Человек подошел к окну и поставил ногу на подоконник. Внизу во дворе глухо, словно на дне колодца, заворчал автомобильный мотор. Солнце еще не зашло, оно отдыхало в дымке. Ветер потихоньку стихал.
Мотор автомобиля заглох. Внизу захлопали двери и забухали, словно выстрелы, голоса.
– Интересно, с чего бы это? – Валька хотел просунуться между рамой и на полушаге замершим человеком. Тот не дал, загородив дорогу рукой. Валька хлопнул себя ладонью по голове. – Это Американец вызвал милицию. Он нас видел, вот и вызвал по телефону.
– Не понимаю. – Человек помрачнел и, покусывая губу, прислушивался к дворовому шуму.
Валька рассказал про опаленную курицу.
– Какие вы еще дети... – Незнакомец посмотрел на часы, затем снова на Вальку, потом на меня с Бобиным. В глазах его промелькнул укор. Мне сразу сделалось холодно и тоскливо. Валька отвел глаза и вдруг бросился в темноту к двери.
С лестницы поднимался шум: голоса, шаги. Голоса делались громче.
Я тупо смотрел на Вальку, который затаился у щели, и чувствовал, как от страха ноги мои начинают слабеть. Справа топтался Бобин, ему тоже было не по себе.
От страха меня вылечил Валька. Он с силой налег на дверь и задвинул тугую щеколду.
– Вот так. – Он потянул дверь на себя. – Теперь пускай ломятся.
Странно, но человек с парашютом на это ничего не ответил. Он стоял и молча смотрел, как Валька возвращается к нам. Стоял и молча смотрел. Потом сказал. Голос его звучал устало и виновато:
– Зря, Валя. Лучше открой. Вам они ничего не сделают.
– Почему? – Валька от неожиданности опешил. Затем бешено замотал головой. – Нет уж, решили испытывать, так испытывайте. Я дверь не открою.
– Валя. – Человек с парашютом присел на край подоконника. – Есть другие двери, есть пожарная лестница. Они могут пройти по крыше. Лучше открой.
Валька смотрел на него сузившимися, злыми глазами:
– Если вы трусите – давайте, я испытаю.
Человек рассмеялся:
– Я не боюсь, я успею. А вот ты... вы... Они же черт знает что могут о вас подумать. Всю жизнь потом не отмоешься. И еще – сейчас ты говоришь за себя. А друзья? Ты о них подумал?
Мы с Бобиным посмотрели на Вальку. Он был весь, как пружина, даже мочки ушей побелели. На нас он не смотрел.
И тут ударили в дверь. Чердак отозвался гулом, и белые завитки пыли взметнулись из темноты на свет.
– Здесь. – Голос за дверью прозвучал громко и ясно, словно не было никакой преграды и говорили рядом.
Я вздрогнул и затаил дыхание. Валька даже не обернулся. Человек посмотрел за окно и тяжело вздохнул.
– Заперся, – сказали за дверью. – За дураков нас держит.
– Надо ломать.
– Сломаем, и не такие ломали. Степанов, дай сюда лом.
Голосов было несколько – громких, взрослых, уверенных, – и вдруг совсем неожиданно в мужской хрипловатый хор ворвался голос Валькиной матери:
– Открой! Открывай, сволочь! Шкуру спущу!
Валька ослеп и оглох, он всех сейчас ненавидел. Кепку он надвинул на брови, лицо спряталось в тень. Лишь в пыльном оконном свете блестел одинокий зуб, да в пару ему горела над козырьком большая капитанская звездочка.
Мы молчали, чердак молчал. Человек с парашютом поднялся и встал вполоборота к окну. Потом повернулся еще, но неудачно – рукоять вала ударила по стеклянным пикам. Стекла посыпались вниз.
– Степанов, – закричали за дверью, – бери ребят и дуй через первую парадную на чердак! Двое на пожарную лестницу! Кажется, он уходит по крыше! – И уже говоря сюда: – Эй, там! За стекло ответишь отдельно.
Удары лома заглушили голоса с лестницы, но ненадолго. Дверь была обита железом, такую сломать – десять потов сойдет. За дверью кто-то сопел и дышал тяжело, как боров.
– Дайте только добраться, я ему... все скажу. Мамаша, извини, не могу не ругаться... черт!
Снова заговорил лом. Снаружи, на дальней стороне крыши, громыхнуло кровельное железо.
– Ребята, будут спрашивать – вы здесь оказались случайно. – Человек запрыгнул на подоконник и стоял согнувшись, чтобы не повредить парашют. – Вы не бойтесь, ничего они вам не сделают. Не посмеют.
– Вылезайте, чего болтать! Решили, так вылезайте. – Валька подбежал к человеку близко и сказал, заглядывая ему в лицо: – Послушайте, ведь вы все наврали. Не бывает таких парашютов. Не может быть. – Он перевел дыхание. – Вы давно бы уже улетели, не стали ждать. Все вранье, парашюты вверх не летают.
Дальний конец чердака прочертила полоса света. По крыше грохотали шаги. Дверь тряслась и стонала и, наконец, не выдержала. Круглые мячики света запрыгали между балок. Ворвавшиеся, высвечивая дорогу фонариками, сгрудились возле дверного проема.
Должно быть, прошла минута. Грохот на крыше не умолкал, а из пыльного чердачного далека раздавались скрипы и чертыхание.
– Вот он, – крикнули со стороны двери. Голос был тот же самый, что отдавал команды. Фонарики вдруг погасли. Люди у проема зашевелились, и из слипшейся человеческой массы стали выделяться фигуры.
Зачарованный атакой со взломом, я стоял оцепенело, как столб. Я позабыл про все: про Вальку, про незнакомца – спроси меня в тот момент, на какой я живу планете, я бы наверняка не вспомнил.
– Шубин, остановись! – Отчаянный хриплый крик сотряс чердачные своды. Качнулись бельевые веревки, и в просветах зашевелилась пыль.
Человек с парашютом стоял на краю крыши, ногой упираясь в водосток. Я видел, как сминался под каблуком тонкий железный обод и слетала ржавая крошка. В доме напротив люди высовывались из окон, и какая-то незнакомая женщина прижимала к лицу платок.
Человек стоял прямо, к чердачному оконцу спиной, стоял спокойно, слегка опустив плечи, словно перед ним не лежала смертельная пропасть двора, а по воздуху протянулась невидимая глазу дорожка, и сейчас он сделает шаг и легко побежит вперед, смеясь над нашими страхами. А рядом с ним стоял Валька, коленом упершись в крышу и придерживаясь за край рукой. Вторая его рука держалась за ремень парашюта.
На нас с Бобиным не обращали внимания. Все смотрели туда, где стояли мужчина и мальчик, а человек с ломом, осторожно, чтобы не выдать шагов, двигался из темноты к свету.
– Брось! – сказала Валькина мать. Она вырвала из рук человека лом и швырнула его себе под ноги.
– Мамаша, я ж...
– Сволочь... – Она схватилась за бельевую веревку, и та лопнула, как перетянутая струна. – Шубин. – Она сделала шаг к окну, но дальше шагнуть не смела. – Я знала, что когда-нибудь ты придешь. Не смей, оставь мальчика! Валенька, отойди от него, он... сумасшедший.
– Валя, твоя мать говорит правду, – заговорил человек справа, волнуясь и озираясь на остальных. – Этот человек... он сегодня сбежал из клиники. Отойди от него, он болен. Он опасен, он...
– Это правда? – Валька повернулся к оконцу. – Мама, он мой отец?
– Дура! – закричала на чердаке женщина. – Это я во всем виновата! Надо было его отравить, ночью зарезать бритвой... Дура!..
– Значит, правда. – Валька вдруг рассмеялся весело, оторвал руку от крыши и помахал в сторону чердака. Потом повернул голову и заглянул парашютисту в лицо. – Я ведь знал, я сразу почувствовал. – Он потянулся еще, не удержался, и колено поскользило по скату.
– Куда ты... – Человек с парашютом перехватил его за плечо. – Рано, пока не время.
Отдававший команды что-то шепнул стоящему рядом с ним. Тот шепнул дальше и мигнул в темноту фонариком. Две фигуры бесшумно переместились к окну и встали по обе стороны. Командир просунул руку в карман, а когда вытащил, в руке у него тускло блеснул металл.
– По команде, – послышалась негромкая фраза.
Солнце зашло за крыши, и на чердаке стало темно. Лишь светлел оконный квадрат, и отчетливо было видно, как два человека – маленький и большой – стояли под вечереющим небом. Все молчали. Время остановилось. Внизу, в дворовом котле, ветер перемешивал пыль.
– Время!
От неожиданности я вздрогнул. Голос Валькиного отца прозвучал громко, словно ударил колокол.
– Время! – отозвалось на чердаке эхо. Две фигуры, скрежеща подошвами по стеклу, метнулись сначала на подоконник, потом спрыгнули на железный скат и замерли, растопырив руки.
Удерживать было некого. В дымчатом свете заката над гармошками городских крыш, над трубами, над редкими голубятнями, над запрокинутыми головами людей, над растрепанными от ветра кронами, над всем этим гигантским кроссвордом, который называется городом, поднималось легкое облачко – золотой шелковистый купол и два человека под ним. Ветер раздувал его шелк. Парашют становился меньше, превращаясь в белую точку. Темные фигурки мельчали и скоро совсем исчезли в прозрачных вечерних сумерках.
Те, кто оставались на чердаке, скучились в оконном проеме. Все смотрели на небо, пока не заслезились глаза. Человек в доме напротив, высунувшись далеко из окна, кричал, надрывая голос:
– Это он! Тот самый! Который сжег мою курицу! – И размахивал белыми кулаками.
Мотор автомобиля заглох. Внизу захлопали двери и забухали, словно выстрелы, голоса.
– Интересно, с чего бы это? – Валька хотел просунуться между рамой и на полушаге замершим человеком. Тот не дал, загородив дорогу рукой. Валька хлопнул себя ладонью по голове. – Это Американец вызвал милицию. Он нас видел, вот и вызвал по телефону.
– Не понимаю. – Человек помрачнел и, покусывая губу, прислушивался к дворовому шуму.
Валька рассказал про опаленную курицу.
– Какие вы еще дети... – Незнакомец посмотрел на часы, затем снова на Вальку, потом на меня с Бобиным. В глазах его промелькнул укор. Мне сразу сделалось холодно и тоскливо. Валька отвел глаза и вдруг бросился в темноту к двери.
С лестницы поднимался шум: голоса, шаги. Голоса делались громче.
Я тупо смотрел на Вальку, который затаился у щели, и чувствовал, как от страха ноги мои начинают слабеть. Справа топтался Бобин, ему тоже было не по себе.
От страха меня вылечил Валька. Он с силой налег на дверь и задвинул тугую щеколду.
– Вот так. – Он потянул дверь на себя. – Теперь пускай ломятся.
Странно, но человек с парашютом на это ничего не ответил. Он стоял и молча смотрел, как Валька возвращается к нам. Стоял и молча смотрел. Потом сказал. Голос его звучал устало и виновато:
– Зря, Валя. Лучше открой. Вам они ничего не сделают.
– Почему? – Валька от неожиданности опешил. Затем бешено замотал головой. – Нет уж, решили испытывать, так испытывайте. Я дверь не открою.
– Валя. – Человек с парашютом присел на край подоконника. – Есть другие двери, есть пожарная лестница. Они могут пройти по крыше. Лучше открой.
Валька смотрел на него сузившимися, злыми глазами:
– Если вы трусите – давайте, я испытаю.
Человек рассмеялся:
– Я не боюсь, я успею. А вот ты... вы... Они же черт знает что могут о вас подумать. Всю жизнь потом не отмоешься. И еще – сейчас ты говоришь за себя. А друзья? Ты о них подумал?
Мы с Бобиным посмотрели на Вальку. Он был весь, как пружина, даже мочки ушей побелели. На нас он не смотрел.
И тут ударили в дверь. Чердак отозвался гулом, и белые завитки пыли взметнулись из темноты на свет.
– Здесь. – Голос за дверью прозвучал громко и ясно, словно не было никакой преграды и говорили рядом.
Я вздрогнул и затаил дыхание. Валька даже не обернулся. Человек посмотрел за окно и тяжело вздохнул.
– Заперся, – сказали за дверью. – За дураков нас держит.
– Надо ломать.
– Сломаем, и не такие ломали. Степанов, дай сюда лом.
Голосов было несколько – громких, взрослых, уверенных, – и вдруг совсем неожиданно в мужской хрипловатый хор ворвался голос Валькиной матери:
– Открой! Открывай, сволочь! Шкуру спущу!
Валька ослеп и оглох, он всех сейчас ненавидел. Кепку он надвинул на брови, лицо спряталось в тень. Лишь в пыльном оконном свете блестел одинокий зуб, да в пару ему горела над козырьком большая капитанская звездочка.
Мы молчали, чердак молчал. Человек с парашютом поднялся и встал вполоборота к окну. Потом повернулся еще, но неудачно – рукоять вала ударила по стеклянным пикам. Стекла посыпались вниз.
– Степанов, – закричали за дверью, – бери ребят и дуй через первую парадную на чердак! Двое на пожарную лестницу! Кажется, он уходит по крыше! – И уже говоря сюда: – Эй, там! За стекло ответишь отдельно.
Удары лома заглушили голоса с лестницы, но ненадолго. Дверь была обита железом, такую сломать – десять потов сойдет. За дверью кто-то сопел и дышал тяжело, как боров.
– Дайте только добраться, я ему... все скажу. Мамаша, извини, не могу не ругаться... черт!
Снова заговорил лом. Снаружи, на дальней стороне крыши, громыхнуло кровельное железо.
– Ребята, будут спрашивать – вы здесь оказались случайно. – Человек запрыгнул на подоконник и стоял согнувшись, чтобы не повредить парашют. – Вы не бойтесь, ничего они вам не сделают. Не посмеют.
– Вылезайте, чего болтать! Решили, так вылезайте. – Валька подбежал к человеку близко и сказал, заглядывая ему в лицо: – Послушайте, ведь вы все наврали. Не бывает таких парашютов. Не может быть. – Он перевел дыхание. – Вы давно бы уже улетели, не стали ждать. Все вранье, парашюты вверх не летают.
Дальний конец чердака прочертила полоса света. По крыше грохотали шаги. Дверь тряслась и стонала и, наконец, не выдержала. Круглые мячики света запрыгали между балок. Ворвавшиеся, высвечивая дорогу фонариками, сгрудились возле дверного проема.
Должно быть, прошла минута. Грохот на крыше не умолкал, а из пыльного чердачного далека раздавались скрипы и чертыхание.
– Вот он, – крикнули со стороны двери. Голос был тот же самый, что отдавал команды. Фонарики вдруг погасли. Люди у проема зашевелились, и из слипшейся человеческой массы стали выделяться фигуры.
Зачарованный атакой со взломом, я стоял оцепенело, как столб. Я позабыл про все: про Вальку, про незнакомца – спроси меня в тот момент, на какой я живу планете, я бы наверняка не вспомнил.
– Шубин, остановись! – Отчаянный хриплый крик сотряс чердачные своды. Качнулись бельевые веревки, и в просветах зашевелилась пыль.
Человек с парашютом стоял на краю крыши, ногой упираясь в водосток. Я видел, как сминался под каблуком тонкий железный обод и слетала ржавая крошка. В доме напротив люди высовывались из окон, и какая-то незнакомая женщина прижимала к лицу платок.
Человек стоял прямо, к чердачному оконцу спиной, стоял спокойно, слегка опустив плечи, словно перед ним не лежала смертельная пропасть двора, а по воздуху протянулась невидимая глазу дорожка, и сейчас он сделает шаг и легко побежит вперед, смеясь над нашими страхами. А рядом с ним стоял Валька, коленом упершись в крышу и придерживаясь за край рукой. Вторая его рука держалась за ремень парашюта.
На нас с Бобиным не обращали внимания. Все смотрели туда, где стояли мужчина и мальчик, а человек с ломом, осторожно, чтобы не выдать шагов, двигался из темноты к свету.
– Брось! – сказала Валькина мать. Она вырвала из рук человека лом и швырнула его себе под ноги.
– Мамаша, я ж...
– Сволочь... – Она схватилась за бельевую веревку, и та лопнула, как перетянутая струна. – Шубин. – Она сделала шаг к окну, но дальше шагнуть не смела. – Я знала, что когда-нибудь ты придешь. Не смей, оставь мальчика! Валенька, отойди от него, он... сумасшедший.
– Валя, твоя мать говорит правду, – заговорил человек справа, волнуясь и озираясь на остальных. – Этот человек... он сегодня сбежал из клиники. Отойди от него, он болен. Он опасен, он...
– Это правда? – Валька повернулся к оконцу. – Мама, он мой отец?
– Дура! – закричала на чердаке женщина. – Это я во всем виновата! Надо было его отравить, ночью зарезать бритвой... Дура!..
– Значит, правда. – Валька вдруг рассмеялся весело, оторвал руку от крыши и помахал в сторону чердака. Потом повернул голову и заглянул парашютисту в лицо. – Я ведь знал, я сразу почувствовал. – Он потянулся еще, не удержался, и колено поскользило по скату.
– Куда ты... – Человек с парашютом перехватил его за плечо. – Рано, пока не время.
Отдававший команды что-то шепнул стоящему рядом с ним. Тот шепнул дальше и мигнул в темноту фонариком. Две фигуры бесшумно переместились к окну и встали по обе стороны. Командир просунул руку в карман, а когда вытащил, в руке у него тускло блеснул металл.
– По команде, – послышалась негромкая фраза.
Солнце зашло за крыши, и на чердаке стало темно. Лишь светлел оконный квадрат, и отчетливо было видно, как два человека – маленький и большой – стояли под вечереющим небом. Все молчали. Время остановилось. Внизу, в дворовом котле, ветер перемешивал пыль.
– Время!
От неожиданности я вздрогнул. Голос Валькиного отца прозвучал громко, словно ударил колокол.
– Время! – отозвалось на чердаке эхо. Две фигуры, скрежеща подошвами по стеклу, метнулись сначала на подоконник, потом спрыгнули на железный скат и замерли, растопырив руки.
Удерживать было некого. В дымчатом свете заката над гармошками городских крыш, над трубами, над редкими голубятнями, над запрокинутыми головами людей, над растрепанными от ветра кронами, над всем этим гигантским кроссвордом, который называется городом, поднималось легкое облачко – золотой шелковистый купол и два человека под ним. Ветер раздувал его шелк. Парашют становился меньше, превращаясь в белую точку. Темные фигурки мельчали и скоро совсем исчезли в прозрачных вечерних сумерках.
Те, кто оставались на чердаке, скучились в оконном проеме. Все смотрели на небо, пока не заслезились глаза. Человек в доме напротив, высунувшись далеко из окна, кричал, надрывая голос:
– Это он! Тот самый! Который сжег мою курицу! – И размахивал белыми кулаками.