнул. Несколько раз, когда ее дома не было. И что звал меня в Турцию. Она мне не говорила, но я слышала, что он ей предлагал.
Ледогоров усмехнулся.
— А по-настоящему?
Она отмахнулась.
— Ты что? Рехнулся? Она — самый близкий мне человек.
— Ну, ты даешь!
— А что делать было? Она по-другому бы не поверила. Уже в камеру бы ехала, дуреха. И так заставила жизнью матери поклясться.
Ледогоров встал.
— Не боишься за мать?
— Да пусть сдохнет быстрее, потаскуха!
— Спасибо!
— Отстань! Не для тебя старалась. Выпускай уже. Водки хочется.
У дверей кабинета окликнул Вышегородский.
— Как дела?
— Работаем.
— Нашли что?
— Так, по мелочи.
— Машина нужна еще?
Ледогоров кивнул.
— Очень.
Артур подумал секунду.
— Ладно. И скажи Полянскому, чтобы в Новгород позвонил. Его Чергачева с собаками ищет.
Жанна Чергачева работала в ИДН и когда-то Вышегородский сам добивался ее расположения.
— Хорошо.
В кабинете Серж рассказывал Муратовой какую-то байку. Она вымученно улыбалась, щурясь на бронзовеющее солнце.
— Налево.
«Шестера» подскочила на внушительной выбоине в асфальте. Ледогоров затормозил. Выгуливающая пуделя тучная девочка одарила их неприязненным взглядом. Солнце светило, выглядывая из-за края крыш. На маленьком балкончике второго этажа, закатав подол и подставив лицо горячим лучам, сидела средних лет женщина с внешностью домохозяйки.
— Следующий дом. Парадная с улицы. Последний этаж. Дверь белого цвета.
Муратова на заднем сидении слегка подрагивала. Рядом с ней сидел Мальцев. Никак не могущий дозвониться до Новгорода и нервничающий Полянский остался в отделе. Ледогоров поощрительно улыбнулся.
— Не бойся. Машина тонированная — снаружи не видно ничего.
Она кивнула.
— Я схожу посмотрю и едем обратно.
Она снова кивнула.
Сразу навалилась жара. Он подумал, что в Питере она именно наваливается. Жмет к земле, забивает легкие и душит липкими потными пальцами. Что поделаешь? Влажность. Болото.
В парадной было прохладнее. Тянуло могильной сыростью из булькающего прохудившейся трубой подвала. Стены бледно-зеленого цвета пестрели обычными для Питера надписями: «Зенит-чемпион», «Шнур forever» и т. д. Белая дверь на последнем этаже была одна. Тяжелая, двухстворчатая, но деревянная. Ледогоров записал номер: 43. На чердаке громко возмущались чем-то голуби. Он пошел вниз. Очень хотелось есть. Голова слегка кружилась от недосыпа и сигарет. Губы издевательски пощипывал откуда-то появившийся привкус коньяка. Входная дверь противно скрипнула несмазанной пружиной.
Зураб спокойно шел по тротуару, подставляя лицо палящему солнцу. Он был в том же черном пиджаке, черных джинсах и ослепительно белой футболке.
Ледогоров не смог отвезти взгляд.
Родинка, челка, темные выразительные глаза.
Надо было спокойно перейти на другую сторону улицы. Город вдруг стих и стал каким-то далеким и нереальным. Деревянные ноги несли через дорогу.
Зураб расслабленно скользнул взглядом по машинам, зацепился за тонированную «шестерку», мимолетно улыбнулся и пошел дальше. Они сближались по противоположным тротуарам. Равнодушное солнце ухмылялось в ослепительной синеве.
Ледогоров подумал о Мальцеве, сидящем в машине, о Муратовой, притаившейся с ним, о рации, так и не полученной в дежурке и о сумке-«кенгурушке» со стволом, оставшейся лежать в кабинете. Подумал спокойно. Подумал с досадой. Подумал со злостью. На себя.
«Лучше пусть ствол будет у тебя, когда он не нужен, чем в нужный момент его не окажется.»
Он сам любил повторять эту фразу. Просто, когда сидишь за столом, рукоятка очень больно врезается в живот. Просто очень спешно собирались. Просто…
Зураб прошел мимо парадной. Легко. Не замешкавшись. Словно ничего его с ней не связывало.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею, руки…
Зураб спокойно брел по раскаленному тротуару.
До машины было шагов десять. Мальцев смотрел своим невыразительным взглядом.
Ледогоров поймал спину Зураба в зеркале стоящей у тротуара «Ауди». Казалось, что на ней висит рюкзак в сто килограмм. Он повернулся и пошел обратно.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею…
Зураб по диагонали перешел дорогу и непринужденно осмотрелся, словно хотел убедиться в отсутствии машин.
Их разделяло метров тридцать. Улица была почти безлюдной.
Двадцать пять.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб…
Подташнивало. Асфальт сам стелился под ноги.
Двадцать.
Солнце жгло лицо, уши, щеки…
Ноги стали воздушными. Дома по краям дороги парили в жаркой синеве.
Пятнадцать.
Солнце жгло лицо, уши…
Зураб бросил взгляд через плечо и завозился во внутреннем кармане диджака. Капельки пота стекали в глаза, туманя взгляд.
Десять.
Солнце жгло лицо…
Безвольно обвис флаг какого-то консульства. Толстый сержант ковырял бородавку на носу.
Пять.
Солнце жгло…
Зураб не выдержал и обернулся.
— Стоять! Милиция!
— Ну а дальше?
— Дальше я кидаюсь ему на спину, тыкаю пальцем в спину, пытаюсь повалить и кричу: «Зура! Спокойно! Не дергаться!»
— А он?
— Он. Он падать не хочет. Молчит и пытается освободиться. Я его подсекаю и мы валимся. Причем возимся в метре от постового у консульства. Я ему кричу: «Помоги! Я опер!» А он: «А я откуда знаю!». Этот брыкается как лось, а сержант глазеет и головой качает: «Не могу оставить пост».
— Морамой!
— Не говори! Хорошо Мальцев издалека увидел, бросил «тачку», бабу и рванул на помощь. Вдвоем еле спеленали.
Полянский посмотрел на часы. Ледогоров грустно разглядывал разодранные ниже колена джинсы.
— Потом, конечно, начальство из консульства набежало. Не провокация ли? Не политический ли инцидент? Хотел я сказать: «Кому ваша Венгрия нужна!» У тебя когда автобус?
Полянский снова посмотрел на часы.
— Уже пора двигать. Саня! Ты извини… Кто ж знал… Жанка там на лампочке. Она мать боготворит, а тут инфаркт.
Ледогоров махнул рукой.
— Ты чего паришься? Езжай спокойно. Все главное мы уже сделали. Вернешься к премии.
— Сань…
— Отстань! Родные — это святое.
Полянский спрыгнул со стола.
— Побежал! Еще домой. Артура я предупредил. Надо ж так. Два дня из отпуска и…
— Забей! — Ледогоров обнял Полянского. — Ни пуха!
— К черту! Береги себя! Да! Чуть не забыл. Антон заезжал — деньги в ящике стола.
Хлопнула дверь. Ледогоров остался сидеть на топчане, устало вперившись взглядом в висящую на спинке стула «кенгурушку» со стволом.
Он наткнулся взглядом на голую, замызганную кровью девицу и прилип взглядом к ее экстравагантному бюсту.
— Нужны, — выдохнул Ледогоров и, рывком подняв свою недавнюю жертву, поволок ее в ванную под пристальным взглядом старика. — Серж! Объясни понятым их права.
Холодная вода привела девицу в более-менее удобоваримый вид. Кровь унялась. Нос, по счастью, оказался цел. Зато разбитая губа увеличивалась на глазах. Ледогоров накинул на нее висевший на крючке халат, нашел в шкафчике перекись водорода и пластырь. Наркоманы всегда трепетно относятся к медикаментам. Она послушно, скосив глаза, наблюдала за его манипуляциями с ее лицом.
— Может, ты меня еще и трахнешь?
Он усмехнулся и заклеил ей ссадину на лбу от удара в дверной косяк.
— Обязательно. Если будешь мне мозги парить.
Она подняла обе руки.
— Не надо, начальник. Я все скажу. Хотя, если ты «жаришь» как лупишь…
— Цыц, — Ледогоров отрезал последний кусочек пластыря.
— Молчу, начальник, молчу.
Такие экземпляры встречались не часто. Ледогоров с трудом давил в себе смех.
— За что сидела, Верочка.
Он наконец закончил и бросил пластырь и ножницы на полку. Она поднялась с края ванны, не позаботившись запахнуть халат.
— За что Верочка сидела, я не знаю. А Катенька, то есть я, сидела за любовь.
— Несчастную, — кивнул Ледогоров, удивляясь, насколько больше она подходит на роль подруги дерзкого Зураба, чем невзрачная девчонка из кухни.
— Почему? Наоборот — счастливую, — она криво усмехнулась разбитыми губами и пропела. — Вор воровал, воровала и я!
— Ладно, пошли. Там разберемся. — Он открыл дверь. — Да запахнись ты!
На кухне Полянский зачитывал постановление на обыск. Девчонка в белом халате уже сидела на стуле и водила вокруг обалдевшим взглядом. Стол загромождали остатки вчерашнего пиршества. Дворничиха с интересом изучала с полдюжины пустых бутылок с цветными этикетками.
— Это что ж? Девки столько выдули?
Катя вошла и упала на стул, широко расставив ноги.
— Ты, тетка, не видела, какие мужики…
Ледогоров легонько хлопнул ее по затылку.
— Умолкни!
— Все, начальник, все.
«Отставник» не отводил взгляда от ее ног.
— Вера Васильевна, — Полянский тронул вторую девчонку за плечо. Вы снимаете эту квартиру?
Она кивнула.
— Предлагаю выдать хранящиеся в квартире орзокие, боеприпасы…
— Верка! Тащи миномет из-под кровати! — хихикнула Катя.
— …. и вещи, не принадлежащие вам.
Кухню заливало солнце. Оконное стекло нагрелось и излучало его тепло. Утробно урчал холодильник. Покряхтывал модными аккордами старенький приемник.
— Нет такого? Распишитесь.
Ледогоров взял со стола паспорт в потертой ледериновой обложке. Муратова Вера Васильевна, семьдесят четвертого года. Да, явно не шестнадцать лет. Уроженка и жительница Петрозаводска.
— Приступим, — Полянский поднялся. — Понятые, прошу вперед.
Хозяйка, похоже, еще плохо соображала, что происходит. Катя поманила Ледогорова.
— За диван в большой комнате не лазайте, — шепотом сказала она. — Я, когда трахалась, туда презики кидала. Некрасиво.
— Переживем, — он подтолкнул ее к двери. — Вперед.
Любой обыск есть занятие пыльное, муторное и малоприятное. Последнее возрастает пропорционально размерам и степени захламленности квартиры. Интересные находки являются редкой наградой за кучи перелопаченного белья и десятки метров грязных кладовок и антресолей. Сколько потерянных вещей находят в результате обысков хозяева. «Ой! Моя старая косметичка нашлась!» От какого количества ненужного хлама избавляются. «А эту коробку обратно не надо. Мы ее на помойку снесем.»
Квартира Муратовой была средней. Как и все съемные хаты, она не была переполненной вещами, но и маленькой ее было не назвать. В серванте валялось несколько полароидных фотографий Веры и Зураба. На них она выглядела ярче и привлекательней. У телевизора валялась упаковка одноразовых шприцов, что само по себе, юридически конечно, ничего не доказывало. У дивана, на котором, видимо, ночевала Катька, стояла пепельница с окурками папирос. Полянский понюхал один из них.
— Не нюхай! Это «блядомор» и есть! — махнула она рукой. — В тюрьме привыкла. А «дрянь» я не курю.
Дворничиха вздохнула и покачала головой.
— Понятые, перейдем в спальню.
На полу еще не засохла Катькина кровь.
— Гестапо! — ткнула она пальцем. — Понятые…
— То ли еще будет, — угрожающе шепнул Ледогоров.
— Поняла. Молчу.
Полянский приоткрыл пошире балконную дверь. Потянуло спасительным сквозняком. Небо за окном было синее-синее.
— Саша! — неожиданно позвал все время молчащий Мальцев, застыв перед открытым ящиком комода в углу.
Ледогоров подошел.
— Понятые, прошу поближе и повнимательнее! Серж! Найди какую-нибудь коробку!
Под стопкой белья матово отсвечивал стволом пистолет ТТ.
Муратова не шелохнулась. Катька подошла поближе.
— Ну ты даешь, подружка! — присвистнула она. — Нашла куда срок свой спрятать!
Ледогоров сел на кровать и посмотрел на Полянского. Тот улыбался.
А может, его просто слепило солнце.
* * *
Кофе блаженно наполняет пустой, бурчащий желудок. Мягкий бублик заканчивается с неумолимой быстротой. Полянский ставит чашку и закидывает ноги на стул.— Хорошо!
— Да. У меня вообще на голодный желудок голова не варит.
В раскрытое окно кабинета вовсю плывет белый июльский зной.
— С кого начнем?
— С Кати. Как ее, кстати?
— Лукьянова Екатерина Матвевна.
— Хватит стебаться!
— На справку! Читай!
— Действительно, Матвеевна, семьдесят четвертого, статья сто пятьдесят восемь, часть три. Освобождена…
— Я по пути понял, что они — одноклассницы.
— Классная у них школа! А?
— Ладно! Давай допивай и поехали.
— Дай покурить спокойно!
— Кури, а я пока начну.
— Вот торопыга!
Жарко.
* * *
Одетая, Лукьянова выглядела менее интересно. Обыкновенная крупная «телка» в просторной футболке и обтягивающих зад джинсах. К тому же с разбитой физиономией.— Кофе будешь?
— Давай! И сигаретку!
Курить ей было явно больно. Она охала и морщилась.
— Ну ты приложил!
— Сама виновата. Чего под руку кидаешься.
— Это спьяну и спросонья. Да я не жалуюсь.
Ледогоров потряс справкой об освобождении.
— Неделю, как на свободе. За что сидела-то?
— Там написано.
— Написано-то — написано. А по жизни?
Она отхлебнула кофе и ойкнула.
— Больно, б…! По жизни — за глупость и любовь. Правда. Милый мой хаты чистил с пацанами, и меня потянул. Им по семь, мне три.
— В Саблино отбывала?
— Там написано.
Несмотря на жару, Ледогоров снова включил чайник. Невыспавшийся, перенервничавший организм требовал еще кофе. Девица ему нравилась. Она не комплексовала, не рисовалась, не жаловалась на судьбу, просто была самой собой.
— Муратову давно знаешь?
— Верку? С первого класса. Она одна мне письма писала. На свиданки ездила. Она клевая.
Ледогоров кивнул.
— Как ты к ней попала?
— Как? Обыкновенно. Вышла, позвонила и приехала.
— Когда?
Катька посчитала, загибая пальцы.
— В четверг. Вечером.
Чайник забулькал и щелкнул. Полянский налил кофе себе и Ледогорову.
— Тебе долить?
Она поморщилась.
— Мне бы лучше водки.
— Подождешь.
— Как скажешь, начальник.
— Мужика ее знаешь?
— Которого?
— Не дури! Зураба.
— Зуру? Конечно видела. Он до воскресенья был.
Ледогоров с Полянским переглянулись. Двух дней не хватило.
— А теперь где?
Она пожала плечами.
— А я почем знаю? Это Веркин мужик.
Полянский присел рядом на корточки.
— А друзей его видела кого-нибудь?
Она кивнула.
— Ну да. Кобу, по-моему. Здорового такого. Он его вызвонил в первый день. — Она улыбнулась. — Очень уж мне хотелось.
— Телефон оставил?
— Да на хрен он мне нужен! Сделал дело и ладно!
— И чего? Зураб не говорил, куда едет?
— А мне надо…
Ледогоров вышел в пустынный коридор отдела. Муратова сидела пристегнутая наручником к скамье и вежливо кивала какой-то потерпевшей бабушке, явно не заметившей стального браслета у нее на руке. Лицо у Муратовой было бледным как мел. Пальцы другой руки сжимали наспех собранную по указанию Полянского сумку с вещами. Ледогоров подумал, что еще полчаса и она созреет. Закурив, он вернулся в кабинет.
— … не знала, что Верка ширяется, поэтому и говорю: «Открывай, дура! Менты! Все равно дверь вышибут.» Она мне шприц показывает и говорит, что надо в унитаз слить. А я бухая. Мы только в полшестого угомонились. Я ей и говорю: «На хера сливать! Лучше вмажься!» Она и пошла. А я «соточкой» похмелилась и отъехала! Только, когда в морду получила, то протрезвела. А «волыну» я не видела! Б… буду!
Ледогоров присел на старый медицинский топчан и смотрел, как Полянский с Катькой дымят сигаретами, перебивая друг друга. Со стороны походило на беседу старых друзей. Ему вдруг захотелось домой и увидеть Юльку. Радовало, что так многое в этой жизни остается для нее неизвестным, и что она не знает того, что знает эта веселая Катька.
— …этот Коба и говорит, чтобы я…
Ледогоров вдруг вспомнил о лекарствах для матери. Челышев не приехал и не позвонил. Кольнула обида, Хоть бы предупредил.
— У нас в отряде была одна «мочалка»…
Зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Привет! Это я! — Юлька очень редко звонила ему на работу. — У тебя все в порядке?
— … принимала «цыриков» по трое…
— Тихо! — рявкнул он. — Да, все нормально!
— На кого это ты так кричишь?
Он вздохнул. Лукьянова показала язык. Губа и щека у нее совсем раздулись.
— Это по работе.
Юлька засмеялась.
— Как хорошо, что я не часть твоей работы. Пока. Целую.
— Пока.
Он не стал проявлять своих чувств при посторонних.
— Серж! Не пора ли поговорить с Верой Васильевной?
— Вполне.
— Мужики! — серьезно сказала Катька. — Вы ее только не лупите сильно, ладно? Она же слабенькая.
На неровно покрашенных стенах кабинета весело играли солнечные зайчики.
* * *
— Где он?— Не знаю.
— Врешь!
— Я не знаю.
— Чей пистолет?
— Я его никогда не видела.
— Ты чего? Ты в Зою Космодемьянскую решила поиграть?
— Я ничего не знаю.
— Ты понимаешь, что пойдешь в тюрьму?
— Воля ваша.
— Это тебе кажется, что все это просто так. Ты будешь сидеть! Ясно? Сидеть!
— Не кричите на меня.
— Что?! Ты чего? Обалдела, сучка?!
— Я не сучка.
— Сучка! Где он?!
— Я не сучка.
Ведомый Полянским Ледогоров отошел и сел на топчан. Серж слегка подмигнул и вернулся к столу, напротив которого все так же сжимая сумку в руках, сидела вытянувшаяся в струнку Муратова.
— Мой коллега излишне эмоционален, — начал он, — но его можно понять…
Было очень жарко. Воздух в кабинете жег лицо. Ледогоров думал о том, кто придумал вариант работы «хороший-плохой». Все знают, но фактически все покупаются. В той, или иной степени. Психология. Муратова смотрела прямо перед собой. Казалось, что, несмотря на жару, она превратилась в ледяную статую.
— Нам было бы неприятно держать вас под стражей за оружие, которое вы не…
Ледогоров уже понял, что Муратова — крепкий орешек. Потому что она не боится Зураба. Потому что она не прикрывает его дела. Потому что она просто.его любит. Ледогоров специально употребил несколько выражений, типа «ублюдок» и «черная тварь», чтобы заметить, как страдальчески дергалось ее лицо и почувствовать исходящую от нее мощную волну ненависти. Он был уверен, что она готова выцарапать ему глаза.
— …готов забыть об оказанном сопротивлении, — Полянский потрогал ссадину на щеке.
— Извините, я была не в себе.
— Точнее, вы находились в состоянии наркотического опьянения.
— Нет. Я.просто…
— В вашем мусорном ведре мы нашли и жгут и шприц пустой. Вас отвезти на экспертизу?
Ледогоров решил подогреть ситуацию.
— Чего ты с ней цацкаешься? Ты на руки этой твари посмотри!
Муратова сверкнула глазами, лицо ее приобрело яростное выражение.
— Да! — выкрикнула она, роняя с колен сумку. — Я колюсь! Я больной человек! Вы меня за это посадите?!
— Подожди, Саша! — Полянский снова пе реключил внимание задержанной на себя. — Вера Васильевна, мы можем арестовать вас за укрывательство преступника и хранение оружия.
— Но я не знаю…
— Мы изъяли договор аренды квартиры на ваше имя. Значит, за все обнаруженное ответственность…
Ледогоров сидел, прикрыв глаза, и думал, что, если она запрется, то максимум у них будет сорок восемь часов. Арестовать ее отказалась бы даже прокуратура. Чего уж говорить о нашем самом гуманном суде в мире. Закон спокойно и безнаказанно разрешал обманывать себя, врать и укрывать преступников. Ледогоров думал, что он очень устал придумывать, как ради справедливости бороться и с Муратовыми, и с зурабами, и с законом.
— Я ничего не знаю! Ничего говорить не буду!
Он почувствовал, что сейчас ударит ее. Сильно и с удовольствием. Чтобы хоть как-то достучаться до заклиненных мозгов влюбленной наркоманки-партизанки. Чтобы удержаться, пришлось встать и выйти в коридор. Катька сидела на скамье и дымила сигаретой. Возле нее стояли Олег Армишев и Егор Сонин — молодые ребята, отработавшие в отделе по году.
— … только туфли на два метра отлетели!
Все расхохотались. Катька захабарила сигарету.
— В камере пригодится! А вот еще анекдот…
Ледогоров подошел ближе.
— Братцы! Шли бы вы работать! И не мешали девушке думать о ее грустной судьбе.
— Веселая «соска»! — ухмыльнулся круглоголовый лопоухий Сонин. — Саня! Закончишь, дай мы ее на что-нибудь поколем!
— Сам ты сосунок! — неожиданно возмутилась Лукьянова. — Иди давай!
— Че-го?! — Сонин угрожающе повернулся.
Ледогоров слегка свистнул.
— Брэк! Я сказал — займись своими делами!
Сонин остыл. Несмотря на свою «быковатость» и накачанные бицепсы, он понимал, что с Ледогоровым у них, во всех смыслах, разные весовые категории. Было странно, что объединяет его с абсолютно иным, изящным во всем, Армишевым.
— Пошли, Олежа.
Дверь кабинета за ними захлопнулась.
— Суки! — заключила Катька и, поймав сердитый взгляд Ледогорова, дернула плечами. — Что я им, проститутка, что ли? «Соску» нашли!
— Дурное воспитание, — Ледогоров присел рядом. — Надо тебя в травму свозить. Вдруг сломано чего?
Она махнула рукой.
— Забей! Заживет. И не так получала. Как там Верка?
— Едет в камеру.
Она даже в лице изменилась.
— Ты чего, сдурел?! Ее нельзя… Она же там не выдержит!
Ледогоров прикурил.
— Будешь?
— У меня хапец остался.
— А что я могу сделать? Она его выгораживает. Ствол однозначно зависает на ней.
Катька возбужденно заерзала.
— Погоди-погоди. Но ты же знаешь, что это не ее?
— Знаю! — он тоже повернулся к ней. — Но что толку! Она молчит!
Пистолет найден в ее квартире!
— Черт! Черт! Идиотка! — Катька нервно выпускала дым. — Ей в тюрьме — звиздец! Она чем думает!
Ледогоров ухмыльнулся.
— Не головой — это точно! Она втюрилась в этого «гурзошника». Вот и разыгрывает Джульетту.
— Дура! — простонала Лукьянова и запустила пальцы в свои волосы. — Я его видела! У него таких как она — на каждом углу. Вот безмозглая! Это на нее похоже — любовь до гроба! Сгинет ведь! А он и не вспомнит!
Ледогоров молчал. Дым попал в глаза, которые теперь противно щипало. В закуток заглянул Югов.
— Ты чего тут?
— Любовное свидание!
— Извини.
Было тихо и душно. За дверью что-то бубнил в телефон Сонин.
—Давай ее сюда! — неожиданно сказала Катька.
—Чего?
—Не боись. Ради этой дуры побуду «ментовской наседкой». Дай нам поговорить минут десять.
Ледогоров пристально взглянул в ее темные глаза.
— Да не протыкай ты меня взглядом. Давай, пока я не передумала!
В кабинете все было по-прежнему.
— Я понимаю ваши чувства, Вера Васильевна, но у меня есть служебные…
Ледогоров посочувствовал Полянскому. По себе знал, как тяжело разговаривать, когда нет контакта. Как со стеной.
— Серж! Хорэ метать бисер перед свиньями! Следак будет готов через десять минут. Пристегни ее пока в коридоре. Пусть с подругой попрощается.
Она не дрогнула лицом.
Солнце продолжало заливать кабинет.
* * *
Потолок весь испещрен сетью трещин. Хорошо лежать на топчане и смотреть как уплывают вверх призрачные, сизые кольца дыма. Серж раскачивается на стуле. Когда он наклонятся вперед, ножки противно цокают о линолеум.— Думаешь, убедит?
— Не знаю.
— Ты ей доверяешь?
— Не знаю.
— Это обнадеживает.
— А у нас есть выход?
— Согласен.
Кто-то идет по коридору. В самом конце хрустит замок.
— Артур приехал.
— Я счастлив.
— Будет доволен. Ствол-то изъяли.
— А мы?
— Что?
— Мы будем этим довольны?
— Не смеши.
Солнце потихоньку смещается вбок и кажется, что по стене ползет неведомое черное чудовище. Под окном лениво ругаются «пэпээсники».
— Думаешь, убедит?
— Не знаю.
— Ты ей доверяешь?
— Не знаю. Жара.
—
* * *
— … только сказал, что у него проблемы. Рука перевязана. Пистолет положил сразу в комод и больше не брал.— Больше ничего не говорил?
— Нет.
— А раньше часто пистолет забирал?
— Точно не помню. Ну раз пять-шесть. — Муратова мялась. Лицо ее порозовело. — Вы извините. Я просто раньше боялась.
Ледогоров улыбнулся.
— Не страшно. Вы тоже меня извините. Нервы.
— Что вы, что вы. Можно воды?
Полянский протянул девушке стакан.
— Может, чай или кофе?
— Нет, спасибо! Жарко.
— Когда он ночевал последний раз?
— В воскресенье.
— Где он сейчас?
— Я адрес не знаю. Могу показать. Мы новую квартиру сняли. Здесь, недалеко, на Саперном переулке.
— Серж! Звякни следаку! Скажи, заминка маленькая. Мы сейчас сгоняем — адрес посмотрим.
Ледогоров вышел в коридор. Катька сидела на скамье, уронив голову на руки.
— Как тебе это удалось?
Она подняла на него усталое, какое-то погасшее лицо.
— Просто.
Он сел.
— Как?
— Какая разница?
— Интересно.
— Дай лучше сигарету.
Он смотрел, как она выпускает дым через нос.
— Я сказала, что он меня трахнул. Несколько раз, когда ее дома не было. И что звал меня в Турцию. Она мне не говорила, но я слышала, что он ей предлагал.
Ледогоров усмехнулся.
— А по-настоящему?
Она отмахнулась.
— Ты что? Рехнулся? Она — самый близкий мне человек.
— Ну, ты даешь!
— А что делать было? Она по-другому бы не поверила. Уже в камеру бы ехала, дуреха. И так заставила жизнью матери поклясться.
Ледогоров встал.
— Не боишься за мать?
— Да пусть сдохнет быстрее, потаскуха!
— Спасибо!
— Отстань! Не для тебя старалась. Выпускай уже. Водки хочется.
У дверей кабинета окликнул Вышегородский.
— Как дела?
— Работаем.
— Нашли что?
— Так, по мелочи.
— Машина нужна еще?
Ледогоров кивнул.
— Очень.
Артур подумал секунду.
— Ладно. И скажи Полянскому, чтобы в Новгород позвонил. Его Чергачева с собаками ищет.
Жанна Чергачева работала в ИДН и когда-то Вышегородский сам добивался ее расположения.
— Хорошо.
В кабинете Серж рассказывал Муратовой какую-то байку. Она вымученно улыбалась, щурясь на бронзовеющее солнце.
* * *
— Направо? Налево?— Налево.
«Шестера» подскочила на внушительной выбоине в асфальте. Ледогоров затормозил. Выгуливающая пуделя тучная девочка одарила их неприязненным взглядом. Солнце светило, выглядывая из-за края крыш. На маленьком балкончике второго этажа, закатав подол и подставив лицо горячим лучам, сидела средних лет женщина с внешностью домохозяйки.
— Следующий дом. Парадная с улицы. Последний этаж. Дверь белого цвета.
Муратова на заднем сидении слегка подрагивала. Рядом с ней сидел Мальцев. Никак не могущий дозвониться до Новгорода и нервничающий Полянский остался в отделе. Ледогоров поощрительно улыбнулся.
— Не бойся. Машина тонированная — снаружи не видно ничего.
Она кивнула.
— Я схожу посмотрю и едем обратно.
Она снова кивнула.
Сразу навалилась жара. Он подумал, что в Питере она именно наваливается. Жмет к земле, забивает легкие и душит липкими потными пальцами. Что поделаешь? Влажность. Болото.
В парадной было прохладнее. Тянуло могильной сыростью из булькающего прохудившейся трубой подвала. Стены бледно-зеленого цвета пестрели обычными для Питера надписями: «Зенит-чемпион», «Шнур forever» и т. д. Белая дверь на последнем этаже была одна. Тяжелая, двухстворчатая, но деревянная. Ледогоров записал номер: 43. На чердаке громко возмущались чем-то голуби. Он пошел вниз. Очень хотелось есть. Голова слегка кружилась от недосыпа и сигарет. Губы издевательски пощипывал откуда-то появившийся привкус коньяка. Входная дверь противно скрипнула несмазанной пружиной.
Зураб спокойно шел по тротуару, подставляя лицо палящему солнцу. Он был в том же черном пиджаке, черных джинсах и ослепительно белой футболке.
Ледогоров не смог отвезти взгляд.
Родинка, челка, темные выразительные глаза.
Надо было спокойно перейти на другую сторону улицы. Город вдруг стих и стал каким-то далеким и нереальным. Деревянные ноги несли через дорогу.
Зураб расслабленно скользнул взглядом по машинам, зацепился за тонированную «шестерку», мимолетно улыбнулся и пошел дальше. Они сближались по противоположным тротуарам. Равнодушное солнце ухмылялось в ослепительной синеве.
Ледогоров подумал о Мальцеве, сидящем в машине, о Муратовой, притаившейся с ним, о рации, так и не полученной в дежурке и о сумке-«кенгурушке» со стволом, оставшейся лежать в кабинете. Подумал спокойно. Подумал с досадой. Подумал со злостью. На себя.
«Лучше пусть ствол будет у тебя, когда он не нужен, чем в нужный момент его не окажется.»
Он сам любил повторять эту фразу. Просто, когда сидишь за столом, рукоятка очень больно врезается в живот. Просто очень спешно собирались. Просто…
Зураб прошел мимо парадной. Легко. Не замешкавшись. Словно ничего его с ней не связывало.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею, руки…
Зураб спокойно брел по раскаленному тротуару.
До машины было шагов десять. Мальцев смотрел своим невыразительным взглядом.
Ледогоров поймал спину Зураба в зеркале стоящей у тротуара «Ауди». Казалось, что на ней висит рюкзак в сто килограмм. Он повернулся и пошел обратно.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб, шею…
Зураб по диагонали перешел дорогу и непринужденно осмотрелся, словно хотел убедиться в отсутствии машин.
Их разделяло метров тридцать. Улица была почти безлюдной.
Двадцать пять.
Солнце жгло лицо, уши, щеки, лоб…
Подташнивало. Асфальт сам стелился под ноги.
Двадцать.
Солнце жгло лицо, уши, щеки…
Ноги стали воздушными. Дома по краям дороги парили в жаркой синеве.
Пятнадцать.
Солнце жгло лицо, уши…
Зураб бросил взгляд через плечо и завозился во внутреннем кармане диджака. Капельки пота стекали в глаза, туманя взгляд.
Десять.
Солнце жгло лицо…
Безвольно обвис флаг какого-то консульства. Толстый сержант ковырял бородавку на носу.
Пять.
Солнце жгло…
Зураб не выдержал и обернулся.
— Стоять! Милиция!
* * *
Вода была теплой и вонючей. Ледогоров еще плеснул себе в лицо и глянул в зеркало. Бывало и хуже. Причем намного. В коридоре столбами вилась пыль. Угрюмый Полянский как всегда сидел на столе.— Ну а дальше?
— Дальше я кидаюсь ему на спину, тыкаю пальцем в спину, пытаюсь повалить и кричу: «Зура! Спокойно! Не дергаться!»
— А он?
— Он. Он падать не хочет. Молчит и пытается освободиться. Я его подсекаю и мы валимся. Причем возимся в метре от постового у консульства. Я ему кричу: «Помоги! Я опер!» А он: «А я откуда знаю!». Этот брыкается как лось, а сержант глазеет и головой качает: «Не могу оставить пост».
— Морамой!
— Не говори! Хорошо Мальцев издалека увидел, бросил «тачку», бабу и рванул на помощь. Вдвоем еле спеленали.
Полянский посмотрел на часы. Ледогоров грустно разглядывал разодранные ниже колена джинсы.
— Потом, конечно, начальство из консульства набежало. Не провокация ли? Не политический ли инцидент? Хотел я сказать: «Кому ваша Венгрия нужна!» У тебя когда автобус?
Полянский снова посмотрел на часы.
— Уже пора двигать. Саня! Ты извини… Кто ж знал… Жанка там на лампочке. Она мать боготворит, а тут инфаркт.
Ледогоров махнул рукой.
— Ты чего паришься? Езжай спокойно. Все главное мы уже сделали. Вернешься к премии.
— Сань…
— Отстань! Родные — это святое.
Полянский спрыгнул со стола.
— Побежал! Еще домой. Артура я предупредил. Надо ж так. Два дня из отпуска и…
— Забей! — Ледогоров обнял Полянского. — Ни пуха!
— К черту! Береги себя! Да! Чуть не забыл. Антон заезжал — деньги в ящике стола.
Хлопнула дверь. Ледогоров остался сидеть на топчане, устало вперившись взглядом в висящую на спинке стула «кенгурушку» со стволом.