— Это невозможно, у меня нет на него выхода. Он сам выходит на связь. Я не знаю его в лицо, и у меня нет его телефона. Знаю только, что партийная кличка у него Москва.
— Он что, русский?
— Не думаю, мы говорим по-английски.
— Ну, действуй, девочка, а то с нас снимут скальпы.
— Для начала может снимем с себя одежду, — засмеялась Мария и игриво положила руку Фиме на грудь.
— Может, сперва снимешь караул, или ты хочешь устроить своим ребятам бесплатное шоу с раздеванием?
— Mayta! Ven, senor desea conocer contigo![15] — каркнула Ласточка так, что Фима чуть не выпустил из рук стакан с текилой.
Он думал, что сейчас из спальни появятся Диас и Санчес и, как в прошлый раз, проследуют к выходу, но вместо этого на порог спальни выкатилось странное существо женского пола сплошь состоящее из мячиков — круглый лобик, круглые румяные щечки, две увесистые дыньки грудей, животик наподобие арбуза и шаровидные коленки с ямочками… Девушка явно стеснялась: потупив глаза, она тщетно пыталась натянуть на полные ляжки коротенькую юбчонку.
— Это Майта из Гондураса, моя соседка по общежитию, — Представила подругу Ласточка. — Она хочет с тобой познакомиться. Понимаешь, нам, иностранкам, довольно трудно найти здесь парней, у нас в общежитии живут одни африканцы и арабы, и те предпочитают иметь дело с проститутками. А Майта очень романтическая девушка — она пишет стихи.
— Но я не понимаю по-испански, — попытался защититься Фима.
—Ничего, мы тебя научим, — таинственно улыбнулась Ласточка, и подмигнув Майте, принялась расстегивать пуговицы у Фимы на рубашке. — Повторяй за мной, товарищ: beso, amante, te quiero[16]… Это как цветы на дороге, которая ведет в рай.
Оберлейтенант Клаус Кучка гордился своей родословной. Как и подобает настоящему австрийцу, он имел в роду представителей почти всех народов, населявших обширную Австро-Венгерскую империю. Его дед по материнской линии был венгром, бабка — чешской, у отца были итальянские и украинские корни. Русскому языку его выучила тетка Ганна, которая была родом из Закарпатья, и потому он говорил на страшной смеси русского и украинского. Но в своей конторе он считался большим знатоком России и потому, когда испанские коллеги сообщили, что предполагаемые похитители Пернатого Змея были замечены возле виллы «нового русского» в Каллеле, начальство, не колеблясь, послало в Москву именно Клауса.
Он считал себя поклонником русской культуры, потому что любил слушать цыганскую музыку в ресторанчике на Пратере, и, чтобы поддержать свою репутацию всегда говорил не «Прозит!», а «На здоровье!», когда пил с друзьями молодое вино во время пикников в Венском лесу.
В Москву он ехал c большой охотой. Однако с первых же шагов на московской земле его стали преследовать неудачи. В Шереметьево его должны были встречать коллеги, но они перепутали день прилета.
Клаус хотел взять такси, но таксисты шарахались от него как от прокаженного, опасливо поглядывая на краснорожих амбалов в кожаных куртках. «КГБ, — подумал Клаус. — Следят, чтобы не было контактов с иностранцами». Но один из амбалов тут же предложил ему свои услуги за сто долларов, и Клаус понял, что это, видимо, конкурирующий профсоюз извозчиков.
— Долярив нема, — ответил он, как ему казалось на чистейшем русском языке, — тильки шиллинги.
Шофер презрительно поморщился и отошел.
Ждать автобуса, как следовало из расписания, нужно было до утра. Клаус поднял воротник своей альпийской куртки, и отправился куда глаза глядят в надежде встретить милиционера, который бы помог ему добраться до города. Но час был поздний, и блюстителей порядка нигде не было видно. Зато возле одинокого иностранца охотно тормозили частники.
Клаус от них поначалу отмахивался, потому что опасался криминала, о котором говорило венское начальство, но потом плюнул и сел в обшарпанный комод на колесах.
— Куда едем? — угодливо осведомился владелец автомобильного раритета.
— Нах полицайкомиссариат, — ответил Кучка, у которого от холода и голода пропал уже всякий интерес к иностранным языкам.
— А ну вылазь, интурист хренов, — разозлился водитель и остановил комод. — С тобой по-человечески, а ты сразу права качать. Да я, можно сказать только из гуманных соображений остановился, дай, думаю, подвезу мужика, а то неровен час грабанут. Да мне твоих червонцев на одну заправку не хватит.
— Найн, найн, — засуетился австриец, — не треба вылазь. Поихалы до готелю.
В гостинице «Москва», где Клаусу зарезервировали номер, ему пришлось выдержать осаду ночных бабочек, а наутро коллеги с Петровки попытались его напоить.
Поборов все искушения австриец, наконец, пробился к следователю Халабудову, который вед дело Вартанова. Но следователь был краток: Виноторговца застрелили, любовника его жены зарезали, а ближайший сподвижник
— главный подозреваемый где-то скрывается. Единственной ниточкой, за которую можно было зацепиться и потянуть на себя весь клубок, оставалась Вероника, но она упорно твердит о том, что понятия не имеет за что убили мужа и любовника, и вообще, после двойного несчастья, которое на нее свалилось, она не в себе.
Халабудов очень расстроился, когда узнал, зачем приехал австриец. Он то надеялся спустить это дело на тормоза, на заказные убийства бизнесменов начальство смотрело сквозь пальцы, понимая насколько это безнадежное дело — искать заказчика, а тут вдруг такой пристальный интерес со стороны европейской общественности. Теперь руководство непременно поставит дело на контроль, будет проверять, интересоваться, как идет расследование. Все это так неприятно. И австриец такой неприятный, во все сразу стал совать свой нос, поднял протоколы допросов, морщил лоб, что-то выписывал в записную книжку, а потом заявил, что хочет допросить свидетелей еще раз.
Халабудов чуть не послал его куда подальше, но тут в кабинет заскочил Стас Рыженков.
— Дело Вартанова? Есть тут один человек, который интересуется виноторговцем.
На следующий день Клаус и Фима уже беседовали в пивном баре на Арбате, прихлебывая «грелш» из высоких кружек.
Кучку интересовало все, что касалось пребывания Вартанова и его жены в Испании. Фима рассказал ему, что узнал от Вероники. Он решил, что лучшего союзника, чем конкурент с полномочиями Интерпола, ему не найти. А Фиму, в свою очередь интересовали обстоятельства кражи Пернатого Змея из музея в Хофбурге.
Оказывается, музей находится в зимней резиденции Габсбургов, каждая комната там связана с жизнью какого-нибудь представителя императорской династии. Есть там и небольшой закуток, посвященный императору Мексики Максимилиану, который был родным братом австро-венгерского монарха Франца-Иосифа. До недавнего времени там было всего несколько предметов мебели и личных вещей, но в начале года из маленького провинциального городка, где находится родовой замок Максимилиана, была доставлена золотая фигурка Пернатого Змея, которую, якобы, благодарные мексиканцы когда-то поднесли в дар своему императору. О новом экспонате много писали газеты, так местные, так и заокеанские. В Вене сразу же прибавилось мексиканских туристов, которые проявляли особый интерес к Змею. Каждый из них хотел увезти на память фотографию монстра.
Руководство музея быстро разобралось, что к чему, и заказало открытки с его изображением и испанским текстом на обороте. Смотрителям было приказано не спускать глаз со Змея, но, разумеется, так, чтобы не мешать экскурсантам любоваться шедевром индейского искусства. «Я цю змеюку бачив, — сказал Клаус, — Погана як бис, и що в ний индюки знайшлы?»
В день, когда статуэтка пропала, в музее побывали две мексиканские группы: одна утром, другая за час до закрытия. Утром в Хофбург пожаловали чиновники из муниципалитета Мехико, потом они уехали на переговоры с бургомистром о культурном обмене. Они хотели одолжить на время Змея, чтобы выставить его в своем музее, а взамен предлагали коллекцию серебряных украшений ацтеков. А вечером нагрянули обычные туристы — человек тридцать.
Группу вела фроляйн Клинкель, серьезная девушка, с университетским образованием, пишет диссертацию о древних цивилизациях Центральной Америки, знает не только классический испанский, но и диалекты. Из всей группы она запомнила красотку из Гвадалахары и двух индейских джентльменов в темных костюмах и старомодных котелках, как сказала экскурсовод, «а ля президент Хуарес». Красотку интересовала трагическая судьба императрицы Карлотты, а индейцев, казалось, больше занимала сама фроляйн Клинкель. Они не спускали с нее глаз. Как она потом призналась, ей даже стало не по себе от их тяжелых взглядов. В конце экскурсии она почувствовала себя плохо. Индейцы помогли ей спуститься на первый этаж, в служебное помещение. Там, по ее словам, она потеряла сознание и пришла в себя только через полчаса. Однако смотрители в один голос утверждают, что видели, как она поднялась в залы музея, прошла через северную анфиладу и на некоторое время задержалась в комнате Максимилиана. Они знали, что девушка всерьез занимается наукой, и привыкли к тому, что она каждую свободную минуту использовала для изучения экспозиции, поэтому они не задавали ей вопросов. В покоях мексиканского императора фроляйн пробыла не более двух минут, когда она вновь появилась в анфиладе, у нее на руке был светлый плащ.
Пропажу обнаружили только на следующий день. Подозрения полиции сразу же пали на фроляйн. Она была арестована, но вскоре освобождена под подписку о невыезде. В ходе следствия было установлено, что экскурсовод подверглась гипнотическому воздействию. Возможно, под гипнозом она и совершила кражу. Полиция выяснила личности двух «индейских джентльменов». Ими оказались мексиканские граждане Табаско и Гуакамоле. Фамилии явно вымышленные, так называются известные марки острых мексиканских соусов.
Руководитель группы сказал, что не знает индейцев, они присоединились к группе уже в музее перед началом экскурсии. Он не возражал — земляки за границей должны помогать друг другу. Тем более, что для них это был последний шанс увидеть сокровища Хофбурга, через несколько часов они должны были улететь из Вены.
В этот день не было авиарейсов на Мехико. Фамилии Табаско и Гуакамоле нашли в списках пассажиров рейса Вена — Барселона.
Полиция тут же связалась с Испанией. Мексиканцы с историческими фамилиями прилетели в Барселону, но если верить данным эмиграционной службы до сих пор находятся в Испании.
Таксист в аэропорту запомнил двух угрюмых индейцев. Одеты они были по довоенной моде. Так одевался его дед. Им нужно было в Каллелу. В пути шофер, пытался их расшевелить, показывал достопримечательности, шутил, но они молчали как истуканы. У него даже создалось впечатление, что пассажиры не понимали по-испански. Расплатились они точно по счетчику песета в песету — дикие люди, что с них взять. Таксист хорошо знал все курортные городки Коста Брава и без труда нашел виллу, возле которой высадил странных пассажиров.
Вилла принадлежала гражданину России, который имел партнеров в Испании. Он купил ее совсем недавно и с тех пор ни разу там не был, зато его жена со своим телохранителем прожили на вилле два недели. Управляющий, или скорее сторож, Мигель Фернандес никаких подробностей о них рассказать не мог. Сразу после приезда сеньора вручила ему жалование за два месяца и попросила не беспокоить ее, пока она будет жить на вилле. Все заботы по дому возьмет на себе ее секретарь, так она называла телохранителя.
Насчет мексиканцев он долго отпирался, но в конце концов все-таки признался, что они действительно приезжали, и он даже позволил им остановиться на вилле. Они показали управляющему письмо от сына, который живет в Мексике, и работает инженером в нефтяной компании. В письме сын просил отца оказать гостеприимство его друзьям. Дон Мигель подивился тому, какие у сына странные друзья, но просьбу уважил, благо гостям нужно было переночевать всего одну ночь.
Сеньора приехала через два дня. Дон Мигель ей ничего не сказал о гостях, да она и не спрашивала. Целыми днями она была на пляже, а вечера проводила в ресторанах в обществе «секретаря». Это все, что испанская полиция передала в Вену. Следствие зашло в тупик.
Но похищение имело неожиданный резонанс по ту сторону океана. Мексиканские газеты негодовали по поводу того, что австрийцы не уберегли чужое национальное достояние. Дело передали в Интерпол, и оберлейтенанта Кучку решено было направить в Москву.
Рассказ Клауса, внес красочные штрихи в картину, которую Фима и без того представлял достаточно хорошо. Змей порхает по свету и оставляет после себя смуту в сердцах и трупы. Сейчас он где-то затаился, может в Испании, может в России, а может там, где даже трудно представить… Но рано или поздно он вылезет из своей норы, и первый же его контакт с людьми закончится новым трупом, это уж как пить дать. Он не терпит забвения, он желает славы и новых жертв. Спрашивается, на кой хрен тогда его искать? Нет, искать, конечно, можно, если конечно работа будет оплачена, но вот находить вовсе необязательно. Марксисты со всеми своими индейскими заморочками, похоже, не такие уж крутые, как представляется Ласточке. Ни в Вене, ни в Испании, ни в Москве, они никого не замочили, охрану не убирали, свидетелей не трогали. Не в их интересах сейчас следить. Что им какой-то иностранец, который случайно перебежал дорогу, им нужны массы, которыми можно растопить пожар революции.
Вот только Машку жалко, если даже сейчас обойдется, то после все равно пропадет. Может ее в Харьков отправить? А что, выдать замуж за какого-нибудь Моню-плановика, научить готовить кошерные кушанья, подрубать пеленки и утирать сопли детям. По виду так она вполне может сойти за еврейку. Никому и в голову не придет, что она родилась в Мехико, а не в Хацапетовке. А впрочем, какая тут разница. Надо сегодня же все обсудить с Розой Марковной. Кстати, где ее носит? Уже восьмой час…
Но ни в восемь, ни в девять Роза Марковна дома не появилась… Звонил Самвел, интересовался, почему Роза-джан не пришла в собес. Она хотела отвести его к чиновнику, который берется за небольшую мзду оформить для его матери российскую пенсию. Самвел прождал ее целый час, но она так и не появилась. Может заболела? Узнав, что ее и дома нет, он забеспокоился, сказал, что будет звонить каждый час, и справляться, не появилась ли она, а в случае чего тут же готов приехать.
Фима не склонен был паниковать. За время совместного проживания он изучил свою родственницу. Она чувствовала себя в столице как рыба в воде и не могла просто так потеряться. Ей невозможно было запудрить мозги, и втянуть в уличную авантюру, у нее был стойкий иммунитет против всякого рода кидал. Она никогда не переходила дорогу на желтый свет, а тем более на красный. Но когда она не пришла и в двенадцать, Фима решил, что пора уже что-то предпринимать и позвонил в скорую. Женщины старше шестидесяти, среднего роста, в темно синих плащах и черных шляпках с балконов не падали и под машины не попадали. Тогда он позвонил в милицию, там тоже Роза Марковна не засветилась.
Самвел не выдержал пытки неизвестностью и в половине первого заявился к Фиме. Они сидели на кухне, пили чай и молча ждали звонка. Они надеялись услышать в трубке голос Розы Марковны. Телефон зазвонил в половине третьего, когда Самвел уже спал, положив голову на стол, а Фима клевал носом.
— Если вам дорога жизнь вашей родственницы, — сказала трубка голосом женщины, которая зажимала пальцами нос, чтобы не быть узнанной, — оставьте под скамейкой справа от памятника Чернышевскому пластиковый пакет с десятью тысячами долларов. Если вы хоть кому-нибудь сообщите, то никогда больше не увидите Розу Марковну.
— Постойте, а почему десять тысяч? — спросил Фима, чтобы еще раз услышать голос похитительницы.
— Потому что так надо, сука. Если не перестанешь задавать глупые вопросы, мы ее прирежем прямо сейчас.
— А умный можно? Где это памятник Чернышевскому?
— У Покровских ворот, дебил, — сказала женщина и положила трубку.
— Похитили, да? — догадался Самвел, которого разбудил звонок. — Сколько просят?
— Десять тысяч зелеными.
— Давай джип продадим. Контора нету, все равно милиция будет забирать. Когда деньги отдавать?
— Через три часа, — сказал Фима и невольно улыбнулся. Ему нравилось, что он ошибся, когда принял Самвела за уголовника.
— Что ты улибаешься, — разозлился шофер. — У тебя души совсем нет. Такой человек, такая женщина может умереть, а тебе ни жарко, ни хольодно.
— Ну почему же, довольно холодно. Надевай куртку, поедем за тетей, — сказал Фима.
— У тебя оружие есть, — деловито осведомился Самвел. — Я возьму монтировку.
— Не нужно оружия. Нам ее так отдадут.
— Ты знаешь, кто ее похитил?
—Да, конечно — моя бывшая жена.
Нинель не ожидала, что ее так быстро разоблачат. Она совсем растерялась, когда к ней в квартиру на Чистых прудах ворвались Фима с Самвелом. У нее даже не нашлось обычных терминов, вроде «идиот» и «урод» для бывшего супруга. Она стояла в прихожей в одной рубашке, и ошарашено взирала на то, как мужчины хозяйничают в ее квартире.
Фиме достаточно было только заглянуть в комнаты, чтобы понять, что Розы Марковны здесь нет, а Самвел лазил под кровати, открывал шкафы. Фима его не останавливал, он по себе знал, какие чувства может вызвать суровый вид армянина у тех, кто его не знал. Как раз таких чувств Фима желал для Нинель.
— Где тетка? — приставив палец к спине Нинель, спросил Фима, как ему казалось зверским голосом.
Но его устрашающий маневр произвел совершенно неожиданный эффект.
— Уйди, зараза, щекотно ведь, — завизжала Нинель. — Ничего я не знаю.
— Слюшай, женщина, — сказал Самвел сладчайшим голосом, как могут говорить только армяне, когда они хотят показаться вежливыми и воспитанными.
— Ты, почему пожилого человека украла? Тебе нечего есть да? Я тебя не буду резать, стрелять, вешать, я тебя гладить буду. Ефим-джан, дай, пожалуйста, мне утюг.
— Нет, — взвилась Нинель. — Не вздумайте меня мучить, я не переношу боли. Я умру, а вас расстреляют. Вы что, шуток не понимаете? Никто вашу Розу не похищал, просто Леня пригласил ее на дачу к детям. У них нет бабушек, им полезно общаться с людьми пожилого возраста. Это во всех журналах пишут. Даже, такой дебил, как ты Блюм, должен это знать. А я решила тебе напомнить о твоем отцовском долге.
— Воспитательница ты моя, Песталоцца несчастная, одевайся, нечего тут сиськами трясти, поедешь с нами на дачу.
— Хам, при чужих людях свою жену такими словами… — завела было свою привычную песню Нинель, но заметив, что мужчины не расположены ее слушать, пошла одеваться.
Дача Колобасова находилась в Фирсановке. Через полчаса джип был на месте. Фима и Самвел ворвались в дом, перебудоражив его обитателей. Сначала навстречу им выскочили перепуганные дети в пижамах, потом вышел заспанный Колобасов в майке, такой же мятой как и его лицо, с надписью «Boss». Увидев Фиму, он попятился назад, но Самвел загородил ему дорогу.
— Я говорил Нине, что так нельзя, но ты же ее знаешь… — сказал Колобасов и достал из шкафчика початую бутылку водки и два стакана. — Мне с тобой, Ефим нужно серьезно поговорить.
— Где Роза-джан? — голос Самвела был, как камнепад в горах.
— Наверху, в спальне, где ж ей быть, — пожал плечами Колобасов, но Роза Марковна уже и сама спускалась по лестнице.
— Ефим, Самвельчик, такую рань, что случилось? Разве Нина не предупредила, что я приеду утром.
На ней были полосатые шерстяные носким, войлочные тапки и халатик в цветочек, от нее веяло спокойствием и уютом, и Фима не решился ее расстраивать.
— Да мне срочно понадобилось переговорить с Леней, а Самвел меня подбросил. Вы собирайтесь потихоньку, а мы с Ленчиком поболтаем в саду, — сказал Фима, взял со стола бутылку и вышел в сад. Колобасов поспешил за ним со стаканами.
— Рассказывай, Ленчик, — сказал Фима, когда они расположились на бревнах у сарая.
— Мне нужны деньги, Ефим.
— А я-то голову, ломаю, кому бы их отдать. Накопилось, понимаешь, девать некуда, в тумбочке уже нет места, под матрацем не умещаются… Я уж подумал вместо туалетной бумаги их использовать, но знаешь ли, купюры мелковаты…
— Мне не до шуток Ефим, мне срочно нужно десять тысяч, чтобы выкупить участок земли.
— На кладбище.
— Откуда ты знаешь?
— Нас же учили логике, участки покупают либо под строительство дачи, либо на кладбище. Дача у тебя уже есть, значит ты хочешь купить участок на кладбище, судя по сумме, ты присмотрел себе место на Новодевичьем.
— Тепло, очень даже тепло. Я хочу купить участок здесь в Фирсановке под кладбище для домашних животных. Это очень перспективный бизнес. Летом мы с Ниной отдыхали за границей и случайно забрели на кладбище, где богатые люди хоронят своих собак и кошек. Ты себе не представляешь, какие там роскошные памятники. Вот я и подумал, что неплохо было бы и у нас это дело раскрутить. Наши-то нувориши покруче будут заграничных. Они бабок не пожалеют, чтобы повыпендриваться друг перед другом. Можно предложить им целый комплекс услуг: кремирование, бальзамирование, панихида, похороны с оркестром, поминальный банкет… В общем, все как у людей, только гораздо дороже, потому что эксклюзив. У нас уже есть гостиницы для животных. Они процветают. Почему бы не заработать на похоронном бизнесе? Он ни чуть не хуже любого другого. Да что я говорю, ты же лучше меня знаешь, тоже ведь делаешь деньги на бобиках и мурзиках, и неплохие деньги, если верить Нинке. А я сейчас на мели. Ты должен мне помочь, если не ради дружбы, то хоть ради детей. Они ведь тебе не чужие.
— Ну знаешь, Ленчик, это уж слишком… — в своем нахальстве Колобасов был столь естественен и простодушен, что на него даже нельзя было сердится.
— Конечно, дети мои, но и для тебя они, согласись, не чужие. Ты дал им свое имя, и по всему выходит, что ты им вроде крестного отца. И потом я в одном журнале прочитал, что дети не могут быть плодом одного полового акта. Все интимные связи матери откладывают отпечаток на будущий плод. Так что Фима, ты стало быть тоже приложил свою, то есть свой… Ну в общем поучаствовал в зачатии моих детей.
Ты пойми, к чужому мы бы не обратились за помощью, а ты свой, и мы тебя любим как своего. Ты не верь Нинке, когда она на тебя балон катит, это все показное. Есть такая пословица: кого люблю, того и бью. Так вот, в глубине души она тебя любит, может быть больше чем меня, но чтобы не признаваться даже себе в своей женской слабости, костерит тебя почем зря. И эту авантюру с твоей родственницей она провернула, потому что неравнодушна к тебе.
— Я так тронут, Ленчик, — сказал Фима, делая вид, что утирает предательскую слезу. — Если в следующий раз она толкнет меня под трамвай, то я буду знать, что это от большого чувства.
— Ладно, допустим, ты в своей Америке настолько очерствел, что в грош не ставишь интересы самых близких тебе людей — друга, женщины с которой делил постель, детей, которые носят твое имя, давай говорить на сухом языке фактов. Мне от тебя не милостыни нужно, а инвестиций. Хочешь стать совладельцем предприятия — пожалуйста, оформим все как положено, переделаем устав. Ты вложишь средства, а я идею, согласись, что такие идеи на улице не валяются. Насчет успеха не сомневайся — дело абсолютно беспроигрышное. Уже через три месяца ты свои денежки вернешь. Знаешь сколько стоит похоронить одного кобеля со всеми прибамбасами — не меньше тысячи баксов, а если лошадь сдохнет… Это еще и долгосрочные инвестиции — пока хозяева живы, они будут ходить на могилку своего четвероногого любимца и тратить, тратить, тратить… Мы будем окучивать их комплексно. Хотите постоянный уход за могилой — пожалуйста, цветы ленты, венки — пожалуйста. Найдется работа и для цветоводов, и для фотографов, и для архитекторов, на тот случай если какому-нибудь толстосуму вздумается построить мавзолей для своего ротвейлера. Мы откроем новые рабочие места, и местные власти скажут нам спасибо. Можно будет даже молитву заказать за упокой души, тут в местной церкви есть поп, который за зеленые по насекомому за упокой отслужит, не то, что по млекопитающему.
— А если собака еврейская? — сострил Фима, но Колобасову было не до шуток, перед ним раскрывалась широкая панорама будущих свершений.
— Да хоть дзен-будистская. Есть спрос — будет и предложение. Я ведь продумал все до мелочей. Можно было бы купить землю где-нибудь под Клином, Это обошлось бы вдвое дешевле, но кто бы туда поехал — одинокие выжившие из ума пенсионеры. А Фирсановка — это считай город, и потом тут в округе полно богатых дач, коттеджей… Все уже на мази, я оформил документы и внес задаток, я обнес территорию сеткой, поставил сторожку, и в рекламных целях похоронил двух кошек и одну собаку, я нанял человека, чтобы он следил за могилами, очень хороший оказался мужик — раньше не просыхал, а как стал у меня работать — бросил пить и женился на дочери хозяина автосервиса. Тебе не надо машину чинить? В общем, Ефим, дело за малым…
— Он что, русский?
— Не думаю, мы говорим по-английски.
— Ну, действуй, девочка, а то с нас снимут скальпы.
— Для начала может снимем с себя одежду, — засмеялась Мария и игриво положила руку Фиме на грудь.
— Может, сперва снимешь караул, или ты хочешь устроить своим ребятам бесплатное шоу с раздеванием?
— Mayta! Ven, senor desea conocer contigo![15] — каркнула Ласточка так, что Фима чуть не выпустил из рук стакан с текилой.
Он думал, что сейчас из спальни появятся Диас и Санчес и, как в прошлый раз, проследуют к выходу, но вместо этого на порог спальни выкатилось странное существо женского пола сплошь состоящее из мячиков — круглый лобик, круглые румяные щечки, две увесистые дыньки грудей, животик наподобие арбуза и шаровидные коленки с ямочками… Девушка явно стеснялась: потупив глаза, она тщетно пыталась натянуть на полные ляжки коротенькую юбчонку.
— Это Майта из Гондураса, моя соседка по общежитию, — Представила подругу Ласточка. — Она хочет с тобой познакомиться. Понимаешь, нам, иностранкам, довольно трудно найти здесь парней, у нас в общежитии живут одни африканцы и арабы, и те предпочитают иметь дело с проститутками. А Майта очень романтическая девушка — она пишет стихи.
— Но я не понимаю по-испански, — попытался защититься Фима.
—Ничего, мы тебя научим, — таинственно улыбнулась Ласточка, и подмигнув Майте, принялась расстегивать пуговицы у Фимы на рубашке. — Повторяй за мной, товарищ: beso, amante, te quiero[16]… Это как цветы на дороге, которая ведет в рай.
Оберлейтенант Клаус Кучка гордился своей родословной. Как и подобает настоящему австрийцу, он имел в роду представителей почти всех народов, населявших обширную Австро-Венгерскую империю. Его дед по материнской линии был венгром, бабка — чешской, у отца были итальянские и украинские корни. Русскому языку его выучила тетка Ганна, которая была родом из Закарпатья, и потому он говорил на страшной смеси русского и украинского. Но в своей конторе он считался большим знатоком России и потому, когда испанские коллеги сообщили, что предполагаемые похитители Пернатого Змея были замечены возле виллы «нового русского» в Каллеле, начальство, не колеблясь, послало в Москву именно Клауса.
Он считал себя поклонником русской культуры, потому что любил слушать цыганскую музыку в ресторанчике на Пратере, и, чтобы поддержать свою репутацию всегда говорил не «Прозит!», а «На здоровье!», когда пил с друзьями молодое вино во время пикников в Венском лесу.
В Москву он ехал c большой охотой. Однако с первых же шагов на московской земле его стали преследовать неудачи. В Шереметьево его должны были встречать коллеги, но они перепутали день прилета.
Клаус хотел взять такси, но таксисты шарахались от него как от прокаженного, опасливо поглядывая на краснорожих амбалов в кожаных куртках. «КГБ, — подумал Клаус. — Следят, чтобы не было контактов с иностранцами». Но один из амбалов тут же предложил ему свои услуги за сто долларов, и Клаус понял, что это, видимо, конкурирующий профсоюз извозчиков.
— Долярив нема, — ответил он, как ему казалось на чистейшем русском языке, — тильки шиллинги.
Шофер презрительно поморщился и отошел.
Ждать автобуса, как следовало из расписания, нужно было до утра. Клаус поднял воротник своей альпийской куртки, и отправился куда глаза глядят в надежде встретить милиционера, который бы помог ему добраться до города. Но час был поздний, и блюстителей порядка нигде не было видно. Зато возле одинокого иностранца охотно тормозили частники.
Клаус от них поначалу отмахивался, потому что опасался криминала, о котором говорило венское начальство, но потом плюнул и сел в обшарпанный комод на колесах.
— Куда едем? — угодливо осведомился владелец автомобильного раритета.
— Нах полицайкомиссариат, — ответил Кучка, у которого от холода и голода пропал уже всякий интерес к иностранным языкам.
— А ну вылазь, интурист хренов, — разозлился водитель и остановил комод. — С тобой по-человечески, а ты сразу права качать. Да я, можно сказать только из гуманных соображений остановился, дай, думаю, подвезу мужика, а то неровен час грабанут. Да мне твоих червонцев на одну заправку не хватит.
— Найн, найн, — засуетился австриец, — не треба вылазь. Поихалы до готелю.
В гостинице «Москва», где Клаусу зарезервировали номер, ему пришлось выдержать осаду ночных бабочек, а наутро коллеги с Петровки попытались его напоить.
Поборов все искушения австриец, наконец, пробился к следователю Халабудову, который вед дело Вартанова. Но следователь был краток: Виноторговца застрелили, любовника его жены зарезали, а ближайший сподвижник
— главный подозреваемый где-то скрывается. Единственной ниточкой, за которую можно было зацепиться и потянуть на себя весь клубок, оставалась Вероника, но она упорно твердит о том, что понятия не имеет за что убили мужа и любовника, и вообще, после двойного несчастья, которое на нее свалилось, она не в себе.
Халабудов очень расстроился, когда узнал, зачем приехал австриец. Он то надеялся спустить это дело на тормоза, на заказные убийства бизнесменов начальство смотрело сквозь пальцы, понимая насколько это безнадежное дело — искать заказчика, а тут вдруг такой пристальный интерес со стороны европейской общественности. Теперь руководство непременно поставит дело на контроль, будет проверять, интересоваться, как идет расследование. Все это так неприятно. И австриец такой неприятный, во все сразу стал совать свой нос, поднял протоколы допросов, морщил лоб, что-то выписывал в записную книжку, а потом заявил, что хочет допросить свидетелей еще раз.
Халабудов чуть не послал его куда подальше, но тут в кабинет заскочил Стас Рыженков.
— Дело Вартанова? Есть тут один человек, который интересуется виноторговцем.
На следующий день Клаус и Фима уже беседовали в пивном баре на Арбате, прихлебывая «грелш» из высоких кружек.
Кучку интересовало все, что касалось пребывания Вартанова и его жены в Испании. Фима рассказал ему, что узнал от Вероники. Он решил, что лучшего союзника, чем конкурент с полномочиями Интерпола, ему не найти. А Фиму, в свою очередь интересовали обстоятельства кражи Пернатого Змея из музея в Хофбурге.
Оказывается, музей находится в зимней резиденции Габсбургов, каждая комната там связана с жизнью какого-нибудь представителя императорской династии. Есть там и небольшой закуток, посвященный императору Мексики Максимилиану, который был родным братом австро-венгерского монарха Франца-Иосифа. До недавнего времени там было всего несколько предметов мебели и личных вещей, но в начале года из маленького провинциального городка, где находится родовой замок Максимилиана, была доставлена золотая фигурка Пернатого Змея, которую, якобы, благодарные мексиканцы когда-то поднесли в дар своему императору. О новом экспонате много писали газеты, так местные, так и заокеанские. В Вене сразу же прибавилось мексиканских туристов, которые проявляли особый интерес к Змею. Каждый из них хотел увезти на память фотографию монстра.
Руководство музея быстро разобралось, что к чему, и заказало открытки с его изображением и испанским текстом на обороте. Смотрителям было приказано не спускать глаз со Змея, но, разумеется, так, чтобы не мешать экскурсантам любоваться шедевром индейского искусства. «Я цю змеюку бачив, — сказал Клаус, — Погана як бис, и що в ний индюки знайшлы?»
В день, когда статуэтка пропала, в музее побывали две мексиканские группы: одна утром, другая за час до закрытия. Утром в Хофбург пожаловали чиновники из муниципалитета Мехико, потом они уехали на переговоры с бургомистром о культурном обмене. Они хотели одолжить на время Змея, чтобы выставить его в своем музее, а взамен предлагали коллекцию серебряных украшений ацтеков. А вечером нагрянули обычные туристы — человек тридцать.
Группу вела фроляйн Клинкель, серьезная девушка, с университетским образованием, пишет диссертацию о древних цивилизациях Центральной Америки, знает не только классический испанский, но и диалекты. Из всей группы она запомнила красотку из Гвадалахары и двух индейских джентльменов в темных костюмах и старомодных котелках, как сказала экскурсовод, «а ля президент Хуарес». Красотку интересовала трагическая судьба императрицы Карлотты, а индейцев, казалось, больше занимала сама фроляйн Клинкель. Они не спускали с нее глаз. Как она потом призналась, ей даже стало не по себе от их тяжелых взглядов. В конце экскурсии она почувствовала себя плохо. Индейцы помогли ей спуститься на первый этаж, в служебное помещение. Там, по ее словам, она потеряла сознание и пришла в себя только через полчаса. Однако смотрители в один голос утверждают, что видели, как она поднялась в залы музея, прошла через северную анфиладу и на некоторое время задержалась в комнате Максимилиана. Они знали, что девушка всерьез занимается наукой, и привыкли к тому, что она каждую свободную минуту использовала для изучения экспозиции, поэтому они не задавали ей вопросов. В покоях мексиканского императора фроляйн пробыла не более двух минут, когда она вновь появилась в анфиладе, у нее на руке был светлый плащ.
Пропажу обнаружили только на следующий день. Подозрения полиции сразу же пали на фроляйн. Она была арестована, но вскоре освобождена под подписку о невыезде. В ходе следствия было установлено, что экскурсовод подверглась гипнотическому воздействию. Возможно, под гипнозом она и совершила кражу. Полиция выяснила личности двух «индейских джентльменов». Ими оказались мексиканские граждане Табаско и Гуакамоле. Фамилии явно вымышленные, так называются известные марки острых мексиканских соусов.
Руководитель группы сказал, что не знает индейцев, они присоединились к группе уже в музее перед началом экскурсии. Он не возражал — земляки за границей должны помогать друг другу. Тем более, что для них это был последний шанс увидеть сокровища Хофбурга, через несколько часов они должны были улететь из Вены.
В этот день не было авиарейсов на Мехико. Фамилии Табаско и Гуакамоле нашли в списках пассажиров рейса Вена — Барселона.
Полиция тут же связалась с Испанией. Мексиканцы с историческими фамилиями прилетели в Барселону, но если верить данным эмиграционной службы до сих пор находятся в Испании.
Таксист в аэропорту запомнил двух угрюмых индейцев. Одеты они были по довоенной моде. Так одевался его дед. Им нужно было в Каллелу. В пути шофер, пытался их расшевелить, показывал достопримечательности, шутил, но они молчали как истуканы. У него даже создалось впечатление, что пассажиры не понимали по-испански. Расплатились они точно по счетчику песета в песету — дикие люди, что с них взять. Таксист хорошо знал все курортные городки Коста Брава и без труда нашел виллу, возле которой высадил странных пассажиров.
Вилла принадлежала гражданину России, который имел партнеров в Испании. Он купил ее совсем недавно и с тех пор ни разу там не был, зато его жена со своим телохранителем прожили на вилле два недели. Управляющий, или скорее сторож, Мигель Фернандес никаких подробностей о них рассказать не мог. Сразу после приезда сеньора вручила ему жалование за два месяца и попросила не беспокоить ее, пока она будет жить на вилле. Все заботы по дому возьмет на себе ее секретарь, так она называла телохранителя.
Насчет мексиканцев он долго отпирался, но в конце концов все-таки признался, что они действительно приезжали, и он даже позволил им остановиться на вилле. Они показали управляющему письмо от сына, который живет в Мексике, и работает инженером в нефтяной компании. В письме сын просил отца оказать гостеприимство его друзьям. Дон Мигель подивился тому, какие у сына странные друзья, но просьбу уважил, благо гостям нужно было переночевать всего одну ночь.
Сеньора приехала через два дня. Дон Мигель ей ничего не сказал о гостях, да она и не спрашивала. Целыми днями она была на пляже, а вечера проводила в ресторанах в обществе «секретаря». Это все, что испанская полиция передала в Вену. Следствие зашло в тупик.
Но похищение имело неожиданный резонанс по ту сторону океана. Мексиканские газеты негодовали по поводу того, что австрийцы не уберегли чужое национальное достояние. Дело передали в Интерпол, и оберлейтенанта Кучку решено было направить в Москву.
Рассказ Клауса, внес красочные штрихи в картину, которую Фима и без того представлял достаточно хорошо. Змей порхает по свету и оставляет после себя смуту в сердцах и трупы. Сейчас он где-то затаился, может в Испании, может в России, а может там, где даже трудно представить… Но рано или поздно он вылезет из своей норы, и первый же его контакт с людьми закончится новым трупом, это уж как пить дать. Он не терпит забвения, он желает славы и новых жертв. Спрашивается, на кой хрен тогда его искать? Нет, искать, конечно, можно, если конечно работа будет оплачена, но вот находить вовсе необязательно. Марксисты со всеми своими индейскими заморочками, похоже, не такие уж крутые, как представляется Ласточке. Ни в Вене, ни в Испании, ни в Москве, они никого не замочили, охрану не убирали, свидетелей не трогали. Не в их интересах сейчас следить. Что им какой-то иностранец, который случайно перебежал дорогу, им нужны массы, которыми можно растопить пожар революции.
Вот только Машку жалко, если даже сейчас обойдется, то после все равно пропадет. Может ее в Харьков отправить? А что, выдать замуж за какого-нибудь Моню-плановика, научить готовить кошерные кушанья, подрубать пеленки и утирать сопли детям. По виду так она вполне может сойти за еврейку. Никому и в голову не придет, что она родилась в Мехико, а не в Хацапетовке. А впрочем, какая тут разница. Надо сегодня же все обсудить с Розой Марковной. Кстати, где ее носит? Уже восьмой час…
Но ни в восемь, ни в девять Роза Марковна дома не появилась… Звонил Самвел, интересовался, почему Роза-джан не пришла в собес. Она хотела отвести его к чиновнику, который берется за небольшую мзду оформить для его матери российскую пенсию. Самвел прождал ее целый час, но она так и не появилась. Может заболела? Узнав, что ее и дома нет, он забеспокоился, сказал, что будет звонить каждый час, и справляться, не появилась ли она, а в случае чего тут же готов приехать.
Фима не склонен был паниковать. За время совместного проживания он изучил свою родственницу. Она чувствовала себя в столице как рыба в воде и не могла просто так потеряться. Ей невозможно было запудрить мозги, и втянуть в уличную авантюру, у нее был стойкий иммунитет против всякого рода кидал. Она никогда не переходила дорогу на желтый свет, а тем более на красный. Но когда она не пришла и в двенадцать, Фима решил, что пора уже что-то предпринимать и позвонил в скорую. Женщины старше шестидесяти, среднего роста, в темно синих плащах и черных шляпках с балконов не падали и под машины не попадали. Тогда он позвонил в милицию, там тоже Роза Марковна не засветилась.
Самвел не выдержал пытки неизвестностью и в половине первого заявился к Фиме. Они сидели на кухне, пили чай и молча ждали звонка. Они надеялись услышать в трубке голос Розы Марковны. Телефон зазвонил в половине третьего, когда Самвел уже спал, положив голову на стол, а Фима клевал носом.
— Если вам дорога жизнь вашей родственницы, — сказала трубка голосом женщины, которая зажимала пальцами нос, чтобы не быть узнанной, — оставьте под скамейкой справа от памятника Чернышевскому пластиковый пакет с десятью тысячами долларов. Если вы хоть кому-нибудь сообщите, то никогда больше не увидите Розу Марковну.
— Постойте, а почему десять тысяч? — спросил Фима, чтобы еще раз услышать голос похитительницы.
— Потому что так надо, сука. Если не перестанешь задавать глупые вопросы, мы ее прирежем прямо сейчас.
— А умный можно? Где это памятник Чернышевскому?
— У Покровских ворот, дебил, — сказала женщина и положила трубку.
— Похитили, да? — догадался Самвел, которого разбудил звонок. — Сколько просят?
— Десять тысяч зелеными.
— Давай джип продадим. Контора нету, все равно милиция будет забирать. Когда деньги отдавать?
— Через три часа, — сказал Фима и невольно улыбнулся. Ему нравилось, что он ошибся, когда принял Самвела за уголовника.
— Что ты улибаешься, — разозлился шофер. — У тебя души совсем нет. Такой человек, такая женщина может умереть, а тебе ни жарко, ни хольодно.
— Ну почему же, довольно холодно. Надевай куртку, поедем за тетей, — сказал Фима.
— У тебя оружие есть, — деловито осведомился Самвел. — Я возьму монтировку.
— Не нужно оружия. Нам ее так отдадут.
— Ты знаешь, кто ее похитил?
—Да, конечно — моя бывшая жена.
Нинель не ожидала, что ее так быстро разоблачат. Она совсем растерялась, когда к ней в квартиру на Чистых прудах ворвались Фима с Самвелом. У нее даже не нашлось обычных терминов, вроде «идиот» и «урод» для бывшего супруга. Она стояла в прихожей в одной рубашке, и ошарашено взирала на то, как мужчины хозяйничают в ее квартире.
Фиме достаточно было только заглянуть в комнаты, чтобы понять, что Розы Марковны здесь нет, а Самвел лазил под кровати, открывал шкафы. Фима его не останавливал, он по себе знал, какие чувства может вызвать суровый вид армянина у тех, кто его не знал. Как раз таких чувств Фима желал для Нинель.
— Где тетка? — приставив палец к спине Нинель, спросил Фима, как ему казалось зверским голосом.
Но его устрашающий маневр произвел совершенно неожиданный эффект.
— Уйди, зараза, щекотно ведь, — завизжала Нинель. — Ничего я не знаю.
— Слюшай, женщина, — сказал Самвел сладчайшим голосом, как могут говорить только армяне, когда они хотят показаться вежливыми и воспитанными.
— Ты, почему пожилого человека украла? Тебе нечего есть да? Я тебя не буду резать, стрелять, вешать, я тебя гладить буду. Ефим-джан, дай, пожалуйста, мне утюг.
— Нет, — взвилась Нинель. — Не вздумайте меня мучить, я не переношу боли. Я умру, а вас расстреляют. Вы что, шуток не понимаете? Никто вашу Розу не похищал, просто Леня пригласил ее на дачу к детям. У них нет бабушек, им полезно общаться с людьми пожилого возраста. Это во всех журналах пишут. Даже, такой дебил, как ты Блюм, должен это знать. А я решила тебе напомнить о твоем отцовском долге.
— Воспитательница ты моя, Песталоцца несчастная, одевайся, нечего тут сиськами трясти, поедешь с нами на дачу.
— Хам, при чужих людях свою жену такими словами… — завела было свою привычную песню Нинель, но заметив, что мужчины не расположены ее слушать, пошла одеваться.
Дача Колобасова находилась в Фирсановке. Через полчаса джип был на месте. Фима и Самвел ворвались в дом, перебудоражив его обитателей. Сначала навстречу им выскочили перепуганные дети в пижамах, потом вышел заспанный Колобасов в майке, такой же мятой как и его лицо, с надписью «Boss». Увидев Фиму, он попятился назад, но Самвел загородил ему дорогу.
— Я говорил Нине, что так нельзя, но ты же ее знаешь… — сказал Колобасов и достал из шкафчика початую бутылку водки и два стакана. — Мне с тобой, Ефим нужно серьезно поговорить.
— Где Роза-джан? — голос Самвела был, как камнепад в горах.
— Наверху, в спальне, где ж ей быть, — пожал плечами Колобасов, но Роза Марковна уже и сама спускалась по лестнице.
— Ефим, Самвельчик, такую рань, что случилось? Разве Нина не предупредила, что я приеду утром.
На ней были полосатые шерстяные носким, войлочные тапки и халатик в цветочек, от нее веяло спокойствием и уютом, и Фима не решился ее расстраивать.
— Да мне срочно понадобилось переговорить с Леней, а Самвел меня подбросил. Вы собирайтесь потихоньку, а мы с Ленчиком поболтаем в саду, — сказал Фима, взял со стола бутылку и вышел в сад. Колобасов поспешил за ним со стаканами.
— Рассказывай, Ленчик, — сказал Фима, когда они расположились на бревнах у сарая.
— Мне нужны деньги, Ефим.
— А я-то голову, ломаю, кому бы их отдать. Накопилось, понимаешь, девать некуда, в тумбочке уже нет места, под матрацем не умещаются… Я уж подумал вместо туалетной бумаги их использовать, но знаешь ли, купюры мелковаты…
— Мне не до шуток Ефим, мне срочно нужно десять тысяч, чтобы выкупить участок земли.
— На кладбище.
— Откуда ты знаешь?
— Нас же учили логике, участки покупают либо под строительство дачи, либо на кладбище. Дача у тебя уже есть, значит ты хочешь купить участок на кладбище, судя по сумме, ты присмотрел себе место на Новодевичьем.
— Тепло, очень даже тепло. Я хочу купить участок здесь в Фирсановке под кладбище для домашних животных. Это очень перспективный бизнес. Летом мы с Ниной отдыхали за границей и случайно забрели на кладбище, где богатые люди хоронят своих собак и кошек. Ты себе не представляешь, какие там роскошные памятники. Вот я и подумал, что неплохо было бы и у нас это дело раскрутить. Наши-то нувориши покруче будут заграничных. Они бабок не пожалеют, чтобы повыпендриваться друг перед другом. Можно предложить им целый комплекс услуг: кремирование, бальзамирование, панихида, похороны с оркестром, поминальный банкет… В общем, все как у людей, только гораздо дороже, потому что эксклюзив. У нас уже есть гостиницы для животных. Они процветают. Почему бы не заработать на похоронном бизнесе? Он ни чуть не хуже любого другого. Да что я говорю, ты же лучше меня знаешь, тоже ведь делаешь деньги на бобиках и мурзиках, и неплохие деньги, если верить Нинке. А я сейчас на мели. Ты должен мне помочь, если не ради дружбы, то хоть ради детей. Они ведь тебе не чужие.
— Ну знаешь, Ленчик, это уж слишком… — в своем нахальстве Колобасов был столь естественен и простодушен, что на него даже нельзя было сердится.
— Конечно, дети мои, но и для тебя они, согласись, не чужие. Ты дал им свое имя, и по всему выходит, что ты им вроде крестного отца. И потом я в одном журнале прочитал, что дети не могут быть плодом одного полового акта. Все интимные связи матери откладывают отпечаток на будущий плод. Так что Фима, ты стало быть тоже приложил свою, то есть свой… Ну в общем поучаствовал в зачатии моих детей.
Ты пойми, к чужому мы бы не обратились за помощью, а ты свой, и мы тебя любим как своего. Ты не верь Нинке, когда она на тебя балон катит, это все показное. Есть такая пословица: кого люблю, того и бью. Так вот, в глубине души она тебя любит, может быть больше чем меня, но чтобы не признаваться даже себе в своей женской слабости, костерит тебя почем зря. И эту авантюру с твоей родственницей она провернула, потому что неравнодушна к тебе.
— Я так тронут, Ленчик, — сказал Фима, делая вид, что утирает предательскую слезу. — Если в следующий раз она толкнет меня под трамвай, то я буду знать, что это от большого чувства.
— Ладно, допустим, ты в своей Америке настолько очерствел, что в грош не ставишь интересы самых близких тебе людей — друга, женщины с которой делил постель, детей, которые носят твое имя, давай говорить на сухом языке фактов. Мне от тебя не милостыни нужно, а инвестиций. Хочешь стать совладельцем предприятия — пожалуйста, оформим все как положено, переделаем устав. Ты вложишь средства, а я идею, согласись, что такие идеи на улице не валяются. Насчет успеха не сомневайся — дело абсолютно беспроигрышное. Уже через три месяца ты свои денежки вернешь. Знаешь сколько стоит похоронить одного кобеля со всеми прибамбасами — не меньше тысячи баксов, а если лошадь сдохнет… Это еще и долгосрочные инвестиции — пока хозяева живы, они будут ходить на могилку своего четвероногого любимца и тратить, тратить, тратить… Мы будем окучивать их комплексно. Хотите постоянный уход за могилой — пожалуйста, цветы ленты, венки — пожалуйста. Найдется работа и для цветоводов, и для фотографов, и для архитекторов, на тот случай если какому-нибудь толстосуму вздумается построить мавзолей для своего ротвейлера. Мы откроем новые рабочие места, и местные власти скажут нам спасибо. Можно будет даже молитву заказать за упокой души, тут в местной церкви есть поп, который за зеленые по насекомому за упокой отслужит, не то, что по млекопитающему.
— А если собака еврейская? — сострил Фима, но Колобасову было не до шуток, перед ним раскрывалась широкая панорама будущих свершений.
— Да хоть дзен-будистская. Есть спрос — будет и предложение. Я ведь продумал все до мелочей. Можно было бы купить землю где-нибудь под Клином, Это обошлось бы вдвое дешевле, но кто бы туда поехал — одинокие выжившие из ума пенсионеры. А Фирсановка — это считай город, и потом тут в округе полно богатых дач, коттеджей… Все уже на мази, я оформил документы и внес задаток, я обнес территорию сеткой, поставил сторожку, и в рекламных целях похоронил двух кошек и одну собаку, я нанял человека, чтобы он следил за могилами, очень хороший оказался мужик — раньше не просыхал, а как стал у меня работать — бросил пить и женился на дочери хозяина автосервиса. Тебе не надо машину чинить? В общем, Ефим, дело за малым…