— Тише ты, чертяка, зачем людей пугать, и вообще говори лучше по-английски, а то я тебя плохо понимаю, — попытался утихомирить друга Фима, но тот явно был настроен бравурно.
— Не надо стесняться своей самобытности, — продолжал он орать на весь зал уже по-английски. — Вы, русские, чудной народ, дали миру Гоголя и Шевченко, а ведете себя за границей, как нашкодившие школьники.
— Ладно, Коля, мы с тобой об этом еще поговорим, а сейчас расскажи, зачем я тебе понадобился в Америке. Из нашего телефонного разговора я понял только, что это связано с пернатым Змеем и, что ты берешь на себя все расходы по моей поездке в Штаты.
— Поговорим об этом в дороге, у нас будет много времени, чтобы обменяться информацией.
— А куда мы едем?
— В Нью-Хейвен, штат Коннектикут, это в полутора часах езды отсюда на такси, если нам повезет, и мы не попадем в пробку.
— Вот как, тогда давай сначала заглянем на Брайтон-Бич, чтобы купить подарки, я как-то не рассчитывал, что буду гостить у своей драгоценной сестры.
— Твоя сестра живет в Нью-Хейвене, — обрадовался Кучка. — Так нам просто повезло, не нужно будет останавливаться в гостинице, где нас могут засечь.
Пока друзья заезжали на Брайтон за водкой и икрой, пока мчались по хайвэю на северо-восток, Фима рассказал все, о своей поездке в Фирсановку, о расследовании Розы Марковны и о визите профессора, а Клаус поделился своими парагвайскими впечатлениями и планом поимки похитителя Кукулькана.
После того как Лангер рассказал ему о Гринфилде, австриец связался по телефону с миллионером.
Юджин Гринфилд, несмотря на свои миллионы, нажитые на биржевых спекуляциях, и страсть к коллекционированию редких вещей, оказался вполне добропорядочным и законопослушным обывателем. Он тут же открестился от краденого раритета и согласился сотрудничать с Интерполом, при условии, что на это дадут санкцию американские спецслужбы. После недолгих колебаний американцы согласились, теракты их все-таки кое-чему научили. Теперь друзьям предстояло сыграть простенькую «партитуру», которую сочинил Клаус, то есть выйти на связь с Гринфилдом, который уже согласился принять продавца Змея, чтобы обговорить с ним условия покупки, и ждать, пока миллионер сообщит, где и когда состоится встреча. Эксперт Гринфилда убедится в подлинности раритета, но продавцу заявит, что это копия и сделка не состоится. После того, как продавец со своим товаром покинет дом миллионера, он будет задержан. Фима должен опознать преступника, а Клаус арестовать его.
Ловушка должна была сработать на все сто, вопрос состоял лишь в том, когда это произойдет. Последний раз продавец выходил на связь с миллионером три дня назад. В своем электронном послании он сообщил, что намерен прибыть в Нью-Хейвен на этой неделе.
— Как ты думаешь, кто этот таинственный продавец? — по большому счету Клаусу было все равно у кого сейчас золотая фигурка, главное, что он вернет ее в Хофбург, но он хотел дать приятелю понять, что он не сбрасывает со счетов и его заслуги в раскрытии преступления и потому спросил.
— До последнего времени я был уверен, что это Муха, а сейчас даже не знаю на кого и думать, — ответил Фима, который похоронил было «дело Змея», но все еще не потерял к нему интереса.
— Продавец подписывается буквой «М», так что это может быть все-таки Муха.
— А может быть Мария, или кто-нибудь из ее дружков-мексиканцев — я перед отъездом так и не успел позвонить в Харьков.
Такси в котором ехали друзья, миновало гряду лесистых холмов и взорам путешественников открылся уютно прильнувший к морю Нью-Хейвен, самый европейский и даже можно сказать «австрийский», несмотря на голландское происхождение, из всех американских городов. Почему «австрийский»? Да потому , что зеленые холмы в округе напоминали Венский лес, а псевдоготический собор в центре — сразу все городки Тироля
— Нью-Хейвен, — объявил шофер, как итальянцы на свадьбах объявляют очередное блюдо.
— Где живет твоя сестра? — спросил Кучка.
— На Вустер сквер. Это на другом конце города. Только, знаешь, Коля, давай все-таки остановимся в отеле. Моя сестра и ее муж люди небогатые, они будут рады нас приютить, но боюсь — это будет их тяготить.
— Сколько у них комнат?
— Пять, но с ними живет еще дочка, которая играет на виолончели.
— Я думаю, что они смогут оплатить ее занятия на полгода вперед за те деньги, за те деньги, которые мы им заплатим.
— Если так, то лучшего места, чем у них в городе не найдешь, — сказал Фима и стал втолковывать шоферу, как проехать на Вустер сквер.
Лия и Герман Субботины жили в собственной квартире трехэтажного дома, фасад которого был обращен к парку. Собственно эта квартира, доставшаяся Герману по наследству от дяди — эмигранта второй волны, которого война забросила аж за океан, и послужила причиной того, что Субботины решили уехать из России. «Самое главное — жилье, а с работой как-нибудь уладится, мы ведь не претендуем на теплые места, — рассуждала Лиля, перед тем как уехать, — на первых порах можно сидеть с детьми, ухаживать за пожилыми людьми, да мало ли еще что… А потом, когда оглядимся, устроимся получше. Все так делают». Герман ничего не говорил, но в тайне надеялся устроиться в какую-нибудь эмигрантскую газету. В Москве он работал в журнале и не собирался менять свою престижную профессию ради заработка.
Но с газетой у него не заладилось, в «Новом русском слове» от него отмахнулись — своих борзописцев хватает — из бывших диссидентов, а тут какой-то Субботин, который в России лизал жопу «новым русским» пожаловал, без имени, без связей с одним только гонором. В «Вестях» предложили делать интервью с российскими звездами политики и культуры по двадцать долларов за штуку. Герман обрадовался и сдал им сразу все, что было у него в загашнике
—на двести долларов. Победу обмыли дома пивом «Миллер» и водкой, привезенной из «московских» запасов, но дело не заладилось: свежего «товара» не было, а за визитерами из России гонялись все кому не лень, к тому же оказалось, что Герман совершенно неспособен к изучению английского языка. Все что он усвоил, было «плиз», «сенкью» и «найс». И тогда он решил попробовать себя в роли собкора какого-нибудь российского издания, разослал письма с предложением своих услуг во все газеты и журналы от «Абаканского рабочего» до «Яранских известий». Клюнули немногие — Россия потеряла интерес к зарубежью, и сосредоточилась на своих проблемах, но долларов пятьсот «на круг» выходило, в рублях конечно.
Лиле на новом месте повезло больше, и все потому, что она не брезговала никакой работой. Перед отъездом она окончила курсы массажа, а если учесть, что у нее за спиной была консерватория и язык она знала довольно прилично, то можно сказать, что на оказалась во всеоружие. Через знакомых дяди мужа и их знакомых она сразу же нашла место бейби-ситтерши, стала давать уроки музыки соседским детям и время от времени делать массаж их мамам. А вскоре ей повезло по-настоящему: в булочной за углом освободилось место продавщицы. Для вновь испеченной американки с консерваторским образованием это была настоящая находка — 300 долларов в неделю плюс хлеб, который к закрытию оставался непроданным, в Америке вчерашний — это уже не хлеб.
Вот так и жили «новые американцы» Субботины, перебиваясь в прямом смысле с хлеба на воду. Хорошего мало, а тут еще Лилин брат нагрянул с каким-то австрияком, но все опасения рассеялись, когда Клаус выложил тысячу баксов за приют.
Встречу отметили по-семейному, за чаем с пирожными, а потом Фима пошел в парк навестить Корвалола.
Итальянец встретил его как друга, хотя сразу предупредил, что места у него сейчас нет, двое парней, которых он нанял после ухода Фимы вполне справляются на кухне и развозят пиццу по домам, тем более, что после терактов люди неохотно стали заказывать пиццу на дом из опасения, что под видом курьеров в дом могут проникнуть террористы. Пуганая ворона —куста боится. Опять же экономический спад, безработица — все это плохо сказывается на бизнесе.
Дон Корвальо угостил Фиму стаканчиком виски и горячей пиццей. Проблему надвигающегося кризиса итальянец решал по-своему, в его пицце стало еще меньше фарша и маслин чем прежде, зато прибавилось острых перцев пиперони. Откусив кусочек, Фима вспомнил старый анекдот о том, какие дрова выгоднее покупать. Оказывается с сучками — первый раз можно согреться, когда их колешь, а второй — когда они горят. Поблагодарив итальянца, Фима уже собрался уходить и тут увидел, что в зал вошли две до боли знакомые фигуры, два молодца одинаковых с лица — Диас и Санчес. Перепутать их с кем-либо было невозможно, хотя они и напялили на себя плащи и шляпы.
Стараясь быть незамеченным, Фима схватился рукой за щеку, как будто у него болел зуб, и кинулся в туалет, просидев там некоторое время, он через кухню вышел в парк и, то и дело оглядываясь, побежал к Субботиным.
Дома было все мирно и тихо, Герман с Клаусом сидели за шахматами, и о чем-то тихо переговаривались на украинском языке, Герман был родом из Одессы и мог кое-как объясняться на суржике, то есть на смеси русских и украинских слов.
— Эти сволочи уже здесь, — сходу заявил Фима, разбив вдребезги гармонию тихого вечера. — Я их сейчас встретил у Корвалола. Теперь я знаю, кто продавец, точнее кто продавцы, это проклятые колдуны Диас и Санчес.
— Так, — Клаус перешел на английский, — значит они уже здесь. Есть два варианта: или они сопровождают продавца, или, как и мы поджидают его.
— В этом доме лучше говорить подъевреивают, — пошутил Фима. — А почему ты считаешь, что они сами могут оказаться продавцами, даже роботы иногда бунтуют, а они люди. Представь себе, что им надоело выполнять чужую волю, и они взбунтовались, завладели Пернатым Змеем и…
— …Послали Гринфилду письмо по интернету. Я, конечно, с ними не имел счастья общаться, но судя по твоим рассказам, они и в разговоре то двух слов связать не могут, тем более на бумаге, а о компьютере я вообще не говорю. Это просто два деревенских остолопа, которым засрали мозги лозунгами о равенстве и братстве, и заставили зомбировать людей. Неплохо было бы установить за ними слежку, чтобы выяснить с кем они приехали или кого ждут.
— Не скажу, что это хорошая идея, — возразил Фима. — Гринфилд сам нам сообщит, когда к нему пожалует продавец и мы возьмем его тепленьким, точнее ты возьмешь, а я засвидетельствую.
— Все так и будет, — согласился Клаус, — но только в том случае, если Гринфилд не водит нас за нос. В нашем деле до конца нельзя быть уверенным ни в ком.
— И в первую очередь во мне, — согласился Фима. — Ты никогда не задумывался над тем какую странную роль я играю в этом деле. Разве не подозрительно, что какой-то собачий детектив вдруг оказался на службе у человека, на вилле которого прятали Змея? А как понять, что он вошел в контакт с мексиканцами и их резидентом? А то, что увязался с тобой в Испанию?
— Ну, допустим, насчет Испании — это была моя инициатива, а насчет всего прочего твоя правда, — рассмеялся Кучка. — Ты действительно оказываешься в самой гуще событий, и играешь очень странную роль. Где гарантии, что Змей не у тебя? Завтра ты поедешь его продавать, а меня по пути убьешь и закопаешь где-нибудь в лесу, как это любят делать у тебя на родине.
— Почему завтра?
— Я связывался с Гринфилдом, полчаса назад продавец по электронной почте сообщил ему, что посетит его завтра с семи до восьми вечера, и просит приготовить двести тысяч наличными.
— Откуда пришло сообщение?
— Как всегда с Бермудских островов.
— Неплохо бы посмотреть место действия заранее. Где свил себе гнездышко миллионер? — спросил Фима план города, купленный на бензоколонке у въезда в Нью-Хейвен.
— На плане его нет. Дом Гринфилда в десяти милях на север от города в сосновом лесу. Можем поехать прямо сейчас, только лучше бы не на такси.
— Гера, вы собирались купить машину? — спросил по-русски Фима зятя, который во время разговора двух детективов безучастно дымил, невесть откуда взявшейся беломориной, и обдумывал ситуацию на шахматной доске.
— Лиля купила какую-то французскую развалюху, то ли «рено», то ли «пежо», я в них не разбираюсь. Ты же знаешь, что я никогда не умел водить машину и не интересовался автомобилями, — ответил Герман и с удовольствием затянулся вонючей папироской. — Она внизу в гараже, а ключи висят в прихожей на гвоздике. Только не знаю, есть ли в баке бензин.
— Хорошо хоть знаешь, что машины ездят на бензине, а не на пепси-коле, и на том спасибо, — слегка уколол зятя Фима, но тот не обратил внимания на шутку, встал из за стола, сладко потянулся, протяжно и печально пукнул, вложив в этот звук всю тоску русского человека, вынужденного страдать на чужбине, и полез в холодильник за пивом и сэндвичами.
Лиля оказывается купила подержанный «Ситроен». Машина была еще в очень приличном состоянии, на прямых участках шоссе запросто давала 130 километров. Из нее можно было бы выжать и больше, но дорога все время петляла в холмах.
— Где-то здесь, — сказал Клаус, после того, как они свернули на Нортон-Хилл, — это уже земля Гринфилда. Думаю, нам не стоит заявляться в дом, потопчемся у ворот, осмотрим место действия и назад. Возможно, у продавца есть свои люди среди прислуги. Тогда операция сорвется.
Машина проскочила еще километра два и уперлась в высокую металлическую ограду. Шоссе продолжалось за воротами, но никаких строений отсюда видно не было.
— Хреново, — высказал свое мнение Фима, — ни служб, ни будки для охраны, ворота, видимо, открываются автоматически по сигналу из дома. В общем, для засады места нет. Если продавец не дурак, а я в этом сильно сомневаюсь, то он непременно что-то заподозрит и постарается смыться.
— Тебе так кажется, потому что сейчас еще светло, но продавец приедет, когда уже стемнеет, — возразил Клаус.
— Мне вообще не нравится, когда в операции задействовано много фигур, — сказал Фима. — Ну, на кой люд нам сдался этот миллионер да еще эксперт. Ты можешь надо мной смеяться и называть это классовым чутьем, но я не доверяю этим толстосумам. Кто знает, а может, он уже сговорился с продавцом по интернету, чтобы кинуть нас за милую душу. Подлинник он оставит у себя, а подделку всучит нам. Надо срочно менять весь план.
— Что ты предлагаешь? — спросил Кучка.
— Продавца нужно перехватывать не на обратном пути, а когда он поедет к Юджину. Засаду нужно делать возле моста через реку. Там есть что-то вроде шлагбаума и машину там есть где спрятать — по обеим сторонам дороги густой лес. Мы его легко возьмем, если конечно с ним не будет охраны.
— По договоренности с Гринфилдом, продавец должен приехать на такси и без всякой охраны.
— Что стоят эти договоренности… На всякий случай нужно будет отключить Диаса и Санчеса, и я даже знаю, как это сделать. Возвращаемся в город.
Уильям Томас Крэнберри, как он сам любил называть себя, или Большой Билли, как его назвали его штукатуры, или Черный Вилька, как называл его Фима, при виде русского гостя скривил рожу, как будто у него живот заболел.
— Обормот, мать твою, за каким чертом тебя опять принесло в Америку. Разве ты не понял, что здесь нужно работать?
— Прикуси я зык Билли, а то я тебя сейчас возьму за жопу, как сомалийского шпиона и сподвижника Усамы, — принял условия игры Фима.
— Все равно, козел, я не приму тебя в бригаду, потому что ты козел каких мало, и не умеешь вкалывать. Вы там в своей сраной России только и делаете, что клянчите подачки и трахаете белых медведиц. Я, кажется, тебе уже однажды сказал, чтобы ты обходил меня за милю. Мне не нужны работники, у которых два часа обед и три — перекур. Ты меня достал в прошлый раз своими рассказами про то, как полезно садится голой жопой в снег после бани. Все, канай отсюда, Обормот. Не мешай людям работать.
Билл сидел на строительных лесах, свесив ноги, и поливал Фиму на чем свет стоит. Он был неплохим парнем, этот Черный Вилька, просто любил всем показать, как хорошо он умеет ругаться. Он умел еще и хорошо работать, но этим в Америке никого не удивишь. А вот виртуозно ругаться могут далеко не все. Это был его способ самовыражения, его баскетбол, бокс и регби, и он в нем преуспевал, как мог. Фима это понимал и делал вид, что восхищен.
Он сидел внизу на бетонных плитах и слушал Вилькину «музыку», как зачарованный, лишь изредка прикладываясь к бутылке бурбона. И только, когда он почувствовал, что Билли вот-вот иссякнет, он подал голос, чтобы выручить приятеля.
— Я тебя слушаю и удивляюсь, как ты классно ругаешься, ты превзошел всех сквернословов, которых я когда либо знал, как в Старом , так и в Новом Свете. Ты просто Моцарт и Эллингтон этого дела вместе взятые, — польстил Фима бригадиру, хотя любой московский школьник по части ругательств мог заткнуть его за пояс.
— Ты так думаешь, — расплылся Билли. — Можешь подняться сюда и угостить меня своим пойлом.
— Ну, как ты тут старина? — спросил Фима уже серьезно, протягивая Билли бутылку виски. — И не надоело тебе строить капитализм?
— Надоело, — сказал бригадир, как следует хлебнув из бутылки. — Но это лучше, чем по шею в говне строить ваш гребаный социализм, или что там вы теперь строите?
— Как твои? Мамаша, брат?
— Мать ударилась в религию, из церкви не вылазит, все, что я ей даю на хозяйство норовит снести туда. После того, как умер Пит, старуха просто свихнулась, блюдет меня на каждом шагу, не разрешает водить к себе баб, пить и ругаться. Ну, бабы и выпивка куда ни шло, пить и трахаться я могу и на стороне, а вот ругаться… Нет, Пит мне насрал в самую душу, а еще брат называется.
— Когда он умер?
— Полгода назад, от передозировки наркотиков.
— Жаль, неплохой был парень. Я помню, как ты ему говорил, чтобы он завязывал с наркотой…
— А он смеялся и посылал меня на хер, вот и допрыгался, щенок.
— Молодому парню трудно устоять, когда на каждом шагу тянут за рукав и предлагают рай, расфасованный в пакетики. А Пит, насколько мне известно, и сам приторговывал наркотиками.
— Я говорил ему, что это не доведет до добра, но он увяз в этом дерьме по уши, и никакой лебедкой его нельзя было вытащить оттуда. Я знаю, вы, белые считаете, что все черные уже рождаются сутенерами и наркоторговцами. А мне насрать на то, что вы думаете, потому что все вы насквозь прогнили и воняете на весь мир. Я бы собственными руками оторвал яйца ублюдкам, которые пичкают черных наркотой, чтобы они меньше думали и больше вкалывали на вас.
— У тебя есть такая возможность.
— О чем ты говоришь, я знаю дружков Пита. Это такие же пропащие мальчишки, как и он, хотя и хорохорятся. У меня нет на них зла.
— Я говорю не о них, а о боссах, которые наживают миллионы на таких, как Пит. Это дельцы из Колумбии, вчера я видел их в пиццерии на Вустер-сквер. Они и сегодня там были. У них есть план — сделать этот благопристойный городок наркостолицей Новой Англии.
— Я тебе не верю, ты еврей, русский и коммунист, ты только и мечтаешь, как покончить с Америкой, ты хуже бен Ладена. Он, хотя бы не скрывает, что ненавидит американцев, а вы клянетесь в дружбе, и гадите исподтишка. Почему ты не сообщил копам, что видел наркодельцов?
— А что толку, они их и пальцем не тронут, ты ведь знаешь, кого они хватают — кого можно подоить. А на тех, как сядешь, так и слезешь, они всех купили с потрохами. И потом, я иностранец, мне никто не поверит, а неприятности гарантированы.
— Пожалуй ты прав. Ладно, покажи мне их как-нибудь, мы с ними поговорим.
— Это нужно сделать сегодня, потому что завтра они снюхаются с местной коза-нострой, и городу крышка, не с проста же они околачиваются у итальяшки.
— Хорошо, сегодня ты нам их покажешь.
К месту засады Фима и Клаус приехали за два часа, до срока, назначенного Гринфилдом продавцу. Лес уже начал сбрасывать листву, но заросли бересклета были еще зелеными и густыми настолько, что укрытый в них зеленый «Ситроен» с дороги совершенно невозможно было разглядеть. Трудней всего пришлось со шлагбаумом возле моста через реку. Он заржавел и никак не желал опускаться, торчал над водой, как заколдованный регулировщик с поднятым вверх жезлом, пришлось слить из машины немного масла, чтобы смазать ему «подмышку».
— А если кто-нибудь поедет со стороны усадьбы? — подумал вслух Клаус.
— Скажем, что мы из дорожной службы — проверяем надежность моста, — ответил Фима, глядя вниз на воду. — А здесь глубоко, и наверно полно омутов, вон какие водовороты. Жаль, не взяли с собой удочки.
— Ты рыбак?
— Нет, но я очень не люблю ждать и догонять.
— Для детектива это равноценно профнепригодности.
— А я и не рвусь в детективы. Приеду домой открою ветеринарную поликлинику на дому, буду лечить кошечек, собачек, попугаев. У меня ветеринарное образование.
— Странный вы народ, русские, рулите не туда куда надо, а куда хочется.
— Восток, Коля, дело тонкое. Есть такая китайская притча про двух поэтов, они жили во время династии Цинь или Минь, хрен его знает. Один служил чиновником при дворе императора, ходил в шелковых халатах и ел ласточкины гнезда, а другой был нищим бродягой, но они уважали друг друга и любили беседовать о высоких материях, но встречались они только раз в пять лет. Однажды чиновник так соскучился по своему нищему другу, что решил его навестить. А тот в это время скитался где-то в горах. Чиновник взял посох и пошел его искать. Целый год он шел по следам отшельника и наконец увидел вдалеке хижину друга. Но было уже поздно, чиновник подумал, что его друг уже спит, и решил, что навестит его утром. Наутро, когда чиновник проснулся, он так и не повидав отшельника, отправился в обратный путь. Когда его спросили, почему же он не зашел к другу, хотя был рядом с его жилищем, он ответил: «Я отправился в путь под влиянием чувства и почти достиг цели, но чувство прошло, и больше не было смысла тревожить поэта».
— Что-то я не уловил смысла.
— Ты, прости, Коля но тебе этого не понять, ты живешь в другом мире. У вас главное орднунг.
В бледном свете угасающего дня вода в реке казалась черной и маслянистой. Фима плюнул в реку и пошел в машину. Было сыро и зябко. Ноябрь они и в Америке ноябрь.
Продавец подкатил, когда уже стемнело. Сначала послышался шум двигателя, потом пучки света пробили тьму и, наконец, к шлагбауму подкатило желтое такси. Шофер вылез и молча уставился на шлагбаум, как будто хотел устранить препятствие одной силой воли. И тут Фима с Клаусом выскочили из засады.
Куска наставил пистолет на шофера, а Фима рванул дверцу машины и оказался лицом к лицу… с Зиночкой. Она смотрела на него круглыми от страха глазами и прижимала к груди сумку.
— Какими судьбами? — удивился Фима.
— Я с мужем, то есть с женихом… Вацлав Иванович хочет на мне жениться… — Зиночка приходила в себя с трудом.
— А это приданое? — Фима вырвал у нее из рук сумку и расстегнул молнию. Там была только одна вещь — коробка из-под обуви, внутри которой лежала завернутая в несколько слоев бумаги, статуэтка величиной с ладонь статуэтка
— отвратительное зубастое существо со злыми глазками навыкате и перепончатыми крылышками, нечто среднее между летучей мышью и дикобразом.
— Отдай, — Зиночка попыталась вырвать фигурку из рук Фимы, но, сообразив, что это бесполезно, расплакалась. — Отдай, прошу тебя, это может быть единственный шанс в моей жизни. Хочешь, я дам тебе половину… это много… пятьдесят тысяч.
— Сто, — сказал Фима, копируя героев американских боевиков, — и ни центом меньше. Но только после того, как ты расскажешь, как тебе удалось заполучить эту штуковину.
— Ты сам надоумил меня, где ее искать, помнишь, тогда в Испании. Ты уехал на следующий день, а я ночью, после того, как ушла от тебя. Мой самолет вылетел на пять часов раньше твоего. В Шереметьеве я взяла такси и сразу в Фирсановку. Вы говорили про немца в Парагвае, я нашла в интернете его адрес и списалась с ним, а он мне порекомендовал Гринфилда.
— Что там у тебя? — крикнул Клаус, который все еще не сводил дула пистолета с таксиста.
— Все в порядке, разбираемся, тут тебя ждет приятная встреча, — ответил Фима. Он еще раз взглянул на Змея и, брезгливо поморщившись, сунул его за пазуху.
— А теперь, голуба, скажи, зачем ты убила Дэна? Ты знала, что он прячет эту игрушку у себя, и хотела ей завладеть?
— Как ты узнал, что мы знакомы?
— Во время нашего первого разговора ты назвала его фамилию, а ее знали только самые близкие люди.
— Он был моим любовником и обещал на мне жениться. Он показывал мне Змея и говорил, что за этого уродца можно получить бешеные бабки, что мы продадим его и на эти деньги откроем в Италии русское кафе. Я развесила уши, как дура, а он, как только убили Алика, ушел к этой старой костлявой кляче Веронике. Ну, я рассказала охраннику Араму про Змея. Тот хотел только попугать Дэна, а он сам полез на нож. Так мне Арам сказал и я ему верю. Дэн как будто специально нарывался на неприятности. Мне, кажется, он от этого испытывал удовольствие, что-то вроде оргазма.
— Как тебе удалось понести Змея через таможню. Где ты его прятала?
— Я и не думала его прятать. Он у меня в сумке лежал на виду. Если бы спросили. Я бы сказала — сувенир купила в киоске в аэропорту, но никто не спросил.
— Правду говорят, что лохам везет. Меня бы уже сто раз взяли за жопу. А Муха знает, что Кукулькан у тебя?
— Не надо стесняться своей самобытности, — продолжал он орать на весь зал уже по-английски. — Вы, русские, чудной народ, дали миру Гоголя и Шевченко, а ведете себя за границей, как нашкодившие школьники.
— Ладно, Коля, мы с тобой об этом еще поговорим, а сейчас расскажи, зачем я тебе понадобился в Америке. Из нашего телефонного разговора я понял только, что это связано с пернатым Змеем и, что ты берешь на себя все расходы по моей поездке в Штаты.
— Поговорим об этом в дороге, у нас будет много времени, чтобы обменяться информацией.
— А куда мы едем?
— В Нью-Хейвен, штат Коннектикут, это в полутора часах езды отсюда на такси, если нам повезет, и мы не попадем в пробку.
— Вот как, тогда давай сначала заглянем на Брайтон-Бич, чтобы купить подарки, я как-то не рассчитывал, что буду гостить у своей драгоценной сестры.
— Твоя сестра живет в Нью-Хейвене, — обрадовался Кучка. — Так нам просто повезло, не нужно будет останавливаться в гостинице, где нас могут засечь.
Пока друзья заезжали на Брайтон за водкой и икрой, пока мчались по хайвэю на северо-восток, Фима рассказал все, о своей поездке в Фирсановку, о расследовании Розы Марковны и о визите профессора, а Клаус поделился своими парагвайскими впечатлениями и планом поимки похитителя Кукулькана.
После того как Лангер рассказал ему о Гринфилде, австриец связался по телефону с миллионером.
Юджин Гринфилд, несмотря на свои миллионы, нажитые на биржевых спекуляциях, и страсть к коллекционированию редких вещей, оказался вполне добропорядочным и законопослушным обывателем. Он тут же открестился от краденого раритета и согласился сотрудничать с Интерполом, при условии, что на это дадут санкцию американские спецслужбы. После недолгих колебаний американцы согласились, теракты их все-таки кое-чему научили. Теперь друзьям предстояло сыграть простенькую «партитуру», которую сочинил Клаус, то есть выйти на связь с Гринфилдом, который уже согласился принять продавца Змея, чтобы обговорить с ним условия покупки, и ждать, пока миллионер сообщит, где и когда состоится встреча. Эксперт Гринфилда убедится в подлинности раритета, но продавцу заявит, что это копия и сделка не состоится. После того, как продавец со своим товаром покинет дом миллионера, он будет задержан. Фима должен опознать преступника, а Клаус арестовать его.
Ловушка должна была сработать на все сто, вопрос состоял лишь в том, когда это произойдет. Последний раз продавец выходил на связь с миллионером три дня назад. В своем электронном послании он сообщил, что намерен прибыть в Нью-Хейвен на этой неделе.
— Как ты думаешь, кто этот таинственный продавец? — по большому счету Клаусу было все равно у кого сейчас золотая фигурка, главное, что он вернет ее в Хофбург, но он хотел дать приятелю понять, что он не сбрасывает со счетов и его заслуги в раскрытии преступления и потому спросил.
— До последнего времени я был уверен, что это Муха, а сейчас даже не знаю на кого и думать, — ответил Фима, который похоронил было «дело Змея», но все еще не потерял к нему интереса.
— Продавец подписывается буквой «М», так что это может быть все-таки Муха.
— А может быть Мария, или кто-нибудь из ее дружков-мексиканцев — я перед отъездом так и не успел позвонить в Харьков.
Такси в котором ехали друзья, миновало гряду лесистых холмов и взорам путешественников открылся уютно прильнувший к морю Нью-Хейвен, самый европейский и даже можно сказать «австрийский», несмотря на голландское происхождение, из всех американских городов. Почему «австрийский»? Да потому , что зеленые холмы в округе напоминали Венский лес, а псевдоготический собор в центре — сразу все городки Тироля
— Нью-Хейвен, — объявил шофер, как итальянцы на свадьбах объявляют очередное блюдо.
— Где живет твоя сестра? — спросил Кучка.
— На Вустер сквер. Это на другом конце города. Только, знаешь, Коля, давай все-таки остановимся в отеле. Моя сестра и ее муж люди небогатые, они будут рады нас приютить, но боюсь — это будет их тяготить.
— Сколько у них комнат?
— Пять, но с ними живет еще дочка, которая играет на виолончели.
— Я думаю, что они смогут оплатить ее занятия на полгода вперед за те деньги, за те деньги, которые мы им заплатим.
— Если так, то лучшего места, чем у них в городе не найдешь, — сказал Фима и стал втолковывать шоферу, как проехать на Вустер сквер.
Лия и Герман Субботины жили в собственной квартире трехэтажного дома, фасад которого был обращен к парку. Собственно эта квартира, доставшаяся Герману по наследству от дяди — эмигранта второй волны, которого война забросила аж за океан, и послужила причиной того, что Субботины решили уехать из России. «Самое главное — жилье, а с работой как-нибудь уладится, мы ведь не претендуем на теплые места, — рассуждала Лиля, перед тем как уехать, — на первых порах можно сидеть с детьми, ухаживать за пожилыми людьми, да мало ли еще что… А потом, когда оглядимся, устроимся получше. Все так делают». Герман ничего не говорил, но в тайне надеялся устроиться в какую-нибудь эмигрантскую газету. В Москве он работал в журнале и не собирался менять свою престижную профессию ради заработка.
Но с газетой у него не заладилось, в «Новом русском слове» от него отмахнулись — своих борзописцев хватает — из бывших диссидентов, а тут какой-то Субботин, который в России лизал жопу «новым русским» пожаловал, без имени, без связей с одним только гонором. В «Вестях» предложили делать интервью с российскими звездами политики и культуры по двадцать долларов за штуку. Герман обрадовался и сдал им сразу все, что было у него в загашнике
—на двести долларов. Победу обмыли дома пивом «Миллер» и водкой, привезенной из «московских» запасов, но дело не заладилось: свежего «товара» не было, а за визитерами из России гонялись все кому не лень, к тому же оказалось, что Герман совершенно неспособен к изучению английского языка. Все что он усвоил, было «плиз», «сенкью» и «найс». И тогда он решил попробовать себя в роли собкора какого-нибудь российского издания, разослал письма с предложением своих услуг во все газеты и журналы от «Абаканского рабочего» до «Яранских известий». Клюнули немногие — Россия потеряла интерес к зарубежью, и сосредоточилась на своих проблемах, но долларов пятьсот «на круг» выходило, в рублях конечно.
Лиле на новом месте повезло больше, и все потому, что она не брезговала никакой работой. Перед отъездом она окончила курсы массажа, а если учесть, что у нее за спиной была консерватория и язык она знала довольно прилично, то можно сказать, что на оказалась во всеоружие. Через знакомых дяди мужа и их знакомых она сразу же нашла место бейби-ситтерши, стала давать уроки музыки соседским детям и время от времени делать массаж их мамам. А вскоре ей повезло по-настоящему: в булочной за углом освободилось место продавщицы. Для вновь испеченной американки с консерваторским образованием это была настоящая находка — 300 долларов в неделю плюс хлеб, который к закрытию оставался непроданным, в Америке вчерашний — это уже не хлеб.
Вот так и жили «новые американцы» Субботины, перебиваясь в прямом смысле с хлеба на воду. Хорошего мало, а тут еще Лилин брат нагрянул с каким-то австрияком, но все опасения рассеялись, когда Клаус выложил тысячу баксов за приют.
Встречу отметили по-семейному, за чаем с пирожными, а потом Фима пошел в парк навестить Корвалола.
Итальянец встретил его как друга, хотя сразу предупредил, что места у него сейчас нет, двое парней, которых он нанял после ухода Фимы вполне справляются на кухне и развозят пиццу по домам, тем более, что после терактов люди неохотно стали заказывать пиццу на дом из опасения, что под видом курьеров в дом могут проникнуть террористы. Пуганая ворона —куста боится. Опять же экономический спад, безработица — все это плохо сказывается на бизнесе.
Дон Корвальо угостил Фиму стаканчиком виски и горячей пиццей. Проблему надвигающегося кризиса итальянец решал по-своему, в его пицце стало еще меньше фарша и маслин чем прежде, зато прибавилось острых перцев пиперони. Откусив кусочек, Фима вспомнил старый анекдот о том, какие дрова выгоднее покупать. Оказывается с сучками — первый раз можно согреться, когда их колешь, а второй — когда они горят. Поблагодарив итальянца, Фима уже собрался уходить и тут увидел, что в зал вошли две до боли знакомые фигуры, два молодца одинаковых с лица — Диас и Санчес. Перепутать их с кем-либо было невозможно, хотя они и напялили на себя плащи и шляпы.
Стараясь быть незамеченным, Фима схватился рукой за щеку, как будто у него болел зуб, и кинулся в туалет, просидев там некоторое время, он через кухню вышел в парк и, то и дело оглядываясь, побежал к Субботиным.
Дома было все мирно и тихо, Герман с Клаусом сидели за шахматами, и о чем-то тихо переговаривались на украинском языке, Герман был родом из Одессы и мог кое-как объясняться на суржике, то есть на смеси русских и украинских слов.
— Эти сволочи уже здесь, — сходу заявил Фима, разбив вдребезги гармонию тихого вечера. — Я их сейчас встретил у Корвалола. Теперь я знаю, кто продавец, точнее кто продавцы, это проклятые колдуны Диас и Санчес.
— Так, — Клаус перешел на английский, — значит они уже здесь. Есть два варианта: или они сопровождают продавца, или, как и мы поджидают его.
— В этом доме лучше говорить подъевреивают, — пошутил Фима. — А почему ты считаешь, что они сами могут оказаться продавцами, даже роботы иногда бунтуют, а они люди. Представь себе, что им надоело выполнять чужую волю, и они взбунтовались, завладели Пернатым Змеем и…
— …Послали Гринфилду письмо по интернету. Я, конечно, с ними не имел счастья общаться, но судя по твоим рассказам, они и в разговоре то двух слов связать не могут, тем более на бумаге, а о компьютере я вообще не говорю. Это просто два деревенских остолопа, которым засрали мозги лозунгами о равенстве и братстве, и заставили зомбировать людей. Неплохо было бы установить за ними слежку, чтобы выяснить с кем они приехали или кого ждут.
— Не скажу, что это хорошая идея, — возразил Фима. — Гринфилд сам нам сообщит, когда к нему пожалует продавец и мы возьмем его тепленьким, точнее ты возьмешь, а я засвидетельствую.
— Все так и будет, — согласился Клаус, — но только в том случае, если Гринфилд не водит нас за нос. В нашем деле до конца нельзя быть уверенным ни в ком.
— И в первую очередь во мне, — согласился Фима. — Ты никогда не задумывался над тем какую странную роль я играю в этом деле. Разве не подозрительно, что какой-то собачий детектив вдруг оказался на службе у человека, на вилле которого прятали Змея? А как понять, что он вошел в контакт с мексиканцами и их резидентом? А то, что увязался с тобой в Испанию?
— Ну, допустим, насчет Испании — это была моя инициатива, а насчет всего прочего твоя правда, — рассмеялся Кучка. — Ты действительно оказываешься в самой гуще событий, и играешь очень странную роль. Где гарантии, что Змей не у тебя? Завтра ты поедешь его продавать, а меня по пути убьешь и закопаешь где-нибудь в лесу, как это любят делать у тебя на родине.
— Почему завтра?
— Я связывался с Гринфилдом, полчаса назад продавец по электронной почте сообщил ему, что посетит его завтра с семи до восьми вечера, и просит приготовить двести тысяч наличными.
— Откуда пришло сообщение?
— Как всегда с Бермудских островов.
— Неплохо бы посмотреть место действия заранее. Где свил себе гнездышко миллионер? — спросил Фима план города, купленный на бензоколонке у въезда в Нью-Хейвен.
— На плане его нет. Дом Гринфилда в десяти милях на север от города в сосновом лесу. Можем поехать прямо сейчас, только лучше бы не на такси.
— Гера, вы собирались купить машину? — спросил по-русски Фима зятя, который во время разговора двух детективов безучастно дымил, невесть откуда взявшейся беломориной, и обдумывал ситуацию на шахматной доске.
— Лиля купила какую-то французскую развалюху, то ли «рено», то ли «пежо», я в них не разбираюсь. Ты же знаешь, что я никогда не умел водить машину и не интересовался автомобилями, — ответил Герман и с удовольствием затянулся вонючей папироской. — Она внизу в гараже, а ключи висят в прихожей на гвоздике. Только не знаю, есть ли в баке бензин.
— Хорошо хоть знаешь, что машины ездят на бензине, а не на пепси-коле, и на том спасибо, — слегка уколол зятя Фима, но тот не обратил внимания на шутку, встал из за стола, сладко потянулся, протяжно и печально пукнул, вложив в этот звук всю тоску русского человека, вынужденного страдать на чужбине, и полез в холодильник за пивом и сэндвичами.
Лиля оказывается купила подержанный «Ситроен». Машина была еще в очень приличном состоянии, на прямых участках шоссе запросто давала 130 километров. Из нее можно было бы выжать и больше, но дорога все время петляла в холмах.
— Где-то здесь, — сказал Клаус, после того, как они свернули на Нортон-Хилл, — это уже земля Гринфилда. Думаю, нам не стоит заявляться в дом, потопчемся у ворот, осмотрим место действия и назад. Возможно, у продавца есть свои люди среди прислуги. Тогда операция сорвется.
Машина проскочила еще километра два и уперлась в высокую металлическую ограду. Шоссе продолжалось за воротами, но никаких строений отсюда видно не было.
— Хреново, — высказал свое мнение Фима, — ни служб, ни будки для охраны, ворота, видимо, открываются автоматически по сигналу из дома. В общем, для засады места нет. Если продавец не дурак, а я в этом сильно сомневаюсь, то он непременно что-то заподозрит и постарается смыться.
— Тебе так кажется, потому что сейчас еще светло, но продавец приедет, когда уже стемнеет, — возразил Клаус.
— Мне вообще не нравится, когда в операции задействовано много фигур, — сказал Фима. — Ну, на кой люд нам сдался этот миллионер да еще эксперт. Ты можешь надо мной смеяться и называть это классовым чутьем, но я не доверяю этим толстосумам. Кто знает, а может, он уже сговорился с продавцом по интернету, чтобы кинуть нас за милую душу. Подлинник он оставит у себя, а подделку всучит нам. Надо срочно менять весь план.
— Что ты предлагаешь? — спросил Кучка.
— Продавца нужно перехватывать не на обратном пути, а когда он поедет к Юджину. Засаду нужно делать возле моста через реку. Там есть что-то вроде шлагбаума и машину там есть где спрятать — по обеим сторонам дороги густой лес. Мы его легко возьмем, если конечно с ним не будет охраны.
— По договоренности с Гринфилдом, продавец должен приехать на такси и без всякой охраны.
— Что стоят эти договоренности… На всякий случай нужно будет отключить Диаса и Санчеса, и я даже знаю, как это сделать. Возвращаемся в город.
Уильям Томас Крэнберри, как он сам любил называть себя, или Большой Билли, как его назвали его штукатуры, или Черный Вилька, как называл его Фима, при виде русского гостя скривил рожу, как будто у него живот заболел.
— Обормот, мать твою, за каким чертом тебя опять принесло в Америку. Разве ты не понял, что здесь нужно работать?
— Прикуси я зык Билли, а то я тебя сейчас возьму за жопу, как сомалийского шпиона и сподвижника Усамы, — принял условия игры Фима.
— Все равно, козел, я не приму тебя в бригаду, потому что ты козел каких мало, и не умеешь вкалывать. Вы там в своей сраной России только и делаете, что клянчите подачки и трахаете белых медведиц. Я, кажется, тебе уже однажды сказал, чтобы ты обходил меня за милю. Мне не нужны работники, у которых два часа обед и три — перекур. Ты меня достал в прошлый раз своими рассказами про то, как полезно садится голой жопой в снег после бани. Все, канай отсюда, Обормот. Не мешай людям работать.
Билл сидел на строительных лесах, свесив ноги, и поливал Фиму на чем свет стоит. Он был неплохим парнем, этот Черный Вилька, просто любил всем показать, как хорошо он умеет ругаться. Он умел еще и хорошо работать, но этим в Америке никого не удивишь. А вот виртуозно ругаться могут далеко не все. Это был его способ самовыражения, его баскетбол, бокс и регби, и он в нем преуспевал, как мог. Фима это понимал и делал вид, что восхищен.
Он сидел внизу на бетонных плитах и слушал Вилькину «музыку», как зачарованный, лишь изредка прикладываясь к бутылке бурбона. И только, когда он почувствовал, что Билли вот-вот иссякнет, он подал голос, чтобы выручить приятеля.
— Я тебя слушаю и удивляюсь, как ты классно ругаешься, ты превзошел всех сквернословов, которых я когда либо знал, как в Старом , так и в Новом Свете. Ты просто Моцарт и Эллингтон этого дела вместе взятые, — польстил Фима бригадиру, хотя любой московский школьник по части ругательств мог заткнуть его за пояс.
— Ты так думаешь, — расплылся Билли. — Можешь подняться сюда и угостить меня своим пойлом.
— Ну, как ты тут старина? — спросил Фима уже серьезно, протягивая Билли бутылку виски. — И не надоело тебе строить капитализм?
— Надоело, — сказал бригадир, как следует хлебнув из бутылки. — Но это лучше, чем по шею в говне строить ваш гребаный социализм, или что там вы теперь строите?
— Как твои? Мамаша, брат?
— Мать ударилась в религию, из церкви не вылазит, все, что я ей даю на хозяйство норовит снести туда. После того, как умер Пит, старуха просто свихнулась, блюдет меня на каждом шагу, не разрешает водить к себе баб, пить и ругаться. Ну, бабы и выпивка куда ни шло, пить и трахаться я могу и на стороне, а вот ругаться… Нет, Пит мне насрал в самую душу, а еще брат называется.
— Когда он умер?
— Полгода назад, от передозировки наркотиков.
— Жаль, неплохой был парень. Я помню, как ты ему говорил, чтобы он завязывал с наркотой…
— А он смеялся и посылал меня на хер, вот и допрыгался, щенок.
— Молодому парню трудно устоять, когда на каждом шагу тянут за рукав и предлагают рай, расфасованный в пакетики. А Пит, насколько мне известно, и сам приторговывал наркотиками.
— Я говорил ему, что это не доведет до добра, но он увяз в этом дерьме по уши, и никакой лебедкой его нельзя было вытащить оттуда. Я знаю, вы, белые считаете, что все черные уже рождаются сутенерами и наркоторговцами. А мне насрать на то, что вы думаете, потому что все вы насквозь прогнили и воняете на весь мир. Я бы собственными руками оторвал яйца ублюдкам, которые пичкают черных наркотой, чтобы они меньше думали и больше вкалывали на вас.
— У тебя есть такая возможность.
— О чем ты говоришь, я знаю дружков Пита. Это такие же пропащие мальчишки, как и он, хотя и хорохорятся. У меня нет на них зла.
— Я говорю не о них, а о боссах, которые наживают миллионы на таких, как Пит. Это дельцы из Колумбии, вчера я видел их в пиццерии на Вустер-сквер. Они и сегодня там были. У них есть план — сделать этот благопристойный городок наркостолицей Новой Англии.
— Я тебе не верю, ты еврей, русский и коммунист, ты только и мечтаешь, как покончить с Америкой, ты хуже бен Ладена. Он, хотя бы не скрывает, что ненавидит американцев, а вы клянетесь в дружбе, и гадите исподтишка. Почему ты не сообщил копам, что видел наркодельцов?
— А что толку, они их и пальцем не тронут, ты ведь знаешь, кого они хватают — кого можно подоить. А на тех, как сядешь, так и слезешь, они всех купили с потрохами. И потом, я иностранец, мне никто не поверит, а неприятности гарантированы.
— Пожалуй ты прав. Ладно, покажи мне их как-нибудь, мы с ними поговорим.
— Это нужно сделать сегодня, потому что завтра они снюхаются с местной коза-нострой, и городу крышка, не с проста же они околачиваются у итальяшки.
— Хорошо, сегодня ты нам их покажешь.
К месту засады Фима и Клаус приехали за два часа, до срока, назначенного Гринфилдом продавцу. Лес уже начал сбрасывать листву, но заросли бересклета были еще зелеными и густыми настолько, что укрытый в них зеленый «Ситроен» с дороги совершенно невозможно было разглядеть. Трудней всего пришлось со шлагбаумом возле моста через реку. Он заржавел и никак не желал опускаться, торчал над водой, как заколдованный регулировщик с поднятым вверх жезлом, пришлось слить из машины немного масла, чтобы смазать ему «подмышку».
— А если кто-нибудь поедет со стороны усадьбы? — подумал вслух Клаус.
— Скажем, что мы из дорожной службы — проверяем надежность моста, — ответил Фима, глядя вниз на воду. — А здесь глубоко, и наверно полно омутов, вон какие водовороты. Жаль, не взяли с собой удочки.
— Ты рыбак?
— Нет, но я очень не люблю ждать и догонять.
— Для детектива это равноценно профнепригодности.
— А я и не рвусь в детективы. Приеду домой открою ветеринарную поликлинику на дому, буду лечить кошечек, собачек, попугаев. У меня ветеринарное образование.
— Странный вы народ, русские, рулите не туда куда надо, а куда хочется.
— Восток, Коля, дело тонкое. Есть такая китайская притча про двух поэтов, они жили во время династии Цинь или Минь, хрен его знает. Один служил чиновником при дворе императора, ходил в шелковых халатах и ел ласточкины гнезда, а другой был нищим бродягой, но они уважали друг друга и любили беседовать о высоких материях, но встречались они только раз в пять лет. Однажды чиновник так соскучился по своему нищему другу, что решил его навестить. А тот в это время скитался где-то в горах. Чиновник взял посох и пошел его искать. Целый год он шел по следам отшельника и наконец увидел вдалеке хижину друга. Но было уже поздно, чиновник подумал, что его друг уже спит, и решил, что навестит его утром. Наутро, когда чиновник проснулся, он так и не повидав отшельника, отправился в обратный путь. Когда его спросили, почему же он не зашел к другу, хотя был рядом с его жилищем, он ответил: «Я отправился в путь под влиянием чувства и почти достиг цели, но чувство прошло, и больше не было смысла тревожить поэта».
— Что-то я не уловил смысла.
— Ты, прости, Коля но тебе этого не понять, ты живешь в другом мире. У вас главное орднунг.
В бледном свете угасающего дня вода в реке казалась черной и маслянистой. Фима плюнул в реку и пошел в машину. Было сыро и зябко. Ноябрь они и в Америке ноябрь.
Продавец подкатил, когда уже стемнело. Сначала послышался шум двигателя, потом пучки света пробили тьму и, наконец, к шлагбауму подкатило желтое такси. Шофер вылез и молча уставился на шлагбаум, как будто хотел устранить препятствие одной силой воли. И тут Фима с Клаусом выскочили из засады.
Куска наставил пистолет на шофера, а Фима рванул дверцу машины и оказался лицом к лицу… с Зиночкой. Она смотрела на него круглыми от страха глазами и прижимала к груди сумку.
— Какими судьбами? — удивился Фима.
— Я с мужем, то есть с женихом… Вацлав Иванович хочет на мне жениться… — Зиночка приходила в себя с трудом.
— А это приданое? — Фима вырвал у нее из рук сумку и расстегнул молнию. Там была только одна вещь — коробка из-под обуви, внутри которой лежала завернутая в несколько слоев бумаги, статуэтка величиной с ладонь статуэтка
— отвратительное зубастое существо со злыми глазками навыкате и перепончатыми крылышками, нечто среднее между летучей мышью и дикобразом.
— Отдай, — Зиночка попыталась вырвать фигурку из рук Фимы, но, сообразив, что это бесполезно, расплакалась. — Отдай, прошу тебя, это может быть единственный шанс в моей жизни. Хочешь, я дам тебе половину… это много… пятьдесят тысяч.
— Сто, — сказал Фима, копируя героев американских боевиков, — и ни центом меньше. Но только после того, как ты расскажешь, как тебе удалось заполучить эту штуковину.
— Ты сам надоумил меня, где ее искать, помнишь, тогда в Испании. Ты уехал на следующий день, а я ночью, после того, как ушла от тебя. Мой самолет вылетел на пять часов раньше твоего. В Шереметьеве я взяла такси и сразу в Фирсановку. Вы говорили про немца в Парагвае, я нашла в интернете его адрес и списалась с ним, а он мне порекомендовал Гринфилда.
— Что там у тебя? — крикнул Клаус, который все еще не сводил дула пистолета с таксиста.
— Все в порядке, разбираемся, тут тебя ждет приятная встреча, — ответил Фима. Он еще раз взглянул на Змея и, брезгливо поморщившись, сунул его за пазуху.
— А теперь, голуба, скажи, зачем ты убила Дэна? Ты знала, что он прячет эту игрушку у себя, и хотела ей завладеть?
— Как ты узнал, что мы знакомы?
— Во время нашего первого разговора ты назвала его фамилию, а ее знали только самые близкие люди.
— Он был моим любовником и обещал на мне жениться. Он показывал мне Змея и говорил, что за этого уродца можно получить бешеные бабки, что мы продадим его и на эти деньги откроем в Италии русское кафе. Я развесила уши, как дура, а он, как только убили Алика, ушел к этой старой костлявой кляче Веронике. Ну, я рассказала охраннику Араму про Змея. Тот хотел только попугать Дэна, а он сам полез на нож. Так мне Арам сказал и я ему верю. Дэн как будто специально нарывался на неприятности. Мне, кажется, он от этого испытывал удовольствие, что-то вроде оргазма.
— Как тебе удалось понести Змея через таможню. Где ты его прятала?
— Я и не думала его прятать. Он у меня в сумке лежал на виду. Если бы спросили. Я бы сказала — сувенир купила в киоске в аэропорту, но никто не спросил.
— Правду говорят, что лохам везет. Меня бы уже сто раз взяли за жопу. А Муха знает, что Кукулькан у тебя?