Ёсимото Банана. Амрита

   – Мне очень нравится Лапша, – вдруг сказал мой брат. – Она такая необычная, правда? Тебе она понравилась?
   – Да. Она и правда удивительная. Знаешь, я просто сидела себе, отдыхала, читала книжку, а она вдруг подошла и заговорила со мной ни с того ни с сего. Она стояла вон там, с другой стороны стола, и ее лицо было наполовину заслонено цветами… Это было так красиво…
   Я говорила о ней, и ее образ становился все четче и четче – как яркое воспоминание из детства, тонкий аромат, который, казалось, давно забылся, но нет, вот он плывет в воздухе, окутывает меня. Пьянит, как первая любовь. И на сердце вдруг становится так светло и печально…
   – Слушай, давай ей сейчас позвоним, – сказал брат.
   – Чего это ты так активизировался?
   – Ну она же сама попросила. И вообще, мы с ней друзья…
   Ёшио пошел к телефону – автомату, который стоял у входа в кафе. Я проводила его глазами, пока он не скрылся за дверью. Но через несколько мгновений он уже вернулся. Лапши, по-видимому, не было дома. Во всяком случае, на звонки никто не отвечал.
   Ёшио принялся за остатки своих пирожных, я глотнула еще немного кофе. Потом поставила чашку на стол и принялась бездумно рассматривать керамическую посуду, выложенную аккуратными стопками прямо на подоконнике. В этом кафе вся посуда была исключительно японская – ручная работа местных мастеров. И кофе, между прочим, здесь жарили и мололи непосредственно перед тем, как его варить. И вся здешняя мебель была из натурального дерева. Может быть, поэтому, несмотря на довольно просторное помещение, атмосфера в кафе была по-домашнему уютной. Деревянный пол ласково скрипел под ногами у официантов, когда они сновали туда – сюда, разнося заказы. Здесь не принято было подавать гигантские пирожные с замысловатыми тюрбанами взбитых сливок. Во всем чувствовался утонченный, изящный, почти европейский стиль. Наверное, поэтому мне так нравилось приходить сюда после работы и выпивать ежевечернюю чашку чаю. Маленькие радости жителей большого города.
   Во время своих вечерних чаепитий я обычно была погружена в себя и не обращала никакого внимания на окружающих. «Интересно, а вдруг она тоже приходит сюда каждый день?» – подумала я… и в этот момент Лапша появилась в дверях.
   Ее появление сопровождалось нежным звоном маленького колокольчика, подвешенного у дверей. Вслед за ней в кафе вошли бестолковые шумные школьницы, которые сразу же столпились у витрины с пирожными. Традиционное «Иращаймасэ»^[39], которым встретили новых клиентов официанты, потонуло в гаме их голосов.
   На фоне этой шумной толпы женщина казалась легкой тенью – как будто ветерок прошелестел в воздухе. Но мой брат сразу же заметил ее.
   – Лапша! – крикнул он и вскочил с места.
   Она обернулась на его крик, и удивление на ее лице сменилось ласковой улыбкой, которая словно говорила: «А я и не сомневалась, что встречу вас здесь. Ведь должны же мы были когда-нибудь снова встретиться!»

19. Дорога домой

   Я разговаривала с Лапшой, и мое изумление все нарастало. Меня обуревали очень странные чувства, описать которые я не в состоянии: в моем словаре просто нет таких слов, а в моем предыдущем опыте – таких переживаний. Даже по отношению к Рюичиро я не испытывала ничего подобного. У меня родилось страшное подозрение, что все мои предыдущие влюбленности были просто фикцией и самообманом, а то, что я испытываю сейчас, и есть настоящая первая любовь.
   Вихрь мыслей и эмоций. Наслаждение каждой секундой, проведенной рядом с ней, – ах, какой у нее замечательный характер, ах, какое прекрасное, неземное лицо. И так далее и тому подобное. Я давно уже заметила, что мне нравятся женщины (например, те же самые Сасэко и Эйко, которых я считаю просто красавицами), но такое сильное и серьезное чувство возникло у меня впервые.
   «Просто быть рядом» – вот как можно его назвать.
   Вселенское утешение – «какое счастье, что она живет вместе со мной в этом мире и в это время».
   Представьте себе большую церковь на одной из старинных европейских улочек. Представьте, что на фотографиях и по телевизору вы видели этот сияющий храм сотни раз, видели, как он плывет в прозрачном воздухе под голубым безоблачным небом. Но вот вы приехали в этот город и стоите прямо у церковных стен. Их можно потрогать, к ним можно прислониться… Вот об этом-то ощущении непосредственной близости и реального присутствия объекта восхищения я и говорю. Вслед за ним приходит осознание, что «это было здесь всегда», еще до того, как мы в первый раз узнали о его существовании. «Это было, есть и будет» – под влиянием этого восхитительного чувства невольно начинаешь испытывать уважение к предмету только за то, что он существует.
   Сладкая ностальгия воспоминаний о минувшем… Как песня из далекого детства. Запомнилась только мелодия, которая теперь плывет в сиянии света, – нежная и прекрасная.
   Что это со мной?!
   Что за сентиментальность меня обуяла?
   Я растерялась… При встрече с неизведанным люди всегда теряются.
   – Ёшио! Я хотела извиниться перед тобой за моего друга, – сказала она, подсаживаясь к нам.
   – Да ладно. Ты ни в чем не виновата. Я как раз только что говорил об этом с Сакуми – он просто очень странный. Так что теперь я решил не обращать на него внимания.
   – Это ты про страшного дядьку? – уточнила я.
   – Думаю, что про него, – улыбнулась мне Лапша. – Вообще-то, это мой бывший жених. Он действительно не совсем обычный. К тому же он проникся такой неожиданной симпатией к Ёшио, что даже я удивилась.
   – А что в нем необычного?
   – Это трудно объяснить, – хором ответили мне брат и его взрослая подружка.
   – Если ты с ним встретишься – сразу поймешь, – добавил Ёшио.
   «Спасибо, что-то мне не хочется», – подумала я.
   – В нем есть нечто притягательное. Он сразу располагает к себе людей, – сказала Лапша.
   – Скажите одним словом, он – зло или добро?
   – Ну… – Она задумалась. – Я даже не знаю… по-моему, это неправильный вопрос.
   – Дело не в вопросе, а в том, что это ваш жених. Пусть даже бывший.
   – Ну да. Жених… Он, между прочим, вполне серьезно собирался основать новую религию. Вместе с Ёшио, разумеется.
   От неожиданности я поперхнулась кофе. Коричневые теплые брызги разлетелись во все стороны.
   – Ради бога, извините! Я даже не знала, что так бывает, – всю жизнь думала, что только в сериалах люди выплевывают кофе на стол от удивления, – виновато сказала я и посмотрела на брата.
   Он сидел нахмурившись и сосредоточенно о чем-то думал.
   – Это была его идея фикс. Он так настойчиво упрашивал меня присоединиться к этой затее, что, в конце концов, мне не оставалось ничего другого, кроме как уйти от него.
   Не могу сказать, что ее слова что-то мне разъяснили, – я ведь не знала всей предыстории. Но одно я знаю точно – при каждом звуке ее голоса меня обуревало множество разнообразных мыслей и чувств.
   Я как будто вспоминала что-то очень важное. Что-то давно забытое.
   Эти воспоминания хоть и не были любовными, но в них чувствовалось дыхание романтики.
   – А меня он не оставил в покое даже после того, как я перестал с ним общаться, – хмуро сказал Ёшио.
   – Насколько я могу судить своими слабыми неразвитыми мозгами, милый Ёшио, то, видимо, внутри тебя сидит какая-то штука вроде магнита, которая буквально притягивает к себе всякие ужасы. Из-за нее ты чувствуешь страх там, где обычный человек – например, я – ничего такого бы не почувствовал. Понимаешь? Встреться я с этим вашим женихом – не уверена, что он показался бы мне таким уж страшным… А вот скажи мне лучше, разве тебе не хочется, чтобы другие хоть отчасти, но почувствовали твою неординарность? Не хочется показать свою силу? Может быть, тебе страшно именно поэтому?
   – Ну, может быть, и поэтому, – нехотя ответил брат.
   – Я тоже через это прошла, – сказала Лапша. – Мне это все знакомо. Он и меня испытывал… Я когда в первый раз с ним встретилась, сразу почувствовала, какой он сильный. Мне с самого начала было ясно, что это единственный человек, который сможет меня понять. Поэтому мы так долго были вместе – я не могла с ним расстаться. А теперь, – она с улыбкой повернулась к брату, – благодаря тебе, Ёшио, я снова стала самой собой. Спасибо!
   – Так, значит, вы тоже экстрасенс?
   – Да какой из меня экстрасенс. Царапину залечить или догадаться, что лежит в закрытой коробке, – это я могу, но это разве считается? – теперь она улыбалась мне.
   «Ну, если это не считается…» – подумала я. Мне даже стало немного обидно: некоторые, между прочим, и я в том числе, вообще ничего такого не умеют.
   Сегодня Лапша заплела свои волосы в две смешные косички, которые доходили ей примерно до плеч. Она была в черном джемпере и зеленой юбке и выглядела очень просто, но вместе с тем очень солидно – как будто пришла не в кафе, а на какую-то официальную церемонию. Ей вообще была свойственна такая манера поведения. Несмотря на дурашливое прозвище, она держалась так, будто была потомком какой-нибудь аристократической семьи с многовековыми традициями. Она словно выпала из другого времени и продолжала жить в нашем мире по ошибке, имея за плечами долгие-долгие годы другой жизни. Странное и печальное чувство.
   И было в ней еще кое-что. Она могла не разговаривать со мной, не улыбаться мне, не смотреть в мою сторону, но, тем не менее, я все время ощущала ее любовь. Безграничную любовь ко мне. К Сакуми.
   – Сакуми, знаете… – начала она и замолчала.
   – Давайте перейдем на «ты», – предложила я.
   – Знаешь, Сакуми, у меня такое чувство… будто я знакома с тобой уже много-много лет. Удивительно, правда?
   Кажется, мне нечего было на это ответить.
   Значит, наши мысли сходятся. Мы думаем похоже и чувствуем похоже. А дальше-то что? Секс? Спасибо, не надо.
   Лучше уж быть друзьями. Дру-зья-ми!
   Что может быть проще? Я уже не помнила, когда в мою голову в последний раз приходила такая гениальная по своей простоте мысль. В детском саду?
   Когда я пришла в детский сад в первый раз, я испугалась, очутившись в комнате, полной незнакомцев, с которыми мне предстояло подружиться. Нет, не со всеми, конечно же, – это было ясно с самого начала. Но с кем? Я тщетно вглядывалась в их лица, не в силах разгадать, кто они на самом деле, и в конце концов решила, что все устроится как-нибудь само собой. Друзья сами найдут меня. И хотя я давно уже повзрослела и обладала достаточными средствами и свободой, чтобы искать себе друзей в других городах и даже странах, но эта уверенность: «они найдут меня сами» – продолжала жить во мне. Она стала частью моего характера.
   Хотя кто знает? Может быть, активный поиск – то есть тот путь, который предпочел мой брат, – это гораздо более правильная стратегия.
   – Ну раз так, – радостно сказала я, – тогда давай дружить!
   Лапша заулыбалась.
   – Какие-то вы странные, – сказал брат, подозрительно на нас покосившись. – И, кроме того, мне скоро надо в интернат возвращаться. Пойдемте погуляем, что ли. Повеселимся немного.
   – Хотите ко мне в гости? – неожиданно спросила Лапша.
   – А у тебя есть что покушать?
   – Ёшио! Как тебе не стыдно! – я дернула его за рукав.
   – Мы можем заказать пиццу. Как вам такое предложение? – спросила Лапша и лукаво засмеялась, наморщив нос.
   Словно вспомнив какой-то милый, одной ей известный секрет.
   От этого смеха воздух вокруг нас мелко задрожал.
   Ребенком я не любила вечер. Вечером мне всегда становилось очень одиноко, и я частенько убегала на улицу играть с друзьями – лишь бы не замечать, что день закончился. Но темнота пугала меня, и, в конце концов, я возвращалась домой и дома получала нагоняй за то, что снова ушла без спроса.
   После я, вся в слезах, сидела у себя в комнате и смотрела за окно – на темную, шелестящую в темноте листву. Темнота таила в себе будущее. Она прятала его от меня. Прятала следующий день с его солнечными лучами. Иногда мне казалось, что завтра никогда не наступит – таким оно было далеким. Именно из-за этого мое время и было таким плотным. Именно из-за этого я так любила свою подружку – соседку.
   «Как бы мне хотелось всегда быть с ней. Вместе жить, вместе играть», – думала я, сидя у темного окна. Догадывалась ли я уже тогда, что мы не сможем быть вместе, что пути наши разойдутся, а сами мы изменимся до неузнаваемости? Думаю, что нет.
   Но всем своим маленьким существом я ощущала единственность каждого момента нашей жизни. Что он пройдет и больше уже не повторится. Я чувствовала, что все мои «сейчас» улетают, уносятся с той же неимоверной скоростью, с которой растут мои ноги и руки, вылезая из рукавов и штанин…
   И теперь я снова оказалась лицом к лицу с этой болью.
   Пока мы сидели втроем в уютном кафе, старые, забытые откровения возвратились ко мне – одно за другим.
   Расплатившись, мы поехали в гости к Лапше – в ее просторную однокомнатную квартиру с белым интерьером. Там, посреди этого белого праздника, мы с удовольствием умяли огромную сочную пиццу. Было довольно забавно чувствовать, что знаешь человека с самого рождения, но при этом не знать о нем ни единого конкретного факта.
   Время шло. Часы показывали полседьмого, а мы так и не успели толком ни о чем поговорить. Расставание с другом – я уже и забыла, что это может быть так больно. Даже мне не хотелось уходить, чего уж говорить о Ёшио – он чуть не плакал, стоя у дверей. В его грустном взгляде сквозила тень одиночества…
   Именно таким взглядом провожала сестричка Маю нашу кузину Микико, когда та уезжала после выходных, проведенных у нас, к себе домой. Иногда она даже начинала плакать, и мое сердце тоже сжималось, словно от боли.
   Мы стояли втроем в коридоре, окутанные этой меланхолией. По радио передавали битловскую «Мишель», и я почему-то подумала, что это не случайно. Наверное, когда «Битлз» только начинались, им трудно было представить, что когда-нибудь они расстанутся. Пойдут каждый своей дорогой. И тот судьбоносный для обоих вечер, когда Йоко с Джоном говорили, говорили, говорили, пока не наступило утро… Это древний закон, по которому устроен мир. И все в нашем мире крутится вокруг этого.
   Но вот, наконец, мы попрощались и вышли за дверь. Спустились на лифте на первый этаж и оказались на улице. Я взглянула наверх и в окне четвертого этажа увидела Лапшу – она провожала нас, махала нам вслед своей изящной рукой. На светлом фоне окна был виден ее маленький темный силуэт. Увы – мне так и не удалось разглядеть ее лицо. Но я твердо знала, что она улыбается, глядя, как мы с Ёшио растворяемся в вечерней темноте.
   – В последнее время тебя как-то часто провожают. Да, Ёшио? – сказала я, когда мы отошли настолько, что, даже обернувшись, больше не смогли бы увидеть светлый квадрат и в нем темную фигурку.
   Ночь была прохладной. Грусть прошла – ее сменило какое-то другое, свежее, будоражащее чувство.
   Ёшио словно не слышал моего вопроса.
   – Этот человек, – сказал он, – так напугал меня, что я боялся его двадцать четыре часа в сутки. Ни о чем другом не мог думать. Отчасти я именно поэтому захотел уехать в интернат. Просто чтобы спрятаться от него. Но теперь ситуация изменилась… И опять же – новые друзья…
   Он говорил это не мне, а вообще. Просто думал вслух. Бормотал себе под нос. Не знаю почему, но этих его слов моя голова вдруг стала абсолютно пустой. Этот мальчик больше не был моим братом, а я больше не была его сестрой – просто два каких-то человека шли рядом по вечерней улице. Я уже ничего не понимала. Где я, сколько мне лет, что происходит? Все окружающее в одну секунду потеряло всякий вкус, цвет и смысл.
   Эта бессмысленность была единственным чувством, которое осталось со мной. Ею была пропитана плывущая вокруг меня вечерняя темнота.
   В тот день я закончила работу как обычно и как обычно вернулась домой.
   Я открыла дверь, зашла в прихожую, разулась и сразу же почувствовала, что в доме что-то не так. Дома было непривычно тихо. В этой тягостной тишине почему-то витал запах смерти… Чего-то больше нет, что-то исчезло из нашей жизни… Стоя босиком в прихожей, я отчетливо это поняла, и мне стало страшно. Моя жизнь достигла момента, где все неожиданно повернулось вспять. Меня отбросило в прошлое. В детство. И теперь я переживала происходящее как ребенок: ярко и непосредственно.
   Вообще-то единственное, что было не так, как обычно, – это свет в прихожей. Вернее, его отсутствие. Почему-то сегодня он не горел. Однако этого оказалось достаточно, чтобы меня охватило ощущение, что все непоправимо изменилось. Я на цыпочках прошла через темную кухню и увидела маму, неподвижно сидящую на диване. В руке у нее был бокал красного вина. По телевизору шел какой-то старый черно – белый фильм, но мама не включила звук. С бокалом вина в руке она безучастно смотрела на немое мельтешение на экране. В тусклом подрагивающем свете телевизора ее лицо казалось незнакомым. И эта разбавленная темнота, и кроваво – красное вино за тонким стеклом бокала подчеркивали мертвенную белизну ее щек. Все это было похоже на страшный и прекрасный сон.
   В каком-то смысле в нашей жизни нет ничего, в чем можно быть абсолютно уверенным. Все очень зыбко.
   Зыбко, как лицо моей мамы, на которое падают сейчас черно – белые отсветы с экрана. Мне больше не было страшно. Но я не могла понять, что происходит. И поэтому спросила:
   – Мам, что-то случилось? Ты в порядке?
   – Сакуми, хорошо, что ты пришла, – сказала мама и повернулась ко мне. В ее огромных глазах я смогла разглядеть гнев и разочарование, и горькое чувство утраты, и даже какое-то отчаянное веселье… Бедная мама. Что же произошло?
   – Джюнко сбежала. Ушла из дома, – наконец произнесла мама.
   Эта новость ошеломила меня настолько, что я потеряла дар речи.
   Джюнко сбежала? Утром она еще была дома. Мы сидели втроем на кухне: я с аппетитом поедала приготовленный ею завтрак, а она разговаривала с Микико о какой-то телевизионной передаче, которую они смотрели накануне. Когда я уходила на работу, она стояла у раковины и мыла посуду. «До встречи, – как всегда, сказала она мне, и я уверена на сто процентов, что в этих словах не было никакого скрытого смысла. Никакого подтекста.
   Что же было на завтрак? Омлет, мисо-суп и салат из шпината. Салат Джюнко заправляла сладковатым соусом. Вкус получался мягким – мягким – листья словно таяли во рту. Наверное, остатки этого салата до сих пор еще стоят в холодильнике.
   «А что, если я больше никогда не попробую ее фирменного салата?» – вдруг подумала я и чуть не расплакалась…
   Я вспомнила ее белые руки. Ее симпатичный халатик, в котором она – только подумать, еще сегодня! – ходила по дому. Я услышала легкие шаги в коридоре. Мягкое эхо ее голоса – бывало, они с мамой сплетничали на кухне до поздней ночи…
   – Но почему? – Мой вопрос повис в воздухе.
   Наконец мама нехотя сказала, как будто повторяя фразу, произнесенную до этого тысячу раз:
   – Я не знаю. Думаю, она позвонит через несколько дней. Или напишет письмо. Она почти ничего не взяла с собой. Ну, если не считать всех наших денег…
   – Что?! – я не поверила своим ушам.
   Разумеется, я прекрасно расслышала каждое мамино слово, но голова отказывалась воспринимать эту информацию.
   – А где они лежали? Ты уверена? Сколько там было? – Вопросы выскакивали из меня один за другим.
   – Мои сбережения, – усмехнулась мама. – Они лежали в буфете, теперь они там не лежат. Восемьсот тысяч иен.
   – А почему они лежали в буфете?! Тебе никто никогда не говорил, что деньги можно держать в банке?!
   – Я не доверяю банкам, – сказал мама. – И не надо мне говорить, что, если держать наличные в банке, они приносят доход. Зато дома они всегда под рукой. И не нужно стоять в очередях, заполнять кучу дурацких бумажек. Тебе срочно понадобились деньги? Захотелось поехать куда-нибудь? Взял и поехал.
   «Вот-вот, и я о чем. Только на этот раз их взяла не ты и не я…»
   Разумеется, вслух я этого говорить не стала. Мама явно пыталась сменить тему, что, в общем – то, было вполне понятно. Мне тоже не очень-то хотелось обсуждать с ней сопутствующие детали – самого факта пропажи было более чем достаточно.
   – А Джюнко тебе не жаловалась в последнее время на какие-нибудь… э-э-э… неожиданные проблемы? Ну, или что-нибудь в этом роде.
   – Да нет. То есть она, конечно, жаловалась, но не на что-то конкретное, а вообще. На ситуацию… Если бы она попросила у меня в долг, ты что, думаешь, я бы ей не дала?
   – Мам, я даже не сомневаюсь, – поспешила ответить я. – Просто все это очень неожиданно и как-то странно.
   – Наверное, произошло что-то ужасное. Но почему она не дождалась меня? Почему ничего мне не сказала?
   – Думаю, пока она сама не расскажет, мы так ничего и не узнаем, – я покачала головой. – А ты уверена, что это она взяла деньги? Есть какие-то доказательства? – спросила я, окончательно смирившись с новой реальностью.
   – Она оставила записку, – мама кивнула в сторону стола.
   Я включила свет. Воздух задвигался, появились тени. На столе в ожившей кухне лежала записка в одно предложение:
   Я все верну, даю слово. Джюнко.
   Это был ее почерк. Ее подпись.
   – Эх, люди-люди. Не знаешь, чего от них ожидать, – вздохнула я.
   – Да уж, – мама пригубила вино.
   Вот и все. На этом мы с мамой и порешили.
   Некоторое время мы сидели вдвоем перед мелькающим экраном, потом я пошла на кухню и сделала себе бутерброд. Мама пила вино, я молча ела свой нехитрый ужин. Бутерброда мне было мало. «Может, все-таки доесть мисо-суп и салат из шпината?… Нет, лучше оставлю их на потом», – подумала я, и от этой мысли мне стало очень грустно. В носу защипало. Надо отвлечься, постараться об этом не думать… Сейчас придет Микико – я ей обо всем расскажу, потом сообщу брату, и постепенно все забудется. Пройдет совсем немного времени, и этот эпизод станет всего лишь очередной историей из прошлого. Еще одним воспоминанием.
   В конце концов, с самого начала было довольно странно пускать совершенно чужого человека в дом только на том основании, что он твой друг.
   Ну что ж. Все равно теперь уже ничего не изменишь. Другой реальности нет. Чужой человек больше не живет с нами. И вряд ли он когда-нибудь вернется.
   Нам всем понадобится какое-то время, чтобы мы могли вспоминать о ней не с болью, а с доброй улыбкой.
   Боль – отзвук невозможности поверить в то, что произошло.
   – Все, с меня довольно! Я больше не могу тут сидеть и думать об этом! – сказала мама. – Сейчас позвоню своему кавалеру – пусть пригласит меня в бар. Мне надо развеяться.
   Она встала с дивана и ушла в свою комнату переодеваться.
   Чуть позже, закрывая за ней дверь, я сказала: «Мам, ты себя особо не ограничивай. Сегодня это в порядке вещей».
   Когда я рассказала о происшествии Микико, только что вернувшейся домой, она страшно расстроилась, но тут же придумала случившемуся тысячу объяснений. Все как одно в лучших традициях мыльных опер. А чего еще вы хотели от студентки женского колледжа? Здесь были и несчастная любовь, и продажа малолетней дочки в сексуальное рабство к мафии, и погрязший в долгах любовник и так далее и тому подобное… Должна признаться, что мне было даже любопытно выслушивать все эти ужасы. Они будоражили мое воображение и отвлекали от печальной действительности.
   К концу вечера мы с Микико пришли в болезненное возбуждение – мы уже ощущали себя чуть ли не жертвами разрушительного землетрясения, которые чудом выжили и теперь, сплоченные общей бедой, жгут костры в ожидании утра. Только вот вместо костра мы сплотились за банкой с пивом и который час подряд сидели на кухне и хрустели всякими орешками и конфетками.
   В какой-то момент Микико все же отправилась спать, а я решила принять горячую ванну. После купания я, все еще с мокрыми волосами, прошлепала на кухню и сварила себе кофе. Потом, не зажигая большого света, уселась с чашкой кофе на диван и включила телевизор.
   В начале третьего я решила, что мама вряд ли вернется домой до утра, пошла в прихожую и закрыла входную дверь на ключ. Потом еще немного посидела на кухне – делала себе маникюр – и к трем, наконец, решила лечь спать. И тут на меня накатило. Я вдруг почувствовала такое дикое одиночество, что едва сдержалась, чтобы не закричать.
   Я больше никогда ее не увижу. Она больше никогда не будет жить с нами.
   Мы так много говорили об этом сегодня… Почему же я ничего не почувствовала? Ведь это так просто… так естественно…
   У меня был только один ответ – одиночество. Чтобы прочувствовать что-то по-настоящему, нужно пережить это наедине с самим собой.
   Этой ночью, сидя на кухне, я внезапно поняла, что теперь жизнь нашего дома полностью изменилась. Мне вспомнились похожие моменты: ночь, когда умер отец; первая ночь после маминого развода; ночь, когда Маю ушла из дома…
   Леденящие душу развалины.
   Чем заполнить пустоту отсутствия?
   Разлука есть неизбежное одиночество.
   Бессильная что-либо сделать, я до конца осознала страшный смысл той противоестественной тишины, которая заполнила все пространство нашего дома. У нас поселился тихий призрак разлуки. Тихое, но неизбывное напоминание о тех, кто делил с нами стол и кров; о тех, кто спал с нами под одной крышей; о тех, кто ушел и никогда больше сюда не вернется.